В этом месте озеро мелкое, глубина увеличивается очень медленно. Когда он прошел двадцать метров, вода доставала господину Зоммеру только до бедер, а когда поднялась до его груди, он был уже от берега на расстоянии броска камня. И продолжал идти со сдерживаемой лишь водой торопливостью, но безостановочно, не колеблясь ни секунды, упорно, почти жадно, еще быстрее от того, что вода ему мешала, откинув наконец свою палку и загребая руками.
      Я стоял на берегу и смотрел ему вслед с широко открытыми глазами и ртом, я думаю, что я выглядел так, как человек, которому рассказывают захватывающую историю. Я не испугался, я был скорее ошеломлен тем, что видел, не осознавая ужаса происходящею. Сначала я думал, что он стоит там и ищет в воде что-то, что потерял; но кто же стоит в воде в сапогах и что-то ищет? Затем, когда он пошел вперед, я подумал: сейчас он искупается; но кто же купается во всей одежде, ночью, в октябре? И наконец, когда он погружался в воду все глубже и глубже, меня осенила абсурдная мысль, что он хочет пешком перейти через озеро – не вплавь, о том, что он поплывет, я не думал ни секунды, господин Зоммер и плавание, это никак не совмещалось, нет: перейти пешком, ступая по дну озера, сто метров под водой, пять километров до противоположного берега.
      Теперь вода доходила ему уже до самых плеч, вот уже до шеи… и он продолжал двигаться дальше вперед, дальше прямо в озеро… и тут он еще раз поднялся, вырос, наверное, поднятый неровностью дна, поднялся еще раз из воды по плечи… и пошел дальше, не останавливаясь даже теперь, шел дальше и погружался все глубже, по шею, по кадык, по подбородок… и лишь теперь я стал понимать, что здесь происходит, но я не пошевелился, я не крикнул: «Господин Зоммер! Стойте! Назад!» – я не стал метаться по сторонам в поисках помощи, я не искал глазами спасательную лодку, плот, надувной матрас, да, я ни на мгновение не отвел глаз от маленькой точечки головы, которая тонула там в озере.
      И затем, в какой-то момент он исчез. И лишь соломенная шляпа все еще лежала на воде. И через ужасно продолжительное время, может через пол, а может через целую минуту, снизу булькнули несколько пузырей воздуха, и больше ничего. Лишь только эта смешная шляпа, которая медленно двигалась в юго-западном направлении. Я смотрел ей вслед долго, пока она не исчезла в сумеречной дали.
      Прошло две недели, пока исчезновение господина Зоммера вообще было кем-то замечено. И первой это бросилось в глаза жене рыбака Ридля, которая забеспокоилась о ежемесячной оплате за свою каморку под крышей. После того как по прошествии двух недель господин Зоммер так и не появился, она поговорила с фрау Штангльмайер, и фрау Штангльмайер поговорила с фрау Хирт, которая со своей стороны поспрашивала своих покупателей. Но так как никто не видел господина Зоммера и не мог сказать что-нибудь о его местопребывании, рыбак, Ридль решил по прошествии еще двух недель заявить об исчезновении в полицию, и еще через несколько недель в местной рубрике газеты появилось маленькое объявление об исчезновении и древняя фотография с паспорта, на которой никто так и не смог узнать господина Зоммера, потому что изображала она молодого человека с пышными черными волосами, молодцеватым взглядом и почти дерзкой улыбкой. И под фотографией все впервые прочитали полное имя господина Зоммера: Максимилиан Эрнст Эгидиус Зоммер.
      Какое-то непродолжительное время после этого господин Зоммер и его странное исчезновение было темой разговоров в деревне.
      – Он полностью сошел с ума, – говорили некоторые, – он заблудился и теперь не может найти дорогу домой. Вполне возможно, что он теперь не знает ни как его зовут, ни где он живет.
      – Может быть, он уехал отсюда, – говорили другие, – в Канаду или в Австралию, потому что при его клаустрофобии Европа стала для него слишком тесной.
      – Он зашел в горы, заблудился и разбился насмерть в ущелье, – говорили третьи.
      Но об озере не говорил никто. И еще до того, как газета успела пожелтеть, о господине Зоммере забыли. О нем совершенно никто не сожалел. Фрау Ридль убрала несколько его вешей в подвал и стала сдавать комнату летним отдыхающим. Но она никогда не говорила «летние отдыхающие" , потому что это казались ей слитком странным. Она говорила «городские отдыхающие» или «туристы».
      – Я же молчал. Я не обмолвился ни словом. Уже в тот же вечер, когда я со значительным опозданием пришел домой и вынужден был выслушивать лекции о разрушительном действии телевидения, я ни слова не сказал о том, что знал. И позже тоже. Ни моей сестре, ни моему брату, ни полиции, ни даже Корнелиусу Михелю я не сказал ни единого слова…
      Я не знаю, что заставляло меня так упорно и так долго молчать… но я думаю, это был не страх, н не стыд, и не нечистая совесть. Это было воспоминание о том стоне в лесу, о тех дрожащих на дожде губах, о той молящей фразе: Да оставьте же наконец меня в покое! – то самое воспоминание, которое заставило меня молчать, когда я видел, как господин Зоммер погружался в воду.