- Снимите с него путы и поставьте пред лицом моим, - раздался властный голос.
      Пересветов узнал голос Рыженкова, но опять-таки голос смягченный, со странным произношением, будто в нос немного, как при насморке.
      "Брежу я, что ли?" - подумал Пересветов, но грубый рывок показал ему, что он не бредит. Поддерживаемый с двух сторон, стоял кавалерист в поле, у подножия невысокого, но крутого кургана с каменной бабой наверху, а прямо перед ним, в двух шагах, стоял Рыженков: в блестящем, с позолотой, шишаке, в кольчуге, с прямым "каролингским" мечом на поясе, - словом, в боевых доспехах игоревских времен. Только сержант был брит, а у этого воина торчала сбитая малоухоженная борода: в заботах, видно, был весь и о внешности не думал.
      - Кто таков? - громко пропел Рыженков.
      - Товарищи, что такое? Кончайте шутить, - нашли, в самом деле, время, взмолился Пересветов и тут же изогнулся от боли - так хватил его по плечу тяжелой плетью Отнякин.
      - Тебя князь Игорь Святославович не о том спросил! - прогудел Отнякин и добавил пару бранных слов.
      - Сволочь, - не своим голосом выкрикнул Пересветов и со злобой ударил обидчика кулаком по пухлой скуле.
      Тот проворно набросил петлю на шею Андриана, а Халдеев заломил ему за спину руку.
      - Княже, дозволь удавить поганого! Мы другого в полон возьмем! выкрикнул Отнякин.
      Рыженков-князь внимательно всмотрелся в помятого, взъерошенного Пересветова, и какая-то мысль змейкой промелькнула в его серых глазах.
      - Ступайте оба, Чурило и Швец. Спаси вас бог за службу честную.
      Пара молча поклонилась и беззвучно исчезла.
      "Так вот в чем дело, - телеграфным ключом застучало в голове Пересветова. - Это не маскарад, маскарад перед самой атакой быть не может. А вот попасть в двенадцатый век - дело другого рода. Машина времени вещь известная: Уэллс, Твен, Маяковский, Булгаков... Но ведь никакой машины под рукой не было, только лошади, шашка и карабин... Правда, карабин тоже своего рода машина времени - малым усилием пальца в два килограмма всего-то навсего можно отнять у живого существа все время его жизни. Но перелет в прошлое? Разве что нематериальный? Обладает же доцент Пасынков уникальной способностью находить спрятанные предметы. Он силой воображения угадал точное место еще в древности сгоревшей башни, которую долго искали археологи, и что же - под слоем земли в четыре метра нашли уголья и остатки исполинских дубовых бревен. Бывают чудеса и хлеще. Просто наука многое еще не знает. Обнаружили же недавно магнитные аномалии, почему бы не быть где-то и временным?"
      Пока Пересветов соображал, что к чему, князь острым взглядом ощупывал его, изучая покрой одежды, качество ткани и сапог, разглядывая зеленые пуговицы с выдавленными звездами. Взгляд у князя был не совсем такой, как у Рыженкова. У того взгляд будничный, деловой, а у князя - словно у человека, только что спустившегося с высокой вершины, где он долго сидел в полной тишине и одиночестве. Такой взгляд свойствен - он и прошивает насквозь, и уходит в себя. Под этим странным взглядом Андриану стало неуютно.
      - Ты не половчин, - уверенно, с напором сказал князь, - и ты не грек. На варяга не похож. И не булгарин... Из угорского края? Нет.
      Князь нагнулся и поднял лежащее у его ног оружие Пересветова. Клинок был обнажен, ножны валялись тут же, на траве.
      - Что это? - указательный палец лег на выбитую по обуху надпись "Златофабр, 1941".
      - Златоустовская оружейная фабрика, тысяча девятьсот сорок первый год. Понимаете, двадцатый век от рождества Христова, а не седьмое тысячелетие от сотворения мира, как у вас. А Златоуст - город, где оружие делают. Вы должны знать, кто такой Иоанн Златоуст...
      - Ты-то кто есть? - впился в Пересветова князь своим удивительным ледяным взором так, что тому стало совсем плохо, - и одновременно потянул из ножен свой меч.
      - Воин, - взяв себя в руки, с достоинством сказал Пересветов, - мы тоже воюем здесь, в степи...
      Он подумал, что нелепо погибать от рук князя Игоря, когда предоставился случай раскрыть тайну Каялы. Правда, нужно будет найти еще обратный ход по временной аномалии, вернуться в двадцатый век, а потом еще - и объясниться с Рыженковым, Табацким, а может, и с самим комэском - самоволка в такой момент дело подсудное.
      Князь поднял меч и резко опустил его на лезвие златоустовского клинка. "Проверяет - не наваждение ли", - сообразил студент. Игорь хмыкнул, потом протянул оружие Пересветову:
      - Гляди, какая зазубрина! А на моем харалужном и следа нет. Как же вы бьетесь на сечах?
      - Князь, так ты веришь, что я попал сюда из двадцатого века? Я могу еще красноармейскую книжку показать, - обрадовался до поглупения Пересветов, поняв главное: Игорь каким-то верхним чутьем правильно оценивает появление человека из будущего.
      - Верю во всемогущество бога, а более того верю глазам своим, - князь курчавой короткой бородкой указал на карабин, - это я разглядывал - ни у кого, ни за морем такого оружия нет...
      Игорь поднял карабин и начал вертеть его в руках, понял назначение ствола и затвора, пытался его открыть, но затвор во время нападения Халдеева и Отнякина Андриан так и не успел снять с предохранительного взвода - он не открылся.
      Пересветов взял карабин, оттянул и повернул вправо тугую пуговку затвора и поставил его на боевой взвод, а патрон еще в двадцатом веке был дослан в патронник.
      Князь показал на вершину кургана:
      - Смотри: там каменная баба, а рядом валяется валун. Валун тот не больше человеческой головы, а я стрелу мимо не пущу. Ну, сможешь ты попасть?
      До каменной бабы было не менее пяти десятков метров. Пересветов сказал, поднимая карабин:
      - Князь, сейчас будет гром. Приготовься и смотри. Стреляю... - Он выровнял мушку в прорези прицела, затаив дыхание и плавно дожал спуск.
      Выстрел и самому Пересветову показался пушечным - больно стало ушам, зазвенело в голове. От валуна, отдаленно напоминавшего человеческую голову, веером брызнули каменные осколки. Князь побледнел, но не испугался, скорее задумался, еще больше сбив бороду на бок.
      - Добро. Лучше лука. Скажи мне, - опять вцепился он взглядом в студента, - человек из двадцатого века, чем окончится мой поход? Или наш народ не хранит памяти о нас?
      - Ничего хорошего, - вырвалось у Пересветова как-то слишком поспешно, без его осознанного желания, - нужно отменить поход. Гибель ждет русские полки. Поворачивай, князь, назад...
      - Пусть гибель! - закричал Игорь, и глаза его стали огненными и страшными, - а честь? Честь дороже жизни! Лучше лечь костьми честно, чем со срамом воротиться, не знавши поля. Смерть в бою - слава, а на позор я не пойду! Будь что будет!
      - Князь, - умоляюще прижал к груди руки Пересветов, - мне, нам нужно знать, как было дело, почему ты не пошел на половцев со Святославом, великим князем киевским? Ведь тебя некоторые чуть ли не предателем Руси считают, да ведь ты и раньше с Кончаком в одной лодке сидел.
      Князь рывком отдернул дергающееся лицо.
      Туча, которая плавала над горизонтом, развалилась надвое, и ударило ослепительное солнце. Доспехи князя и его золотой шлем вспыхнули режущим блеском.
      - Нелепо лукавить, - успокаиваясь и становясь печальным, сказал Игорю", я объясню все. Смотри: вот плакун-трава. Это слезы богородицы; может, степные травы донесут до потомков и наши слезы, и нашу кровь. Не ездить мне у Святославова стремени и не быть у него подручным. Скажу, почему...
      Пересветов сделал шаг вперед и затуживший князь исчез. Рядом стоял только Отнякин, коего секунду назад здесь не было и быть не могло. На нем увидел студент синие, запачканные землей шаровары и обычные "кирзачи"; холщовые же порты и рубаху двенадцатого века будто ветром сдуло. И этот современный Отнякин должен был сидеть сейчас впереди, в окопе, а не у коноводов сшиваться.
      - Заповедь: ближе к кухне и дальше от начальства, - угадав вопрос, объяснил свое появление Отнякин.
      Андриан огляделся. Все было на месте, оседланные лошади стояли, как и прежде, шестерками, только тревожнее фыркали и нюхали пороховой южный ветер, вытягивая шеи. Не приснился ли двенадцатый век?! Нет, в ушах еще звучал рассказ князя, а ствол карабина, который Андриан тут же пощупал, еще хранил тепло выстрела. Ему вспомнилась странная летописная строка о поимке "басурманина", умевшего стрелять огнем задолго до появления пороха в Европе. Может быть, это весточка о нем самом?.. Прошлое и настоящее, смешавшись, единым вихрем закружилось в голове Пересветова. Он сделал случайный шаг назад - и лошади опять исчезли, мгновенно пропали, словно остались по другую сторону высокой зеркальной стены. Кругом была ковыльная степь. Отнякин стоял там же, на прежнем месте, только снова в одежде двенадцатого века и с белесыми лохмами почти до самых глаз.
      "Я вернулся каким-то образом в 1185 год, видимо, где-то здесь раздел эпох, временная аномалия, - лихорадочно соображал студент, стремясь не сбиться, - нужно, раз я уже и в летопись попал, как-то предотвратить беду, нависшую над Игоревым войском. Убедить князя, доказать, помочь ему. Или все, что со мной происходит, лишь обычный психический сдвиг?"
      Шальная мысль о князе показалась Андриану более чем резонной: если вместо поражения в мае Игорь добьется победы - ход русской истории может стать другим. Русь овладеет Полем, усилится Тмутараканью, торговлею с Востоком. Таинственные, упоминаемые только в "Слове" "хинови" повезут в Европу китайский бело-синий фарфор через русские земли, а это прибыль. В воображении студента создавалось обширное, сильное государство от Кавказа до северных морей. С таким Батыю не совладать! Отразив нашествие кочевых орд, Русь расцветет, украсятся ремеслами, науками, литературой...
      - Князя хочешь увидеть? Нас решил продать? - во второй раз каким-то чудом перехватил Отнякин мысль Пересветова и, уловив его движение, заступил путь. - Не выйдет!
      Злые, волчьи огоньки зажглись в глазах Отнякина, и он, наклонившись, быстро потянул из-за голенища длинный и острый нож.
      Пересветов стоял слишком близко. Как успеть перезарядить карабин и направить его в цель? Чтобы уберечься, оставалось только сделать короткий замах прикладом, шагнув для этого назад. Но, шагнув и замахнувшись, Андриан пересек невидимую границу эпох и внезапно увидел Отнякина в красноармейской форме. Успел ужаснуться тому, что не сможет уже погасить свое импульсное движение, - удар пришелся в левое подреберье. Отнякин глухо екнул, переломился влево и рухнул на спину.
      Пересветов стоял в холодном поту, потрясенный; ноги не шли. Как не крути, Отнякин был парень ничего, делил с ним солдатский кислый хлеб - вместе дневали, до мокрой спины, до мыла выгребая, вывозя тачками навоз из конюшни; вместе сидели под бомбами; вместе крутили скатки; вместе поднимали четырехпудовые седла с походным вьюком. И все же нет-нет, да и проскальзывали у Отнякина неприятные шуточки насчет "гнилой интеллигенции", и раскрывались, будто шторки, при этом на сонных отнякинских глазах, и становились видны озерки плескавшейся в них лютости и буйства. Пересветов во время таких вспышек терялся, он и впрямь чувствовал себя виноватым в том, что был благополучен и имел возможность учиться, и спокойно ел свой гоголь-моголь и пил рыбий жир в тяжелейшем тридцать третьем году, когда Отнякин в деревне "сидел голодом". Завертелось в пересветовской голове крошево из воспоминаний о Москве, о довоенной счастливой поре исследований и научных споров: мелькнул отец в антрацитовом фраке и белой манишке, важно вещающий с трибуны что-то о неведомой "земле Трояне", о таинственных "стрикусах", о грозном Диве; вспыхнули огни милого Арбата, - а за ними золотые корешки Полного Собрания Русских летописей издания тысяча девятьсот седьмого года. И Платон со знаменитыми диалогами и теорией анамнезиса... [ Анамнезис (греч.) - воспоминание. В диалоге "Федон" Платоном впервые сформулирована идея априорного восприятия информации.]
      Отнякин зашевелился и со стонами и оханьем пытался сесть. "Через пять минут он очухается совсем", - решил Андриан. Медлить далее не приходилось.
      - Князь, где ты? - крикнул Пересветов.
      В голове Пересветова еще гудел колокол, а в глазах не потухала боль, когда перед ним вырезалось из пыльной мути лицо Рыженкова - не князя, а старшего сержанта, которого комэск оставил командовать коноводами.
      - Жив? Тут около тебя так рвануло - думал, накрылся вместе с лошадьми. Смотрю - лошади целы... Потом слышу: "Князь!" Ты шумнул? Ладно. Вставай, чего сидеть. Так, крови нище нет. Порядок!
      Пересветов встал так быстро, как только мог, и торопливо, сбиваясь, заговорил:
      - Товарищ старший сержант, тут дело чрезвычайной важности. Если со мной что-нибудь случится, вам нужно будет написать в Москву, моему отцу. А о чем - запоминайте лучше! Времени мало. Я побывал только что в двенадцатом веке как, не спрашивайте, не представляю. Важно другое: я с князем Игорем Новгород-Северским говорил, тем самым.
      - Ты что, бредишь, Пересветов? Тебя оглушило, вон воронка еще дымится. Какой еще князь? Ты контужен, очнись, скоро нам в наступление идти.
      - Я не в бреду, - упорствуя, сказал студент, - я докажу. Он выдвинул из ножен на две ладони клинок.
      - Ого, - удивился Рыженков, - почти на треть перерублен. Это порча оружия! - теперь уже осерчал старший сержант.
      - Какая порча - это князь свой меч пробовал! А это? - Пересветов показал на вспухший рубец на шее от аркана. - Я, между прочим, вешаться не собирался. Я в плен попал. Это меня на аркане тащили Отнякин и Халд... а черт, нет, Чурило со Швецом.
      - Хватит путать меня! Хоть я в институтах не учился, кое-что понимаю, мрачно и резко оборвал его Рыженков, - чего не может быть, того не бывает.
      - Я не путаю: невозможно, невероятно, но факт! - про анамнезис Андриан умолчал. - А вот еще - на кургане баба, там должен быть свежий след от пули, откол, понимаете? Если я брежу, откуда знаю про это? Поднимитесь, проверьте.
      - А точно, - широко раскрыл глаза Рыженков, - было - долбануло по бабе. Я еще удивился: ни выстрелов, ни разрывов, а от валуна - искры веером!
      - А стрелял я, понимаете ли, из двенадцатого века, хотя это и странно, торжествуя, Пересветов щелкнул затвором и выбросил стреляную гильзу, - вот!
      В глазах старшего сержанта вдруг загорелось теплое понимание и сочувствие.
      - Ловко, - нетерпеливо повел головой Рыженков, - так что там с князем-то? Запомню на всякий случай. Чем черт не шутит, Все может быть. Только покороче.
      Грохот сражения нарастал, слова будто попадали в вату. Пересветов облизнул сухие губы, оглядываясь на желтоватую завесу пыли на южной стороне небосклона.
      - Главное из рассказа северского князя я понял так. Игорь со Святославом не вполне доверяли друг другу. Святослав божился идти на половцев "на все лето", но вместо этого чужими руками расчищал торговые пути по Днепру. А в половецкую глубинку - ни шагу. Мог он, понимаете, мог освободить Тмутаракань - вернуть ее Руси. Но Святослав посылал отряды громить вежи половецкие на юг, вдоль Днепра, а не к Дону.
      - Зачем ему это было нужно? - со слабым интересом спросил Рыженков, ковыряя носком сапога рыхлую землю.
      - У него был свой расчет, свой интерес. Если бы русские совместными усилиями очистили от половцев все Приазовье, то Тмутаракань отошла бы не к Святославу, а к Игорю! Это была его законная "дедина": дед Игоря - Олег, прозванный Гориславичем. В 1097 году решением съезда князей в Любече Тмутаракань была закреплена за Олегом Гориславичем и его потомством. Святослав не хотел усиления Игоря, своего политического соперника. Ведь в случае полного разгрома половцев вновь открывался прямой торговый путь из Новгород-Северского в Тмутаракань и дальше на восток, а это подняло бы значение княжеств, соперничающих с Киевом. Киевляне душили торговлю других княжеств, не давая им выхода к Днепру.
      - Ясно, политика, - покрутил головой Рыженков. - Киевский этот Святослав по отношению к Игорю, стало быть, вел себя как собака на сене - сам не гам и другому не дам.
      - Как раз Святослав хотел "гам": в летописи под 1194 годом есть прелюбопытнейшая запись, из которой видно, что Святослав грозился идти войной против рязанских князей. Причина - те высказали притязания на некоторые волости тмутараканские. Значит, Святослав имел нелады со всеми, кто имел виды на Тмутараканское княжество.
      - Эх, - сказал Рыженков с досадой, - паны дерутся, у холопов чубы трещат. Ну, что там еще? Давай, только короче, короче, Пересветов, не тяни кота за хвост.
      - Очень важно: Игорь, понимая, что Тмутаракань ему на блюде не поднесут, вынужденно решает действовать сам. Он мне сказал: "Еще 12 лет назад я побил Кобяка и Кончака, гнал половцев почти до Дона Великого, да сил было маловато. Сейчас у меня войска больше". В общем, шансы на успех у Игоря в походе восемьдесят пятого года были солидные. И еще два дела прояснились. Первое: в русское войско пехоты не брали. Даже обоз Игорь имел не колесный, а легкий вьючный...
      Рыженков перебил:
      - Ты что все облизываешь губы? Глотни воды, вон солнце уже начинает работать, я будет еще жарче.
      - Нет воды.
      - Как так?! Воду подвозили! Старшина Шестикрылов обкричался: "Напоить лошадей, залить воду по флягам!"
      - Понимаете, кобыла моя очень пить хотела. Я отнимаю ведро, а у нее слезы на глазах... короче отдал всю воду ей.
      - Эх, интеллигенция, - сказал с напускной досадой Рыженков, снимая с ремня зеленую округлую флягу. - На, пей! Так, говоришь, очень важно нашим профессорам знать, какое было у русских войско? А по-моему, и так ясно: половцы - степные кочевники, все на конях, да коней было у них с избытком, могли менять, имели подвижность. Где же с пехотой по этим степям за кавалерией гнаться? Если бы Игорь с войском шел стоять в обороне, а он же наступал!
      - Да, он шел в дальний рейд, рассчитывая на быстроту и внезапность своих действий.
      На вершине кургана зашевелился оставленный Рыженковым наблюдатель "махала", поднимая над головой ракетницу.
      - Вижу сигнал "Коноводы"! - закричал махала, и Пересветов замолк на полуслове.
      Ракета взлетела и разделилась на три зеленых звездочки. Рыженков, надсаживаясь, пропел:
      - По ко-о-н-ям! - и озабоченно спросил Пересветова: - У тебя голова как? И вообще, вести лошадей сможешь? С шестеркой справиться - не шутка. Трудно будет.
      - Ничего, справлюсь.
      Пересветов тяжелей, чем обычно, сел в седло и разобрал повод. В голове позванивало, после выпитой воды поднималась к горлу противная соленая волна. Голос Рыженкова доносился издали уже оборванно:
      - Колонну... мно-ой... ма-а-а-арш...
      Коноводы выводили свои шестерки повзводно. Из них складывалась внушительная колонна. Сквозь плотную дробь ударов копыт прорезалось конское короткое ржанье, фырканье. Зазвенели, соударяясь, пустые стремена. Колонна, переходя с шага на рысь, вытянулась из балки, обогнула древний курган, миновала молодой яблоневый сад и пошла по открытому полю. Впереди была слышна стрельба и глухие, долбящие землю удары.
      Пересекли линию мелковатых, вырытых наспех, по-славянски, наших окопов, откуда вставала в атаку пехотная волна. На брустверах, на бермах стрелковых ячеек, на пулеметных площадках червонным золотом играли блестки стреляных гильз. Прошла колонна крупной рысью метров четыреста и втянулась в проход, проделанный саперами в немецких заграждениях, минных и проволочных. Здесь земля была бурой, опаленной разрывами и полосами от удлиненных зарядов.
      В поле перед заграждениями и около них неприметными продолговатыми бугорками, как бы вжавшись в степь, неподвижно лежали люди. По защитным шароварам и пилоткам Пересветов определил, что это наши пехотинцы, - те, кто поднялись и шли в атаку первыми. Опираясь на винтовку, двигался раненый боец. Его под руку вел другой красноармеец. У раненого лицо было бледно-серым, как отбеленный холст, и покрыто испариной, а у сопровождающего, наоборот, красным и сальным.
      - Ну, как там, пехота? - крикнул на ходу Рыженков. Сопровождающий почему-то со злобой ответил:
      - Увидишь! Хорошо вон минометами набили мужиков. Ближе ко второй траншее лежало столько бугорков в защитном, что сердце у студента дрогнуло и будто остановилось. Сквозь неожиданную внешнюю обыденность этой картины, сквозь кукольную неподвижность тел вползал в его душу ослабляющий страх.
      И тут же перед Андрианом, как и десяток минут назад, со звоном лопнувшей струны встала картина побоища восьмивековой давности, и земля поползла на него, встала на ребро, как тарелка. Отчаянно ухватился Пересветов за луку седла, уперся - багровое, заволоченное пылью и тучами солнце поползло назад и заняло свое место над горизонтом. И тут же что-то щелкнуло, исчезли поверженные витязи и остались в степи совсем не картинно лежащие тела, а ясное солнце ударило жарко и желто. Андриан удержался в седле; вместе с картинкой из той, древней войны пропал и охвативший его было страх смерти. "Не мы первые, не мы последние", - шевельнулось в растревоженном мозгу. Пустынное поле перед второй траншеей кончилось, коноводы провели колонну через проход в проволочных, в два кола, заграждениях. В самой же траншее густо копошилась наша пехота: мелькали стертые до зеркального блеска саперные лопатки, летела на брустверы земля. Кое-где бойцы повязали головы от жаркого уже солнца белыми носовыми платками. Восстанавливали разрушенное артиллерийским огнем, рыли ячейки для стрельбы теперь уже в другую сторону, на юг.
      Вперед Табацкий выслал Рыженкова, приказав взять с собой пять бойцов. Помкомвзвода в число пяти выбрал Ангелюка, Халдеева и Пересветова. Ехали по дну балки мелкой тряской рысью, быстрее не получалось из-за кустов, ям и промоин с отвесными стенками, оставленными весенней снеговой талой водой: кое-где оставались еще лужи и бочаги с водой, возможно, еще не протухшей на жарком солнце и пригодной для питья. Но об остановке нечего было и думать впереди и справа била немецкая минометная батарея. Чахх, чахх! - звуки выстрелов были мерными, с присасыванием, будто работали какие-то мирные прессы или молоты, а не боевые орудия.
      Рыженков еще на ходу спешился, перебросил повод Ангелюку, а за собой поманил Пересветова:
      - Полезли-ка наверх. Проползем по-над балкой, посмотрим, что и как.
      Минометы, выпустив положенную дозу, стрельбу прекратили, Рыженков с Пересветовым ползли по откосу вверх, удерживая направление по слуховой памяти. Впереди послышалась немецкая речь. Рыженков, сняв фуражку, приподнял голову над травой и тотчас ее опустил.
      - Вшестером?! - ахнул Пересветов.
      - Э, не журись, студент. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Подумай сам. Мы подскочили к ним под бок только потому, что за стрельбой им нас не слышно было. Отстрелялись и теперь будут отдыхать, такая у них, понимаешь, техника. По часам все. Взвод сейчас подойдет - они же его услышат, развернут пулеметы, положат весь взвод, как пить дать, положат ребят...
      До Пересветова дошло - каков Рыженков, мог и так и эдак, а он выбрал решение самое отчаянное. Студент глянул с почтением на старшего сержанта и обомлел: на голове у него красовался древний боевой позолоченный шлем; курчавилась черная густая бородка. Голос князя Игоря зазвучал в ушах Пересветова:
      - Говоришь, про меня в двадцатом веке пишут нехорошее? То с русскими на половцев, то с половцами на русских, и, вообще, в жилах его течет половецкая кровь. Все верно, да не так. Нет такого государя или князя на свете, чтобы был чистокровный, как скаковой жеребец. Однако земля сильнее крови! Да, с половцами я то воюю, то мирюсь, они соседи наши. С ними торгуем, через их земли идут купцы к нам и от нас. Владимир Мономах девятнадцать раз с половцами бился и девятнадцать раз чинил мир, и нам то завещал. Я сам своими руками выдергивал половецкие стрелы из груди, я изрублен весь в сечах за Русь...
      Игорь говорил, а Пересветов силился вспомнить: были ли в средневековой Европе короли и князья, что не отдавали своих дочерей в чужие земли, что сами не женились на иностранках, что союзничали со своими ближними соседями и не воевали с ними?
      - Святослав Киевский, - гнул свое обиженный князь, - на брань выезжает со своей челядью - каждый день разбивают ему красный шатер, заморские вина льются рекой. Тьфу! А я сплю на попоне, укрываюсь звездами, под голову кладу седло... Ем то же, что и воин, что и гридьба! Он с холма в сражениях рукой водит, а я первый лезу в сечу, где копья гуще... за мной идут, мне верят люди... Я каждую подпругу в полках проверяю сам... не я усобицы выдумал, все страдаем от них!
      Странноватый для современного уха напев Игоря затих, а затем Пересветов услышал уже громкий шепот Рыженкова:
      - Тю! Как провалился! Что такое: толкнул его, а у него глаза аж закатились. Пошли скорей к нашим. Давай, давай!
      Андриан Пересветов понял, что его забытье длилось не более нескольких секунд. Рыженков накрыл голову фуражкой с синим околышком, и они скользнули в густой траве назад. Сначала ползком, потом пригибаясь, а в зарослях на дне балки - в рост.
      - Шашки к бою, - прохрипел старший сержант, взлетел в седло, не касаясь стремени, - за мной!
      Немцы никак не ожидали атаки, да еще конной, с тыла: кто курил, кто обтирал бумажными концами мины, готовя их к стрельбе. Два офицера уютно, голова к голове, лежали под тентом из плащ-палатки и о чем-то беседовали. Минометы стояли на позиции в круглых свежевырытых окопах, блестя на солнце темно-зеленой эмалью. Дежурный пулемет был обращен дырчатым стволом на север, и пулеметчик в летнем кителе с закатанными по локоть рукавами дремал, уткнув голову в руки. Когда шестеро кавалеристов оказались в ста метрах от батареи, он повернул голову, и крайнее удивление выразилось на его лице. Остальные немцы застыли на своих местах, словно актеры в немой сцене.
      Сто метров идущая карьером строевая кавалерийская лошадь проходит меньше чем за шесть секунд. Через две секунды самый опасный на батарее немец пулеметчик очнулся, ухватил свою машину, перебрасывая ее навстречу атакующим. Но Ангелюк уже прямо с седла пустил в ход своего "Дегтярева", длинной очередью выпуская веер пуль. Весь диск, все сорок семь патронов расстрелял Ангелюк не зря. Немец выпустил пулемет и ткнулся в землю носом. Рыженков, опередив остальных на три корпуса на своем резвом ахалтекинце, бросился к офицерам. Он хищно спружинился в седле, литые богатырские плечи округлились, бледно и холодно заиграл златоустовский клинок в его руке, поданной сильно вперед, за голову коня. Первый офицер упал без звука, как глиняная пирамида на рубочной полосе. Пока Рыженков разворачивал проскочившего коня, второй офицер успел вытащить из кобуры пистолет. Раздался запоздалый крик, гортанный, испуганный:
      - Козакен! Козакен!..
      Пересветов направил свою кобылу к ближайшему немцу, взмахнул клинком, нанес удар такой силы, которую в себе и не подозревал. Одобрительно блеснул глазом в сторону студента, "человека тонкой кости", Халдеев. Сзади послышался нарастающий дробный гул - по склону балки разворачивался взвод, искорками вспыхивали на солнце клинки...
      Пленные сгрудились, разглядывая победивших, перехитривших их в этом бою одни высокомерно-нагло, другие со страхом, третьи - с недоумением: эти запыленные, безмерно уставшие худые безусые юнцы сумели застать их - опытных воинов, покоривших Европу, - врасплох, вогнали в страх, вынудили бросить оружие... Немцы судили о русских по карманной книжечке - инструкции Гиммлера, в которой говорилось, что русским культура не нужна, а из знаний потребны лишь три вещи: подписать свое имя, таблица умножения (только до 25) и дорожные знаки, чтобы не бросаться под машины.
      Бешеный всплеск, вливший в руку Андриана утроенную силу ненависти, опустошил его, и теперь он смотрел на пленных спокойно, но твердо. Пролитая кровь не тревожила Пересветова, слишком четко рисовалось в его памяти увиденное и пережитое - и нахально летающие едва не по голосам крестатые самолеты, и безвестно поглощенный войной отец, и вишневый хуторок в степи, и страшные своей неподвижностью тела там, перед траншеями.
      "Видел бы меня в седле Пасынков, бывший конармеец, - накатилась гордость, - он-то знает толк в рубке!
      И Андриан, явно подражая Рыженкову, круговыми движениями освободил правую кисть от кожаного темляка.
      Жара бы ничего, но драло горло от сухой пыли, давили плечи ремни; Андриан утешался мыслью - им-то, кто шел здесь восемь веков назад, приходилось совсем тяжко в полупудовых железных кольчугах, с тяжелыми копьями и громоздкими щитами. Он поглядывал то на очередной курган, то жадно всматривался в горячее марево на горизонте, надеясь что-то разглядеть, а потом прикрывал веками побаливающие глаза и гнал, пытался гнать от себя тоскливое предчувствие. Эскадрон углублялся в степь...
      Белоголовый орел-могильник, чей профиль как бы венчал высокий курган, при приближении людей нехотя взмахнул крыльями, тяжело взлетел и пошел кругами ввинчиваться в бездонную синеву.
      Солнце уже повисло над головой, а уставшие конники все качались в седлах, прижимаясь к обочине, где свечами стояли тополя и была узкая полоска тени слабое, но единственное укрытие от жары и от воздушной опасности. Дорога, помеченная цепочкой древних курганов, вела на юг, к Азовскому морю. За час до этого комэск собрал поредевшие взводы и держал речь, как всегда, отрывистую, но предельно прямую и краткую. Смысл ее был всем понятен: эскадрон много часов в деле; без воды и пищи война не война, однако есть приказ идти вперед, и он будет выполнен. Так как все без меры устали, предлагается в усиленную головную походную заставу пойти только добровольно. Застава захватит выгодный в тактическом отношении рубеж и удержит его. А уж на этом рубеже будет и вода, и кухня туда подойдет, конечно, вместе с основными силами.
      И вот второй час качаются в седлах всадники в синих шароварах, курится пыль и ползет под копыта древняя дорога, хлопают по шароварам златоустовские некаленые, торопливой военной работы клиночки, булькает вода в трофейной фляге напившегося вдоволь Отнякина - успел спроворить, бестия, - и пока лошади бредут усталым неторопким шагом, он доброволец, он герой, ему не грех порезвиться на счет смурного Андриана.
      - Скажи, студент, как одно из двух будет правильно: статосрат или сратостат? Ага, не знаешь! - И кошки на душе у самого Отнякина будто меньше скребут, а то вызвался идти на неизвестность, а все же трухает. - Многого не знаешь... Вот в нашем селе Великий Сызган, знаешь, какая главная улица? продолжал ерничать Отнякин, - тоже не знаешь!..