Шансов убить медведя у нас не так уж много. - Андрей раздумчиво покачал головой. - Если говорить серьезно, то совсем мало. Ну, а если найдем идола, то ценность его вряд ли можно измерить в рублях. Если бы вы знали, сколько нужно сделать раскопок, сколько помесить сапогами грязи, сколько померзнуть-помокнуть, чтобы получить археологический материал. Мой учитель, профессор Воробьев, любит повторять: "Вооружайтесь маленькими лопаточками и большим терпением". И еще одно условие - нужно очень много знать. Без подготовки открытие сделать мудрено.
      - Жалею, что историей занималась спустя рукава, - призналась Инга, как-то не увлекалась. Вот когда я читала в журнале о кладе Атиллы, было интересно.
      - Да, древние умели хранить свои сокровища. Отведут реку, спрячут ценности, а потом снова пустят по старому руслу. Никаких следов. Лишних свидетелей - тех, кто участвовал в работах, - уберут, и все.
      - Кошмар, - передернула плечами Инга, - какая жестокость!
      - Дело в том, что тогда человеческая жизнь ценилась иначе, по другим меркам. Скажем, по древнеславянскому обычаю, если умирал знатный воин, умерщвляли и вместе с ним хоронили или сжигали на огромном костре и жену, и слуг. Недаром во многих местностях говорят не вдова, а удова или удава.
      Я решил, что настал и мой черед блеснуть.
      - А я вчера читал о картине Иванова "Стефан Пермский" и напал на такие сведения: язычники-зыряне, не желая принимать новую веру, забирались целым родом в глубокую землянку, а потом подрубали центральный опорный столб...
      - Кроме сведений о страшных зырянских ямах, - быстро, словно боясь опоздать высказаться, заговорил Липский, - мне удалось найти и в летописях о том же Стефане. Вот посмотрите, я нарочно выписал: "Стефан, божий человек, живяще посреди неверных человек, молящихся идолам, огню, камению, и Златой Бабе, и кудесникам, и волхвам". Слышите - "Златой Бабе"! Не та ли самая?
      - Да уж твой Стефан, наверно, лапу на это дело наложил, - возразил Яковенко, - чувствуется, лихой был поп.
      - Да пожалуй, нет, он действовал тоньше. Вот слушайте дальше: "...возбранил преподобный ученикам своим и отрокам си, служащим ему, не повелел отинуть взяти что от кумирниц или златое или серебряное". Не повелел! Видимо, тогда, в конце четырнадцатого века, у христианства не было на Севере такой силы.
      - Да, - подтвердил Андрей, - Стефану приходилось в дискуссиях доказывать истинность своей религии. Если верить тем же летописям, святой отец предложил главному волхву Паму войти вместе в костер, а потом спуститься в реку через прорубь, пройти по дну и выйти в другую прорубь.
      - Испытание огнем и водой! - воскликнула Инга.
      - Совершенно верно. Пам будто бы отказался идти в огонь и в воду, и Стефан, таким образом, доказал силу своей веры. Но что известно доподлинно - преподобный дал пермянам азбуку, разработанную им самим...
      - Вот и разберись тут, - сказал я после воцарившегося молчания и тут же предложил: - Жарко, давайте покончим с делом, а потом пойдем искупаемся.
      Андрей снова открыл свой блокнот. Штормовки, кеды, шерстяные носки, мазь от комаров, фонарь "Турист" за восемь рэ, который светит в воде и может служить маяком-мигалкой, ложки, ножи... Много всякой всякости надобно тащить с собой.
      Потом распределили обязанности. Каждому досталось по нескольку ответственнейших должностей. Ингу все-таки выбрали шеф-поваром, хотя и с испытательным сроком. Липский стал ученым секретарем и уполномоченным по перевозкам. Яковенко получил пост технического директора основанной нами фирмы; президентом и по совместительству поваром-консультантом выбрали Андрея. Мне досталась скромная должность директора пресс-бюро и заведующего музыкально-шумовым оформлением. Это означало, что я должен захватить свой транзистор. Да, находка фляги в окопе открыла новую полосу в нашей жизни. А Инга? Может быть, и неплохо, что она едет вместе с нами на поиски золотой бабы. Посмотрим. А вдруг она, грубо говоря, втерлась в нашу компанию только ради аспиранта? Ведь в классе она ни к кому особенно не благоволит... Не знаю, правда или кет, но она будто бы считает, что все мальчишки в нашем классе - шуты гороховые. В своем отечестве нет пророка...
      Вот так штука! Тетрадку-то я уже всю исписал как есть, от корки до корки. Завтра заведу новую.
      ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
      ЗАПИСЬ 1
      Мы едем, едем, едем!! Наш маршрут таков: до города Котласа через Москву по железной дороге, дальше водой. Должно быть, до Малой Слободы ходят рейсовые катера - других путей сообщения на картах этого района мы не обнаружили. Ну, а там сориентируемся: кто-то из местных наверняка подскажет, где искать Пирогова.
      Собственно, нам предстоит скоротать в вагоне только вечер и переспать ночь, а днем мы уже в столице. И все же - это начало путешествия, да еще какого! Поезд, набирая ход, по широкой дуге обогнул Мамаев курган и выкатился в открытую степь, к Гумраку. Наш купейный стал слегка раскачиваться, и все мы уже почувствовали себя землепроходцами. Слегка, конечно. Андрей начал рассказывать об экспедициях, о дальних турпоходах, в которых он принимал участие.
      - Еще студентом ездил на Алтай... В горы пешком, а там срубили плоты и вниз через водопады, перекаты. Камни острые из воды торчат, перекаты один за другим, река покрыта бешеной пеной, а мы целый день в адском напряжении, по пояс залитые ледяной водой. Было дело! Полагались только на свои собственные силы и на товарищескую взаимовыручку. Да, с теми парнями я бы пошел в разведку: дружба испытана на прочность тяжелым трудом и опасностью, - заключил он, остро блестя чуть влажными глазами. И чтобы скрыть волнение, тут же переключился: - В предстартовой суете мы ведь как следует не познакомились. Ну, положим, Митю я давно знаю, с Сашей мы эти дни часто общались, так что...
      - Ну, а я ничем особенно не увлекаюсь, - быстро сказала Вершинина, мама так и называет меня: "пирожок ни с чем".
      Этим Инга вызвала улыбки и отсекла дальнейшие вопросы.
      "Ловко, - подумал я, - опять Ветрову, стало быть, отдуваться за всех".
      - Василий у нас писатель, - тут же, конечно, сказал Сашка. Все взгляды скрестились на мне, как лучи прожекторов, и я почувствовал, что мучительно краснею.
      - Брось! Ну, веду дневник, так это у нас многие...
      - А повесть! "Погоня за микронами"! Я читал, это вещь! Фантастика! Очень ловко, прямо Уэллс!
      - Любопытно! Расскажи, Вася, чего ты, здесь все свои.
      - Спой, светик, не стыдись, - поддал жару Липский.
      Я вдруг разозлился, наверное, на самого себя. Стараясь не встречаться взглядом с внимательно разглядывавшей меня Ингой, сухо сказал:
      - Ничего особенного. Там у меня была описана жизнь гонщиков-стеновиков - на Западе, естественно. Что-то на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. Я сам выдумал эти гонки.
      - Представляете? - с жаром подхватил Яковенко. - Гонки в туннелях, вдоль бетонных стен. Самописец чертит кривую расстояний от борта машины. Кто ближе провел свой гоночный кар, тот победил! Р-р-р, скорость огромная, до стены - миллиметры, нет, уже микроны! Но стоит сделать одно-единственное неверное движение - от трения на такой скорости металл вспыхивает, как бумага, и каюк! Вот жизнь!
      - Любопытно, - еще раз повторил Андрей, - я не смею советовать, я не специалист, но раз уж пишется, то лучше, на мой взгляд, писать о том, что ты хорошо знаешь, о людях, которые тебя окружают, о себе самом, о своих мыслях и чувствах. Что тебе дался этот Запад?
      - Верно, Базилъ, - пропела Инга, широко раскрыв глаза, - ну что ты знаешь об иностранцах? Тут все надо выдумывать или пересказывать давно известное. Правда, кто-то из великих писателей сказал, что все сюжеты дает жизнь, но все-таки... Напиши вот о нас, опиши хотя бы нашу поездку.
      - Нет, всю эпопею с золотым идолом! В общем, будь нашим Нестором-летописцем, - поддержал Вершинину Митяй.
      Разговор, к счастью, переключился на ставшую всем нам близкой тему: на древнерусскую историю, на идола, и весь остаток вечера говорили только о нем. Особенно старался Липский Митя. Есть у него привычка: понравившуюся фразу или строчку повторять без конца, на все лады. На этот раз он весь вечер смаковал стихотворную строфу, кажется, из Блока: "И тяжким золотом кумирен моя душа убелена!" Очки его победоносно сверкали. Он так надоел всем этой кумирней, что в конце концов Инга скривила губы:
      - Ну, послушай, Димитрий...
      За толстыми, чуть припорошенными дорожной пылью стеклами уже синела ночь, когда я забрался на верхнюю полку. Отделанная пластиком перегородка успокоительно гудела рядом, вагон слегка потряхивало, и я провалился в сон. Но что это был за сон!
      События последних дней, новые знания и впечатления настолько взвинтили мое воображение, что все, мне приснившееся, казалось чистейшей реальностью. Это было сном-грезой, фантазией, наконец, просто каким-то ясновидением. С фотографической отчетливостью я увидел узкую лесную дорогу, почти тропу, вьющуюся под плотно сомкнутыми кронами вековых деревьев. Полная тишина. Внезапно дорога кончается. Пустынные берега озера, зеркально-неподвижная вода, большой остров. Остров опоясан высоким и крутым земляным валом, поросшим зеленью трав и яркими дикими цветами. По вершине вала проходит дубовый зубчатый частокол, из-за которого виднеется верхняя часть второго кольцевого вала. Дальше - третий, и последний, внутренний вал, тоже с частоколом. Эту внушительную пирамиду венчает двускатная островерхая крыша главного храма-обетища, украшенная по бокам оленьими и турьими рогами. Вверх тянется столб голубого дыма, сверкает белизной, блестит на солнце длинная шеренга черепов жертвенных быков, насаженных на шесты.
      На утлом, выдолбленном из цельного дубового ствола, челноке медленно скольжу по неподвижной воде, прохожу через трое богато украшенных травяным орнаментом ворот в заградительных валах и, наконец, вступаю под своды кумирни. Вот она, золотая богиня! Ее руки распростерты вверх, как бы обнимая столб дыма жертвенного костра, а справа и слева стоят, блистая глазами-самоцветами, резные деревянные, ярко раскрашенные кони тонкой работы, с золочеными гривами и копытами. Кругом висят захваченные в сечах с врагами щиты и боевые шлемы, богатая конская сбруя...
      ЗАПИСЬ 2
      К действительности вернул меня довольно бесцеремонный толчок в плечо. Открыв глаза, я увидел прямо перед собой широкую Сашкину физиономию. Капли воды блестели на чуть вьющихся, может быть, длинноватых для спортсмена Сашкиных волосах: значит, уже умылся.
      - Ну, ты силен поспать. Мы все уже давно встали. Небось видел во сне идола?
      Пришлось рассказать.
      - Здорово... А знаешь, моя душа тоже заразилась, "тяжким золотом кумирен". Только мне приснилась совсем другая картина, - признался Александр. - Что разыскали мы этого Пирогова, а он старый-старый, лежит при смерти, в чистой рубахе, седая борода торчком, и на последнем вздохе открывает нам свою тайну. Ну, мы идем, куда указано, находим хитро замаскированную пещеру в высокой скале и достаем фигуру: отлита из чистого золота, маленькая, а тяжелая, на полцентнера, не меньше!
      - Губа у тебя не дура. - Я начал доставать туалетные принадлежности.
      Пока я приводил себя в порядок и завтракал, наш поезд пересек границу между Рязанщиной и московской землей. В окнах замелькали перроны дачных поселков - значит, через какой-нибудь час Москва. Не раз бывал я в столице, но всегда в этот момент мной невольно овладевало какое-то особое состояние праздничности или приподнятости, что ли. Заметно было, что и все наши волновались, даже столичный житель Андрей.
      Обычные разговоры затихли, мы разместились внизу и смотрели в окно. День выдался хороший: ясный, теплый июльский день.
      Неожиданно Инга продекламировала:
      - Ах, братцы! Как я был доволен,
      Когда церквей и колоколен,
      Садов, чертогов полукруг
      Открылся предо мною вдруг!
      Как это она сумела: нужные слова и в нужный момент! И я почувствовал, что эта девчонка нравится мне с каждым днем все больше и больше. Иногда мне становится просто неловко из-за того, что так подолгу и открыто на нее глазею.
      ...Начались окраины. Только вместо церквей и чертогов нас встречали белые, как океанские лайнеры, корпуса новых микрорайонов. Сколько понастроено! И каких громадин! Вот она, Москва!
      Едва вагон остановился, Липский с Андреем помчались по делам. А потом Андрей хотел заехать в университет и взять в деканате отношение к местным властям в Малой Слободе, дабы нашу капеллу не приняли за банальную артель промышляющих и перепродающих старинные иконы.
      Мы остались на Казанском вокзале при пяти мощнейших рюкзаках. Я закупил пачку свежих газет и журналов, и мы погрузились в чтение. Прошло больше часа, и Яковенко начал поерзывать на жесткой скамье - его кипучая натура не выносила пассивного ожидания. Инга, как ни странно, совершенно спокойно изучала журнал мод.
      Уже и Инга заерзала, когда, наконец, пришел Митяй.
      - В общем, так. Подъем, на метро - и двигаем к Андрею на квартиру. Кутузовский проспект, следующий дом за "Украиной".
      Мы помогли навьючить друг на друга рюкзаки; мешок президента фирмы, особенно увесистый, пришлось тащить попарно, сменяя друг друга. Народ обтекал нашу группу, как река скалистый остров. Доехали без приключений, только до меня впервые как следует дошло, что легкой прогулки не предвидится.
      На Кутузовском нас встретил Андрей.
      - Располагайтесь. Мои родители на даче, так что места хватит. Диспозиция такая - сейчас по-быстрому соорудим какую-нибудь еду, и отдыхать. Подниму еще до света: за нами заедет микроавтобус. В Вологду в командировку едут знакомые реставраторы, нас довезут. А из Вологды ходят теплоходы по всей Двине.
      Между делом я осмотрелся. Обстановка квартиры нисколько не походила на нашу и вообще на привычные современные интерьеры. Мебель была старая, резная, на стенах висели картины в тяжелых золоченых рамах. Поражало обилие книг, частью старинных: по истории, археологии, живописи, архитектуре. Сразу чувствовалось, что здесь живут люди высокой культуры, больших духовных запросов и универсальных знаний. В комнате Андрея на стене, рядом со сверхсовременным двуствольным ижевским "бокфлинтом", висело несколько темных икон. Столетиями являлись иконы едва ли не единственным источником духовной пищи наших предков; в иконы вкладывалось огромное количество труда, таланта и знаний лучших художников. Это я уже успел усвоить, этому меня научили. Но, вглядываясь в испещренные тонкими трещинами лики, я не мог хотя бы приблизительно определить, когда эти иконы были написаны, расшифровать заложенный в них сюжет, разобраться в символике, определить школу...
      Вспомнилось пушкинское: пренебрежение прошлым есть первый признак варварства. И я подумал о том, что непременно постараюсь проникнуть и в этот уголок таинственного мира прошлого - научусь разбираться в древнерусской живописи.
      ЗАПИСЬ 3
      Чуть светало, когда во дворе раздалось тарахтение мотора. Мы уже пили чай на кухне, предварительно сложив все вещи в прихожей. Андрей перегнулся через подоконник открытого окна.
      - Это за нами. Ну, в темпе, в темпе!
      - Я вымою посуду, - вызвалась Инга.
      Откуда что берется! Но Андрей торопил:
      - Что ты! Ни секунды лишней!! Бросаем все как есть, и с криком "ура" вперед!
      Уже в лифте он объяснил:
      - Очень важно по еще свободным улицам и дорогам вырваться за пределы Подмосковья, а там уже поедем быстро. К вечеру мы обязательно должны быть в Вологде.
      В польской "Нисе", кроме шофера, сидели только три человека, так что мы разместились с комфортом. В этот час московские улицы были пустынны; кое-где хлопотливо разъезжали уборочные машины, поливалки да изредка пролетало на большой скорости такси. На востоке уже розовело, когда мы проскочили ВДНХ и, миновав контрольный пост ГАИ, пересекли кольцевую автодорогу.
      "Ниса" резво бежала по широкой бетонной реке, густо расписанной белыми полосами и стрелами. Реставраторы уже спали. Вдоволь налюбовавшись чистыми красками утренней зари, наша команда тоже начала задремывать. Не знаю, много ли времени прошло, но проснулись мы все разом от толчка торможения.
      - Я хоть на несколько минут решил остановиться, - объяснил немного смущенно водитель, - сколько раз тут езжу и всегда охота полюбоваться. Красота!
      Слева от трассы вздымались зубчатые стены, перекрытые шатрами грозные башни, а за ними - голубые, белые и золотые купола колоколен и соборов. Так вот она какая, Троице-Сергиева лавра! Я много раз видел снимки и считал, что имею полное представление о лавре, но теперь понял, что даже самые хорошие фотографии не дают и пяти процентов того очарования, которое дает натура.
      Андрей с треском открыл дверь и выпрыгнул из машины.
      - "Валя толпою пегою, пришла за ратью рать с Лисовским и Сапегою престол наш воевать", - делая разминочные приседания, продекламировал он. Между прочим, стихи Толстого.
      - Который Эл Эн? - полюбопытствовала Инга.
      - Который А Ка. Не читывала? Нет? Много потеряла!
      - А я здесь года три назад работал, - сказал пожилой реставратор, когда в земле случайно нашли крест архимандрита Иосифа и другие драгоценности. Помогал восстанавливать.
      - Как же это, сокровища, и вдруг были потеряны, - недоверчиво протянул Яковенко. - Ах да, во время осады в начале семнадцатого века, верно?
      - Да, обитель была в тяжелом положении: противник имел десятикратное превосходство в людях да плюс осадные приспособления - "турусы на колесах" и "лазни". Поэтому, готовясь к худшему, во время одного из приступов, вероятно, ценности тайно и спешно спрятали.
      - Видите, - поднял вверх палец аспирант, - как в жизни бывает: те, немногие, кто прятал, погибли, а клад так и не нашли бы...
      - Не вздумай кто-то рыть траншею или еще что-то там такое, - подхватил Липский. - Братцы, стойте! Ведь такая же штука могла приключиться и с нашим идолом! Спрятали - и потеряли.
      И он хлопнул себя ладонью по лбу.
      - Верно, - засмеялся реставратор, но тут же снова стал серьезным: Каждая война уносит огромное количество культурных ценностей. Возьмите ту же осаду. Морозы тогда стояли лютые, и защитникам лавры пришлось сжечь не только мебель, но даже изрубить на топливо стропила и кровли, все здесь обезобразить.
      - Летописец записал, - добавил Андрей, - что приходилось делать ежедневные вылазки, поливая кровью каждую вязанку добытого хвороста.
      Шофер выразительно щелкнул пальцем по циферблату часов, и мы заняли свои места.
      "Ниса" помчалась дальше, но спать больше не пришлось - одна за другой навстречу нам выплывали такие красоты, что мы все просто онемели. И какие места! Что ни город - тысяча чудес. Только стали приходить в себя после впечатлений Загорска, как впереди показался Переславль-Залесский с его огромным озером, колыбелью флота петровского, российского. Опоясывающий город земляной вал за восемь пролетевших над ним столетий не осел, он был по-прежнему высок и крут: так хитро он был устроен.
      Внутри вала сохранилось множество церквей, и среди них - одноглавый собор двенадцатого века, в котором, по преданию, похоронен князь Александр Невский.
      Еще каких-нибудь сорок - пятьдесят минут езды, и мы, проехав мимо изящной трехсотлетней деревянной церкви Иоанна Богослова, оказались на берегу озера Неро. Справа от нас, казалось, прямо из его вод, словно град Китеж, поднимался чудесный Ростовский кремль.
      - Ростов - это здорово, - объяснил один из реставраторов, - но впереди еще Ярославль и Вологда. Там есть чему дивиться. Тут ведь проходил большой торговый путь в заморские страны, открытый в шестнадцатом веке. Правда, путь кружной, но другие дороги тогда перекрыла затяжная война.
      Частенько Андрей вел с реставраторами особый, насыщенный специальными терминами разговор об иконах, который был для нас вовсе непонятен.
      Все это казалось новым, интересным и привлекательным. День выдался как по щучьему велению: ярким, солнечным, но не жарким; автобус резво бежал вперед, обгоняя большегрузные ЗИЛы и КамАЗы, свежий ветер врывался в открытые окна, приятно бодря, впереди нас ждал золотой идол, а вместе с ним - известность, почет и прочие хорошие вещи. "Вот жизнь! - с восторгом думал я. - А что, не пойти ли мне в реставраторы? Вот выберу подходящий момент и спрошу, где учат этому".
      ЗАПИСЬ 4
      В Данилове (городишко километрах эдак в шестидесяти за Ярославлем) в нашей компании внезапно вспыхнул суровый спор, причем затравку невольно дал я. Когда мы покинули невзрачный на вид ресторанчик, похожий на двухэтажную избу, где, однако, нас встретили очень гостеприимно и до отвала накормили жаренными в сметане грибами, я спросил, собственно, ни к кому не обращаясь:
      - А что, собор Даниловского монастыря не подлежит реставрации?
      Действительно, огромнейший заброшенный краснокирпичный храм, мимо которого мы только что проехали, был в самом плачевном состоянии.
      Откликнулся на мой вопрос президент:
      - Собор не представляет никакой архитектурной ценности, - авторитетно изрек он. - Это же конец девятнадцатого века.
      - Как сказать, - вдруг тихо возразил Иван Иваныч, старший из реставраторов, задумчиво погружая пальцы в первобытную бороду, - как сказать. А я считаю, что мы делаем большую ошибку, высокомерно пиная ногами наследие наших ближайших предков. Если памятники целой архитектурной эпохи погибнут, знаете, как нас назовут?
      - Да Иван Иваныч! Это же псевдовизантийский, антихудожественный стиль! На кой, простите меня, черт!
      - Нет, уважаемый Андрюша, это - последние образцы чисто русской, национальной архитектуры. Что там ни говори, а это была архитектура большого стиля, в создание которого было вложено колоссально много труда. Вспомни храм Христа-Спасителя в Москве. Какое было здание, какие мастера расписали и украсили его! А Исторический музей чем плох? Или росписи Сурикова, Васнецова, Врубеля, Нестерова?
      Они чуть не поссорились, оставшись каждый при своем мнении. Вернусь домой, обязательно попытаюсь разобраться в этом и составить собственное мнение...
      В Вологду приехали вечером. Подкатили прямо к местному музею. Здесь наши новые друзья должны были подготовить, упаковать и затем перевезти в Москву найденные на Севере старинные иконы. Они предназначались для экспонирования на готовящейся большой выставке древнерусского искусства в музее Андрея Рублева, в бывшем Андрониковом монастыре.
      Шеф исчез в музее вместе с реставраторами. Мы начали засыпать, сидя в своих креслах, только Инга пробормотала:
      - Братцы, а ведь сегодня, кажется, Иван Купала... Если бы мы не задержались в Москве, то были бы уже в лесу.
      - И ты бы, конечно, нашла цветущий папоротник, указывающий на клад, закончил за нее Липский.
      Инга не ответила. Да и все уже устали от дороги, от впечатлений, от споров. Наступило молчание, пока, наконец, не хлопнула дверца. Машина слегка качнулась, мы подняли головы. Это был Андрей. Его лицо показалось мне суровым.
      - Дозвонился до речного вокзала, - озабоченно сказал он. - Дождей мало. Сухона в этом году маловодна, суда ниже каких-то там порогов не ходят. Нас это не устраивает. Придется добираться до Котласа железной дорогой. Вы нас не подбросите до вокзала? - попросил он шофера. - Я понимаю, вы устали; если трудно, мы как-нибудь доберемся сами.
      - Можно, - секунду поколебавшись, ответил тот, включая стартер, - чего это ради вы будете таскаться с вещами на ночь глядя. Уж чего там, довезу.
      По темноватым, скупо освещенным улицам быстро доехали до привокзальной стоянки и выгрузились как раз вовремя: нужный нам поезд уже стоял у перрона.
      ЗАПИСЬ 5
      Еще один барьер на пути к идолу взят! Корабль отваливает от причала и устремляется вниз по течению. Пусть это не бригантина с алыми парусами, а самая обычная железная коробка-теплоход, но важно, что мы плывем. Корабль мне положительно нравится: тут все массивное, прочное, надежное, все прилажено, все на месте, аккуратно покрашено. Пошел четвертый день нашего путешествия, я привык к тому, что под ногами нет твердой опоры, научился таскать тяжелый мешок, спать в любых условиях, при любой тряске. Чувствую себя отлично.
      Мы забрались на кормовую надстройку, где затишек от встречного чувствительного ветра, и расположились между двух маленьких спасательных лодок. Я взялся за свою тетрадь, шеф-повар и повар-консультант стоят рядом на самой корме на фоне кружевной белопенной кильватерной струи. Андрей что-то быстро-быстро говорит, делая рукой внушительные жесты, другая рука лежит на поручне, почти касаясь руки Инги. Вершинина смотрит вниз, ковыряя ногой палубу. Слушает молча. А меня терзает ревность.
      "Интересно, знает ли она о том, как я отношусь к ней? Наверное... Нужно внести ясность, - уныло думаю я. - Но какую? И каким образом? Но и молча томиться - тоже глупо"...
      Ветер доносит с берега сложный, щекочущий запах смолы, набухшего в воде дерева и еще чего-то химического. Рядом останавливается группа туристов.
      - Справа от вас - величественная панорама одного из крупнейших лесообрабатывающих комбинатов, - через микрофон вещает экскурсовод, - вот эти сооружения, мимо которых мы сейчас проплываем, построены недавно. Это комплекс для очистки сточной воды. С вводом его в эксплуатацию загрязнению реки навеки положен конец. Анализы показывают, что сбрасываемая вода ничем не отличается от речной.
      Тут я заметил, что шеф-повар резко повернулась от кормовых перил. Легко по крутой железной лесенке взлетела к нам. Сегодня она была особенно хороша: волосы, обычно рассыпанные небрежно по плечам, были стянуты узлом на макушке, и выделялась длинная, нежная, чуть тронутая загаром шея.
      - Что же вы спите, как барбосы, - принялась она тормошить членов фирмы, - вы только посмотрите, какая дикая, нетронутая красота кругом!
      Действительно, чем дальше продвигались мы на север, тем мощнее, полноводнее становилась река, вбирая в себя многочисленные притоки. Берега отодвинулись от теплохода; стали чаще появляться поросшие лесом острова-останцы. Сизо-стальная грудь Двины выпукло блестела, и в скупых лучах нежаркого солнца с пронзительной ясностью далеко-далеко просматривались голубые зубчатые леса правого, низменного берега.
      Подошел Андрей, взглянул на часы.
      - По течению мы делаем тридцать километров в час, следовательно, скоро будем выгружаться.
      Аспирант угадал. Вскоре наш теплоход, издав низкий протяжный звук, стал подваливать к пристани. Матросы, почти такие же зеленые юнцы, как мы, со сверхъестественной серьезностью на лицах неловко набрасывали причальные канаты. Мы сошли по ребристым сходням на берег и сбросили в кучу мешки.
      Заведующий перевозками, в коротковатых дрянцовых импортных джинсиках, поскакал собирать информацию. Вернулся он, против обыкновения, мгновенно, на ходу весело декламируя:
      - "Пусть лежит у вас на сердце тень, песнь моя не понравится вам: засвистит она, словно кистень, по пустым головам!"
      - Юмор у тебя, отец, - мрачно сказал Сашка, - экспромт или домашняя заготовка?
      - Серые кроты! Это же стихи выдающегося поэта Скитальца!
      - Выдающихся стихов много, а я один. Что с катером? Плохо?
      - С катером хорошо. Без катера плохо. Будет только завтра утром. Жаль. Тут и езды осталось - рукой подать!
      Здесь, на Севере, дни удивительно длинные. Стрелка часов показывала поздний вечер, а солнце стояло еще высоко в небе, когда мы начали разбивать лагерь в полукилометре от плавучей пристани. Натянули четырехместную палатку. Вершинина поставила рядом свою, японскую.
      Потянуло дымом костра. Я настроил приемник на какую-то веселую волну. Тонус поднялся, дело пошло быстрей. Улучив момент, я сбежал вниз по галечному косогору, быстро разделся и бросился в воду. Против ожидания, она оказалась теплой - градусов двадцать, не меньше. Я плыл старинными саженками, с наслаждением шлепая ладонями по упругой поверхности Двины.
      Эх, до чего же жизнь хороша! Если бы еще поменьше комаров, не надо никаких Сочи! Никаких Гагр!
      ЗАПИСЬ 6
      Катер этот скорее можно назвать плавающим автобусом, чем настоящим судном: носовая часть тупо срезана, палубы, как таковой, нет, все пассажиры сидят в общем крытом салоне. Скорость большая: на глазок так километров сорок - сорок пять, а то и больше. Кроме нас, здесь всего с десяток разнокалиберного едущего народа. Двигатель сильно, напряженно гудит, и все поневоле молчат. Кресла расположены, как в обычном автобусе, только низко, почти над самой водой.
      Мимо широких окон быстро пролетают лесистые берега. Река петлистая; повороты следуют один за другим. Теперь мне ясно, откуда взялось это название: Вилюга! Леса здесь не такие, как были под Вологдой; там строевые сосны стояли стеной, одна к одной, как свечи. Тут же голову высоко задирать не приходится, чтобы взглянуть на вершины, да и стоят деревья не так густо. Ельники, сосняки, кое-где над елями возвышаются отдельные деревья-богатыри.
      - Это лиственница! - кричит мне в ухо Андрей.
      Местами леса порублены, здесь и там видны черные следы страшных верховых пожаров. Вырубки и гари, впрочем, уже затягиваются свежей зеленью всепроникающих березок. Кроме порубок, почти не видать следов пребывания человека. Только изредка мелькнет участок разбитой, в глубоких колеях лесовозной дороги, и еще реже - чье-то одинокое жилье.
      ...Река внезапно раздваивается, катер, надсадно гудя, делает еще один поворот и влетает в левый рукав.
      - Это, по-северному, полой, - опять кричит Андрей, - то есть протока!
      На берегу видны большие рубленые избы, многие - в два этажа, и такие же большие, добротные хозяйственные постройки.
      Между некоторыми избами верхом перекинуты закрытые висячие переходы. Такого я еще нигде, кажется, не встречал. Наше судно круто взяло к суше и пошло прямо на нее. Под днищем туго заскрипела речная галька, и катер встал как вкопанный. Никаких пристаней, причалов или хотя бы элементарных мостков. Гениальная простота! С носовой части были откинуты сходни, по которым мы и выбрались на берег.
      - Давайте, друзья, договоримся, - дождавшись, пока все местные отошли подальше, сказал Андрей, - ни слова о наших делах при посторонних. Для всех мы просто туристы. Все контакты, касающиеся золотого идола, пусть лучше идут через меня, тем паче, что я запасся в университете верительной грамотой. На всякий случай. Север есть Север, тайга есть тайга, а люди всякие бродят по белу свету. Шутки в сторону, за легкомыслие здесь можно поплатиться... - И совсем уже другим тоном закончил: - Ну что, встанем лагерем или попросимся на постой?