Причем пол и возраст не имели для него значения.

Сначала отдыхающие пугались, жаловались администрации, а потом привыкли. Юрчик стал старожилом «Шпулек», неотъемлемой частью окружающего пейзажа, местной достопримечательностью и просто исполнительным мужичком, готовым откликнуться на зов каждого. Если бы не Степаныч, его бы просто загоняли. Но связываться с матерщинником кочегаром, козырявшим своим героическим прошлым, рисковал не каждый. Разве что здоровенные, как статуи на Выставке достижений народного хозяйства, бабищи из пищеблока могли заткнуть рот Степанычу или погрозить розовым, в половину коровьего вымени кулаком.

Пересидел Степаныч в своей берлоге скверные времена, заодно не дав юродивому подопечному сгинуть от голода.

Россия приватизировалась, лихорадочно шуршала ваучерами, вкладывая их в расплодившиеся, как поганки после дождя, инвестиционные фонды. Финансовые компании, прочие «конторы» сулили баснословные прибыли.

Степаныч наплевательски отнесся к процессу приватизации, обменяв бумажки на полноценную жидкую валюту, поспешив пропустить ее через собственный желудок.

Комбинат в это время приходил в упадок. Узбекские хлопкоробы «белое золото» решили продавать англичанам за твердую валюту; потребители задерживали оплату за полученную продукцию, энергетики требовали «отстегнуть» по счету, и так далее.

Хирел комбинат — ветшали «Шпульки». Неожиданно начала трескаться хваленая финская черепица.

Она лопалась с жутким шумом, точно профилакторий попал под бомбежку вражеской авиации. Исчезли толстозадые поварихи из пищеблока. Бассейн, в котором месяцами не меняли воду, напоминал зловонное озеро — результат страшной экологической катастрофы. Зимой из-за нехватки угля некогда уютные двухместные номера стали походить на камеры пыток, где заключенных подвергали истязанию холодом.

Степаныч начал подумывать о том, чтобы пустить стоявшие в холле бильярдные столы на растопку гаснущих печей котельной. Но, как и у всего хоть мало-мальски ценного в стране, у «Шпулек» появились новые хозяева и постояльцы.

Самоуверенные мужчины с лоснящимися физиономиями и суетливо бегающими глазами стали привозить сюда своих подружек. Сильно накрашенные девицы, одетые в юбки с разрезом почти до ягодиц, непрерывно визгливо хохотали и преданно прижимались к своим слоноподобным кавалерам. А те посасывали баночное пивко, вытянув губы трубочкой, точно новорожденные младенцы, и раздавали «на чай» зеленые купюры с изображением насупленных стариков в париках и без.

Любимое место отдыха тружениц сняли с баланса комбината, передав в распоряжение города. У предприятия не было средств для содержания дома отдыха.

Его с готовностью принял под свою личную опеку только что избранный мэр — Петр Васильевич Хрунцалов. В своей программе он обещал отдать «Шпульки» для нужд здравоохранения. Забравшись в кресло мэра, он передумал, сделал профилакторий своей загородной резиденцией.

Партийные вечеринки не шли ни в какое сравнение с балами, закатываемыми мэром. Ни по количеству гостей, ни по объемам выпитого. Балы имели обыкновение плавно перетекать в оргии.

Степанычу поначалу нравился такой размах, тем более что и ему кое-что перепадало с барского стола.

Он научился отличать «Смирновку» от «Абсолюта» и армянский коньяк от французского, попробовал впервые в жизни консервированных лангустов, приняв их за плохо приготовленный частик, залитый непонятным соусом.

Новые постояльцы пришлись ему по душе простотой обращения, щедростью, склонностью к неуемному потреблению спиртного. Так же быстро отставной майор в них и разочаровался.

Как-то под вечер подвыпившие друзья мэра решили поохотиться. Выйдя на балкон, они достали пневматическое ружье американского производства, навалились набитыми жратвой животами на перила и принялись палить по белкам. Лесные зверюшки были ручными. Степаныч сам кормил их с руки, именуя не иначе как своими рыженькими стервочками.

Пули разносили пушистых приятельниц бывшего майора вдрызг. Кровавые ошметки падали с деревьев.

Задыхающийся от быстрого бега Юрчик влетел в кочегарку, выплевывая из себя бессвязные фразы:

— ..малышек твоих.., злые они парни.., спрячь Юрчика…

Степаныч отправился посмотреть, что так встревожило его подопечного, прихватив на всякий случай металлический прут, служивший ему для выемки шлака. Задумчиво прищурившись, он минут пять наблюдал за тупой бойней, устроенной друзьями мэра.

Подобрав окровавленный комочек, бывший еще секунду назад непоседливым зверьком, кочегар перебросил мертвую белку с ладони на ладонь, словно она была горячей картофелиной, что-то пробурчал себе под нос и твердой походкой кадрового военного направился к гостиничным дверям.

— Твари, что же вы делаете? — С этим возгласом, взяв наперевес кочергу, Степаныч атаковал развлекающихся охотой с балкона.

Ударом приклада в лицо отставного майора уложили наземь. Четверо грузных мужиков топтали его ногами, поднимали за волосы голову теряющего сознание Степаныча, плевали ему в лицо. Устав бить, вся команда отправилась к холодильнику пропустить по банке пива и определить судьбу обнаглевшего кочегара. Кто-то изобретательный предлагал использовать его как живую мишень, кто-то попроще советовал сбросить с балкона и всем дружно помочиться на защитника животных.

— ..Юрчик! Веришь, — делился потом Степаныч, — когда волосы клочьями выпадали, когда суставы наизнанку выворачивало, я не плакал. Терпел… А тогда, на балконе, слезы сами по себе лились. Меня, майора Советской Армии, кабанье зажравшееся с дерьмом смешало! Из своих пипеток обгадить меня хотели! — Степаныч скрипел зубами, прикрывая ладонью глаза. — Холуи хрунцаловские… — Трясясь от бессильной злобы, он глубоко затягивался дымом дешевой сигареты, исчезал в сизом облаке.

Юрчик плаксиво кривил рот, сочувствуя другу, нашептывал что-то успокаивающее, подавая наполненный до краев стакан…

— Перебирай мослами! — Мужчина в дубленке ткнул пленного кулаком между лопаток.

Юрчика вели по крытому переходу. Он посапывал носом, не отваживаясь расплакаться в голос.

Его ввели через мужскую раздевалку в бассейн.

Зал был декорирован под уголок тропического рая.

Здесь стояли кадки с пальмами в человеческий рост, фикусы, сквозь зеленую листву которых проглядывали привязанные разноцветными лентами ананасы.

Вдоль бассейна стояли плетеные стулья под зонтиками. Столы прогибались под батареями бутылок, рядами блюд и фужеров. На одном из них стояла клетка.

Большой попугай, чье оперение переливалось всеми цветами радуги, скосил на Юрчика недружелюбно поблескивающий глаз-бусинку.

В бирюзовой воде бассейна плавали фрукты: оранжевые апельсины, зеленоватые киви, ярко-желтые бананы, розовые манго.

Среди этой роскоши Юрчик выглядел особенно нелепо и смешно. Этакая пародия на человека.

— Петр Васильевич! Поймали монстра! — загоготал здоровяк, сбрасывая с себя дубленку.

Он подвел пленника к развалившемуся в кресле с высокой спинкой хозяину и устроителю торжества.

Мэр, Петр Васильевич Хрунцалов, справлял свой сорок пятый день рождения.

— Ага! — Мэр растянул губы в улыбке. — Так это ты напугал Светика? Светуля, иди взгляни на своего поклонника. — Его живот заколыхался, точно наполненный воздухом аэростат.

Эта часть тела была у Хрунцалова поистине выдающейся. К нему более всего подходило незаслуженно забытое слово «чрево». Живот начинался почти от самых сосков груди, крутой волной ниспадая к бедрам.

Жировые складки по бокам наслаивались одна на одну. Могучие ляжки не могли исправить непропорциональности. Казалось, этот человек состоит из живота, а все остальное — только дополнение.

Юрчик завороженно смотрел на эту колышущуюся гору.

— Нравится? — уловил его взгляд Хрунцалов, похлопывая себя ладонями по чреву. — Лучше носить горб спереди, чем сзади!

Толпа гостей одобрительно захихикала. Среди них не было людей атлетического сложения. Лайкра закрытых купальников у женщин не могла скрыть излишков жира и обвисших задов. Мужчины, за исключением Гриши, были копией Хрунцалова, только помельче габаритами.

— Светюник! Ты почему не хочешь познакомиться с мальчиком? — пьяно просюсюкал Хрунцалов.

— Петр Васильевич, — в тон ему отозвалась дама, испугавшаяся Юрчика:

— Прикажите ему, пусть убирается! Это же дебил! — Букву "е" она произнесла как "э". — И у него наверняка вши.

— Так помой парня! В парилочку своди! — Мэр продолжал разыгрывать спектакль. — Ты у нас баба одинокая, разведенная. Просила меня мужика подыскать?

— Но не такого же урода?! — Та сложила губы бантиком.

— Для тебя сойдет! — грубо ответил хозяин вечеринки. — Ты мужик или нет? — вопрос адресовался Юрчику.

Бедолага, не понимая, чего от него хотят эти жующие, раскрасневшиеся от выпитого люди, нечленораздельно замычал.

Скрутив с треском пробку, Хрунцалов подал ему бутылку коньяка:

— Выпей за мое здоровье!

Юрчик послушно сделал глоток. Обжигающая жидкость комом застряла у него в горле. Он закашлялся.

— Пей еще! — потребовал мэр.

— Не-а-агу! — простонал убогий.

— Ты, мужичок, стопроцентный дебил! — укоризненно кивнул Петр Васильевич. — «Хенесси» пить не желаешь. Я себе не всегда позволить могу, а ты гугнишь! Гриша, ты бы пил на халяву «Хенесси»?

— Лакал бы! — отозвался здоровяк.

— Да, по этой части ты мастак. — Хрунцалов встал, брезгливо морща нос, приблизился к Юрчику. — Пей за мое здоровье!

Он насильно сунул горлышко хрустальной бутылки в беззубый рот Юрчика. Коньяк вытекал из уголков его рта двумя тонкими золотистыми струйками. Захлебываясь, Юрчик делал большие глотки.

— Ишь, присосался! — ухмыльнулся Хрунцалов. — Хорош! — Он вырвал бутылку изо рта Юрчика. — Для таких, как ты, сгодится пойло попроще. Подглядывать, значит, любишь? — Петр Васильевич изрядно перебрал и покачивался, точно матрос в штормовую погоду. — Понимаешь, идиотина, Светлана Васильевна опасается, что у тебя вши. Поэтому сейчас мы организуем тебе сауну. — Он громко икнул. — Дадим градусов этак сто пятьдесят, если выживешь, прополощем в бассейне. Лады? — Хрунцалов протянул руку.

Ответом ему стало скулящее подвывание убогого.

— Получишь по харе! — пообещал городской глава.

Спектакль затянулся, однако вслух возмущения никто не высказывал. Гости переминались с ноги на ногу, бочком отходили в сторону.

— Петр Васильевич, достаточно! — Молодая женщина встала между жертвой и мучителем. — Он и так природой обиженный.

Юрчик, почувствовав в ней защитницу, подался к говорившей. Она испуганно отшатнулась.

Сзади его придержал за плечи здоровяк.

— Отпустите бедолагу! — повторила просьбу женщина. В ее взгляде сквозила жалость, смешанная с брезгливым любопытством. — Петр Васильевич, он ведь на ногах не стоит.

Юрчик исподлобья рассматривал свою защитницу.

Ему нравились мокрые волосы, прикрывавшие округлые плечи, темные, миндалевидной формы глаза, чуть вздернутый носик.

— Мариночка, да он любуется тобой! — ревниво произнес Хрунцалов. — Глазами раздевает! — Хлопнув себя ладонями по ляжкам, мэр захохотал. — Ай да сукин сын! Пенек замшелый! Страшнее атомной войны, а туда же… Тянет на баб? — Он вытер с отвисшей нижней губы слюну. — Ладно! Возьми себе что-нибудь пожрать и выпить, — милостивым жестом хозяин праздника указал на столы. — Сегодня я угощаю! — Он продолжал играть роль хлебосольного князя, щедро одаривающего последнюю голытьбу. — И не забудь поблагодарить Марину Викторовну за заступничество.

Кто-то уже совал в дрожащие руки убогого бутылку, фрукты, нарезанную тонкими ломтиками ветчину и прочую снедь.

— Бери, бери… Не бойся! — подбодрил его Хрунцалов.

— Вот это по-христиански, Петр Васильевич! — вставил какой-то угодник.

— Набрал? — поинтересовался мэр. — Не стесняйся, захвати ананас! — Хрунцалов собственноручно затолкал его покорно стоящему Юрчику за пазуху. — А теперь шуруй отсюда! Увижу, что опять подглядываешь, башку оторву! Гриша, покажи обратную дорогу гостю. — Нагнувшись к уху здоровяка, мэр прошептал:

— Завтра этого ублюдка здесь быть не должно!

— Мое упущение, Петр Васильевич! Исправимся, — вполголоса ответил тот.

Оказавшись на улице, Юрчик почувствовал, как кружится у него голова. Он шел нетвердой походкой, прижимая к груди подарки. Сок из раздавленных фруктов струился у него между пальцев.

— Где шлялся? — встретил его Степаныч. — Ого, пайки надыбал! И бутылку выцыганил! — Он взял литровый сосуд с яркой этикеткой. — Ты никак у пузатого на дне рождения побывал? — Все внимание кочегара было сосредоточено на этикетке. — Сидел бы за печкой, поганец! Будут мне на мозги капать.

В помещении кочегарки находился гость Степаныча — сухонький дедок, исполнявший обязанности сторожа профилактория. Его вечно слезящиеся глазки широко раскрылись при виде бутылки.

— Гуляем, Степаныч! — потер руки старик.

— Не спеши, Егор. Надобно проверить водочку, — заметил хозяин кочегарки. — Видишь, питье заморское, а вдруг отрава! Намедни Васька-шофер балакал, что траванулся импортной беленькой. Заблевал всю хату, чуть копыта не откинул…

Сторож зябко передернул плечами.

— Выпить хочется, Степаныч, — признался он, не спуская глаз с бутылки. — Трубы горят!

Степаныч тряхнул бутылку.

— Навезли в Россию иностранного говна. Пьют люди что попало. Юрчик, а ты успел приложиться?

Ответа он ждать не стал. Привычным движением скрутил пробку. Принюхался. Потом достал из кармана моток медной проволоки, отломал кусок сантиметров восемь и принялся разогревать его конец на огне зажигалки.

— Ты чего делаешь? — завороженно спросил Егор, наблюдая за манипуляциями товарища.

— Глухомань безграмотная, — отозвался кочегар. — Верный способ проверить, не отрава ли.

Сторож обиделся, но виду не подал. Жажда была сильнее гордости.

Соприкоснувшись с напитком, разогретый металл зашипел. Из горлышка вырвалось облачко пара. Степаныч принюхался, широко раздувая ноздри.

— Кажись, моргом не пахнет! — удовлетворенно произнес он. — Нюхни ты, Егорка.

У сторожа нос шевелился, как хоботок навозной мухи, ползающей по сахару.

— Чуешь? — устав ждать, спросил Степаныч.

— Водочкой пахнет! — восторженно прошептал старый алкоголик.

— Трупняком не воняет? — еще раз переспросил кочегар.

— Озверел! — взвился сторож, роняя шапку на грязный пол кочегарки. — Натуральная водка, хоть и импортная. Угорел ты в своей берлоге.

Степаныч осторожно обхватил бутылку пятерней, поднес к губам и сделал большой глоток. Крякнув, он махнул свободной рукой, чтобы Егор сел.

— Дурила! — отдышавшись, объяснил кочегар. — Если пахнет моргом, значит, в бутылке метиловый спирт. Формалин. Давай придвигайся к столу поближе. У них свой праздник, у нас свой!

Обстановка кочегарки была спартанской: наспех сколоченный стол из плохо обструганных досок, три табуретки, тумбочка с болтающейся дверцей, шкаф, похожий на гроб, покрашенный ядовито-зеленой краской. Стену украшали осколок зеркала, покрытый сизой угольной пылью, и календарь с глумливо улыбающейся девицей, на которой, кроме ковбойской шляпы, ничего не было.

Из тумбочки Степаныч достал нехитрую закусь: четыре мелкие луковички величиной с грецкий орех каждая, два раздавленных яйца, сваренных вкрутую, кусок колбасы подозрительного синюшного цвета.

Рюмок у Степаныча не было. Для застолья он использовал алюминиевые кружки солдатско-лагерного образца. Разлив водку, кочегар приподнял кружку:

— Ну, понеслась душа в рай! — Бывший майор залпом проглотил отмеренную дозу.

Собутыльник произносить тостов не стал, последовал примеру хозяина.

…Светало. Робкие серые утренние сумерки сменяли черноту ночи. Серп полумесяца желтым пятном светился на небе грязно-молочного цвета. Под порывами ветра скрипели сосны. К этим звукам добавился вой, смертельно-тоскливый, леденящий душу.

Юрчик проснулся, потер глаза ладонями, покрытыми засохшей коркой фруктового сока, смешавшегося с золой. В висках у него стучали молоточки, внутренности сжигала жажда. Неугомонный Степаныч и его заставил выпить полкружки водки.

Сам хозяин кочегарки спал, забравшись на стол, скрючившись, как эмбрион в чреве матери. Его приятель, постанывающий в пьяном забытьи, примостился у шкафа.

Спотыкаясь о валявшиеся на полу бутылки, Юрчик прошелся по помещению, подбросил угля в топку, пошевелил кочергой, наблюдая за сполохами пламени. Вой повторился. К голосу, тянувшему высокие ноты, добавился еще один — низкий и надрывный.

Никаких диких животных в лесу, окружавшем профилакторий, не водилось. Бродячих собак, крутившихся возле мусорных бачков, истребили по приказу Хрунцалова.

Юрчик вышел из кочегарки. Пелена тумана окутывала дремлющий лес. Темный куб здания гостиницы размытыми контурами выделялся на фоне частокола деревьев. Поколебавшись, Юрчик шагнул вперед, и туман поглотил его…

Он брел по пустынным коридорам гостиницы, где не было ни одной живой души. Его шаги гулким эхом отдавались под сводами.

Мозг слабоумного сохранил способность делать элементарные выводы. Обследовав стоянку, на которой оставался лишь один автомобиль, Юрчик решился войти внутрь здания. Его влекло непреодолимое желание увидеть лазурную воду бассейна, опустить в нее свои руки, лицо, потрогать зеленые листья экзотических растений и посидеть в кресле с высокой спинкой.

Прокравшись по крытому переходу, удивляясь собственной смелости, Юрчик открыл дверь…

Мужская раздевалка — комната прямоугольной формы — была наполнена паром. Он клубами выходил из сауны, примыкавшей к раздевалке. В помещении, куда забрался Юрчик, было три двери. Одна, через которую он вошел, открывала вход в коридор, вторая, в левой стене, была дверью сауны, третья — напротив входной двери — закрывала душевую комнату, соединенную напрямую с бассейном.

Юрчик замахал руками, стараясь разогнать липкий горячий пар. Он напрягся, пытаясь понять, откуда вытекает эта влажная белая жара, оседающая на лице капельками пота. Привалившись к дверному косяку плечом, убогий немного постоял и затем направился к сауне, рассмотрев в горячем тумане чернеющий проем.

У людей, обделенных интеллектом, чрезвычайно развит инстинкт, сходный с чутьем животного. Таким образом природа жалеет своего пасынка, даруя взамен отнятого обостренное ощущение опасности.

Войдя в сауну, Юрчик почувствовал внутренний леденящий холод, сковывающий сердце. Холод был сильнее страха, испытанного накануне, когда здоровяк схватил Юрчика за шиворот и приготовился бить.

Здесь, в этом горячем тумане, таилось нечто гораздо более жуткое.

Он повернул к выходу. Внезапно его правая рука задела что-то мягкое. Поднеся ладонь к глазам, Юрчик увидел: она красная от крови. Сдавленно крикнув, он пошатнулся. Деревяшка протеза скользнула по мокрому полу сауны. Теряя равновесие, Юрчик взмахнул руками, упал…

…Степаныча мучили видения. Такое часто случалось с ним. Шляпа ядерного взрыва набухала в мозгу, грозя разорвать голову. Силуэты солдат черными призраками обступали своего командира, протягивали покрытые язвами руки. Младший лейтенант Сергей Степанович Родичкин пробовал кричать, но песок забивал ему горло…

Вот и сейчас бывшему майору ракетных войск мерещилась чертовщина. Будто бежит он по полигону в теснющей одежде, а из земли высовываются руки заживо погребенных солдат и хватают его, чтобы уволочь под землю.

— ..Пойдем! Топи… — Юрчик тормошил кочегара.

Он размахивал растопыренной пятерней перед лицом Степаныча, облепленным луковичной шелухой и хлебными крошками.

Перекошенная страхом физиономия убогого была для Степаныча частью его пьяного кошмара.

— Скройся, падла! — с ненавистью прошипел Степаныч.

Перевернувшись на спину, он схватил полоумного за край фуфайки, размахнулся и ударил наугад кулаком. Он слышал, как коротко всхлипнул Юрчик, отлетая от стола.

«Зачем юродивого бью? Оскотинился совсем», — мелькнула мысль у кочегара, тут же теряясь в алкогольных парах. Тяжело вздохнув, Степаныч вернулся в прежнее положение, на бок.

Монотонно гудел огонь в топке, дрожали стрелки манометров, указывая на падение давления в котлах; оранжевым мандарином сияла лампочка под прокопченным до черноты потолком кочегарки.

Забившись в угол, натянув на себя ворох тряпья, Юрчик рыдал. Он прижимал ладони ко рту, впиваясь в них зубами, чтобы не закричать.

Временами Юрчик умолкал, прислушиваясь к вою, доносившемуся с улицы. Теперь он понимал, к чему эти звуки! Дрожь сотрясала его худое, немощное тело, когда в просветлевшем сознании юродивого всплывала картина окутанной паром сауны.