Чудом очутившись на ногах после кувырка, Юрик успел оглянуться и засечь тень, метнувшуюся к нему из мрака. Она казалась порождением темноты, в голове мелькнула мысль о каком-то сверхъестественном, потустороннем создании, явившемся, чтобы воздать ему по заслугам, хоть, как правило, люди убеждены в том, что никакой такой расплаты в природе не существует. Еще бы, ведь ее придумали те, у кого нет денег, чтобы оплатить услуги киллеров или лоеров, невелика, в сущности, разница. В общем, Юрик подумал о Боге и Сатане, и мужество едва не покинуло его.
      – Что за х-ня?! – закричал Планшетов так слабо, что не расслышал собственного голоса.
      – Кия! – завопила тень, выстрелив чем-то, на поверку оказавшимся ступней, развернутой внешней кромкой. Удар пришелся в солнечное сплетение, Планшетов снова повалился на пол, при этом, как ни странно, его ощутимо отпустило, перед ним был не дух, а человек, шестьдесят – семьдесят килограммов костей, мяса, крови и еще каких-то биологических жидкостей. Ободренный этим открытием, Юрик на время даже перестал чувствовать боль, свирепствовавшую в верхнем отделе позвоночника и солнечном сплетении. Он покатился по полу, теперь кувыркнувшись через плечо, и этим избежал следующего удара, который наверняка стал бы фатальным, четвертого не потребовалось бы.
      – Кия! – прогремело под сводами пещеры, и чугунная пятка пошла вниз, словно наконечник отбойного молотка, поразила пол в том месте, где только что лежал Планшетов с такой силой, что выбила облачко каменной пыли. Превозмогая пламя, бушующее в верхней части живота, Юрик рывком оторвал ноги и поясницу пола, переместив вес на лопатки, словно делая упражнение «березка». А затем выбросил обе стопы вперед, метя любителю восточных единоборств в пах. Он не надеялся на филигранную точность, так и вышло, Юрик промахнулся, подошвы кроссовок угодили немногословному противнику в голень, а это очень болезненное место, если хорошенько по нему попасть.
      «Падай, сука!» – возопил в душе Планшетов, но, ничего подобного не случилось. Не издав ни звука, безымянный каратист пошел в наступление, намереваясь прикончить Юрика, пока тот лежит на полу.
       «Натуральный, блядь, самурай!» —с оттенком уважения констатировал Юрик, встретив эту очередную, яростную атаку на обеих лопатках и отчаянно лягаясь. Как заяц, на которого напал филин, или чемпион мира по карате, именно таким образом победивший самого Кассиуса Клея в бою, который не показывало советское телевидение. Но, о котором много судачили в околобоксерских кругах. Напоровшись на ожесточенный отпор, причем, Юрику как минимум несколько раз посчастливилось достать вражескую мошонку пяткой, каратист, тяжело отдуваясь, будто пловец, только что вынырнувший с большой глубины, закружил вокруг Планшетова, как акула, подбирающаяся к раненному кашалоту. Юрик с удовлетворением отметил, что враг потерял прыть. И ошибся. В третий раз огласив своды пещеры воинственным воплем островитян с Окинавы, каратист прыгнул на Юрика, работая ногами с такой частотой, словно был великолепно отлаженным механизмом. В момент оборонительные позиции Юрика были смяты, он пропустил пять или шесть ударов, один сокрушительней другого, в затуманенном мозгу мелькнуло: вот он, конец.
      Кия! – снова завопил каратист, теперь в его голосе чувствовалось торжество победителя. Его глаза, горевшие холодным огнем, сверкнули, будто два фонарика. Корчась на полу словно насаженный на крючок червяк и понимая весьма отдаленным уголком подсознания, что истекают последние минуты, а скорее даже секунды, за которыми последует темнота навсегда, Юрик предпринял последнюю иступленную попытку спастись. Подцепив голень опорной ноги каратиста левой ступней, как клюкой, Планшетов толкнул его ниже колена правой. Каратист растянулся на полу, пробыл там мгновение и вскочил на ноги быстрее, чем это делает Ванька-встанька. Удивляясь, что сумел это сделать, Планшетов тоже поднялся, шатаясь, будто законченный алкаш. Он уже не был опасным соперником молчаливому каратисту, скорее великолепной мишенью, живой макиварой для шлифования мастерства. По-крайней мере, каратист думал именно так. Поэтому даже не стал мешать Планшетову подняться, хоть, безусловно мог сделать это. Юрик придерживался противоположного мнения. Он еще не потерял надежды.
      – Кия! – выкрикнул каратист, разразившись целой серией из непрерывной череды передних и задних боковых ударов ногами, в верхнюю часть туловища и голову. В карате ее зовут «мельницей». Юрик попятился, чувствуя себя человеком, угодившим в самое сердце торнадо. Удары были не смертельны, но чувствительны, мягко говоря. Левый глаз Планшетова заплыл, губы стали похожи на две булки-сайки, продававшиеся «хлебными» в середине семидесятых, только цвета раздавленной шелковицы, правое плечо онемело, из рассеченного виска сочилась кровь.
      Так они очутились на самом краю, у невысокой каменной ступеньки, за ней начинался тот самый узкий балкон, при помощи которого Планшетов проник в пещеру. Юрик стиснул зубы, к тому времени пересчитанные безмолвным каратистом до последнего корешка, отступать стало некуда. Был момент, Планшетов подумал рвануть в один из темных коридоров, но, чтобы это ему дало? Рассчитывать спастись бегством он не мог, а демонстрировать спину, не имея превосходства в скорости… К тому же, разгадав намерение Юрика каким-то своим, звериным чутьем, каратист намеренно теснил его к пропасти. Наверное, планировал поставить точку одним эффектным ударом, отправляющим Юрика в еще более эффектный полет.
      На секунду они оба застыли, Планшетов вытер тыльной стороной окровавленной ладони нос, из которого тонкими струйками стекала кровь, каратист легко, как в спортзале, сменил левостороннюю стойку на правостороннюю. Его движения были изящны, как танец, даже Юрик отметил это. Собственно, он был единственным зрителем и одновременно участником действа.
      В пещеру ворвался ветер, развевая волосы и обрывки одежды. Грозовой фронт надвинулся на горную гряду, стало так темно, словно наступил вечер. Где-то наверху прогремел гром, полые внутренности скалистого кряжа ответили ему глухим, напоминающим рык гулом. В воздухе запахло озоном и дождем, который грозил обернуться тропическим ливнем. Затем полыхнуло совсем неподалеку, видимо, молния поразила скалу наверху. Планшетов качнулся вперед, первым начав сокращать дистанцию. Он упредил каратиста на долю секунды, тот как раз перенес весь вес на левую ногу, вероятно, чтобы выстрелить правой. Они столкнулись корпусами, Юрик боднул каратиста головой, вложив в удар все чувства, которые только сумел пробудить в нем немногословный и неумолимый противник. Его чувства были сильными. Лоб врезался в переносицу и она лопнула, как холодный стакан от кипятка. Каратист замотал головой, как бык, которого заели слепни. Одновременно Планшетов толкнул каратиста в грудь. Тот машинально подался вперед. Это было как раз то, на что Юрик не смел надеяться. Планшетов ухватил его за грудки и повалился навзничь, выставив перед собой ногу. Сообразив, что его ожидает, немногословный каратист попытался вырваться, но было слишком поздно, тем более что и Харлампиев, создавая самбо, перенимал на востоке самый лучший опыт. Планшетов оторвал каратиста от земли и играючи перебросил через себя. Оглашая ущелье душераздирающими воплями, среди которых больше не звучал боевой клич «кия», каратист полетел в пропасть. Туда, где на дне его поджидало обезображенное тело Мотыля.
       «Наконец-то развязал язык», –подумал Юрик удовлетворенно. Он остался лежать в изнеможении, судорожно, со всхлипами глотая воздух. О том, какие эмоции вызовут рухнувшие на дно ущелья Мотыль и безымянный каратист у своих товарищей, которые наверняка ошивались внизу, он вообще не думал, было не до того. Юрик лежал и радовался тому, что остался жив. В отличие от них.

* * *

      Он еще не восстановил и половины сил, когда откуда-то гулко заухали выстрелы. Планшетов подхватился, как ужаленный, в первую секунду подумав, что стрелки целят в него. Но это было не так. Пальба слышалась с той стороны, где он оставил друзей.
      – Черт! – выдохнул Юрик. Оружия при нем не было. Парабеллум, который он выронил еще на карнизе, теперь валялся где-то внизу, вместе с двумя его противниками, один из которых, вероятно, был при оружии. Второй, скорее всего, обходился голыми руками, чувствуя себя при этом вполне уверенно. К счастью, в распоряжении Юрика оставался труп Бели. Его следовало немедленно обыскать. Что Планшетов и предпринял. Обыск ничего не дал. Карманы оказались пусты, если не считать пары ребристых презервативов, початой упаковки жевательной резинки «Stimorol» и нескольких жеваных купонов, которые, как известно, как огня боялись воды. Беля же их постирал, и они превратились в бесформенные сгустки бумаги. Покопавшись еще немного, Юрик извлек из внутреннего кармана куртки покойного практически полную пачку «Marlboro», из чего следовало, что ушедший был крысой, как наверняка сказал бы Мотыль. Правда, Мотыль тоже ушел и теперь, по мысли Юрика, оба пребывали там, где, если верить наркоманскому анекдоту, полно травы, но нет спичек.
      Понюхав пачку «Marlboro» с такой миной, от которой любой народный целитель, зарабатывающий на отваживании курильщиков от табака, наверняка опустил бы руки, Юрик спрятал трофей в карман. Оттолкнул труп и принялся шарить по пещере, в поисках зажигалки и оружия. Вскоре ему повезло. В самом темном углу он натолкнулся на автомат импортного производства, с куцым стволом, коротким металлическим прикладом и обоймой, торчащей не вниз, а влево. Юрик подумал, что оружие здорово смахивает на дрель, которая когда-то была у Планшетова-Старшего, пока он ее не пропил, вместе с остальными инструментами. Повозившись с минуту, Планшетов отстегнул магазин и с удовлетворением отметил, что он в два ряда нашпигован толстенькими и куцыми, похожими на молодые боровики патронами.
      – Хм, – выдохнул Планшетов, – какие интересные сверла. Надеюсь, они далеко летают. – Юрик взвесил оружие в руках. Автомат был тяжеловат, и, как показалось Юрику, не очень удобен. К тому же, с подобной конструкцией он столкнулся впервые. – Ничего-ничего, – ободрил себя Планшетов, – главное, я в курсе, откуда тут вылетают пули, и что для этого нажимать. Остальное приложится.
      Повесив оружие на шею, Планшетов покинул пещеру и перебрался на карниз. От былой жары не осталось и следа. Тучи надвинулись и придавили горы. Горы, набычившись, вспороли им брюха скалистыми вершинами. Из рваных дыр хлестали струи дождя, тугие, как бичи погонщиков. Риск сорваться в пропасть, соответственно, вырос, возможность быть обнаруженным сократилась, ввиду резкого падения видимости. Решив, что это уравнивает шансы, Юрик двинулся по карнизу в обратном направлении, хоть возвращаться, как правило, сложнее, чем уходить. Ливень молотил его по спине и затылку, словно турецкие батоги – привязанного к столбу запорожца. Молнии били одна за другой, словно вся небесная артиллерия приняла участие в канонаде. Отвесные стены оказались отличными природными ретрансляторами и многократно отраженное эхо пошло гулять по ущелью, как клокочущая среди рифов волна. Скоро Юрик оглох на оба уха и уже не мог отличить рокочущие грозовые раскаты от сухого, похожего на кашель треска выстрелов. Когда Юрик только выбирался на карниз, то был уверен, кто-то из друзей, вероятно, Протасов, отстреливается из пистолета Глок. Теперь стрельбы, гром и эхо смешались в одну безумную какофонию, Планшетов слушал ее, словно из-под воды.

* * *

      Когда Юрик преодолел две трети пути, и до пещеры оставалось – рукой подать, грозовой фронт, потеряв остатки летучести, рухнул на землю. Так, по-крайней мере, показалось самому Планшетову, когда он падал ничком, сбитый с ног взрывной волной. На секунду воздух сделался плотным и горячим, как кисель. У Планшетова окончательно заложило уши. Ему почудилось, весь козырек пришел в движение, заходил ходуном. Кряж не задрожал, застонал, как старый дом, который ломают гирей. Сверху посыпались обломки, большинство не крупнее орехов, некоторые, судя по звуку, величиной с пушечное ядро. Юрик вжал голову в плечи, прикрывая затылок ладонями, и немедленно получил по спине камнем, не слишком большим, но достаточно увесистым. Кусая губы от боли, Юрик извивался на карнизе будто камбала, которую пригвоздили ко дну гарпуном, ожидая, когда очередной булыжник проломит ему череп будто яичную скорлупу, и положит конец мучениям.
      Ему снова повезло, он остался жив. Камни угомонились, кряж больше не вибрировал. Снова сверкнула молния. Юрик поднял голову и заметил дым, струящийся из той пещеры, в которую он так стремился попасть. Ливень продолжал неистовствовать, как ни в чем не бывало, капли таранили частицы дыма, и увлекали вниз. Только тогда до Юрика дошло, что небо по-прежнему на месте, это местные, земные разборки. Что-то взорвалось, возможно, ручная граната.
      – Откуда? – пробормотал Юрик. Ему чудовищно хотелось промочить горло, но подставлять рот небесам было некогда. И потом, он рисковал проглотить камень.
      – От верблюда, зема, – ответил изнутри головы Волына. Был поздний вечер субботы, они только собирались в дорогу и стояли во дворе дома Эдика, на Троещине. Солнце давно село, площадку освещал одинокий уличный фонарь, уцелевший вследствие того, что окрестная детвора отдала предпочтение клею «Момент», а он, в чрезмерных дозах вызывает косоглазие. Протасов вынес из парадного несколько сумок и отправился обратно, за следующей порцией, посоветовав Планшету с Вовчиком пошевеливаться. Приятели складывали поклажу во вместительный багажник «Линкольна». На глаза Юрику попалась грубая холщовая торба, оказавшаяся, к тому же невероятно тяжелой, и он мрачно осведомился у Волыны, что это, б-дь, за дерьмо.
      – Полегче, земеля, – вытянув обе руки, Волына забрал мешок у Юрика, а затем бережно положил в салон, к себе в ноги.
      – Что за хулев металлолом? – не сдержался Планшетов.
      – Не кипишуй, Юрик, – посоветовал Вовчик. Много будешь знать, скоро состаришься, земеля. – Лицо его при этом приняло откровенно заговорщицкое выражение.
       «Итак, это граната, –догадался Юрик. – Граната из мешка, который эти кретины, Протасов с Волыной, прихватили с собой». Далее Юрик прикинул объем мешка и решил, что гранат там было – как минимум десятка два. «Следовательно, –продолжал размышлять Планшетов, – это только начало. И если какому-то кретину, вроде Протасова, придет нездоровая мысль попробовать кряж на крепость еще разок, начнется такой камнепад, чувак, что тот, что был, покажется детской проделкой».
      Как бы в подтверждение этих опасений кто-то выкрикнул что-то воинственное, Юрику показалось, он узнал голос Протасова, а затем тяжело ухнула вторая граната. Правда, скорее всего, она разорвалась в глубине лабиринта, далеко от поверхности. Тем не менее, козырек застонал и покачнулся, как качели. Планшетов в липком поту едва не соскользнул в пропасть. Решив, что балкон вот-вот обвалится, он встал на четвереньки, поправил автомат, которым отдавил себе ребра. Автомат не составил компанию Парабеллуму лишь потому, что висел на ремешке. Сделав несколько глубоких вздохов, Юрик поскакал вперед с невероятной прытью, которая сделала бы честь самому ловкому горному козлу.
      Ввалившись в пещеру, Планшетов задохнулся от дыма и пыли, которые клубились тут, как над каким-нибудь редутом Отечественной войны 12-го года, поскольку бездымный порох еще не был изобретен. Глаза защипало, окружающие предметы стали казаться изображениями в экране телевизора, которому давно пора на слом. Первым Планшетов заметил Волыну. Вовка безжизненно растянулся в углу, рубашка на груди была расстегнута, на груди лежал амулет, который о котором двадцать минут назад говорил Протасов. Валерий не стал его забирать. Глаза Вовчика были закрыты, рот, напротив, открыт, но он уже не дышал, грудная клетка застыла неподвижно. В метре от трупа на корточках сидел Армеец, зажав ладонями уши. Эдик жмурился, и вообще имел вид рыбы, контуженной взрывом динамита в пруду, и готовящейся всплыть на поверхность, кверху белесым брюхом. Рядом валялся пистолет Глок в компании с опустошенной обоймой. И стреляные гильзы, пожалуй, десятка два.
      – Эдик! – заорал Планшетов, но вместо голоса уловил еле ощутимую вибрацию, которую произвела гортань. Уши вышли из строя, единственным звуком, который улавливал Планшетов, было шипение вроде того, что производят неисправные динамики аудиосистемы. Армеец при этом и бровью не повел.
      – Эдик! – он предпринял вторую, бессмысленную попытку. – Эдик, ты что, оглох?!
      Шагнув к приятелю, Юрик встряхнул его за плечо. Раскрыв глаза, Армеец уставился на него взглядом человека, столкнувшегося с приведением.
      – Где Протасов?! – крикнул ему в лицо Юрик, но Эдик только смотрел не него, открывая и закрывая рот, как рыба из-за стекла аквариума.
      Не слышу! – заорал Юрик, и обернулся, уловив краем глаза какое-то движение в самом дальнем углу пещеры, там, где начинался коридор, высеченный в толще породы. Там было полно дыма, из которого словно материализовался Протасов, в разорванной футболке, с холщовой сумкой на плече и двумя гранатами в руках. У Юрика перед глазами на мгновение встало полотно «Оборона Севастополя», известное каждому школьнику советской поры из учебников истории. Правда, Протасову не хватало тельняшки, зато его лицо, чумазое словно у трубочиста, было полно той же решимости, которую удалось передать баталисту при помощи кисти и красок на холсте. А то и еще решительней.
      – Не делай этого, чувак! – заорал во все легкие Планшетов, имея в виду гранаты, которыми размахивал здоровяк. – Оставь гребаные пещеры потомкам! Это ж наше культурное наследие! Не лишай удовольствия целые поколения туристов, и куска хлеба – поколения экскурсоводов, чувак! – Неожиданно ему стало весело, правда, веселье здорово отдавало истерикой.
      Можно не сомневаться, из тирады Планшетова Протасов не разобрал ни слова, зато заметил Юрика и двинулся к нему, с перекошенным от гнева лицом. Юрик попятился, как, вероятно, поступил бы каждый, напоровшийся в зарослях на взбесившегося слона. Валерий выкрикивал что-то на ходу, и, хоть Юрика никто не учил читать по губам, общий смысл был ясен и без этого. Они очутились у обрыва, Валерий, рассовав гранаты по карманам, схватил Юрика за грудки и легко поднял в воздух.
      – Ах, ты сучек, блин! Свалить хотел?! – это были первые слова, которые Юрику удалось расслышать. Слух неохотно возвращался к нему, словно опасаясь, что его все равно скоро выгонят. – Пингвин долбаный! Нас тут эти клоуны со всех сторон обложили, конкретно. Запрессовали, козлы! Я тебе сейчас покажу, свалить! Я тебя, козла, в момент скоростным лифтом на землю отправлю!
      Болтая ногами над пропастью, Юрик, задыхаясь, закричал о пути к спасению, который ему посчастливилось открыть в соседней пещере ценой трех заблудших душ, собственноручно освобожденных от тел.
      – К какому спасению, гнида?! – рычал Протасов, болтая Юриком в проеме, как ребенок погремушкой. – Какой ход, блин?! О чем ты болтаешь, гондурас?! Я тебе сейчас покажу верняковый ход к спасению! Пернуть, блин, не успеешь, бандерлог ты неумный, как будешь загорать на небесах! – Но хватка уже ослабла, Планшетов ощутил под подошвами пол пещеры.
      – А это что у тебя за штука? – только теперь Протасов разглядел диковинного вида автомат со складным металлическим прикладом, который висел у Юрика на груди.
      – Трофей, – коротко пояснил Планшетов. – Одолжил у одного туземца. Ему теперь без надобности.
      – Дай посмотреть.
      – Детям в руки не дается, чувак.
      – Я те дам, детям! – одним ловким движением разоружив Юрика, Протасов забросил автомат на плечо.
      – Э-э?!
      – Отлезь, гнида! Ты, блин, мудила, и так последний ствол забрал. Где, блин, парабеллум?
      – Там, – Планшетов показал за карниз.
      – Идиот конкретный.
      Планшетов решил смириться с потерей автомата. Тем более что по его соображениям, им уже давно следовало задать стрекача, а не препираться без толку в амбразуре окна, где они, кстати, были великолепными мишенями.
      – Мотаем удочки, чувак.
      Вдвоем они поставили на ноги Армейца. Эдик по-прежнему напоминал оглушенную рыбу.
      – Эдик, ты как, чувак?
      – Хлипкий, блин, – ответил за него Протасов. – Уши слабые. Еврей, короче. Укачало. Ладно, держи этого клоуна, а я Вовку возьму, пока эти бандерлоги, Планшет, штаны меняют. – Он махнул в направлении коридора, оттуда по-прежнему валил дым, правда, уже не такой густой.
      – Много он крови потерял, чувак?
      – Крови? – Протасов криво усмехнулся. – Нисколько.
      – Его же в ногу ранило.
      – В голову, – поправил Валерий. – При рождении. Копыто вывернул, и все дела. Ладно, держи этого недоумка, а я Вовку возьму.
      – Как Вовка? – машинально спросил Юрик, хоть уже знал ответ.
      – Никак, – ответил Протасов глухо. – Но я его все равно возьму, понял, да?!
      Планшетов решил не спорить. Повесив на второе плечо сумку с гранатами, Валерий кряхтя поднял Волыну.
      – Так, теперь куда?
      – Туда, – Планшетов указал на балкон. – Тут метров десять, от силы. Проберемся в пещеру, а оттуда, через тоннель…
      Протасов с сомнением покосился на уступ.
      – И ты, блин, Планшет, полезешь по этой гребаной жердочке для попугая?!
      Планшетов кивнул:
      – И ты полезешь, если жизнь дорога.
      – Эквилибрист гребаный.
      – Не нравится, оставайся, хозяин – барин. Дело твое.
      В этот момент из коридора донеслись перекликающиеся голоса.
      – Решили суки, что гранаты вышли, – сказал Протасов. Его руки были заняты Вовчиком. А точнее – его телом.
      – Еще один взрыв, Валерка, и бульдозером не откопают, точно тебе говорю. Хорош трепаться – сваливаем. – Юрик обернулся к Эдику, – держись за меня, чувак.
      – А Вовка? – выпалил Протасов. Нечего было и думать переправить его на ту сторону карниза. Это понимали все, даже Протасов.
      – Оставь его здесь, чувак, – сказал Планшетов уже с карниза.
      – Ах ты, гнида!
      – Он мертв, ты что, не врубился?!
      – А мне по бую!
      – Брось его, чувак!
      – Стой, блин! – орал Протасов через мгновение, сообразив, что приятели медленно удаляются по карнизу. – Стойте, козлы! Эдик?! Помоги!
      Армеец обернулся.
      – Наши своих не бросают! – крикнул ему Протасов.
      – Е-ему уже все равно, – тихо, но внятно проговорил Эдик. – Он у-умер, Валера. Его больше нет.

* * *

      Дождь, было сбавив обороты, обрушился на ущелье с новой силой. Скала под ногами стала скользкой, как лед. Они передвигались вдвоем, Планшетов первым, за ним Армеец. Протасова нигде видно не было, впрочем, им стало не до него, собственные жизни висели на волоске.
      – Голова к-кружится, – прошептал Армеец, когда они преодолели половину пути.
      – Наплюй на голову, чувак. Тут ерунда осталась.
      – С де-детства высоты боюсь…
      – Не смотри вниз, Эдик.
      Временами Армеец словно проваливался куда-то, Планшетов чувствовал эти его провалы рукой. Он держал приятеля за шиворот, прекрасно понимая, что если тот сорвется, эта страховка будет в пользу бедных. И если он не разожмет пальцы, они упадут и разобьются вдвоем. Разжимать или нет – Планшетов для себя еще не решил.
      До цели оставалось сделать буквально пару шагов, но какими трудными они оказались. Каждый длиной с марафонскую дистанцию. Несколько раз Армеец начинал раскачиваться, как пьяный, в жилах Юрика стыла кровь, он думал, что вот оно, начинается, чтобы закончиться через минуту или две, далеко внизу.
       «Знал бы, что разобьюсь в лепешку о камни, хрен бы из Десны выгребал!» –ухало в голове Планшетова. По сравнению с перспективой полета в пропасть смерть в речной воде представлялась ему чуть ли не гуманной. Впрочем, если бы он действительно тонул, возможно, ему показалась бы гораздо привлекательнее скала, падая с которой, по-крайней мере, можно почувствовать себя орлом. И все же они с Эдиком финишировали, хоть Планшетов успел пару раз попрощаться с жизнью. Юрик первым очутился в относительной безопасности, а потом втащил в пещеру Армейца с таким видом, словно был муреной, прикусившей среди коралловых рифов морского конька. Эдик без сил повалился на пол, Планшетов последовал за ним.
      Они пролежали минуты три, прежде чем смогли подумать о Протасове.
      – Неужели он?.. – начал Юрик.
      – Он у-упрямец, – перебил Армеец.
      – Что будем делать, чувак?
      Эдик молчал минут пять, потом медленно покачал головой, и произнес, отвернувшись к стене:
      – Я что мы мо-можем ту-тут поделать?
      – Ну…
      – Ду-думаю, мы до-до-должны и-и-и…
      Он не успел договорить. Скала дрогнула, гораздо сильнее, чем прежде. На мгновение Армейцу показалось, что каменные своды сейчас сложатся, как стены североамериканского каньона на последних минутах фильма «Золота Мак Кены», на который бегал с уроков вместе с Протасовым.
      – Землетрясение, чувак! – завопил Планшетов, вскинув руки, чтобы защитить голову.
      – П-п-п!.. – начал Армеец, но его голос потонул в оглушительном грохоте. Оба затаили дыхание, словно диггеры, неожиданно очутившиеся на пути электропоезда метро. В следующую секунду рокочущая взрывная волна накрыла их, ударив как невидимый грузовик. Если бы они стояли, то наверняка полетели бы по пещере, как сообщения в трубе пневматической почты. Пол и стены пещеры ходили ходуном, древние камни вибрировали, будто струны, вошедшие в резонанс, за которым неизбежно следует обрушение.
      – Вот и все, чувак! – успел крикнуть Планшетов, прежде чем на них сверху повалился Протасов.

* * *

      – Т-ты? – стонал Армеец, держась за ушибленный затылок.
      – Мы думали, ты того… – добавил Планшетов.
      – Я погиб, Планшет?! Да ты гонишь, блин, как Троцкий! – поднявшись на корточки, Протасов принялся хлопать себя по брюкам, вытрушивая пыль. На коленях зияли такие прорехи, что, вообще-то, о брюках можно было уже не беспокоиться.
      – Ты подорвал все гранаты, чувак?! – с оттенком уважения спросил Планшетов. Вместо ответа Валерий сунул ему под нос три пальца, в некоем подобии государственного герба Украины.
      – Три?!
      – Точно, – сказал Протасов. – Гребаным хорькам хватило трех, ты понял, да? Залег себе, этажом выше, – продолжал он самодовольно, – дождался, пока десяток туземцев вылез на карниз, и…
      – Я так и знал, – сказал Планшетов, – естественно, они тоже решили сократить путь по карнизу.
      – А ты думал, – ухмыльнулся Протасов. – И сократили. С этого света на тот, бляха-муха. Бах, трявк, и карниза нет! Точно как в анекдоте: отставить, блин, ржание, боцман, иди, стирай Америку с карты.
      Расписывая свои подвиги, Валерий, и без того не привыкший разговаривать вполголоса, орал на пределе связок. Во-первых, его ушам тоже досталось от взрывной волны. Во-вторых, он был очень возбужден.
      – Это им, клоунам, за Вовчика, – добавил он, скрипнув зубами. – Ладно, вставайте и пошли. Слыхал, Армеец, тут тебе не пляж.
      Они уже шагали в глубь пещеры, когда над головами просвистело несколько пуль.
      – Откуда стреляют, бляха-муха?! – вытаращив глаза, завопил Протасов. Эдик повалился ничком с грацией туристического рюкзака. Очередная пуля высекла искры в паре сантиметров от виска Планшетова. Юрик схватился за лицо:
      – Глаза! Глаза, твою мать!
      На секунду потеряв ориентацию, Юрик попятился, очутившись на самом краю карниза и отчаянно балансируя над бездной. Смертельная угроза заставила его забыть о пострадавших глазах, он сделал руками такой широкий мах через голову, словно был гимнастом, собирающимся встать на «мостик». При этом Планшетов выгнулся дугой, большая часть тела оказалась за приделами карниза, как фрагмент недостроенного виадука. Лицо Юрика выражало крайнюю степень изумления, если это существительное уместно в данном контексте. Не ужаса, а именно изумления: «Черт, неужели это случилось со мной?!»
      В этот момент жизнь Юрика зависела только от того, сумел ли Протасов сохранить хотя бы толику той реакции, какая была у него, когда он выступал на ринге. К счастью для Планшетова, Протасов растратил еще не все. Он молниеносно прыгнул к Юрику и успел вцепиться в пряжку его ремня за мгновение до того, как все было бы кончено. Ремень затрещал, но выдержал. Планшетов повис на нем, бессмысленно загребая руками воздух, как пловец в бассейне, из которого внезапно испарилась вода. Отказаться от этих отчаянных махов ему было не легче, чем приказать себе не дышать. Он махал, махал, махал.
      – Паленка? – Протасов, отдуваясь, с сомнением покосился на ремень, за который удерживал Юрика. Со стороны они напоминали гротескную карикатуру на фигуристов, катающих произвольную программу. На чемпионате мира для педиков.
      – Паленка, – прохрипел Планшетов, продолжая отчаянно болтать руками. – Штаны фирменные, ремень – фуфло. Дерматин…
      В подтверждение этих слов ремень затрещал, явно готовясь лопнуть.
      – Эдик! – позвал Валерий, но ответа не последовало.
      – Держись за меня, твою мать! – сказал Протасов. Вены на лбу стали такими толстыми, что по ним проплыл бы и фломастер. Но, вместо этого Планшетов продолжал отмахиваться от роя невидимых ос. Протасов напряг бицепс, секунду они балансировали над пропастью, а потом ввалились в пещеру, как два хануря у пивной. Как только это произошло, Протасов, приподнявшись на локте, позвал Эдика.
      – Эдик, блин, ты живой?!
      В этот момент невидимые стрелки, очевидно завороженные зрелищем «Танго над обрывом», наконец, сбросили оцепенение. Пули полетели в пещеру, как брызги от душа. Протасов рывком откатился за выступ скалы. Планшетов метнулся за ним.
      – Снайперы, – сказал Планшетов, лежа навзничь и пристально изучая провалы пещер на противоположной стороне ущелья. – Из СВД лупят. Нам с тобой охренительно повезло, что они нам не вышибли мозги!
      – У тебя их по-любому нет, – бросил Валерий, и помрачнел. – Что с Армейцем?
      – Я т-тут, – сказал Эдик, подползая.
      – Опять сознание потерял? – мрачно осведомился Протасов.