На следующий день экспедиция только под вечер дошла до зарослей баялыча и саксаула. Здесь можно было набрать сколько угодно дров и сварить ужин на костре.
      — Привал на ночевку! — объявил начальник экспедиции.
      — Чёк, чёк! — закричал Даукен, дергая за повод своего верблюда. Усталое животное послушно легло. Остальные верблюды тоже легли, и участники экспедиции занялись каждый своим делом. Даукен ловко развязывал волосяные арканы и снимал вьюки. Застучал топор. Быстро установили палатку. За несколько минут площадка приобрела обжитый вид.
      — Экономьте воду, товарищи, — предупреждал Селевин, — до реки нам остался еще большой дневной переход, а вода на исходе. — Он уселся у входа в палатку и занялся очередными записями в дневнике.
      Когда стемнело, у костра собрался весь отряд. Все с аппетитом набросились на ужин. После ужина крепко заснули, утомленные большим дневным переходом. Костер погас. Ни один звук не нарушал тишину ночи. Только после полуночи где-то далеко заухал филин.
      Под утро сильно похолодало. Проводник вылез из палатки и принялся раздувать костер. Вскоре веселый огонек забегал по хворосту, и над костром повис чайник.
      Вслед за проводником проснулся Борис и отправился собирать дрова. Ночная жизнь пустыни оставила свои красноречивые записи крохотными ямками множества следов. Вот здесь пробежали по песку жуки-чернотелки, змея провела извилистую борозду, а дальше россыпью шли тысячи следов ежей, ящериц и песчанок.
      Едва показалось солнце, как от слабого еще ветерка небольшие холмики закурились «дымком». Через час ни одного следа не останется на песке.
      Борис набрал охапку хвороста и направился к лагерю. Проходя мимо небольшого обрыва, студент увидел громадные кости ног и позвонки шеи, по-видимому, остатки скелета огромной птицы.
      Борис бросил хворост, осмотрел кости и быстро пошел к лагерю.
      — Виктор Алексеевич! — сказал он, просовывая голову в палатку. — Я нашел какой-то огромный интересный скелет!
      Через несколько минут все уже были около находки.
      — Товарищи! Да это же скелет гигантского первобытного ящера траходонта! Он жил на земле шестьдесят пять миллионов лез назад. — От волнения у Виктора Алексеевича перехватило дыхание и он закашлялся. Находка имеет огромную научную ценность! Она дороже всех исследований северной части пустыни!
      Борис принес аппарат и сделал несколько снимков.
      — А что это выглядывает из песка? — воскликнул он. Около скелета в песке виднелся какой-то круглый серый предмет.
      — Несомненно, это — окаменелое яйцо ящера! — взволнованно пояснил Виктор Алексеевич, бросаясь к новой находке.
      — Селебе! — Даукен коснулся рукой плеча Селевина. — Ехать надо. До реки шибко далеко, не дойдем до вечера. Что без воды будем делать?
      — Да, да, конечно, пора!.. Но мы вернемся сюда, как только пополним запасы воды, вернемся и выкопаем скелет.
      — Как же мы найдем это место, ведь наши следы занесет песком?
      — А мы на бархане сигнал поставим.
      После отъезда экспедиции около места стоянки осталась трепещущая на ветру белая простыня, крепко привязанная к кусту самого высокого саксаула.
      Только после полудня белая точка на горизонте как будто стала растворятся в колеблющихся струях раскаленного воздуха.
      Зоолог забеспокоился: «Найдем ли мы ящера? Простыню видно только километров за пять. Если даже уклониться немного в сторону…»
      — Второй сигнал надо ставить, — прервал его мысли проводник. — Первый стал плохо виден.
      — Да, да, конечно!..
      «Как я сам не сообразил…» — подумал Селевин.
      Вторую простыню прикрепили на вершине песчаного бархана к кусту тамариска. Спустя три часа позади осталась третья простыня. Ее было видно до самого вечера.
      Сумерки наступили раньше, чем экспедиция добралась до реки. Пришлось ночевать без воды. Утром чуть свет тронулись дальше. Когда скрылась за горизонтом последняя простыня, далеко впереди блеснула река.
      Верблюды сразу прибавили шаг, и через час все жадно пили, припав к быстрым струям реки.
      Река в пустыне — это совсем не то, что обычная река. На ее берегах нет ни лугов с пышными травами, ни кустарников с певчими птицами. В нескольких метрах от берега уже ничто не напоминает о том, что находишься около реки. Она течет среди раскаленных барханов, с каждым километром делаясь все мельче и, наконец совсем теряется в песках.
      Весь остаток дня отдыхали на берегу реки. К скелету ящера решили выехать завтра с рассветом, взяв с собой недельный запас воды.
      Вечером все собрались у входа в палатку. Ужин был необыкновенный: уха из свежей рыбы! У запасливого Даукена оказались с собой рыболовные крючки, и они с Борисом без труда наловили сазанов.
      — Не нравится мне, что сегодня песчанки не свистят, — мрачно сказал Кисанов, сплевывая мелкие рыбьи кости. — Как будто вымерли все.
      — Да, действительно, — ответил Виктор Алексеевич, — обычно они бегают до самой темноты. Что это сегодня с ними?
      — Погода переменится. Это верная примета.
      — Но ведь закат сегодня такой же, как и вчера и вообще все эти дни, возразил Виктор Алексеевич.
      Проводник ничего не ответил.
      Улеглись сразу же после ужина. Под утро всех разбудил ураган. Палатку сорвало бешеным порывом ветра…
      В утренних сумерках все бегали, кричали, хватали вещи, относили их под береговой обрыв и укрепляли арканами… Верблюды легли спинами к ветру. Через несколько минут все собрались под защитой берега и накрылись палаткой.
      Песчаная буря свирепела с каждой минутой, вздымая на реке волны с белыми гребнями и обнажая дно на мелких местах. Из-под палатки невозможно было даже носа высунуть. Все скрылось в тучах песка и пыли. Песок скрипел на зубах, глаза слезились.
      Ураган выл весь день и только ночью начал стихать. К утру яркое солнце осветило совершенно новый ландшафт: барханы изменили свои очертания.
      Много вещей унесло в реку. Все утро ушло на приведение в порядок имущества и на сборы к походу. Участники экспедиции приуныли. Селевин не находил себе места.
      «Конечно, наши простыни сорвало и унесло ураганом, — думал он, — как же мы найдем теперь ящера?»
      Тронулись в путь. Виктор Алексеевич тревожно осматривал горизонт с вершин барханов, но нигде не было видно оставленных сигналов.
      Прошло несколько часов. Верблюды медленно брели по сыпучему песку. Жара нарастала. Барханы закурились песчаной пылью.
      — Вон! Вижу! — раздался громкий, радостный крик Бориса. Он показывал куда-то в сторону. Совсем недалеко, справа, на кусте тамариска, трепетал маленький обрывок простыни. Но этот первый сигнал оказался и последним. Трое суток экспедиция безрезультатно бродила по пустыне. Буря засыпала песком кустарник, а часть кустов вырвала и унесла прочь. Местность стала неузнаваемой.
      Четвертый день прошел в таких же бесплодных поисках.
      На расстоянии полутора переходов от реки к кусту тамариска были привязаны два полотенца, сшитые вместе. Решено было завтра с утра разъехаться от этого нового сигнала в разные стороны, чтобы искать скелет поодиночке.
      — Но только предупреждаю, — строго сказал Селевин, — всем оставаться в пределах видимости сигнала. Это около семи километров в радиусе. Обыскав здесь все, мы перенесем завтра сигнал дальше. Ящера надо найти во что бы то ни стало!
      С утра начались поиски.
      Было около шести вечера, когда Селевин подъехал к гряде высоких барханов и поднялся на один из них. На горизонте едва виднелся белый сигнал у лагеря.
      Виктор Алексеевич опустился с бархана к своему верблюду, уселся на него и потянул за повод. Животное медленно встало вместе с всадником. Селевин хотел повернуть к лагерю, но вдруг ясно увидел какую-то белую точку в противоположной стороне от лагеря. До нее было не менее пяти километров.
      «Надо посмотреть, — решил Селевин, — успею еще до темноты. Может быть, это обрывок простыни. Обратно придется ехать ночью, но ничего верблюд сам найдет дорогу к лагерю».
      Однако до наступления темноты он не успел добраться до белой точки. Селевин слез с верблюда и, закинув ружье за плечи, взобрался на бархан. Но сумерки быстро сгущались и нельзя было что-либо разобрать дальше сотни метров.
      «Ночую здесь» — решил зоолог и спустился с бархана.
      Верблюд между тем встал и, опустив голову, жевал какие-то колючки. Зоолог подошел к нему и протянул руку к поводу, а тот вдруг резко поднял голову, круто повернулся и быстро зашагал по песку. Селевин бросился за ним. Верблюд перешел на рысь…
      Виктор Алексеевич бежал за животным, утопая в песке, пока верблюд не скрылся в темноте. Вода, продовольствие, бинокль, одежда — все унесло на себе упрямое животное. Остались только ружье и сумка с патронами.
      «К утру верблюд вернется в лагерь, — размышлял Селевин. — По его следам проводник приедет за мной не раньше полудня. Ночь и утро можно обойтись без воды».
      Чем сильнее сгущались сумерки, тем оживленнее делалось вокруг. Зоолог, как зачарованный, сидел на песке, забыв про свое трагическое положение. В наступившей темноте засверкали яркие звезды, совсем не такие, как на севере.
      Вот у самых его ног поспешной иноходью пробежал ежик, посапывая и пыхтя. Гребенщиковая песчанка высунула из норы головку и долго оглядывалась. Затем она вылезла, быстро разбросала задними лапками вход. Взмахнув хвостом, расстаяла в темноте.
      «Боится, чтобы змея или другой непрошенный гость не забрался к ней в жилье», — подумал Виктор Алексеевич.
      Крохотная белая точка привлекла его внимание. Она мелькала вдали, постепенно приближаясь к нему. Потом появилась еще одна белая точка и погналась за первой. Вот они понеслись прямо на зоолога, и только когда они оказались у самых его ног, он разобрал, что это играют два тушканчика с белыми кисточками на концах хвостов.
      Наступила ночь, холодная и темная. Нестерпимо хотелось спать, но в одной рубашке было невозможно заснуть. Зоолог ходил с места на место, стараясь согреться. Томительно долго тянулось время.
      Под утро из-за барханов в багровом зареве показалась луна. Она быстро стала подниматься вверх, ровным светом озаряя барханы, словно волны застывшего сказочного моря. Перед рассветом стало еще холоднее.
      Наконец, ярко запылала заря. Солнце не взошло, но уже сделалось светло. Дрожа от холода, Селевин поднялся на бархан.
      «Воображаю, какой переполох поднимется в лагере, когда вернется верблюд», — подумал он. Отсюда была хорошо видна белая точка.
      «Пойду туда, — решил Селевин, — проводник приедет за мной только к полудню». И зоолог зашагал по сыпучему песку.
      На горизонте показался ослепительный шар солнца.
      «День будет опять жаркий и ветреный», — подумал Виктор Алексеевич.
      Росстояния в пустыне для глаз обманчивы. Когда, изнемогая от жары, Селевин добрался, наконец, до цели, его разочарованию не было предела: перед ним был самый обыкновенный конский череп, выбеленный солнцем. Кто-то крепко насадил его на толстый сук тамариска. Даже ураганы не могли его сбросить.
      Зоолог в изнеможении опустился на раскаленный песок. Кругом не было ни пятнышка тени, кроме той, которую он отбрасывал сам. Укрыться от палящих лучей было негде. Между тем ветер становился все сильнее. Тучи раскаленного песка, как снежная поземка, быстро заравнивали ямки его следов.
      Виктор Алексеевич перебрался в «ветровую тень» бархана и устало лег на песок. Нестерпимо хотелось пить…
      «Следы верблюда занесло, и теперь меня не скоро найдут. Надо было с утра идти к лагерю и не расстрачивать так необдуманно свои силы…»
      Сказалась бессонная ночь: зоолог крепко уснул.
      Проснулся он, когда солнце уже спустилось за горизонт, но было еще светло. Ветер стих. Сон освежил Виктора Алексеевича, и он решил идти к лагерю. Чувствовал он себя сравнительно бодро, только мучила жажда.
      Вскоре стало совсем темно. Зоолог шел все вперед, но часа через два уже так устал, что пришлось лечь и долго отдыхать, глядя в беззвездное небо. Потом снова шел. И вдруг ему показалось, что он идет не в ту сторону.
      «Надо ждать утра, — решил он, устало ложась на песок, — еще уйдешь не туда, куда нужно». Песок был теплый. Селевин расстянулся на нем как на постели, и сразу уснул. На этот раз не чувствовалось холода, хотя ночь была не теплее прошедшей.
      Проснулся Селевин, когда солнце поднялось высоко и стало припекать. Опираясь на ружье, он взобрался на бархан. В голове шумело, пить уже не хотелось. Во рту все слиплось, язык распух. К его удивлению, километрах в двух или в трех на кусте тамариска белел конский череп.
      «Как же так, — подумал Виктор Алексеевич, — ведь я шел почти до полуночи и так мало прошел!». Зоолог взглянул на солнце. Оно всходило почему-то справа от него. Догадка внезапно озарила затуманенную голову: ночью он кружился вокруг куста с черепом и теперь был еще на несколько километров дальше от лагеря, чем вчера.
      «Так безрассудно расстрачивать свои силы может только сумасшедший!» с досадой подумал Селевин, направляясь к кусту с черепом. Он то и дело ложился на песок, переходы делались все короче, а «лежки» продолжительней. В то время, когда отдыхал под барханом, он вдруг увидел, что на куст с черепом села какая-то птица. До куста оставалось не больше полукилометра, когда стало хорошо видно, что это голубь.
      «Откуда здесь, за десятки километров от воды, птица?» — размышлял Селевин, поглядывая на куст, где рядом с белой была теперь маленькая серая точка.
      Голубь вспорхнул и улетел за бархан. Зоолог знал, что голуби гнездятся в пустыне в колодцах.
      «А что если там колодец? Как это я вечером не догадался, может быть, череп нарочно повешен на куст как указатель?!»
      Он встал и направился к черепу. Ноги плохо слушались. Два раза Виктор Алексеевич падал. Перед глазами вертелись разноцветные круги. Чем выше поднималось солнце, тем делалось жарче. Но сознание, что, может быть, совсем близко есть вода, придавало силы.
      Вот и куст с черепом. Еще несколько шагов и зоолог увидел между барханами колодец.
      Как безумный бросился он к нему и заглянул вниз. Из темной глубины пахнуло сыростью и холодом. Селевин выхватил из сумки патрон и бросил его в колодец, жадно прислушиваясь. Вскоре раздался всплеск. Значит, есть вода! Он спасен.
      Виктор Алексеевич сел на край колодца, блаженно улыбаясь. Он жалел только об одном: как он вчера не догадался поискать колодца?!
      Но чем достать воду?
      Тут же был найден выход. Зоолог снял верхнюю рубашку, охотничьим ножом изрезал ее на ленты и связал их. К концу длинной ленты привязал другую рубашку, завязав в рукав пару заряженных патронов для тяжести и с замиранием сердца начал спускать все это в колодец. Вот послышался слабый всплеск. Немного обождав, чтобы рубашка намокла, потянул ее вверх. Звуки падающих капель привели его в трепет. Он начал быстро перебирать самодельную веревку и, вот, наконец, показалась рубашка. Одним рывком зоолог схватил ее и стал выжимать живительную влагу себе на лицо.
      Но как только первые капли попали в рот, отчаяние охватило Селевина: вода была горько-соленая и тухлая, не пригодная для питья…
      Виктор Алексеевич упал лицом на песок и впал в забытье, перешедшее в тяжелый, наполненный кошмарами, сон.
      Проснулся Селевин от какого-то звука. Совсем низко над головой с мелодичным криком пролетали стайки пустынных рябков — бульдуруков. Птицы летели в сторону реки. Промчаться по воздуху несколько десятков километров до водопоя им ничего не стоило.
      «Через час они полетят обратно, и у каждого в зобу будет почти по стакану воды, — соображал зоолог, — хорошо, что я не бросил ружье!»
      Зарядив ружье, он спрятался за куст и стал ждать. Не прошло и часу, как вернулась первая стайка. Бульдуруки пронеслись справа от колодца, вне досягаемости выстрела. Вслед за первой показалась вторая стайка. Они пролетели значительно левее. Но вот прямо на колодец мчится большая стая. Она должна пролететь над самой головой.
      Зоолог вскинул ружье, прицелился, но руки у него тряслись. Ни выстрел навстречу стае, ни второй — в угон — не сбили ни одной птицы.
      Виктор Алексеевич растерянно опустил ружье. На горизонте показалось еще несколько стай бульдуруков. Они быстро приближались.
      Зоолог поспешно перезарядил ружье и снова выстрелил. Два бульдурука упали на песок. Почти два стакана воды были наградой за удачный выстрел. Вода освежила. Виктор Алексеевич расстрелял все патроны — более десятка бульдуруков сделались его добычей. Как только напился, сразу захотелось есть. Он оглянулся по сторонам. За колодцем росли кусты тамариска и саксаула.
      «Если бы у меня были спички, я мог бы развести костер и изжарить бульдуруков! А дымом привлек бы к себе разыскивающих. Проклятый верблюд унес рюкзак!..»
      Недалеко виднелось чье-то гнездо. Оно походило на сорочье, только поменьше размером.
      «Наверно, это гнездо саксаульной сойки, — подумал Виктор Алексеевич, — нет ли в нем яиц или птенцов?». Любознательность ученого оказалась сильнее всех невзгод. Он побрел к гнезду, тяжело опираясь на ружье.
      И в самом деле, это было заброшенное гнездо саксаульной сойки, редчайшей птицы пустыни. Нигде поблизости не было видно хозяйки гнезда, «птицы-иноходца». Так зовут сойку казахи за то, что она быстро бегает по пескам.
      Виктор Алексеевич не без труда снял гнездо и принес его к колодцу. Силы оставили его и он более часа сидел на песке.
      — Увезем гнездо в город. Ведь их нет ни в одном музее! — сказал он громко и тут же поймал себя на том, что говорит это обращаясь к студенту Борису, который, как ему показалось, стоит у него за спиной…
      «Кажется, я начинаю бредить!» — испуганно подумал Виктор Алексеевич. Он с трудом встал, поднялся на бархан и просидел на нем до вечера, глядя в сторону лагеря.
      «Почему же до сих пор меня не могут найти? Верблюд, конечно, пролежал всю ночь где-либо на дороге к лагерю, а утром, не спеша, пошел дальше, пощипывая колючки. Он мог придти в лагерь совсем не с той стороны, где он оставил своего всадника. Ветер замел следы верблюда, и поиски, наверно, ведутся в другой стороне».
      От этих размышлений стало еще тяжелее. Солнце село, Виктор Алексеевич спустился с бархана и улегся на песок около колодца. Наступала третья ночь.
      Когда стемнело, жгучие укусы комаров привели в себя зоолога. С каждой минутой комаров становилось все больше. Вскоре они тучей гудели над ним, и он едва успевал отмахиваться.
      Виктор Алексеевич припомнил, что в пустыне комары выводятся в колодцах. Теперь он мог убедиться в этом. Единственное спасение — это закопаться в песок.
      С огромным трудом вырыл он руками продолговатую ямку, лег в нее и засыпал себя песком, положив на лицо рубашку. Но уснуть не мог. Слой песка давил, лежать под этим одеялом было невозможно. К счастью Виктора Алексеевича, сделалось холоднее, и комары постепенно исчезли. Он выбрался из ямы и пролежал всю ночь на песке, трясясь от холода.
      Поднялось солнце, стало теплее, но безразличие ко всему и сильнейшая слабость не позволяла Селевину подняться, и он лежал на песке около колодца, там, где лег с вечера.
      «Но как же комары могут выводиться в колодце с тухлой, горько-соленой водой? — возникла мысль. — Конечно, где-то здесь, недалеко, есть еще колодец, с пресной водой. Надо встать и поискать его… обязательно, только вот не хочется вставать…» Согревшись, он задремал.
      Очнулся Селевин оттого, что ему показалось, будто где-то недалеко выстрелили из пушки. Дул ветер. Грозовые тучи неслись над барханами. Раскат грома раздался совсем близко над головой.
      «Гроза в пустыне летом, — вяло подумал зоолог, — редко кончается дождем. Водяные капли испаряются раньше, чем долетят до земли…»
      Вдруг рядом послышался шорох. Резким движением Селевин повернул голову: совсем близко стоял огромный гриф и жадно смотрел ему в лицо. Мурашки пробежали по спине, напряжением всех сил он поднялся со своего песчаного ложа. Гриф сделал несколько неуклюжих прыжков и отлетел. Еще два грифа поднялись с соседних барханов.
      — Рано, проклятые, я еще жив! — прохрипел им вслед Селевин, на четвереньках взбираясь на бархан.
      Там лежали его ружье и сумка. Он посмотрел в сторону лагеря. Только оттуда могло прийти спасение. Но впереди высились одни барханы, уходящие в бесконечную даль.
      Удар грома опять пронесся над пустыней.
      Селевин глянул в сторону — и вдруг дикая радость охватила его: невдалеке ехал проводник, ведя на поводу второго верблюда. И тотчас радость сменилась испугом: проводник удалялся от него.
      Виктор Алексеевич хрипло крикнул, но вряд ли его было слышно на расстоянии десяти шагов.
      А проводник тем временем скрылся за барханом и появился уже значительно дальше.
      Зоолог высыпал на песок стреляные патроны и беспомощно рылся в них. Он вспомнил, что в кармане у него есть два патрона, которые он завязывал в рукав для тяжести, опуская рубашку в колодец. С трудом загнал он распухшие гильзы в стволы.
      Проводник снова скрылся за барханом. Его долго не было видно. Когда он снова показался, Виктор Алексеевич взвел курки. Нельзя было медлить ни секунды. Сейчас проводник опять скроется за барханами и, быть может, навсегда.
      Селевин поднял ружье и нажал спуск. Раздался слабый щелчок осечки: патрон отсырел в воде. Не помня себя от отчаяния, он нажал второй спуск. Грянул выстрел, одновременно с последним раскатом грома. Проводник не расслышал выстрела из-за грома… и скрылся за барханами.
      В глазах потемнело и Виктор Алексеевич упал, потеряв сознание.
      …Очнулся он от воды, которая лилась ему на лицо. Над ним склонился Даукен с кружкой в руках.
      Как потом оказалось, проводник поднялся на высокий бархан, чтобы еще раз осмотреться кругом. Вдали он заметил что-то черное. Это заставило его повернуть назад.
      — Нашли ящера? — первое, о чем спросил Селевин, придя в себя.
      — Нет еще, вас ищем.
      — Не трать воду зря! — прохрипел Селевин, глотая живительную влагу.
      — Воды здесь сколько угодно. Вон за тем барханом колодец!
 
      Скелета ящера экспедиции Селевина так и не удалось найти.

      От карсакпайских колхозников экспедиция поехала через пустыню к югу, на Сузак.
      На вторые сутки к вечеру на ровной долине, утомляющей глаз своим однообразием, показалась какая-то точка.
      — Что это такое, Даукен? — спросил кто-то.
      — Это единственное дерево в Бетпаке, джангызджиде.
      Раньше казахи чтили его как святое. Поэтому его никто не трогал.
      Машина остановилась в тени под деревом. Высота его превышала пяти метров. На ветвях было множество гнезд перелетных индийских воробьев.
      Все участники экспедиции с удивлением рассматривали дерево, у которого нижние листья были узкие, как у ивы, а верхние — круглые, как у осины.
      Это дерево называется турангой. Туранга — единственное дерево с листьями, которое может расти на солончаках и сыпучих песках. Даже если грунтовая вода находится на глубине десяти метров, мощные корни туранги доходят до нее. Листья этого дерева не вянут даже в самую сильную жару. Через них туранга испаряет так много воды, что увлажняет воздух. В будущем она должна сделаться здесь основной древесной породой.
      Под деревом решили заночевать. Всюду виднелись остатки костров. Рядом был неглубокий колодец с хорошей водой.
      Осенью темнеет рано, и после ужина все улеглись отдыхать. В темноте было странно слышать шум листьев от ночного ветерка. За лето от этого звука отвыкли. Костер из тамариска и саксаула причудливо освещал ствол дерева и нижние части ветвей.
      Наступили холодные октябрьские дни. В Бетпак-Дале рано начинаются заморозки. Уже в конце сентября бывали дни, когда в чайниках вода покрывалась тонким ледком.
      Однажды на рассвете Даукен ушел на охоту. Он сказал, что вернется рано и не задержит с отъездом. Действительно, к завтраку Даукен пришел с убитой сайгой на плечах. Он бросил добычу на землю. Все обратили внимание на его смущенный и растерянный вид.
      — Селебе, — робко сказал Даукен. — Я встретил этого ак-букена недалеко от лагеря. Он лежал. Я подкрался на выстрел, но присмотрелся и понял, что сайгак мертв. Я подошел к нему. Он был еще теплый — только что подох. И вот, Селебе, до сего времени я не пойму, кто его убил. Сайгак совсем здоров, сыт. На нем нигде нет раны, даже укуса. Его не рвало, и навоз у него был хороший. Несколько километров я прошел по его следу взад и вперед, торопясь, потому что знал: вы ждете меня. Но всюду его следы показывали, что самец шел спокойным шагом. Ему никто не угрожал. Он упал как подкошенный и сразу сдох. Что с ним случилось? Я не могу понять и поэтому принес его тебе. Ты ученый. Скажи…
      Селевин внимательно осмотрел труп. В самом деле, Даукен прав. Сайгак был хорошо упитан и не имел на шкуре даже царапинки.
      — Такая внезапная смерть могла произойти скорее всего от остановки сердца, — задумчиво сказал молодой ученый.
      — Возможно, сайгак сильно испугался. Подобные случаи известны с птицами, когда они погибают при внезапном сильном испуге. Даукен, дай твой нож, я вскрою грудь сайгаку.
      Даукен протянул большой охотничий нож, острый, как бритва, и сказал:
      — Но, Селебе, сайгак упал как подкошенный, идя спокойным шагом, словно его сразила молния или пуля. Он сделал бы хоть один прыжок, если бы испугался.
      Селевин не отвечал. Он осторожно разрезал грудь сайгака, обнажил его сердце, стал пристально что-то разглядывать и нашел в сердце сайгака крошечное острое семя.
      Все молча наблюдали. Даукен, сидя на корточках, смотрел прямо в лицо Селевина, как бы читая на нем результаты исследований.
      — Друзья! — воскликнул наконец Селевин, вставая. — Причина гибели сайгака установлена! Это редчайший случай. Смотрите. Семя ковыля! Оно впилось в сердце сайгака!
      В самом деле, это было так. Семена ковыля разносятся ветром, благодаря длинной летучке, которой они снабжены. Упав на землю, семечко втыкается в нее своим острым носиком. Ветер качает вправо и влево длинную летучку, а семечко ввинчивается в землю. Этому помогают и твердые волоски, которые прижаты к основанию летучки. Действуя наподобие рычагов, они толкают вниз семя при каждом покачивании летучки. Флюгер на крыше при ветре с востока показывает не только на запад, но дает и короткие отклонения к югу и северу. Так и с летучкой ковыля над землей: она тоже совершает колебательные движения и ввинчивает семя в землю.
      Это еще не все. Стержень летучки ковыля скручен винтом, как штопор, и чувствителен к изменению температуры и влажности. Когда перистая летучка зацепится за траву и оторвется, семя начинает гнать глубже этот «винт». На утренней заре выпадает роса и делается сыро: «винт» распрямляется и толкает семя вглубь. Днем в жару «винт» скручивается, но твердые волоски упираются в землю и не дают возможности «винту» вытягивать семя вверх. Так постепенно семечко входит в почву.
      Таким же образом семечко просверлило грудь сайгака. Часты случаи гибели овец, которым семечко попадает в ухо. А в одном из совхозов около Ташкента ветеринары установили случай внезапной гибели овцы от того, что семечко ковыля ввинтилось овце в сердце. Об этом редком случае было напечатано в журнале. И вот теперь такой же случай, но только с диким животным.
      Сердце сайгака осторожно вырезали и вместе с торчащим из него семечком ковыля опустили в банку с формалином. Когда все было кончено, старый следопыт встал.
      — Спасибо, Селебе, ты своим объяснением убедил меня в том, что чертей нет на свете!
      — При чем же тут черти, Даукен? — воскликнул удивленный Селевин.
      — Когда я понял, что не могу объяснить, почему сайгак сдох, то подумал: наверное чёрт сидит рядом в норе и смеется над старым мергеном, который поверил ученым, что чертей нет. Я со страхом нес в лагерь сайгака: все казалось, что сзади кто-то идет за мной на мохнатых лапках. Но я пересилил свой страх и шел не оглядываясь… теперь я думаю, что чертей действительно нет на свете.