Сармат (№3) - Сармат. Смерть поправший

Александр Звягинцев

Сармат. Смерть поправший

Пакистан. Пешавар.

21 февраля 1990 года

Наступал тайный час. Ранние утренние сумерки сползали с фиолетового неба. Они постепенно освобождали из ночного плена заснеженные вершины гор, затягивали перламутрово-сизым туманом каменистые каньоны и зеленые долины.

И вот уже первый розовый отблеск занимающейся зари коснулся островерхих каменных исполинов. Самый высокий из них поначалу робко зарделся, а через несколько минут внезапно полыхнул, как драгоценный алмаз, всеми своими ледяными гранями и запылал долгожданным маяком надежды.

Князь тьмы отступал.

Струившийся рассветный зефир, вдоволь наигравшись с туманом, стремительно ворвался в цветущий на склоне долины сад. Принеся с собой свежесть высокогорных ледников и весенний аромат соцветий, он заглушил монотонный треск цикад и смело впорхнул сквозь открытое зарешеченное окно в крохотную каморку на втором этаже просторного дома. Обдав знобким холодком спящего на узкой металлической кровати бритого наголо мужчину, заставил его протяжно застонать и шевельнуться. По обнаженному, покрытому рваными шрамами телу человека пробежала крупная дрожь, воспаленные веки стали медленно приоткрываться. Потрескавшимися губами мужчина жадно втянул в себя свежий воздух и тут же зашелся в удушливом кашле. Когда через несколько минут приступ прекратился, его мутные, наполненные нечеловеческой болью глаза стали постепенно приобретать осмысленное выражение.

Несмотря на адскую боль в голове, страдалец уловил едва различимые голоса и далекий лай собак. В его глазах мелькнула неосознанная тревога. Он напрягся и, преодолевая парализующую слабость, спустил с кровати худые высохшие ноги и попытался встать. Однако сделать это удалось только после нескольких неудачных попыток. Опираясь на спинку стула, мужчина подтянул непослушное тело к железной решетке окна и стал вглядываться в предрассветную мглу.

Его удивленному взору открылись добротной каменной кладки стены, с колючей проволокой поверху, охватывающие по периметру большой двор. За ними угадывалось восточное селение: с домами, спрятанными за высокими дувалами, с мечетью и шпилем минарета, над которыми нависали размытые молочным туманом, остроконечные пики заснеженных гор.

Вдыхая ароматы цветущих фруктовых деревьев, мужчина с жадностью взирал на открывшийся перед ним мир. Сквозь умиротворенный покой окутанного рассветной мглой сада он расслышат плеск воды и разглядел за деревьями выложенный диким камнем бассейн с фонтаном, вокруг которого, нахохлившись, дремали грациозные павлины. В глубине сада угадывалась ажурная, в мавританском стиле беседка.

Где-то совсем близко снова послышались голоса. Мужчина напрягся и, выглянув из окна, посмотрел вниз. Прямо под ним сидели на корточках двое вооруженных людей в тюрбанах — один грузный, с пышной седой бородой, другой совсем юный, почти подросток, и вели неторопливый разговор на непонятном гортанном наречии.

— Больше года колода колодой, хоть бы Аллах забрал его, — провел ладонями по седой бороде грузный. — Но, видно, у Аллаха и без него забот хватает...

— Керим-ага, от кого мы охраняем русского гяура? — опасливо оглянувшись по сторонам, спросил юноша.

— С чего ты взял, что гяур — русский? — рассердился седобородый.

— Хазареец Рахимджат на прошлой неделе слышал, как гяур выкрикивал в бреду грязные русские слова. Рахимджат говорит, что такие слова доносились из окопов шурави под Хостом.

— Тс-с-с!.. Без языков останетесь ты и твой хазареец!

— А я так думаю, уважаемый Керим-ага, — не унимался юноша, — если наш хозяин прячет гяура от чужих глаз и заставляет охранять его днем и ночью, как не охраняют даже гарем падишаха, значит нечестивый гяур, да укоротит Аллах его дни, стоит того...

— Аллах ему судья, а не мы с тобой, глупец!

— Керим-ага, Сайд хотел лишь сказать, что наш хозяин Аюб-хан и его братец Али-хан очень любят зеленые американские доллары...

— Все их любят, да не всем они к рукам липнут... Но к чему ты клонишь?

— К тому, что нечестивые шакалы хотят вылечить гяура и получить за него с шурави большой выкуп.

— Молчи, молчи, ишак!.. — зажал рот молодому стражнику Керим-ага и бросил испуганный взгляд на раскрытое окно второго этажа, где, как ему показалось, мелькнула чья-то тень. — Молчи, если не хочешь заживо сгнить у них в зиндане!

Молодой стражник провел ладонями по лицу и простер к небу руки:

— О, Аллах Всемогущий, защити глупого маленького Саида от гнева нечестивых шакалов Аюб-хана и Али-хана!..

Из-за стены, со шпиля минарета, донесся пронзительный голос муэдзина. Заполошно захлопав пестрыми крыльями, скрипуче заголосили ему в ответ потревоженные павлины. Охранники быстро расстелили коврики и, опустившись на колени, лицами к разгорающейся на востоке полосе зари, приступили к утреннему намазу.

Хотя мужчина не знал языка, на котором разговаривали охранники, ему почему-то было ясно, что разговор шел о нем. Он еще раз с удивлением оглядел комнату, в которой кроме кровати, стула, умывальника и трюмо больше ничего не было.

«Где это я? — преодолевая головную боль, подумал он. — Что это за комната?.. Пахнет карболкой и лекарствами, как в...»

Он попытался вспомнить, где так пахнет, но вспомнить почему-то не смог. Случайно взгляд его упал на трюмо и он в испуге отшатнулся: на него смотрел незнакомый ему человек с бледным, перепаханным шрамами лицом, обрамленным жесткой полуседой щетиной и запавшими мутными глазами. «Ну и рожа! — опасливо подумал он. — С таким типом надо быть осторожнее...»

Мужчина поднял руку — и Тот тоже поднял руку. Он прикрыл лицо ладонью, продолжая сквозь пальцы следить за Тем, но и Тот, прикрывая ладонью лицо, настороженно следил сквозь пальцы за ним.

«Зеркало!.. — мелькнула догадка у мужчины. — В таком случае, омерзительная страхолюдина — это я! — преодолевая нарастающий шум в ушах, попытался рассуждать он. — Но почему я не узнал своего лица?.. Если тот тип — я, то у меня должно быть имя, но почему я не помню его?.. Что это за комната и зачем на ее окне решетка?.. А те вооруженные люди под окном, кто они — друзья или враги?..»

Держась за стену, он добрался до двери и осторожно приоткрыл ее. В тесном холле под настольной лампой горбился над книгой человек в белом халате, с растрепанным тюрбаном на голове. Услышав скрип двери, человек вскочил, будто укушенный змеей, и выхватил пистолет, но, увидев бессильно привалившегося к дверному косяку мужчину, издал удивленный вопль.

— О, Аллах, что видят мои глаза?! — затараторил он на фарси. — Невероятно!.. О, Аллах Всемогущий!.. О, чудо!.. О, чудо из чудес!..

— Не понимаю твоего языка, — прохрипел мужчина, сползая по дверному косяку на пол.

Человек в белом халате бережно подхватил его и довел до кровати.

— Кто ты? — отдышавшись, спросил мужчина по-русски, напряженно всматриваясь в его черные, как ночь, глаза.

— Я лечащий врач сахиба, доктор Юсуф, — ответил тот также по-русски, но с заметным восточным акцентом. — Почти полтора года я провожу дни и ночи у твоей постели. Недостойный Юсуф всегда верил, что Всемогущий Аллах будет милостив к сахибу и продолжит его жизнь в подлунном мире.

— Где я нахожусь?

— В больнице, сахиб... В частной клинике доктора Аюб-хана, в Пешаваре.

— Что такое Пешавар?

— Милостью Аллаха город в исламской республике Пакистан, — ответил доктор Юсуф и бросил на больного встревоженный взгляд.

— Какое сегодня число? — спросил тот.

— Двадцать первое февраля.

— А год?

— Тысяча девятьсот девяностый, — с нарастающей тревогой ответил доктор. — Полтора года ты был между жизнью земной и жизнью вечной, но теперь сахиб будет жить, да продлит Аллах твои дни и не оставит без своей защиты.

— Кто такой Аллах?

У доктора Юсуфа от удивления округлились глаза:

— Э... э... э... Бог... Создатель всего сущего на земле.

— А кто я?.. Как меня зовут?

— Э... э... э... Разве ты не помнишь, кто ты?

— Не помню... Как я попал в эту клинику?..

— Сахиба привез Али-хан, да не оставит Аллах его без своего благословения.

— Кто этот Али-хан?..

— Али-хан, он... э... э... Он очень большой набоб — начальник, по-русски. Сахиб находится под его покровительством.

— Откуда он привез меня?

— Откуда? — в замешательстве переспросил доктор. — Э... О, сахиб, я слишком маленький человек в клинике знаменитого профессора Аюб-хана, родного брата Али-хана, знать об этом мне не положено.

— Я ничего не понял из сказанного тобой, — прохрипел мужчина. — У меня болит голова...

Увидев его состояние, доктор Юсуф опрометью бросился в коридор и через минуту вернулся со шприцем, наполненным какой-то жидкостью. После укола больному стало несколько легче: пришел в относительную норму пульс и спала с лица смертельная бледность.

— Спать!.. Спать!.. Спать!.. — глядя ему прямо в глаза, скомандовал доктор.

Мужчина послушно закрыл глаза и сразу же провалился в засасывающую, как омут, черную бездну...

Распадаясь на части и наслаиваясь друг на друга, в его памяти возникли фрагменты каких-то событий. Лица действующих в них людей он хорошо знал, он даже вспомнил обрывки некоторых разговоров, но никак не мог понять смысл их поступков и вспомнить их имен. Неожиданно бездна загромыхала взрывами, пулеметными и автоматными очередями. Откуда-то возник пылающий восточный дом, взлетающий от взрыва на воздух. Затем из мрака выплыли горящие церковными свечками глаза шакалов и их леденящий душу вой. Желтые глаза зверей сменили крутые пики заснеженных гор и нестерпимо яркое, раскачивающееся, как маятник, солнце, из объятий которого неожиданно вырвался грохочущий черный вертолет и, спикировав, как коршун на добычу, выпустил дымные огненные стрелы. Пронзив его, они тут же превратились в тысячи прыгающих огненных шаров, сжигающих его плоть.

От острой боли мужчина рванулся и закричал, но какие-то люди навалились на него и привязали ремнями к кровати его руки и ноги. На борьбу с ними он истратил остатки сил, и стоило ему закрыть глаза, как опять вплотную подступила ревущая и взрывающаяся черная бездна. Через некоторое время она замерцала мириадами ярких звезд. Самая яркая из них вдруг сорвалась со своей орбиты и устремилась к нему. Приблизившись вплотную, она окуталась мерцающим пламенем, из которого шагнула красивая молодая женщина с длинными белокурыми волосами...

— Что бы ни случилось с нами, помни, Сармат, — мы с тобой одной крови! Одной... Помни... Помни... — шептали губы женщины, и тихим скорбным светом светились ее синие, как северное небо, заплаканные глаза.

— Кто это? — пытался вспомнить мужчина, но как он ни старался, вспомнить не мог.

Скоро лицо женщины поглотило мерцающее пламя, а ненасытная черная бездна окрасилась в кроваво-красный цвет, превратившись в кратер вулкана. Он быстро наполнялся клокочущей раскаленной магмой, которая вырвалась из бездны и обдала мужчину нестерпимым жаром.

Страдалец больше не слышал причитаний доктора Юсуфа, суетящегося с шприцем у его постели, не слышал разговора склонившихся над ним двух, удивительно похожих друг на друга, людей, несмотря на то, что один из них был одет в белый халат врача, а другой — в мундир офицера пакистанской армии.

— Говорил же я тебе, дорогой брат Аюб, что эти русские собаки фантастически выносливы и живучи, — с превосходством старшего произнес офицер. — Мне рассказывали, что они в их ледяной Сибири, выпив целую бутылку водки, могут без последствий для здоровья провести ночь в сугробе.

— Вынужден это признать, брат Али-хан, — развел руками тот, что был одет в белый халат врача. — Я совершенно не рассчитывал, что гяур когда-нибудь выйдет из комы, но, как видишь, Аллах почему-то простер свою безграничную милость и на него.

— Я сегодня же сообщу об этом полковнику Метлоу, — радостно потер ладонями Али-хан. — Хотя признаться, брат, мне непонятно горячее участие ЦРУ в его судьбе.

— Янки — прагматики... Они не станут вкладывать деньги в курицу, от которой не рассчитывают получить золотые яйца.

— Ты хочешь сказать, что если он выздоровеет, то принесет им гораздо больше долларов, чем они потратили на его лечение?

— Вот именно...

— Хм-м... В таком случае, стоит сообщить Метлоу новую цену за пребывание гяура в нашей клинике, — отозвался Али-хан и самодовольно хохотнул. — Я назову такую цену в его зеленых долларах, что он лопнет от злости!

— Не забудь включить в нее компенсацию за риск, которому мы подвергались из-за его русского целых полтора года, — заволновался Аюб-хан, и на его лоснящихся смуглых щеках заиграл густой румянец.

— Не забуду! — снова хохотнул Али-хан.

Когда братья выходили из комнаты, доктор Юсуф бросил им вслед презрительный взгляд и тут же спрятал его за густыми ресницами черных глаз.

* * *

Пакистан. Пешавар.

5 марта 1990 года

Прильнув к решетке, мужчина с жадностью вдохнул весенний воздух и подставил солнцу изможденное, обезображенное шрамами лицо. Охранники за окном, увидев его, приветливо заулыбались, а седобородый Керим-ага, встав на металлическую лестницу, просунул сквозь решетку руку й протянул ему шепотку какого-то бурого вещества. Больной подозрительно понюхал вещество, не понимая его назначения.

— Терьяк... Еще его зовут — гашиш, или чаре, — оглянувшись по сторонам, пояснил охранник. — Это снадобье шайтана на некоторое время дает блаженство душе и отдых телу... Похоже, гяур, ты сейчас нуждаешься как раз в этом...

Щепотку бурого вещества Керим-ага сунул себе под язык и, закатив глаза, с наслаждением зацокал языком. Мужчина последовал его примеру, но его едва не стошнило.

— Какая гадость! — с отвращением выплюнул он.

— Гяур не знает вкуса терьяка, — презрительно засмеялся Саид. — Я вчера дал ему кусочек шербета, но он и его выплюнул. Неужели в его нечестивой стране люди не знают вкуса терьяка и шербета?

— Привратник Муса мне сказал по секрету, что гяур совсем потерял память, — оглянувшись, вздохнул Керим-ага. — Он не помнит своего имени и даже имени своего бога. Я много думал, но так и не додумался, зачем Аллаху сохранять гяуру жизнь, если эта жизнь — без памяти. Человек без памяти лишь оболочка человека. Любой может его пнуть ногой, как последнюю собаку.

— Может, Аллах взял память гяура потому, что в его жизни было что-то такое, о чем ему лучше не помнить, — предположил Сайд.

— Смертным непостижимы поступки Творца, — бросив сочувственный взгляд на изуродованного человека в окне, вздохнул Керим-ага.

— Говорят, что память иногда возвращается к таким людям...

— На все воля Аллаха! — провел ладонями по бороде Керим-ага. — Захочет Всемогущий, и нищего дервиша сделает падишахом, а падишаха в единый миг превратит в презренного погонщика ослов...

Увидев подъехавшие к подъезду клиники два джипа, он неодобрительно качнул тюрбаном.

Из одного джипа показались вооруженные американские морские пехотинцы, а из другого вышел крепкий широкоплечий европеец в элегантном светлом костюме.

— Американец с Али-ханом опять прикатили! — проворчал Керим-ага. — Вах, вах, вах, опять будут мучить несчастного гяура и будить его уснувшую память!

— Эй, русский! — склонился над лежащим мужчиной европеец. — Ты помнишь меня, русский?

Тот сморщил от напряжения лоб и отрицательно покачал головой.

— Не помнит! — с сожалением констатировал по-английски европеец и повернулся к Аюб-хану.

— Док Аюб, есть ли хоть малая надежда, что память вернется к этому человеку?

— Сильнейшая контузия, сэр, задета центральная нервная система, — ответил по-английски тот. — Из памяти больного вычеркнуто все, что было с ним до момента травмы. Мы называем это ретроградной амнезией. Такие больные помнят все, но только от момента травмы, и могут ориентироваться лишь в настоящем. Иногда они помнят навыки своей профессии, а также языки своей страны и языки, которыми владели до травмы. Могут даже вспомнить гипертрофированные фрагменты прошлого, но они не в силах составить из них целостной картины прежней жизни. Вследствие этого больные не могут выстроить адекватного поведения в окружающем их мире и начинают стремительно деградировать. Боюсь, сэр, что вы напрасно потратили деньги на его лечение.

— Док, разве я просил тебя считать мои деньги? — резко прервал европеец Аюб-хана. — Я хочу услышать — есть ли у больного надежда?

— Дело в том, сэр, что при краткосрочной и долгосрочной памяти в человеческом мозге происходят разные процессы, — смутился доктор от его тона. — При краткосрочной идет циркуляция импульсов в клетках мозга, а при долгосрочной — химические связи в них... Они у пациента полностью нарушены. Но все в руках Аллаха, сэр...

— Не понимаю, Метлоу, твоего интереса к этому русскому офицеру, — подал голос Али-хан.

— Прибереги красноречие, Али-хан, оно тебе скоро пригодится! — бесцеремонно повернулся к нему спиной европеец и снова обратился к Аюб-хану: — Вы все еще не ответили на мой вопрос, док.

— Видите ли, при травме мозга химические связи нарушаются, а восстановятся ли они когда-нибудь у нашего пациента, увы, определенно я сказать не могу, — развел руками тот.

— А кто может сказать определенно?

— Думаю — никто.

Внезапно больной дотронулся до руки европейца.

— Мне знакомо твое лицо, но я не могу вспомнить, кто ты, — морща лоб, произнес он по-английски. — Еще я никак не могу вспомнить, кто — я. Может быть, ты это знаешь?..

— Видите, Метлоу, он помнит английский, но совершенно не помнит, кто он, — вставил Али-хан. — Все за то, что возиться с ним дальше не имеет смысла...

Европеец смерил его ледяным взглядом и повернулся к больному:

— Имя Джордж Ив Метлоу тебе ничего не говорит? Метлоу. Слышишь, Метлоу?.. Это меня зовут Джордж Метлоу... Помнишь меня?..

— Не помню...

Метлоу властным жестом показал братьям на дверь.

— Прошу прощения, господа, у меня конфиденциальные вопросы к больному.

Когда те вышли, он плотно закрыл дверь и пустил из крана умывальника шумную струю воды.

— А имя Алан?.. Алан Хаутов тебе знакомо? — спросил он по-русски.

— Не знакомо, — так же, по-русски, ответил больной.

— А Ваня Бурлак?.. Сашка Силин?..

— Не помню...

— А капитана Савелова помнишь?

— Савелова? — наморщил лоб больной и бессильно откинулся на подушку. — Нет... Не помню такого капитана...

— Майора Сармата, Игоря Сарматова, помнишь?..

— Кто это?..

— Ты!.. Ты, русский майор Сарматов!..

— Что такое — русский?..

— Национальность. Ты майор Игорь Сарматов, русский по национальности.

— Я не понимаю твоих слов! — прошептал тот.

— Ну, Сармат, вспомни!.. Ну-у, вспомни свою Россию! Вспомни синее небо, белоствольные березы!.. Тихий Дон твой вспомни!..

Но Сарматов, как ни пытался, вспомнить ничего не смог. Слабым от неимоверного напряжения голосом он прошептал:

— Я ничего не могу вспомнить. Даже того, как я сюда попал.

— Твоя страна Россия послала тебя воевать в другую страну.

— Воевать?.. Зачем?..

— Сложно объяснить... Но та война уже закончилась, и русские войска ушли в свою страну.

— Кишлак... Разрушенный кишлак помню... Стреляет что-то черное с неба — помню... Люди на тропе, падают — помню... Какую-то грязную пещеру — помню...

— А людей в пещере? — вскинулся Метлоу. — Пленного американского полковника помнишь?..

— Не помню! — прошептал Сарматов и, роняя со стоном отрывистые слова, сжал голову руками: — Какие-то обрывки... Очень яркое качающееся солнце... Огненный шар на струях воды помню... Белобородого старика... Еще одного старика. Но он в крови?.. Почему он в крови?.. Ну, ответь же мне!..

— Вспоминай, вспоминай сам, Игорь! — тряс его за плечи Метлоу. — Что тебе сказал белобородый старик? Ну, ну, вспоминай?

— Да, да, белобородый старик что-то такое сказал... Что-то очень важное. Не могу вспомнить, что... Шакалов в темноте помню... Шакальи глаза... Женщину с белыми волосами и синими глазами помню, но не помню, кто она, — с отчаяньем прошептал Сарматов и бессильно упал на подушку.

Метлоу с состраданием провел ладонью по его отрастающим волосам, скрывающим следы страшных ран на голове.

— Оставьте меня, — прохрипел тот сквозь стиснутые зубы. — Оставьте...

* * *

Не скрывая огорчения от их разговора, Метлоу прошел в кабинет Аюб-хана, где кроме самого доктора находился и Али-хан.

— Док Аюб, есть ли смысл пациенту продолжать лечение в вашей клинике? — спросил он от порога. — Прошу ответить прямо.

— Мне жаль ваших денег, полковник, но русский майор безнадежен, — вместо Аюб-хана ответил Али-хан. — Разумеется, мы можем оставить его при клинике. Он будет выполнять какую-нибудь черную работу по хозяйству и тем самым отрабатывать свою миску чечевичной похлебки. Кстати, нашим собакам она очень нравится, — засмеялся он. — Представь себе, полковник, они даже грызутся из-за нее.

— Это все, что вы можете ему предложить? — смерил его гневным взглядом Метлоу.

— Сочувствую, сэр, тем более, что теперь его лечение будет обходиться вам в гораздо большую сумму, чем та, которую мы получили от вас. Кроме того, есть необходимость обговорить с вами другие проблемы...

— Яснее, пожалуйста, — поднял на него глаза Метлоу.

— Вы должны понимать, что риск, которому мы с братом подвергались, скрывая русского офицера в нашей клинике, также должен быть вознагражден.

— Во сколько вы его оцениваете?

— Э-э-э... По крайней мере, сумма, разумеется в долларах, должна быть не меньше той, которую мы с вас получили за полтора года...

— Не меньше? — переспросил Метлоу и усмехнулся. — Это я могу понять, а вот твоей радости по поводу того, что мой подопечный безнадежен, не понимаю.

— В Коране сказано: «Если Аллах хочет наказать грешника больнее, то отнимает у него память», — растянул в злой улыбке тонкие губы Али-хан. — Я не люблю русских, коллега.

— А вот в Библии христиан сказано: «Если Бог хочет наказать грешника, то отнимает у него разум», — оборвал его Метлоу. — Разве пакистанской разведке неизвестно, что я тоже русский?

— О, полковник! — поплыли маслом глаза Али-хана. — Вы — другое дело, вы родились в Штатах, а я о русских из России — красных русских.

— О красных русских мы поговорим позже, а сейчас я хочу услышать наконец от доктора Аюб-хана, есть ли у пациента хоть ничтожный шанс обрести память?

— Сожалею, сожалею, господин Метлоу, что не оправдал вашего доверия, — склонился в подобострастном поклоне Аюб-хан. — Однако уверяю в полном моем почтении к вам и к вашей великой стране...

— Отвечайте прямо, черт подери вашу восточную церемонность!

— Я всего лишь провинциальный врач, — смешался от резкого тона Метлоу Аюб-хан. — Но уверяю вас, что современная медицина в данном случае бессильна...

— В одном английском журнале я как-то прочитал, что японский профессор Осира добивается поразительных результатов с подобными пациентами. Вы не слышали о нем? — внимательно посмотрел на него Метлоу.

— Профессор Осира? — переспросил Аюб-хан. — Никогда не слышал о таком. Каковы же его методы?

— Психические и гипнотические воздействия на мозг больного и тайные восточные знахарства, не признаваемые европейской медициной.

— Восток всегда кишел шарлатанами, — отмахнулся пухлой ладошкой Аюб-хан. — Кстати, этот ваш Осира, он практикует в Японии?

— Советую и тебе, док, стать его пациентом, — не удержался от саркастической усмешки полковник. — Как же можно было забыть, что пять лет назад ты два месяца стажировался у профессора Осира в Гонконге?.. А ведь, по моим сведениям, он щедро делился с тобой эскулапскими тайнами Юго-Восточной Азии, не так ли?

— О-о, сэр!.. — Смуглое лицо Аюб-хана пошло красными пятнами. — Вот вы о ком!.. О том сумасшедшем... Я, признаться, думал, что старого самурая давно нет в живых.

Метлоу смерил его насмешливым взглядом и повернулся к Али-хану:

— Итак, коллега, не мог бы твой забывчивый родственник совершить еще одно путешествие в Гонконге интересующим меня пациентом? Разумеется, за хороший гонорар в долларах.

— Мы с братом обсудим эту проблему, — важно ответил Али-хан, несмотря на протестующие знаки сразу побледневшего Аюб-хана.

— Господин полковник! — панически выкрикнул доктор. — У меня большая семья... На мне клиника... Больные... Ко всему прочему, я собираюсь баллотироваться в парламент нашей страны...

— Вы серьезно? — повернулся к нему американец.

— Вы должны меня понять! — умоляюще протянул к нему ладошки Аюб-хан. — Если моим соперникам по выборам станет известно, что я тайно связан с русским офицером, то я пропал...

— Согласно нашей договоренности, коллега, то, что пациент русский офицер, не должен был знать никто, — обратился полковник к Али-хану. — Откуда вашему родственнику известно, что он русский?

— Об этом доложил доктор Юсуф, — совершенно не смутился тот. — Он полтора года был лечащим врачом пациента. Можно сказать, дни и ночи проводил у его постели, а тот в бреду кричал и матерился по-русски, извините, как грязная свинья.

— Понятно, — кивнул Метлоу. — Давайте начистоту: кто еще кроме вас двоих и вашего Юсуфа знает, что пациент — русский?

— Пуштуны-охранники знают, — пролепетал Аюб-хан. — Они тоже слышали его крики... Но, сэр, я готов поклясться на Коране, что они будут молчать как рыбы.

— Ой ли?..

— Зиндан на Востоке — не ваша американская тюрьма с телевизором и ванной, — усмехнулся Али-хан. — Хвала Аллаху, дорогой полковник, в нашей стране пока не привились лживые химеры вашей демократии типа прав человека, неприкосновенности личности, свободы слова и прочей чепухи... Болтливые у меня в зиндане расстаются с языками раньше, чем надумают произнести лишнее слово...

О казематах пакистанской контрразведки полковник Метлоу имел полную и достоверную информацию, а дискутировать с самодовольным индюком Али-ханом о демократии не имело никакого смысла. Он снова обратился к Аюб-хану:

— Если не ты, док Аюб, то кто еще из врачей вашей клиники мог бы сопровождать больного в Гонконг, разумеется, на условиях неразглашения сведений о нем?

— В сложившейся ситуации только доктор Юсуф, — поспешил с ответом тот. — Судите сами: если доктор Юсуф молчал до сих пор, что наш тайный пациент — русский офицер, он будет молчать и дальше... Потом, как мне показалось, Юсуф симпатизирует русскому.

— Откуда ваш Юсуф знает русский язык?

— Тараки послал его учиться в Советский Союз. Он получил диплом врача в Москве, в институте для иностранцев. Могу свидетельствовать, что там неплохо учат некоторым медицинским специальностям, мистер Метлоу.

— О'кей! — подумав, кивнул полковник и обратился к Али-хану: — Мне нужна подробная информация о доке Юсуфе. Выкладывай-ка, коллега, всю его подноготную.

— Юсуф из Мазари-шерифа, это провинция на самом севере Афганистана, — неохотно начал Али-хан.

— Где и какая провинция в Афганистане, я знаю, — оборвал его американец. — Таджик он или узбек?

— Родился Юсуф в высокогорном кишлаке на границе с Советским Союзом, в таджикской семье. Шестой ребенок... Дед его в тридцатые годы был на Памире и в Ферганской долине известным курбаши. Его расстреляли большевики...

— После защиты диплома в России Юсуф еще три года стажировался в Турции, — добавил Аюб-хан. — При Кармале, сразу, как только Юсуф возвратился из Турции в Афганистан, он был призван в нечестивую правительственную армию.

— Служил военврачом в главном госпитале афганской ХАД, — с непонятной усмешкой дополнил Али-хан.

— Как Юсуф оказался у вас?

— В восемьдесят шестом он попал в плен к одному из пуштунских полевых командиров, — небрежно бросил Али-хан. — Но, сэр, не много ли мы уделяем внимания этому ничтожному голодранцу Юсуфу? Он и без того сделает все, что мы ему прикажем.

— У тебя плохо с ушами, коллега? — повысил голос Метлоу. — Я просил выкладывать о нем все.

Али-хан побагровел и демонстративно отвернулся к окну.

— Сэр, кровожадные пуштуны хотели Юсуфа расстрелять, но у моего брата доброе сердце — он выкупил у моджахедов его жизнь за большие деньги и тайными тропами переправил его сюда, — поспешил разрядить ситуацию Аюб-хан. — В моей клинике доктор Юсуф проявил себя как талантливый нейрохирург, специализирующийся на черепно-мозговых травмах.

— Какой политической партии или движению он сочувствует?

— Доктор Юсуф, как истинно правоверный мусульманин, не интересуется политикой. Облегчая участь больных, дни и ночи он проводит в клинике или молится в соседней мечети.

— Так набожен?

— Как все горные таджики... Ни один намаз не пропустит, может часами распевать суры из Корана.

— Док Аюб, рекомендуя Юсуфа для поездки в Гонконг, твоя клиника теряет талантливого врача, я правильно понимаю?

— Да, это для нас большая потеря, — горестно всплеснул руками Аюб-хан.

— Но при определенной компенсации эта проблема вполне разрешима, — взял на себя инициативу Али-хан. — Думаю, это не сильно обременит бюджет Лэнгли, полковник.

— О'кей! — кивнул Метлоу. — Разумеется, вы вправе рассчитывать на компенсацию, но тогда я должен буду указать в финансовом отчете, что деньги американских налогоплательщиков потрачены на выкуп... раба.

— Отдаете себе отчет, полковник! — вспыхнул Али-хан. — Как прикажете понимать ваши слова?

— Именно — раба! — повысил голос Метлоу. — Или, господа, вы будете отрицать статус доктора Юсуфа в вашей клинике?

— Не забывайтесь! — взорвался Али-хан. — На Востоке свои обычаи, и не американцам отменять их.

— Остынь и оцени ситуацию, — смерил его насмешливым взглядом Метлоу. — Талантливый врач-нейрохирург выкуплен у афганских моджахедов из плена резидентом пакистанской разведки и передан в рабство своему брату — владельцу частной клиники, который к тому же баллотируется в парламент страны. Это ли не находка для журналистов? Я уж не говорю о соперниках дока Аюба на парламентских выборах.

На побледневшем лице Аюб-хана выступили капли холодного пота.

— Кстати, замять такой скандал, даже за очень крупную взятку, руководству пакистанской разведки вряд ли удастся, — в упор посмотрел на Али-хана Метлоу.

Тот ответил ему взглядом, полным бессильной ярости.

— На жаргоне нью-йоркских клоак это, кажется, называется — дамп, или, попросту говоря, — надуть партнера по сделке, кинуть, — прошипел он. — Так с союзниками не поступают! Не докладывая полтора года моему руководству о русском офицере, разве я не оказал услугу вам лично?

— Кто кого кинул, мы выясним позже, — поднялся Метлоу. — О'кей, док Аюб!.. Готовь пациента к путешествию в Гонконг и не забудь дать доку Юсуфу рекомендательное письмо к профессору Осире.

— Непременно, непременно! — всплеснул ручками Аюб-хан. — Но, сэр, могу ли я быть уверенным, что конфиденциальная информация о докторе Юсуфе не попадет к моим соперникам и на страницы газет?

— Не обещаю, — отрезал Метлоу и показал на Али-хана. — Все будет зависеть от умения вашего родственника не делать резких движений.

Братья недоуменно переглянулись.

— Что вы имеете в виду? — пролепетал Аюб-хан.

— Только то, что ваш братец законченный мерзавец.

— Не делайте из меня врага, полковник! — взорвался Али-хан. — Сожалею, что вы втравили меня в грязное дело с русским гяуром!

Смерив его презрительным взглядом, Метлоу стремительно покинул кабинет. Братья вновь переглянулись.

— Говорил я тебе, что ни одному янки нельзя верить! — воскликнул потрясенный Аюб-хан. — Полтора года дрожать от страха — и такой результат!

— Какая муха его укусила? — пробормотал обескураженный Али-хан. — Ты пока сообщи Юсуфу о поездке в Гонконг, а я, несмотря на нанесенное мне оскорбление, попробую вызвать глупого янки на откровенность, — добавил он и, забыв о своей солидности, опрометью бросился вслед за Метлоу.

* * *

Башни древней мечети Махабат-хана неприступно возвышались над пыльными и узкими улочками старого города. Просторную площадь перед входом в мечеть занимал восточный базар. Здесь можно было купить все: от верблюда до грациозного арабского скакуна, от ржавого советского трактора «Беларусь» до сверкающего свежим лаком «Мерседеса», от обожаемого Востоком «Калашникова» до американской зенитной ракеты «Стингер».

По обочинам площади, за грязным арыком, оборванные и изможденные люди предлагали кустарные поделки, домашнюю снедь, зелень и какое-то тряпье, но состоятельных покупателей вокруг их жалких лотков не наблюдалось, и продавцы с восточной отрешенностью лениво перебрасывались в нарды, или, после очередной дозы гашиша, дремали на корточках в тени деревьев. Едва Метлоу вырулил на примыкающую к базару улочку, как его джип оказался в плотном окружении юных оборванцев, тянущих худые, грязные руки за подаянием.

— Прочь, свинячье племя! — замахнулся на них Али-хан. — Дети афганских беженцев! — раздраженно пояснил он. — Русские ушли, но из-за грызни между их группировками мы по-прежнему вынуждены терпеть этих голодранцев в нашей благословенной стране!

— Хватит болтать! — повысил голос Метлоу. — Напомню тебе восточную мудрость: «Из щенков шакалов вырастают шакалы, а из детей обиженных народов отважные мамелюки».

— Увы, мистер Метлоу, — скрывая за улыбкой ярость, возвел руки к небу Али-хан. — Отважные мамелюки — это всего лишь блистательное прошлое Востока, и не более того...

— Вот как! — насмешливо отозвался американец. — А скажи-ка мне по секрету, коллега, когда натасканные вами афганские талибы-мамелюки установят угодный вам режим в ущельях Гиндукуша, в какую следующую страну вы направите их умирать под зелеными знаменами ислама?

— Аллах акбар! На все его воля! — усмехнулся Али-хан. — Но не на американские ли доллары вскормлены в Афганистане полчища мамелюков и разве не ваши инструкторы который год натаскивают их?

— Недоумков и у нас хватает. Ты не ответил на мой вопрос.

— Интересуетесь, не пошлем ли мы афганских мамелюков в Россию? — бросил на него косой взгляд Али-хан. — Иншалла!.. Все, все в руках Аллаха, а смертным не дано знать его помыслы. Кстати, полковник, если русский пехотный майор когда-нибудь выздоровеет, я же не спрашиваю, куда вы его пошлете умирать под вашим полосатым флагом?

— Коллега, мы в ЦРУ не любим, когда суют нос в наши дела, — оборвал его Метлоу и, выждав паузу, добавил: — Но раз уж тебе не терпится поговорить о русских, давай говорить о русских.

Али-хан пожал плечами:

— Что о них говорить... Аллаху было угодно, чтобы они ушли из Афганистана, — они ушли. Уползли в свои северные леса, как побитые собаки.

— Неужели ты не догадываешься о теме нашего разговора?

— Нет. Но в чем дело?

— В том, коллега, что в мае и июне позапрошлого года наши спутники почти каждый день фиксировали интенсивные радиообмены между ставкой Хекматеара и Лубянкой.

— Я всегда подозревал, что Хекматеар за моей спиной ведет тайные переговоры с русскими, — равнодушно отозвался Али-хан. — Шакалы ничем не лучше гиен, мистер Метлоу...

— Радиообмен шел на неизвестной нам аппаратуре моментального сброса огромного количества закодированной информации, — бросив на него взгляд, продолжил тот. — Наши парни в Лэнгли с год ломали мозги, расшифровывая беседы парней из КГБ с неким Каракуртом.

— Расшифровали?

— Признаться, было нелегко, но потраченные ими доллары стоили того.

— Каракурт — псевдоним русского агента?

— И агентурная кличка, и его позывные.

— О чем они беседовали?

— Помимо прочего, о грызне полевых командиров моджахедов, о дислокации и численности их отрядов, о маршрутах караванов с нашими «Стингерами», которые потом в пух и прах разносила русская авиация.

— Я помню это, — усмехнулся Али-хан. — Деньги американских налогоплательщиков летели тогда, как в бездонную трубу.

— Но самое интересное, коллега, — покосился на него Метлоу, — содержится в майских расшифровках восемьдесят восьмого года. Например, второго мая Каракурт сообщил Лубянке место и день сбора афганского коалиционного правительства. Того самого правительства, которое она ликвидировала девятого мая до последнего министра, ровно за день до его официального появления на политической сцене.

— А полковника ЦРУ Джорджа Метлоу, с таким трудом сколотившего это правительство, крутые парни из КГБ уволокли с собой на цепи, как шелудивого пса, — засмеялся Али-хан. — Примите, сэр, долг за «мерзавца»...

На скулах Метлоу заиграли желваки.

— Кошмарный провал вашей разведки, полковник, — продолжал веселиться Али-хан. — Но хвала Аллаху, лично для вас, сэр, все тогда закончилось о'кей. И, как помните, не без моего участия.

— Не без твоего... Но продолжим о русских...

— Послушайте, мистер Метлоу, — бросил на него косой взгляд Али-хан. — Русские из Гиндукуша уползли в свои северные леса — не пора ли всю информацию, связанную с ними, сдать в архив?

— И информацию о русском пехотном майоре, который помог шелудивому псу из ЦРУ вырваться из лап КГБ, тоже?..

— Иншалла!.. Не обижайтесь на мою шутку, Метлоу, но так будет лучше для всех...

— Лубянка приказала Каракурту немедленно ликвидировать того пехотного майора, но он не выполнил ее приказ, — с трудом сдерживая гнев, продолжил Метлоу. — Что ты думаешь об этом, коллега?

— Боялся разоблачения, или что-то помешало, — с равнодушием пожал плечами Али-хан.

— Или Каракурту за жизнь пехотного майора кто-то заплатил больше?

— Кто, в конце концов, этот сын шакала? — вскинул руки к небу Али-хан. — Скажи, я тут же вылечу к Хекматеару и сам выпотрошу из предателя всю информацию.

— Не торопись, коллега, — остудил его Метлоу. — Он, по моим сведениям, находится сейчас рядом, в твоем паршивом пыльном городишке.

На мокром лбу Али-хана тревожно запульсировала вена.

— Имя сукиного сына? — впился он взглядом в американца.

— Имя сукиного сына — Али-хан. Помнится, такое имя дали тебе родители.

— Шутите, сэр, или у меня, в самом деле, проблема с ушами? — выжал из себя смешок Али-хан.

— Ты не ослышался, — жестко подтвердил Метлоу. — Агент КГБ Каракурт и Али-хан — резидент пакистанской разведки и советник Хекматиара — одно и то же лицо. Уразумел, почему полчаса назад я назвал тебя мерзавцем?

— Остановите машину, — потребовал Али-хан. Метлоу подогнал машину к берегу реки Бара. Неподалеку остановился открытый джип.

Али-хан сделал несколько шагов к береговой кромке и повернул к нему искаженное злобой лицо.

— Шизофренический бред! Провокация ЦРУ! — выкрикнул он. — Для такого обвинения требуются доказательства!

— Плохо держишь удар, Каракурт, — усмехнулся Метлоу. — А доказательства, изволь: единственным человеком, знавшим, что русский майор — именно, пехотный майор, был тогда ты и никто другой.

Али-хан скривил побелевшие губы, и рука его непроизвольно потянулась к карману.

— Оглянись, Каракурт. — Метлоу кивнул на джип с морскими пехотинцами, прильнувшими к оптическим прицелам. — Еще одно движение — и мои парни всадят в твою задницу хороший заряд свинца.

— Непростительная ошибка, что я тогда не пристрелил тебя и твоего «пехотного» майора! — отдернув руку от кармана, прошипел тот.

— Разумеется, у Каракурта была возможность пристрелить меня и того майора, — бесцеремонно хлопнул его по плечу американец. — Но тогда за спасение жизни полковника ЦРУ он не получил бы солидного вознаграждения и внеочередного звания. Но главное, он никогда бы не вошел в «круг избранных» вашей разведки. Или я ошибаюсь, Каракурт?

— На все воля Аллаха...

— Так ты все еще хочешь получить с меня солидную компенсацию за риск или оспорить, что ты редкостный мерзавец?

— Проклятые янки, суете нос в дела, которые вас не касаются! — прошипел Али-хан. — В радиоигре с русскими из ставки Хекматеара я выполнял приказы своего правительства. У моей страны есть собственные национальные интересы, и они не всегда совпадают с вашими!

— Что ж, Каракурт, значит, твоему правительству придется объяснить моему госдепу, в чем ваши национальные интересы в Афганистане совпадали с национальными интересами русских...

— Полковник, никто тебя в Карачи не услышит... — глотая, как рыба, раскаленный воздух, прохрипел Али-хан. — Зато там сразу услышат, что ЦРУ скрывает на территории Пакистана майора КГБ...

Метлоу хорошо понимал, что в словах Али-хана есть доля правды, поэтому решил сменить тактику:

— Интересно, Каракурт, услышат ли в Карачи, что некоторые ваши ядерные секреты выданы тобой Лубянке?

— Как вы докажете это? — впился тот затравленным взглядом в Метлоу.

— Наивный Каракурт! — не удержался от иронии тот. — Этого мне не придется доказывать... в связи со скоропостижной смертью подозреваемого от инфаркта или в автокатастрофе. Чему у вас в ИСЙ отдается предпочтение, а?..

— О, мои бедные дети! — сжав голову руками, простонал Али-хан. — Ваш бедный отец должен застрелиться!

— Мне тебя не будет жаль, — бросил Метлоу. — Не будет, Каракурт, несмотря на то, что ты теперь относишься к «кругу избранных» вашей разведки. Признаться. Лэнгли было нелегко ввести тебя в этот круг.

— О, Аллах, такой удар и быка собьет с ног!.. Так это с вашей подачи? — дошло до опешившего Али-хана.

— Ты бы предпочел — с подачи Лубянки? — Бледный Али-хан, тяжело дыша, смотрел на Метлоу в полном смятении. Тот протянул ему таблетку со словами:

— Проглоти, Каракурт, а то тебя и впрямь инфаркт хватит.

Али-хан со злостью взял таблетку из его руки и прохрипел:

— Вы блефуете, Метлоу, что ввели меня в «круг»!

— Обычный ход разведок при вербовке, — пожал плечами тот.

— Что хочет от меня ЦРУ?

— Несмотря на мое жгучее желание утопить тебя в сортире, ЦРУ хочет, чтобы Каракурт в ваших «национальных интересах» продолжал работать на русских, разумеется, под нашим контролем.

Али-хан бросил на Метлоу ошалелый взгляд.

— Не прикидывайся идиотом, Каракурт! Работа на русских даст нам возможность постоянно держать тебя, как шелудивого пса, на строгом ошейнике. Но это для нас не главное...

— Что, наконец, вам надо от меня? — простонал Али-хан.

— Глупый вопрос для профессионала, — жестко сказал Метлоу. — Разумеется, информация о ваших национальных интересах. Особенно в части их несовпадения с нашими интересами...

— Конкретнее, полковник?

— Ваши игры с китайцами... Но в первую очередь нас интересует то же, что и русских, — информация о ваших успехах в создании ядерного оружия. А также точная и полная информация об иностранных фирмах, задействованных в вашем ядерном проекте.

— Для этого надо вращаться в правительственных сферах, а я лишь...

— А ты лишь сын разорившегося пенджабского набоба, с детства познавший запах и вкус нищеты. У меня могло бы вызвать сочувствие, как ты всеми способами оберегаешь от нее своих детей, но способы твои уж очень сомнительны. Продажа всех и вся... перепродажа наркоты и нашего оружия, физическое устранение конкурентов и тех, кто догадывается о твоих делишках. И даже, как выяснилось, продажа людей в рабство. Напомнить, сколько ты содрал с родного брата за дока Юсуфа?

— У ЦРУ досье на меня? — удивился Али-хан. — С каких пор?

— С тех пор, как русские накрыли тебя с наркотой на их памирской границе. Но, признаться, тогда мы не придали этому факту особого значения, да и неопровержимых доказательств твоего контакта с русскими не было. Вначале досье было заведено по департаменту борьбы с наркомафией, это потом уж открылись и другие твои пакости...

— В Афганистане многие мои коллеги грели руки на наркотиках, — раздраженно отмахнулся Али-хан. — Стояла задача дестабилизации политической ситуации в мусульманских республиках Советов...

— Согласен: наркотой в Афганистане зарабатывали многие офицеры пакистанской разведки, но не многие из них согласились работать на КГБ, — грубо оборвал его Метлоу. — У вонючего паука Каракурта есть лишь два выхода: или он, сохраняя свою жизнь, работает на нас, или...

— Или?..

— Не позднее чем завтра ваш премьер-министр получит от нашего госдепа ноту протеста, и на его стол ляжет досье со всеми твоими пакостями. А о зиндане вашей контрразведки ты знаешь не понаслышке...

— Вы не даете мне времени подумать, полковник, — обескураженно пробормотал Али-хан.

— Не рассчитывай на мою сентиментальность, Каракурт.

— Понимаю, у меня нет выхода, но есть маленькое условие...

— Ты в полном дерьме, чтобы ставить условия.

— Отдайте мне вашего «пехотного майора».

— Вонючий паук хочет за него содрать с русских кругленькую сумму, — повысил голос американец. — Ну и мразь этот Каракурт!

Поняв, что русского майора ему не заполучить, Али-хан решил больше не испытывать судьбу и подавленно проговорил:

— Лубянка, по крайней мере, мне неплохо платила...

— Тебе ли не знать, что стоящую информацию все разведки неплохо оплачивают?

— Ответь, Метлоу, кто будет знать о...

— О том, что ты работаешь на нас?

— Я это имел в виду.

— Мой шеф в Лэнгли и я.

— Какие гарантии, что...

— Что расшифровки радиосеансов Каракурта с Лубянкой не лягут на стол шефа ИСИ? Единственные гарантии — инициативная работа на нас и твой паучий инстинкт самосохранения.

— Иншалла!.. Значит, такова воля Аллаха! — вздохнул Али-хан и покосился на американца. — Вы сообщите Хекматеару об агенте КГБ в его ставке?

— Будет лучше, если ему сообщит об этом сам Али-хан и лично найдет Каракурта в его близком окружении, — не удержался от саркастической усмешки тот и добавил: — Причем ссылка на информацию, полученную от ЦРУ, необязательна...

— Спасибо! — прижал руку к сердцу Али-хан. — Вас будет интересовать тот, кто... кто...

— Кто в ставке Хекматеара окажется Каракуртом? — подсказал Метлоу. — Нет. «Умножая познания, мы умножаем скорбь».

— О, Аллах Всемогущий! — провел ладонями по лицу Али-хан. — Вы выиграли и эту партию, полковник.

— Да, Али-хан. А проигравший, как известно, платит...

Али-хан вопросительно посмотрел на него.

— Твоя ИСИ обожает совать нос в наши операции, из-за чего у нас порой возникают проблемы.

— Какие проблемы?

— Для начала: паспорт, водительские права, визы на имя подданного британской короны, уроженца Пакистана, предположим, Джона Ли Карпентера, законного отпрыска английского колониального чиновника. Кроме того, все необходимые документы рабу Юсуфу, включая и диплом врача.

Али-хан кивнул и для наглядности потер друг о друга кончиками пухлых пальцев.

— "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись!" — процитировал Киплинга Метлоу и, не скрывая брезгливости, протянул ему конверт с деньгами. — Признаться, я еще не встречал такой патологической алчности, как у тебя, коллега!

— Зато документы будут вне подозрений, — не смутился тот.

— О'кей! В интересах Каракурта все документы должны быть вне подозрений. И не забудьте оплатить Юсуфу за все пять лет рабства, плюс командировочные и представительские расходы на год вперед.

— Но, сэр, это грабеж! — по лицу Али-хана пошли красные пятна. — Я выложил большие деньги за его выкуп из плена.

— Из твоего досье следует, что ты не выложил за Юсуфа и цента, — остудил его Метлоу. — И впредь запомни: Каракурт должен быть целомудреннее жены самого Цезаря. Только при этом условии он может рассчитывать на доходное место в правительственных сферах его страны...

В глазах Али-хана полыхнули алчные огоньки.

— На все воля Аллаха! — торопливо провел он ладонями по лицу и вкрадчиво, перейдя на «ты», добавил: — В восемьдесят восьмом году я тоже сделал тебе одолжение, полковник...

— Помню... За десять тысяч баксов.

— Я не о том... На приказ Лубянки ликвидировать пехотного майора Каракурт тогда сообщил, что тот умер от ран, не приходя в сознание.

— В КГБ работают не идиоты. Они перепроверили твое сообщение.

— Шутишь?..

— В октябре прошлого года наш резидент в Москве установил, что следствие по делу об измене этого майора Родине советской военной юстицией всего лишь приостановлено, за отсутствием достоверной информации о местонахождении лица. — Вах, вах, вах! — закатил глаза Али-хан. — Теперь мне понятно участие американского полковника в судьбе русского майора.

— Пришло время и Каракурту принять участие в его судьбе, если, конечно, он не хочет, чтобы его собственной судьбой занялась служба внутренней безопасности ИСИ.

— Иншала!.. — воздел руки к небу Али-хан. — Не беспокойтесь, сэр... Если Аллаху угодно, чтобы Али-хан служил Америке, он будет служить Америке. Вы будете довольны сотрудничеством со мной в деле продвижения на мусульманский Восток американских идеалов свободы и демократии.

— Иначе и быть не может, в противном случае я просто утоплю тебя в сортире, — включая двигатель, пробормотал Метлоу.

— Какой смысл, полковник? — зло засмеялся Али-хан. — Жизнь и так зловонная выгребная яма. Твои соплеменники в России однажды отважились откачать ее содержимое. И что? Откачали в преисподнюю не один миллион жизней, а теперь их социализм дышит на ладан и смердит так же, как ваша хваленая американская демократия.

— Каракурт — философ, это занятно! — усмехнулся Метлоу. — Почему же он соглашается работать на нее?

— Шакалы ничем не хуже гиенных собак, мистер Метлоу, — ответил Али-хан и чему-то усмехнулся.

* * *

Пакистан. Пешавар.

22 марта 1990 года

Серебристый микроавтобус «Тойота» с красными крестами на дверях выехал из ворот частной клиники доктора Аюб-хана. Охранники, увидев за стеклами одетого в европейский костюм доктора Юсуфа и бледное лицо Сарматова, также облаченного в добротный европейский наряд, махнули им на прощанье и наглухо закрыли ворота.

— Так мы и не узнали, Керим-ага, кем был наш гяур! — с сожалением протянул Сайд. — И видно никогда уже не узнаем, вернет ли Аллах ему память или навсегда оставит его человеком без прошлого?

— Аллах акбар! — провел ладонями по бороде степенный Керим-ага. — Конечно, нам нет дела до несчастного гяура, но хотя бы порадуемся, юноша, за доктора Юсуфа, которого Всемогущий Аллах вырвал из рук нечестивых Аюб-хана и его братца Али-хана!

— Да, да, Керим-ага, — качнул тюрбаном Сайд. — Доктор Юсуф вылечил глаза моего отца от трахомы и даже не взял за это барана.

— Да не обойдет его Аллах своей милостью! — опять провел ладонями по седой бороде Керим-ага.

* * *

Навстречу серебристому микроавтобусу бежали узкие улочки Пешавара с их глухими глинобитными дувалами, как и тысячу лет назад скрывающими от чужих глаз гаремы и повседневные тайны правоверных мусульман. На противоположной стороне мутной реки Бара огромной каменной глыбой над городом нависала древняя крепость Бала-Хиссар, повидавшая под своими стенами многих завоевателей: от персидского Дария до Александра Македонского, от орд монголов и хромоногого Тамерлана до колониальных полков английской короны.

Из-за поворота выплыла пыльная площадь перед мечетью Махабат-хана.

К сверкающей свежей краской «Тойоте» потянулись за подаянием руки изможденных босоногих детей, но бдительные полицейские быстро отогнали их дубинками.

— О, несчастные мои соплеменники! — воскликнул доктор Юсуф. — Когда же Аллах Всемогущий обратит на вас свой взор и вы снова вернетесь к родным очагам!

— А где их очаги? — спросил Сарматов.

— В прекрасной стране, которую их предки называли «страной, где обитают феи»! — ответил Юсуф, и в его черных глазах сверкнули слезы. — Но в той стране, которую теперь зовут Афганистаном, более десяти лет все живое пожирает война.

— Говоришь, Афганистаном зовут ту страну? — морща лоб, переспросил Сарматов и огорченно вздохнул. — Нет, Юсуф, не помню я страны с таким названием.

— Я верю, ты когда-нибудь вспомнишь, — сжал его руку Юсуф и жарко зашептал на ухо: — К закату солнца мы будем в Исламабаде, а оттуда — несколько часов полета, и мы не будем больше рабами, сахиб. О, Аллах, не дай сердцу глупого Юсуфа разорваться от счастья!

— Что такое раб?

— Это... э... э... человек, помещенный в клетку.

— Я не был в клетке...

— Разве твоя комната в клинике Аюб-хана не была клеткой, сахиб? Разве ты в ней не чувствовал себя птицей с перебитыми крыльями?

Сарматов недоуменно пожал плечами:

— Не понимаю, дорогой Юсуф, о чем ты...

— Придет время, и сахиб все поймет, — загадочно улыбнулся тот.

* * *

Поколесив по пыльным улочкам Пешавара, «Тойота» свернула на пустынное загородное шоссе, на котором ее поджидал в открытом армейском джипе Метлоу. Когда Сарматов и Юсуф по его приглашению перебрались в джип, здоровенный негр в форме морского пехотинца армии США погнал машину к селению, прилепившемуся к горному отрогу. Там над низкими глинобитными домами возвышалась мечеть с величественным минаретом.

— Сэр! — заволновался Юсуф. — Куда мы едем?.. Разве сахиб и Юсуф не летят в Гонконг?..

— Мы заедем в мечеть к моему другу мулле Нагматулле и там все решим, — неопределенно ответил Метлоу.

— Что такое мечеть? — спросил Сарматов.

— Дом Аллаха, в котором нельзя лгать, — кинув взгляд на Юсуфа, пояснил Метлоу.

— Лгать нельзя нигде! — еще больше заволновался тот.

* * *

Седобородый мулла Нагматулла, ступая по ковру босыми ногами, вынес из бокового придела мечети испещренный затейливой арабской вязью старинный Коран и положил его на низкий столик перед стоящим на коленях Юсуфом.

Кивнув стоящему в стороне американцу, мулла простер над головой Юсуфа руки.

— Аллах акбар! — нараспев произнес он.

— Аллах акбар! — откликнулся Юсуф.

— Раскрываю тебе великую тайну, Юсуф, сын Рахмона, — торжественно сообщил старый мулла. — Этот Коран во времена хромоногого завоевателя народов Тамерлана был привезен из Мекки, священного города Пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует.

— Да благословит его Аллах и приветствует! — вторил ему Юсуф в величайшем волнении.

— Готов ли ты, Юсуф, как истинно правоверный мусульманин, поклясться на этой священной книге, что не оставишь в беде поручаемого тебе жаждущего исцеления человека?

— Да, да, я готов! — затряс головой тот.

— Что станешь его поводырем на суетном и нечестивом людском торжище до той поры, пока болезнь не покинет его тело и мозг?

— Буду его поводырем...

— Что не предашь этого человека и не воспользуешься его беспомощностью ему во зло, не воспользуешься его деньгами в своих корыстных целях?

— Не предам и не воспользуюсь его деньгами.

— Если Аллаху будет угодно прекратить земной путь его, то ты, Юсуф, как правоверный мусульманин, предашь ли земле его прах?

— Предам земле прах.

— Готов ли ты поклясться в этом на священной книге мусульман?

— Все сказанное тобой, уважаемый Нагматулла, почту за честь исполнить и готов подтвердить это клятвой на священном Коране из Мекки...

— Не спеши с ответом, Юсуф, сын Рахмона, — суровым взглядом смерил Юсуфа мулла. — Неторопливость в принятии ответственных решений свидетельствует о глубине и чистоте помыслов правоверного мусульманина. Помни заветы Востока: «Не спеши подниматься на вершину, пока не оценишь ее крутизну», «Не торопись утолить жажду из священного источника, сначала очисть от скверны душу». Подумай, Юсуф, сын Рахмона, о тяжести груза, который ты возложишь на свои плечи.

Юсуф перевел взгляд на Метлоу и под его пристальным взглядом решительно положил ладонь на Коран.

— Аллах акбар! — торжественно произнес он. — На священном Коране, привезенном из Мекки во времена хромоногого Тамерлана, именем Пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует, все сказанное тобой, почтенный мулла Нагматулла, я, Юсуф, сын Рахмона, клянусь исполнить, как подобает истинно правоверному мусульманину, — громко, нараспев произнес он. — И если я нарушу клятву, данную на этой священной книге, пусть меня испепелит гнев Аллаха, пусть ляжет проклятье и позор на весь мой род.

— Аллах акбар! — помедлив несколько секунд, произнес мулла и, бережно взяв Коран, направился к боковому приделу мечети.

— Уважаемый Нагматулла, — остановил его Метлоу. — Юсуф — врач, а у людей этой профессии зачастую сложные отношения с религией. Но теперь у меня, пожалуй, не осталось сомнений в искренности его веры и намерений.

— Будем надеяться, что Аллах Всемогущий не оставит твоего друга без своей зашиты и покровительства, — уклончиво ответил мулла.

На обратном пути джип долго кружил по городу. Сжавшись в комок на заднем сиденье. Юсуф сосредоточенно молчал. Когда автомобиль выезжал на базарную площадь, с мечети Махабат-хана донесся усиленный динамиками голос муэдзина, призывающего правоверных к очередному намазу. Юсуф, опомнившийся от своих дум, достал из саквояжа коврик и попросил водителя остановиться. Тот по кивку Метлоу выполнил его просьбу. Юсуф бросил в придорожную пыль коврик и, сев липом к Востоку, погрузился в молитву.

Расстилающаяся внизу базарная площадь была сплошь покрыта сидящими на коленях в пыли бедно одетыми молящимися людьми. Согбенные спины, спины, спины...

— Фу-у, дикари! — выплюнув жвачку, фыркнул водитель. — Верят, что у их Аллаха дела с ушами обстоят лучше, чем у христианского бога.

— Бог един, — оборвал его Метлоу. — А что до дикарей, высокомерный сын Алабамы, то их культура на несколько тысячелетий старше твоей, американской.

— Оно и видно! — ухмыльнулся водитель. — По мне пляшущие масаи из африканских саванн или эскимосы Гренландии лучше, чем эти мусульманские святоши. Никогда не поймешь, что у них под чердаком. Улыбаются, сволочи, в лицо, а за пазухой всегда кривой кинжал держат.

Метлоу дождался конца намаза, и, когда Юсуф убрал в саквояж коврик, протянул ему кипу бумаг.

— Документы, док! — сказал он. — Паспорта: на тебя и на Джона Ли Карпентера — англичанина, сына офицера английских колониальных войск, родившегося в Пакистане... Вот чек на сто пятьдесят тысяч американских долларов — в китайском банке «Белый лотос» в Гонконге... Живите скромно, так как неизвестны расходы на лечение Джона...

— Понимаю, сэр! — с готовностью откликнулся Юсуф. — Я буду искать работу.

— Не сомневаюсь, док! — Метлоу протянул ему визитку с золотым тиснением: — Мои телефоны в Пешаваре и Оклахоме.

Ставь меня в известность о состоянии больного, чтобы я мог вовремя прийти вам на помощь... Остальное, док, будем решать, по результатам лечения... И еще: не советую тебе возвращаться назад в рабство к Аюб-хану. Мир огромен и прекрасен: найдется в нем место для тебя и для Джона, а он стоящий парень, поверь мне, док!..

— Юсуф верит, сэр! — прижал руку к груди Юсуф. — Спасибо, сэр, за свободу и крылья!..

— Крылья?..

— Которые, милостью Аллаха, непременно вырастут у меня, сэр!..

На дороге показалась серебристая «Тойота» с красным крестом на двери.

— Удачи, док! — хлопнул Юсуфа по плечу Метлоу, когда джип остановился у «Тойоты».

Юсуф торопливой ящерицей, будто боясь, что его остановят, выскользнул из автомобиля и, прижав ладони к груди, поклонился американцу.

— Да не оставит Аллах тебя без своей милости и защиты, великодушный мистер Метлоу!

— У меня свой бог, док, Иисус Христос...

— У многих свой бог, — согласился Юсуф и полез в «Тойоту».

Сарматова Метлоу задержал в джипе.

— Запомни, Сармат, тебя зовут теперь Джон Ли Карпентер.

— Запомнил, — без особого энтузиазма кивнул тот. — Джон так Джон... Какая мне разница, я же совсем не помню человека с именем Сармат.

— О том, что ты Сармат, никто не должен знать.

— Значит, никто не будет знать.

— Главное запомни — ты англичанин, родившийся в Пакистане. Твой отец — офицер английской колониальной армии, погиб в джунглях, охотясь на бенгальских тигров.

— Кто такие бенгальские тигры?

— Полосатые дикие кошки. Большие и очень красивые. Когда их настигают пули охотников, они уползают в джунгли и там в полном одиночестве молча умирают. Смертным криком кричат лишь их глаза, Джон.

— Обещаю: когда мне будет плохо, я не буду кричать.

— Да хранит тебя наш казачий заступник Георгий Победоносец! — вырвалось у Метлоу.

— Попроси его вернуть мне память.

— Непременно попрошу и верю, что он поможет тебе. А теперь в добрый путь, старина!

Сжав в последний раз вялую, безжизненную руку Сарматова, полковник решительно захлопнул дверцу «Тойоты».

«Странные все же кульбиты откалывает жизнь, — глядя ей вслед, подумал он. — Не так давно с майором КГБ Сарматовым мы были смертными врагами, а сегодня я, полковник ЦРУ Соединенных Штатов, молю Бога о его спасении. Старею, видно, теряю осторожность и беспощадность волка, которых требует моя профессия. А может, это моя русская кровь проделывает со мной такую непонятную штуку?.. Но как бы там ни было, мне хочется, чтобы этому парню повезло в Гонконге. В чьих окопах он будет потом, так ли уж важно, да и проклятая „холодная война“, слава богу, кажется, заканчивается».

* * *

Будто жалуясь на что-то, гнусавым голосом тянул восточную песню водитель, качал пестрым тюрбаном в такт однообразной тягучей мелодии. Проплывали по обе стороны шоссе редкие селения с непременными узкими улочками, со скрытыми за дувалами двориками и устремленными ввысь острыми стрелами минаретов. С грохотом проносились мимо встречные, исписанные арабскими письменами, грузовики, мелькали легковые «Форды» и «Тойоты». С презрительным безразличием ко всему шествовали тяжело груженные верблюжьи караваны, семенили ушастые ослики.

Кидая частые взгляды на бледное лицо дремлющего Сарматова, доктор Юсуф озабоченно хмурил сросшиеся на переносице брови... Проверяя пульс на его безвольной руке, цокал языком и горестно качал головой.

Летела под колеса дорога.

А высоко-высоко в выбеленном солнцем азиатском поднебесье черными крестами кружились грифы...

На закате «Тойота» подкатила к автостоянке перед современным зданием аэропорта Исламабада. Сидящий в «Мерседесе» с затененными окнами Али-хан, увидев машину, что-то крикнул троим мужчинам в европейских костюмах, прохаживающимся у автостоянки.

Попрощавшись с водителем, доктор Юсуф и Сарматов через толпу пассажиров направились к стеклянной коробке аэровокзала. Трое мужчин на некотором расстоянии последовали за ними. Пассажиры удивленно оглядывались на высоченного европейца с изуродованным шрамами лицом и на маленького азиата, бережно поддерживающего его под локоть.

Внезапно с закатного неба обрушился грохот и из-за стеклянной коробки вырвались два истребителя Ф-16.

— Мордой в землю, славяне! — по-русски заорал высокий европеец и, сбив с ног, вжат маленького азиата лицом в асфальт.

От его крика пассажиры шарахнулись в стороны. К распростертым на асфальте бросились несколько полицейских, но на пути у них встали трое мужчин в европейских костюмах. Они показали полицейским какие-то документы. Те с недовольным видом повернули назад.

— Тебе хочется попасть в пакистанскую тюрьму? — шипел на Сарматова Юсуф, увлекая его в здание аэровокзала. — Скорее, скорее, с глаз нечестивых фараонов!

Скорее тот не мог. Часто дыша, как выброшенная на берег рыба, он еле передвигал непослушные ноги.

Офицер-пограничник внимательно перелистал их паспорта. Видимо, его что-то смущало в Сарматове, и он долго вглядывался в его заросшее бородой лицо. Но не найдя, к чему, придраться, офицер нехотя поставил в паспорте штамп пограничного контроля:

— Приятного полета, мистер Карпентер! Приятного полета, господин Рахмон ибн Юсуф!

— Юсуф ибн Рахмон, — поправил его тот.

— Очень хорошо, что вы помните свое имя, — ухмыльнулся офицер.

Через полчаса «Боинг-747» оторвался от взлетной полосы и круто ушел в тревожные всполохи закатного неба.

Один из троих мужчин, не дожидаясь, когда самолет скроется за красными закатными облаками, поднес к губам портативную рацию.

— Все прошло без осложнений, брат. Наши друзья уже в небе.

— Благодарю, брат! — откликнулся из «Мерседеса» Али-хан. — Когда мне снова понадобится ваша помощь, я найду вас, а пока живите в своих семьях и строго исполняйте предписания Корана.

— Располагайте нами в любое время, брат, — донеслось из рации. — Да свершится то, что должно свершиться!..

— Да свершится то, что должно свершиться! — откликнулся Али-хан и набрал номер на телефоне мобильной связи.

— Караван с гуманитарным грузом ушел безопасной тропой, сэр, — почтительно произнес он по-английски. — Груз и сопровождающие его документы, хвала Всемогущему Аллаху, в полном порядке. Примите уверения в моем искреннем почтении... Всегда к вашим услугам, сэр!

Все время полета от Исламабада до Гонконга Сарматов спал. Перед посадкой Юсуф растолкал его и, не скрывая радости, кивнул на иллюминатор:

— Гонконг. Островок нечестивой британской короны в безбрежном китайском море. Мы наконец на свободе!..

Сарматов принял это сообщение с полным равнодушием, а Юсуф напористо продолжал шептать ему на ухо:

— Запомни, русских одинаково не любят в Европе и в Азии. Ты — англичанин. Ты понял?.. Иначе нам не избежать большой беды.

— Я согласен, Юсуф, но какая беда нам может угрожать, если мы никому не сделали ничего плохого?

— Ты же знаешь, что мы с тобой не те, за кого себя выдаем, а глаза и уши есть и у стен. Об этом никогда не забывай, Джон.

Сарматов в ответ только пожал плечами.

Гонконгский рассвет встретил их ужасающей жарой и влажностью. Одежда моментально стала мокрой, а по лицам заструился ручьями пот.

Через несколько минут Сарматову показалось, будто его голову стиснули сыромятными ремнями. Он, вероятно, грохнулся бы на мокрый бетон, если бы Юсуф вовремя не подхватил его. У таможенной стойки офицер-китаец с приклеенной к лицу улыбкой перелистал их документы, хотел было что-то спросить у Сарматова, но, увидев его состояние, проштамповал без единого слова паспорта и показал рукой на выход.

Через кишащий людской муравейник Юсуф и Сарматов кое-как добрались до выхода из здания аэропорта. В припаркованной поодаль машине, увидев их, напряглись четверо арабов.

— Он? — спросил араб в надвинутом на глаза бурнусе.

— Да, это брат Юсуф, — оскалив в хищной улыбке крепкие зубы, ответил его молодой сосед.

— Хвала божественной Кали — наконец-то тигр вырвался из капкана! — засмеялся араб в бурнусе и распахнул дверцу машины.

— Не торопись, брат Иса! — остановил его пожилой араб и показал на двух китайцев. — Пусть меня покарает Черная Кали, но у них на хвосте легавые из Королевской полиции!

— Прикажи, брат, и мы без труда переселим косоглазых в ад, — сверкнул глазами тот. — Да свершится то, что должно свершиться!..

— При первых каплях дождя лучше укрыться в пещере, брат Иса, чтобы выйти из нее сухим, когда дождь пройдет, — охладил его пыл араб в бурнусе. — Разумно ли из-за одного тигра наводить охотников на всю стаю?

Юсуф крутил во все стороны головой, но, убедившись, что их никто не встречает, замахал руками. Разбрызгивая лужи, подкатила машина с надписью «такси». Он втиснул Сарматова на заднее сиденье и сказал водителю-китайцу по-английски:

— В какой-нибудь недорогой отель.

Тот покосился на двух китайцев, которые с невозмутимыми физиономиями направлялись к припаркованной неподалеку машине, и бесстрастно кивнул.

В зеркале заднего обзора, сменяя друг друга, постоянно маячили две машины: одна с двумя китайцами и вторая с четырьмя арабами. На одном из поворотов машина с арабами попыталась прижать такси к обочине, но водитель, резко затормозив, избежал расставленной ему ловушки и тут же кому-то сообщил по рации о преследователях. Когда через несколько минут на трассе показалась полицейская машина, автомобиль с арабами свернул в ближайший переулок, но вторая машина с китайцами как привязанная следовала за такси, что явно выводило Юсуфа из себя.

Через час блуждания по рассветным улицам такси остановилось у двухэтажного дома в викторианском стиле. Метрах в пятидесяти от него остановилась и машина с китайцами.

— Отель «Приют флибустьера», — сказал водитель и помог Юсуфу довести еле живого Сарматова до подъезда.

В крошечном номере отеля Игорь сразу погрузился в глубокий и черный, как ночь, и засасывающий, как омут, сон. И на него снова навалились бессвязные обрывки каких-то воспоминаний: взрывы в горящих джунглях, нестерпимо яркое солнце и качающиеся горы, извергающие огонь грохочущие вертолеты. Наконец все это опять заслонило красивое лицо молодой женщины с распущенными по плечам белокурыми волосами и с глазами, полными слез.

— Что бы ни случилось, Сармат, помни — мы с тобой одной крови. Помни об этом, помни! — шептали ее губы.

Юсуф внимательно вслушивался в бессвязную речь своего подопечного, и когда бред и судорожные метания больного по постели усилились, он достал из саквояжа шприц и сделал ему инъекцию в набухшую на руке вену. Скоро бред больного прекратился, а дыхание стало глубоким и ровным.

* * *

Юго-Восточная Азия. Гонконг.

26 марта 1990 года

Несколько дней после приезда в Гонконг Сарматов провел в постели из-за чудовищных болей в затылке и слабости, сковывающей все тело. Находясь в полуобморочном состоянии, он не замечал ни частых исчезновений из номера Юсуфа, ни того, что у вернувшегося откуда-то доктора по нескольку раз на дню подозрительно менялось настроение: от состояния беспросветного уныния до бурной радости. Однако через неделю Сарматову стало несколько легче. Он уже мог самостоятельно передвигаться по номеру и даже пытался делать по утрам гимнастику. Еще через неделю он настолько окреп, что настоял на прогулке по городу.

В холле отеля «Приют флибустьера», принимая ключи от номера, пожилая китаянка-портье настойчиво рекомендовала им быть на улицах города внимательнее и, во избежание проблем, не вступать в разговоры с незнакомыми людьми, особенно с арабами и фараонами.

— Чем вам так не нравятся арабы? — завелся Юсуф.

— Нравятся, господин, — потупилась китаянка. — Но, к сожалению, среди них часто встречаются отпетые мошенники.

— Старая карга! — проворчал Юсуф. — Впрочем, она не так уж и не права...

Как только постояльцы скрылись за дверью, китаянка торопливо набрала телефонный номер:

— Мистер Корвилл, интересующие вас англичанин и магометанин только что покинули отель. Кажется, они направляются на прогулку в сторону порта.

Они действительно направились в сторону морского порта. Сразу же у порога отеля их подхватила разноязыкая уличная толпа Гонконга, по-китайски, Сянганя, — этого полуевропейского, полуазиатского города на берегу теплого Южно-Китайского моря, бывшего на протяжении нескольких веков прибежищем пиратов, авантюристов и разномастного сброда из Старого и Нового Света.

Облепленные рекламой известных мировых фирм, корпораций и банков, суперсовременные небоскребы-космополиты из стекла и бетона причудливо соседствовали с готическими соборами. Изысканные здания позднего французского барокко стояли рядом с массивными домами-крепостями колониальной викторианской эпохи. Легкие дворцы в мавританском стиле конкурировали с вычурными зданиями модерн.

Будто драгоценные жемчужины, в архитектурную эклектику Европы были вкраплены загадочные строения в стиле традиционной китайской архитектуры. И все это каким-то чудом уживалось и гармонировало в едином пространстве удивительного города.

По его залитым жарким солнцем улицам и тенистым переулкам торжественно текли потоки шикарных автомобилей, усердно крутили педали велосипедов китайцы в белоснежных рубашках, а бронзовые от загара рикши, как и сто лет назад, катили свои коляски, на которых восседали вальяжные господа, в основном — пожилые европейцы. За порядком на улицах города надзирали английские и китайские полицейские, и в самом деле невозмутимостью и важным видом похожие на фараонов, как их назвала старая китаянка из отеля «Приют флибустьера».

Доктор Юсуф между тем настойчиво тянул оглушенного уличным столпотворением Сарматова за собой. Они даже не заметили двух китайцев в кепках-бейсболках, появившихся за их спинами. Впрочем, выделить из толпы этих ничем не примечательных парней было невозможно, ибо и Юсуфу и Сарматову все китайцы пока казались на одно лицо и одного возраста.

Скоро они вышли к набережной, с которой открывалась изумительная панорама порта с белоснежными океанскими лайнерами на рейде и с размытыми в голубой дымке пролива островками.

— Джон, ты до этого видел море? — спросил Юсуф.

— Если я не удивился, значит, уже видел, — рассудительно ответил тот. — Я попробую вспомнить, когда и где я его мог видеть.

Но мучительная попытка что-либо вспомнить ничего ему не дала, кроме очередного приступа острой головной боли.

Полюбовавшись на океанские корабли и надышавшись свежим бризом, Юсуф потянул Сарматова в узкий проход между рекламными щитами, за которыми открывалось заполненное сизым дымом, гомонящее на всех наречиях торжище южно-азиатского рынка.

У прилавков с грудами диковинных морепродуктов, у лавчонок с ювелирными украшениями, с поделками из слоновой кости и предметами буддистского культа и бог еще знает с чем толклись увешанные фотоаппаратами и видеокамерами туристы — европейцы, китайцы, японцы, индусы, малайцы, негры. Толстые китаянки тут же жарили и парили на очагах янтарный рис, фасоль, кукурузу. В закопченных котлах жарились креветки, лангусты и какая-то коричневая масса из червей и экзотических насекомых.

Стоило им остановиться у одного из котлов, как продавец-китаец сунул в руку Сарматова пакет с необыкновенным кушаньем и тот без долгих раздумий принялся с аппетитом его поглощать.

— Попробуй, док, вкусно! — поймав испуганный взгляд Юсуфа, сказал Сарматов, протягивая ему пакет.

Но Юсуф, зажав ладонью рот, опрометью бросился за лавчонку... Через некоторое время он вернулся и решительно потянул Сарматова прочь с рынка, к тесно прижавшимся друг к другу павильонам в китайском стиле. У первого же из них на Сарматове буквально повисли две ярко накрашенные, вызывающе одетые китаянки.

— Что им надо, док? — растерялся Игорь. Юсуф разразился бранью и стал пинками гнать китаянок прочь. Обиженные девицы с пронзительным визгом бросились к павильону. Через минуту из его двери выскочили несколько молодых китайцев. Выкрикивая угрозы, они попытались сбить Юсуфа с ног, но доктор с поразительным для его щуплого телосложения мастерством отразил все их удары. Получив отпор, рассвирепевшие не на шутку молодчики бросились к сильно озадаченному таким оборотом Сарматову. Откуда-то сбоку выскочила еще одна группа галдящих китайцев, вооруженных бамбуковыми пачками и велосипедными цепями. Часть из них окружила Юсуфа, а часть взяла в плотное кольцо Сарматова. Тот явно не понимал, что хотят от них эти маленькие свирепые люди.

Из-за рекламного щита на противоположной стороне улицы двое китайцев в бейсболках с интересом наблюдали за происходящим.

— Может, вмешаемся? — предложил один из них. — Как бы парни из триады не изуродовали наших подопечных.

— Зачем? — усмехнулся другой. — Нам с тобой платят за службу в полиции, а парни из триады зарабатывают на жизнь, охраняя проституток.

Юсуф между тем сражался, как лев. От его молниеносных выпадов два китайца уже корчились на асфальте. Но силы были неравны, в конце концов, одному из китайцев удалось нанести удар увесистой бамбуковой палкой по его тюрбану, и он как подкошенный рухнул на асфальт.

При виде поверженного Юсуфа словно пружина сорвалась в душе Сарматова. На его теле моментально взбугрились мышцы, брови сошлись в одну гневную линию. В несколько прыжков он оказался в гуще китайцев. Трое из них сразу легли снопами на асфальт. Один, пролетев по воздуху несколько метров, ткнулся головой в фонарный столб. Остальные, увидев обезображенное шрамами яростное лицо рослого европейца, в страхе попятились назад. Однако их главарь признавать поражения не захотел и выхватил нож. Его лезвие просвистело у самого уха уклонившегося Сарматова и вонзилось в предплечье одного из китайцев. Сарматов настиг главаря и, подняв его над головой, с яростью бросил на асфальт. Ошеломленные чудовищной силой европейца, китайцы в панике ретировались, оставив лежать на земле поверженного вожака.

— Бьюсь об заклад, что этот английский дылда об искусстве рукопашного боя знает не понаслышке, — изумился такому обороту дела один из китайцев в бейсболке. — Не хотел бы я оказаться против него на татами...

— Я тоже, — протянул второй. — Но не думаю, что парни из триады просто так смирятся со своим позорным поражением.

— Посмотрим...

Оставшись один на поле брани, Сарматов подошел к стонущему Юсуфу и, вытерев на его лице кровь, спросил:

— Док, что мы сделали плохого этим маленьким злым людям?

— Мы отвергли их продажных блудниц. Те китайские женщины — источник скверны и разврата! — прохрипел тот. — Видишь, у дверей их домов висят красные фонари?.. Мы должны обходить стороной все дома с красными фонарями. Запомни это!

Сарматов помог Юсуфу подняться на ноги, и они продолжили путь. Но не успели они пройти и десяти метров, как раздался нарастающий вой сирен. Три полицейских джипа на полной скорости вывернули из переулка и остановились рядом с ними.

— Кто эти люди? — встревожился Сарматов, когда из джипов, как горох, посыпались перетянутые белыми портупеями китайцы.

— Фараоны, — лязгая зубами, ответил Юсуф. — Они сейчас заберут нас в тюрьму.

— Что такое «в тюрьму»?

— Это... э... э... в железную клетку, — просипел Юсуф.

— Я не хочу в клетку...

— Мы обязаны им подчиниться, иначе они пристрелят нас.

Полицейские, не мешкая, защелкнули на руках Сарматова и Юсуфа металлические браслеты и грубо затолкали их в джипы.

— Все ясно, здесь парни из триады давно снюхались с полицией, — глядя вслед джипам, зло протянул китаец в бейсболке. — Я думаю, нашему шефу будет интересно узнать про это...

— Тебе-то какое дело, кто с кем снюхался! — раздраженно оборвал его напарник. — Нам было приказано установить контакты клиентов, а дела триады нас не касаются.

— Так не пойдет, сержант Сюй, — взялся за рацию первый китаец. — Ты, видно, забыл, что шеф приказал немедленно и напрямую докладывать ему о всех подозрительных контактах клиентов. Кроме того, сержант Сюй, я хочу содержать свою семью на сянганские доллары, честно заработанные в королевской полиции.

* * *

В Управлении полиции офицер-китаец внес фамилии Юсуфа и Сарматова в компьютер и торжественно, будто о монаршей милости, объявил по-английски:

— Гражданин Пакистана Юсуф ибн Рахмон за дебош в общественном месте подлежит штрафу в пять тысяч английских фунтов.

— Разве в Гонконге определяют наказание полицейские, а не судьи? — вырвалось у Юсуфа.

— Гони деньги, мусульманская собака, и не гавкай, иначе никогда не увидишь своего грязного Пакистана! — прошипел офицер.

— В-в-вы н-н-не с-с-сме-ете! — побледнел Юсуф. — Я б-бежал из-з-з р-р-раб-бс-ства в с-с-свободную с-стр-рану!.. Я т-тре-бую ад-д-двоката!..

— Это ваши проблемы, мистер Юсуф ибн Рахмон! — ощерился офицер и повернулся к Сарматову:

— Мистер Джон Ли Карпентер, подданный Ее величества королевы Англии, за дебош в общественном месте и причинение тяжких телесных повреждений пяти полицейским при исполнении ими служебных обязанностей подлежит штрафу в пять тысяч английских фунтов и заключению в тюрьму сроком на полгода. Благодарите судьбу, мистер Карпентер, если бы вы не были подданным Ее величества королевы Англии, наказание могло быть более суровым.

— Кто такая королева Англии? — спросил Сарматов.

Офицер покрутил пальцем у виска.

— Почему вы не хотите мне ответить? — гневно шагнул к нему Сарматов.

Тот в страхе попятился, а заполнившие комнату полицейские с остервенением обрушили на Сарматова и Юсуфа резиновые дубинки.

— В-в-вы не смеете этого делать, кяфыры! — вырываясь из рук полицейских, отчаянно орал Юсуф. — М-м-мистер Карпентер болен!.. Я б-б-буду жаловаться английскому губернатору!..

— Жалуйся, бешеный пакистанский пес! — ощерился офицер и ударил в его пах носком ботинка.

Юсуф как подкошенный рухнул на пол.

И опять будто пружина сорвалась внутри Сарматова. Зарычав, словно разъяренный зверь, он разорвал браслеты на руках и бросился к закатившему глаза Юсуфу. Офицер выхватил пистолет, но Сарматов ногой выбил пистолет из его руки и в несколько секунд разметал повисших на нем полицейских.

— Что за шум? — гаркнул стремительно появившийся в распахнутой двери рослый офицер-англичанин с орденской колодкой на щегольском мундире.

Увидев разбросанных по углам комнаты стонущих китайцев, он присвистнул и бросил появившемуся за его плечами здоровенному рыжему детине:

— Сержант Бейли, кажется, мы появились как раз вовремя.

Тот положил тяжелую, в рыжих веснушках лапищу на плечо Сарматова.

— Неплохо ты их отделал, парень. Совсем, можно сказать, неплохо, но думаю, это удовольствие тебе обойдется года в три тюряги!..

— Что такое тюряга, кто-нибудь мне ответит наконец? — сбросил его лапищу Сарматов. — Почему мне все время ей угрожают?

— Ха-ха-ха!.. У тебя все дома, парень?..

— Сахиб, у мистера Карпентера в самом деле не все дома! — отдышавшись, произнес Юсуф.

— Что вы натворили? — строго спросил офицер-англичанин. — Надеюсь, не ограбили какой-нибудь гонконгский банк?

— Клянусь, мы не сделали ничего плохого, сахиб! — вскинул руки Юсуф. — Мы не захотели иметь дела с блудницами из домов с красными фонарями, только и всего.

— Будьте любезны рассказать о себе подробнее.

— Я доктор Юсуф, гражданин Афганистана. Меня захватили в плен и сделали в Пакистане рабом, сахиб. Клянусь Аллахом Всевидящим и Милосердным, я бежал из рабства!

— Почему в Гонконг?

— Я должен помочь мистеру Карпентеру определиться на лечение к практикующему здесь профессору Осире.

— Так ты англичанин, парень? — отбросив напускную суровость, спросил рыжий сержант Сарматова. — Откуда родом?..

— Меня зовут Джон Карпентер. Я — англичанин, родившийся в Пакистане. Мой отец был офицером английской колониальной армии. Он погиб, охотясь на бенгальских тигров, — заученно ответил Сарматов.

— Мой отец тоже был офицером английской колониальной армии! Его звали Эд Корвилл, а я, стало быть — комиссар Королевской полиции Гонконга Рич Корвилл! — дружески хлопнул его по плечу офицер и поинтересовался: — Кстати, какие проблемы с твоим чердаком?..

— Мистер Карпентер воевал с русскими в Афганистане и получил контузию головы во время налета их авиации, — мешая английские слова с арабскими, торопливо пояснил Юсуф. — Он полностью потерял память и не может отвечать за свои поступки, да продлит Аллах его дни, уважаемый сахиб!

— Так вы прилетели в Гонконг, чтобы мистер Карпентер, воевавший с комми в Афганистане, смог пройти курс лечения у известного профессора Осира, я правильно понял ваш дрянной английский, парни? — переспросил комиссар.

— Больше Джону не на кого надеяться, сахиб. Тяжелая форма ретроградной амнезии...

Полицейские-китайцы со страхом и любопытством уставились на Сарматова.

— Ты сказал про это косоглазым копам? — кивнул на них рыжий Бейли.

— Сказал. Кроме того, в отобранных у нас документах есть история болезни мистера Карпентера, — сглотнул кровь Юсуф. — Но прочитав ее, нечестивые кяфыры почему-то долго смеялись, а потом стали бить мистера Карпентера дубинками по голове.

Полицейский комиссар Корвилл смерил съежившегося офицера-китайца тяжелым взглядом и кивнул рыжему сержанту. Тот всей своей огромной тушей наклонился над офицером и прорычал, наливаясь яростью:

— Значит, ты, расфуфыренная обезьяна, приказал своим косоглазым ублюдкам избить больного англичанина, или я что-то не так понял? Ну, ну, Чен, вынимай язык из задницы!

— Но, мистер Бейли, они приставали к женщинам-китаянкам. — Чен ткнул пальцем в Сарматова. — А этот горилла переломал ребра вступившимся за их честь пятерым юношам-китайцам!

— Где это произошло? — рыжий Бейли повернулся к Юсуфу.

— Там, где у каждого дома висят красные фонари, — пролепетал тот.

— Ха-ха-ха! — вдруг зашелся в хохоте комиссар Корвилл. — Это для меня что-то новое, господин Чен.

— Что вы имеете в виду?

— Честь гонконгских проституток...

— Для полиции не имеет значения род занятий подданных Ее королевского...

— Сукин сын! — рявкнул Корвилл. — Я лично позабочусь, чтобы ты сам сменил род занятий!

— Я действовал по инструкции....

— Да хоть бы мистер Карпентер переломал ребра всем проституткам Гонконга и их сутенерам из триады, ты, косоглазая обезьяна, пальцем не можешь дотронуться до подданных Ее величества! — прорычал рыжий Бейли и вжал офицера в кресло. — Запомни, ублюдок, через семь лет, когда мы уйдем отсюда, будут ваши порядки, а пока они наши — колониальные...

— Я подам жалобу в Управление Королевской колониальной полиции на ваши действия! — взвизгнул китаец.

— Сидеть, коли обделался, сукин сын! — рявкнул сержант, когда возмущенный Чен попытался освободиться от его лапищи.

— А ну-ка и вы, господа, потрудитесь объяснить, как все произошло? — официальным тоном обратился комиссар Корвилл к струхнувшим полицейским.

Но те лишь таращили глаза, демонстрируя, что не понимают вопроса. Рыжий Бейли снова обратился к Юсуфу:

— Придется тебе, парень, объяснить что к чему.

— У дома с красным фонарем к нам привязались две нечестивые китайские женщины, — заторопился Юсуф. — Согласно закону моей религии я отказался от их услуг, но из дома выбежали злые молодые люди и стали драться... Потом приехали кяфыры и...

— Вас вызвали сутенеры из бардака, не так ли? — Рыжий Бейли грозно завис над молодым китайцем-полицейским. — Ты тоже намерен держать язык в заднице, маленький Чжан?

— Нет, сэр, — смешался тот под его грозным взглядом.

— Сколько они вам заплатили?

— Они платят господину Чену в конце каждой недели, — пролепетал маленький Чжан и по-собачьи заглянул рыжему Бейли в глаза: — Пожалуйста, мистер Бейли, не увольняйте меня со службы. На моих руках два младших брата. Они не смогут закончить колледж, если у меня не будет работы, мистер Бейли!

— Пожалуй, из этого гадюшника я тебя заберу в свою группу, маленький Чжан, ты всегда мне казался толковым малым.

— Вы очень добры, мистер Бейли! — сверкнули радостью раскосые глаза молодого полицейского.

— Господин Чен, тебе, вероятно, неизвестно, что королевская полиция не находится на содержании у китайской триады, контролирующей бардаки Гонконга? — поинтересовался Корвилл у красного как рак офицера.

— Известно, сэр, — ответил тот.

— Сомневаюсь, господин Чен. Я вынужден ставить вопрос не только о твоем соответствии занимаемой должности, но и непременно начну служебное расследование о твоих связях с преступным сообществом Гонконга.

— Как вы это докажете? — озлобился Чен.

— Легкомысленное заявление, — усмехнулся Корвилл. — Ты совершил слишком серьезные проступки, господин Чен, чтобы они остались без последствий.

— Что такое проступки? — спросил Сарматов.

— Это когда косоглазые и черномазые много себе позволяют, — проворчал рыжий Бейли.

— Кстати, ты до сих пор не принес извинения и не вернул им документы, — напомнил Чену комиссар Корвилл. — А заодно, господин Чен, сейчас же при мне уберите из компьютера их данные, как полученные незаконным путем.

— Разрешите это сделать мне? — вызвался маленький Чжан и, получив разрешение Корвилла, стер с монитора данные Юсуфа и Сарматова, за что удостоился презрительного взгляда Чена.

— Уважаемые господа, произошло досадное недоразумение. — Через силу улыбаясь, Чен протянул Юсуфу документы. — От имени королевской полиции Гонконга приношу вам извинения. Вы свободны, господа!

— О, Всемогущий Аллах, ты услышал просьбу недостойного Юсуфа! — воскликнул доктор и припал губами к веснушчатой руке смутившегося Бейли.

— Слышал, ты свободен, парень! — подтолкнул тот Сарматова к выходу. — Да поможет тебе Господь и старый японец Осира навести порядок на твоем чердаке!

— Я надеюсь на них, сэр.

— У меня во Вьетнаме был приятель Майк, по прозвищу Крутой Крек, — произнес комиссар Корвилл. — Под Данангом ошметок мины косоглазых комми здорово разворотил ему крышу и вчистую отшиб память... Семь лет старина Майк был полным идиотом, но старый японец Осира снова сделал из него Крутого Крека...

— Сэр, вы хотите сказать, что память вернулась к вашему другу? — вскинулся Юсуф.

— И память вернулась, и то, что между ног болтается! — захохотал рыжий Бейли. — С тех пор старина Майк трахает смазливых китаянок по сотне в месяц.

— Что такое трахает?

— Да, ты, смотрю, совсем плох, парень! — согнал с лица улыбку рыжий Бейли.

— В знак братства тех, кто нюхал порох в боях с коммунистами, я как-нибудь навещу тебя, Джон, — пожимая руку Сарматова, сказал на прощание комиссар Корвилл и склонился к его уху: — К тому же меня просили по возможности помогать тебе с проблемами...

— Кто просил?

— Наш общий друг Джордж Метлоу.

— Вы знакомы с Джорджем? — обрадовался Сарматов.

— Еще со времен войны с Вьетконгом. Джордж был командиром нашей роты болотных коммандос и, уверяю тебя, — хорошим парнем. Однако сегодня вам здорово повезло, что мы успели вовремя.

— Но как вы узнали, что мы попали в лапы к кяфырам? — удивился Юсуф.

— Моя профессия, док, вовремя узнавать обо всем, — усмехнулся Корвилл и повернулся к Сарматову. — Кстати, Джон, по просьбе Джорджа я связался с профессором Осирой. Он готов познакомиться с тобой уже сегодня.

У доктора Юсуфа от удивления открылся рот.

— Старый Осира практикует за городом, в синтоистском монастыре, — подал голос сержант Бейли. — Чтобы вы снова не вляпались в какое-нибудь дерьмо, парни, надеюсь, не будете против, если рыжий Бейли прямо сейчас подбросит вас туда.

— О, сахиб! — вознес руки к небу Юсуф.

* * *

Покружив по крутым пригородным автострадам, полицейский «Форд» остановился перед металлическим забором, за которым среди цветущей сакуры проглядывали несколько строений в старом японском стиле, окруженных резными деревянными колоннами, поддерживающими вздернутые углы темных черепичных крыш. От созерцания монастыря, будто сошедшего с картины древнего японского художника, Сарматова оторвал рокочущий бас рыжего Бейли:

— Мистер Карпентер, Патрик Бейли, по прозвищу Бешеный коп Бейли, будет рад когда-нибудь увидеть тебя в полном здравии. А если у тебя возникнут проблемы, спроси обо мне или мистере Корвилле в любом китайском борделе или портовом притоне, и там всегда подскажут, где нас найти.

— Что такое притон?

— Это там, где тусуются наркоманы, карточные шулера, проститутки, гомики, убийцы, воры, садисты и прочая пакость, мистер Карпентер.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.