Пастырь Вселенной

Они пошли другой тропой, которую Володя, частенько охотившийся в этих краях, назвал Тропою Любви. Она была сплошь увита местным плющом, раскрывившимся огромными цветами, напоминающими – по форме, а не по размеру – земные “граммофончики”. Но эти цветы были больше раструба настоящего граммофона, и при порывах теплого ветерка их тычинки, сталкикаясь друг с другом, звенели как хрустальные колокольчики. Если же ветер дул сильнее, хрупкие шарики тычинок разбивались с мелодичным звоном, превращаясь в пыльцу; подобно искрящемуся снегу она вылетала Наружу маленьким облачком, и ветер тут же относил ее на соседние растения. Владимир часто приносил Лее букеты из этих удивительных цветов, сама же тропа все время звенела, что воспринималось очень празднично и как-то свадебно. Володя давно хотел пригласить сюда Лею на экскурсию, но ему и в страшном сне не могло пригрезиться, сколь ужасны будут обстоятельства их совместной прогулки. Наконец Володя с Леей оказались уже за кокс-центром, там, где дорога, поворачивая, огибала одинокую скалу, на возвышении за которой, в кустах, можно было затаиться и ждать. Лея, спрятавшись в невысоких кустах с длинными, свернутыми в трубочки звездочками листьев, спросила у Володи:

– Послушай, а сможешь ли ты ее найти среди прочих? Когда женщина подвергается хоксу, у нее заметно меняется выражение лица. Не в лучшую сторону, – отвечая на безмолвный вопрос Владимира, добавила Лея. – Зато всякая женщина, пройдя через процедуру, выглядит моложе и свежее. У нее пробуждается интерес к сексуальным утехам, и ее более не отягощает груз интеллекта.

– Этому тебя тоже учили по истории? – спросил Владимир, чувствуя, как, несмотря на солнечный теплый день, руки его отвратительно холодеют.

– Да, – скромно, будто не заметив неприязненных ноток в его голосе, отозвалась Лея. – К слову, я бы на твоем месте была мне благодарна, что я вообще согласилась спасать хоксированную рабыню. Это равно безумная затея – что спасать ее для тебя, что для партизана Зубцова. Понимаешь?

Владимир молчал.

– И еще, – с тонкой прослоенной изысканного яда в интонации сказала Лея. – Ты точно уверен, что сможешь ее узнать? Может, ты помнишь какие-нибудь особые приметы – ну, там, родинку на спине или еще что-нибудь?

– Что ты мелешь? – вспылил Владимир. – Ну что тебе, клятвы моей мало, что между нами ничего не было? И к тому же, – нахмурился он, – какая может быть родинка на спине – ведь на ней будет военная форма... Или нет?

– Если ты думал узнать ее по форме, должна тебя разочаровать, – холодно отозвалась Лея. – Одежда остается в хокс-центре.

– Вся? – с нотками паники спросил Владимир.

– Вся, – серьезно отозвалась анданорианка, чуть отведя взгляд. – Хоксируемым выдают высокие сапоги, чтобы до корабля дошли. Зачем им одежда?

– И ты тоже так думаешь? – сдерживая себя, чтобы не быть резким, спросил Володя. Вот уж никогда он не думал, что его жена будет фашисткой. Хуже фашистки.

– Да не знаю я, что я думаю. Я у вас на Земле, похоже, заразилась от тебя этой христианской мягкотелостью. И вообще отстань от меня. На дорогу лучше смотри.

Но розовое шоссе пока было пустынным. Наконец послышался нестройный гул шагов, и на дорогу вышла чудовищная процессия. В ней было человек пятьдесят, не меньше. Возглавлял ее штурмовик, который нес свою звериную маску в руках. Он держал за талию девушку, ту самую, которая была в коротенькой черной юбке, когда ее гнали для проведения хокса. Лея все великолепно рассчитала. Видимо, хокс-центр действительно работал с отлаженно и пунктуально, как большие концлагерные часы. Володя узнал девушку по родимому пятну на шее. Тело девушки было полностью нагим, и она теперь вовсе не стеснялась своей наготы – если прежде она стыдливо прикрывалась руками, то теперь гордо несла вогнутые лодочки своих грудей. Голова девушки была чисто, до масляного лоснения, выбрита по окружности черепной коробки – от уха до уха, через затылок пролегал ровный, будто от швейной машинки, шов. Лоб остался нетронутым, видимо, чтобы не портить товарный о вид рабыни. Лицо у девушки сделалось куда как глупее и веселее, чем было прежде, – она улыбалась охраннику белозубой улыбкой и чуть ли не терлась о его костюм своим молодым, гибким телом. Ноги девушки были одеты в изящные сапожки черной кожи, похоже, специально смоделированные так, чтобы подчеркивать привлекательность облаченных в них рабынь.

– Он возьмет ее после, – шепнула Лея на ухо Владимиру. – Сейчас он просто сдохнет без охлаждающего костюма, а в космолете будет кондиционер.

Владимир и сам не сомневался, глядя на эту пару, что работа девушки не ограничится эскорт-услугами – да она и сама вела себя так, что мало кто на месте охранника остался бы равнодушен к столь откровенному желанию в его адрес. Белокурый анданорец с правильными, резковатыми немного чертами безусого лица, видимо, сам страдая от страсти, пощипывал свою неразумную пленницу, и та, кратко повизгивая от боли, тут же заходилась в смехе, словно была сильно пьяной.

Следом, в нескольких шагах, шла колонна. Никакой иной охраны, кроме увлеченного игривой рабыней штурмовика, видно пока не было. Владимир увидел, что тот парень, которому девушка принадлежала на момент штурма, шел тут же, поодаль, как и все мужчины облаченный в куда как более простые, чем у женщин, сапоги – ведь для него была уготована роль грубой рабочей силы. Выражение его лица было спокойным, умиротворенным и радостным. “Как у пролетария с большевистских плакатов столетней давности”, – подумалось Володе. Юноше было глубоко наплевать, что его девушка на ходу обжималась со штурмовиком, ему на все было глубоко наплевать, он всем был доволен. Так же, впрочем, как и его соседи по колонне. Голые ноги в сапогах мерно шагали, и если хоксированные мужчины походили на бесполых роботов, то женщины, Лея была права, вышагивали с видом подвыпивших шлюшек, пытаясь даже заигрывать с бывшими мужчинами.

Никем не надо было командовать, понукать – дисциплина, казалось, была неотъемлемым свойством этих идеальных рабов. Самое страшное и противоестественное заключалось в том, что даже маленькие девочки и старушки вели себя точно так же, как зрелые женщины, – и это было столь чудовищным, что Владимир, не в силах смотреть на них, просто отводил глаза. Похоже, при проведении хокса возраст рабов вовсе не учитывался. Штурмовик, замыкавший эту партию рабов, – Владимир насчитал, что в нее входило около сотни гладко выбритых, довольных жизнью существ, так недавно бывших людьми, – был в зверином шлеме и обнимал за плечи двух девчонок лет тринадцати – их нежная грудь только лишь сформировалась, – они глядели на своего тюремщика с нескрываемым страхом – их пугала звериная маска – и гибко извивались под его рукой. Судя по их выразительным движениям, они сами не знали, чего им больше хочется – вырваться из рук штурмовика или прижаться к нему. Владимир поспешно отвел взгляд от этой непристойной, волнующей и отвратительной, как детская порнография, картины.

Эта группа рабов двигалась не спеша – Володя имел возможность, хотя бы бегло, окинуть взглядом всех. Его тошнило от вида этих безмозглых тел, и он стыдился себя самого он не мог заставить себя смотреть на несчастных обнаженных женщин вовсе без интереса ведь у него, в отличие от хоксированных мужчин, с эротическими зонами мозга все было в порядке. Наконец, отряд скрылся из вида, и лишь тогда до Владимира медленно начала доходить, во всей полноте, самая суть про – исходящего – ведь операции подвергали не десять, не сто, не тысячу даже человек – но НАСЕЛЕНИЕ ЦЕЛОЙ ПЛАНЕТЫ. Владимир отрешенно закрыл глаза ладонью. Лея же, затаившаяся рядом, нервно кусала губы – увиденное действительно вызывало ужас и отвращение, особенно маленькие, даже семилетние, девочки. Это был перебор. Так нельзя поступать с детьми даже своих кровных врагов. Сейчас она испытывала жгучий стыд оттого, что она – анданорианка.

А над розовым шоссе как ни в чем не бывало кружили огромные бабочки, которым не было никакого дела до человеческих проблем, они то взмывали ввысь, то скользили почти над розовым покрытием порош, ставшей роковой для стольких нормальных прежде людей...

Следующую партию рабов возглавлял штурмовик, не опускавшийся до игр с пленницами либо просто не желавший распаляться, пока с ними нельзя было развлечься по-настоящему. Лайна и рядом с нею еще две молодые женщины шагали в самом конце, и охранник, замыкавший шествие, то тыкал пальцами, то одарял звонкими, сильными – до розового отлива кожи – шлепками всех трех девушек. Те же вскрикивали и лишь задорно смеялись в ответ. Володя сразу узнал Лайну – как по чертам лица, которые оказалась не в силах изменить даже такая чудовищная операция, как хокс, так и по глубокому шраму на правом плече – следу oт десантного ножа Ринита. Лея молча протянула Владимиру лазерный пистолет, рукоятью вперед – Володя понял, что сама она не хочет стрелять по своим.

Володя прицелился и выстрелил. Анданорец, на свою беду, шел без звериной маски. Луч прошил череп легко и беззвучно, как игла – кусок мягкого масла. 3aтeм Владимир выскочил на дорогу и, подхватив его тяжелое, грузное тело, оттащил в сторону. К счастью Владимира, голова колонны сейчас вообще скрылась за поворотом дороги – конечно, охраны было явно недостаточно для такого отряда, но все же понимали, что таких рабов можно вообще не охранять – ну кому они были нужны, разве что, кроме такого вот безумного странствующего рыцаря, как Владимир. Володя подошел к Лайне, которой – ну что делать – очень шли изящные облегающие сапожки, и взял ее за руку. Она с улыбкой повернулась к нему, ожидая увидеть лицо анданорца. Заглянув Владимиру в глаза, она бессильно насупила брови, будто пытаясь зацепить ускользающую мысль или воспоминание, но ей это явно не удалось, и лоб Лайны вновь безмятежно расслабился, а губы сложились в кукольной улыбке.

– Пойдем со мной, – властно сказал Владимир Лайне по-русски.

Две другие молодые рабыни также обернулись на его голос – в их глазах явственно читались интерес и заведомое согласие на возможные домогательства Володи.

– Да, – неуверенно откликнулась Лайна. – Бери меня.

И она протянула Володе руку, ладонью вверх, то ли как трехлетний ребенок, предлагающий взрослому вести себя за ручку, то ли как женщина, согласная на предложение мужчины.

Владимир, стараясь не разглядывать красивое, сильное тело рабыни, схватил ее за руку и потянул туда, где Лея уже успела помародерствовать над убитым анданорцем, отобрав у него плазматическое оружие и аккумуляторы из костюма. Володя с Леей оттащили мертвое тело чуть подальше в кусты, чтобы убийство штурмовика как можно дольше оставалось нераскрытым, и вышли к тропе, держа на все согласную Лайну за руки.

– Хочешь, я пойду впереди, – неуверенно предложил Володя, – а ты поведешь ее сзади сама?

Владимир чувствовал, что если ему придется быть погонялой у обнаженной, если не считать соблазнительной кожи сапожек, рабыни, получившейся из Лай-ны, то он не сможет удержаться от фривольных мыслей в ее адрес – ведь он же не святой!

– Ну уж нет! – с насмешкою в голосе откликнулась Лея. – Она тебе была нужна, а не мне. Сам похитил, сам и тащи. Ты не переживай, – доверительно добавила она, коснувшись пальцами чутко дрогнувшей поясницы Лайны, – я ревновать не буду. Взгляни сам, – усмехнулась она, – ну есть ли тут к кому ревновать!

Владимиру, впрочем, ситуация была неприятна сама и по себе. Он все-таки был христианином и пытался не смотреть на чужих женщин с вожделением. А если перед ним будут весь путь перекатываться бугры ягодиц Лайны, то избежать этого самого вожделения возможным и не представлялось... И Володя решился на эксперимент – он сказал бывшей инструкторше, максимально строго взглянув в ее широко распахнутые, безоблачные такие глаза:

– Беги за мною и не отставай.

И пустился вслед за Леей, которая, как он понял уже, ждать его не собиралась.

Сработало!

Пробежав пять шагов, Владимир обернулся и увидел, что Лайна послушно бежит за ним следом. Для нее, как офицера Силлура, это не представляло ни малейшего труда. Она двигалась легко и с удовольствием.

До космолета добрались без приключений – Лея вывела стридор из пещеры и села за штурвал, Владимир же замешкался – корабль-то был как-никак двухместный. Лея, кажется, ожидала его вопросительного взгляда и ответила с недоброй какой-то улыбкой:

– Ну, чего думаешь? Сажай ее к себе на колени, не в багаж же ее класть – сдохнет она там.

– Послушай, – попробовал было возразить Владимир, – давай ее хотя бы оденем, как я могу...

– Некогда! – резко ответила Лея со звенящей злобой в голосе. – Имей совесть! Все шмотки упакованы и убраны, в любую секунду тут будет патруль. Садись и бери рабыню, пока я ее не прикончила!

Владимир повиновался, опасаясь, как бы Лея действительно не выкинула чего-нибудь эдакого – такой взвинченной и нервной была она сейчас. Лайна же, напротив, судя по всему, относилась к происходящему, как ребенок, про которого взрослые спорят, у кого на ручках он поедет в аттракционе. Доверчивость и наивность были, так же как и оптимизм, доведены у хоксированных до крайней степени, что и понятно – раб должен быть максимально удобен и приятен в обращении, тем более если это рабыня для развлечений. Владимир сел на свое место и сказал Лайне по-русски, чтобы она села ему на колени. Лайна с удовольствием – а что бы она теперь делала без удовольствия – забралась в кабину и, развернув бедра, собиралась сесть на Володю как на лошадь – она оказалась бы при этом лицом к лицу с ним, что было бы более чем интимно, учитывая тесноту кабины и немалый бюст несчастной. Володя пересадил ее так, чтобы она сидела к нему спиной и бритым затылком, лицом же к лобовому стеклу. Владимиру показалось, что это все-таки лучше, чем сажать ее боком – тогда ему пришлось бы почти упираться лицом в обращенную к нему выпуклость груди.

Лея между тем щелкнула рычажком на приветливо зажегшемся разноцветными огоньками пульте, и алмазная крышка герметично закупорилась, а обильно насыщенный кислородом воздух Силлура начал уступать место разреженной дыхательной смеси, привычной ан-данорцам. Даже Лея, чьи легкие привыкли уже к местному живому, насыщенному ароматами цветов и буйной зелени воздуху, по-собачьи часто задышала широкооткрытым ртом. Владимиру же и особенно силлурианке Лайне, которая и на Земле-то ощущала некоторую нехватку кислорода, показалось, что настал их смертный час. Но если Владимир мог силой воли бороться с этим чувством и терпеть, не позволяя эмоциям проявляться вовне, то вот Лайна-то была начисто лишена такой возможности – она сумела бы покорно стерпеть шлепки и даже побои, но не ослепляющий ужас удушья.

Она, напрягшись всем телом, выгнулась, будто ее схватили за горло, порывисто попыталась встать, но, ударившись бритой головой о купол, вновь опустилась к Владимиру на колени. От панического предсмертного страха несчастная, казалось, потеряла последние остатки разума, оставленные ей человеконенавистнической хирургией, и порывисто вскочила опять, и опустилась вновь. Она предприняла еще две столь же бесплодные попытки вырваться наружу, пробиться сквозь прозрачный купол, и Владимир вынужден был обнять по-рыбьи упруго бьющееся у него на коленях женское тело за талию, чтобы девушка не разгромила всю кабину. Лайна; же, почувствовав себя заключенной в мужские обятия – словно переключатель щелкнул в ее изувеченном мозге, – внезапно испустив сладострастный стон, полностью расслабила мышцы тела, чтобы облегчить задачу своему партнеру.

Разумеется, плоть Владимира не могла, помимо и вопреки его воле, не откликнуться на запредельные перегрузки последних нескольких минут. Тем более что Лайна теперь принялась, призывно выгибая поясницу, откровенно ерзать по Володиным коленям в поисках центра напряжения, раскрыв рот как от вожделения, так и от проблем с дыханием.

Владимир лицом ощутил испепеляющий взгляд Леи, с самого начала наблюдавшей всю сцену. И в следующее мгновение она с силой, до синяка, безжалостно ущипнула рабыню за массивное основание бедра, и та, вскрикнув, испуганно обернулась к ней, будто лишь теперь узнала о ее существовании. Да так оно, в сущности, и было – у Лайны сейчас была очень короткая, никакая, честно говоря, память.

– Подними зад! – громко повелела ей Лея.

Рабыня испуганно повиновалась, и девушка ревниво провела рукой по штанам Владимира, как раз там, куда несколько секунд назад пыталась приладиться рабыня. Ощутив стальную упругость, Лея отвесила Владимиру звонкую, могучую, болезненную пощечину, словно он был хоть в чем-нибудь виноват, процедив сквозь плотно сомкнутые зубы:

– Животное! – и затем отвернулась.

Лайна же, забыв уже о наказании – рабы после хокса не злопамятны, – собиралась было вновь примостить арку бедер на коленях Владимира, но Лея, возвысив голос, приказала ей:

– В ноги ложись, сучка, в ноги, дрянь!

Но Лайна никак не могла разместиться у Владимира в ногах, и тогда Володя робко подвинулся так, чтобы посадить рабыню справа от себя, оказавшись прижатым сразу к двум инопланетянкам и почти между двух кресел. Слева от него теперь сидела, примостившись, испуганная Лайна, только-только сумевшая совладать с дыханием – газовая смесь немного стабилизировалась, справа же в кресле пилота с усилием сдерживала толчки распиравшего ее истерического смеха Лея в черном охлаждающем доспеха. Наконец Лея сумела взять себя в руки и приказала пассажирам:

– Так, вы оба, дайте мне свои руки. Сперва ты, – она больно ткнула пальцем рабыню в бок, и та испуганно протянула руку.

Лея вонзила иглу ей в вену и ввела снотворное. Лайна не сопротивлялась, но, прежде чем она заснула, Лея уже ввела препарат новым шприцем в кровь Владимира.

– Сегодня тебе космоса не будет, за плохое поведение, – мрачно пояснила она.

Эта ее фраза да гул планетарных двигателей были последним, что он услышал.

Глава 25

ВОЗВРАЩЕНИЕ

– Давай-давай, просыпайся, герой-любовник!

Владимир открыл глаза и обнаружил себя в кабине стридора, где, собственно, он и впал в забытье когда-то давным-давно. В голову одна за другой возвращались неприятные подробности их отлета, а щека, куда Лея залепила увесистую оплеуху перед стартом, снова заныла, хотя летели они – Володя украдкой взглянул на часы – около недели, как и в ту сторону. Сейчас Лея, кажется, была настроена благодушно, но Володя не мог разделить ее спокойствия – ведь вокруг стридора творилось нечто невообразимое. Голубые вспышки, словно от мощнейших лучевых установок, пронзали черное пространство вокруг космолета, беззвучно и как-то потерянно стоявшего на месте. Грохот же был как от пушечной канонады – от лазеров такого не бывает. И еще Владимир почувствовал, что возле него нет Лайны, а ведь когда он засыпал, она сидела рядом. Ему пришла в голову страшная догадка, что, возможно, Лея от ревности и в отместку выкинула несчастную в открытый космос.

– Это гроза. Вид изнутри, – сказала Лея. – С пробуждением тебя.

Лея нажала на розовато сиявшую кнопочку, и кабина наполнилась бледным светом – совсем как в такси, когда шофер собирается рассчитаться с вами и открыть дверцу, чтобы вы вышли. “Выйди вон из самолета и закрой снаружи дверь”, – вспомнилась Володе детская шуточка...

Впрочем, Володя на самом деле полностью доверял Лее в том, что касалось его самого; а вот к несчастной Лайне гнданорианка имела полное право не испытывать теплых чувств. В тревоге Владимир огляделся по сторонам и с облегчением обнаружил, что обнаженное тело спящей рабыни лежит в ногах у его жены.

– Да, да, – подтвердила Лея, – видишь вот, пришлось перекинуть управление с нижних рычагов на верхний пульт. Зато ногам мягко, лучше, чем на коврике. С ней все в порядке, спит она, – добавила Лея беззаботным тоном. – И, знаешь, – сказала она после секундного колебания, – я должна извиниться перед тобой. У меня тут было время, пока вы оба спали, подумать о всей этой ситуации... Я была не права. Прости.

– Конечно, – пробормотал Владимир.

– Я, правда, – добавила Лея, – разлучила вас во время вашего сна – эта Лайна, видишь ли, замерзла и все время жалась к тебе, что, по понятной причине, было мне неприятно... Но... – Лея замешкалась, будто подбирая слова, – знаешь, я и в этом была не права. В этом вопросе ты оказался даже большим анданорцем, чем я.

– Ты о чем это? – в недоумении переспросил Владимир, разминая затекшие суставы.

Прежде чем Лея успела ответить, молния зигзагом прошила небо за алмазным куполом от края до края, а потом, без паузы, оглушительным хлопком взорвался гром.

– Красиво, – сказала Лея и немного погодя добавила: – Я о рабыне. Сама же говорила, что не против рабства, а тут взревновала, как маленькая. У нас на Анданоре всегда считалось совершенно нормальным, если у мужчины была жена и сколько угодно хоксированных рабынь для развлечений. К обычной рабыне, понятное дело, ревновать можно – это уже наложница, по-вашему, и порядочная женщина не разделит с такой постель, но разве можно ревновать к подобному куску мяса?

Володя тяжело вздохнул, даже и не найдя сразу, что сказать. А потому Лея продолжала:

– Так что знаешь, если тебе она так уж дорога, можешь ее себе оставить. Я привыкну, серьезно – это даже как-то очень пикантно. И служанка в доме появится – думаю, из меня выйдет неплохая дрессировщица, и я сумею обучить эту твою Лайну и дом убирать, и еду готовить, я ее и обижать-то особо не буду, ну, выпорю там, если она что не так сделает.

– Ты так говоришь потому, что Лайна невеста Зубцова?

– Нет, просто это вполне в традициях Анданора. А то, что она бывшая невеста командира Сопротивления, как и то, что она – бывший силлурианский офицер, просто придает ситуации дополнительную остроту ощущений. Ну как, тебя заинтересовало мое предложение?

– Нет, конечно, – откликнулся Владимир.

– Я так и думала, – кивнула Лея, и внезапно лицо ее стало пронзительно голубым от вспышки молнии за бортом, а потом почти черным – пока глаза вновь не привыкли к рассеянному свету кабины. – Знаешь, – усмехнулась Лея, – ты даже немного застал бы меня врасплох, если бы согласился. Ну а нет так нет – если ты не собираешься ее оставлять у нас, давай подумаем, как передать командиру Сопротивления его невесту так, чтобы не попасться ему на глаза. Ну, а если твоего Зубцова уже нет в живых, то тогда придется мне, пожалуй, смириться с тем, что у тебя будет хоксированная рабыня, или же нам с тобою надо будет обеспечить ей достойный уход из жизни – а больше мне как-то и в голову ничего не приходит, что с ней еще можно сделать!

* * *

Лея приземлила космолет рядом с Володиной дачей, где зимой жила его мама. Владимир с замиранием сердца воображал себе их встречу:

“Знакомься, мама, это Лея, моя жена. Она, до того как я чуть не снес ей кувалдой голову, была анданорским офицером. Она классный летчик – мы, к слову, только что с Силлура. Наш космолет мы спрятали в лесу. А, это кто? Ну, как тебе сказать... Сексуальная рабыня, она не совсем нормальна в смысле интеллекта... Но она такой не всегда была – это ей неделю назад сделали хокс анданорцы, ну, навроде нашей лоботомии. А так она была инструктором и невестой моего командира... И даже спасла мне жизнь... В свое время...”

Володе самому с трудом верилось, что вся эта фантасмагория была реальной правдой его жизни. По предложению Леи Лайну решили не будить, чтобы она не натворила глупостей – ведь ни на что иное она теперь была не способна. В Москве было 3 мая, и Володины часы, упрямо отмечавшие на Силлуре не имеющие ни малейшего отношения к реальности ритмы далекой Земли, вновь вернулись в свою колею, будто никуда и не улетали, их даже подводить не пришлось. Солнышко растопило-таки снега, деревья начинали распускаться – они были сразу зелеными, а не голубовато-синими, как уже привык Володя на Силлуре. Сразу после прилета они одели теплолюбивую Лайну в шерстяной свитер и рейтузы, впрочем, анданорианка утверждала, что под воздействием препарата несчастная не только не испытывала холода, но и простудиться не могла. Сама же Лея нарядилась в тонкий однослойный плащ-дождевик на голое тело, но так как тела было не видно, то случайный прохожий подумал бы, что она одета вполне по сезону. Владимир оставил девушек на окраине леса, сам же отправился на разведку в жилище своей мамы, придумывая, какая ложь была бы наиболее правдоподобной – ведь так или иначе, он заявится с двумя девушками, одна из которых без сознания и со шрамом на бритой голове, другая же – ест за троих.

Володя открыл дверь своим ключом, побывавшим вместе с ним на Силлуре, и обнаружил приколотую на видном месте веранды записку:

“Сынок, если ты добрался до дачи, то я сейчас у Григория Абрамовича, вернусь к 9 мая. Он очень помогает мне с едой для меня и Родиона, я провела у него почти всю весну. Если сможешь, навести меня. Ты помнишь, где дача дяди Гриши? Молюсь, чтобы у тебя было все в порядке. Целую – твоя мама”.

“Вот это мама!” – подумал Володя. Дядя Гриша был евреем-протезистом на пенсии. Деньжат он накопил немало и недавно открыл, на свое счастье, табачный магазин. Видимо, он сейчас не бедствовал – табак даже вырос в цене в пересчете на продукты, а наркоторговля всегда была делом прибыльным. Весьма прибыльным, если он снабжал едой не только маму, но и их собаку – прожорливого боксера по кличке Родион. Этот Григорий Абрамович начал клеиться к маме сразу после ухода от них отца, и Володя сперва был против, потом же ему стало все равно. Маме же дядя Гриша был как минимум не противен, и она оказалась просто молодцом, если сейчас сумела-таки к нему прибиться. Открыв полку, Владимир обнаружил там целых два мешка риса – один початый, другой и вовсе запакованный. Володя изумился, как это мама не побоялась оставить без присмотра такое богатство – но, удивительное дело, дачу никто не вскрыл, и Володя знал теперь, что голодать они с девушками не будут. Было раннее утро, рассвело совсем недавно, и ласковые лучи солнца уже окрасили золотом белую вагонку, которой была обита комната. Владимир выскользнул из двери и вернулся через каких-нибудь пять минут в сопровождении Леи и с Лайной на руках.

Бритая голова силлурианки за время полета уже поросла колючей щетиной пепельного цвета, хоть немного скрывавшей шрам на затылке.

Лея, проголодавшаяся за неделю намного больше Владимира – ведь она спала не так глубоко и проснулась раньше, – набросилась на соленые огурцы и, пока готовился рис, съела, почти без помощи Владимира, две трехлитровые банки. Вечером Володя и Лея обсудили план дальнейших действий – они решили, что свяжутся с Зубцовым через пару дней, полностью готовые к отлету. Владимир сообщит ему адрес своей дачи, где будет находиться Лайна, и напишет ему записку с краткой историей случившегося. Володя очень рассчитывал, что оставленное Зубцовым устройство связи действует, а сам полковник находится в добром здравии. Дача Владимира находилась в пятидесяти километрах от Москвы, и без автомобиля, пешком, добираться ему будет непросто. Лея оставит полковнику ампулу, с помощью которой он сможет разбудить свою невесту, иначе она проснется сама, но лишь через три недели – это был крайний срок относительно безвредного действия препарата, он же – продолжительность самых длительных межзвездных перелетов, предпринимаемых анданорцами. План казался безупречным, более того – реальным. Улетать же раньше, чем через двое суток, было просто нельзя – Лея заметно исхудала за время перелета и нуждалась в усиленном питании. Да и сам Владимир сбросил все нагулянные на благодатном Силлуре килограммы и ощущал себя голодным, как никогда. Когда вечером они ужинали при свечах, Лея даже пошутила на эту тему:

– Ну, милый, теперь ты у меня настоящий анданорец. Ведь у тебя есть хоксированная рабыня, и ты обладаешь, как я погляжу, вполне анданорским аппетитом. А то раньше клевал как птичка, не как мужчина, а словно малое дитя!

Володе было приятно, что Лея, кажется, приходила в себя после нервного срыва, сопровождавшего их отлет с Силлура. И еще они решили окончательно, куда они отправятся – теперь путь их лежал на Анданор. Оказывается, все остальные колонизированные Империей миры лежали в другой стороне галактики, и Анданор, как ни крути, выходил обязательной перевалочной базой. Да и горючего в космолете теперь не хватило бы на полет в дальние миры, а приобрести топливо для стридора можно было лишь на Анданоре. В общем, вопрос был закрыт, и Володя, обняв горячую, как печка, Лею, чтобы не замерзнуть от ночной прохлады, вольно втекавшей через распахнутое анданорианкой окно, сладко заснул. Лайна же спала в соседней комнате – Владимир укрыл ее целой кучей одеял, чтобы она не простыла.

* * *

Володя очнулся от того, что его лба коснулась чья-то прохладная рука. Владимир решил сквозь сон, что это Лайна проснулась и, замерзнув, трогает его лоб пальцем. Однако, открыв глаза, Володя увидел, что это Зубцов, который приставил к его голове дуло автомата. А в открытое окно заглядывала массивная морда серого в мелкое яблоко коня, слюняво переминавшая губами. Владимир в надежде, что увиденное им – не более чем кошмарный сон, опять закрыл глаза.

– Ты еще скажи, что ты в домике, – одобрил полковник. – Вдруг я тогда исчезну.

Владимир нехотя открыл глаза, все еще не желая верить, что самое страшное все же случилось. За столом сидел незнакомый Владимиру молодой человек в черной кожаной куртке, державший в руках небольшой автоматический пистолет незнакомой модели. Телом Володя чувствовал, что его Лея все еще рядом и, судя по всему, пока что спит. Дверь в соседнюю комнату была затворена – возможно, нежданные гости еще там не побывали. А это значило, что у Володи в рукаве еще оставалась козырная – пусть и хоксированная – дама.

Зубцов, улыбаясь своей широкой мужественной улыбкой, сказал негромко:

– Ну вот, Володя. Как ты, должно быть, заметил, семьдесят два часа кончились. Вот я и пришел, как договаривались.

Владимир судорожно соображал, как же полковнику удалось их столь оперативно и точно вычислить. Ответ был один – телефон, который ему оставил полковник, был с каким-то подвохом, скорее всего с жучком. А если точнее, он сам, возможно, был одним большим жуком, транслировавшим Сопротивлению все их разговоры, пока они были на Земле. Тогда странно, подумалось Володе, отчего же Зубцов позволил им улететь, если они обо всем говорили открытым текстом. Владимир постарался придать своему голосу побольше беззаботных ноток и спросил: