Через месяц, один день и один час Бат Второй был зарублен Урайном на глазах у вельмож, сановников и дворцовой стражи.
      Царем герверитов стал Октанг Урайн. Все присутствующие незамедлительно присягнули ему на верность. Глупо противиться воле того, чей меч с одного несильного удара способен распластать человека на две дымящиеся половины.
      Урайн подошел к пустому деревянному трону, единственным украшением которого была незатейливая резьба, покачал головой и промолчал. Трон он решил оставить, но весь Варнаг, вся Земля Герва, вся Сармонтазара подлежали коренному изменению.
      Народы жаждут Нового Блага - и народы его получат.
      Часть вторая
      ЮГ
      Глава 4
      ХРАНИТЕЛЬ ДИОРХА
      562 г., Третья неделя месяца Белхаоль
      В Тардер вели две дороги - новая, построенная уже в правление Эллата, и старая, плод государственных забот Айланга. Новая была лучше; старая, заброшенная, была короче. По ней прошла в Харрену армия Эстарты. По ней же она отступала, но посланцы Эллата сожгли мосты через Кассалу прямо у грютов на глазах, и сожгли не совсем привычным для взгляда смертного пламенем.
      Об этом не принято было распространяться иначе как поэтически. Сгорело слишком многое; память об этом лучше было предать забвению.
      Мосты восстанавливать не стали. Новую дорогу проложили севернее, а на старой выстроили крепостцу с небольшим, но бдительным гарнизоном. Эллат не хотел, чтобы в местах, где некогда бушевало неземное пламя, шлялись охотники за диковинками вроде пресловутой "второй хиратты" или оплавленных шлемов грютских улларов.
      Через пятнадцать лет все настолько привыкли ездить кружным путем, что уже ни у кого не возникало мысли продираться через густые травы-муравы на старой дороге. Запреты оказались излишни. Гарнизон вывели, крепостца осталась.
      Элиен спешил, его подгоняло желание как можно быстрее увидеть Леворго, и поэтому он сразу же избрал старую дорогу, как более короткую.
      Когда показались замшелые стены крепостцы, Элиен чувствовал себя смертельно усталым, и оттого отдых среди руин он счел воистину царской роскошью. Солнце клонилось к закату, и это окончательно склонило выбор сына Тремгора в пользу осмотра сомнительных местных достопримечательностей.
      * * *
      Руины были населены птицами и мелкими грызунами. Вопреки упованиям Элиена найти в крепости приют разбойников или бродяг, на которых можно было бы испробовать новый клинок, он не встретил там ни одной живой души.
      При ближайшем осмотре крепостца произвела гнетущее впечатление. Странные пятиугольные казематы, странные букли и фестоны странной лепки под потолком. Капища Гестры и Гаиллириса, неожиданно чистенькие, без единой пылинки. Фрески - свежие, будто бы их нарисовали неделю назад. Стрелковые галереи, заваленные чем-то вроде древесного угля, но - не углем.
      Очень скоро Элиену надоело слоняться среди развалин, и он выбрал себе комнату для ночлега. Потолок ее был цел, пол сравнительно ровен, а овальное окно-бойница выходило в бывший хозяйственный двор, посреди которого торчал почерневший от крови и дождей стол для разделки свиных туш.
      В одном из углов комнаты стояла статуя. И это было все-таки лучше, чем одиночество.
      Обнаженная красота молочно-белого греоверда статуи неожиданно взволновала его. Полногрудая, узкобедрая дева призывно смотрела на сына Тремгора лишенными зрачков очами. Ее соски были настороженно тверды, губы полуоткрыты.
      В правой руке она держала факел, увитый терновником, - символ высшей покорности силам судьбы. Левая же простиралась вперед в поэтической неопределенности, которую можно было прочесть и как страстный зов, и как предостережение.
      Обнаженная. Нет даже украшений. Хочется подарить ей одежды, хочется согреть ее в сумраке одинокой ночи, хочется пожаловать ей паланкин и плащ непристойно роскошные, какие есть только у госпожи Аммо.
      Рука Элиена сама собой потянулась к сарноду и вынула оттуда браслет из черных камней, подаренный ему Гаэт в тот страшный вечер на левом берегу Сагреалы.
      "Если ты действительно хочешь, чтобы Гаэт пришла, надень браслет на запястье глянувшейся тебе женщины".
      Элиен прислушался к своим чувствам. Воплощенная в греоверде дева ему действительно "глянулась". Более чем. Значит...
      В запретных для собственного хозяина глубинах сердца вдруг всколыхнулся головоног благоговейного ужаса. Элиен почувствовал, как его легкие сминаются под напором щупалец этого головонога-душителя. Что случилось? К какой черте подошел он, молодой Кузнец Гаиллириса, куда намерен зайти сейчас, если один только страх перед неведомым, кажется, убьет его прежде, чем он успеет сделать хоть что-то?
      В глазах потемнело, но свет не померк окончательно - Элиен все-таки успел надеть браслет из черных камней на левое запястье статуи.
      - Я не верила, что ты вернешься за мной, милостивый гиазир Элиен, сказала статуя и сошла с постамента.
      Сын Тремгора отступил на шаг назад. Статуя говорила голосом Гаэт.
      - Не бойся, Элиен, все происходит так, как я тебе обещала. Мы снова вместе.
      Нет, он не спал. Статуя исчезла. А перед ним действительно была Гаэт девушка из плоти и крови.
      Испуг исчез столь же неожиданно, как и появился. Неведомое - прямо перед ним, в обличье воскресшей. И он, Элиен, по-прежнему жив, его легкие не превратились в скомканные пергаменты. Головоног ужаса - вновь в своей потаенной берлоге. Неслышимый, невидимый, временно - не существующий.
      * * *
      Он не стал спрашивать, как совершилось это чудесное превращение. Он знал, что объяснение, которое может быть дано дочерью итского торговца театральными куклами, будет либо туманным, либо никаким.
      "Есть вещи, которые следует принимать в их таково-сти безмолвно и благодарно", - учил его Сегэллак.
      Влажные теплые руки Гаэт ласкали истомившееся тело Элиена, и он принял таковостъ любовной неги без излишнего умственного напряжения.
      Элиен любил ее четыре раза. Он не чувствовал ни усталости, ни пресыщения. Мозг его был пуст.
      Элиен наслаждался узнаванием. Он узнавал ее чувственные губы. Он узнавал волнующие прикосновения ее тонких пальцев. Он узнавал ее легкое дыхание и даже запах хвои, который источало платье Гаэт в ту первую ночь в шатре, расписанном знаками несостоявшейся победы.
      Он узнавал крохотные ямочки на ее щеках и детский пушок над ее верхней губой. Да, это была Гаэт, и никто иная. И Элиен ласкал ее хрупкое тело так, как не ласкал никогда и никого до нее, стараясь не вспоминать о том, как та же самая девушка упала к его ногам мертвой.
      Наслаждение, накатываясь волнами неспешного прибоя, незаметно перетекло в терпкий и непрозрачный сон.
      * * *
      Когда Элиен проснулся, Гаэт не было. На полу лежала разбитая статуя. Браслет из черных камней выделялся на белом фоне ее отколовшегося запястья как знак долгой разлуки.
      Был ли это сон или видение, наведенное призраками, что вышли из стен разрушенной крепости? Едва ли. Все, что пережил он этой ночью, было слишком реалистичным, чтобы оказаться сном.
      Элиен снял с каменного запястья браслет и внимательно осмотрел его. На браслете не хватало одного камня. Одного из шести.
      Элиен оседлал Крума. "Гаэт", - вертелось на его языке, но он гнал от себя это имя. При свете дня ему не хотелось думать о том, что всего лишь несколько часов назад он истово любил статую, обретшую волей неведомых ему сил плоть и кровь.
      * * *
      Отсутствие мостов через Кассалу не смутило Элиена. Не смутило его и то, что безнадежно заросшая за тридцать лет дорога к концу второго дня совсем потерялась и он брел по лесу, соотносясь днем с солнцем, а ночью - с Зергведом.
      Спал он мало, потому что выспаться он еще успеет в Святой Земле Трем, вечно бытуя там - милостив будь, Гаиллирис! - кедром иль каштаном, но не вязом.
      Видно, он все-таки забрал севернее. Увидев перед собой дымчатую, голубиково-голубую Кассалу, он не обнаружил никаких следов огня, который сожрал мосты, а вместе с ними, как уклончиво отвечали ветераны, "и многое другое".
      Он переплыл Кассалу под проливным ливнем, переплыл при полном вооружении. В этом было и соперничество с самим собой, и желание доказать всему миру, что не один Кавессар мог переплыть в своих тяжеленных доспехах почтенную реку, пусть и носящую другое имя. Жеребец, избавленный от тяжести седока и его оружия, пересек Кассалу вплавь вслед за своим хозяином, фыркая от удовольствия.
      Для Элиена удовольствие началось, когда он, распугав окрестных лягушек, рухнул в мокрый песок и, тяжело дыша, ловил ртом струи летнего дождя, смеялся и поглядывал на далекий левый берег, недоумевая, как его угораздило пойматься на такую затею. Нет, в следующий раз все железо понесет выносливый Крум.
      - Правда, Крум? - спросил Элиен, поднимаясь.
      Жеребец надменно покосился на хозяина и недовольно фыркнул.
      Дождь хлестал вовсю. Стало не на шутку холодно. Если бы Элиен не завидел халабуду, затянутую диким хмелем, ее следовало бы построить самому.
      Бояться Элиену было некого, да и незачем - бойся хоть с каждым своим вздохом, а пока нос не почешется, в рожу не получишь. Нос не чесался.
      Рядом с хмельным домиком была коновязь, у которой Элиен оставил Крума, а сам он осторожно толкнул дверь и прошел внутрь. Меч все-таки из ножен извлек комаров отгонять.
      Изнутри строение показалось куда большим, чем снаружи. Света, который давали окна, забранные на удивление хорошим стеклом, вполне хватало.
      Никого не было. У дальней стены Элиен увидел черную как смоль корову, мирно жующую свою травяную радость. Над коровой была ниша, в нише - чаша, в чаше - шар. Похоже, стеклянный. Редкость.
      "Капище лесных стеклянщиков; или старьевщиков", - иронически пробормотал Элиен, озирая стол с нехитрой утварью, очаг, лавки вдоль стен и циновки на полу.
      Дождь усиливался, с неистовством колотя по крыше, с которой немного протекало на безучастную корову. На столе Элиен обнаружил крупную репу и, понадеявшись, что она не последняя, быстро съел. Вяленое мясо, которое он грыз два последних дня, успело навязнуть на зубах; сочная, пусть пресноватая мякоть пришлась как нельзя кстати.
      Элиен присел на лавку, опустил голову на стол и безмятежно задремал.
      Уши слышат больше, чем сообщают о том своему хозяину. Они слышали, как вошли и расселись вокруг какие-то существа, но звуки не несли опасности, а существа эти были всего лишь людьми, и людьми немолодыми. Лежа у коновязи, Крум видел их и тоже не нашел в них ничего страшного. Взывать к хозяину не стоило. Так рассудили между собой в безмолвном разговоре и пришедшие.
      * * *
      Когда Элиен открыл глаза, в очаге горел огонь, в котле что-то аппетитно кипело, в капище суетилось четверо лесных "стеклянщиков". Пятый сидел напротив Элиена и, склонив голову набок, рассматривал его с таким выражением лица, будто незваный гость был говорящей собакой или, того лучше, безмолвствующей женщиной.
      - Ты съел мою репу, - сказал он на языке Эррихпы
      - Съел и готов заплатить за нее одну, как за целый воз яблок, - спокойно парировал Элиен. Как и всякий уважающий себя знатный северянин, он свободно владел ре-тарским.
      - Так давай его сюда, свой воз, - буркнул старик. - Твоим золотом сыт не будешь.
      - Насыщайся словами, - пожал плечами Элиен. Один из старцев, который в это время кормил корову, хихикнул.
      - Цыц, браток! - строго прикрикнул на него Лишившийся Репы. Он, видно, был у "стеклянщиков" за главного. - А ты, если такой умный, - это уже Злиену, дай нам хоть слов.
      - Нет Меда Поэзии, нет и слов.
      - А, так ты, наверное, какой-нибудь харренский пьяница? Я так сразу и подумал. Отобрал репу у старого человека, двух слов без чарки связать не можешь, да еще и прикинулся на тыщу авров. Точно, ты младший жрец Гаиллириса, из Ласара, наставник твой старый болтун Сегэллак, а звать тебя Элиен, хотя по-бабски - Неилэ - выйдет лучше.
      Элиен разозлился. Ему было плевать, откуда этот старикан знает его имя, а вот то, что он перекрутил его справа налево, в Харрене от самого сотворения Сармонтазары считалось смертельным оскорблением.
      - Старость - плохая защита, стеклянщик, - спесиво процедил Элиен. - Ею ты едва ли оградишься от меча Эллата.
      Внутренности капища взорвались гоготом, достойным бесшабашной варанской матросни, но отнюдь не пяти дряхлецов. Крум у коновязи заржал за компанию.
      - От меча Эллата? А с чего ты взял, что у тебя есть меч Эллата? - спросил "стеклянщик", отсмеявшись.
      Это было уже слишком.
      Элиен полез в ножны и вытащил оттуда смехотворно тонкую и потрясающе длинную морковку.
      Второй приступ веселья был куда заразительнее и длиннее первого. Элиен, чтобы не показаться полным индюком, вынужден был присоединиться.
      - Кто вы? - наконец спросил он, не в силах поддерживать их игру.
      - Да так, стеклянщики. Там шарик выдуем, здесь окно заделаем, на репу заработаем и живем. А Эррихпа называл нас и совсем просто - диофериды.
      Ну да. Осел. Битого войска писарь. Корова. Шар. Рисовал в детстве на песке каких-то шароголовых. Мечи рисовал длиной в три шага. Сегэллака слушал. Ослина. Неилэ.
      - Тогда ты - Леворго. Но почему здесь, о Шара Хранитель, Миров Повели...
      - Ты хочешь, чтобы мы уснули, как спали, когда к нам являлся Церемониальный Гонец? Или ты думаешь, что кто-то из нас забыл хотя бы полслова из тех ста двух, которыми, как аспадский ковер, с грохотом раскатывают нашу титулатуру? - Последнее Леворго сказал отнюдь не без гордости. - Есть хочешь?
      Элиен кивнул.
      О Гаиллирис, здесь, в такой глуши - диофериды! Элиен жаждал обратиться одним огромным ухом. Говорить рядом с ними значило приблизительно то же, что муравью разглагольствовать о Семи Великих Искусствах в обществе Лида, лже-Лида и Трева Аспадского.
      - Тогда ешь свою морковку, пока не подоспеет горох, и слушай. Мы, как ты, видимо, и был уверен, еще полгода назад очень хорошо чувствовали себя среди тардерских фонтанов, скучали на заседаниях Царского Совета и в меру своих возможностей, - (Элиен мысленно усмехнулся, "в меру своих возможностей"; хотел бы он посмотреть на эту меру - небось этой мерой в два счета можно вычерпать море Фахо), - наставляли Неферналлама Второго. Последний, увы, сын своего отца, и иначе было бы странно. Когда ты собирал в Ласаре дружину для похода, к Неферналламу пришли варанские послы и высказались в том духе, что хорошо бы сделать так: Варан дает флот, Неферналлам - войско, всей оравой подымаемся вверх по Орису, и герверитам не устоять. Урайн мертв, Шет окс Лагин свободен.
      Леворго замолк, выискал где-то в своей хламиде блоху и раздавил ее на чистом ногте. Элиен посчитал, что ослышался глазами - бывает ли так?
      - Бывает, бывает, но это не тот случай, - проворчал Леворго. - Не могу же я заклинать все что ни попадя? А корова, даже священная, остается коровой, а блоха, даже самая малая, хочет есть. Но эта блоха потеряла свой путь и сошла с коровы на тело человека. Нет больше среди Нитей Лаги ее нити, оборвана она судьбой в обличье Леворго.
      Элиен расплылся в улыбке.
      - Вот таким ты хорош, - заметил Леворго. - Пасть до ушей, в граблях надкушенная морковка, в голове хеогаста. Теперь дальше. Неферналлам отказал варанцам. Я в мягких выражениях потребовал их поддержать. Неферналлам - нет. Я - поддержать. Неферналлам - нет, нет и еще раз нет. Сам, говорит, иди, если такой умный. Я ему, кстати, не папаша и не нянька. Не хочет - не надо, много людей до времени живы останутся.
      Этого Элиен не понял и, не поняв, осмелился перебить:
      - Что ты хочешь сказать, Леворго? Урайна можно было победить, если бы присоединился Неферналлам?
      - Нет, я этого не сказал и не хотел сказать, - нетерпеливо ответил Леворго. - И вообще впредь запомни: прошлое так много болтало о будущем, что никому - да и мне тоже - уже не под силу разобраться во всех прорицаниях, иносказаниях, перевранных песнях и именах сущностей, которых, может, никогда не было и не будет; или еще не было, но будут. Я не знаю, хватило бы Урайну на вас всех силы или нет. Скорее всего, хватило бы. Возможно, нет, потому что есть могущество и есть ему пределы. Мир слишком большая и слишком вздорная книга, чтобы прочесть ее всю и поверить в каждое слово. А с Неферналламом я говорил всего лишь как человек с несколько большим, чем обычно, дипломатическим опытом, - ("Все-таки он очень гордится своими талантами, хотя и разыгрывает скромника", - подумал Элиен), - и опыт этот мне говорил об одном: есть Право Народов и есть народы. Есть наглый вызов, и ни один просвещенный народ не может оставить его без ответа. Даже даллаги не могут. Ты принял вызов, Неферналлам - нет.
      Не было для Элиена темы больнее, не было в его душе более глубокой раны, но он собственноручно всыпал в нее щедрую горсть соли:
      - Но Неферналлам тем самым уберег десятки тысяч людей, а я своих погубил.
      - То, что не пожнет война, пожнут болезни и время. Твои воины, умерев, отдали свои силы тебе, грюты Фараммы завещали свою силу Асхар-Бергенне, а стердогасты Неферналлама пока лишь сладко жрут за государственный счет, но никто не видел от них пользы. Сила Ре-Тара разлетается по ветру из их пьяных глоток.
      Леворго был взволнован. Он перевел дух и продолжил:
      - Вот так, Элиен. Варанцы - тоже козье, похоже, дерьмо, потому что Шет окс Лагин был их человеком, а без Неферналлама они не отважились выступить, да и твоими предложениями, насколько мне известно, пренебрегли.
      О да! "Любезный брат брата нашего... Радея о государстве... Решится силой убеждения..." Пеплом их письма долго играл ветер на снегу, а Элиен...
      Элиен кивнул:
      - Пренебрегли.
      - Ну вот и все, - неожиданно заключил Леворго.
      - Все что? - не удержался Элиен.
      - Все все. Я имею власть советовать. Но я не хочу - а это всегда сильнее, чем "не могу" - повелевать. Мы ушли из Тардера сюда, потому что нет в нем больше силы, а главное - воли, и Башня Оно отныне не более чем затычка для небес. Ушли, чтобы встретиться с тобой.
      "Ох и мастер порассказывать этот Леворго! "Ничего не знаю, ничего не понимаю", а сам забрался в самое подходящее место для встречи со мной и ждал чуть не полгода. Он бы еще в Синий Алустрал залез", - приблизительно такие мысли вспыхнули в сознании Элиена десятком разноцветных искр.
      - Ты лучше болтай языком, чем балдой, а то я стар уже, тяжело напрягаться, - заметил Леворго. - Твой пращур Акрет, который прапрадедушку Кроза настрогал, еще в Северной Лезе лайкам хвосты крутил, когда я лепил из глины таких вот. Леворго ткнул пальцем в одного из диоферидов.
      - Извини, Хранитель, - смешался Элиен, - но твои слова звучат странно для моих непросвещенных ушей. Что было бы, если б я, уверенный, что ты в Тардере, избрал северную дорогу и не пошел в леса?
      - Что было бы - о том не знаю. Знаю, что есть. Ты здесь, я перед тобой, ты меня искал, ты меня нашел - чего еще надо?
      Элиен ощутил в словах Леворго некую высшую правоту, превосходящую законы обычной логики.
      - А надо еще поесть и поспать, - решил за Элиена Леворго. - Горох готов, с Крумом твоим наша корова чем-нибудь да поделится, постелим тебе на полу, но ты уж не обессудь - все барахло из тардерской обители вынести было тяжеловато, ограничились только вот тем. - Леворго кивнул на нишу, в которой угадывался шар. Диорх.
      - А о главном? Что мне делать?
      - О главном... Да не знаю я, что главное! Давай с утра разберемся, а?
      Только сейчас Элиен заметил, сколь усталым и измученным выглядит его собеседник, сколь беспроглядно бела его голова и сколь много морщин бежит от его глубоких мудрых глаз.
      - Да, ты прав. Поутру поется веселее.
      * * *
      Только когда они позавтракали, когда Леворго раздал своим "браткам" множество ценных хозяйственных указаний и показал Элиену свои замечательные лесные угодья (последний раз, по его гордому замечанию, такая морковь родила пятьсот лет назад в Ите), они вышли на берег Кассалы, сели на просохший за ночь песок и Элиен смог получить то, за чем шел в Тардер.
      Как только речь зашла о конкретном деле, Леворго переменился. Голос его стал тверд, каждое слово блистало ясностью, которой позавидовали бы сами Уложения Айланга, в глазах светилась несгибаемая воля
      Совсем ничего не осталось в Хранителе Шара от того "стеклянщика", который вчера за ужином болтал о поэзии Лида, а сегодня на прогулке - о сравнительных вкусовых качествах моркови и репы. Элиен видел перед собой воплощенные власть, достоинство, силу.
      - Так. Первым говоришь ты, и говоришь ты о битве на Сагреале. Говоришь все. Подробности. Что думал. Что казалось. О чем не думал. Чего не казалось.
      Элиен не успел даже рта открыть, чтобы высказаться в том духе, что, дескать, Леворго наверняка все известно лучше его самого, как услышал:
      - Ничего не известно. Повторяю, ничего. Ты должен рассказать все так, как если б ты был сотником, а я - сотинальмом. Ты даешь полный отчет. Я слушаю.
      Элиен говорил очень долго. Леворго слушал, не перебивая, не переспрашивая, не подгоняя Элиена, когда тот затруднялся в подборе слов, и не выказывая никакого интереса к самым удивительным, с точки зрения Элиена, вещам. Так Элиен рассказал обо всем, и когда солнце уже давно перевалило в небе Точку Равновесия, заключил свою печальную повесть словами:
      - Потом я хотел похоронить тело Гаэт рядом с Кавессаром, но оно истаяло в моих руках, как кусок льда. Кровавого льда.
      Убедившись, что Элиен, по его мнению, закончил, Леворго спросил:
      - А потом?
      Пришлось пройти на словах весь путь до капища диоферидов. Сегэллак, Эллат, мелкое воинство, порожденное гобеленом, вяз, проросший из каштана, оружие Мудрого Пса Харрены, ночь страсти со статуей.
      - Ты не сказал ни слова лжи, - разлепил наконец, казалось, уже навек слипшиеся губы Леворго. - Не той лжи, когда знают одно, а говорят совсем другое, а настоящей, воистину опасной лжи, когда видят и слышат одно, а понимают под этим нечто иное. Твой рассудок вибрирует вместе с гортанью, в твоих зрачках я вижу лик мертвого Кавессара и гибкий стан Гаэт. Хорошо. Теперь возьми своего коня в попутчики, возьми любой еды и оставь нас до завтрашнего утра. Тебе не дано видеть, как мы входим в Диорх.
      Элиен был немного раздражен проволочкой и в глубине души раздосадован тем, что ему "не дано", но повиновался беспрекословно. Только отъехав на порядочное расстояние, он вспомнил, что так и не получил обратно меч Эллата, но возвращаться было неудобно. Оставалось надеяться, что в этих местах ему не понадобится оружие.
      * * *
      Когда на следующий день Элиен, тактично удалявшийся ночевать на сорок полетов стрелы вверх по течению, вернулся, диофериды уже позавтракали и убирали со стола. Все молчали. Леворго, хмуро поглядев на безоблачное небо, знаком приказал Элиену следовать за собой.
      Сели на вчерашнем месте. Леворго начал без каких бы то ни было расшаркиваний. Многое из того, что он говорил, Элиену было хорошо известно. Сын Тремгора, однако, не сомневался в том, что Леворго отлично знал, что он знает, но, раз говорил, значит, это было зачем-то нужно.
      - История. О том, как и почему Хуммер дремлет, можешь прочесть у Сегэллака - не твоего наставника, а того, который жил на четыре века раньше. О том, где находится Тот, Кого Хуммер Лишил Значений, - у Лида, в "Гимнах". Ни тебе, ни Шету окс Лагину, ни Сармонтазаре это не поможет. Есть поэзия и есть действительность. Поэзия властвует над временем, действительность же не более, чем действительность. От борьбы Хуммера со Вторым в Сармонтазаре осталось куда больше осколков, чем полагал твой Мудрый Пес после победы над Эстартой. Есть Чудовища Хуммера, есть Воинство Хуммера, есть Чаша Хуммера. Урайн стал Дланью, Устами и Чреслами Хуммера. Как ему это удалось - либо позже, либо никогда. Тебе это, скорее всего, не пригодится. Сейчас Урайн постепенно учится владеть силой Хуммера, а точнее - Хуммер приспосабливает Урайна под свою силу, как воин подтягивает седельные ремни. Лучшего сравнения не знаю. Битва на Сагреале была первой пробой сил. Если замысел Хуммера удастся, его воины, которые, кстати, называются "кутах", наводнят всю Сармонтазару. Что будет потом - не знаю. Но прежнего мира не будет. Будет то, что мы, люди, называем Злом.
      Леворго помолчал.
      - Воинство Хуммера. Кутах - сыновья Серебряных Птиц, пары Чудовищ Хуммера, живущих в Хелтанских горах. Яйцо они откладывают в Чашу, которая находится у слияния Ориса и Киада, в искаженном месте мира под названием Лон-Меар. Там оно зреет год, а после из него вылупляется кутах. Потом они относят его в Хелтанские горы и выкармливают. Кутах сейчас ровно шесть сотен, поскольку ни одного из них Кавессар не убил насмерть, а лишь временно раздробил. Этого уже достаточно, чтобы вместе с войском, состоящим из людей, покорить любой народ Сармонтазары. Вооружены гервериты, как ты видел, неплохо. Дальше будут еще лучше. Но когда появится на свет шестьсот первый кутах, Урайн сможет нанести настоящий смертельный удар миру. В Чаше сейчас зреет Кутах над Кутах настоящий, крылатый птицечеловек, наделенный волей и разумом. Он сможет сам заправлять Воинством Хуммера, освободив Урайну руки для других темных дел.
      У Элиена сразу возникла тысяча вопросов, но он не решился задать ни одного.
      - Главное. Нужно уничтожить Чашу Хуммера, потому что она питает силой всех кутах. И во многом Урайна. Он, по меркам Хуммера, пока что вроде младенца в утробе. Через Чашу как бы проходит пуповина, которая связывает Урайна и Хуммера. Через Чашу Хуммер передает Урайну все новые и новые темные искусства. Смотри. Сейчас станем птицами.
      Леворго подмигнул Элиену, извлек буквально из ниоткуда и разложил перед ним листок снежно-белой кожи, разрисованный тушью семи цветов.
      Элиен никогда не видел и даже не представлял себе более совершенной карты Сармонтазары. Вот Харрена, вся в зелени сосновников и дубрав, окаймленных узкой полосой желтых песчаных дюн. Вот бирюзово-синее море Фахо, вот медленноструйный Орис, рассекающий Сармонтазару на Северную и Южную, вот место его слияния с могучим Киадом.
      - Мы здесь. - Леворго небрежно ткнул бронзовой иглой в синюю нитку, подписанную "Кассала". На карте вспыхнула зеленая искорка. - Чаша Хуммера здесь.
      В междуречье Ориса и Киада загорелся белый огонек. Карта была не из тех, что по десять авров распродают вольные торговцы. Карта явно была делом рук (и видимо, весьма замысловатой магии) искушенных в своем ремесле географов древности. Не давая времени Элиену на демонстрацию изумления и восторга, Леворго продолжал:
      - Чашу уничтожить - как нам с тобой по нужде сходит ь. Проще простого. Нужно только вычертить вокруг да около Знак Разрушения.
      Одним уверенным взмахом иглы - словно ре-тарский каллиграф кистью Леворго описал на карте двурогую дугу. Один рог дуги, нисходящий, начинался в том месте, где горела возле Кассалы зеленая искорка. Он тянулся на юг через Ре-Тар, пересекал Орис, Асхар-Бергенну, проходил через Магдорн и оканчивался на острове, возле которого было написано "Хеофор". В Харрене считали, что Хеофор - призрак, мечта, сказка. Но картографы древности, видимо, полагали по-другому.
      Второй, восходящий, рог, в который плавно переходил первый вместе с поворотом к северу, шел через пустыню Легередан, в которой был особо выделен какой-то Город Пустоты, достигал Киада, поворачивал на северо-восток, проходил через Варнаг - мрачную столицу герверитов1, - забирал еще чуть вверх и, перегнувшись к юго-востоку, оканчивался плавным полукружием прямо там, где была отмечена Чаша Хуммера.
      Элиен ничего не понял.
      - Понимать тут особо нечего, - добродушно проворчал Леворго. - Любой ре-тарский школяр поймет. Географическая магия. Ты пройдешь весь этот путь, не отклоняясь от дороги и не поворачивая назад. Если тебе это удастся, точнее, как только тебе это удастся и ты окажешься здесь, - Леворго ткнул иглой в конец дуги, - Чаша разлетится вдребезги. Тогда Воинство Хуммера можно будет побороть.
      - Я должен пройти всю Сармонтазару? - переспросил озадаченный Элиен.
      - Да, - кивнул Леворго. - В твои годы я делал это довольно часто. Ничего особенного.
      - И обязательно побывать в Тардере, Радагарне, Магдорне и даже в Варнаге?
      - И даже в Лон-Меаре, о чем мне самому страшно подумать. И все это совершенно обязательно. - Леворго легонько постучал иглой по карте, на которой пламенел кроваво-красным Знак Разрушения. - Обязательно. Знак недаром проложен через все Величия Мира, и недаром Чаша Хуммера стоит там, где стоит.
      В этот момент к ним подошли двое диоферидов. Один нес меч, другой - щит Элиена. Леворго, бросив на них короткий взгляд, сказал, как почудилось Элиену, с легким смущением:
      - Есть, правда, еще одна подробность, о которой не стыдно забыть за тридцать лет. Тиара Лутайров.
      Элиен не совсем понял про "тридцать лет", но переспрашивать не стал.
      Диофериды положили у ног Элиена щит, а Леворго принял у них меч.
      - Вот, посмотри. - Леворго привлек внимание Элиена к рукояти меча Эллата. - Видишь, с ним кое-что неладно.
      Элиен в непонимании уставился на рукоять. Неладно. Рукоять как рукоять, удобная и крепкая. Что неладно-то? Все в порядке.
      - Ах, молодость, молодость... - покачал головой Леворго. - На яблоко посмотри!
      Точно. Раньше рукоять венчало резное яблоко из драконьего бивня. Теперь неприметная шестисторонняя пирамидка черного камня. Тиара, какой венчают Холм после окончания игры в Хаместир.
      - Увидел, орел, - вздохнул Леворго с облегчением. - Да, это Тиара, которую тяжело отличить от обычной. Но это Тиара Лутайров, и силы в ней побольше, чем кажется. Знак Разрушения должен быть прочерчен именно ею, а ты лишь провезешь ее от берегов Кассалы до западных окраин грютскйх степей. Если бы ты был девой, я бы вправил тебе Тиару в пряжку пояса, но ты воин. Значит, последнее, за что ты будешь держаться двумя руками перед лицом смерти, - меч.
      Леворго был прав. Лучшего места для Тиары не найти.
      - У тебя мало времени. Я не берусь судить с должной точностью, но мне кажется, что ты должен поспеть к началу зимы. Урайн явно не из тех, кто откладывает военные предприятия из-за погоды. Поэтому, как только вылупится шестьсот первый кутах, война придет в Харрену.