ПЕРВЫЕ ВЫСТРЕЛЫ, НЕОЖИДАННО СМОЛКШИЕ

«Акульи дети» шли на редут цепью, но Живолуп крикнул что-то, они легли на землю и поползли на расстоянии тихого окрика один от другого. Так оцепляли они котиковые лежбища и алеутские жилища, обреченные на убийства и грабеж.

— Подползут и на «ура» бросятся, — сказал тревожно Македон Иванович. — Мы на Кавказе так чеченские аулы брали.

— Что ж, примем на грудь! — резко ответил Андрей.

— Начнем, благословясь! — поднял ружье капитан. — Вам первый выстрел, ангелуша.

Андрей выстрелил. Ползший на левом фланге бородач схватился за плечо и, повернувшись, быстро пополз обратно.

— Одним ружьем меньше! — крикнул Македон Иванович, тоже выстрелив. Он метил в Живолупа, бывшего в цепи кем-то вроде командира.

Креол испуганно дернул головой, но продолжал ползти и кричать. Капитан крякнул:

— Промах! Стара стала, слаба стала!

Из цепи тоже начали стрелять. Пули защелкали по палисаду. А с вала отвечали всего два ружья: широкоствольный «медвежатник» Македона Ивановича, громыхавший яростно и оглушительно, и магазинный штуцер Андрея, жаливший по-осиному, коварно и неожиданно, без лишнего шума. Но два эти ружья стоили десятка других. Вскоре от цепи отстали еще двое и потянулись в тыл. Один — волоча омертвевшую ногу, другой — придерживая перебитую руку.

Неожиданно выстрелы наступавших смолкли. Прекратилось и движение цепи. Удивленные Андрей и капитан опустили ружья. И вдруг крикнули разом:

— Отец Нарцисс!.. Отче преподобный!

Прямо на вооруженных людей шел монах. Развевались полы его ватного подрясника, монашеская скуфейка была мрачно надвинута на брови.

— Откуда он взялся? — захохотал обрадованно Македон Иванович. — С неба ангелы его спустили, что ли?

— Около пристани однолючная байдара стоит, — ответил Андрей, вглядываясь. — Он морем приплыл.

— А чего он, блаженный, на вражеские ружья лезет? — заволновался капитан. — Во время драки халву не раздают.

Монах прошел через цепь спокойно и равнодушно, как через кустарник и теперь понятно стало, что он идет не к редуту, а к берегу, где, немного отступя от полосы прибоя, стояла врытая в землю большая медная плита. На лицевой ее стороне, обращенной к океану, были рельефно отлиты герб России и слова: «Земля Российского владения». Еще Шелихов ставил их на аляскинских берегах, думая этим навеки утвердить здесь российскую власть.

— Невмочь отцу Нарциссу янкам герб российский отдать, — взволнованно сказал все понявший Македон Иванович

Отец Нарцисс, подойдя к плите, поплевал в ладони и, ухватившись за ее верх, начал раскачивать. Добросовестно врытая столетие назад, плита не поддавалась. Но монах не спешил. В движениях его была могучая уверенная сила. «Акульи дети», забыв о редуте, не обращая внимания на визгливые вопли Живолупа, с любопытством глядели на медвежью работу наезжего попа. Кое-кто из них сел, чтобы виднее было, а двое смельчаков поднялись и встали во весь рост.

От толчков и рывков могучих рук плита закачалась и готова была упасть. Тогда монах прислонился к ней спиной, завел назад руки, ухватился и рванул. Плита приподнялась и легла на спину Нарцисса. Чуть покачиваясь, он пошел, согнувшись под плитой. Черные его волосы, прямые и жесткие, свисали на щеки, а между их прядями победно торчал крошечный, пуговкой, чистокровный эскимосский носик. Монах подходил уже к редутному валу, слышно было его натужливое кряхтенье, когда он ткнулся вдруг вперед, чуть не упав ничком Он остановился и поглядел под ноги, удивляясь, как мог споткнуться на ровном месте. Отец Нарцисс потоптался, подкинул повыше, поудобнее плиту и снова пошел. И снова качнулся вперед, едва устояв на ногах. Было похоже, будто кто-то со страшной силой бил его сзади, в плиту. А били в плиту пули. Живолуп, встав на колено, стрелял вдогонку монаху, и пули его, попав в плиту, с визгом рикошетировали. Гарпунер ждал в злобном нетерпении, что монах упадет и плита, накрыв его, сломает позвоночник. Андрей и капитан вскинули ружья, но стрелять им не пришлось.

К Живолупу, снова прицелившемуся, подбежал высокий, плечистый траппер и вырвал ружье. Креол подергал длинной жилистой шеей, будто его что-то душило, и звериным прыжком бросился на траппера, чтобы сбить, навалиться, подмять. Но охотник встретил его ударом в лицо, вложив в него всю тяжесть огромного своего тела. Живолуп рухнул на землю мешком, потом сел, мутно поводя глазами. «Акульи дети» издевательски хохотали над подбитым гарпунером. А великан траппер, наклонившись над ним, кричал:

— Как ноги ставишь? Левую вперед ставь, правую чуть вбок! А так тебя и курица собьет. Поднимайся, попробуем еще раз!

Но Живолуп не захотел пробовать еще раз. Он отполз на четвереньках, поднялся и побежал навстречу подходившему Пинку. Шкипер с ходу начал орать и полез с кулаками на великана траппера. Охотник, ничуть не оробевший, тоже закричал и взмахнул кулаком, заставав Петельку опасливо отскочить. На вал долетали их голоса.

— Зачем вырвал ружье у гарпунера? — орал Пинк.

— Не позволю стрелять в безоружного! — кричал в ответ траппер.

— И в русских стрелять отказываетесь?

— Отказываемся!

— Отказываетесь выполнять мои приказания?

— Кто ты такой, чтобы нам приказывать?

— Шериф! Тебе это понятно? Я должен арестовать русских!

— Арестовывай. И мы не полицейские!

— Я вас в порошок сотру! — заревел Пинк. Он сорвал с головы шляпу и начал в бешенстве топтать ее. — Я вас растопчу, как червей!

— А это ты видел? — похлопал по прикладу второй траппер, молоденький и смуглый. — Хочешь, кончик твоего носа отстрелю?

Все трапперы прибежали сюда с холма и окружили своего товарища-великана.

Слушать дальше Андрею и капитану помешали грохочущие удары в редутные ворота. Андрей спустился с вала и побежал к воротам. Вскоре послышался оттуда тяжкий грохот сброшенной на землю медной плиты. Монах поднялся на вал, тяжело отдуваясь и вытирая ладонью потное лицо.

— Шибко ты, отче преподобный, мать Россию любишь! — растроганно сказал Македон Иванович и поцеловал монаха в плечо.

— Где у тебя ружья, Македон? — сердито спросил отец Нарцисс. — Да-кось мне какое посердитее да поприкладистее.

— Пятьдесят седьмой годок вспомнил, отче? — радостно воскликнул капитан.

— Все бога для. Пересвет и Ослябя [75] тож монахами были, а басурманов били! — недобро нахмурил монах мрачные кустистые брови. — Давай ружье, Македон!

— В кладовке, где богу мелишься, целый арсенал. Возьми с граненым стволом. Злое ружьишко!

— Ох, грех незамолимый на душу беру! — вздохнул сокрушенно отец Нарцисс, спускаясь торопливо с вала.

РУСАК И ТРУСАК

За палисадом раздался выстрел. Андрей и капитан бросились к амбразурам. Стрелял Пинк вслед уходившим трапперам.

— Не хотят трапперы с нами драться! — закричал обрадованно Македон Иванович. — И я с ними воевать не хотел бы. Настоящие стрелки! Не то что Пинковы пираты.

— Трапперы поступили благородно! — взволнованно откликнулся Андрей. — Скопом против двоих не воюют.

— Против троих! — крикнул примостившийся у соседней амбразуры Нарцисс. — Или для тебя, сыне, монах не воин?

— Верно, против троих. Простите, отец Нарцисс.

— Хватит и троих, — сказал сурово монах.

— Хватит! — неунывающе-весело подхватил Македон Иванович. — Русак не трусак. Александр Васильевич Суворов сказал.

Андрей высунул голову из амбразуры. Его заинтересовал какой-то новый маневр врага. «Акульи дети» тоже отошли к холму, который Македон Иванович назвал мысленно штабным. На его вершине, усеянной гранитными обломками, сидел сейчас один Шапрон, до сих пор не высунувший носа. Пинк увел своих пиратов за холм. Они скрылись из глаз и снова появились уже на вершине холма, вернее появились только их головы, чуть видневшиеся из-за гранитных осколков. Затем оттуда ударил первый выстрел. Пуля прожужжала басовито над головой Македона Ивановича.

— Понятно, — мрачно сказал он. — Холм выше палисада, и мы перед ними, как воробьи на стрехе. Ущититься нам негде.

С холма раздалось сразу несколько выстрелов, и опять пули не свистнули, как обычно, а прожужжали летящими жуками.

— Излетные. Дистанция большая, — сказал Андрей.

— И дистанция большая, и пули излетные, а все ж и такие пули убивают! — со спокойным бешенством ответил Македон Иванович.

Он дергал, рвал запорожские свои усы, обводя редут ищущим, отчаянным взглядом. И вдруг лицо его просветлело.

— Есть нам ущита! Бежим на башню! Она хоть и не выше холма, а все же над головой крыша будет!

Прижимаясь к палисаду, они побежали к угловой башне. Из ее нижнего этажа крутая лестница вела на верхний ярус. Гнездившиеся там совы заметались бесшумно, задевая крыльями головы людей.

— Чур-чур меня! — замахал испуганно руками отец Нарцисс. — Не люблю этих бесов глазастых!

Совы вылетели из башни.

Подняв голову, Андрей внимательно и неодобрительно оглядел потолок.

— Тоже плохая защита. От дождя бороной укрываться!

Крыша башни была собрана из тонких жердей. Она спасала от индейских стрел, но не от пуль. Это вскоре и подтвердилось: «акульи дети» перенесли огонь на башню, и с потолка повисли перебитые жерди.

— А для чего же строили эту башню? — рассердился Андрей. — Совам на гнезда? Фортификация, черт возьми!

— Как это для чего? — обиделся капитан. — Это башня пушечного боя… Мать честная, о чем же я старый шомпол, думаю? — закричал вдруг он, хлопнув крепко по лбу. — Андрей Федорович, за мной! А ты, отец Нарцисс, притащи сюда нарту, какая покрепче! Быстрее, орлы!

Лестница башни заскрипела под ногами трех скатившихся вниз людей.

ЗАГРЕМЕЛИ ПУШКИ

К удивлению Андрея, капитан побежал к сараю для собак. Здесь стояла огромная лохань, куда выбрасывались объедки на собачий корм. Македон Иванович ухватился за край лохани и выволок ее из угла. За нею лежала старинная пушка, бронзовый шестифунтовый единорог [76]. На стволе его был отлит мифический зверь с длинным витым рогом.

— Еще Баранов вооружил редуты единорогами, — окручивая пушку веревками, объяснил капитан. — А я ее сюда спрятал за ненадобностью, чтобы не ржавела без нужды на башне.

— Вы хотите стрелять из этой бабушки? — удивился Андрей. — Ее от первого выстрела разорвет.

— Ни в коем случае. Я ее норов знаю. Ну, потащили!

Они подняли на плечи концы толстой жерди, к которой капитан припеленал единорог, и, сгибаясь под его тяжестью, потащили на башню. Там стояла уже массивная грузовая нарта, поднятая монахом на верхний ярус. Пока Андрей таскал из порохового погреба на башню бочонки с порохом и ящики с картечью, капитан и Нарцисс привязали единорог к нарте, которая должна была заменять лафет. «Акульи дети», заинтересовавшись суетней на башне, прекратили стрельбу.

Порох в канал пришлось насыпать большой поварешкой. Зарядили «бабушку» крупной пушечной картечью, на пыжи Македон Иванович изрезал пару старых валенок. Наводил орудие капитан, и делал это с увлечением. В единственном его глазу блестело озорное, неунывающее. В старом офицере заговорила боевая кровь.

— Готово! — крикнул он, размахивая тлеющим пальником. — Сейчас я у Пинка реванш возьму… Первое, пли!

Македон Иванович приложил пальник к затравке. «Бабушка» рявкнула звонко и басовито, испуганно подпрыгнув от собственного крика. Отдачей капитана ударило по ногам, и он повалился на пол.

— Ты что же это, с дула заряжающаяся, своих бьешь? — сказал со смешной злостью Македон Иванович, сердито пнув «бабушку». Андрей и монах отвернулись, пряча невольные улыбки.

— Недолет, и вправо унесло! — посмотрел в амбразуру капитан. Картечь, не долетев до холма, взметнула береговую гальку. Но выстрел нагнал все же на врагов немалый страх. Они открыли нервную, беспорядочную, а потому безвредную стрельбу.

Заряжая снова пушку, капитан всыпал ей в глотку две лишние поварешки пороху.

— Кормлю тебя, бабушка, сыто, а ты работу покажи!

Теперь, прикоснувшись фитилем к затравке, Македон Иванович отпрыгнул предусмотрительно в сторону. Снова облако дыма и металлический звенящий грохот выстрела. Второй выстрел был метким. Верхушка холма застлалась, как туманом, песчаной и снежной пылью, взбитой картечью. Третий выстрел также накрыл холм, но результат был неожиданный. Прекратилась оттуда беспорядочная, бесприцельная стрельба. Холм начал бить по башне точно нацеленными методичными залпами. Видимо, сидевшие на холме Пинк и Шапрон навели порядок в своей банде.

— Ну, погодите, запущу я сейчас вам ерша за пазуху! — погрозил капитан в сторону холма. — У меня для вас и чиненка найдется!

Он осмотрел меты на ящиках, принесенных Андреем из порохового погреба, и вытащил гранату. Зажигательную трубку в ее очко капитан вставил тщательно, не торопясь, и также тщательно навел пушку. «Бабушка» взревела, и видно было, как граната описывала в воздухе огромную траекторию. На вершине холма взметнулась земля и осколки гранита. Выстрелы оттуда прекратились. Македон Иванович начал снаряжать вторую гранату, но она уже не понадобилась. Из-за холма, с тыльной его стороны, показались три человека. В одном из них, маленьком и щуплом, Андрей узнал Пинка. Шкипер, поддерживаемый двумя «акульими детьми», шел, припадая на левую ногу. Сзади шли остальные пираты. Последними отступали Шапрон и Живолуп. А через несколько минут лодки, набитые людьми, поплыли к бригу. Маленькая байдарка отца Нарцисса тащилась на буксире за одной из китобоек.

— Взяло кота поперек живота! — засмеялся капитан, глядя на отступающих врагов. Он сел верхом на пушку и благодарно погладил ее бронзовый бок. — Стара, шельма, а зубастая!

— Похоже, что нас до завтра не будут беспокоить, — сказал Андрей, устало садясь на картечный ящик. — Целая ночь передышки. Это хорошо.

— Погодите, ангелуша, — поднялся капитан с пушки и подошел к амбразуре. — Кажись, Петелька для нас новый сюрприз готовит.

Он указал раскуренной трубкой на бриг. В борту «Сюрприза» открылся полупортик, и оттуда выглянуло, блеснув полированной сталью, длинноствольное орудие.

— Ага! — зловеще сказал капитан и принялся бурно сосать трубку.

Орудие медленно, скучающе повернулось и уставилось на редут черным, холодно-внимательным взглядом. Желтое, в сумерках ослепительное пламя сверкнуло у борта брига, осветив его до последнего шкота. Звук выстрела, неожиданно мягкий и глухой, упал плавно на бухту, затем послышался сверлящий, приближающийся густой свист. Снаряд разорвался внутри пустого склада пушнины, разбросав бревна и разбив их в щепки, но, к счастью, не зажег сухое дерево. Бродившие по двору собаки с визгом метнулись в сторону от взрыва.

— Не чета нашей бабушке! Нарезной ствол, конический снаряд и заряд страшной силы! — указал Македон Иванович черенком трубки на пушку, выглядывавшую из портика «Сюрприза».

— Что с вами, отец Нарцисс, вы ранены? — подбежал Андрей к монаху. Тот зажимал рукой щеку, и сквозь пальцы его густо сочилась кровь. Залетевшей в башню щепкой отцу Нарциссу разорвало щеку. Он оторвал подол рубахи, и Андрей перевязал ему рану.

Снова звук выстрела мягко всколыхнул воздух, снова начал приближаться летящий свист. Пламя разрыва сверкнуло посередине редутного двора. Собаки, притаившиеся за казармой, кинулись воющей стаей к жилой избе.

Македон Иванович выколотил о подошву докуренную трубку, заботливо продул ее и сказал:

— Сучковато получается! У меня в погребе пятьдесят пудов компанейского пороха. Еще пара таких выстрелов, и нас вышвырнет выше святого Ильи!

Он посмотрел пристально на Андрея, затем перевел взгляд на отца Нарцисса и закричал свирепо:

— В виду имейте, я никого здесь не держу! Кто желает, тому открою редутные ворота!

— Блогословил бы я тебя, Македон, кулаком по шее, да шибко щека болит, — постанывая, откликнулся монах. Андрей угрюмо промолчал.

Сидели молча, ждали очередного выстрела и трагического конца. Со двора кисло тянуло сгоревшим порохом. Но бухта молчала, затем хлопнула крышка, закрывавшая орудийный портик.

«Пинк доказал нам бесполезность борьбы с ним, — подумал Андрей, глядя исподлобья на зажегшиеся топовые огни брига. — А бомбардировать нас он больше не будет. Мы нужны ему живые… »

— Я, как волк, есть хочу, — сказал нетерпеливо, поднимаясь с пушки, Македон Иванович. — Мы же сегодня не обедали еще. Пойдемте в избу, закусим и выпьем по крючку с устатку!..

РАЗГОВОР ИДЕТ ОБ ОТСТУПЛЕНИИ

Водя по строкам перебитым индейской стрелой пальцем, отец Нарцисс читал нараспев библию:

— Камо бегу от лица твоего, и от гнева твоего камо бегу?..

Македон Иванович измученно спал, уткнувшись лицом в брошенную на лавку, вместо подушки, шапку. Андрей сидел у окна, закрытого ставнем, и слушал собак, выгнанных на ночь из редута. Выгнали капитановых собак, закормленных и обленившихся. Они не убегут от утренней кормежки, будут всю ночь бегать вокруг палисада и лаем известят о приближении чужих людей. Такая защита редута от ночных нападений была не раз проверена Македоном Ивановичем.

Стучал ставень от поднявшегося с темнотой ветра. Шипела, ударяясь о ставень, снежная крупа. На башне зловеще гукали совы, потревоженные дневным сражением. Монах вдруг замолчал и, подняв голову, прислушался. За палисадом залаяли отрывисто и злобно собаки. Так лают они на волка, медведя или рысь, а человека облаивают напористо, но без злости, просто дают сигнал тревоги. Видимо, свора почуяла какого-то зверя. Отец Нарцисс снова опустил перебитый палец на страницы библии.

Андрей, прильнувший было ухом к ставню, отвалился к стене и утомленно провел ладонью по волосам. Откуда-то запахло пороховым дымом. Он понюхал руки, от них и пахло порохом. И сразу же вспомнился сегодняшний бой. Андрей страдальчески поморщился. Для него было мукой стрелять в людей, он насиловал свою душу, когда вынужден был делать это, защищая жизнь. Но Пинка и Шапрона он убил бы без насилия над душой. Да, убил бы! Их алчная, через грязь и кровь, погоня за золотом грозит несчастьем целому народу.

— Ни Пинк, ни Астор карту от меня не получат! — неожиданно для себя громко сказал он.

Македон Иванович вдруг быстро поднялся, крепко провел по лицу рукой и сказал так, будто только что разговаривал с Андреем:

— А не лучше ли вам сжечь эту карту?

Андрей не ответил, но глаза его сверкнули зло и сильно. Капитан пощупал растрепавшиеся во сне усы:

— Не поможет и это. Если вы уничтожите карту, Пинк и Шапрон будут вас на костре по индейскому способу поджаривать, лишь бы выпытать дорогу к золоту.

— И пыткой они ничего не добьются от меня! А карту я должен вернуть вождю ттынехов. И тени подозрения не должно падать на меня, русского человека!

Македон Иванович одобрительно крякнул, а Андрей, точно сорвавшись, заговорил жарко и торопливо:

— Я готов сейчас же, немедленно, отдать жизнь, лишь бы защитить моих ттынехов, чтобы никто их не обижал, не унижал, чтобы не погиб этот древний гордый народ! У меня на душе жжет, когда подумаю, что, может быть, скоро от ттынехов останется десяток не людей даже, а десяток экземпляров, как сказал шаромыжник петербургский, Шапрон!

Дотоле угрюмая синева Андреевых глаз сейчас пылала отвагой и дерзостью, будто он в одиночку вышел сражаться со всем миром. Но он был не одинок. Македон Иванович, внимательно слушая Андрея, кивал согласно и очень спокойно, но в душе рвался помочь своему другу так страстно и с такой силой, с какой отец стремится избавить от сердечной боли и горя своего любимого ребенка. Капитан поднялся с лавки и сказал с грубоватой лаской:

— Все ясно, ангелуша! Не ясно одно — где и как вы встретитесь с Красным Облаком? Способ для этого один — придется нам отступать.

Андрей дрогнул лицом.

— Вы сказали: нам отступать?!..

— Да, нам отступать! — коротко отрезал Македон Иванович. — Неужели я вас одного отпущу? Судьба нас свела, разведет только смерть. Да не глядите вы на меня такими бараньими глазами! Мне и самому размяться хотелось. А то штаны к лавкам присохнут!

— Македон Иванович, вы сумасшедший! — звонко, взволнованно сказал Андрей.

— А вы? Такой же! Прикидываетесь тихоньким, а внутри у вас вулкан, дым и пламя! — Капитан вытащил платок со сражением и громово высморкался, что было у него признаком большого волнения. — Теперь обсудим нашу ретираду. Куда, в какую сторону, какой дорогой ретироваться будем? Ваше мнение, корнет?

— Полагаю, господин капитан, что дорога для отступления одна. Та, которой я пришел сюда с индейцами. Иных дорог для связи редута с внутренними областями страны не существует.

— Мысль отменная. А другой дороги, значит, не существует?

— Другой дороги не вижу.

— Вот этим и плоха ваша дорога, Андрей Федорович. Пинк и Шапрон тоже другой дороги не видят и, значит, эту, единственную нашу дорогу либо перегородят заставами, либо пошлют за нами погоню, в хвост нам вцепятся! Согласны?

— Согласен. Но выбора у нас нет.

Македон Иванович не ответил. Он ходил по избе, заложив ладони под мышки и шевеля в раздумье бровями.

— Существует, Андрей Федорович, и еще одна дорога! — остановился он, наконец, и вытащил ладони из-под мышек. — Только не знаю, можно ли ее в полном смысле дорогой назвать. Через хребет святого Ильи! С Ильи спустимся в Канаду, к форту Селькирк. А форт тот стоит на Юконе. По Юкону выйдем мы снова на Аляску. Ищите тогда вашего индеанского вождя.

— Через Илью не только дорог, и троп нет. По следам горных козлов пойдем?

— Мы с Женей и по козлиным следам прошли, — глухо ответил капитан.

Андрей смутился, не зная, что сказать. Неосторожным своим сомнением он заставил Македона Ивановича вспомнить об их трагическом для Дженни походе через святого Илью. Капитан тоже долго молчал, будто вглядывался печально в те далекие годы.

— Я во всем полагаюсь на вас, Македон Иванович, — после тяжелой паузы сказал доверчиво Андрей. — Куда поведете, туда и пойду.

— За доверие великое спасибо, ангелуша, — потеплел голос капитана. — А коли на этом порешили, начнем собираться в поход. Отец Нарцисс, а ты не с нами ли? Не по дороге нам?

— Разойдутся наши тропы, Македонушка. И сойдутся ли, не знаю. — Темные, меченные цингой губы монаха задрожали. — К чадам моим возлюбленным, новокрещенным, насовсем ухожу. С ними буду век доживать. Охранять их буду сколь смогу, ибо чую, погубят их теперь страшно и всеконечно! Видел я в Икогмюте папистов-иезуитов, протестантов, баптистов и прочих сектаторов. Прилетели уж! Веселые, сытые, своей святостью гордые! Такие слезы индиана да алеута не утрут! Нет, не утрут!

— Хватился монах, когда смерть в головах! — тихо и задумчиво обронил Македон Иванович и некоторое время молчал. Потом взял в обе руки волосатую руку отца Нарцисса и поцеловал ее. — Быть тебе, отче, в раю за доброту твою.

— О рае господнем не пустословь, дурак! — сердито выдернул руку монах. — Лучше скажи, собак своих мне дашь? Я сюда на байдаре приплыл. Без отдачи возьму.

— Бери! Чего надо, все бери! В кладовушке ружьишек десяток висит. Бери, индианам отдай. Они ружьишкам дело найдут…

— Постой-ка, Македон Иванович, — внезапно остановил Андрей капитана, вытянув к нему руку. — За палисадом собаки лают! На человека лают!

Все затихли, прислушиваясь. Приглушенный собачий лай звучал напористо, тревожно. И тотчас на дворе гулко залаял Молчан.

— Тревога! В ружье! — закричал Македон Иванович и, схватив «медвежатник», выбежал из избы. Андрей и Нарцисс также с ружьями выбежали вслед за ним.

На дворе услышали, что в редутные ворота бьют чем-то тяжелым, наверное, прикладом. Собаки за палисадом уже не лаяли, а выли злобно и беспощадно.

— Отойди от ворот! Стрелять буду! — крикнул капитан. — Кто такие?

— Друзья пришли! Отпирайте! — закричал за воротами по-английски молодой сильный голос.

— Друзья ночью не приходят! — тоже по-английски крикнул капитан. Открыв смотровую форточку, он высунул ружье. — Отойди, стреляю!

— Седая Голова, я пришла к тебе, — сказал несмело за воротами женский голос. Женщина говорила по-индейски.

— Не пойму… или послышалось мне? — стих Македон Иванович.

— Это Айвика! — закричал Андрей, хватаясь за засов.

РУКУ ДРУЗЬЯМ ПРОТЯНУТЬ…

Айвика медленно и ласково гладила руки Андрея.

— Ты звал меня, Добрая Гагара?

— Звал, Айвика.

— Я услышала. Я пришла.

Девушка порывисто обхватила Андрея за шею и прижалась к его щеке пылающим лицом и ресницами, полными горячих слез. Потом также порывисто отклонилась с улыбкой виноватой, беспомощной и нежной.

— О-о, вот почему девчонка так рвалась сюда, в форт! — весело сказал за спиной Андрея молодой сочный бас.

Андрей обернулся и только теперь разглядел как следует людей, пришедших на редут вместе с Айвикой. Их было двое, два траппера. Один, широкоплечий и широкогрудый, массивный и очень высокий, выше даже Македона Ивановича, судя по широкому прочному подбородку и выступающим крупным и длинным зубам, был явно американец. Во всем его огромном теле чувствовалась сила скрытая, но способная к быстрому, точному и опасному действию. Второй, очень красивый и очень молодой, почти подросток, смуглый, с черно-смоляными, как у индейцев, но вьющимися волосами, был, конечно, канадский француз.

— А ведь я тебя, парень, знаю, — улыбнулся Андрей великану. — Ты спорил с Пинком и отказался стрелять в нас.

— Ты угадал, — заулыбался и траппер. — А ты видел, как я с одного удара сделал нокдаун негодяю гарпунеру с брига?

— Видел. Чистая работа!

— Тебе понравилось? — польщенно спросил траппер. — Тогда давай знакомиться. Меня зовут Тимоти Уомбл.

Андрей назвал свое имя, и они долго тискали друг другу руки.

— Спасибо тебе, Тимоти, и за то, что спас нашего отца Нарцисса, — указал Андрей глазами на монаха.

— О-о, пастор — настоящий чемпион! — восхищенно ответил Уомбл, подходя к отцу Нарциссу. — Я выдержал бы удар и Поля Бэньяна [77], но под ваш удар, пастор, встать не рискну. А ту медную плиту я не протащил бы и десяти шагов.

Не понимающий по-английски монах молчал и позволял трапперу ощупывать свои бицепсы. Он стоял, растопырив руки, с лицом, как всегда, неподвижным и хмурым.

Затем Уомбл познакомился и с Македоном Ивановичем, назвав капитана мистером комендантом и сэром.

— Теперь познакомьтесь с моим другом, — подтолкнул он к русским второго, молоденького траппера. — Это тоже лесной бродяга, как и все мы. Парень молодой, но уже не зеленый. И веселый, как сверчок! Его зовут Жюль Каррент.

— Зовите меня просто Жюлем, — улыбнулся юноша открытой, ясной улыбкой. — Стрелять по вас отказался не только Тим. Все наши ребята отказались. А знаете, почему? Эта красная девочка, — кивнул Жюль на Айвику, — еще на бриге рассказала нам, кто вы. И каждый из нас подумал: «Стрелять в русских трапперов, с которыми мы не раз встречались на охотничьих тропах? Стрелять в храбрых, честных и веселых ребят? Этого не будет!» И мы сказали шкиперу: «Иди к дьяволу, Пинк, хоть ты и шериф!»

— Мы сказали ему: «Охотник не схватит за горло охотника, как делаешь ты, пират, и как делает наш хозяин Астор!» — зло вмешался в разговор Уомбл.

— Однако ты не любишь, Тимоша, своего хозяина, — улыбнулся капитан.

— А за что их любить, наших хозяев? — крикнул Уомбл так, что дрогнуло пламя лампы. — Я из Мичигана. Хороший был край, а теперь его изгадили. Где леса, в которых охотились мой отец и мой дед? Какой-то делец, пират, вроде Астора, вырубил их на бумагу для нью-йоркских газет. А что делают конкурирующие меховые компании? Наберут подлецов, вроде пинковских «акульных детей», и пошлют их на охотничьи участки конкурента, на бобровые запруды. Бьют несчастных зверей и днем и ночью, при факелах. Проламывают зверюшкам черепа дубинами, ловят сетями, стреляют из ружей и револьверов, пока не уничтожат всех поголовно! А потом польют бобровые хатки керосином, чтобы век здесь не водились бобры. За это любить наших хозяев? — Траппер говорил страстно и убежденно. — Поглядим, что натворит наш Астор здесь, на Аляске! Меня зло берет, когда я гляжу на их дела! Давно зло берет! А что мы можем сделать? Что могут сделать эти руки? — протянул он руки с жилистыми, узловатыми пальцами, руки, прорубавшие охотничьи тропы, строившие зимовья, разводившие бесчисленные костры, не раз обмороженные и обожженные, искусанные и исцарапанные зверями. — Эти руки могут валить и корчевать лес, пахать от зари до зари, копать землю, дробить камень, бить и ловить зверя. Сильные, хорошие руки! Они могут творить чудеса, но они бессильны перед Асторами, — горько, безнадежно кончил Уомбл, и эта безнадежность никак не вязалась с его огромной могучей фигурой.