Разглядев знаки различия ГБ, старлей прикусил язык.

– Машина порученца командира двенадцатой танковой дивизии, – доложил за старлея водитель. – Направляемся в штаб дивизии.

– Тебя не спрашивают! – рявкнул капитан. – Бумаги давай!

Артиллерийский старшина в кузове затаил дыхание, надеясь, что ГэБисты не расслышали пожелания подохнуть. «Кажись, я не громко сказал?»

Мельком просмотрев бумаги, капитан, было, собрался занять место старлея в кабине.

– Еще долбанут, из кустов… – заметил сержант ГБ. Это скорректировало планы. ГэБисты полезли в кузов.

– Ты кто такой? – спросил капитан через минуту. Старшина, приложив ладонь к кровавым бинтам, представился.

– Дезертир, б-дь?

– Никак нет, товарищ капитан государственной безопасности.

ГэБист смерил старшину взглядом, потом оглянулся на рев немецких танков за деревьями, совсем неподалеку и, очевидно, решил, что с допросом разумнее повременить. Немцам голубые околыши до лампочки. Даже наоборот, как для быка красная тряпка.

– Давай, трогай! Потом разберемся.

Приблизительно до половины седьмого полуторка продиралась через сосновую чащобу. Деревья стояли стеной, в воздухе пахло смолой и мхом. Картина была бы мирной, если б не канонада и рев неприятельской бронетехники. Капитан ГБ, вслед за старлеем, начал подгонять водителя.

– Гони, давай! Ты что, б-дь, заснул?! В плен собрался?! Дезертир, б-дь?!

Водитель сквозь зубы выругался:

– Час от часу не легче.

Ближе к семи лес стал перемежаться редколесьем. Чувствовалось, что опушка не за горами. «Тут-то все и решится», – нутром почувствовал старшина. Неожиданно водитель опять резко затормозил. Тройка в кузове посыпалась друг на друга кубарем.

– Какого буя?! – завопил младший ГэБист. При падении он разодрал щеку. – Ах, черт, кровь… кровь…

«Мало, – подумал артиллерийский старшина. – Жаль, что ты себе, курва, брюхо не распорол. До кишок».

– Заткнись! – рявкнул сержанту капитан. – Боец?! – последнее относилось к водителю. – Что, немцы?! Немцы впереди?!

– Баба, товарищ капитан, – оправдывался Снижко. – Женщина, то есть. С дитем. Прямо под колеса выскочила, дура!

– Какая баба?! – осатанел старший ГэБист. – Какая, б-дь, баба?!

– А вот, товарищ капитан государственной безопасности.

– Товарищи! – задыхаясь, сказала Соня Шарова. Родные! – она всхлипывала от счастья.

– Кто такая? – заскрипел капитан. Нараставший металлический лязг действовал ему на нервы.

– Шарова Соня… ой, Софья Платоновна. Жена майора Шарова из такого-то истребительного…

– Документы! – перебил капитан. Соня осеклась.

– Документы?

– Ага. Документики есть, гражданка? – капитан протянул руку.

– Должны быть… – пролепетала она, дрожащей рукой ощупывая карманы. Нинка здорово стесняла движения. – Сейчас… куда же я их засунула?… – пока она оправдывалась, пятеро мужчин в хаки смотрели на нее молча. – Понимаете? Нас на рассвете разбомбили. Я только за ребенка, и тут танки! А Григорий… Григорий на аэродром понесся. – Чувствовалось, что она вот-вот заплачет.

Сержант ГБ скорчил недоверчивую гримасу, и артиллерийский старшина испытал пугающе сильное желание поглядеть, каково будет его лицо, когда в пузо воткнется трехгранный штык. Под влиянием этого наваждения старшина стиснул винтовку Мосина ладонями, которыми только подковы гнуть. На счастье, капитан ГБ смилостивился.

– Ладно, лезь сюда. Успеем с тобой разобраться.

Старшина отложил винтовку.

– Давайте мальчонку, барышня.

Сержант ГБ посмотрел на старшину с интересом.

– Это девочка, – сказала Соня. Капитан, бывает и такое, подал женщине руку. Лишь бы тронуться быстрее. Соня перевалилась через борт.

В семь утра с запада послышался гул авиационных моторов, и вскоре в небе показались самолеты. Не менее полусотни бомбардировщиков в сопровождении истребителей прикрытия. Самолеты перли на восток.

– Немцы, – сказал старшина. Гэбисты сразу забеспокоились.

– В лес сворачивай! – приказал лысый капитан. Снижко крутанул рулем, и они въехали под разлапистые ели. Порученец комдива выругался. Старшина сплюнул через зубы. Ветви забарабанили по машине. Сержант ГБ опрометчиво выставил голову и схлопотал смолянистой метелкой по физиономии.

– Ты это специально устроил? – крикнул сержант, стуча по кабине. – Смотри, куда прешься, идиот!

– Посмотрите, товарищи! – воскликнула Соня.

Образцовый строй гитлеровских бомбардировщиков сломался. Один самолет, издали казавшийся крохотной серебристой точкой, свалился в самую середину фашистских порядков. Сухо застучали скорострельные авиационные пушки. В небе началась свистопляска.

* * *

Когда Шаров обнаружил очередную группу фашистских самолетов, топлива оставалось минут на пятнадцать, боекомплект пушки был на исходе, а система охлаждения дышала на ладан. ЛАГГ скверно слушался рулей. Шаров из кабины видел пробоину в левой плоскости, оголенные лонжероны и, сквозь них, землю далеко внизу. ЛАГГ и без повреждений был невероятно капризен в управлении, заслужив у летчиков дурную славу и мрачное прозвище «лакированный гарантированный гроб».

В первом же бою Шаров потерял ведомого. «Прыгай!» – кричал майор, провожая сорвавшийся в штопор ЛАГГ. Но, летчик остался за штурвалом. Гибель ведомого больно зацепила Шарова. Хоть была не первой и не последней в списке, открытом к заполнению на заре.

Оставшись в одиночестве, Шаров вернулся к аэродрому, рассчитывая пополнить боезапас и заправить полные баки. Найти аэродром не составляло труда, столбы дыма служили великолепным ориентиром. На околице военного городка Шаров увидел длинную колонну бронемашин.

– Не понял?! Это что за техника?!

На втором заходе колонна ощерилась огнем. Перебросив сектор газа, Шаров свечой взмыл к облакам. Заложил вираж. Снизу стучали зенитные пулеметы, впрочем, не причинив истребителю вреда.

– Соня, – прошептал Шаров и заплакал. – Нинка! «Господи?! Что же делать?! Сесть? Это наверняка плен. Или смерть. Это предательство!»

«Может, они уже мертвы?» – у жасная догадка вошла в голову, как раскаленное шило в пенопласт. «Все кончено. Кончено. Точка».

Шаров оглянулся на городок, но тот затянуло дымовой завесой. Теперь оставалось только мстить, потому что месть – последнее утешение. О смерти Шаров не думал. Ему было плевать.

Высотомер показывал 3500 метров, и было очень холодно, когда он заметил очередную бомбардировочную группу. Полсотни «Хенкелей» шли свиньей, плотно, словно тевтонские рыцари из учебника истории. Чуть выше держались истребители прикрытия. Шаров принял решение атаковать фашистов и биться до смерти, потому как победой, при таком численном превосходстве противника и повреждениях, которые уже имел ЛАГГ, не пахло даже в принципе. Майор ее и не искал. Шаров мечтал о смерти.

Забравшись на четыре тысячи метров, он камнем свалился в самую гущу гитлеровцев. Немцы не ожидали нападения. В то утро советские истребители им не докучали, догорая на земле.

Первые же снаряды угодили в цель. Один бомбардировщик, задымив, с воем понесся к земле.

– Готов! – вопил под колпаком Шаров, выбирая штурвал на себя. Немецкие истребители, опомнившись, ринулись на перехват. Трассеры оцарапали небо под самым хвостом ЛАГГа. Разминувшись с «Мессерами» на встречных курсах, майор снова атаковал бомбовозы, встретившие его плотным заградительным огнем. ЛАГГ дважды тряхнуло, как автомобиль на колдобине. Он одновременно нажал гашетки орудия и четырех пулеметов. Ближайшему «Хенкелю» снесло фонарь под фюзеляжем, и стрелка выбросило за борт вместе с какими-то обломками. А потом и сам бомбардировщик, вспыхнув, переломился напополам. Секунда, и Шаров проскочил сквозь немецкий строй. Небо стало чистым. Только синева без дна и фронт облаков у горизонта.

– Держитесь, гады! – кричал майор, сваливаясь в пике, чтобы оторваться от наседающих «Мессершмидтов». Он опоздал на какую-то секунду. Самолет дернулся, как больной в зубоврачебном кресле. Полетели куски плоскостей. Шаров налег на штурвал, но не тут-то было, видимо, заклинило тяги. Мотор захлебнулся. ЛАГГ, вращаясь, устремился к земле.

* * *

Пассажиры полуторки застонали в один голос, когда изрешеченный противником ЛАГГ исчез за кромкой леса.

– Отлетался парень, – пробормотал старшина. – А здорово он им всыпал…

– Задал перцу! – с восхищением добавил старлей. Он целиком вылез из кабины и теперь стоял на подножке.

– Поехали, давай! – приказал капитан ГБ.

– Может, летчика поищем? – предложил артиллерийский старшина.

– Трупов, б-дь, не видел? – оскалился сержант ГБ.

– Может, он живой?

– Как же, живой!

Артиллерийский старшина повел плечами. Плечи были широкими, богатырскими.

– Отставить разговоры. Поехали. – Приказал капитан ГБ.

К полудню тропа вывела грузовик из леса. Впереди раскинулась широкая, заболоченная пойма реки. Посреди топей возвышалась дамба, ведущая к узкому и высокому мосту. И мост, и дамба были забиты отступающими частями. Войска накатывали волнами. Вражеских самолетов, к счастью, видно не было, зато следы их визитов попадались на каждом шагу. Берег реки был перепахан вдоль и поперек, у моста колесами кверху валялся армейский грузовик, несколько подвод с вывернутыми оглоблями и лошадиные трупы. Нечего было даже думать прорваться через мост на машине. Первыми слезли ГэБисты. И затерялись в толпе, не попрощавшись. За ними из кузова выбрался старшина. Соня с ужасом подумала, что сейчас снова окажется одна.

– Давай, помогу. – Артиллерист, обернувшись, протянул руку. Дальше придется пешкодралом…

– Спасибо вам. – Она прослезилась. Это его смутило.

– Чего уж там. Держись рядом. Видишь, экая давка образовалась.

Обстановка на переправе осложнялась с каждой минутой. Войска накапливались на западном берегу, но, где-то посередине произошел затор. Задние напирали на передних. Вскоре люди стояли плечом к плечу, плотно, как патроны в обойме.

– Уф, – отдувался старшина, заслоняя Соню с Нинкой торсом. Благо, торс был, как у медведя. – Ух, стой, куда прешь, твою мать, не видишь, баба с дитем. Гляделки дома забыл? А ну, отвали, пока башку не отвернул!

Кто не был в раскачивающейся, подобно гигантскому маятнику, толпе, тому не понять охватившего Соню ужаса. Дышать стало тяжело. Со всех сторон навалились тела. Толпа казалась единым, противоестественно большим организмом, движущимся неведомо куда и зачем.

– Если фрицы нагрянут, – прохрипел слева старшина, – плакали наши дела.

Кто-то отчаянно закричал, придавленный к металлическим ограждениям. Кто-то сомлел, и его немедленно растоптали. Пара человек прыгнули в реку и со шлепками скрылись под водой.

– Я больше не могу! – хрипела Соня, чувствуя, что тонет в толпе, как в трясине. Ноги не касались земли, это было удивительно, но, сил удивляться не осталось. Чудовищные песочные часы встали намертво.

– Дите давай! – старшина подцепил Нинку за шиворот и поднял над лесом голов. Если бы он был среднего роста, ребенок наверняка бы погиб. Но, старшина был гигантом. Через секунду Нинка сидела на его могучей холке, как наездник на боевом слоне. Толпа, дрогнув, медленно пошла вперед.

– Нинка?! – крикнула Соня.

– В порядке Нинка. Держись!

Если пару минут назад Соне казалось, что она погребена заживо, то теперь ее подхватил поток. Стремительный и чрезвычайно опасный. Несколько раз ноги подворачивались, а жизнь повисала на волоске, но, сильная рука старшины поддерживала ее на плаву, готовую исчезнуть навсегда.

– Держись! – заклинал артиллерист. – Упадешь, затопчут!

За несколько метров до моста они увидели отделение тяжелых танков КВ.^[8] Широченные гусеницы и массивные борта машин были заляпаны грязью, скрывавшей опознавательные знаки. Видимо, танки проделали долгий марш. Механики-водители выглядывали из люков. Несколько танкистов спустились с брони, пытаясь навести на мосту порядок.

– А ну, осади! – командир в промасленном черном комбинезоне размахивал над головой пистолетом. – Осади, мать твою! Кому сказал?!

– Пошел ты! – огрызались из толпы. Но, все же, большинство были рады самозванным регулировщикам. ВЛАСТЬ ВАЛЯЕТСЯ НА ЗЕМЛЕ ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА НЕ СУЛИТ ВЫГОД, ПОЧЕСТЕЙ И БЛАГ. ЭТО ИМЕННО ТЕ РЕДКИЕ МОМЕНТЫ, КОГДА ОНА МОЖЕТ ПОПАСТЬ В ДОСТОЙНЫЕ РУКИ.

– Расступись! – орал танкист. Из-под сдвинутого на затылок танкошлема выбился огненно рыжий вихор. – У второго пролета грузовик застрял. В реку его, к чертовой матери!

С запада долетело несмелое пока жужжание, вроде комариного писка. По толпе пронесся стон.

– «Юнкерсы», – прошептал Старшина. – Ну, все, приплыли.

* * *

Когда пробка начала рассасываться, к переправе подкатила кавалькада черных легковых «Эмок». Разъяренный толстяк с комкоровскими ромбами^[9] напустился на рыжего танкиста с такой злобой, словно считал того повинным не только в заторе, но и в катастрофическом начале войны. Старшине и Соне было плохо слышно издали, но слова «саботаж», «трибунал» и «к стенке» достигли их ушей. Танкист не полез за ответом в карман. Обстановка не способствовала чинопочитанию. Задницы удобнее лизать в кабинетах. На передовой у них какой-то иной вкус. Комкор схватился за пистолет.

– Пристрелю собственною рукой! – орал он. Из «Эмок» вывалила свита. Все были взвинчены до предела. Никто не попытался удержать руку комкора. Рев авиамоторов уже не походил на комариный писк.

– Дождались, – выдохнул старшина. – Плавать умеешь, родная?!

– Что делать?! – она вытаращила глаза.

Первые бомбы угодили в реку, выбив многометровые фонтаны. Потом одна или две попали в насыпь. Комья земли полетели в разные стороны. В двух шагах от Сони раздался взрыв матов, а затем прозвучал выстрел, показавшийся не громче хлопка в ладоши. Обернувшись, она увидела рыжего танкиста, упавшего перед комкором на колени. Рыжий хватался за живот, из которого толчками брызгала кровь. На его чумазом лице читалось недоумение. Не страх, не злоба, а именно недоумение: «Как же так? Как же так?» Комкор отступил на шаг, пряча «ТТ» в кобуру.

– Поехали, быстро!

– Убил, – сказал танкист, и ткнулся лбом в проселок.

Комкор со свитой успели забраться в «Эмки», когда двигатель головного КВ выплюнул из кормы мощную струю выхлопных газов. Танк с лязгом развернулся на пятачке. Не успела Соня открыть рта, как первая «Эмка» исчезла под гусеницами, смявшими легковушку, будто яичную скорлупу. Перекатив через то, что только что было машиной, танк раздавил вторую. Лишь стекла брызнули, когда со скрежетом порвалась крыша. Третья «Эмка» пробовала улизнуть задом. Сорока пяти тонная махина легко настигла виляющую из стороны в сторону легковушку. Едва гусеницы прищемили капот, «Эмка» встала на дыбы. Передние колеса исчезли, задние взлетели над дорогой. Соня в ужасе разглядела белое лицо водителя. Злополучный комкор сидел рядом с вытаращенными глазами и открытым ртом. В следующее мгновение танк взобрался на крышу «Эмки», и для ее пассажиров война закончилась. Как и все остальное.

– О, Господи! – всхлипнула Соня, остолбенев. Немцы методично утюжили переправу. Красноармейцы прыгали в реку, ища спасение в воде.

– Лежать! – крикнул старшина и дал Соне подножку. Падая, она ушибла локоть. Потом они скатились в кювет. Крупнокалиберные пули забарабанили по насыпи, подняв пыльные фонтанчики там, где они только что стояли. Бомба врезалась в дальний пролет моста, металл подался со стоном, и конструкция как бы нехотя осела в воду. Взрывная волна растрепала Сонины волосы.

– Танк в реку провалился! – кричали откуда-то сверху.

– Надо отсюда тикать! – сплевывая песок, сказал старшина. Подняв голову, Соня обнаружила, что он накрыл Нинку телом, словно щитом. – Видишь те заросли камыша?!

Штурмовики пошли на боевой разворот. Это предоставляло шанс спастись. Не исключено, что последний.

– Ну-ка! – старшина поставил Соню на ноги. Самой бы ей не подняться. – Бегом марш!

Обе прикрывавшие мост зенитки исчезли. Только из воронок вился дымок, да валялись горы стрелянных гильз. Мост горел в нескольких местах. Главный пролет обрушился.

– Не могу! – скулила Соня.

– А ты через «не могу»!

Немецкие самолеты пошли на второй заход.

– Сейчас вмажут! – предрек старшина. – На, держи дите!

Соня обняла Нинку, решив, что он сейчас убежит. Вместо этого, старшина подхватил их на руки: – Ух, е-мое! Вы что, гантели глотали?!

Пока Соня удивлялась способности шутить за пол шага от смерти, старшина, пыхтя как паровоз, понесся к камышам с двумя ношами в руках. Благо, сила в нем была необыкновенная.

* * *

Они расположились на ночлег в поросшей густым кустарником балке. Было зябко, после купания. Нинка расчихалась. Старшина нарезал ветвей, соорудив некое подобие шалаша. Соня заикнулась о костре, но он и слышать не захотел.

– Заметят. Засекут, и пиши пропало.

– Так ведь немцев не слышно, – возразила Соня. Было, действительно, противоестественно тихо. Только листва колыхалась на ветру, да сова ухала неподалеку. Солнце скрылось за соснами, в лесу темнеет быстро.

– Не немцы, так местные, – покачал головой старшина. – Местные похуже немцев будут.

Соня выразила недоумение, но он отвернулся, дав понять, что разговор окончен. Выудил из вещмешка кусок сала с кулак, и положил на расстеленную поверх шинели тряпицу. Добавил краюху ржаного хлеба и соль в полотняном мешочке. Повертел в руках железную банку мясных консервов, как бы колеблясь, открывать или нет. От таких разносолов Сонин живот изменнически заурчал. Усмехнувшись, старшина принялся стругать сало тонкими аккуратными ломтиками.

– Жаль все-таки, что костра нет, – посетовала Соня. – Я б дочке супчик сварила. Чтобы не всухомятку.

– Давай до завтра потерпим, – он отложил нож. – А там, даст Бог, к своим выйдем.

Соня напоила Нинку из пузатой солдатской фляги, напилась сама, протянула старшине.

– С водой у нас не густо, – констатировал тот, делая большой глоток. – Надо будет где-то набрать.

– Я ей сала дам, – сказала Соня, отодвигая банку тушенки. – Пускай будет про запас. А то, вдруг мы завтра наших не найдем…

После скромного ужина Соня убаюкала дочку, уложив спать на шинели старшины, расстеленной поверх еловых веток. Шинель была большой, хватило и лечь, и укрыться. Под мирное сопение Нинки, Соня и сама скоро прикорнула. После суток мытарств шинель казалась периной.

– А вы? – сквозь дрему спросила Соня.

– Ты спи, – откликнулся старшина. – Я покараулю. – Вооружившись кисетом и папиросной бумагой, он ловко свернул козью ножку. Чиркнул зажигалкой. Запах курева щипнул Сонины ноздри, и это было последнее прикосновение реальности.

Сон оказался подстать действительности. Соне приснился Шаров. Его истребитель падал, объятый пламенем. Шаров хотел сорвать фонарь, но замки заклинило намертво. «Попробуй этим!» – крикнула неизвестно каким образом очутившаяся в кабине Соня. И протянула банку тушенки из вещмешка старшины. «Молодец!» – Шаров совсем не удивился Соне. И тут же хлопнул себя по лбу: «Ах, черт. Парашют-то у нас один на двоих». «Как один?» – испугалась Соня. Шаров отстегнул лямки: «Возьми». «А ты?» – всполошилась она. «Обо мне не думай. – Шаров подтолкнул ее к краю пропасти. – Выкручусь. Не впервой». Соня категорически отказалась. «Нет, нет и нет!» Ему пришлось сдаться: «Ладно. Давай по-другому». Парашют снова оказался на нем. Он заключил Соню в объятия. «Держи меня крепко-крепко». «Держу, Гриша, держу». Они вместе соскользнули с крыла. Соня сцепила пальцы замком, лбом вжавшись в отворот летчицкой куртки. Воздух свистел в ушах, а чувство падения захватило целиком, вытеснив куда-то все прочие. «Осторожно!» – предупредил Шаров, выдергивая кольцо парашюта. Над головами хлопнула парусина. Обоих сильно встряхнуло. Соня хотела облегченно вздохнуть, когда вспомнила о Нинке: «Гриша?! Мы же Нинку забыли!»

Ей стало так страшно, что она, закричав, очнулась, задыхаясь, как пловец, вынырнувший с большой глубины.

«Господи, это же просто сон».

Впрочем, облегчение было не долгим. Сон рассыпался, как туман, оставив Соню в реальности, которая тоже смахивала на кошмар. Картины вчерашнего дня встали перед глазами, такие страшные, что она бы с радостью усомнилась в том, что они творились наяву. То она металась по городку, а на голову сыпались бомбы, то бежала по полю, а фашисты стреляли в спину. То задыхалась на мосту, где рыжий танкист снова и снова падал на колени перед комкором, умирая несчетное число раз.

«Пожалуйста! Я больше не хочу».

Лес в предрассветных сумерках затаился, полный призрачных теней. Над зарослями клубился туман, укутывая подножия вековых сосен, величественных, словно колоннада античного пантеона. Нинка закашлялась из-под шинели, укрывавшей ее с головой. Кашель был сухим, тревожным. Отодвинув тяжелый воротник, Соня пощупала лоб ребенка. Потом поискала глазами старшину. Артиллерист спал, устроив голову на здоровенном кулаке. Его тело в сумерках походило очертаниями на вывернутый из земли корч. Соня обняла дочурку и попыталась уснуть.

* * *

Весь следующий день они не столько шли, сколько крались, держась чащи. Каждое редколесье вызывало опасения, каждая просека дышала опасностью, каждая пустошь пугала, заставляя делать крюк за крюком. Немецкие танки давно ушли вперед. Дороги были перегружены пехотой, марширующей за танковыми клиньями. Пару раз Соня и старшина прятались в кустах, наблюдая движение войск. Старшину поразило обилие лошадиных упряжек. Лошади тянули подводы с амуницией, волокли орудия и полевые госпиталя.

– Кто бы про высшую расу трепался, – шипел он из укрытия. – Монголы засраные.

Соне было безразлично, трактора у завоевателей, или лошади с верблюдами. «А хоть бы и боевые слоны». Ее куда больше заботила Нинка. Дочь кашляла без перерыва. Из носу текли сопли. «Ей бы горячего чаю с медом и калиной, да горчичники на спину».

Ночевать снова пришлось в лесу. Для стоянки старшина подобрал хорошо защищенный от чужих глаз укромный овражек, опять соорудил постель из ветвей и шинели. С тревогой покосился на Нину – к вечеру у той подскочила температура. Девочка надсадно кашляла.

– Сейчас хвороста на костер соберу.

Через час в импровизированном очаге трещал огонек. Старшина помешивал ложкой густой кулеш, сваренный из тушенки, сала и крупы.

– М-м-м, – он снял пробу.

– Господи. Что бы я без вас делала… – пробормотала Соня, глядя в костер. Языки пламени, весело потрескивая, лизали березовые поленья. Идущий из котелка запах приятно щекотал ноздри. Пахло исключительно аппетитно. Днем им случилось пробираться огородами, и старшина не оплошал, прихватив зеленого луку, немного молодого картофеля, морковь и петрушку. А потом они набрели на кусты дикой малины. Плоды еще не дозрели, но старшина все равно нарвал, сколько смог.

– Вечером чайку заварим, – пояснил он. – А то, ишь, разбухикалась, понимаешь.

Первым делом Соня накормила Нинку. Девочку лихорадило, но Соня исхитрилась таки дать ей добрый десяток ложек.

– Держи чай. Смотри, не обварись. Кипяток. – Кружка у них была одна на троих.

Соня укачала дочку, и, только потом, они сами плотно поужинали. Когда показалось дно, старшина вымакал остатки ломтем. Крякнул.

– Уф, хорошо. – Прислонившись к сосне, он закурил. – Надо бы за водой сходить. Тут, неподалеку, вроде как ручей шумел.

– Не уходите. Вдруг кто заявится…

На протяжении дня они несколько раз видели разрозненные группы красноармейцев, пробиравшихся через дебри на восток. Соня хотела пристать к первой же встреченной ими группе, но старшина не разрешил.

– Не стоит, сестрица. Ни к чему они нам. От немца они не защита. Сами улепетывают, как зайцы. Ты что, не видишь? Провианта у них нет, а если что и имеется, навряд ли с нами поделятся. Еще и наши крохи подметут. Вот и вопрос – на кой ляд они нам сдались? Помереть вместе?

– К своим пробиться вместе легче, – возразила Соня. Все-таки, она была комсомолкой, а праведный советский гражданин, – создание на редкость общественное. В коммунистическом понимании общественности, разумеется.

– Куда уж легче, – засомневался старшина. – У нас двоих, да еще с дитем, есть шанс проскользнуть, а у них, – он махнул в направлении скрывшихся среди кустов красноармейцев, – никаких нет. Для силы их мало, а вот для мишени в самый раз. Согласна?

– Нет, – сказала Соня. У нее не укладывалось в голове, как это можно скрываться от своих. Дикость какая-то. Но, за последние дни она привыкла доверяться чутью попутчика. Нет, так нет.

Старшина подбросил хвороста. Он специально подобрал палки посуше, чтобы поменьше чадили. Огонь завораживает взгляд, как и море. Какое-то время оба молчали. Старшина крутил в руках пилотку с эмалированной красноармейской звездой.

– О чем вы задумались, Харитон Петрович? – тихонько спросила Соня. Старшина отложил пилотку и сосредоточенно потер переносицу. Вздохнул.

Да вот, думаю, не пора ли треугольники^[10] спарывать?

– Какие треугольники? – растерялась она.

– С петлиц…

– Зачем?! – Соня вытаращила глаза.

– Затем, – старшина показал на восток.

– Я не понимаю?

– А ты ушки-то открой. И сразу поймешь.

Соня прислушалась, как было велено. Сопение Нинки в полуметре. Противный писк комаров над головой. Что-то их сегодня многовато. Ну, конечно же, неподалеку родник. Шорохи лесные из чащи. То ли мышки, а может ежики. В лесах живности полно.

– Ну? – он невесело усмехнулся. Соня пожала плечами:

– Ничего… звуки разные, лесные.

– А канонаду слышишь?

– Ах, это…

Низкие, рокочущие раскаты доносились с востока и были едва уловимы. Как будто гроза бушевала, только далеко, за линией горизонта.

– То-то и оно, – старшина потянулся за кисетом. Табаку там оставалось на донышке. – Верст за сто палят. Немец-то все дальше уходит. Вот такая петрушка.

– Наши скоро его остановят, – неуверенно начала Соня.

– Могли бы, давно б остановили. И на плечах противника, так сказать, перенесли боевые действия на вражескую территорию. Это я тебе Боевой Устав пересказываю. – Внезапно его охватил гнев. – Трепачи проклятые! Шапками закидаем! И от тайги до Британских морей, Красная Армия всех сильней… Как же. В беге, видать! Так бежим, только пятки сверкают. Не угонишься, без мотоциклетки.

– Что вы такое говорите?! – в ужасе спросила Соня.

– Правду, – сказал артиллерист. – Ты не дрожи, тут ОГПУ нет. А было бы… – старшина погладил винтовку. Соня проглотила язык.

– Я вот что думаю, – в полголоса продолжал старшина, – кто-то там чего-то напутал. – Он ткнул пальцем в небо, видимо, подразумевая кремлевских небожителей. – Кто-то прошляпил, как всегда. – Он показал на восток, – это, понимаешь ли, разгром. А отдуваться знаешь, кто будет? Кого крайним назначат?

Соня потрясенно молчала.

– А нас с тобой и назначат. И таких, как мы. Людей простых, то есть. Понимаешь? Нам теперь кровью отхаркивать. До седьмого пота отдуваться. Не согласна?

Соня стала мрачнее тучи.

– Вот и вопрос, – добавил старшина угрюмо. – А не пора ли с обмундированием расставаться? Пока, понимаешь ли, не поздно. – Он снова взялся крутить в ладонях пилотку с ярко красной звездой.

Если бы с неба сошел Архангел Гавриил, это бы меньше потрясло Соню. Старшина, двое суток бескорыстно опекавший ее и девочку, в одночасье оказался чужаком. Врагом, умело маскировавшимся под личиной друга, чтобы ночью, в глухом лесу, продемонстрировать волчий оскал.

«То-то он к нашим пристать не хотел! – с опозданием дошло до Сони. – Как же я раньше не догадалась?! Он же враг! враг! враг!»

Штампы, заколачиваемые в голову с колыбели, и культивируемые впоследствии на протяжении всей жизни до гробовой доски, заблокировали мозг, как глисты желудок. Соня подумала о бегстве, но, куда денешься от костра, подле какого спит дочурка, в его же, врага, шинели. Вот если бы у Сони был пистолет. Но, пистолета, по счастью, не было.

– Что надулась? – осведомился старшина. – Небось, дезертиром меня считаешь? Так? Врагом народа и все такое? – свернув козью ножку, он глубоко затянулся.

– Беда в том, сестрица, что при таких пирогах моя красноармейская форма нам только во вред. Швабы сцапают, к стенке поставят. Местные поймают, и на березу. У тех вообще разговор короткий.

– Что вы такое говорите?! – не выдержала Соня. – Наши, советские люди?! Зря вы на них напраслину возводите!

– Как же, ваши. – Он прищурился через трескучий костер. – Да с чего ты, сестрица, взяла, что они ваши? А?

– Мы их от гнета белополяков освободили, – отчеканила Соня. Ей даже думать не потребовалось. Просто всплыл соответствующий слоган с агитплаката, – от эксплуатации избавили.

– Так им и расскажешь, когда петлю на шею наденут.

– Да за что в петлю?!

– За что, у голубых фуражек спроси. Это они тут с тридцать девятого лютовали. – Старшина швырнул окурок в пламя. Соня открыла рот, намереваясь обвинить попутчика в измене и вероломном предательстве, когда он неожиданно спросил:

– У тебя что, никого в семье не сажали?

Соня, на ходу, осеклась. Вспомнила отца. Хоть и бросившего ее с мамой, но тем не менее родного. Отец сгинул в лагерях, получив «Десять Лет Без Права Переписки». Народная молва эту зловещую «переписку» совершенно справедливо отождествляла с расстрелом. Соня правду об отце хранила в глубокой тайне. Они некогда с Шаровым договорились молчать о нем, как рыбы. «Не помню, не знаю, не видела. В детстве бросил, и полная амнезия, – поучал Соню герой Халхин-Гола. – Даст Бог, пронесет. А всплывет, не приведи Господи, тогда такую политику гни – слыхала, что враг, и давно отреклась. И вовсе он мне не отец».

– Никого? – немного удивился старшина. – Ну, а у меня, Сонюшка, всю родню вывели. Батю, мамку, дядьев с тетками, брата. – Старшина сжал кулак. Костяшки громко хрустнули. – Брата!

Соня не проронила ни звука. А что ей было сказать? Лицо старшины омертвело.

– А знаешь, за что?

Она покачала головой.

За то, что казаки. И все. Я, чтоб ты знала, с Кубани. Такие места у нас там… сказка, а не места. Реки быстрые, луга зеленые. Житница всей России. К жатве колосья тугие, к земле клонятся. А виноград? А молоко? А сметана? Ложку воткнул, и стоит. Чистое масло.