- Помимо "откровений", как ты выразился, существует график движения за тот день, когда был убит Лизунов. Согласно ему, я опросил водителей. Что касается остальных двух дней... Гладков уверяет, будто не помнит, как именно и с кем их провел. Он не помнит. Но зато запомнили его! Члены секты "Свидетели Иеговы"...
      - Он еще и сектант ко всему прочему?!
      - Да нет, - отмахнулся, поморщившись, Звонарев. - Они в тот день ходили по домам, лапшу на уши вешали. Я разыскал и парня, и девчонку. Милые молодые люди, но в мозгах - хуже, чем на городской свалке. Но это к делу не относится. Вообщем, почему они запомнили Гладкова? Потому что подняли его с постели. Он был заспанный и никакой. Если верить им, "совершенно не готовый к восприятию истинного слова Божьего". По словам Гладкова, он плохо спит ночами, часто кошмары мучают...
      - Не удивительно, - вставил Жарков.
      - Он по ночам предпочитает читать. А днем, если не на смене отсыпаться. Одним словом, иеговисты попытались ему втюхать свое учение, но он, как говорится, был не в форме. При желании мог бы, конечно, как Мальбрук, успеть оклематься, одеться, собраться и, пылая праведным гневом, отправиться "в поход". Но психиатрическая экспертиза подтвердила его вменяемость. И, заметь, проводили ее не только приморские психиатры. А теперь слушай, что получается: нормальный человек, проспавший полдня, поднятый с постели членами "Свидетелей Иеговы", находясь в здравом рассудке и твердой памяти, вдруг ни с того, ни с сего, срывается из дома, несется к черту на кулички, чтобы перерезать глотку представителю Приморской горадминистрации. По-моему, это круто даже для Стивена Кинга.
      - Так к преступлениям не готовятся, - согласился Михаил. - Это, если исходить из его вменяемости. Кстати, а что он говорит по поводу причин, толкнувших его на убийства?
      Звонарев неопределенно пожал плечами:
      - Да ничего не говорит. Определенный процент неприязни к жертвам в его показаниях присутствует. Но об испепеляющей ненависти и злобной мстительности говорить вряд ли уместно. Обыкновенное отношение простого смертного к представителям властных структур. Между нами говоря, не самым лучшим. Как у всех - ругаем, злимся, порой, проклинаем, но миримся, исходя из принципа: а куда денешься?
      Жарков задумчиво потер подбородок и вдруг в упор взглянул на Звонарева:
      - Юра, а зачем ты все это рассказал?
      - Ну, во-первых, сам просил "не томить", а, во-вторых, как говорится, достаточно и, во-первых. Но если серьезно, мне интересно, какой ты сделаешь вывод.
      - Юра, здесь может быть только один вывод. - Жарков подобрался: - Мы вытянули пустышку. Интересную, занятную, но все-таки пустышку.
      - И это значит?
      - Это значит, что Жрец до сих пор на свободе...
      - ... И надо ждать новых трупов, - безжалостно закончил Звонарев.
      - Да-а, - протянул, усмехаясь, Жарков. - Война - фигня, главное маневры. Опять, черт возьми, маневры! Столько работы и все - псу под хвост. Звонарев, прости меня, но ты скотина... Целеустремленная, талантливая, но все-равно - скотина. А я, как дурак, через столько границ вез тебе баварское, - разочаровано вздохнул Миша, грустно улыбаясь. - И кусочек грудинки копченной. Настоящей, бюргерской...
      В этот момент на столе Звонарева резко зазвонил телефон. Оперы вздрогнули и, не сговариваясь, вполголоса крепко выругались.
      - Кажется, началось, - напряженным голосом заметил Жарков.
      - А вот тут, ты, Миша, ошибаешься, - поправил друга Звонарев и поднял трубку...
      Она медленно провела рукой вдоль плотного листа бумаги. На миг рука, смуглая и изящная, замерла над фрагментом рисунка. Острый луч солнца ярким мотыльком завис над рукой, а затем плавно осел и раплавился в тонком ободке обручального кольца. По лицу слабым дуновением ветра скользнула мягкая, мимолетная улыбка.
      - Это рисовал Валера Гладков, - более убедительно, чем вопросительно, проговорила Аглая.
      Присутствующие в комнате Михаил Петрович Панкратов, начальник отдела службы безопасности Приморска и его заместитель Виталий Степанович Романенко, обменялись быстрыми взглядами, в которых помимо удивления, читалось явное восхищение.
      - Аглая Сергеевна, - обратился к ней Романенко, - вы могли бы пояснить свой принцип угадывания?
      - Это, скорее, узнавание, - поправила она. - Когда человек занят творчеством или иной формой созидания, предмет, который он использует в качестве приложения своих сил, впитывает его душу. Впрочем, процесс разрушения протекает по сходной схеме.
      - Вы могли бы отличить, скажем, по рисунку одного человека от другого? - подавшись вперед, заинтересованно спросил Панкратов.
      - Конечно! - удивившись, воскликнула Аглая. - Это тоже, что рисунок ушной раковины или отпечатки пальцев. Если мы, люди, имеем столько отличий в физиологическом плане, то, представьте, как отличаются внутренние миры или то, что мы привыкли именовать душой.
      Физиология нашего организма в большей степени зависит все-таки от наследственности. Это заложено природой, как необходимость борьбы данного индивидума за сохранение жизнеспособности рода. Что касается души, в этом случае огромную роль, помимо наследственности, играют воспитание, среда, индивидуальное восприятие человеком окружающего пространства, его ощущение времени и себя в нем. Но это настолько долгий и трудный процесс, что постигнуть его в полном объеме вряд ли людям когда-нибудь удастся.
      - Как вам удалось с первого раза определить, что картина написана именно Гладковым? - настаивал Романенко.
      Аглая вздохнула и неодобрительно покачала головой:
      - Виталий Степанович, я понимаю, вам очень хочется, как бы это помягче выразиться, поставить меня "на довольствие" в вашем ведомстве. Поверьте, я всегда с уважением относилась к людям, профессии которых изначально несут в себе функции щита и... меча - одно без другого вряд ли возможно. Повторяю, с уважением, но не стоит его путать с пониманием и согласием. Это разные вещи. Со стороны вашего ведомства или, если вас это не дискредитирует, - в ее голосе послышалась ирония, - со стороны ваших предшественников, я имею в виду Комитет госбезопасности, были неоднократные попытки склонить меня к сотрудничеству. И вам должно быть известно, что они не удались. Я ничего не имею против нынешнего статуса местности, в которой, в силу независящих от меня обстоятельств, в данный момент проживаю. Но моей родиной навсегда останется Советский Союз, правоприемницей которого принято считать Россию. Вы можете дать гарантию, что никогда не возникнет ситуация, в которой мои способности будут использованы ей во вред? И еще, вы смогли бы отказаться от собственных родителей?
      - Я понял, что вы хотите сказать, - с нотками раздражения заметил Панкратов. - Но стоит ли жалеть родителей, в свою очередь, отказавшихся от собственных детей?
      Это был удар ниже пояса и, говоря так, Михаил Петрович испытывал к себе не лучшие чувства, понимая, что подобные вопросы относятся больше ко временам святой инквизиции, у которой, как известно, ничего святого и не было, нежели к более просвещенному двадцатому веку. Но Панкратову в данном случае была предоставлена индульгенция и на куда более иезуитскую линию поведения во время очередной беседы с Аглаей Сергеевной Ланг-Осеневой. Дело в том, что ее способностями заинтересовались в определенных кругах.
      На первый взгляд, "определенные круги", как принято их называть, не имели обличья, не склонялись по падежам и многим представлялись неким аморфным соединением, без признаков жизни, видимых и осязаемых форм, без цвета и вкуса. Зато они обладали стойким и особым запахом. Это был запах денег. И не просто денег, а очень больших. Тех самых, которых простой смертный в течение жизни не только не в состоянии заработать, но и представить. И дело не в количестве нулей, эскортирующих стройные ряды идущих впереди цифирек и не в том неподдающемся воображению многообразии, что можно приобрести на эти деньги. Дело в том, что их никто и никогда не держал в руках. Порой кажется, таких денег попросту не существует, а упоминание о них - лишь отзвук, похожий на отсвет далекой, погасшей звезды. И все-таки они есть. Ибо не будь их, откуда бы тогда взяться такому количеству продажных людей?..
      Сейчас Панкратов и Романенко пытались купить Аглаю. У них был четкий приказ использовать все имевшиеся в распоряжении средства, чтобы заставить ее согласиться работать на людей, привыкших дышать запахом больших денег.
      Услышав последний вопрос и уловив в нем двусмысленность, Аглая, против ожидания, не обиделась, а рассмеялась:
      - Михаил Петрович, не пытайтесь интеллигентно шваркнуть меня мордой об стол. Я спокойно отношусь к мысли, что являюсь подкидышем. Смысл в том, как воспринимать себя в данном качестве. У большинства людей при слове "подкинуть" мысленно возникает ассоциативный ряд, в котором доминантой будут картинки с "изображением" кого- или чего-либо, подбрасываемого вверх. Вот с этой мыслью Тихомировы меня и воспитали: слепой ребенок, подброшенный не "под", а - "над" и призванный в мир видеть то, чего не могут другие. Видите, как просто перекроить и придать новизну годами ношенному мировоззрению, если с самого рождения правильно расставить акценты. Так что не пытайтесь достать меня с этого краю, на ваш взгляд, наиболее уязвимого. И не пытайтесь шантажировать. - Она помолчала, сделав выразительную паузу. - Вы ведь поняли, что Гладков не является тем человеком, ради поимки которого было приложено столько усилий. Поймите, Михаил Петрович, рано или поздно, но кто-то еще внимательно вникнет в материалы дела. Начнет, как я, соспоставлять, анализировать отдельные детали и факты, обязательно отмечая в них массу несоответствий. Вы держите невиновного человека. Кстати, энергетика его картин лишний раз подтверждает, что он не является убийцей. В них присутствуют смятение и страх, но они вызваны не ожиданием возмездия, а совсем иными причинами.
      - Вы способны в них разобраться и назвать? - недоверчиво спросил Романенко.
      - Почему нет? - пожала плечами Аглая. - Это, конечно, не просто, но и не очень сложно. Хотя какой-то процент ошибки будет присутствовать. Вы, к слову, можете его потом высчитать, сопоставив мой психологический рисунок с теми объяснениями, которые даст Гладков. Если захочет, естественно.
      - Может и не захотеть? - усмехнулся Панкратов.
      - Вполне, - убежденно ответила Аглая.
      Она хотела добавить еще что-то, но вовремя спохватилась, однако ее заминка не укрылась от внимания сотрудников службы безопасности.
      - Аглая Сергеевна, я не стану апеллировать к вашей гражданской совести... - начал было Панкратов.
      - Что так? Или вы считаете, что я - нечто среднее между Робокопом и Терминатором и мне абсолютно чужды общественные интересы? - перебила она его, мило улыбаясь.
      Панкратов замолчал, смущенный и сбитый с толку. Он никак не ожидал столь откровенного выпада с ее стороны. Наступила неловкая пауза...
      Это была их четвертая встреча и каждый раз он готовился к ней с чувством заранее предопределенного провала. Ни ему, ни Романенко никак не удавалось найти верный тон или направление в разговоре. Он не склонен был верить в ее неподдающуюся разгадке исключительность. Панкратов считал, что все, что имеет место быть и происходить в этом мире, поддается логическому объяснению и имеет математическую формулу. Любое явление, как и любого человека, можно просчитать с помощью науки.
      Но эта женщина, от встречи к встрече, все больше интересовала и интриговала его. Ее вопросы и ответы, порой, ставили в тупик, иногда приводили в бешенство и ярость, а временами вызывали острое и пронзительное чувство печали, редко - радости и торжества. И где-то в самой глубине души он ощущал ее власть над собой и несомненное превосходство, со страхом, в котором боялся себе признаться, убеждаясь, что в этом матиматически просчитанном мире, с его веками накопленным опытом научных знаний и аксиом, присутствует еще нечто, необъяснимое никакой логикой и научными формулировками.
      Панкратов являлся далеко не новичком в своем деле, имел богатый опыт работы, приобретенный в советсткие времена. Будучи прекрасным аналитиком, он в той же степени был и хорошим практиком. Михаил Петрович мог бы многое поведать о природе человека, а также о "сюрпризах", на которые в определенных обстоятельствах он способнен. Однако то, что демонстрировала Аглая Осенева, не имело, похоже, никакого отношения к физиологии человека. Она являлась частицей совершенно иного мира, напрямую связанного с колоссальной энергией космоса, двояко притягивающего к себе - как страхом, неизвестностью, так и открывающимися, поистине запредельными, возможностями. Мира, где человеческая мысль превращалась в материально осязаемые предметы и объекты, визуально отслеживаемые поступки и явления. И это был, наверное, самый могущественный из миров, с которым когда-либо приходилось сталкиваться человечеству.
      Без особого напряжения Панкратов мог бы вызвать в памяти имена людей, в той или иной степени причастных к данному миру и способных, как входить в него, так и возвращаться. Их было немного и почти все они находились под неусыпным контролем спецслужб. В принципе, ничего в этом предосудительного не было, если учитывать, что люди эти могли творить чудеса, а оставить их вне поля зрения - значило бы со временем сделать чудеса уделом, если не миллионов, то сотен тысяч, что само по себе уже явилось бы причиной сотен и тысяч "внештатных ситуаций". И те, кто работал в спецслужбах, слишком хорошо знали разницу между безобидными чудачествами и истинными чудесами. Творцов первых не составляло труда вовремя "ограничить и изолировать". Со вторыми часто возникали проблемы, решать которые, к сожалению, нередко приходилось радикально, как это ни прискорбно и печально, ибо при подобном финале разгадка чудотворцев безнадежно ускользала, вновь на долгие годы оставаясь неразрешенной.
      Панкратов интуитивно чувствовал, что проигрывает Осеневой. Из факта проигрыша само собой разумеющимися вытекали следующие два: отставка и пенсия. В случае неудачи "привлечь Ланг на нашу сторону", люди, представляющие "нашу сторону", недвусмысленно дали понять Михаилу Петровичу, что вряд ли оставят ему даже такую малость, как тихая и мирная пенсионная пора. Слишком многое поставлено на карту. Приближались президенские выборы и, как водится, наступало время тотальной "промывки мозгов" населения. Способности Аглаи не только превосходили возможности всех известных до сего времени пиаровских технологий, но и значительно опережали их.
      Все это прекрасно понимали сидевшие в кабинете Панкратов и Романенко. Несмотря на неоднократные утверждения руководителей спецслужб о непричастности их ведомств к большой политике, мало у кого оставалось сомнений об их действительной роли в той самой "большой политике". В конце концов, к какому бы ведомству не принадлежал человек, он всего лишь просто человек, со своими привычками, слабостями, привязанностями, пороками и достоинствами, умело и искусно манипулируя которыми при желании всегда можно заставить его сделать то, чего он, порой, и сам от себя не ожидает. Человек - явление общественное и вне его он существовать не может, а, следовательно, был есть и останется не сам по себе, а принадлежностью, частицей какого-либо социального клана, в свою очередь, являющегося выразителем тех или иных общественно-политических и общественно-экономических тенденций.
      Михаил Петрович Панкратов и Виталий Степанович Романенко принадлежали к одному из влиятельных кланов в стране. Это, впрочем, и неудивительно, ибо сотрудники спецслужб просто по определению не могут принадлежать к "самому слабому звену". Скажем так, данный клан поддерживал существующего президента и первоочередной задачей считал для себя во что бы то ни стало протащить его на второй срок. Вот ради этого в войну кланов и "большую политику" и пытались втянуть Аглаю - обладательницу уникальных способностей, а в обычной жизни - любимую женщину журналиста Димки Осенева.
      Ей же не нужны были ни войны таинственных кланов, ни "большая политика", ни предстоящие через несколько месяцев выборы очередного главаря нации. Ей хотелось нормальной жизни, при которой можно быть любимой, рожать и воспитывать детей, просыпаться со словами благодарности к тихому и уютному дому, засыпать на руке любимого мужчины, радоваться всем временам года, ощущать рядом загадочный, непредсказуемый мир растений и животных, принимать друзей и помогать по мере сил родителям. Казалось бы, ничего сложного и сверхъестественного, но, мой Бог, как много сил уходит у человека на воплощение этого в жизнь!
      Затянувшуюся паузу решился нарушить Романенко.
      - Аглая Сергеевна, - примирительно обратился он к ней, - поверьте, никто не собирается против воли привлекать вас, как вы выразились, "к сотрудничеству". Но мы хотели бы иметь гарантии, что ваши способности не будут однажды использованы против "местности, где вам, в силу обстоятельств, независящих от вас, приходится проживать", - не удержался он от колкости.
      Аглая нервно сжала пальцы рук и покраснела от досады.
      - Виталий Степанович, по-моему, вы несколько преувеличиваете мои способности, - холодно проговорила она. - В противном случае, меня надо бы посадить на цепь в подземелье, с прочными запорами и толстыми стенами. Чтобы я, чего доброго, не вылетела в трубу и не натворила неисчислимых бед.
      По лицам сотрудников службы безопасности промелькнули кислые улыбки.
      - Аглая Сергеевна, - обоатился к ней Панкратов, - возможно вам будет не безинтересно узнать, что в случае согласия ваш гонорар увеличится втрое.
      При этих словах она закаменела: черты лица обострились, со щек мгновенно оплыл румянец, уступив место прозрачно-восковой бледности. Она порывисто поднялась и решительно проговорила:
      - Простите, но наши встречи раз от раза приобретают все более бессмысленный характер. Михаил Петрович, со своей стороны, могу пообещать вам, что когда я решу нанести вред "местности, в которой проживаю", вы узнаете об этом первым. Или ваше ведомство, если для вас так привычнее. А сейчас позвольте мне вернуться домой.
      Панкратов и Романенко в полном молчании проводили ее до двери. Холодно попрощавщись и посадив Аглаю в машину, они вернулись в кабинет.
      - Что дальше? - без особого энтузиазма спросил Панкратов.
      - Есть новости по "делу Гладкова", - напряженным голосом заметил Романенко. - На имя Кривцова поступил рапорт, в котором излагаются ошибки в оперативно-розыскных мероприятиях.
      - Кто? - коротко бросил Панкратов.
      - Звонарев.
      Михаил Петрович тяжело вздохнул, сосредоточенно размышляя. На этот счет тоже имелись недвусмысленные инструкции. Хотя, откровенно говоря, выполнять их у него не было никакого желания. Но люди, эти инструкции разрабатывавшие, руководствовались прежде всего высшими интересами "определенных кругов". Из чего естественным образом вытекало, что интересы и жизнь простых смертных не имели ровным счетом никакого значения.
      "... Рано или поздно, но кто-то еще вникнет в материалы дела и найдет в них массу несоответствий, - вспомнились Панкратову слова Аглаи. Получилось, что рано. Слишком рано... Стоило только копнуть и сразу стало понятно, что Гладков не имеет к преступлениям никакого отношения. Но отпустить его, значило бы лишить себя серьезного козыря в переговорах с Осеневой. Маньяк этот, как по заказу объявился. Очень кстати, - подумал Михаил Петрович, но тут же мысленно себя одернул. - Заигрались, господин полковник! - Кстати, не кстати, а теперь еще и Звонарев, тоже один из близких друзей этой безбашенной парочки Ланг-Осеневых. Кем из них пожертвовать?".
      - Кривцов ознакомился с рапортом?
      - Пока нет, - покачал головой Романенко. - Выехал в двухдневную командировку.
      - Значит, Звонарев, - задумчиво протянул Панкратов. - Жаль... Хороший оперативник. - И он пристально взглянул на коллегу.
      Романенко ответил ему понимающим, твердым взглядом, в котором не было и тени сомнений. Они много лет знали друг друга, прошли вместе одну школу выживания. Их нельзя было ничем удивить и в их отношении к существующему порядку вещей не было ничего личного. Они давно научились философски, без нервов, принимать действительность такой, какими были правила игры, придуманные и претворенные в жизнь задолго не только до их выбора, но и до рождения.
      Слишком через многое приходится перешагивать тем, кто имеет отношение к спецслужбам - таково зачастую мнение непосвященных. Но спецслужбы - лишь отражение глубинной природы человека, одной из ее составляющих. И можно только догадываться, через что с готовностью перешагивают простые обыватели или "среднестатистические граждане", чтобы насытить собственную, личную "природу". Но себе, как правило, мы прощаем - если не все, то многое, в котором нередко присутствует и самое настоящее убийство -тайное, скрытое, неотмщенное и безнаказанное. Ведь убить человека - это не обязательно лишить его жизни...
      ... Приближались выборы. Страна превращалась в портовую таверну, где ушлые и хитрые вербовщики под хмельные призывы агитировали неисправимо доверчивых обывателей пополнить ряды неисчеслимой армии, собиравшейся в очередной поход за "светлым будущим" под знамена с изображением призрачного Эльдорадо. В стане многочисленных военачальников царили разброд, хаос, интриги и ненависть. На трон главаря рассматривалось несколько кандидатур. И что совсем уж выглядело комично и гротескно - претендентов была ровно чертова дюжина - весьма символично для власть придержащих. А в это время...
      В маленьком, ничем не примечательном, превратившимся в странствующего нищего городке, затаился и ждал своего часа человек, чьи разум и душу полностью погребла под собой всемогущая власть зверя...
      Осенев в течение двадцати минут тщетно пытался уговорить Корнеева пойти на пресс-конференцию мэра в исполком.
      - Да пойми, Серега, не могу я разорваться! - нервничая, раздраженно выговаривал Дмитрий.
      - Пошли Павлова Юрку, - стойко сопротивлялся Сергей. - Дим, что угодно, честное слово, только не на эти рожи смотреть. У меня на них аллергия! Да и что нового может родить наш вечный попрошайка? О чем не спроси у него, ответ один: мол, поехал я, любимый, то в одну столицу, то в другую, просил столько-то, а дали - столько-то или и того не дали. Надоело эту галиматью слушать, ей-Богу! Почему другие города не шастают с протянутой рукой, а если и протянут, им что-нибудь да положат - на хлеб, чаек и сахарок. Мы же, как проклятые...
      Раньше Приморск давал пятьдесят процентов бюджета Крыма. А нынче мы "аппендикс". Но сдается мне, аппендикс - мягко сказано. Наша жизнь все больше начинает напоминать процессы, происходящие в органе, которым благополучно заканчивается желудочно-кишечный тракт, - тяжело вздохнув, заключил Корнеев.
      - Все сказал? - ехидно ухмыльнулся Осенев. - А теперь берешь ручку, блокнот, диктофон, фотоаппарат и... смело, товарищи в ногу! В исполком.
      Корнеев, кряхтя, нехотя стал выбираться из-за стола, негромко, но внятно, специально для Дмитрия, бурча под нос ругательства, непревзойденным виртуозом которых он слыл среди журналисткой братии Приморска. Причем, в его устах и интерпретации они вовсе не несли в себе что-либо неприличное и резкое для просвященного интеллигентного слуха.
      Поток слов, произносимых Корнеевым, решительно пресекла длинная трель телефонного звонка.
      - Похоже, междугородний. Из Иерусалима, - со скрытым злорадством высказался Осенев и, поднимая трубку, глядя на Сергея, голосом заправского школьного ябеды выдал: - Попался, Селезинька, сесясь я тете Альбине все ласкажю, как ты меня не слюсяися. Она миня стальсим назначиля. Вот! Слусяю вась, - кривя губы, состроив подобострастную рожу, проговорил он в трубку. Но услышав ответ, мгновенно подобрался, тем не менее продолжая сюсюкать: Миня зовут Ваницка, да, здеся, сисясь позову. Я? Син сотлудницы. - Осенев осторожно положил трубку на стол и закричал: - Дядя Дима, вась к тилифоню!
      Корнеев, вытаращив глаза, изумленно уставился на коллегу, забыв, казалось, даже о дыхании. Наконец, он судорожно перевел дух и шепотом спросил:
      - Димыч, может... это... врача? Ты, как, в порядке?
      Но тот лишь прыснул, отрицательно качая головой и, старательно напрягая голосовые связки, чтобы выглядело как можно грубее, проговорил, взявши вновь трубку телефона:
      - Слушаю, Осенев. Добрый день, Леонид Владимирович. Обязательно... Масса вопросов, но, боюсь, не все они вам понравятся. - Он вдруг засмеялся: - Ну, если вы обещаете... Даже так? С удовольствием! Хорошо, хорошо, буду обязательно.
      Дмитрий попрощался и медленно опустил трубку на рычаг. Потом резво подскочил на стуле и энергично потер руки, лукаво и озорно глянув на присмиревшего и ничего не понимающего Корнеева.
      - Иес! Как говорится, "к нам на утренний рассол прибыл аглицкий посол"! Догадался, кто звонил?
      - Пацюк? - ошеломленно спросил Сергей.
      Димка согласно кивнул:
      - Он, родимый. Но не сам факт, Серый, а то, что главарь администрации посетовал на прохладные отношения с "независимым изданием". К чему бы это, а?
      - Как говорил другой классик: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь.". Эхе-хе-хе-е... А для чего ты тут комедию ломал? оживился Корнеев.
      - Представь себе, поднимаю трубку и, не выходя из образа, выдаю: "Слусяю вась", а в ответ слышу: "Пацюк Леонид Владимирович. Это "Голос Приморска"?". Подумает, в редакции сплошные идиоты работают.
      - Димыч, вполне допускаю, он был бы не далек от истины, - засмеялся Сергей. - Как вспомню эпопею с Гладковым... Разве нормальные люди себя так ведут?
      - Как "так"? - удивленно спросил Дмитрий. - Подумаешь, поприкалывались немного, разомкнулись, похохмили.
      - Да-а, похохмили, так похохмили, - скептически перебил его Сергей. На пару с "Беркутом"...
      - Серега, кто же знал, что у ребят напряженка с чувством юмора? Зато как потом классно посидели и замирились. Баба Паша до сих пор все бутылки не вынесла. Говорит, если их сдать, можно квартиру однокомнатную купить.
      У нас у каждого свой долг, надо уважать его и относится с пониманием. А за "проходной"... оставаться просто людьми и не переносить служебные отношения на личные.
      - Полностью с тобой, Димыч, согласен. Чего, к сожалению, не могут сказать мои почки и ребра. Ладно, - махнул он рукой. - Я другое понял, Сергей блаженно расслабился на стуле, - диктофон и остальное берешь ты.
      - Се ля ви, - обреченно вздохнул Осенев, поднимаясь. - Не забудь к Машке заскочить. И передачку родителям сооруди. Чем, кстати, Юрик занят?
      - Насколько я понял, решил покопаться в донезалежном периоде прихватизации: кто, по чем и сколько нагреб.
      - Шею не свернет? - с сомнением и тревогой спросил Осенев.
      - Сам - вряд ли, а помочь запросто могут. В нашем городке каких только чудес не случается. К примеру, могли ли павшие в Великой Отечественной войне солдаты предположить, что на Аллее Героев лежать будут в "одном строю" с главарем бандитов, отдавшим город на откуп "новым хозяевам", которые не только окажутся под стать оккупантам, но еще и перещеголяют их?
      - Сережа, все это из разряда "кухонная полка". Есть книжная полка, есть полка, куда складывали фильмы. Но самая распространенная - кухонная. Чего только мы туда не кладем про запас, чтобы было чем "полакомиться" на досуге нашей загадочной душе. А на мой взгляд, так никакая она не загадочная, а загаженная, нами же. Знаешь, в чем наше кардинальное отличие от других наций? Мы критикуем власть только тогда, когда власть дает нам на это право. О-о-о! Тут нам равных нет! Только дай отмашку, кого хочешь - в канализацию спустим, праведным гневом своих сердец дотла спалим! Как говорит, пардон, моя Клавочка: "Хвалить - так до небес, ругать - так до усрачки". А до того - Боже спаси! Ни-и-из-з-зяяя. И пока это будет продолжаться, до тех пор могилы солдат Великой Отечественной будут зарастать травой, а в Аллеях Героев гнездиться мерзавцы и негодяи.
      - Господин Осенев, а какова, на ваш взгляд, роль отечественных СМИ в этом процессе? - прищурился Корнеев, глядя снисходительно на Осенева.
      - Наша? - удивился Димка. - Серега, не заставляй меня сомневаться в твоих аналитических способностях. - Наша профессия - вторая из древнейших после проституции. Тебе дословно разжевать или не маленький, сам поймешь? засмеялся Дмитрий, глядя на часы. - Мне пора.
      - Вилку взял на пресс-конфигурацию? - напутствовал его на прощание Корнеев.
      - А як же! Цельный комплект, - ухмыльнулся Осенев, прикрывая за собой дверь.
      После ухода Дмитрия, Сергей несколько минут просидел за столом, закнчивая статью. Поставив точку, зябко передернул плечами и поднялся. Подойдя к шифоньеру, достал с верхней полки свернутый в несколько раз свитер, накинул его на плечи и вернулся к столу. Разложив исписанные страницы, закурил и принялся править в окончательный вариант. Свитер приятно согревал плечи и спину. В кабинете стояла прозрачная, сказочно-хрустальная тишина, в которую терпко и пьяняще вливался из чуть приоткрытого окна настоянный на увядании и снах горький и печальный воздух поздней осени.
      На спине Корнеева, обтянутой накинутым свитером лицевой стороной к стене, устремив в нее хищный взгляд, мощно и победно раскинул сильные крылья кондор...
      От редакции до исполкома было недалеко и Дмитрий решил пройтись немного пешком. Погода последних чисел октября выдалась на редкость благоприятной, чего не скажешь о середине месяца.
      Непрерывные дожди, лившие, не переставая, всю неделю, превратили город в Атлантиду. Ущерб исчислялся несколькими десятками миллионов. Слава Богу, не в долларах, а в доморощенной валютке, что, впрочем, тоже оптимизма не добавляло. Шагая вдоль канала имени светоча и гения украинской поэзии Тараса Шевченко, Дмитрий с удовольствием рассматривал расцвеченный осенью парк и с отвращением - следы человеческой цивилизации. После слыхувшей воды чинно-прилизанный, ухоженный центр стал похож на задний двор комбината по переработке вторсырья: бумага, пластиковые бутылки, целлофановые пакеты, тряпки, трава, ветки, одноразовая посуда. Все это вперемежку с илом и грязью являлось не чем иным, как истинным лицом города - провинциального, захолустного, обнищавшего и, увы, порядком подрастерявшего навыки элементарной культуры и гигиены. Все попытки нынешнего мэра придать ему элегантный европейский вид восточнобережной Ривьеры утонули в коварстве природной стихии. Город здорово смахивал на неряшливого и недалекого простолюдина, которому по ошибке перед этим надели королевское платье. Одеть-то одели, забыв что к нему полагаются еще соответствующие манеры и воспитание.