– Откуда ты все знаешь, Хабибулла? – изумилась она.

– У меня теперь бизнес в одной из стран Ближнего Востока, – улыбнулся Хабибулла. – Иногда он связан с Кавказом…

– С армянами или чеченами? – вспыхнула Ольга, опасливо отстраняясь от собеседника. – Поставляешь им душманов-наемников или опять свой "продукт"?

– О нет, нет! – замахал руками Хабибулла. – Аллах покарал меня за грехи, и теперь я поставляю детям учебники, а верующим – Кораны…

– Так я и поверила! – скептически усмехнулась Ольга. – Волк не станет овцой, даже если натянет на себя ее шкуру.

Хабибулла внимательно посмотрел на нее своими азиатскими глазами и промолчал.

– Мы еще встретимся, Хабибулла, – поднимаясь, пообещала Ольга. – А сейчас, извини, у меня дела.

Он встал и поцеловал ей руку, к ужасу трех азиатов, увидевших это из припаркованной на противоположной стороне улицы машины.

Ольга упругой походкой победительницы уходила по заполненной туристами улице, не совсем еще понимая, зачем ей эта победа. Хабибулла неотрывно смотрел ей вслед, не замечая, что из уютного скверика его самого и его охранников снимают увешанные фотоаппаратами парень и девушка.

Когда Хабибулла сел в машину, самый пожилой из охранников, костистый и рыжебородый, кивнул на уходящую Ольгу и сказал:

– Прикажи, хозяин, и, клянусь аллахом, Хафиз сегодня ночью привезет русскую ведьму на твое ранчо в горах. Тогда нечестивому гяуру Коробову придется выложить за дочь сполна все, что он тебе должен, хозяин.

Хабибулла ожег рыжебородого взглядом своих смоляных глаз.

– Мне нужна его жизнь, Хафиз, – сквозь стиснутые зубы прохрипел он. – Клянусь аллахом, только его жизнь!

В отеле Ольгу ждала ее дочь Вероника с боннойнемкой, почти не понимающей русской речи. При виде Ольги гибкая, как лоза, девчушка сделала было к ней движение, но остановилась, застеснявшись своего порыва.

– Как дела у юной леди Вероники Скворцофф? – прижав ее к груди, спросила Ольга.

– Ихь шпрехе руссиш нихт, – ответила девчушка и спряталась в коленях бонны, добродушной и улыбчивой фрау Марты.

Ольга владела английским языком, фарси и дари, но не владела ни немецким, ни французским, поэтому ее попытки на русском наладить контакт с дочерью, практически не знающей родного языка, не имели успеха.

Пару часов они побродили вместе с фрау Мартой по магазинам, и Ольга покупала Нике все, на что та показывала под осуждающим взглядом бонны. Ольга делала это механически, не всматриваясь в вещи.

В голове осенними мухами бились путаные мысли:

"Неужели тогда отец расплатился за наркотики Хабибуллы своей единственной дочерью?.. Чудовищно!..

Не верю, не верю!.. Не хочу верить…"

Чтобы отогнать черные мысли, Ольга переключилась на Нику: господи, как она похожа на Скифа!..

Его глаза, губы, нос… Тот же гордый поворот головы…

"Стоп! – вдруг пронзило ее. – Если бы папаша Коробов не расплатился с Хабибуллой своей дочерью, то Скиф не сел бы в тюрьму за дезертирство и угон вертолета…" Выходит, ее первому мужу и вот этой кареглазой девочке, ни слова не говорящей на родном языке, испоганил жизнь ее, Ольгин, родной отец?..

"А твою жизнь, хоть ты и многого в ней добилась, разве не испоганил собственный папаша?" – спросила себя Ольга.

Но что-то ей мешало ответить на этот вопрос однозначно.

"Ты предъявляешь отцу завышенный счет, – убеждала она себя. – Разве его вина, что жизнь – это гонка по вертикальной стене?.. Что там летит под колеса: судьба ли чья или даже чья-то жизнь, рассмотреть времени не дано… Отвлекся – с грохотом вниз, и дуйте в траурные трубы, господа!.. И вообще, какое у тебя право судить отца?.. Разве ты сама не шла к нынешнему благополучию по.., по чьим-то изломанным судьбам?!"

Незаметно они оказались на берегу Цюрихского озера, окрашенного лучами закатного солнца. В розовой дымке, за озером, просматривались остроугольные вершины Альп. Их контрастные отражения мирно качались на маслянистой глади озера. Казалось, перевернутые вершины Альп вот-вот доплывут до их берега и коснутся древних камней набережной.

Ника с радостным смехом бросилась кормить лебедей, стаями плавающих у берега. Гордые белые птицы с царственным достоинством брали пищу из рук людей и так же достойно отплывали в сторону, уступая место собратьям.

По набережной неспешно прогуливались с детства хорошо кормленные, хорошо одетые, спокойные люди. Пожилые церемонно раскланивались при встрече со знакомыми, молодые приветливо улыбались друг Другу, парочки, не обращая ни на кого внимания, целовались. Но проделывали они это как-то не по-русски: пристойно, без вульгарной нарочитости…

Они здесь, в Европе, на ярмарке тщеславия, именуемой жизнью, давно научились делать ставки спокойно, без эмоций. "И рыбку съесть, и не уколоться, – подумала Ольга. – Славяне необузданны… Нам важен даже не результат, а чтобы во всем были страсти в клочья…"

Увидев грустный взгляд мамы, подбежала Ника.

Ласковым котенком потерлась о колени Ольги, и у той захолонуло сердце. "Кровиночка моя!.. Увидел бы тебя Скиф… Узнать, в какой братской могиле закопали его сербы, свозить бы Нику… Стоп, стоп! – одернула она себя. – Не наматывай сопли на кулак!..

Скиф погиб, и ему больше ничего не надо. Европа чистеньких любит… Узнают в пансионате Ники, что ее отец – сербский войник, шарахнутся от нее, как от прокаженной…"

В огромном доме, очень похожем на замок, в большом зале со старинными портретами баронов фон Унгерн, жарко полыхал камин. Папаша Коробов подкинул в него поленья и повернулся к сидящему в средневековом резном кресле Кострову.

– Ты, Николай Трофимыч, плохие вести, как сорока на хвосте, носишь! – насмешливо бросил он. – То у Скифа в Сербии голова в кустах, то Скиф, чуть ли не Русский Рэмбо, возвращается и вся грудь в крестах…

– Он с сербской фронтовой контрразведкой якшался… А у контриков как: может, специально дезу пустили, – оправдывался Костров. – Интерпол и Международный трибунал в Гааге Скифа тоже проворонили. По моим сведениям, они даже национальность его установить не смогли.

– Чем он им насолил?

– К американским офицерам без почтения относился. Его босняки оглушенного захватили и американцам отдали. Он очухался и деру из тюрьмы, а при побеге какого-то, чуть ли не полковника ЦРУ, в преисподнюю отправил…

– Что ж ты не подкинул им его национальность? – насмешливо скосил на Кострова глаза Коробов. – Расчет у тебя вроде был…

– Накладочка вышла, Виктор, накладочка, – развел ладошками тот. – Хотел уж было расшифровать им его, а потом подумал: уроют они его там куда ни шло.., а если в Гаагу, в трибунал потянут?.. А Скиф им в трибунале: мол, бывший твой зятек… А надо, чтоб журналисты твое имя полоскали? Солидные партнеры осторожничать начнут. Те же танзанийцы могут отказаться от контракта. Нет уж, подумал я, пусть на родную земельку ступит. Она многих надежно укрыла, наша родная-то…

– Правильно подумал, – обнажил зубы Коробов; – То, что бывший зятек жив, для меня, Николаша, не новость. Моя служба безопасности даже устранение его готовила, но в последнюю минуту я отбой дал. Никогда не поздно, а вот присмотреться к Скифу не мешало бы… С его-то боевым опытом, а?..

– Ох, не знаю. – затряс щечками Костров. – Перехлестнется с Ольгой, на старом пепелище пожар вспыхнет – не зальешь. Бабы непредсказуемы, а Ольга вообще меры ни в чем не знает – кинет к его сапогам свое состояние…

– Я ей кину; – нахмурился Коробов. – И не такая Олька дура.

– Нет, Виктор, от греха подальше, вопрос с вурдалаком Скифом советую решать кардинально. Чтоб голова потом ни у кого не болела.

– А с чего она так у тебя болит? – усмехнулся Коробов. – Аль не оставил мысли взнуздать мою бизнес-леди? – Куда уж мне! – ткнул пальцем в свою плешивую голову Костров. – О тебе думаю, Виктор, о тебе… На правах, так сказать, старого друга семьи. На всякий случай я дал своим людям команду переправить вурдалака транзитом в Сибирь, с Ольгиных глаз подальше.

– Скиф мне в Москве нужен, – вскинулся Коробов. – Его бы на твое "Славянское братство", может, из него и был бы толк, а так, понимаешь, шайка пьяниц и робин гудов в засаленных офицерских погонах… Помнится, он из донских казаков?

– Из них. Морока одна с новоявленными казаками и этим гребаным "братством", – вздохнул Костров. – Грызутся промеж собой, как кобели в сучью течку. Раскололись на белых и красных, на монархистов, анархистов и еще черт знает на кого. А часть и вовсе к фашистам переметнулась.

– Пусть пока грызутся. Так-то их держать в узде легче… Скоро кинем им, как собакам, кость, и замаршируют по Эсэнговии все в одном строю. Русские любят, когда им указывают, куда маршировать. А насчет Скифа… В Чечне-то, когда пришлось воевать в городских кварталах и в горах, обосрались там наши хваленые генералы. Я специально справки навел – в городах и в горах Скиф сам воевать умеет и других научить может. Смекаешь, о чем я, Трофимыч?

– А что, скоро? – шепотом спросил Костров.

– События в России развиваются сам видишь как, – уклончиво ответил Коробов. – А не брешут, что Скиф предсказывать будущее может?

– Этого не отнимешь. Какие хворости России-матушке на десять лет вперед предсказал, все с точностью, как в аптеке, сбылись…

– Наш он тогда, – чему-то ухмыльнулся Коробов и повернулся к Кострову. – Ты вот боишься, что он с Олькой моей опять спутается, а чем он хуже голубого аида, которого ты ей подсунул?.. Да хоть бы и спутаются они, тогда-то он точно наш будет. По-моему, хорошо звучит: русский Рэмбо для бизнес-леди. А потом Скифа с его-то харизмой балканского героя и страдальца от большевиков можно в атаманы к дончакам определить. Такого атамана Всевеликого войска донского ваши "наперсточники" через колено, понимаешь, не переломят.

– Присмотреться бы сперва, что он за фрукт стал.

– Ты в это дело не встревай, – бросил Коробов. – У меня в Москве есть кому присмотреться к нему.

– Скиф и тогда волк был, а теперь матерым, поди, волчищем стал, – обиженно вздохнул Костров. – Взять хотя бы его предсказания… Колготно с такими, которые без пользы для себя на рожон прут.

– На кобылицу мою необъезженную намекаешь, Трофимыч, на Ольку? – бросил на Кострова злой взгляд Коробов.

Костров развел ладошками.

– Ничего, – озлился Коробов. – Она при деньгах взбрыкивает, а останется с голой жопой, шелковой станет.

– Тогда-то да, – согласился Костров. – Только клиентов бы не растерять, пока она обдумывает, переводить на тебя свои счета или нет…

– Клиентов на развалинах Совдепии на наш век хватит.

В зал влетел на роликовых коньках Карл. Хмурое лицо папаши Коробова при виде сына разгладилось от морщин, в глазах заиграл молодой блеск.

– Наследник мой! – с гордостью сказал он. – Кровь-то их голубую немецкую я нашей мужицкой разбавил, к жизни цепкой. Подрастет Карлушка, всю Танзанию с потрохами ему из рук в руки передам…

А там, глядишь, скоро и старая сука Россия к нашим ногам подыхать приползет… Есть теперь у Коробова для кого и чего жить, Трофимыч, есть, мать твою так! – выкрикнул он и закружил малыша по залу, со стен которого смотрели на них надменные немецкие бароны всех поколений Унгернов: от крестоносцев-тамплиеров до офицеров "третьего рейха".

– Может, все ж в нашу веру окрестишь наследника? – осторожно заметил Костров. – Подумают еще – совсем, мол, онемечился Коробов.

– Кто подумает? – побагровел тот. – Эти, которые с тобой прилетели? Я ж не думаю: в православную купель их отпрысков совать или обрезание им делать…

Костров спрятал ухмылку в дряблый подбородок.

– Фрау Эльза в ее веру непременно хочет, – рассмеялся Коробов. – А мне плевать в какую. Ты, Николаша, кажется, научный атеизм студентам преподавал, с богом, так сказать, боролся?

– Задание такое было: КГБ Прощупывал, чем подрастающее поколение дышит.

– А почему атеизм с богом боролся, а его полная противоположность в той науке даже не упоминалась?

– Дьявол, что ли? – перекрестился Костров. – Ну, не знаю…

– А я знаю, – перебил Коробов. – Чтобы скрыть само его существование. Теперь рассуди, к кому тогда мы – атеисты – ближе: к тому, с кем боролись, или к его противоположности, само существование которого, оказывается, нам "неведомо"?

– Чудны твои речи, Виктор! – опять перекрестился Костров. – Хочешь сказать, что русские наказание принимают за то, что сплошь атеистами были?

– Хочу сказать, что русские должны до конца определиться в своей вере. Вера в его полную противоположность – тоже вера…

Увидев испуг в глазах Кострова, Коробов громко захохотал.

Маленький Карл был смышленым и живым мальчишкой. Пока высохший, как щепка, пастор готовился к церемонии посвящения его в Христову веру, мальчик носился по собору на роликовых коньках и тормошил гостей, сгрудившихся у купели. Часть гостей не одобряла желания папаши Коробова крестить сына не по православному обряду, но не показывала этого. Другим было все равно…

Больше всех волновалась за исход церемонии фрау Эльза фон Унгерн-Коробофф. Не передумал бы в последнюю минуту ее непредсказуемый герр Виктор крестить Карла в веру ее предков. Она чувствовала себя подавленно среди одетых в дорогие смокинги русских, больше похожих в них на похоронных агентов, чем на удачливых бизнесменов. К тому же от их русских подруг пахло невыносимо резкими духами, и у фрау Эльзы начиналась мигрень. Встретившись глазами с Ольгой, держащей за руку Нику, фрау Эльза все же нашла в себе силы для страдальческой улыбки.

Ольга сочувственно подмигнула ей.

Папаша Коробов не передумал, хотя сам на церемонии по какой-то причине не присутствовал. Когда пастор прочитал последний псалом и захлопнул Библию, всех присутствующих пригласили в дом, где уже были накрыты столы.

Несмотря на то, что крестил наследника Коробов в чужую веру, а примостившийся в углу оркестр играл в основном Моцарта и Вагнера, прием проходил по-русски хлебосольно: с икрой, семгой, осетриной и даже с жареными молочными поросятами, что было, по мнению фрау Эльзы, чудовищным расточительством.

Под строгими взглядами баронов, смотрящих с портретов на стенах, гости вначале чувствовали себя скованно, но скоро русская водка "со слезой", французский коньяк и шампанское сделали свое дело. Начались бесконечные тосты в честь наследника, его родителей, здравицы и поздравления.

Эльза с ужасом смотрела на этих странных русских, опустошающих, с ее точки зрения, смертельные дозы водки, и крепко прижимала к себе порядком уставшего и перепуганного наследника папаши Коробова.

А тот, несмотря на свои шестьдесят, не отставал в питии от молодых гостей.

Несколько немцев, присутствующих за столом, угнаться за русаками не могли и уже не вязали лыка, когда в зал с песнями и плясками ворвалась толпа цыган и цыганок. Сюрприз папаши Коробова – гастролирующий по Швейцарии цыганский ансамбль.

– "Эх, загулял, загулял, загулял парень молодой, молодой, в красной рубашоночке, хорошенький такой", – запел бородатый солист под перебор гитарных струн. Закружились в бешеной пляске цыганки, замахали цветастыми платками и юбками, захлопали в такт музыке оживившиеся гости. Одна песня сменяла другую, одна пляска, более бешеная, другую пляску.

Ника смотрела на цыган с восторгом, во все глазенки – видеть такого ей еще не приходилось. Сначала она лишь хлопала в ладоши вместе со всеми, а потом, подхватив брошенную какой-то цыганкой шаль с кистями, влилась в цыганский бешеный танец. Гибкая, кареглазая, как цыганочка, она самозабвенно кружилась вместе с взрослыми цыганками, сразу принявшими ее в свой хоровод.

"Господи, кровиночка, сумасшедшинка ты моя?

Где и когда научилась ты этому?" – подумала Ольга, и на ее глаза почему-то навернулись слезы.

А Ника, играя шалью, по-цыгански подрагивая плечиками, озорным щенком кружилась среди взрослых цыганок. Сверкая глазенками, легкой птичкой порхала она вокруг бородатого солиста и, отбивая дробную чечетку, выкрикивала что-то, подражая его раздольному дикому напеву…

По примеру Ники и остальные гости скоро влились в цыганский хоровод, и даже сам папаша Коробов с разбойным гиканьем и свистом пошел отплясывать с цыганками вприсядку. За столом остались Ольга, Костров и фрау Эльза, с брезгливым недоумением взирающая на необузданное веселье "русских варваров".

– Не надумали еще, голубушка, перевести счета на папашу? – наклонился к плечу Ольги Костров.

– К чему спешка, мон женераль? – уклонилась та от ответа.

– Дело ваше, дело ваше, – поджал губы Костров. – А я бы воспользовался оказией… Кстати, – резко поменял он тему. – Неплохо бы и Веронику покрестить в веру, так сказать…

– Мусульманскую?.. А может, для оригинальности в иудейскую, а? – засмеялась Ольга.

– Зачем, в нашу – православную, – опять поджал губы тот.

– Приедет дочь в Москву, если вы настаиваете, так и быть, окрестим ее в храме Христа Спасителя.

– Сочту за честь в крестные отцы пойти…

– А знаешь, мон женераль, почему именно в храме Христа Спасителя?

– Почему, голубушка вы наша ненаглядная?

– Может быть, когда она вырастет, Спаситель никому не позволит отдать ее в залог какому-нибудь грязному душману под пять караванов с наркотиками, как однажды отец родной отдал ее некрещеную мать.

– Тихо ты!.. – испуганно оглянувшись по сторонам, прошипел Костров. – О своей голове не думаешь, о дочери подумай!..

Ольга засмеялась зло, с вызовом и, расталкивая пляшущих цыганок, направилась к выходу.

– Чегой-то она с такой перекошенной мордой? – подсел к красному как рак Кострову запыхавшийся от пляски пьяненький папаша Коробов.

– Разговор, Виктор, серьезный есть, – поднялся тот. – Не хотел его. Думал, обойдется, ан нет, не получилось!..

В кабинете Коробова Костров протянул ему несколько фотографий беседующих в ресторанчике Ольги и Хабибуллы:

– Смотри, с кем твоя дочь скорешилась! Узнаешь красавца?..

– Что-то не припомню, – буркнул Коробов, недовольный, что Костров оторвал его от цыган.

– Хабибулла; Помнишь такого?..

– Что ты мне воскресших покойников все подсовываешь? – сердито оттолкнул от себя фотографии Коробов.

– По твою душу, Виктор, этот покойничек воскрес, не понимаешь, что ли? – тихо сказал Костров.

– А может, по твою. Его наркоту на границе ты принимал, – захохотал вдруг тот.

– Верно, – хмуро кивнул Костров. – Принимал-то "продукт" на границе в Хороге – я, а на пять "лимонов" баксов обул его – ты.

– Грешно было не обуть, – опять засмеялся Коробов. – У меня информация уже была, что зятек Скиф, выручая Ольгу, в ад Хабибуллу отправил. А там "лимоны" не едят, Трофимыч.

– По контракту доллары за поставленный "продукт" должны были быть на счет Хабибуллы в Цюрих переведены при любом исходе дела. На Востоке, хоть сто лет пройдет, такого не прощают, Виктор.

– А от Ольки-то что ему надо? – небрежно поинтересовался Коробов.

– От нее-то?.. Не знаю, как и сказать тебе, – замялся Костров, смахнул ладошкой выступивший на розовых щечках пот.

– Говори!..

– Рассказал ей Хабибулла, что ты за наркоту ему в залог тогда ее отдал…

– С чего это ты.., ты взял?.. – трезвея на глазах, вскинулся Коробов.

– Только что сама про то мне сказала.

– Хабибулла на Коране клялся, что она об этом никогда не узнает.

– Ты ему тоже кое в чем клялся, – осклабился Костров, вздохнув озадаченно. – Не ты Ольгу, а она тебя за горло как бы теперь не взяла…

– Отца родного? – побагровев, вытолкнул сквозь фарфоровые зубы Коробов. – Пусть посмеет вякнуть только!..

– Сам учил ее: где деньги, там – ни свата, ни брата…

– Не пугай, Костров, я не из пугливых!..

– Не пугаю… А ну как вякнет где-нибудь по пьяному делу про наркоту… Копнут все твои счета в европейских банках… Прокуратура Швейцарии биографию твою под микроскопом проверит и танзанийским правителям стукнет… Эта… Как ее?.. Дель Понте…

Кажется, тоже Карла. Мне говорили: баба настырная – многих спалила. С нашим "Малютой" блаженным свяжется. Он лишь с виду такой. А так очень непрост… Из староверов… Сибирских… Они там в Кремле с ним еще намудохаются… Не забывай и про Инквизитора – он по-прежнему на Лубянке сидит. Про дела с наркотой, думаешь, Инквизитор тогда не догадался? Почти десять лет прошло, а все чувствую, как он в затылок дышит. Руки у него при коммунистах коротки были, а то бы и тебе греметь под фанфары, как мне тогда…

Коробов смерил Кострова угрюмым взглядом:

– Не перегибай оглоблю, Костров, скажи лучше, что делать?

– Ну-у, с Хабибуллой… У тебя тут люди найдутся.

Ты насчет дочери думай.

– Поговорю с ней завтра на свежую голову. Прикажу язык не распускать.

– А если она пошлет тебя?.. У нее не заржавеет…

– Не ко времени этот душман! – скрипнул зубами Коробов. – Слишком большую ставку на Танзанию я сделал… Тряхнуть ее хорошенько, что ли, чтоб и думать не думала? – вопросительно посмотрел на собеседника он.

Костров кивнул плешивой головой:

– Нелишнее… Может, тогда она и от сделок с оружием нос воротить перестанет.

– Не перестарайся только, – уронил Коробов. – И не здесь, а в Москве.

– Упаси бог дать ей в Москве со Скифом встретиться! – преувеличенно резко взмахнул руками Костров. – Не хочешь меня слушать…

– Когда, говоришь, он в Одессе нарисуется? – пристально посмотрел на него Коробов.

– Днями.

– Дам команду глаз с него не спускать, – решил Коробов и уставился в черную пустоту стрельчатого окна. – А ты его без моего приказа ни-ни…

Костров, глядя на его согбенную спину, усмехнулся чему-то, но тут же спрятал усмешку под ладонью.

Побродив по набережной Цюрихского озера и немного успокоив нервы, Ольга вернулась в отель. Приняв душ, разбавила "Кампари" апельсиновым соком и сняла телефонную трубку. Послушав длинные гудки, с бокалом в руках уселась перед экраном телевизора, кидая время от времени недоуменные взгляды на молчащий телефон.

По французскому каналу показывали документальный фильм о чеченской войне: горели на экране танки, рушились дома Грозного, огрызались автоматными и пулеметными вспышками руины, военные хирурги в госпиталях полосовали окровавленные тела солдат и чеченских детей, смотревших с экрана недетскими скорбными глазами. Диктор бойко комментировал происходящее. От увиденного у Ольги разболелась голова, и, бросившись на кровать, она зашлась в рыданиях…

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

– Хабибулла?.. – стараясь держаться спокойно, спросила она в трубку. – С удовольствием поужинаю с тобой… Заходи, жду!..

Хабибулла появился через несколько минут с букетом коралловых роз, а следом стройная негритянка вкатила в номер сервированный напитками и закусками столик. Когда негритянка захлопнула за собой дверь, Хабибулла, пожирая Ольгу глазами, прошептал:

– Джанем, джанем, джанем! – и, бросившись перед ней на колени, с восточной страстью стал осыпать поцелуями ее руки.

– Бедный, бедный Хабибулла! – сказала Ольга, прижавшись лицом к его жестким седеющим волосам. – Бедный несостоявшийся мой господин…

Потом она отстранилась от него и сбросила с себя пеньюар…

Со звериным неистовством Хабибулла терзал ее тело до рассвета, и Ольга с благодарностью принимала его неутоленную страсть и отдавала свою… Она даже сама удивилась такому своему желанию…

Когда окно спальни окрасилось первым лучом восходящего солнца, она прошла в ванную комнату и погрузилась в бассейн с холодной голубой водой. Уже одетый Хабибулла подсел на краешек бассейна и с вожделением смотрел на нее.

– Это был сон, джанем? – хрипло спросил он.

– Не знаю, – ответила Ольга. – Может, это был "сон разума"?

– Если даже так, то будь спокойна, джанем, – он не родит чудовищ, – улыбнулся Хабибулла. – Твой отец десять лет назад украл у меня пять миллионов долларов. Я прилетел в Цюрих, чтобы убить его, но…

– Что "но", договаривай, Хабибулла! – выйдя из бассейна и обвив мокрыми руками его шею, шепотом попросила она.

– Но.., теперь, клянусь аллахом, у Хабибуллы не поднимется рука на того, кто дал жизнь моей джанем Ольге.

По лицу Ольги потекли слезы.

– Клянусь аллахом, я буду ждать тебя всю жизнь, Ольга, – глядя в ее глаза своими аспидно-черными глазами, сказал Хабибулла и, положив на бортик бассейна свою визитную карточку, вышел, зажав шею ладонью. Мягко хлопнула за ним входная дверь, и Ольга испуганно вздрогнула.

Десятым чувством она поняла, что с уходом из ее номера после бурно проведенной ночи возникшего из небытия полевого командира афганских душманов только что закрылась последняя страница книги десяти лет ее жизни.

"В этой книге было все, – подумала Ольга. – Была и сумасшедшая любовь, и лихо закрученный сюжет с приключениями и погонями, и совсем, даже для нее самой, неожиданная концовка… Какими будут следующие десять лет?" – спросила она себя и не нашла на этот вопрос ответа.

В то же утро, не попрощавшись с отцом и дочерью, кружным путем через Стокгольм и Осло Ольга улетела в Москву.

"Не состоялся у нас разговор, папаша! Хороша страна Танзания, а Россия лучше всех. Вкладывай в Танзанию свои бабки, а мои пусть при мне остаются, – с удовлетворением подумала она в небе над ждущей снега Россией. – Не только ты, папаша, но вообще никто и никогда не узнает, что этой ночью телезвезда и бизнесмен Ольга Коробова своим телом выкупила у афганского душмана и торговца наркотиками Хабибуллы жизнь родного отца. Пожалуй, это была самая удачная сделка в моей жизни", – вымученно улыбнулась Ольга и вздохнула.

– Бог тебе судья, давший мне жизнь!.. А я, дорогой родитель, отныне тебе ничем больше не обязана! Ничем! – к удивлению соседа по креслу, англичанина, вслух произнесла она и залпом выпила полбокала неразбавленного "Кампари".