По длине их ног и совершенству маникюра можно было предположить, что они никогда не держали в руках ничего тяжелее пилки для ногтей; их холеные лица, идеальный загар и бархатистая кожа свидетельствовали о сверхтщательном уходе за телом. Одним словом, они были похожи на дорогостоящих шлюх и одеты соответственно – глубочайшие разрезы от бедра, оголенные животы, спины и плечи. К моему удивлению, их непрерывный щебет перемежался отборным матом – новая элита не стеснялась в выражениях. Меня они воспринимали как деталь автомобиля, без которой автомобиль не способен сдвинуться с места. Лишь при подъезде к дому Светланы одна из «ледей» обратила на меня внимание:
      – Это твой новый еб...рь?
      Восточный тип ее лица, не выражавшего ничего, кроме праздного любопытства и скуки пресыщения, в моем представлении плохо сочетался с ненормативной лексикой.
      – Так, Тяни-толкай, принеси-подай, – махнула рукой Светлана.
      – Ну и рожа. А почему он все время молчит?
      – Лучше молчать и слыть идиотом, чем заговорить и развеять все сомнения, – пришел на выручку своему боссу в юбке я.
      – О, какой нестандартный ум! А как он в постели?
      Я отвлекся от управления автомобилем и, повернувшись к ней, сказал:
      – Если вам нужен специалист в области прироста населения, то вы не по адресу.
      – А он душка, – хихикнула раскосая.
      – Смотри на дорогу, – резко одернула меня Светлана.
      «Работенка не бей лежачего», – подумал я, уже начиная подозревать, что «вечерний коктейль» станет серьезным испытанием для моей моральной устойчивости. Но в данный момент меня занимало другое: где «жигуленок» кремового цвета? Он так и не появился. Мы остались без эскорта. На всякий случай я удвоил бдительность – отсутствие хвоста могло быть плохим предзнаменованием.
      Благополучно добравшись до дома Светланы, мы поднялись в ее квартиру и заняли большую угловую комнату, служившую одновременно оранжереей. Хозяйка и ее гости вольготно расположились на овальном диване возле журнального столика, я устроился поодаль. Поскольку я был единственным мужчиной, в мои обязанности входило обслуживание дам: время от времени я разливал напитки и обновлял содержимое стола запасами из холодильника.
      Они отдавали предпочтение мартини с тоником и орехам с экзотическими названиями. Заметив, что я слишком старательно соблюдаю дистанцию, Светлана окликнула меня.
      – Ты чего там делаешь?
      – Ничего. Сел и сижу как таковой, – отозвался я.
      – Иди сюда.
      Я подошел.
      – Пей, – приказала она, налив мне до краев стакан мартини.
      – На службе не пью.
      – Хватит строить из себя паиньку. Три красивые бабы предлагают ему выпить, а он отказывается. Сам небось давно на кого-нибудь глаз положил. Все вы, мужики, одинаковые.
      Светлана залпом выпила предназначенный мне стакан и с вызовом посмотрела на меня.
      – А теперь я хочу, чтобы ты разделся. Снял с себя все, кроме кобуры и пистолета. Будешь обслуживать нас в костюме Адама.
      Ее подруги заинтересованно притихли, видимо, в ожидании моей реакции на столь экстравагантный приказ.
      – Предлагаю другой вариант. Раздеваетесь вы. Должен же я знать, как выглядит тело, которое я охраняю. Остальные могут последовать вашему примеру.
      Мое предложение было встречено с восторгом. Срывая с себя дорогие тряпки, женщины в мгновение ока обнажили все свои прелести и вновь как ни в чем не бывало занялись ничего не значащей трепотней.
      Я благоразумно удалился и занял свое прежнее место. Меня смутило преизобилие оголенной натуры: честно говоря, я не знал, куда деть глаза, и сделал вид, что изучаю журнал мод, случайно подвернувшийся мне под руку. Не скрою, вид красивых женских тел действовал на меня возбуждающе, но при всем моем желании эти рафинированные особи не вызывали во мне ни восхищения, ни теплоты, ни нежности. Все, что угодно, только не благоговение, даруемое присутствием Женщины. В их честь я никогда бы не стал слагать стихов, совершать сумасбродных поступков, нести всякую восторженную чепуху. Их можно было только покупать – как дорогой товар. Ими можно было только пользоваться.
      Я отбросил журнал в сторону и занялся изучением флакона, стоявшего на тумбочке. Аромат мне понравился, но названия я не разобрал – то ли «Каналья», то ли «Канталья». Я щедро оросил себя парфюмом и поставил флакончик туда, откуда взял. Мне пришла в голову мысль: уж лучше карликовая фирма в карликовом Монако, как у моего непутевого однокурсника по прозвищу Панк, чем «личка». Бизнес, конечно, тоже карликовый, но это все-таки хоть какая-то гарантия стабильности. Ты не зависишь от капризов нуворишей и в гораздо большей степени принадлежишь себе...
      Дамы были всецело поглощены изучением ювелирных изделий из камней, которую привезла с собой вторая подруга Светланы – сравнительно молодая, с милым инфантильным личиком и тщательно выбритыми интимными местами.
      – Фирма? Финляндия? – заинтересовалась раскосая.
      – Нет, наш, отечественный производитель.
      Она прочитала сопроводительный текст на упаковке: «Кондоножский камнерезный завод. Карелия».
      – Не путать с кондожопским, – сострила Светлана.
      – Как? Кондо...
      – Тебе же говорят: кондом. Гондон по-русски.
      – А что это такое?
      – Спроси у молодого человека, он тебе объяснит.
      – Вот у этого? – кивнула на меня раскосая.
      – Да, у этого.
      Плавно поводя бедрами, она подошла ко мне и устроилась на моих коленях. Видимо, в детстве она была любимицей отца, и с тех пор эта милая привычка органично вошла в ее взрослую жизнь.
      – Ну же, отвечай... И постарайся удовлетворить меня свои ответом.
      – Вы обладаете даром очаровывать...
      – Даром? Я бы не сказала, – скаламбурила она.
      Я перевел дух и постарался умерить участившееся сердцебиение – плоть, ерзающая у меня на коленях и льнущая ко мне, действительно дорого, очень дорого стоила. Но это была всего лишь плоть.
      – Больше мне, увы, добавить нечего.
      – И это все? Запомни, при любых обстоятельствах мужчина должен оставаться галантным, – сказала раскосая.
      И привела в пример английского короля Эдуарда III, который, как свидетельствует история, был верхом галантности. Когда в 1315 году он танцевал на балу со своей фавориткой графиней Солсбери, с чулка великосветской дамы слетела синяя, украшенная драгоценными камнями подвязка. Чтобы сгладить неловкость, король нашел остроумный выход: он объявил об учреждении нового королевского ордена – ордена Подвязки...
      Но до Эдуарда III мне было, конечно, далеко.
      – Он всего лишь телохранитель, – вмешалась Светлана и отчего-то нахмурилась.
      – Галантность – это компенсация за то, что мы делаем с женщинами в постели, – пропустив мимо ушей ее замечание, пошел на обострение я.
      – Маленький симпатичный типунчик на твой огромный язычище, – немедленно откликнулась раскосая и щелкнула меня по носу.
      Я догадывался, что за этим последует, и сознательно форсировал события в нужном направлении. А в Светлане взыграло чувство собственницы.
      – Ладно, возвращайся за наш столик, – вполне миролюбиво прервала наше воркование она.
      – Не хочу, – сказала раскосая. – Я у тебя перекупаю этого забавного человечка с такой страшненькой, как у бульдога, мордочкой.
      Приятно и чуть боязно, когда тебя домогается красивая, сексуально раскрепощенная женщина в состоянии легкого алкогольного опьянения.
      – На сегодня ты свободен, – металлическим голосом проговорила Светлана. – Придешь послезавтра.
      Я мысленно посочувствовал своему сменщику, с которым не был знаком лично, и, извинившись перед раскосой за то, что в силу обстоятельств вынужден покинуть ее, торжественным маршем направился к выходу...
      – Чем это от тебя пахнет? – спросила жена, когда я лег в кровать и зарылся лицом в подушку.
      – Так, ничем. Одеколон «Каналья».
      Мой первый рабочий день в качестве телохранителя подошел к концу.

* * *

      Деньги, которые зарабатывают телохранители, отвечающие за безопасность жен и подруг новых хозяев жизни, стоят того – за неполные десять дней в «личке» я потратил столько нервов и здоровья, сколько столбовой охранник не положил бы за год. Таскаться за Светланой по магазинам, парикмахерским, массажным кабинетам, торжественным приемам и презентациям, сопровождать ее в ресторан, в гости, выполнять многочисленные поручения по дому было для меня сущей каторгой. Я забросил тренировки и почти не виделся с женой; передо мной не стояла проблема, как похудеть – с помощью диеты или во сне я стал стройным, как Кощей Бессмертный, и приобрел лихорадочный блеск в глазах. Столь изнурительный график дежурств был связан с очередным капризом Светланы: буквально на следующий день после моего дебюта она уволила второго охранника – высоченного плейбоя, продержавшегося у нее чуть больше месяца, и вызвала меня, аннулировав таким образом мой законный выходной. Я стал перед сложным выбором: либо работа на износ, либо перспектива быть выброшенным на улицу. Я выбрал работу на износ.
      Перед тем как сложить с себя обязанности телохранителя, мой бывший коллега перекинулся со мной парой слов.
      – Не завидую тебе, брат. Она не просто сумасбродка. Она фригидная сумасбродка, – сказал он.
      – Это гипоталамус, старик. Он во всем виноват.
      – При чем тут гипоталамус?
      – Эта зона в мозге отвечает за ощущения боли, тепла и чувствительности кожи.
      – Ты думаешь, у нее есть мозг?
      Этим вопросом он добил меня окончательно. Не скажу, чтобы сообщение о фригидности Светланы огорчило меня, напротив. Это снимало многие проблемы, которые могли бы возникнуть у меня в дальнейшем. Холодная женщина в качестве «объекта» намного предпочтительнее нимфоманки. Но у меня закралось подозрение, что в нем говорит не столько желание предостеречь меня, сколько оскорбленное мужское самолюбие. Больше я его не видел. Зато каждый день с утра до глубокой ночи имел возможность лицезреть Светлану, которая заменила мне все – дом, семью и хобби.
      Однажды моя жена выразила робкое недовольство по поводу моего позднего возвращения «со службы». Я был настолько вымотан, что не сдержал своего раздражения и ответил ей резко. Она упрекнула меня в грубости.
      – Я не груб, а требователен. Если тебе нравятся нежные, ранимые мужчины, то тебе следовало бы выйти замуж за виолончелиста.
      Я сказал это безо всякого злого умысла – просто, почувствовав себя вконец опустошенным, хотел поскорее прекратить ненужные препирательства. Когда вместо сочувствия и понимания наталкиваешься на женин ропот, уже не до сантиментов. Дабы пресечь бунт на корабле, я подавил его в зародыше. Жена испуганно притихла.
      Размолвка эта вскоре забылась, во всяком случае, я не придал ей большого значения. Днюя и ночуя за пределами своего «семейного гнездышка», я не слишком зацикливался на домашних проблемах. То есть попросту старался их не замечать.
      Думаю, что переломным моментом в моей личной жизни стал августовский день, приуроченный к «концу света», который я, немного злорадствуя в душе, мстительно называл про себя «концом Светы». Мой босс в юбке свирепствовал как никогда. Приказы, распоряжения и всевозможные мелкие поручения, взаимоисключающие друг друга, сыпались на мою бедную голову, как из рога изобилия. С утра я позвонил жене и предупредил ее, что, возможно, не приду ночевать вообще, поскольку «моя дурища» (я и не заметил, как стал называть ее именно таким образом: «О, дурища проснулась...», «Так, моя дурища собралась за покупками...») запланировала на этот вечер банкет в «Лира-банке» и посещение ночного клуба. Жена безропотно согласилась с ролью Пенелопы и выразила готовность ждать меня хоть до скончания века. Я не уловил скрытого подтекста в ее словах и, с чистой совестью положив телефонную трубку, вернулся к своим обязанностям. Тогда мне было еще невдомек, что мой дом – моя крепость – постепенно и уже независимо от меня превращается в минное поле.
      Банкет в «Лира-банке» давался по случаю дня рождения одного из членов совета директоров нефтяной компании, входящей в империю крупного столичного предпринимателя. Все собравшиеся в презентационном зале гости были VIP-персонами. Все было как всегда: звучали тосты, здравицы в честь высокопоставленного именинника, спичи, превозносящие его деловые и человеческие качества; столы ломились от яств, водка и дорогие французские вина лились рекой. Я смутно подозревал, что для многих из присутствующих эта гулянка, организованная с чисто российским размахом, закончится традиционно – обильные возлияния, повальное обжорство, похмелье, послепраздничный стул... И вообще, что за день рождения без головной боли и расстройства желудка! Японцы, приглашенные на банкет, были шокированы пьяной удалью своих деловых партнеров. Когда начальник валютного отдела упал под стол, а заместитель по рекламе и маркетингу обрыгал туалет, они собрались было уходить, но их уговорили остаться. «Это у нас менталитет такой», – объяснили им.
      Я, разумеется, пил только прохладительные напитки, изредка подходя к шведскому столу за тарталетками, и вполглаза присматривал за Светланой. Возле меня постоянно крутилась операционистка, с которой я «познакомился» будучи охранником: в качестве прислуги она разносила бокалы с шампанским и строила мне глазки. По-видимому, мой нынешний статус казался ей вполне подходящим для того, чтобы позволить себе небольшую любовную интрижку. Я был при теле, и это тело было почти всесильно...Но странно, мне уже не хотелось совлекать с нее одежды, чтобы в самый патетический момент вдруг остановиться и сказать: «Извини, мне должны позвонить». Она и так была наказана за свое высокомерие. Я позволил себе лишь одну фразу, примиряющую нас:
      – Нет такой награды, которой бы вы не заслужили, нет таких денег, которых бы вы не заработали, и нет таких комплиментов, которых бы вы не были достойны.
      По-видимому, она рассчитывала на продолжение и была готова уединиться со мной в ближайшем кабинете среди банковской отчетности и нагромождения компьютеров, но продолжения не последовало – служебные романы не моя специальность.
      Надо было видеть ее злое и расстроенное личико, когда я, сопровождая Светлану, уходил с банкета. Впрочем, меня это уже не трогало.
      Следующим пунктом нашей программы был ночной клуб «Кристалл», арендованный группой видных бизнесменов города для официального празднования «конца света». На входе в зал так и было написано: «Да здравствует апокалипсис! Ура, товарищи!»
      – Если у тебя будут спрашивать, кто ты такой, отвечай: друг семьи, – предупредила меня Светлана. – Итак, кто ты такой?
      – Друг семьи.
      – Чем занимаешься?
      – Дружу с женой друга.
      – Намекни, что имеешь свой собственный бизнес в Испании, но не более того, в подробности не вдавайся.
      После краткого инструктажа я занял место по правую руку от Светланы. Тем временем тамада, в котором я с удивлением узнал вора в законе Каху Кутаисского, провозгласил очередной тост. Я налил в бокал минералку. Мой жест не ускользнул от внимания наблюдательного кавказца.
      – Э, дорогой, обижаешь! Пить так пить, никакой симуляции, да?
      – Прошу меня извинить. Мне нельзя.
      – Это почему?
      – Патологоанатом не советует. Дело в том, что я завещал свою печень клинической больнице, – попытался смягчить свой отказ я. Но Каха не унимался. Шуток он не понимал.
      – Ты нанесешь мне и моим друзьям смертельную обиду! Пей!
      – Не буду.
      – Светочка, это ты его привела? Он не уважает грузинское застолье. Ты, конечно, можешь думать обо мне плохо, но я заставлю его уважать наши обычаи.
      Он подошел ко мне и крепко перехватил мою руку в запястье. За его спиной тут же выросли два исполина – в готовности вмешаться в случае оказания сопротивления. Когда до мордобоя оставалось всего одно мгновение тоньше папиросной бумаги, Светлана вмешалась, причем сразу и безговорочно приняв сторону Кахи:
      – Пей, тебе говорят. Или нам придется расстаться.
      – Я вынужден подчиниться.
      Даже друг семьи не сказал бы лучше. Она, кажется, оценила это. Я выпил налитый Кахой бокал вина. Мое уважительное отношение к застолью было принято Светланой благосклонно. Я пьянел и думал: «На сей раз все обошлось. Но почему все складывается именно так? Если мне и разбивали в кровь лицо, то не во имя любви, а по недоразумению... Здесь едва не повторилось то же самое».
      Тамада выстреливал один тост за другим: речи его становились все бессвязнее, он, как и все участники «пира во время чумы», включая и меня, стремительно надирался. «Если кто-нибудь задумает убрать ее сегодня, я ничего не смогу предпринять». Этот неутешительный вывод пришел мне в голову после того, как лицо Кахи самым чудесным образом раздвоилось. Я почувствовал нечто вроде умиления. Подозрительные личности из кремового «жигуленка», преследовавшие нас все эти дни, казались мне уже чуть ли не ближайшими родственниками. Вздумай они сейчас появиться в зале, мы бы выпили с ними на брудершафт. Светлана, обвив мою шею руками, висела у меня на груди и мычала что-то насчет надбавки к моему жалованью.
      – Я тобой довольна. Ты справляешься. Вот что я тебе скажу – ты достоин большего. Тысячу баксов в месяц!
      Ее язык заплетался в косичку, но мысль она не теряла.
      – За старание, проявленное при исполнении...
      Она сделала паузу и отпила из моего бокала четверть его содержимого.
      – ... я объявляю тебе благодарность. Три поцелуя в щечку и один в ушко. Пользуйся, пока я добрая. Завтра не позволю.
      Я чмокнул Светлану куда-то в макушку и деликатно высвободился из ее объятий. На нас никто не обращал внимания – Каха куда-то пропал, его окружение пело грузинские песни, гости, не знающие языка Мтацминды, были заняты разговорами и выпивкой, а также лобзанием своих подруг. Пир смрадно догорал, о конце света уже никто не заикался.
      – Мне кажется, нам пора, – сказал я.
      – Куда пора? – всполошилась Светлана.
      – Не куда, а просто пора.
      Я был предельно лаконичен.
      Идти самостоятельно Светлана не могла, поэтому мне пришлось тащить ее чуть не волоком. Вдруг откуда ни возьмись, передо мной вырос Каха. Настроен он был весьма агрессивно.
      – Почему уходишь? Разве так уходят с грузинского застолья?
      Откуда мне было знать, как уходят с грузинского застолья? Одно я мог сказать теперь с уверенностью: не по-английски. Однако вперед ногами под песню Нани Брегвадзе «Снегопад» покидать ночной клуб мне тоже не хотелось. Поэтому в целях личной безопасности, а следовательно, в интересах безопасности моего «объекта», я остановился и выразил готовность обсудить этот вопрос.
      – Ты не произнес тост, – укоризненно покачал головой Каха. – Вайме, разве так делают настоящие друзья? Постой, а где я тебя видел?
      Я не стал напоминать ему об обстоятельствах, при которых мы едва не познакомились – а было это во время круиза на злополучном «Гермесе», где его едва не замочили бандиты из вайнахской группировки и где он в очередной раз упал в лестничный пролет, – и клятвенно обещал тут же, не сходя с этого самого места, произнести тост «за дружбу народов».
      – Зачем не сходя? Давай сядем за стол, как люди.
      Наверное, это был самый политкорректный, самый продолжительный и самый путаный тост в моей жизни – по-видимому, сказывалось то немереное количество московской «кристаллической» водки, которое я вкупе с вином принял на грудь. Смысл моей речи, вероятно, сводился к тому, что русские и грузины – братья навек. Это совершенно очевидно, и вот почему: между нами больше сходства, нежели различий. Русские по широте своей души – это равнинные грузины, а грузины по своей широте душевной – это горные русские.
      – А кто такие армяне? – заинтересовался Каха.
      – Армяне, – нашелся я, – это горные евреи. А евреи – это разбежавшиеся по всему свету армяне.
      Тост был встречен бурей оваций. Не знаю, что понравилось вору в законе больше: сравнение с русскими или история происхождения армян, однако в дополнение к моему тосту он сказал:
      – Когда армянин родился, еврей три дня плакал. Мой друг знает что говорит!
      Меня и Светлану едва ли не на руках вынесли из ночного клуба и усадили в «Крайслер». Благо не перепутали автомобиль и не втолкнули в «Феррари», иначе не миновать нам скандала и судебных разбирательств: я уже с трудом передвигался и не мог отвечать за свою наклюкавшуюся подругу, но еще был способен крутить баранку. Возле ее дома я врезался в арку и вдребезги разбил правую фару. Мы еще дешево отделались, могло быть гораздо хуже: в таком состоянии я был вполне способен взять на абордаж встречный трейлер и пересчитать все сваи железнодорожного моста, под которым мы проезжали. Наверное, судьба хранила меня в эту ночь – мою дурищу мог выкрасть или подстрелить даже дилетант, вооруженный малокалиберной винтовкой, не говоря уже о профессионале с «СВД». Хотя кому она нужна, кроме своего мужа и состоящего у нее на службе телохранителя?
      Кое-как я поставил автомобиль в гараж, с помощью вахтера затащил Светлану в квартиру и положил ее на кровать, по своим размерам сравнимую с палубой авианосца. Обессиленный, я плюхнулся в кресло, чтобы немного передохнуть, и вдруг услышал ее голос:
      – Раздень меня и отнеси в ванную.
      Я мучительно долго соображал, явь это или галлюцинации. И когда окончательно утвердился в мысли, что у меня проблемы со слухом, Светлана повторила:
      – Я хочу принять ванную.
      «С гипоталамусом у нее, пожалуй, все в порядке», – осенило меня. Ситуация приобретала небывалую остроту и пикантность и, как я ни был пьян, показалась мне достаточно серьезной. Я должен был принять соломоново решение, исключающее две крайности: секс со Светланой и конфронтация с ней же по причине отказа от секса, с непременным хлопаньем дверью и неминучим увольнением со службы. Прикинуться импотентом я не мог, поскольку им не был, а интимную близость без любви считал преступлением против человечности.
      – Я зайчик, у меня пушистый хвостик, – игриво пропела Светлана, не открывая глаз, и повертела своим аппетитным задом. – Угостишь меня морковкой?
      Я уронил голову на спинку кресла и демонстративно захрапел. Расчет был прост: как только она отключится, незаметно улизнуть из квартиры. Утро вечера мудренее. Быть может, она постарается забыть этот эпизод и впредь воздержится от поступков, о которых могла бы впоследствии пожалеть.
      – Я девочка, возьми меня...
      Оглушенный собственным богатырским храпом, я едва расслышал ее призывное мурлыканье. Мне давно следовало насторожиться. После сцены с раздеванием, устроенной в первый же мой рабочий день, я больше ни разу не видел раскосую подругу Светланы и девицу с инфантильным личиком – моя дурища больше не «показывала меня» им, очевидно, приберегая для себя. Никогда бы не подумал, что буду пользоваться у жен нуворишей таким спросом; быть может, всему виной был мой криминальный шарм, который помог мне сделать первые шаги в служебной карьере? Однако у меня были основания опасаться, не послужит ли тот же криминальный шарм косвенной причиной моего полного фиаско, а первые шаги не станут ли последними?
      Светлана, повозившись с подушками, заснула. Возможно, ей снилось, что она зайчик или юных лет хмельная дева, мне некогда было предаваться размышлениям на эту тему. Я поспешил ретироваться, оставив ее в объятиях Морфея, и пешком отправился домой. В тот рассветный час мне казалось, что у меня есть дом.
      В пять часов утра я уже вставлял ключ в замочную скважину. Ключ никак не хотел попадать в отведенное ему отверстие и всячески уклонялся от заданного моей твердой уверенной рукой направления. Давно я так не набирался, прости господи.
      Но тут произошло почти невероятное: дверь открылась сама и передо мной возникло зыбкое видение – моя бледная невыспавшаяся жена. По тому, как она была одета, я понял: спать она сегодня не ложилась. Я почему-то потупил глаза и боком протиснулся в прихожую. Мой кот встретил меня более приветливо. Как славно, возвращаясь домой после трудной ночной смены, поиграть хвостом друга. Но я не был настроен на проявления дружеских чувств и отодвинул его ногой в сторону. Кот обиделся и выскользнул на лестничную клетку. «Зачем мне такая жизнь?» – наверное, подумал он. Пожалуй, мой кот впервые столкнулся с такой черной неблагодарностью со стороны хозяина. Но и я столкнулся с ней впервые – правда, со стороны жены: Светлана, моя супруга, смотрела на меня как на врага.
      – Ну что скажешь? – спросила она многозначительно, когда я снял обувь и уселся на кухонную табуретку.
      – В свое оправдание? Ничего. Мне не в чем перед тобой оправдываться.
      – Пить – это тоже твоя работа?
      – Это по необходимости. И по договоренности. Если бы я не выпил, меня избили бы до полусмерти.
      – Лучше прийти домой вусмерть пьяным, – скаламбурила жена.
      Наверное, я был противен ей. Но чувствовать себя виноватым?
      – Лучше гипс и кроватка, чем гранит и оградка. Из двух зол приходится выбирать меньшее.
      – Ты мог вообще, между прочим, не приходить, – с дрожью в голосе проговорила Светлана.
      Семейная сцена. Это что-то новое.
      – Для тебя супружеская верность – это разменная монета. Это когда ты изменяешь со стопроцентной уверенностью, что тот, кому ты изменяешь, об этом не узнает. Я не могу больше так!
      Я впервые видел ее такой. Истеричка. Обыкновенная истеричка. Но мне не хотелось с ней ссориться – во всяком случае, с утра пораньше. И уж тем более неуместными в столь ранний час были ее слезы.
      – Прекрати, – сказал я устало. – Ничего же не произошло.
      – Ах, не произошло! – буквально взвилась Светлана. – Он заявляется домой в пьяном виде, где ночевал – неизвестно, с кем – непонятно, и говорит, что ничего не произошло! Да ты знаешь, кто ты после этого?
      – Ну кто?
      – Да, кто ты после этого?
      – Ну негодяй. Ну сволочь. И как все нормальные негодяи и сволочи, я хочу спать.
      Я поднялся с табуретки, чтобы уйти.
      – Нет, ты все-таки послушай, – остановила меня жена, чуть ли не силой усадив на место.
      Ее лицо полыхало, как бензиновое пятно на асфальте, глаза горели пронзительным огнем. Я не знал, что моя кроткая, всегда покорная Светлана может быть такой неистовой. Меня это даже немного испугало.
      – Когда я разговариваю с тобой, – начала она длинную, очевидно, заученную в ожидании моего прихода фразу, – мне кажется, что я нахожусь в темной комнате и говорю в пустоту, я не вижу тебя, я не знаю даже, здесь ли ты. Мне становится страшно, но я говорю, говорю, потому что молчать еще страшнее. Ты никогда не спрашиваешь, чем я живу, о чем думаю, ты занят только собой и своими проблемами. Когда мы в последний раз были вместе? Тебе и это уже не нужно, потому что ты находишь все это там, с ней или с ними, не знаю. Как я от всего этого устала...
      Действительно, согласился про себя я, мы отдалились друг от друга и не последнюю роль в этом вынужденном отчуждении сыграла моя работа. Проклятая работа. Но вслух я сказал совсем другое.
      – Ладно. Хватит. Поговорим об этом после.
      – Нет, сейчас, – храбро ринулась во встречный бой Светлана. – Почему все важные решения в семье принимаешь ты? Почему ты диктуешь мне свою волю? Домострой какой-то, концлагерь...
      А я-то думал, что она счастлива...
      – Ты даже не подозреваешь, что рядом с тобой находится живой человек, и у него тоже есть сердце...
      Где-то в глубине души я понимал ее: она боролась за меня как могла. Но она боролась за меня со мной, тогда как усилия свои ей нужно было направить на себя, чтобы победить свою ревность, свои страхи, свои навязчивые идеи. Это был вопрос доверия. Конечно, у меня и в мыслях не было причинить ей боль – наверное, я любил свою жену по-русски, то есть попросту жалел ее, но вольно или невольно наша размолвка стремительно превращалась в ссору. Это было завораживающее зрелище: мелкая трещинка между нами расширилась до размеров пропасти, и мы уже не могли и не хотели предпринимать что-либо для примирения – пропасть между нами росла до тех пор, пока мы потеряли друг друга из виду. Я так и не понял, как это вышло.
      – Замолчи, наконец! – вырвалось у меня. – Ребенка разбудишь.
      – Наконец-то ты вспомнил о ребенке!
      Нет, мне не следовало на нее давить, но сила привычки заставила меня действовать по годами выработанному шаблону. Она посмотрела на меня так внимательно, словно видела впервые и хотела мысленно проникнуть под мою черепную коробку, чтобы раскрутить серпантин, на котором прописаны все мои дальнейшие намерения. Я не учел одного: она дочь офицера и у нее тоже есть характер. Когда ее отец после девяти лет службы в Тикси получил назначение в Судан, из вечной мерзлоты в жаркую Африку, ее мать сказала: «Езжай. Но только после развода». И он поехал.
      – Завтра же меня и Насти здесь не будет.
      – В этом нет никакой необходимости. Я уйду сам.
      Выйдя из дома, я направился в сторону исторического центра города. Я с детства любил эти готические башенки, эти кривые улочки с булыжной мостовой, маленькие окошки-бойницы, глубоко сидящие в старинных, сложенных из тесаного камня стенах. Мне давно хотелось побродить по любимому городу на рассвете, когда город спит, и эта мечта неожиданно для меня самого осуществилась. Утренняя свежесть помогла мне избавиться от похмельного синдрома, и, хотя о полном восстановлении после столь мощного винно-водочного наката не могло быть и речи, я вновь обрел способность мыслить трезво и логически последовательно. Ссора со Светланой, моей женой, воспринималась как удар средней степени тяжести. Ощущения, что все летит к чертовой матери, не было. Но и желания возвратиться к ней я тоже не испытывал: после нашего ночного разговора что-то в наших отношениях было безвозвратно потеряно. Возможно, наш брак с самого начала был ошибкой, не знаю: не может любовь регулироваться, как газовая конфорка, а отсутствие настоящей близости рано или поздно оборачивается взаимной неприязнью. А может, ничего этого не было, и я просто поддался минутному настроению.
      Но была, была женщина, которую я любил по-прежнему, – моя солнечная женщина. Звали ее Анюта. Я познакомился с ней, когда работал в службе безопасности Левы Баянова, бывшего комсомольского активиста, ныне предпринимателя и в некотором роде политического деятеля. Произошло это возле костела, к которому я, как человек, ведомый лунатизмом, направлялся.