От угловой сторожевой вышки военного городка их отделяло каких-то сто метров. Я впервые видел чоругские танкетки вживе и был поражен тем, как легко и размашисто они двигают четырьмя верхними манипуляторами, а, точнее, тем, что эти движения не наносят никакого урона их устойчивости. Это была настоящая ксенотехника – построенная на непривычных нам, землянам, кинетических принципах.
      Танкетки, разумеется, не просто бежали и прыгали. Они еще и стреляли. В основном из плазменных пушек.
      Их цели с нашего балкончика не просматривались. Но, насколько можно было судить, пока что они вели бой не с моими циклопами. А с кем тогда? Ответа я не знал.
      Я не сомневался в профессионализме своих взводных, я был уверен, они дадут танкеткам подойти как можно ближе. Тогда люди Арбузова смогут ударить по ним управляемыми кумулятивными минами и слаженными залпами противотанковых гранатометов. Но какой-то идиот из подчиненных младшего лейтенанта Шарова не дал моим надеждам сбыться…
      Сторожевая вышка разродилась длинной, истеричной очередью крупнокалиберного пулемета.
      Пули ударили в верхнюю боевую платформу одной из танкеток и свечой ушли на рикошет.
      Все танкетки разом замерли, как бы принюхиваясь.
      Затем их платформы развернулись на вышку.
      Дружно зашкворчали плазменные пушки. Воздух разорвало истошным криком заживо поджаренного пулеметчика…
      Стыдно признаться, но в тот момент я не испытывал к несчастному ни капли жалости. Только злость – ведь он привлек к нам внимание этих монстров!
      – Рота, говорит Степашин, – зашипел я в микрофон рации. – Не открывать огня без моего приказа. Сидите тихо, как ветошь, даже если раки будут вам по загривкам топтаться. Взводные, как поняли?
      Пока я выслушивал доклады взводных, танкетки успели подойти к ограде военного городка.
      Шесть остались стоять цепью на шоссе. Остальные двинулись на нас – как видно, проводить зачистку.
      Гибель пулеметчика научила уму-разуму людей младшего лейтенанта Шарова. По крайней мере, геройствовать никто из них не рвался. Повисла гнетущая тишина, нарушаемая разве что хрустом ящиков – танкетки как раз шли через складские задворки.
      – Все бьем гранатометами по крайней левой танкетке, – сказал я Щедролосеву и связистам. – Строго по моей команде.
      Я потянулся к предохранителю гранатомета и дважды попытался поставить его в боевое положение, пока не сообразил, что уже сделал это, выходя на балкон.
      Приладил трубу на плече.
      Включил ночной визир.
      Прицелился в шарнирный узел, которым боевая платформа танкетки крепилась к опорной.
      – Огонь! – выдохнул я в микрофон, нажимая на спусковую гашетку.
      Меня услышали. Загрохотал буквально каждый куст.
      На шоссе многократно заухало – это срабатывали кумулятивные мины.
      Каждая из мин выплевывала четыре боевых ядра – оранжевых огненных шара, способных прожечь тот же «Сэнмурв» от носа до кормы.
      Одновременно с этим все, способные держать оружие, разрядили свои одноразовые гранатометы – кто в ходильные конечности, а кто и в брюхо танкеток.
      Кажется, кто-то орал что-то духоподъемное, приличествующее случаю. Но разобрать что именно в таком содоме было невозможно.
      Позволить себе наслаждаться зрелищем мы, к сожалению, не могли.
      Представляя возможности инопланетной техники по засечке вражеских огневых позиций, мы опрометью убрались с балкона и покатились по лестничным пролетам вниз.
      И правильно. И вовремя.
      Ревущая плазма буквально перерезала башню пополам – как раз по балкону.
      – Суки! – заорал Щедролосев. – Суки, мать вашу душу!
      – Мне за шиворот гребучей окалины насыпало! – пожаловался один из связистов. – Кусается, тварь!
      Не давая себе отдышаться, мы добрались до первого этажа. Сбоку от лестницы фосфоресцировала свежая, на русском языке надпись: «Подземное укрытие личного состава.»
      Попросту говоря, бункер.
      Ах, какое искушение было спуститься туда, растянуться на полу – хотя бы на пять минут – выпить, что ли, воды…
      Но нет.
      Как командир своей роты и просто как русский солдат я не имел на это права.
      У выхода мы замерли. Сейчас надо быстро-быстро выскочить, перекатом уйти в сторону от башни, отыскать себе новую огневую позицию и продолжать до полного удовлетворения.
      Я как раз собрался толкнуть эту мудрую мысль Щедролосеву и связистам, когда заметил – на всех троих лица нет. Щедролосев дышал так тяжело, что, казалось, сейчас просто свалится замертво. Один из связистов был ранен. Второй как-то совсем уж патологически истекал потом. Его лицо было красным, как свекла.
      И тут я понял: пришел черед «Второго дыхания» – так мы называли препарат СПOД-4, то бишь стимулятор персональный общего действия четвертого поколения.
      Вообще-то я противник всей этой синтетической дури. Считаю ее немногим лучше наркотиков. Для организма она вредна, бойца в конечном итоге расслабляет (зачем рассчитывать на свои силы, если можно уповать на успехи российской химии?), подрывает веру в себя (это кто сделал – я или стимулятор?). За всю службу я разрешал своим пользоваться «Дыханием» лишь дважды. Но тут…
      В общем, я посмотрел на них и понял: пора.
      – Так, орлы. Достали инъекторы и укололись.
      – Ты серьезно? – не поверил Щедролосев, уж он-то мои принципы знал отлично.
      – Абсолютно! – бросил я и подал пример товарищам.
      Химия действовала быстро. Мозг словно протерли тряпочкой от пыли. В глазах посветлело. Кровь быстрее побежала по жилам.
      Я знал, что расплата за стимуляторы будет тяжелой – головная боль, ломота в суставах, бессонница. Но все это потом, часов через десять. А сейчас нам надо быть быстрыми, свежими и нахальными.
      – За мной с интервалом три секунды! – скомандовал я.
      Рванул дверь на себя.
      Выпрыгнул в ночь.
      Сразу же упал. Два переката влево. Бросок в сторону. И еще два переката.
      Мои инстинкты осназовца, опережая сознание, искали укрытие – какую-нибудь складочку местности, хотя бы самую призрачную защиту от всевидящих чоругских сенсоров.
      Как назло, вокруг башни как катком проехались.
      Я чувствовал себя клоуном на арене. И что самое плохое, у меня был как минимум один зритель.
      Плотные клубы дыма сдвинула в сторону властная ладонь ночного бриза и я обнаружил, что в такт моим броскам мечется единственная уцелевшая конечность израненной танкетки.
      Ствол пушки чутко отслеживал мои перемещения. Но пилот танкетки отчего-то медлил.
      Не то игры у них, у раков, такие…
      Не то шла накачка стрельбового конденсатора…
      Полоса сплошного поражения плазменной пушки – не меньше пяти метров. Очередные кульбиты были полной бессмыслицей.
      В предсмертной тоске я выпустил весь магазин «Нарвала» в жерло чоругской пушки. И, разумеется, не попал.
      Наш брат военный обожает рассказывать о таких моментах – на границе между «я есть» и «меня нет». Мол, вся жизнь пронеслась, влажные глаза любимой, первые шаги малыша, первое построение на плацу и прочее в таком духе.
      Ответственно заявляю: у меня такого не бывает. Не отключаюсь я от происходящего. Остается всегда только злость и досада на себя. Как допустил такое? Что не предусмотрел? Что можно было сделать?
      Короче, типичная командирская болезнь: всегда искать виноватых и работать над ошибками.
      Свежий порыв ветра ударил в спину. Откуда-то сверху донесся протяжный металлический скрежет…
      С молниеносной быстротой, совершенно не согласующейся с предшествующим тягучим звуком, на газон передо мной обрушилась и взорвалась всеми стеклами своей обзорной площадки диспетчерская башня, а точнее сказать – ее верхушка.
      Именно в этот миг чоругская танкетка наконец выстрелила.
      Все мегаватты плазменного удара пришлись на смятые конструкции диспетчерской.
      Резкий смрад испаряющегося пластика ударил мне в ноздри.
      Под стимуляторами я был настолько шустр, что сам не заметил, как оказался у края упавшего обломка со взведенным гранатометом на плече.
      Еще секунда – и наплыв пилотской кабины под опорной платформой танкетки украсился аккуратной дырочкой диаметром в горошину.
      Несмотря на полное отсутствие внешнего эффекта, танкетка замерла. Кумулятивная струя проникла внутрь и нанесла пилоту травмы, не совместимые с жизнью.
      – А ты злой, отец-командир… – одобрительно пробурчал Щедролосев в наушниках.
      – Жизнь такая, – отозвался я.
      К сему моменту все танкетки были подбиты. Все, кроме одной.
      Эта одна преподнесла нам сюрприз. Пожалуй, ради таких сюрпризов многие и идут в армию.
      Когда стало ясно, что рачья карта бита, последняя танкетка борзо припустила через военный городок в сторону стоянки гидрофлуггеров. Она улепетывала так быстро, что мне, не в первый раз за те сутки, показалось, что все это сон.
      Танкетка проскакала через плац для построений, миновала рощицу в окрестностях госпиталя, по-олимпийски сиганула через забор и выскочила на пляж.
      – Топиться, что ли, пошла? – предположил Щедролосев.
      Вопрос этот имел под собой основания. Действительно, что делать железному монстру возле моря? Любоваться восходом? Тешить сентиментальные чувства? Правильнее было бы бежать в сторону центра города, к своим.
      Дальнейшие события расставили все по своим местам.
      Танкетка прытко заскочила в море. Захлюпала по мелководью, вздымая фонтаны искристых брызг. Когда воды ей было где-то по колено – резко остановилась. Раздался хлопок – это катапультировался пилот.
      «Решил сдаться в родной стихии?» – недоумевал я.
      Однако, я ошибся. Сдаваться хитрая чоругская сволочь не собиралась.
      Не успела капсула для катапультирования с пилотом внутри приводниться на ленточном парашюте, как невесть откуда появившийся манипулятор обрезал стропы, а из днищевых углублений капсулы показались лыжевидные поплавки.
      Ударившись о воду, капсула нырнула и вырвалась на поверхность кометой метров через десять от места падения.
      Взревел мотор.
      Водный мотоцикл чоруга – говорю это за неимением более точного термина – понесся по Проливу в сторону открытого моря. Спасаться.
      Разумеется, все это время циклопы садили ему вдогонку из автоматов. Но, судя по всему, пилоту это нисколько не повредило…
      Когда чоруг скрылся из виду, начались комментарии.
      – Вы видели? Видели как драпал?!
      – Вот это да! Дезертировал, гаденыш!
      – Не захотел в плен, скотина. И правильно не захотел, между прочим.
      Даже я заулыбался. Цирк с конями!
      Временное затишье все использовали по-разному.
      Кто-то хлебал воду, кто-то жевал сухпай, кто-то просто разговаривал.
      Буквально из-под земли, из бункеров, появились отсиживавшиеся там обитатели и случайные гости военгородка: ходячие раненые, какие-то смелые девицы с банками пива в руках (я так понял – официантки из столовой), гражданские клоны, веселые и болтливые, как чума, группка конкордианских мальчиков-подростков, которые смотрели на нас, а главное на наши «Нарвалы» с таким восхищением, с каким древние люди, наверное, смотрели бы на оживших богов…
      Вся эта банда принялась нас расспрашивать, восхвалять, угощать, заклинать, благословлять и прочее, прочее.
      Когда из очередного бункера на свет Божий вышел ансамбль с Большого Мурома «Перегуды» в сценических костюмах (яловые сапоги, атласные портки, расшитые рубахи, на женщинах – сарафаны, бусы, цветастые платочки), я понял, что пора сворачивать вечеринку.
      Впрочем, она благополучно свернулась сама собой – не успел я и рта раскрыть.
      Подбежавший ко мне радист с несимпатичной фамилией Кек выпалил:
      – Появилась связь со вторым гвардейским авиакрылом!
      Приняв от него гарнитуру переносной радиостанции РОН-25, я сказал «Степашин слушает».
      – Какой Степашин? – голос на том конце был мне знаком и принадлежал эскадр-капитану Берднику, командиру авиакрыла.
      – Капитан Степашин, комроты девяносто два.
      – А-а, Лева, здравствуй. Извини, привык «Лева-Осназ», «Лева-Осназ»… Я тут только что с разведзонда картинку твоего боя получил. Молодцы, дали перцу!
      – Служу России, товарищ эскадр-капитан!
      – Но пить шампанское рано. К югу от твоего района шагающие танки. Их намерения оценить не можем. Но я бы советовал тебе уходить на запад.
      – Рад бы, да не могу. Много носилочных раненых, куча гражданских. Бросить их нельзя. Организовать вывод тоже не получится.
      – Тогда смотри по обстоятельствам. Вертолетами и штурмовиками постараюсь прикрыть. Но подлетное время у них – минут двенадцать, не меньше.
      – Понял, товарищ эскадр-капитан.
      – Конец связи, Лева.
      Насколько быстро к нашему участку Приморского шоссе выйдут шагающие танки, оценить было трудно. И не удивительно, что Бердник ошибся в худшую для нас сторону.
      Не успел я вернуть гарнитуру Кеку, как меня вызвал Арбузов:
      – Лёва, песец крадется нах! Мои передовые наблюдатели доносят о двух шагающих танках. Но, думаю, их там никак не два.
      – Понял. Что у тебя с кумулятивными минами?
      – Все отстрелял по танкеткам.
      – В таком случае – жди. Все силы направляю на доставку тебе новых мин.
      – Ты еще Колдуна нам, пожалуйста, доставь. Назрело, – мрачно добавил Арбузов.
      – Сделаем.
      Я обернулся к гражданским и гаркнул: «По укрытиям!»
      Получилось так громко, что я сам испугался. Ребенок на руках у клонской женщины громко заплакал.
      – Все по укрытиям! – повторил я потише. – И не высовывайтесь, пока мы сами вас не попросим.
      Циклопы тоже насторожились.
      – Рота, слушай приказ! Идут шагающие танки! Наша задача задержать их. Хотя бы минут на десять. Бердник обещал поддержку с воздуха. Сейчас все, кто не ранен, идут на склад, берут кумулятивные мины и доставляют их на позиции Арбузова. Бегом марш!
      Сам я побежал вместе со всеми.
      Схватил на складе два неподъемных железных чемодана и поплелся к Арбузову. Временами я пробовал переходить на быстрый шаг, даже на бег. Увы, не переходилось…
      Поредевший взвод Арбузова занимал позиции в умилительно пригожем квартале, где некогда проживал высший комсостав конкордианского флота.
      Белые домики с верандами, живые изгороди и обсаженные фигурно стриженными кустами мозаичные прудики в персидском стиле, пары крылатых быков перед парадными входами – короче, висячие сады Семирамиды да и только!
      На юге этот привилегированный поселок заканчивался капитальной оградой, за ней лежала тихая улица, а дальше – квартал новостроек, устремленных ввысь всеми своими тридцатью этажами. Хромированные поверхности, стеклянные фасады, ну прямо метафора, как из газеты – день вчерашний уступает место дню сегодняшнему, с его эстетикой и всяким прочим функционализмом…
      Мы с Арбузовым скоренько набросали план минных постановок.
      Получилось восемь противотанковых гнезд по пять-семь мин.
      Каждое гнездо занимало верхние этажи двух соседних усадеб.
      Так и вышло, что я в компании обычных рядовых и сержантов готовил погибель шагающим танкам.
      Мы находились у чердачного окошка одного из домов. Я вскрыл железный чемодан, достал треногу, следящее устройство, пульт управления и собственно мину – пластмассовый цилиндр размером с таз.
      Мину я укрепил на треноге таким образом, чтобы ее главная ось была направлена на улицу. Сверху я прицепил следящее устройство. Соединил его разъемами с миной.
      Затем прихватил пульт управления и спустился на первый этаж.
      То же самое проделали и циклопы.
      Как ни странно, мы управились в срок.
      Над нашей позицией повисла гнетущая тишина. Впрочем, ненадолго – вскоре послышался мерный, низкий грохот. Это шествовал наш шестиногий противник.
      В наушниках я слышал доклад передового наблюдателя:
      – Дистанция – триста… Движутся клином… Головной танк подходит к многоэтажке номер семь… Дистанция двести пятьдесят… Остановился…
      Я слушал все это и думал об обещаниях Бердника. Ну где же носит их, эти вертолеты и штурмовики? Вот сейчас врезали бы по супостату бронебойными – и делу конец!
      Задержались? Перехвачены чоругскими дископтерами? Вместо обещанных двенадцати минут прошли добрые двадцать! Где справедливость, товарищи?
      – Головной танк направляется в проход между многоэтажками шесть и семь… – бесстрастным тоном продолжал наблюдатель. – Остальные сохраняют направление движения…
      Теперь головной танк видел и я – разумеется, в ноктовизор.
      Его вытянутая боевая гондола, похожая на приплюснутый кабачок, плыла на уровне крыш тридцатиэтажек. Шесть ходильных конечностей довольно заметно расширялись книзу, как будто были облечены в расклешенные брючины. Но, разумеется, «брючины» эти были изготовлены из прочнейших мономолекулярных листов и перочинным ножиком их было не вспороть…
      Главный калибр шагающего танка – широкополосную плазменную пушку впечатляющей мощности – я видеть не мог, поскольку пушка эта располагалась в башне кругового вращения наверху боевой гондолы. Но четыре турели, ощетинившиеся рыльцами лазерпушек и придающие абрису танка сходство с усатым жуком, я различал хорошо.
      Танк достаточно деликатно для своих исполинских габаритов протиснулся между двумя многоэтажками – одна из которых, кстати, была недостроенной, рядом с ней скучал башенный кран.
      Чтобы оказаться в нашем квартале адмиральских домиков танку хватило каких-то двух шагов.
      Теперь его конечности оказались так близко, что ничего кроме них я больше не видел. Кстати, почти ничего и не слышал – сотни сочленений танка исторгали немыслимое количество разнородных, действующих на нервы шумов.
      В любую секунду экипаж танка мог обнаружить наши противотанковые гнезда.
      Мне очень хотелось достать согласованным подрывом мин хотя бы два, а лучше три танка. Но собратья шагающего исполина медлили где-то за линией многоэтажек и я лихорадочно испытывал свою интуицию в поисках единственно верного решения.
      Взрывать мины? Или потянуть еще чуток?
      Пока я решался решиться, кое-что произошло. Я поначалу не понял – что именно.
      В несколько слаженных аккордов грянули взрывы.
      Ноктовизор конечно засветило и он автоматически отключился.
      Взрывную волну я почувствовал за долю секунды до того, как она меня накрыла – есть у меня такой скрытый талант – и рефлекторно убрал голову от окна.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.