Повесть о разуме
ModernLib.Net / Отечественная проза / Зощенко Михаил / Повесть о разуме - Чтение
(стр. 6)
Это несомненно так. И вы сейчас увидите - почему.
3
Почти все мемуаристы, говоря о Гоголе, отметили в нем страх смерти.
А П. Анненков пишет, что "лицезрение смерти ему было невыносимо".
Гоголь не был, конечно, здоров, но все же он был в удовлетворительном еще состоянии, когда однажды он близко столкнулся со смертью. Умерла сестра поэта Языкова, с которой Гоголь был дружен. Уже на первой панихиде Гоголь почувствовал себя ужасно. Он был потрясен и поражен этой смертью. Сам факт смерти так на него подействовал, что это заметили все окружающие.
Доктор Тарасенков пишет:
"Смерть ее не столько поразила мужа и родных, как поразила Гоголя... Он, может быть, впервые здесь видел смерть лицом к лицу..."
Видимо, это замечание современника Гоголя было правильным. Нет сомнения, Гоголь видел смерть, но здесь он, быть может, впервые по-настоящему задумался о ней. И тогда, как он сам признался своему духовнику, на него "напал страх смерти":
Уже на первой панихиде, вглядываясь в лицо умершей, он (по словам А. С. Хомякова) сказал: "Все для меня кончено..."
И действительно, с этого дня Гоголь был в постоянном расстройстве. И, вероятно, думая о смерти и о прожитой жизни, он однажды сказал: "Все чушь, все ерунда..."
Он заболел. По словам П. А. Кулиша, он заболел "той самой болезнью, от которой умер отец его, - именно, что на него нашел страх смерти..."
Через несколько недель Гоголь умер.
Мы описывали его конец. Это была смерть без борьбы, это была безропотная смерть, стремление к смерти. Страх присутствовал в чувствах. Он ускорял и приближал развязку. Он действовал в той губительной степени, какая была замечена окружающими.
Но ведь подобный страх испытывал не один только Гоголь. Его испытывают многие люди, большинство.
Об этом страхе и даже ужасе перед фактом смерти нам подряд сообщают - история, мемуары, письма.
Потемкин - фаворит Екатерины - буквально "выл от страха смерти". Современники писали о нем: "Малодушный страх и ужас смерти обуял его, он стал хандрить и тосковать".
Императрица Елизавета Петровна "ужаснулась смертью" и даже стала пить, чтоб рассеять страшные мысли об этом.
Царь Михаил Федорович, задумавшись о конце, "впал в неподвижность" и умер "от многого сиденья, холодного питья и меланхолии, сиречь - кручины".
Смерть ужасала людей. И люди высокого таланта не в меньшей степени поддавались этому страху.
Сестра композитора Глинки пишет:
"Он так боялся смерти, что до смешного ограждал себя от всяких малостей..."
Тоска раздирала Мопассана, когда он писал:
"Что бы мы ни делали, все равно придется умирать. Во что бы мы ни верили, к чему бы ни стремились, мы все-таки должны умереть. Чувствуешь себя раздавленным тяжестью сознания..."
Л. Н. Толстой, ужасаясь, писал:
"Сорок лет работы, муки и успехов для того, чтоб понять, что ничто не существует, и от меня останутся только гниль да черви..."
Толстой впоследствии изменил свое отношение к смерти, и эта запись его нам тем более интересна, хотя бы для сравнения, которое мы сделаем ниже.
Устрашенный смертью Блок писал, желая, должно быть, скорей увидеть финал:
Когда ж конец? Назойливые звуки
Не станет сил без отдыха внимать.
Как страшно все! Как дико! - Дай мне руку,
Товарищ, друг! Забудемся опять...
Итак, мы видим, что страх в непомерной степени присутствует при столкновении со смертью, даже при мысли о ней.
Причем мы видим, что этот страх обескураживает людей, делает их покорными, робкими, беспомощными. Он обезоруживает и делает их еще более податливыми смерти.
Как сказано у Шекспира:
...Страх смерть влечет,
Но смерти мы покорные рабы,
От страха ей отдавшись
без борьбы...
Это есть точные и верные слова. Страх лишает возможности бороться. Он ускоряет гибель. Быстрей, стремительней ведет к концу.
Заставая же нас врасплох или в болезненном состоянии, страх тем более беспощаден. Именно он более, чем что другое, "влечет нас к смерти".
Это отлично знают люди, которые были на войне. Я помню (в ту войну), солдаты, усмехаясь, говорили: "Пуля найдет труса". И это в самом деле так. Ибо устрашенный человек поступает неразумно, бестолково. Он тычется, как слепой, без учета обстановки. Страх парализует его, лишает гибкости, сопротивления. Такой человек делается физически слабым, беспомощным, суетливым. И тогда пуля скорей находит его.
И это в одинаковой мере относится и к условиям обычной, мирной жизни. Устрашенные, трусливые люди погибают скорей. Страх лишает их возможности руководить собой.
Значит, и в этих случаях, так сказать - "в норме", разум должен прийти на помощь. Он должен уничтожить страх.
4
Да, но как это делается? Легко сказать: не надо бояться смерти. Извольте уговорить человека, что смерть не так страшна. Не поверит. Поднимет на смех. И будет, пожалуй, еще больше страшиться своего конца.
Какой же путь находит разум для того, чтоб уничтожить страх, для того, чтоб не страшиться смерти? А он находит его. Мы убеждаемся в этом на многочисленных примерах абсолютного бесстрашия, удивительного мужества и на тех примерах, которые говорят нам о презрительном отношении к смерти, пренебрежении к ней.
Здесь нет нужды вспоминать прошлое. Мы видим это на многих примерах наших дней.
Можно вспомнить хотя бы комсомольца Александра Матросова, который своим телом прикрыл вражеский пулемет. Он сделал это сознательно. Он пренебрег собой. Страх перед смертью исчез, когда возникло желание помочь товарищам, спасти их, добиться победы.
Один офицер Красной Армии рассказал мне не менее поразительный случай.
В землянке, в блиндаже находилось двенадцать офицеров и два телефониста. Один из офицеров случайно выронил на пол ручную гранату. Граната зашипела. Страшная его небрежность могла погубить его товарищей. Дверь землянки была закрыта. И не имелось возможности тотчас выбросить эту гранату.
Как поступил этот советский офицер? Только несколько секунд оставалось ему для размышления. Он упал на эту гранату. Прикрыл ее своим животом. И она, взорвавшись, буквально уничтожила этого офицера. Причем ни один человек в землянке больше не пострадал. Весь удар и все "сколки офицер принял на себя.
Он спас товарищей. Страх перед смертью был ничтожен в сравнении с тем чувством, которое было в сердце этого замечательного человека.
Нет сомнения, таких фактов можно найти немало из истории прошлого и из истории наших дней.
Эти факты говорят о том, что разум, идеи и высокие чувства нередко побеждают страх.
Но ведь мы, говоря о страхе смерти, имели главным образом в виду не исключительные случаи, не те случаи, когда смерть была необходимой для достижения высокой цели. Мы имели в виду не героическую смерть, а смерть обычную, так сказать, повседневную.
Среди случаев этой обычной смерти мы хотели увидеть бесстрашие к ней. По этим примерам мы хотели узнать, как поступал разум этих людей для того, чтобы уничтожить страх.
Такие примеры бесстрашного и мужественного отношения к смерти мы находим в большом количестве.
Ломоносов писал перед смертью:
"Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют..."
Своему другу по Академии (Штелину) он сказал:
"Я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть. Жалею только, что не мог я совершить все то, что предпринял для пользы отечества, для приращения наук и для славы Академии".
Мужественно и просто умирал Суворов. Уже на смертном ложе он, улыбнувшись, спросил Державина - какую эпитафию тот напишет на его могиле.
Наполеоновский министр, знаменитый Талейран, один из умнейших (как мне кажется) людей, писал:
"Я понемногу слабею и знаю, как все это может кончиться. Я этим не огорчаюсь и не боюсь этого. Мое дело кончено. Я насадил деревья, я выстроил дом, я наделал много и других глупостей. Не время ли кончить?"
Л. Н. Толстой (по словам Гусева) сказал:
"Почти чувствую возможность радостно умереть".
Репин за несколько месяцев до смерти писал (К. И. Чуковскому):
"Пожалуйста, не думайте, что я в дурном настроении по случаю наступающей смерти. Напротив, я весел... Прежде всего, я не бросил искусства. Все мои последние мысли о нем... Больше полугода я работаю над картиной "Гопак". Такая досада: не удастся кончить..."
Далее Репин пишет:
"В моем саду никаких реформ. Скоро буду копать могилу. Жаль, собственноручно не могу, не хватит моих ничтожных сил, да и не знаю, разрешат ли..."
Таких примеров спокойного и даже деловитого отношения к смерти можно привести немало.
Однако как же поступали эти люди, чтоб уничтожить страх? Что для этого они делали? Как они добились бесстрашия?
Одна история, с которой я когда-то столкнулся, подсказала мне решение этого вопроса.
Много лет назад, возвращаясь с охоты, я зашел в крестьянскую избу. Я зашел, чтобы выпить кружку молока.
В сенях я увидел крест. Обычный березовый крест, который устанавливается на могилах. Видимо, кто-то умер в этой избе. И вот приготовлен крест для покойника.
Я было хотел уйти, считая, что я зашел сюда не ко времени. Но вдруг открылась дверь избы, и какой-то человек, весьма немолодой, босой и в розовых портках, предложил мне войти в дом.
Выпив кружку молока, я спросил хозяина, кто именно здесь умер и где покойник.
Хозяин, усмехнувшись в бороду, сказал:
- Никто не умирал. И нет покойника. Что касается креста, то это я для себя его приготовил.
Вид у хозяина был далеко не предсмертный. Глаза его светились весело. Походка была твердая. И даже на пухлых щеках его играл румянец.
Посмеявшись, я спросил, зачем понадобилась ему такая торопливость.
Снова усмехнувшись, хозяин ответил:
- Так. Был исключительный момент. Но потом он миновал.
Когда, попрощавшись, я снова вышел в сени, хозяин, похлопав ладонью по кресту, сказал:
- А знаешь, милый человек, когда сей крест мною приготовлен? Семнадцать лет назад.
- Тогда хворая, что ли?
- Зачем хворал. Маленько испужался смерти. И сделал себе крест в напоминание. И можете себе представить - привык к нему.
- И страха теперь нет?
- И страха нет, И смерти нет. В другой раз интересуюсь умереть - нет, не идет, проклятая. В свою очередь, должно быть, испужалась моего характера...
И вот, вспоминая эту историйку, я с точностью понял, в чем заключалась борьба этого человека со своим страхом. Она заключалась в привычке. В привычке относиться к смерти, как к чему-то обычному, естественному, обязательному. Мысль о смерти перестала быть случайной, неожиданной. Привычка к этой мысли уничтожила страх.
Мы говорили о том, как Гоголя ужаснула смерть. Окружающие увидели эту реакцию. По словам В, С. Аксаковой, окружающие, желая переменить строй мыслей Гоголя, заговорили "о возможности с малых лет воспитать так ребенка, чтоб смерть не была для него нечаянностью".
Вот это отсутствие "нечаянности" - вот это и есть основной мотив борьбы со страхом.
Нет сомнения, люди, столь спокойно относящиеся к смерти, заблаговременно о ней думали. Мысль о ней не явилась для них неожиданной.
Они видели в смерти естественное событие, закономерность все время обновляющейся жизни. Они привыкли думать о ней, как об обычном конце. И поэтому умирали так, как должен умирать человек, - без растерянности, без паники, с деловым спокойствием. И это придавало их жизни какую-то величавость, даже торжественность.
Такое разумное отношение к смерти, быть может, даже удлиняло жизнь этих людей, ибо в их жизни отсутствовал основной противник - животный, не всегда осознанный страх.
5
Привычка думать о смерти, как о чем-то обычном, естественном, уничтожает страх. Однако эта привычка может создать некоторые даже крайности, пожалуй, ненужные в этом деле.
Мы находим примеры слишком уж спокойного и даже отчасти любовного, нежного отношения к смерти. Это уж, я бы сказал, совершенно ни к чему.
Случаи такого крайнего отношения не лишены, впрочем, комичности и хотя бы по этой причине допустимы в человеческой жизни.
Известный библиотекарь Эрмитажа (конец XVIII ст.) И. Ф. Лужков, по словам современников, с необыкновенной любовью и рвением относился ко всяким похоронным делам. Почти ежедневно он присутствовал на отпевании совершенно незнакомых ему покойников. Он бесплатно рыл могилы для бедных. До страсти любил писать эпитафии. И проводил на кладбище иной раз целые дни.
Не довольствуясь этим, он построил себе домик рядом с Охтинским кладбищем. И окна его домика выходили на кладбище, как иной раз выходят в сад.
Лужкову принадлежит нижеследующая эпитафия, высеченная на плите одного его родственника:
"Паша, где ты? - Здеся. - А Ваня? - Подалее немного.
А Катя? - Осталась в суетах".
Таким же отношением к жизни, как к суете - ненужной и, в сущности, рядом с величием смерти, лишней, - прославился еще один человек. Это был отставной вице-губернатор Шевелев (сороковые годы прошлого столетия).
Тот специально узнавал у гробовщиков, где имеются покойники, и, прихватив с собой подушку, шел по адресам. И там, где ему понравилось, он с разрешения хозяев оставался на 2-3 дня. Причем принимал самое деятельное участие во всей суете. Обмывал покойников, снаряжал их в последний путь и по ночам читал над ними то, что полагалось.
Лично для себя он задолго до смерти заказал гроб с какой-то особой прорезью для глаз. Конечно, такая прорезь особых выгод покойнику не давала. Сквозь эту прорезь покойник мог видеть самую малость. А его самого уж вовсе не было видать. Поэтому Шевелев вовремя спохватился. И велел увеличить прорезь до размеров своего лица.
Причем куплено было какое-то "толстое морское стекло", каковое и было приспособлено к гробу. Получилось весьма мило. Сквозь стекло можно было любоваться покойником, не подымая крышку гроба.
Однако смерть не торопилась приходить за этим любителем захоронений. Гроб несколько лет простоял в его кабинете. И многие гости "любопытствуя влезали в него", чтобы посмотреть, какая панорама раскрывается перед ними сквозь стекло окошечка.
Не без улыбок, вероятно, хоронили этого господина. Должно быть, сквозь стекло забавно было видеть серьезное, вдумчивое лицо покойника, сказавшего новое слово в деле захоронения людей, в деле спасения их от мирской суеты.
Вот это отношение к жизни, как к какой-то напрасной суете, - вот это и есть та крайняя степень, какая весьма характерна для людей, слишком привыкших к мыслям о смерти. Должно быть, и в этом деле требуется некоторая осторожность и разумная мера.
Впрочем, возможно, что возвышенный похоронный стиль требует упоминания, что жизнь - это, мол, суета. Возможно, что это говорится просто так, для красивого словца и, так сказать, для поднятия духа среди покойников.
Видимо, это так, судя по эпитафии, каковая до последнего времени красовалась на Смоленском кладбище:
Что на поверхности земли?
Мирская суета, невзгоды, гам.
Супруга милая, словам внемли:
Здесь отдых, а не там.
Подлец какой! Уговаривает, что отдых здесь, а самого с поверхности земли, небось, калачами сюда не заманишь.
Видимо, все это пишется просто так, по традиции, по влечению сердца к возвышенным словам.
Так или иначе, и сквозь эти крайности видна некая разумность в отношении к смерти - привычка относиться к ней, как к закономерному естественному концу.
Разум побеждает страдания
Чем свод небес прозрачней и ясней,
Тем кажутся нам безобразней тучи,
Летящие по синеве его...
1
Как много и какие тяжкие страдания иной раз испытывают люди!
Они испытывают эти страдания чуть ли не при всех обстоятельствах горемычной человеческой жизни, чуть ли не на каждом перекрестке их пути.
Эти страдания происходят и от физических причин, и от причин, лежащих в глубинах психики, и от причин внешних, которые иной раз с немалой силой влияют на ту сложную сумму дел и поступков, какая именуется человеческой жизнью.
Эти страдания нередко сопровождаются страхом.
Страх довершает картину жизни.
Страх усиливает страдания, разоружает людей и нередко, как мы видели, влечет их к смерти.
Однако разум побеждает страх. Разум находит пути к счастью. Разум создает науку - науку достойной и справедливой человеческой жизни.
Вооруженные этой наукой люди научились и учатся ломать препятствия на своих путях, учатся создавать иные, лучшие, более достойные условия для своего существования.
И, борясь на этих путях, люди шаг за шагом оттесняют страхи, какие непрерывно владеют ими.
Так, например, в нашей социалистической стране люди избавились от основного страха, связанного с поисками работы и, стало быть, и питания. И в этом отношении у нас нет людей, которые страшились бы за свою судьбу. (Я, конечно, не беру в расчет военные годы, когда люди испытывают неслыханные, страдания, и в том числе многие люди - голод.)
Разум научился освобождать людей от многих физических страданий. Наука борется с этими страданиями с той энергией, которая достойна удивления, радости и наших надежд.
Наука изучила многое из этих страданий. Она изучила механизмы этих страданий. И к многим из этих механизмов были найдены ключи.
Однако еще не полностью подобраны ключи к тем сложным интимным механизмам, какие возникают в глубине нашей психики и действуют на нас, как мы видели, в столь непомерной степени.
Не без робости я попробовал подобрать эти ключи. Ну что ж, если люди скажут, что эти ключи не подходят к их, быть может, изощренным механизмам, то я и примирюсь на этом, уйду, как слесарь, который, поковыряв замок, так и не открыл его в силу своей малой квалификации или по причине вчерашней выпивки.
В общем, не знаю, как для других дверей, а для моих дверей ключи подходят.
Разум избавил меня от многих страданий.
Кто с разумом рассматривает природу, сказал один философ, на того и природа взирает разумно.
2
Иные люди, не зная, откуда берутся страдания, согласны примириться с ними. И они мирятся, ссылаясь на бога и провидение. И даже, быть может, в силу своих характеров, пробуют гордиться этим. Мы знаем, как страдание было возвышено в искусстве, в литературе, в живописи.
Мы помним, какие возвышенные слова произносили литераторы, говоря о том, что страдания облагораживают людей, очищают их, поднимают на высшую ступень добродетели.
Печальное и трагикомическое зрелище - видеть таких страдальцев, кои вместо борьбы предлагают людям кичиться болячками.
Должно быть, месяца за два до своей смерти Алексей Максимович Горький прислал мне удивительное письмо.
Это письмо я называю удивительным, потому что это необыкновенное, мужественное письмо о страдании. И написано оно Горьким, когда страдания его были велики.
Вот что писал Горький:
"...Ах, Михаил Михайлович, как хорошо было бы, если бы Вы дали в такой же форме
книгу на тему о страдании. Никогда и никто еще не решался осмеять страдание, которое для множества людей было и остается любимой их профессией. Никогда еще и ни у кого страдание не возбуждало чувства брезгливости.
Освященное религией "страдающего бога", оно играло в истории роль "первой скрипки", лейтмотив основной мелодии жизни... Но в то время, когда "простые люди" боролись против его засилия, хотя бы тем, что заставляли страдать друг друга, тем, что бежали от него в пустыни, в монастыри, в "чужие края", литераторы - прозаики и стихотворцы - углубляли, расширяли его "универсализм", невзирая на то, что даже самому страдающему богу его страдания опротивели, и он взмолился: "Отче, пронеси мимо меня чашу сию".
Страдание - позор мира, и надобно его ненавидеть для того, чтобы истребить...
...Высмеять профессиональных страдальцев - вот хорошее дело, дорогой Михаил Михайлович... Высмеять всех, кого идиотские мелочи и неудобства личной жизни настраивают враждебно к миру.
Вы можете сделать это. Вы отлично сделали бы эту работу. Мне кажется, что вы для нее и созданы. К ней и - осторожно - идете, слишком осторожно, пожалуй!.."
И вот, перечитывая этот отрывок письма Горького, я вновь поражаюсь его словам. И тому, что Горький сумел найти эти слова, страдая сам. И тому, что он с такой точностью понял, чем я был тогда озабочен. Именно этими вопросами я тогда был занят, собирая первые материалы для этой моей книги, первоначально названной "Ключами счастья".
Я написал было ответ, однако не послал его, так как я узнал, что Горькому хуже. Я не хотел тревожить его, больного.
В этом ответе я писал, что именно такая книга у меня намечена. Однако (писал я) в этой книге я бы хотел не только высмеять "страдальцев", но и найти хотя бы некоторые причины страданий, для того чтобы понять, откуда возникают эти страдания.
Первый экземпляр моей книги я обещал прислать Горькому.
Как больно и как печально, что Горького нет.
Я мысленно посвящаю ему эту мою книгу.
3
Разум побеждает страдания. Но "страдальцы" отнюдь не хотят сдавать своих позиций.
Именно они объявили горе разуму и стали опасаться его, решив, что все страдания происходят от него и ни от чего больше.
Чем же, однако, разум так не угодил, чем рассердил и разгневал страдальцев?
Некоторые причины мы нашли, по которым разум и даже будущее его подверглись сомнению.
Мы развенчали эти сомнения по мере своих слабых сил.
Однако, быть может, мы что-нибудь еще пропустили? Может быть, мы не учли что-нибудь такое исключительное, из-за чего разум можно бесспорно признать неполезным или виновным в людских страданиях?
Как будто бы нет. Я мысленно просматриваю все, что относится к людям, все, что составляет их жизнь, - далекие путешествия, свидания друзей, работу, любовные встречи, искусство поваров и кухарок, беседы в жактах, речи защитников и прокуроров, спектакли в театрах, хлопоты в учреждениях...
Нет, решительно нет! Разум не приносит страданий. В любом из этих дел разум не является лишним. Напротив. Наоборот. Боже мой! Какие счастливые надежды зажглись бы в наших сердцах, если б высокий разум присутствовал на каждом шагу, при каждой малости, при каждом вздохе!
Может быть, впрочем, имеется подозрение, что любовные мотивы при наличии высокого разума звучат заглушенно и тем самым приносят людям меланхолию и печаль?
Нет. Как будто бы нет. Все нормально.
Что же тогда остается? Потеря такой, что ли, птичьей легкости, потеря непосредственности барана? Но это уж не настолько приносит страдания людям, чтоб отказаться от разума.
Извольте выслушать одну небольшую историю, по которой вы увидите, что и в этой области разум в конечном счете одерживает верх.
Однажды Флоберу сделали операцию. У него был какой-то нарыв на щеке.
По этому поводу Флобер пишет своей возлюбленной (Луизе Колле) меланхолическое письмецо о том, какие несчастные создания люди: подвергаются непрестанному процессу порчи и гниения.
Вот в каких неосмотрительных выражениях Флобер пишет:
"Как будто недостаточно всей той гнили и заразы, что предшествует нашему рождению и ожидает нас после смерти... Сегодня теряешь зуб, завтра волос, открывается рана, назревает нарыв... Прибавь к этому мозоли на ногах, естественные дурные запахи, секреции всякого вида и вкуса - все это дает необычайно заманчивую картину человеческой особи. И подумать только, что это любят!.."
Нет, конечно, так нельзя было писать. Тем более женщине, которую любишь. Тут надо было обуздать свое высокое сознание. Не умничать. Попридержать себя. В крайнем случае, извиниться, если разум увлек тебя в такие дали и ты произнес лишнее.
Впрочем, и дама, имея разум, не должна была бы сердиться настолько, как она рассердилась.
Мы не знаем, в каких именно словах возлюбленная ответила Флоберу, но, судя по его письму, слова ее были весьма и весьма неприятные.
Вот что писал Флобер, оправдываясь и не понимая своей вины:
"Раньше я казался Вам возвышенным - теперь кажусь жалким... Что же я сделал, боже мой, что? Вы утверждаете, что я обращаюсь с Вами, как с женщиной последнего сорта... Я не понимаю Ваших обид и ссор..."
Нет, все кончилось хорошо. Флобер примирился со своей возлюбленной. Так что, в этом отношении разум восторжествовал, и высокое сознание указало, как надлежало поступить.
Дама вновь расцвела и продолжала считать Флобера возвышенным. И маленькая любовная история, в которой присутствовал ум и отсутствовала непосредственность, была забыта.
Нет, я решительно не вижу причин страшиться высокого разума. Как видите - даже в этих делах все обходится вполне удовлетворительно и без особых страданий.
4
Страдание - позор мира, и надобно его ненавидеть, чтоб истребить.
Так сказал Горький. И я целиком разделяю его мнение. Чтоб истребить страдание, существует наука. Она сделала немало. Но впереди предстоит сделать еще больше. Огромный и светлый путь лежит впереди.
Быть может, найдены будут многие и многие ключи, открывающие тайные механизмы страданий. Быть может, найдены будут еще и иные причины страданий, те, о которых мы еще не знаем.
Быть может, даже будет раскрыто то, что сейчас весьма занимает науку, - вопросы излучения.
Только лишь робкие шаги наука сделала в этой области. И, нет сомнения, разум поднимает завесу над тем, что скрыто от нас еще в большей степени, чем было скрыто в тайных механизмах больших полушарий.
Быть может, и в этой области найдены будут некоторые причины страданий, от которых можно освободиться.
Все живое излучает. Вот что без слишком большой уверенности найдено современной наукой. Все живые ткани способны излучать энергию, близкую своими свойствами электричеству.
Были найдены разного рода лучи и разного рода токи.
Первоначально возникло мнение, что эти лучи возникают только лишь в силу химической реакции, которая происходит в крови. Так, например, было найдено, что кровь лягушки выделяет ультрафиолетовые лучи.
Подобное излучение было обнаружено и у животных, и у человека.
Было замечено, что кровь больных (скажем, больных саркомой, раком) не излучает. Старость и дряхлость излучает в малой степени.
Затем было найдено, что излучает не только кровь: излучают мышцы, мозг, кожа, нервы...
Было найдено, что мозг излучает электромагнитные волны. И эти волны вполне улавливаются антенной. И что эти весьма ощутимые волны создаются движением электронов, летящих со скоростью света.
Оказалось, что сложный мозг человека, имеющий бесчисленное количество клеток (свыше 12 миллиардов), способен принимать и удерживать огромное количество электронов. Во всяком, случае, оказалось, что мозг является, видимо, центром сложной электрической цепи.
Было найдено, что расстроенная мозговая деятельность проявляется особой формой и особой частотой волн. Иными словами - величина и напряжение тока меняются в зависимости от состояния мозга.
Мозг истериков, невротиков, эпилептиков в иных случаях создает токи, во много раз превышающие норму. Это в одинаковой мере относится и к некоторым видам психических болезней.
Лучи, возникающие в тканях живых организмов, названы были мито-генетическими лучами. Это открытие имело обширную литературу, однако судьба этого открытия мне не полностью известна - я слышал, что эти лучи будто бы взяты под сомнение. Не был доказан характер (и происхождение) этих весьма слабых, малоинтенсивных лучей.
Однако судьба этого открытия не меняет дела. Наличие в нашем организме токов и всякого рода излучений не оставляет сомнения. Еще значительно раньше этого открытия было известно, что некоторые животные, в особенности глубоководные, обладают свойством излучения. Известно, например, что морской скат оглушает свою добычу весьма сильным электрическим ударом (до 80 вольт).
Было известно, что и люди являются носителями некой электрической энергии.
Знаменитый художник Ван Гог в своем письме пишет о Гогене:
"Зачастую наши беседы оживлялись исключительно сильным электрическим флюидом. Иногда же мы кончали беседу с усталыми головами, как электрические батареи после разрядки".
Видимо, открытие биотоков и всякого рода излучений живого организма не является чем-то новым.
Эти излучения, эти токи есть, видимо, нечто бесспорное, неотделимое от всего, что живет.
Это свойство живых тканей не противоречит общему принципу, найденному и в отношении всех тел. Было найдено, что в основе строения атомов лежит сложный электрический заряд.
Причем это относится к атомам
любого вещества.
Стало быть, вещество является носителем сложных электрических зарядов.
И, стало быть, электрический заряд есть в каком-то счете основной состав материи, это есть, видимо, первичный материал, из которого создан мир.
Наука не вполне знает, что такое электричество и сколько имеется видов этой энергии.
Однако многие соотношения в этой области известны.
Одно из самых элементарных соотношений - это то, что электрический ток любого порядка вызывает вокруг провода, по которому он идет, магнитные силы. И всякое изменение электрического поля сопровождается возникновением магнитных полей.
И принцип этот в одинаковой мере относится к токам любого свойства.
Стало быть, любые излучения есть электромагнитные излучения.
Это относится и к свету, и к теплу, и к радио, и, видимо, к биотокам, ибо все виды этой энергии возникают с помощью электрических волн.
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
|
|
