Итак, на этом, друзья, мы заканчиваем нашу четвертую книгу.
      Позвольте же после столь тяжких испытаний вас чувствительно с этим поздравить.
      Давайте же коротенько подведем итоги.
      Что же мы с вами, друзья, увидели, прочитавши исторические новеллы и рассказы из нашей жизни?
      А мы в первую голову увидели в прошлом большой урожай на неудачи.
      А потом мы увидели, что этот урожай снимается по многочисленным причинам, из которых глупость и темнота не плетутся в хвосте.
      И даже мы отчасти заметили, что неудачи — законное дите, рожденное от бракосочетания этих причин с торопливым желанием хорошо пожить.
      Так что удивляться не приходится, отчего они бывают.
      Они бывают не по милости судьбы, как это согласны думать люди со слабым и робким мировоззрением. А они случаются от более простых и грубых причин. Благодаря чему, если не сидеть сложа руки, многое можно значительно исправить.
      И у нас на это смело пошли. А если и бывают вышеуказанные неудачи, то отчасти еще публика непривычна, да и вообще борьба с этим далеко еще не закончена.
      И если говорить о дальнейшем, то неудачи у нас не то чтобы совсем исчезнут, но их, вероятно, станет так мало, что все будут прямо удивляться.
      И даже, может быть, глупость, под давлением чегонибудь там особенного, возьмет и померкнет в своем величии. А если это ослабнет, то все тогда смогут поздравить друг друга с неслыханной удачей.
      В общем, если говорить в планетарном масштабе, — мы вдаль глядим без особых треволнений. Кругом народы окончательно скажут свое слово. Утвердят свое право. Все воспрянут духом. И всем станет смешно, что были такие неудачи на заре их юности.
      А если говорить о нашей стране, то можно повторить удивительные и пророческие слова поэта, произнесенные еще в прошлом столетии:
 
Вынес достаточно русский народ.
Вынесет все — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется ни мне, ни тебе.
 
      И вот мы теперь видим то, что видим. И это было удивительное предсказание, которое на наших глазах постепенно выполняется. Но, конечно, не следует забывать, — борьба далеко не закончена, и продолжается революция. И идет столкновение двух миров и все, что с этим. Так что слова о прекрасной тишине будут произнесены после. И тогда этот наш отдел с неудачами можно будет зачитать с небрежной улыбкой.
      А что касается до стихов, то их произнес великий поэт, который умер шестьдесят лет назад. И его память следует почтить вставанием.
      И это так жаль, что он не дожил до наших дней.
      Кстати, о смерти.
      Некоторые считают неудачей — короткую, как сон, человеческую жизнь. Но вместе с тем, как подумаешь, что тебе, например, еще двести лет надо будет думать и мозговать, так прямо наши законные восемьдесят лет ничуть не кажутся особенной неудачей.
      Итак, на этом заканчиваем книгу о неудачах и переходим к новому и последнему отделу.
      И мы уже слышим шум и выстрелы. И кто-то рукоплещет. И кто-то кричит ура.
      Это люди, которые от неудач не потеряли присутствия духа, стремятся к новым берегам.
      И те, которые хотя и не стремятся никуда, но ведут себя так, как требуется.
      И мы не без волнения спешим туда, чтобы им пожать руки и сказать: "Здравствуйте".
      Итак, начинается новый отдел — "Удивительные события".

      И вот подходит наша книга к желанному концу. Осталась у нас с вами одна последняя часть. И вот она перед вами.
      Она заключает в себе то, чего бы крайне не хватало, если б наша жизнь была только такой, какой мы вам сейчас преподнесли.
      И можно было бы даже потеряться от горя, если б мы на этом закончили наше сочинение.
      2. Но, к общему счастью, жизнь тоже имеет свою пятую часть. И только она не перед каждым раскрывалась.
      И многие видели только четыре части, и от этого они бывали чересчур несчастны. Многие из них вешались, другие любили выпивать, третьих постигали душевные заболевания, четвертые попросту дурака валяли. А некоторые впадали в меланхолию и восклицали: ах, дескать, господа.
      Вот так же, как в свое время воскликнул один из прекрасных поэтов: ах, господа, — он воскликнул:
 
Жизнь, как посмотришь
С холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка.
 
      Или — штука. Не помню. Одним словом, он что-то вроде этого воскликнул, переполненный глубокой меланхолией.
      3. Но многие так не думали и про жизнь таких стихов не восклицали, а увидевши все — как и чего бывает, энергично выступали против этого и с этим боролись. И высказывали свои мысли. И показывали чудеса храбрости, мужества и понимания.
      И вот о таких людях, и о таких поступках, и о многих замечательных делах и героях мы и желаем произнести наше слово.
      И мы предоставляем для этих людей последнюю, пятую главу, чтоб они своим примером показали бы, так надо поступать малодушным людям.
      Таких слабеньких читателей они своим поведением возьмут на буксир и потянут их туда, куда надо.
      Однако обернем предмет со всех сторон.
      4. Читатель со своей привычкой к темам "современной литературы уже, наверно, начинает соображать, что речь у нас непременно пойдет о борцах революции и о тех, которые заботились о прекрасном будущем.
      И действительно, речь пойдет об этих людях.
      И мы сейчас увидим такую волю, и такое мужество, и такую силу человеческого духа, что если у нас имеется хоть какая-нибудь тяжесть на сердце, нам сразу станет легко, и нам захочется жить и радоваться.
      И нам всем захочется любезно и внимательно подходить к людям. И нам захочется воскликнуть: как это поразительно, что среди людей бывают такие выдающиеся герои.
      И действительно, как это радостно, что среди грязи, и болота, и посредственной пошлости находятся такие сильные люди.
      В общем, сейчас речь пойдет о революционных событиях и о тех людях, которые этим занимались.
      Но прежде нам желательно сказать несколько вступительных слов о том, о сем. Мы хотим побеседовать с читателем.
      5. Вернее, мы хотели бы побеседовать даже не с читателем, а с каким-нибудь, например, ну, что ли, представителем буржуазной философии. Только чтоб он, ради бога, не горячился и не хватал бы нас чуть что за горло. А вел бы себя порядочно и корректно.
      Тогда бы мы с ним тихо побеседовали на диване.
      Наверно, он бы так сказал, иронически усмехнувшись и играя моноклем:
      — Ну, революция, борьба… А жизнь, господа, проходит буквально как сон. Она коротка — жизнь. Так не лучше ли, господа, продолжать так, как есть, чем думать о каком-то будущем. И тратить на это считанные дни. Давайте, синьор, ударим по рукам и — мир и тишина. В сущности, все мы дети одной больной матери.
      И я, взглянув на его гладкое лицо и на прекрасный перстень на пальце, спросил:
      — Простите, сэр, я вас перебью. Я позабыл. У вас дом, кажется, — один или два?
      — Один… А что?
      — Просто так. Продолжайте же, пожалуйста, сэр.
      — Да, так вот я и говорю, — сказал философ, — в сущности, жизнь нереальна… Так пусть себе забавляются народы — устраивают оперетку, — какие-то у них короли, солдаты, купцы. Кто-то торгует. Выигрывает. Некоторые из них нищие. Кое-кто — богачи. Все — игра. Понимаете? А вы хотите жить всерьез. Простите, как это глупо. Вы хотите пустенькую, но, в сущности, милую жизнь отдать за какой-то другой сон. Может быть, более скучный. И даже, наверно, более скучный. Какая чушь!
      6. Я говорю философу:
      — А скажите, и большой доход вам приносит ваш дом? Небоскреб, наверно?
      — При чем тут дом… Ну, приносит… Пустяки приносит… Какое нынче приношение — ерунда. Сон.
      И наш философ сердито докуривает сигару и откидывается на спинку дивана.
      И мы ему говорим, философу, соблюдая международные законы вежливости и почтения:
      — Вот что, сэр. Пусть даже останется ваше забавное определение жизни — оперетта. Пусть так. Но осмелимся вам заметить, что вы за оперетту, в которой один актер поет, а остальные ему занавес поднимают. А мы…
      — А вы, — перебивает он, — за оперетту, в которой все актеры — статисты… и которые хотят быть тенорами.
      — Вовсе нет. Мы за такой спектакль, в котором у всех актеров правильно распределены роли — по их дарованиям, способностям и голосовым данным. И безголосый певец у нас не получит роли премьера, как это бывает у вас.
      — А у вас маленький актер так маленьким и останется. У него не будет стремления быть большим. У нас…
      — Простите, сэр, вы не в курсе наших событий. Вы черпаете сведения из древней истории. У нас совершенно разные оклады для актеров. Ведь у нас, к вашему сведению, нету так называемой уравниловки. А кроме того, у нас есть другие стимулы для работы.
      7. Философ говорит:
      — Тем не менее, говорит он, я не хотел бы участвовать в вашем спектакле. У вас — фантазия ограниченна. У себя я могу все время двигаться вперед. Я могу стать миллионером. Я могу мир перевернуть. У меня есть цель. Меня, так сказать, деньги толкают вперед. У меня есть стремление. Я не боюсь слов — я наживаю. Я накапливаю… Жизнь — движение. Останавливаться нельзя. И это мне дает то устремление, которое нужно. И повторяю, — не боюсь слов, — наживаю. Не все ли равно, какая цель перед лицом смерти? А если деньги не играют никакой роли, то…
      — Сэр, вы опять-таки не в курсе событий. У нас деньги играют значительнейшую роль, и вы можете их накапливать на сберкнижке, если у вас есть такое могучее устремление. Больше того — вы даже проценты на них получаете. Или, кажется, какую-то премию.
      Философ оживляется. Он говорит:
      — Не может быть…
      — Только, — я говорю, — получение денег у нас иное. У нас нужно заработать их.
      — А-а… — поникшим голосом говорит философ, — заработать. Это скучно, господа. Нет, мне с вами не по пути. У вас какое-то странное отношение к жизни — как к реальности, которая вечна. Заработать! Позаботиться о будущем! Как это смешно и глупо располагаться в жизни, как в своем доме, где вам предстоит вечно жить? Где? На кладбище. Все мы, господа, гости в этой жизни — приходим и уходим. И нельзя так по-хозяйски произносить слова: заработать! Какое варварское мышление! Какие огорчения вам предстоят еще, когда вы научитесь философски оценивать краткость жизни и реальность смерти.
      8. И, посмотрев на меня с сожалением, он продолжает:
      — А мы смотрим на жизнь, как на нечто нереальное. Мир — это мое представление. Все сказочное… Все дым, сон, нереально. И вот наша с вами разница. И мы — правы. Какая, к черту, может быть реальность, если человеческая жизнь "проходит как один миг!
      — Но ваш собственный дом, осмелюсь заметить, — это реальность.
      Философ, видать, с неохотой говорит:
      — Нет, дом — это отчасти тоже нереальность.
      — Но если это нереальность, то отчего бы вам не напустить туда нереальных людей и нереально отказаться от нереальных денег. Небось так не делаете?
      Философ испуганно говорит:
      — То есть что вы хотите этим сказать? Слушайте, оставьте мой дом в покое. Что вы, ей-богу, привязались. Я говорю в мировом масштабе, а вы все время сворачиваете на ерунду. Прямо как в печенку въелись — дом, дом… Прямо, ей-богу, скучно. Ну, дом. Нереально все.
      — Да как же, — говорю, — помилуйте, нереально…
      Философ говорит, чуть не плача:
      — Прямо, ей-богу, человека нервничать заставляете. Вот я теперь, как назло, вспомнил, что трое у меня квартплату не внесли… Теперь я буду беспокоиться. Какие-то у вас, простите, грубые, солдатские мозги. Не даете пофилософствовать.
      И философ в изнеможении откидывается на спинку дивана и нервно курит.
      9. И мы ему говорим:
      — И мы даже согласны с вами, что…
      Философ оживляется:
      — Вот видите… согласны… А сами человеку прямо дыхнуть не даете…
      Я говорю:
      — Мы согласны с вами в том, что жизнь коротка. А вернее, она не так коротка, как плохая. А от этого она, может быть, и короткая. Пусть даже короткая. Но только короткая жизнь может быть хорошая, а может быть плохая. Так вот, мы за длинную, хорошую жизнь. И в этом у нас цель и стремление. А что для вас жизнь коротка, то, несмотря на ее краткость, вам, вероятно, не помешало положить в банк тысяч сто. Простите, сэр.
      — Фу, как грубо, — говорит философ, поперхнувшись. — А говорите, впрочем, что хотите. Мне теперь безразлично. Вы чем-то, не знаю, меня окончательно расстроили. А кроме того, — холодно добавляет он, — я считаю, что человеческие свойства неизменны. Это природа. Все равно обувь стопчется по ноге. Привет.
      И мы вежливо встаем с дивана и говорим, соблюдая мировые правила приличия:
      — Сэр, я ваш покорный слуга. Примите уверения в совершенном моем к вам уважении и почтении до последнего дыхания. А что касается человеческих свойств, то они, сударь, меняются от режима и воспитания.
      Философ в сердцах бросает окурок на пол, плюет и уходит, приветствуя нас рукой, бормоча:
      — Да, но режим и воспитание — в руках людей, а люди есть люди…
      10. Мы описали вам эту воображаемую сценку, чтобы показать, какая бывает борьба на фронте мысли.
      И действительно, некоторые рассуждения могут отчасти смутить более слабую душу. Более слабая душа может поникнуть от таких слов — сон, короткая жизнь, нереальность, считанные дни… Эти слова не раз смущали даже более крепких людей. И были даже среди революционеров люди, которые били отбой и перебегали в другой лагерь. И история знает подобные факты.
      И тут надо действительно иметь мужественное сердце, чтоб не смутиться от яда этих слов, в которых есть доля правды, — иначе они бы не действовали ни на кого. Тем не менее эти слова неправильны и ложны. И это диалектика. Нет, мы не хотим сказать, что все ужасно легко и борьба — прогулка. И у некоторых, которые у нас сейчас размахивают руками и горячатся (и, может быть, и у меня в том числе), не хватило бы духу начинать сначала. Но находились люди, которые смотрели поверх всего. И это были удивительные люди. И они создавали удивительные события. И старались переделать все, что барахталось в грязи, в тине и в безобразии.
      И вот об этих людях, побеседовав с философом, мы сейчас и будем говорить. И вы сейчас увидите такую силу духа, что просто содрогнетесь от собственного малодушия.
      11. Но прежде — еще одно, совсем коротенькое отступление. Вроде справки.
      Представители старого мира имеют, в сущности, понятную привычку говорить о революционерах как о людях, потерявших совесть и человеческое подобие. Незнаем, как в других странах, но у нас, у матушки России, была привычка называть таких людей злодеями и нерусскими людьми.
      Так вот, для примера осмелимся привести несколько слов, написанных царским цензором Никитенко о повешенном декабристе Рылееве.
      Вот что пишет Никитенко:
      "Я не знаю другого человека, который обладал такой притягательной силой, как Рылеев. Он с первого взгляда вселял в вас как бы предчувствие того обаяния, которому вы неизбежно должны были подчиниться при близком знакомстве. Стоило улыбке озарить его лицо, стоило поглубже взглянуть в его удивительные глаза, чтобы всем сердцем безвозвратно отдаться ему. И я на себе испытал чарующее действие его гуманности и доброты".
      Вот как Никитенко описывает "злодея" Рылеева.
      И мы, прочитав эти строчки, в предчувствии всего хорошего переходим к историческим новеллам об этих борцах за революцию.
      12. Вот рассказ о Рылееве. Рылеев был поэт. Он был дворянин и офицер. Но это не помешало ему написать такие агитационные строчки:
 
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями, как скотами,
Долго ль будут торговать?
 
      Он был мужественный революционер. И перед 14 декабря он выступал за немедленное восстание против царя.
      И накануне, вместе со своим другом Н. Бестужевым, он обошел несколько полков и призывал солдат к выступлению.
      Больше того — он останавливал солдат на улице и вел с ними беседу.
      И вот наступил день восстания.
      Уже прогремели" ружейные выстрелы, и два враждебных лагеря замерли в некоторой нерешительности.
      Мятежники стояли в каре у сената, а царские войска теснились около строящегося Исаакиевского собора.
      И был момент, когда восставшие получили моральный перевес.
      И об этом моменте Николай I так пишет в своих записках:
      "Уже пули просвистели мне чрез голову. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда войска были бы в самом трудном положении".
      13. И тогда царский генерал Васильчиков сказал Николаю:
      — Ваше величество, нужна картечь.
      Государь сказал:
      — Вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования пролил кровь моих подданных?
      — Чтобы спасти империю, — сказал генерал.
      И тотчас пушки были поставлены против сената.
      Николай I сам скомандовал:
      — Пали!
      И первый выстрел загрохотал.
      "Первый выстрел, — пишет Николай, — ударил высоко в здание сената, и мятежники отвечали неистовыми криками и беглым огнем".
      И тогда Рылеев снял шапку, подошел к Бестужеву и обнял его. Он сказал:
      — Последние минуты наши близки. Но это минуты нашей свободы. Мы дышали ею. И я теперь охотно отдам за них мою жизнь.
      Вы понимаете, что он сказал? Он сказал, что сейчас все будет кончено, но что даже за минутное ощущение свободы, которое он сегодня испытал, он без сожаления отдает свою жизнь.
      Нет сомнения, что цензор Никитенко не ошибся в Рылееве, когда он о нем так прекрасно сказал. Такие слова, которые произнес Рылеев и в такую минуту, мог сказать только большой и замечательный человек. И мы так рады и так взволнованны, что он именно так сказал и что он оказался такой большой человек. Значит, двух мнений быть не может — за кем надо было идти.
      14. И вот через несколько минут на Сенатской площади действительно все было кончено.
      Надежды генерала Васильчикова оправдались.
      Пушки сделали свое дело.
      "Второй и третий выстрелы, — пишет Николай I, — ударили в самую середину толпы".
      Каре восставших дрогнуло. Часть мятежных солдат бросилась к Неве, на Английскую набережную, а часть, как пишет Николай I, — "навстречу выстрелов из орудия на Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова шала".
      В общем, все было кончено.
      Рылеев в тот же день был арестован и после суда и приговорен к смерти.
      "Это был настоящий, мужественный человек с большим и даже великим сердцем. И это так ужасно, что его жизнь прекратилась на виселице.
      Ему было тридцать один год. И как горько знать, что так рано и так страшно закончилась его жизнь.
      И он умер так мужественно, как редко кто.
      15. Из героических историй, в которых бы участвовала женщина, нам известен такой рассказ.
      Это факт об одной смелой и отважной революционерке.
      Конечно, история революции знает множество достойных женщин, причем некоторые из них прославились на весь мир. И о них много писалось. И вы, наверно, об этом почти все знаете.
      А мы расскажем вам о женщине, о которой весьма мало написано.
      Вот рассказ о малоизвестной революционерке, о работнице табачной фабрики Лизе Торсуевой.
      Она жила в Ростове в начале девяностых годов прошлого столетия.
      Она работала на табачной фабрике Асмолова.
      И там, в Ростове, она со своим братом организовала рабочий кружок.
      Причем это был социал-демократический кружок, где изучались основы научного социализма.
      А чтоб работать в таком кружке, надо было иметь немало мужества и отваги, поскольку с рабочим движением велась очень жестокая борьба.
      16. Рабочее движение приводило и жандармов в ужас, в трепет и в смятение. И они это движение давили с огромной свирепостью. И почти за каждый шаг революционерам приходилось расплачиваться тюрьмой, ссылкой и даже каторгой.
      Добавьте к этому: рабочий день на фабрике — четырнадцать часов, а летом — шестнадцать!
      И заработок — восемь рублей в месяц.
      И тогда можно понять, какой нужен был героизм, чтоб сквозь все преграды идти к намеченной цели.
      И вот табачная работница Лиза Торсуева, несмотря на все препятствия, энергично повела смелую революционную работу.
      А брат ее вскоре стал, к сожалению, толстовцем, и он отошел от рабочего движения.
      Но Торсуеву это не смутило, и она совместно с двумя рабочими энергично принялась за дело.
      17. А тогда среди рабочих табачной фабрики была большая темнота и большая жажда знаний. И, помимо политики, надо было знать многое другое.
      И Торсуева и сама была почти без всякого образования. И она ночи сидела за книгами, чтобы узнать, как ей отвечать на те вопросы, что ей задают рабочие.
      А ей было тогда двадцать пять лет. Она была молода и очень красива. Она всех поражала своей миловидностью, умом и удивительной смелостью.
      Она была очень смела и отважна.
      Например, расклеивая прокламации на 1 мая (1898 года), она не удержалась и наклеила прокламацию на дверях подъезда жандармского управления. Причем прокламация была наклеена лаком, так что жандармы могли ее снять только вместе с дверью.
      Вдобавок в тот же день на строящейся церкви кружок Торсуевой повесил красное знамя со словами: "Да здравствует социал-демократическая партия! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".
      И это знамя три часа висело на церкви, так как рабочие, повесив знамя, разрушили внизу леса.
      И это знамя сыграло свою агитационную роль — в городе было много разговоров и большое возбуждение.
      18. И вот жандармы, увидя, что подпольная работа в Кружке идет блестяще, — пришли в большое огорчение. И они решили положить этому конец.
      Они арестовали несколько рабочих из комитета. И однажды утром поставили двух сыщиков у ворот торсуевского дома. И эти шпики должны были арестовать Торсуеву при выходе на улицу.
      Конечно, они могли бы арестовать ее и дома, но считалось более полезным для дела арестовать при выходе, так как она могла нести какие-нибудь важные документы, или же она могла пойти в конспиративную квартиру, неизвестную жандармам. Вот они и ждали ее выхода.
      Но Торсуевой сказали друзья об этом.
      Тогда Торсуева, нарядив сестру в свое платье, попросила ее выйти на улицу.
      И сестра так и сделала, — она взяла с собой пакет с бельем и вышла за ворота.
      Сыщики же, приняв ее за Лизу Торсуеву, потащились за ней. Они надеялись, что она куда-нибудь зайдет по делам кружка. Но сестра Торсуевой нарочно два часа мотала их по улицам. И тогда они наконец, выйдя из терпения, ее арестовали. Но тут, узнав, что это не Елизавета Торсуева, а Валентина, снова бросились к своему боевому посту. Но было поздно. Лиза Торсуева уже успела сложить свой чемодан. И выехала из Ростова.
      19. А жандармский полковник Артемьев, узнав, что главная виновница скрылась, пришел в исключительное бешенство. Он без разбора арестовал еще тридцать человек и сказал им, что он их не выпустит, покуда не арестует Торсуеву.
      Лиза в это время скрывалась на Кавказе.
      Но ей друзья сообщили о словах полковника.
      Тогда она сказала своим друзьям:
      — Моя личность менее ценна для дела, чем столько арестованных активных работников. Я должна вернуться в Ростов.
      И с этими словами она вернулась назад и добровольно явилась в жандармское управление.
      Полковник, правда, выпустил заложников, но Лизу Торсуеву продержал в одиночке около года.
      Но потом ее выпустили. И она с новой энергией принялась за революционную работу.
      Вот какие бывают женщины — наши жены, сестры и дочери.
      И это приятно знать, что женщины так высоко держали знамя революции.
      20. Из удивительных героических событий, в которых бы участвовал писатель, история знает такой случай.
      Писатель Радищев при Екатерине II написал свою знаменитую книгу "Путешествие из Петербурга в Москву".
      Это была книга настолько смелая и революционная по своим взглядам, что даже теперь, читая ее, приходится поражаться необычайному мужеству автора.
      Просто трудно представить, на что мог рассчитывать автор, выпуская такую книгу в царской, крепостной России.
      Так, например, о крепостном праве у него сказано: "Зверский обычай порабощать себе подобных".
      И вся книга была — открытое воззвание против царского правительства.
      Это был призыв к восстанию, так что, кроме смерти или бегства, автор ни на что другое не мог рассчитывать.
      Но тут мнение у потомства раскололось. Некоторые считают этот поступок необычайно мужественным. А некоторые считают это какой-то непродуманностью и слепым безрассудством. И приводят в доказательство покорные слова Радищева о его якобы "минутном заблуждении" и ею поведение, которое могло быть более гордым и смелым, как у человека, написавшего такую мужественную книгу.
      21. Но тут следует заступиться. Его поведение было совершенно правильным, но нервы у него были плохие, и от этого он не всегда мог сдержаться. И в этом нет ничего удивительного. И это ничего не показывает.
      И что касается его мужества, то вот его описание.
      Типографщики не хотели набирать эту книгу, несмотря на разрешение. Тогда Радищев завел типографию у себя в деревне. И там напечатал книгу в количестве шестисот пятидесяти экземпляров.
      Больше того — он ходил с кипой книг и разбрасывал их по дорогам и на постоялых дворах. И это не было минутным заблуждением, а это было поступком революционера и агитатора.
      Его приговорили к смертной казни, но казнь заменили ссылкой в Сибирь.
      И это был великий гражданин, и о нем надо вспоминать с чувством радости и уважения.
      И такие люди нередко бывали среди пищущей братии. И об этом так приятно знать.
      22. Теперь прослушайте рассказ о замечательном подвиге Федора Подтелкова.
      Он происходил из бедной казачьей семьи. И был сыном трудового народа.
      А в германскую войну он был солдатом гвардейского полка. А после его произвели в подпрапорщики за храбрость и прекрасное знание военной службы.
      Но это свое прекрасное военное знание он с честью использовал для революции.
      В апреле 1918 года он уже был командующим Донской советской армией.
      И вот, желая увеличить эту свою революционную армию, он организовал специальную экспедицию для мобилизации и вербовки казаков северных округов. И с этой целью во главе небольшого отряда он двинулся по казачьим станицам.
      Но в одном районе части белогвардейского казачества задержали экспедицию Подтелкова. Они сочувствовали атаману Каледину, который тогда занял Ростов, и поэтому они окружили отряд и обманным образом его разоружили. И приговорили весь отряд к расстрелу. А Подтелкова и его помощника Кривошлыкова, желая унизить, приговорили к повешению.
      23. И вот 11 мая 1918 года в станице Краснокутской было закончено это ужасное дело.
      Семьдесят шесть человек они расстреляли. А двоих повели вешать.
      А когда их вешали, они держали себя удивительно хладнокровно и с большим мужеством.
      Но Подтелков всех поразил своим удивительным поведением.
      Громадная толпа казаков стояла около виселицы.
      И Подтелков, держа в руке петлю, обратился к ним с речью.
      Сначала он сказал: "Минуточку внимания".
      От этих неожиданных слов толпа буквально замерла. И тогда Подтелков, отстранив рукой растерявшегося палача, сказал:
      "Трудовой народ! Я призываю вас не верить в обманные слова, которые говорят вам офицерство и дворянство во главе с атаманом Калединым. Помещики снова хотят пить кровь трудового народа. Неужели вы не видите? Это есть ваше ослепление. И я призываю вас идти на борьбу за рабоче-крестьянское трудовое дело".