Пока Эгин вяло допрашивал пастуха, Есмар возился с Логой и, похоже, не интересовался ходом дознания. Пастух казался настолько жалким и безответным, что к разговору с ним Эгин начал испытывать непреодолимое отвращение. И к его бедному жилищу – тоже.

– Милостивый гиазир Йен, Лога нашел! – сказал вдруг Есмар. – Она здесь!

Эгин вздрогнул. Так просто?

– Здесь, в горшке! – Есмар поглаживал псину по голове, склонившись над дымящимся горшком.

– Да это ж еда моя, это ж просто еда… – подал голос мужик.

– Я вижу, что еда, – процедил Есмар и, подняв горшок на высоту груди, грянул его оземь.

Каша из измельченных овощей рассыпалась по полу неаппетитной кучей. Запахло сельдереем и помоями. Эгин с недоумением отступил, чтобы не забрызгать свой шикарный плащ. Лога сел на задние лапы и приподнял передние. Что твоя белка. А его псиная харя сияла почти человечьим счастьем. Плешивый пастух безысходно заскулил в своем углу.

А скулить ему было от чего. В центре кучи того, что еще недавно было горшком с завтраком или обедом, красовалась Внутренняя Секира рах-саванна Опоры Вещей Гларта.

x 14 x

Разводить волокиту Эгин был не намерен.

– Где, когда и при каких обстоятельствах ты совершил убийство?

Кинжал Эгина подрагивал вместе с пульсацией артерии на шее пастуха.

– Это не я, милостивый гиазир, не я!

– Где, когда и при каких обстоятельствах…

Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки. Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать головой, а вообще двигаться.

– Убейте, гиазир, убейте. Я хоть на Девкатре поклянусь, хоть пепел буду жрать, хоть детей вам отдам – все что хотите, но не я!

– Где, когда и при каких обстоятельствах…

Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее пастуха, стекая за ворот. Плешивый и маленький человек – потный, грязный, несчастный – не сопротивлялся.

– Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду говорят, у вас внутри кости золотые…

– У кого это «у вас»?

Кинжал отстранился, а зрачки Эгина, словно два стальных буравчика, ввинтились в блеклые глаза пастуха. Нет, этот несчастный придурок не похож на матерого колдуна. Он не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода Равновесия. Нет, этот идиот поклоняется Девкатре, скармливая своему божеству вареные овощи и отруби с сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и оживлять мертвых! Эгин спрятал свое разочарование вместе с кинжалом.

– Рассказывай, как все было, – сказал он ледяным тоном.

x 15 x

– Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он, ну, мертвый. И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на нем вся порватая, он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то у них, у мертвых, случается. Ну я его сразу узнал. Я ему частенько по поручению хозяина носил всякую снедь – сыр, молоко, а то, бывало, и свежатину. То есть не ему, а его кухарке. Я узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще было. А тут я посмотрел – стрела вроде бы ничья. Ну ладно, думаю, убили, значит время его пришло. И, думаю, пойду-ка я отсюда подобру-поздорову…

Пастух остановился, чтобы перевести дух. Эгин и Есмар переглянулись.

– Ну, и чего ж ты не пошел подобру-поздорову? Или не позвал кого, чтобы труп прибрать? – вставил Есмар.

– А оно мне надо было? А то вдруг бы еще на меня подумали, что это я, мол, его… Ну я пошел себе восвояси. А потом вдруг попутали меня нечистые, вспомнил, как мне кум говорил, что у этих, ну, у вас, таких как тайный советник, рука, если ее сварить в извести, а потом в полнолуние закопать на кладбище, а потом вырыть, становится золотой. Ну вот я и подумал. Зачем ему рука, она ж ему не пригодится, а мне бы не помешала. Ну вот я и взял.

– А сердце? Про сердце тебе кум ничего такого не говорил? – пряча улыбку, поинтересовался Эгин.

– Нет, сердце уже до меня кто-то того… Это не я… – пастух опустил глаза и стал теребить подол своей льняной куртки. – Я таким не занимаюсь, такими всеми делами. Ну, вы понимаете, о чем я.

– Мы понимаем, о чем ты, – подтвердил Эгин. – А кто такими делами у вас занимается?

– У нас, в Кедровой – точно никто. А у Багида Вакка, на Сером Холме – там почитай кто угодно, они такие там, гады… Ну это я точно не знаю кто.

– Ну так что – сварил ты руку или как? – с циничной улыбочкой спросил Есмар.

– Сварил, милостивый гиазир, каюсь. Не знал, ей же ей, что творю, Шилол меня наставил. Во всем винюсь.

– Закопал?

– Закопал, милостивый гиазир.

– И что, было в ней золото?

– Было бы золото, я б тут гнильем не кормился бы, – удрученно бросил пастух, указывая своим грязным, без ногтя, пальцем в останки завтрака напополам с глиняными черепками.

Высокомерный кобель Лога побрезговал пастушьей трапезой, хотя, как мог заметить Эгин за время, проведенное на «плавучем сортире», был большим охотником ловить и жрать корабельных крыс.

x 16 x

Эгин уже не сомневался в том, что плешивый смерд Круста Гутулана не убийца и убийцей быть не может. Будучи обычным эрм-саванном, он, возможно, уцепился бы за эту жертву и склонил бы мужика к признанию в убийстве. А потом расправился с ним по всей строгости закона, спихнул дело с плеч долой и пребывал бы в полной уверенности, что наказал опасного, хотя и глупого преступника. Но, побыв год назад три веселых недели в чине рах-саванна, а после получив головокружительное повышение в аррумы и пройдя Второе Посвящение, он стал смотреть на многие вещи иначе. Говоря проще – сильно поумнел.

Эгин верил даже пастушьим бредням насчет золотой руки, которую можно получить из офицерского мяса путем вываривания в извести. Офицеры Свода, являвшиеся на Медовый Берег в мундирах тайных советников, были для крестьян и пастухов Ваи посланцами из другого мира. Пугающего, величественного и сурового. Мира непонятных законов, страшных тайн и сверхчеловеческих возможностей.

Пастух лишь отрезал мертвому Гларту руку. Это преступление. И похитил Внешнюю Секиру рах-саванна. Это уже государственное преступление. И за него он сядет в голодную яму на неопределенный срок. Но это не тот преступник, который интересует Эгина. Увы.

x 17 x

Пастух был отправлен в яму под надзором Есмара, а Эгин пошел прямиком в Кедровую Усадьбу. Знакомиться с Крустом Гутуланом ему все равно придется и чем раньше он это сделает, тем лучше.

Он застал Круста в момент его хозяйского торжества. Стоя посреди двора, тот раздавал зуботычины нерадивым, похвальбу ретивым и наставлял остальных.

Дело в том, что Кедровая Усадьба находилась в состоянии войны уже не первый год. Воевали с Серым Холмом. Но если раньше угольки вражды и раздора лишь тлели, время от времени вспыхивая кровавым междуусобием, то теперь, как мог заметить Эгин, дело было поставлено на широкую ногу. Кедровая Усадьба напоминала скорее крепость, готовящуюся к дерзкой вылазке против неприятеля, чем обитель мирных пастухов, каковой ей было на роду написано быть в таком захолустье, как Медовый Берег.

Кто бы мог подумать, что в такой дыре могут кипеть такие бурные страсти? Пожалуй, такому мог бы позавидовать любой столичный драматург. Третьего дня, например, по уверениям Круста, люди Багида украли из пастушьей деревеньки трех незамужних девок, одна из которых была любовницей самого Круста и… во всеуслышание объявили, что те послужат платой за уведенный людьми Круста скот в пересчете одна девка на три барана. А оный скот вовсе не был уведен людьми Круста, а попросту заблудился и пропал в горах по нерадивости пастухов Багида, которые такие же пастухи, как Эгин игрец на харренской флейте. Да и все люди Багида отпетые сволочи, – уверял Эгина Круст, – потому что одним междуусобием да еще нечестной торговлей питаются.

– Что за торговля? – спросил Эгин просто так.

– Да медом они торгуют, этим проклятым медом! – махнул рукой Круст, краснорожий, с пышной бородой мужчина, сложение которого свидетельствовало, во-первых, о недюжинной физической силе, а, во-вторых, о страсти к верховой езде. Ноги его стояли колесом, а от его рубахи разило конским потом.

Оказалось, что Багид Вакк и его люди не пашут, не жнут и не пасут скота, питаясь лишь тем, что получают от торговли с Новым Ордосом. Именно за медом заходили в Ваю корабли. За ним – а более же не за чем. Ибо здешняя земля была столь же бесплодна, сколь и неприглядна.

– Но я не приметил там ни одной пасеки, хотя еще сегодня был у Серого Холма, – скептически заметил Эгин.

– Да какие там пасеки! Чтобы люди Вакка хоть пальцем пошевелили ради такого дела! – зло воскликнул Круст. – Они выменивают мед у горцев. Меняют мед на оружие. Меда по весу должно быть столько же, сколько стали в клинке. Ни больше, ни меньше. А этим горцам кроме оружия ничего не надобно.

– Значит, оружие они все-таки куют? – вступился за Багида Эгин.

Должностному лицу необходимо быть по возможности выше местных дрязг. Пусть Багид и Круст враждуют между собой, но власти Князя и Истины они должны подчиняться оба. Беспрекословно. Ибо оба они черви во прахе под стопой Князя и пред сиянием Истины.

– Куют. Только его и куют, поганое, – буркнул недовольный Круст. Он, разумеется, скрыл от Эгина тот факт, что сам он подпоясан мечом из кузниц Багида Вакка по прозвищу Черноног.

x 18 x

Женщины, собаки и квас – вот три вещи, которые понравились Эгину в Кедровой Усадьбе.

Лорма, дочь хозяина, была свежа и улыбчива. Она беспрестанно строила тайному советнику глазки и, по всему видно, была не прочь подарить ему что-нибудь посущественнее улыбки. Эгин спокойно отнесся ко всем знакам внимания в свой адрес, даже не снизойдя до какого-нибудь простого и пошлого маневра. Например, «Я сражен красотой вашей дочери, гиазир Круст», сказанным во всеуслышание. Если она хочет – она получит. Но не раньше, чем захочет он. Увы, в тот день Эгин думал об Овель. И только о ней. Лорму пришлось оставить до лучших времен. Сколь бы милой ни была ее улыбка.

Дворовые девушки тоже были ничего – по крайней мере, после жен и дочерей рыбаков, виденных Эгином в Вае, эти казались просто жемчужинами. Не раз и не два Эгин пожалел о том, что не взял с собой Есмара – бедняге было бы очень кстати женское общество. Еще днем раньше Есмар обследовал Ваю и пришел к выводу, что лишь одна женщина там заслуживает его столичного внимания. Звали ее Люспеной. Да и та оказалась содержанкой Сорго.

Квас в Кедровой Усадьбе был, пожалуй, чересчур сладким, но в остальном совершенно безупречным. На вопрос Эгина, не добавляют ли они туда меду, Круст замахал руками, будто отгоняя мошек и, выкатив на Эгина глаза величиной с большие медные авры, сказал, что съедобного меду на Медовом Берегу вообще нет.

– Как нет? А тот, которым люди Багида торгуют с Новым Ордосом? – Эгин не понимал, шутит Круст или что.

– Да он только называется медом, уж больно с виду похож. Говорят, он вообще не сладкий.

– А почему «говорят»?

– Потому что от прадедов к дедам, а от них к нам пришел запрет. Не есть, не пробовать и не прикасаться к этому меду. Мы для сладости варим кленовую патоку, нам тот мед не нужен. А тех, кто нарушает запрет, здесь секут до смерти. Мед у горцев несъедобный. Потому что от него становишься слепым, безумным и очень, очень глупым.

– Кто же это покупает такую гадость? – Эгину действительно было интересно. Странное дело. Уезд живет тем, чего нельзя есть, но что все охотно покупают. Эгин знал единственный род несъедобных «съедобных» товаров: яд.

– Про что не знаю, про то не скажу. Какие-то люди в Новом Ордосе покупают, а там – может крыс травят.

«Хорошенькое дело – травить крыс снадобьем, за которым нужно ехать за тридевять земель и платить цену булатной стали», – усмехнулся Эгин и тут же забыл об этом разговоре. В самом деле не до меда, когда вырезают сердца офицерам Свода Равновесия!

А псы в Кедровой Усадьбе? В них-то что было хорошего? В первую очередь то, что ни одного из них Эгин за час, проведенный там, даже не унюхал.

x 19 x

«Смертью обоих противников оканчиваются лишь поединки двух бездарей», – любил говаривать наставник Эгина по мертвительным искусствам.

Те двое дрались так, что Эгину оставалось лишь вспоминать слова учителя и смирять лошадь. Даже ей было стыдно смотреть на то, как двое мужчин не первой молодости позорят дух и букву фехтования.

– Да ты, недоносок, хоть понимаешь, на кого тянешь? – тяжело дыша, рычал первый. Кажется, один из людей Багида.

С этими словами он бросился на начальника почты, а заодно учителя Сорго, в наглом выпаде, перед самым ударом широко расставив ноги. И тут же подался туловищем вперед, будто в руках у него был не меч, а морковка, которой он собирался сейчас же накормить выслужившегося осла.

Сорго в страхе попятился, но на защиту ему все-таки хватило ума. Сорго держал меч как кочергу и Эгин невольно улыбнулся, мысленно прикинув, какими эпитетами наградили бы его выпускники Четвертого Поместья, вздумай он принять такую стойку, какую избрал для защиты вайский учитель. «Мешок с опилками», «сухая груша» или, скорее, «пастух, естествующий козу». Нет, если бы он, Эгин, так выгибался назад во время защиты хотя бы на одном из десяти поединков, он наверняка был бы уже мертв. Десять или даже двадцать раз мертв.

– Оставьте нас в покое, иначе мне придется жаловаться на вас… – выпалил Сорго, решившись на робкое и, разумеется, неудачное наступление, ибо его противник вовремя отошел с защитой.

– Ага, жаловаться тайному советнику! Вон он, кстати, уже тебя поджидает, – процедил сквозь зубы его узколобый и коренастый противник, кивнув в сторону Эгина.

Сорго, видно, и впрямь был недоноском, потому что, на миг забыв о враге, обернулся в сторону Эгина, тихо стоявшего поодаль, чтобы убедиться в том, что ему не солгали. Багидов подручный же, разумеется, не замедлил воспользоваться этим и… из разодранного левого предплечья Сорго хлынула кровь. Он взвыл от боли, но меч противника все-таки отбил. Благо, это было несложно. Сталь загудела – позорно и по-детски.

«Им, вероятно, никто не объяснял, что мечи – это не дубины и скрещивать их над головами так же глупо, как толочь алебардой виноград», – вздохнул Эгин. О да, только поединки между мастерами бывают быстрыми. Дураки же и простофили дерутся долго и нудно. Потеют. Дышат как пьяные рудокопы. Топочут как ломовые лошади. И болтают. И ладно бы рассказывали приятные истории из жизни. А то, оглашая окрестности отборной руганью, сбивают себе дыхание и оскорбляют слух зрителей. Впрочем, ушам Эгина было не привыкать. Зато суть конфликта стала ясна ему на пятой минуте этого воистину уродливого поединка.

Дрались, как это нередко случается, из-за женщины по имени Люспена. Совсем недавно, а именно после смерти рах-саванна Гларта, Сорго взял ее себе в содержанки или, если угодно, в постоянные любовницы. До этого она, разумеется, была содержанкой Гларта. А еще раньше, как бы это выразиться, всеобщей содержанкой. Или, иначе, единственной девой свободных нравов в округе. Единственной, но весьма популярной. Тут уж ничего не попишешь, когда выбирать не из чего. К ней ходили все, кому не лень, с подношениями и подарками. И она, по крайней мере по уверениям приказчика Багида (а соперником Сорго, как вскоре выяснилось, был именно приказчик), никому не отказывала.

После того как Гларт взял ее под свою опеку, она, напротив, стала отказывать всем. Или, по крайней мере, так говорила. Одинокие мужчины Медового Берега безропотно снесли этот удар ниже пояса, потому что делить женщин с тайными советниками – это, пожалуй, слишком. Легче, как впоследствии и вышло, расстреливать их в спину из лука на заброшенной дороге. Но когда «опекуном» Люспены стал Сорго – человек, чей авторитет в округе, разумеется, не мог соперничать с авторитетом тайного советника – мужское недовольство нашло себе выход. В частности, в требованиях приказчика отдать ему Люспену и немедленно.

– Я люблю ее и не позволю, чтобы такие низкие твари, как вы, измяли напрочь нежнейшие лепестки этого благоуханного первоцвета, – кружа вокруг противника, Сорго излишне кипятился и молол чушь с утроенным усердием. Меч в его перенатруженной с непривычки руке ходил ходуном. А по лбу и щекам катились крупные капли пота.

– Раз нет – значит я возьму силой, – настаивал приказчик Багида, стиснув зубы. Фехтовал он, пожалуй, даже хуже Сорго, хотя это было почти невероятно. И брал только физической силой, которой значительно превосходил учителя.

Так продолжалось бы еще долго. Если бы Сорго не допустил одной непростительной оплошности – открыл свой левый бок и, вдобавок, оступился. Приказчик ринулся вперед, словно шакал, и был уже готов рубануть нового стража Люспены, занеся меч для решительного удара.

«Если этот кретин убьет Сорго, молодые вайские варвары останутся без учителя и доживут до седых волос, так и не узнав, кто нынче на варанском престоле и что есть Свод Равновесия», – подумал Эгин. Его правая рука тем временем словно бы совершенно невзначай нащупала метательный нож в правом сапоге, извлекла его из-за голенища, и метнула в цель.

Эгин, разумеется, попал. Багидов приказчик вскрикнул от неожиданной боли в пробитой кисти, выронил меч и лишь благодаря этому Сорго остался цел и невредим.

– Кончаем базар, не то один из вас будет повешен. Причем кто – мне безразлично, – процедил Эгин, даже не пытаясь перекричать черную ругань раненного приказчика. Он знал, что его прекрасно слышат оба драчуна.

x 20 x

Люспену, причину «кровавого междуусобия», в тот день он так и не увидел. Где она пряталась, когда мужчины выясняли права на ее тело – в саду ли, в доме ли или вообще сбежала – не важно. Но когда Эгин пожаловал к ней следующим утром, она встретила его на пороге своего сравнительно миловидного домика на восточной окраине Ваи во всеоружии.

Не покривив душой, Эгин тут же отметил красоту единственной куртизанки уездного городишки Вая. Одета она была небогато, но с большим вкусом. Ее волосы были украшены сеткой, на которой можно было разглядеть пять-семь маленьких, но все же жемчужин. Вдобавок, розовых.

Платье ее было сшито на столичный манер и имело глубокие вырезы на обоих рукавах, через которые виднелась не то чтобы атласная, но, возможно, шелковая нижняя рубаха. Востроносые туфли Люспены были затейливо расшиты бисером, а у пояса в ажурных ножнах красовался маленький дамский стилет. Эгин был удивлен этой деталью ее туалета даже больше, чем безобидным медальоном с сакральной надписью на одном из древнехарренских наречий. Дело в том, что мода носить у пояса тонкие и длинные стилеты появилась в Варане совсем недавно. Даже Овель, насколько мог вспомнить Эгин, кажется, еще не обзавелась таким. А Люспена – пожалуйста.

На вид Люспене было чуть больше двадцати, хотя Эгин подозревал, что благодаря секретным женским ухваткам ей удается выглядеть значительно моложе своего истинного возраста. Эгин не раз обманывался относительно возраста женщин, а потому решил оставить этот вопрос открытым. Лицо ее можно было бы назвать лицом красавицы, если бы не нос, выпадающий из варанского канона красоты.

Нос Люспены был длинен, глаза – миндалевидны и широки, волосы – курчавы и черны. Она вовсе не была похожа на местных женщин, ничем не напоминала селянскую красотку Лорму и уж вовсе не походила на жительниц северного Варана. Единственная женщина, о которой вспомнил, разглядывая Люспену, Эгин, была, как ни странно, Лиг. Пришлая правительница разбойного народа смегов, обосновавшихся на Циноре. Та, что звалась своими соотечественницами Ткачом Шелковых Парусов и запросто общалась с призрачными говорящими Хоц-Дзанга так же простецки, как с варанскими послами. Впрочем, сходство это было совершенно неуловимым и дальше смутных ощущений не заходило.

– Добро пожаловать, гиазир тайный советник, – сказала Люспена, низко поклонившись ему, и добавила:

– К сожалению, гиазир Сорго сейчас в отлучке и лишен счастья пообщаться с вами.

«Этой палец в рот не клади, – усмехнулся Эгин. – С порога сообщила мне, как бы невзначай, что ее содержателя нет дома и если я хочу, то я могу.»

Эгин не торопился заходить в дом, с интересом рассматривая крохотные владения Люспены. Садик, довольно пыльный и чахлый. Разбит наверняка не с целью пропитания. Две мощеных серым камнем дорожки – одна ведет к дому, а другая?

– А эта ведет к колодцу, – сообщила Люспена, как бы мимоходом облизнувшись. – Правда, из него ушла вода, так что смотреть особо не на что.

– Интересно бы взглянуть, – неожиданно предложил Эгин.

Люспена развела руками. Дескать, желание гостя – закон, но Эгину показалось, что она отнюдь не в восторге от намерения тайного советника разгуливать по ее саду. Впрочем, как опытная в светском обращении особа, Люспена не выдала своего чувства ни единым словом.

x 21 x

Колодец был вполне зауряден и ничем не примечателен. Старая кладка, в каждой щели – по обленившейся сколопендре. Очень глубокий. Сухой. Рядом с колодцем примостился столик и две грубых лавки. На одной из лавок лежали две маленьких подушки для сидения, а на другой – каниойфамма. Большая оринская каниойфамма, играть на которой немногим проще, чем играть в лам. Это Эгин знал совершенно точно.

– А что, милостивый гиазир Сорго не чужд музыке? – поинтересовался Эгин, про себя отмечая, что от этого возвышенного придурка, которому он, кстати сказать, вчера спас жизнь, можно было бы ожидать и чего поинтересней. Например, доски для Хаместира с полным набором фигур.

– Нет, это я играю, – смутилась Люспена и щеки ее стыдливо зарделись. Отчего-то Эгин был уверен в том, что это смущение не деланно, хоть и говорят, что смутить куртизанку так же непросто, как поднять медведя на столовой вилке, как на рогатине.

Пока они шли обратно к дому, Эгин размышлял о том, что Есмар, конечно же, оказался не дураком, когда говорил, что в Вае есть одна стоящая женщина, но такая, которая даст фору многим столичным. Теперь Эгин понимал, что при всей парадоксальности этого утверждения оно не было ложным. Понимал он и еще кое-что.

А именно: не исключено, что рах-саванн Гларт был убит кем-то из ревности. Из нормальной, человеческой, вполне мужской и вполне естественной ревности. И даже чин тайного советника, какой оберегал бы Гларта в любой другой ситуации, и даже его таланты фехтовальщика, и все остальное, не смогли остановить злоумышленника, которым двигало чувство древнее, как само мироздание.

Да, милостивые гиазиры, глядя на тонкий стан Люспены и ее губы, будто бы готовые к поцелую в любой момент дня и ночи, в эту версию можно было поверить с легкостью.

x 22 x

– Говорят, вы состояли в связи с покойным? – начал Эгин, усаживаясь по правую руку от Люспены на расстоянии, чуть меньшем официального, но все-таки вполне целомудренном.

– Да, это так.

– Так кто же его убил?

Прямота вопроса, разумеется, застала Люспену врасплох. Она, возможно, думала, что Эгин станет сейчас расшаркиваться и подолгу кружить вокруг до около, а она покуда сообразит, что ей врать. Дудки.

– По совести, я ума не приложу, гиазир Йен, – сказала та в растерянности и опустила глаза.

Как бы сам собой обозрению Эгина открылся богатый лиф ее платья, у края которого обольстительно красовалась белая грудь госпожи Люспены, противоестественно приподнятая лифом вверх, опять же на столичный манер.

– Может быть, у вас есть подозрения?

– Есть. Это кто-то из людей Багида. Или из людей Круста.

– Но ведь сказать так – это все равно как сказать, что наверняка Гларта убил человек, а не заломал медведь. Почти то же самое.

– Согласна, гиазир Йен. Согласна.

При этих словах длинный указательный палец Люспены буквально смахнул с плеча одну из бретелек, придерживавших лиф, и та упала на предплечье. Намек, не понять которого, будучи мужчиной, невозможно.

Но в то утро Эгин был поразительно недогадлив. Он дурно спал ночью. Он дурно провел предыдущий день. И, главное, вот уже три недели он слишком много думал об одной столичной барышне с каштановыми волосами. Той, что стала супругой гнорра. Мысли об Овель делали Эгина бесчувственным, словно бревно, и холодным, словно черные пещеры на морском дне близ Перевернутой Лилии. А потому он, не поведя бровью, спросил:

– Ты ведь не местная, правда?

– Правда, я сирота. Меня выбросили с корабля и я осталась здесь жить.

«Очень трогательно!» – отметил про себя Эгин. Он не верил ни одному ее слову.

Эгин наклонился к Люспене и припечатал невинный поцелуй к ее маленькой груди. Люспена едва ощутимо вздрогнула и запустила свою мягкую ручку в волосы Эгина.

Впрочем, дальше этого в то утро дело не зашло.

ГЛАВА 2. СИЯТЕЛЬНАЯ

ПИННАРИН, 62 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ

Двадцать девятый день месяца Ирг («предновогодняя неделя»)

x 1 x

Писем было много. В конце года каждый тайный советник каждого уезда присылал в Свод Равновесия отчет. Уездов в Варане было тридцать четыре и в некоторых действительно совершались серьезные преступления.

Приходилось читать все и читать обстоятельно. Чтобы решить, куда направить аррума, куда – отряд «лососей», куда – сотню тяжелой кавалерии. Или наоборот – отозвать, снять с должности, понизить в чине, а то и приговорить к Жерлу Серебряной Чистоты.

Отчет тайного советника Медового Берега, как всегда, пришел одним из последних. Но задержался на столе гнорра дольше остальных. Многим дольше.

Гнорр достал письмо и принялся перечитывать в четвертый раз.

«Особой важности. Лагхе Коаларе, гнорру Свода Равновесия.

Годовой отчет о состоянии дел в уезде Медовый Берег

Раздел 1. Преступления

За истекший год в уезде было совершено одно преступление средней степени против Князя и Истины и одно высшее преступление против естества вещей.

Первое совершил рудокоп из поместья местного землевладельца Багида Вакка…»

У Лагхи была невероятная память. Он помнил, какого цвета были тучи над Багряным Портом в предновогодний день сорок девятого года и мог со скрупулезной точностью геометра воспроизвести очертания всех пятен крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, расположившихся на его длинных одеждах в день штурма Хоц-Дзанга.

«Да, есть там такой Багид Вакк. А поместье его именуется Серый Холм. И куют там мечи на продажу. И налоги с этой торговли род Вакков издревле платит медом», – не без самодовольства пробормотал Лагха, в сознании которого пышными соцветиями вспыхнули десятки имен и названий, связанных с Медовым Берегом и отпечатавшихся в его памяти после предыдущих донесений Гларта.

Преступление рудокопа, который обнаружил в пещерах Малого Суингона истлевшие ножны и подозрительно чистый клинок, но отнюдь не поспешил донести об этом вайским властям, было наказано бдительным рах-саванном по всей строгости варанского закона. Рудокоп был заключен в узилище, а по приходу корабля из Нового Ордоса – принудительно продан в рабство на торговые галеры. Купчая, составленная на «живое тело» рудокопа, прилагалась. Деньги отосланы в государственную казну. Меч, обнаруженный рудокопом, также выслан и прибыл в Свод вместе с донесением. Меч как меч. Безопасно Измененный вековым заклятием от ржавчины. Ерунда. Дело закрыто. Отлично.

«Второе преступление совершено Измененной вещью, предположительно эпохи Звезднорожденных.»

На этом месте Лагха в четвертый раз покачал головой. Непростительно для рах-саванна Свода, совершенно непростительно! Карувв за такие слова в отчетах приговаривал даже аррумов. Пять веков им твердят: не было никаких Звезднорожденных, не было и быть не могло. И войны Третьего Вздоха Хуммера тоже не было! А он – «…эпохи Звезднорожденных»! Раз не было Звезднорожденных, значит нет и «эпохи Звезднорожденных»! А времена Инна окс Лагина называются теперь Героическими. Ясно!?

Лагха криво усмехнулся, припомнив бесконечно изменчивые глаза Элиена, Звезднорожденного, с которым его судьба свела только один раз, и грустную улыбку Шета окс Лагина, Звезднорожденного, виденного им трижды, и подумал, что героического в тех временах было, мягко говоря, мало. Лишь цепь взаимных роковых недоразумений, которые погубили всех сильнейших Круга Земель и оставили после себя множество Изменений.

Лагха не был буквоедом и ему было все равно как называть времена шестивековой давности. Поэтому он ограничился занесением Гларта в список офицеров, подлежащих письменному взысканию за двусмысленный образ мировидения, и продолжил чтение.

«Упомянутая вещь представляет собой струну от каниойфаммы, обладающую, судя по всему, колдовским воздействием на земные недра. Указанная струна способна издавать один и тот же настырно повторяющийся звук. Трижды мною было подмечено ответное колебание земли. Одна из трех креветок-призраков в моем Зраке Истины умерла при зарождающемся Изумрудным Трепете, когда я пытался созерцать упомянутую струну. По этому поводу прилагаю к сему отчету запрос на получение нового Зрака Истины, испорченный Зрак и упомянутую Измененную вещь.

От своего имени осмелюсь советовать приговорить эту Измененную вещь к Жерлу Серебряной Чистоты. Ибо следует полагать, что эта хуммерова струна есть лишь наполовину испорченная часть некоего цельного колдовского инструмента, имеющего вид, близкий к каниойфамме, и назначенный к тому, чтобы вызывать сильные сотрясения земных недр, приводящие к разрушительным последствиям. Имею также предположение, что указанный колдовской инструмент находится здесь, в уезде Медовый Берег. Намерен предпринять самые деятельные поиски при участии солдат вайского гарнизона.»

Струна тоже лежала на столе перед гнорром. Лагха задумчиво намотал ее на палец. «Сотрясения земных недр… Жерло Серебряной Чистоты…», ха-ха!

Во-первых, Гларт ошибался. Струне было лет сто от силы. Это гнорр чувствовал безошибочно. Струна хранила слабый След пальцев Гларта и нескольких женщин. Женские Следы были немногим старше глартовских. Значит, какая-то особа дрючила струну сравнительно недавно. Знать об этом Гларт не мог, потому что был рах-саванном, то есть не прошел еще Второго Посвящения, после которого офицер Свода становится аррумом и начинает различать Следы. Поэтому о том, что искать следует женщину, необходимо отписать ему как можно скорее.

Во-вторых, Гларта было за что мысленно пожурить. Да если бы, братец, эта почти безобидная игрушка, предназначенная для какой-то сравнительно несложной пастырской лиры, действительно могла вот так запросто вызывать землетрясения, разве следовало бы отправлять ее в Жерло!