День зимнего солнцестояния

Праздничный ужин в кают-компании Мак-Мердо подходил уже к концу. Это был большой праздник — 24 июня, день зимнего солнцестояния, день середины южнополярной зимы. Нам уже было невмоготу кататься на своих койках в бессоннице, порождённой темнотой полярной ночи. Каждый день, выходя на улицу, мы погружались во тьму и знали, что завтра эта бесконечно долгая ночь будет ещё темнее, плотнее. Ну а начиная с сегодняшнего дня всё должно измениться. Теперь каждые прожитые сутки будут приближать тебя к весне и солнцу. Какие-то внутренние, невидимые тебе процессы с каждым днём все больше будут уменьшать темноту.

Всех нас интересовали физиологические и медицинские причины плохого физического и морального состояния во время полярной ночи. Но никто, даже врачи, толком не могли объяснить это явление. Многие считали, что угнетённое состояние связано с тем, что в полярной ночи человек не может смотреть вдаль: ничего не видно. И это действует на какие-то центры в голове, а те — на другие центры и так далее. Я не верю в это. Ведь в любую полярную ночь ты можешь смотреть на луну, звезды, на полярные сияния. Да и далёкие горы в хорошую погоду при луне видны достаточно чётко, чтобы сфокусировать на них зрение. Непонятно…

Человек, оказывается, тонкое создание. Вот ведь, кажется, у тебя есть все: залитые ярким светом помещения, хорошая еда, интересная работа. У каждого из учёных — маленькая каютка на одного. Нет только дневного света на улице. И все. И этого оказалось достаточным, чтобы люди мучились странной бессонницей. Через какой-то месяц, другой в кают-компании во время обеда кто-нибудь мог сказать: «Ой, кажется, я сейчас могу заснуть!» И все тут же понукали: «Беги спи!» — И человек уходил, но через час возвращался в лабораторию сконфуженный. «Нет, ничего не получилось. Как только закрыл глаза — понял, не усну. Полежал и встал…»

О, мы понимали его. Невозможно лежать в этих маленьких одиночных камерах пыток, в которые превратились наши каютки, не спать и думать. И думы-то какие-то недалёкие, тупые. Представляешь, что ты весь-весь завален мягкими пуховыми подушками и куда бы ты ни повернулся — все подушки, подушки, мешающие смотреть, двигаться, дышать. Каждая полярная станция, каждый маленький коллектив в ней, наконец, каждый в одиночку боролся против этого невидимого врага по-своему.

Американцы-нэви на Мак-Мердо, впервые столкнувшись с этим явлением, решили затопить ночь светом. Улицы и помещения были залиты светом электрических ламп. Люди старались меньше бывать на удице, не уходить далеко в ночь и темноту. Стремились более чётко выполнять режим дня и ночи. «Тогда эта интеллигентская блажь — бессонница -… пройдёт», — думали командиры. Но самочувствие от этого только ухудшалось.

Американская научная группа и новозеландские учёные старались, наоборот, быть дольше на улице, заниматься больше физическими работами. Мы решили так: раз полярная ночь всё равно «смешала карты», не будем обращать внимание на время суток. Будем работать, когда работается, и спать, когда кажется, что хочется спать.

В результате очень скоро почти вся научная группа спала или отдыхала, когда на официальном циферблате в Мак-Мердо был день, и интенсивно работала, когда на нём была ночь. Но это нам помогало не намного больше, чем дисциплина военным.

Конечно же при такой системе работы двух коллективов каждый из них считал, что другой — бездельник и «хорошо устроился». На самом деле работало просто взаимное 'раздражение издёрганных нервов. Большинство понимали это, поэтому каждый старался не обращать внимания на внезапную капризность соседа, старался завалить себя делом.

Если бы кто-то попал сюда вдруг с Большой земли, он, может быть, и не заметил ничего. Так же, как обычно, работают все службы станции. Гремят огромные, тысячесильные дизели электростанции, в положенные сроки пищат точки и тире и стучат телетайпы рации, в темноту на опасный припай или в окружающие горы уходят вездеходы научной группы, в штабном доме моряков насторожённо хрипят атмосферными помехами динамики и дежурные прислушиваются, не раздастся ли откуда-то из ночи голос далёкого водителя с просьбой о совете или помощи. В ангарах эскадрильи механики ремонтируют вертолёты и самолёты к предстоящей весне. Чиф Грейаме и этот русский учёный отправились на крохотном, грохочущем гусеничном вездеходике «Визел», что значит «Ласка», по только им известному маршруту, останавливаясь время от времени у одиноких шестов с флагами, чтобы пробурить дырку сквозь лёд и определить его толщину, узнать, как нарастает новый лёд в проливе Мак-Мердо. Среди ужасного беспорядка из мокрых сушащихся носков, кальсон, курток и обуви вперемешку с книгами и раскрытыми на середине журналами полуспит-полузабылся усталый лидер научной группы Арт Дифриз.

Всю ночь он со своим «полевым ассистентом» Питером Курвицем провёл среди темноты, полярных сияний и заметающей следы и огни Мак-Мердо позёмки. Они перевозили свой «рыбацкий домик» на новое место. Мотопилами и ломами они сначала выпилили глубокую квадратную яму в уже метровом льду, затем пробили и раскрошили дно этой ямы. А потом они вернулись к «рыбацкому домику», подняли со дна и освободили от улова самодельные верши, выкопали дом из сугробов, погасили печку, сдвинули с места, перевезли на новую лунку, снова разожгли печку и опустили на дно свои верши, наполнив их приманкой. После этого весь улов, сложенный в большой бак с морской водой, быстро довезли до аквариума биолаборатории. Ну а уж там Арту оставалось «покорячиться» совсем немного. Надо было вдвоём с Питером снять тяжёлый бак с уловом с вездехода, дотащить до аквариума и вылить в него содержимое. И так изо дня в день.

А в это время другой американский учёный, Джим Солсбери, меняет ленты на своей автоматической станции по наблюдениям за полярными сияниями и ионосферой. Он с трудом добрался в эту ночь в свой одинокий домик в двух милях от станции. Сильный ветер, дорогу найти трудно. Именно из-за заносов, отсутствия видимости его коллега по изучению верхних слоёв атмосферы Луи Капплери уже третий день живёт не выходя на улицу в своём тоже одиноком домике в получасе езды на вездеходе.

Вечером пришелец с Большой земли тоже не почувствовал бы ничего особенного на станции. Как всегда, работает и офицерский клуб, и клуб чифов, и матросские клубы. Как всегда, в них идут фильмы, правда обычно плохие. По-видимому, «нэви», который приобретает их, экономит, покупает бросовые вещи. Так думают все.

По-прежнему работают по вечерам различные кружки и классы: классы иностранных языков, кружок по художественной эмали на металле, кружок по навигации в открытом океане при плавании на малых яхтах. Его ведёт мастер этого дела начальник новозеландской станции Эдриан Хайтер. Уж он-то знает, как это делать, ведь это он три года плыл в одиночку из Англии в Новую Зеландию.

Только присмотревшись, пришелец с Большой земли почувствует: и всё-таки что-то здесь не так. Слишком уж много смеха, даже когда смеяться и не над чем. Слишком много выпивают в клубах. Вот где-то вспыхнула и мгновенно погасла перебранка по пустяку.

А на радио у меня разговор со станцией Восток, с её начальником и моим старым другом Сашей Широчковым. Взаимные поздравления с Днём середины зимы и конечно же разговор о том, что уже скоро придёт солнце. И у них те же заботы:

— Ах, Игорь, живём на юморе. Будем встречать солнце, как язычники, — на коленях, — шутит через эфир Саша.

О, этот День серединьТ зимы! В этот день все экспедиции шлют друг другу поздравления. Да что экспедиции! Главы правительств СССР, США и других стран, чьи люди работают в Антарктиде, тоже присылают длинные телеграммы.

Но вот и кончается праздничный ужин «Дня середины зимы». Много пунша, много пива, общее хмельное веселье. Кто-то, ужасно бородатый, лохматый, сидит в углу, обхватив голову руками. Это сержант Плинт, механик нашей электростанции, я знаю его немного. Когда-то нас знакомили. Я поздоровался. Он поднял на меня усталые, измученные глаза:

— Послушай, зачем ты приехал сюда, к нам, на нашу станцию? Ты, проклятый русский. Ведь ты шпион. Я уверен, что ты шпион. Я воевал в Корее. До сих пор у меня в ноге дырка от пули ваших дружков. Но ничего, я убью тебя, если буду иметь возможность.

Все поплыло перед глазами. Кровь так стала бить в голову, что, казалось, голова оторвётся.

— Ах, ты… ты… ты слышал что-нибудь про Сталинград? — спросил неожиданно для самого себя я. А дальше опять услышал, как вроде и не я, а посторонний человек, к моему удивлению, продолжил так:

— Тогда ты предупреждён. А теперь пойдём на улицу, зайдём за барак и решим все вопросы. Но только не обижайся.

«Боже мой, да что же это я делаю-то, что говорю, что играю в дешёвую мелодраму?» — пронеслось в мозгу.

— Нет, проклятый доктор! У меня семья, двое детей. Я не могу сейчас оставить их сиротами или идти из-за тебя под военный трибунал. Но я когда-нибудь сделаю то, что сказал.

«Ах я дурак, дурак», — думаю я сейчас. Полез как боевой петух: «пойдём за барак». Но ведь кто-то же сделал его таким, что, дай ему в то время палку, а на конце штык, он бы «не дрогнул»…

Тогда я отошёл в сторону оскорблённый: «Как же так? Без повода! Без предисловия!»

Так вот, значит, как выглядит это в жизни? Да нет, несерьёзно все это. Надо просто забыть и все.

— Игор, стой! В чем дело? Мне передали ваш разговор. Кто это был? — Передо мной стоял лейтенант-комендер Джон Донелли, заместитель начальника станции. Многие на станции не любили Донелли. Он был слишком прямолинеен, что ли, слишком ура-патриотичен. Например, тогда, во время ведения Америкой войны во Вьетнаме, многие военные здесь считали, что это необходимо, но соглашались с тем, что война эта грязная, старались избежать личного участия в ней. Донелли же везде говорил, что он мечтает после Антарктиды отправиться во Вьетнам. Нет, я не мог объяснить ему, что произошло. Поэтому я сказал только:

— Все в порядке. У меня нет никаких претензий ни к кому. Я не знаю, о чём разговор.

— Игор, ты должен сказать все. Ты не понимаешь, как это серьёзно, — начал умолять Донелли. Но мы так и не договорились ни о чём.

«Пустое», — подумал я.

На другой день, когда я утром готовился к выезду на лёд, позвонил телефон:

— Игор, это я, Дасти, — раздался в трубке голос начальника станции, — если можешь, брось все дела и зайди ко мне. Я дома. Дело очень срочное.

Через минуту я уже снимал парку в просторной прихожей «дома адмирала». Дасти ждал у входа в большую светлую комнату, увешанную эмблемами и вымпелами кораблей и военных частей. Вид у него был расстроенный.

— Кофе, Игор? Садись. Джон Донелли мне все рассказал.

Он выложил на стол пять фотографий, на одной из которых был Плинт.

— Скажи, Игор, кто из них?

— Послушай, Дасти, зачем ты развиваешь это? Забудь. Ничего не было. Я не могу тебе ничего рассказать.

— Нет, ты должен, Игор. Джон прав. Дело серьёзное. Дело даже не в тебе. Но как это все отразится на содружестве наших экспедиций? И потом, Игор, если что-то случится, я не получу повышения по службе, — улыбнулся он. — Скажи, кто он? Я только поговорю с ним, объясню, что он не прав. Ведь это он, да? Ну посмотри, — он показал на Плинта.

Я кивнул.

— Боже мой, это Плинт, я так и чувствовал, а ведь это такой исполнительный солдат…

— Послушай, Дасти, ну что ты скажешь своему Плинту? Ведь он действительно хороший солдат. Он же готов рискнуть жизнью, чтобы разделаться с одним из потенциальных врагов, каким он меня считает. Ну что ты скажешь ему: не верь всему, чему учат тебя наставники?

Мы помолчали, а потом Дасти полез в шкаф, где хранились напитки из адмиральских запасов. Ведь сегодня был не обычный день. Так закончился для меня самый большой праздник Антарктиды — День зимнего солнцестояния — День середины полярной зимы. Ну а с Плинтом мы потом, через несколько месяцев, сидели за одним праздничным столом. Смеялись и шутили и не вспоминали о том, что было. Что помогло? Беседы Дасти? Думаю, нет. Мы с ним вместе пережили полярную зиму. Зимовали вместе. Это уже много.

Чифы

Когда началась настоящая полярная ночь и выезжать на лёд мы стали реже, я лучше познакомился с тем удивительным племенем людей «нэви», которые называются «чиф-петти-офисерс».

Старшим среди чифов был Миллиген, являющийся одновременно и «мастер эт армс» (что-то вроде шерифа в США). Он один имеет право арестовать любого дебошира на станции. В знак его особых прав на груди у него висит огромная белая металлическая бляха, что-то вроде шериф ской звезды. По-видимому, чиф Миллиген гордится этим, так как он никогда не снимает этой «медали», хотя она, наверное, мешает ему, болтаясь при ходьбе, да и каждый человек в Мак-Мердо и так знает, что он «мастер эт армс».

Его специальность — радиолокационный привод и обеспечение посадки самолётов. Но сейчас зима и нет самолётов. Да и как «мастер эт армс» он тоже бездействует. Никто никого не бьёт и наручники ржавеют в его кармане. Миллиген шуточно переживает это. «О-о! — сокрушённо говорит он. — Если бы где-нибудь поблизости жили хотя бы десяток женщин, я бы имел работу, но их нет — и нет нарушений по службе. Никто не ходит в самоволку, никто не теряет рассудка. Если кто и выпил больше, чем надо, то его выдают только неверная походка и слишком громкий разговор».

Миллигену сорок пять лет, из них уже двадцать лет он служит в «Нэви». Чиф чуть выше среднего роста, худой, с лихо закрученными усами. Дома семья, пятеро детей.

— Тебе хорошо, Игор, у тебя ребята, а у меня одни девочки, — говорит он, вздыхая.