12 августа 2622 г.
       Фрегат «Гита»
       Орбита планетоида Фраский-Лед, система Посейдония
 
      Четыре «Кирасира» – четыре взвода. Идем строем фронта, дистанция до цели – пятнадцать.
      Нас должна прикрывать эскадрилья Румянцева. Но, как докладывает командир звена «Кирасиров» Введенский, их связали боем «Варэгны».
      Вот и получается: когда навстречу выходят несколько клонских торпедоносцев, рассчитывать приходится только на маневренность наших машин.
      Торпедоносцы бьют лазерами, «Кирасиры» огрызаются, эфир забит досадливым ворчанием напополам с легким матерком.
      Из моего «Кирасира» вырван кусок обшивки возле правого маршевого. Но это, в сущности, ерунда. Куда хуже пришлось борту один-семь, на котором летят ребята Валеры Арбузова – взвод тяжелого оружия. У них полетел контур абляционного охлаждения реактора. Если мощность не снизить, все двадцать четыре человека превратятся в жаркое: мясо напополам с железом.
      Поскольку в этом вылете ротой командую я, Лев Степашин, осмыслять чужие проблемы тоже приходится мне.
      – Здесь Арбузов. Вызываю «Носорога». Из-за полученных повреждений не сможем быть на месте по графику. Дело дрянь.
      – Здесь «Носорог». Честно говоря, Валера, ты со своими царь-пушками мне на объекте нужен как зайцу веник. Поэтому даю разрешение глушить реактор. Полностью глушить. И вызывать спасателей. Как принял?
      – Принял нормально. Но не факт, что это поможет.
      – Отставить пораженческие настроения. Конец сеанса.
      Разговор мы закончили очень вовремя. Уклоняясь от повторной атаки «Фраваши», пилот моего «Кирасира», опытнейший Боря Мамин, ввинчивается в вакуум по расходящейся спирали. У меня – да и у всех – желудок прилипает к кадыку, а язык растекается по нёбу. Хочется кричать. Но я молчу. Ибо командир.
      Удивительно, но Мамин умудряется при этом еще и комментировать происходящее.
      – Три “Фраваши” на хвосте… Вижу, идет Румянцев… Красиво идет… Пижонит!.. Отработали «Оводами»… Все его орлы…
      Перегрузки снижаются. Мамин плавно выводит «Кирасир» на предстыковочную траекторию. Говорить ему сразу становится легче и он заливается соловьем.
      – Ай да Румянцев! Ай да сокол занебесья! Всех клонов – в клочья! Что значит ветеран! В общем, Лева, будешь свидетелем. Если я сегодня вечером Румянцеву пивом не проставлюсь, считай меня последней сволочью.
      Вообще-то, честным ответом Мамину было бы: «До вечера с твоим пивом еще дожить надо». Но честным – не значит правильным. А командир обязан давать только правильные ответы. Поэтому я сказал:
      – Заметано, Боря. Так что там у нас, все-таки, со стыковкой?
      – Расчетно будем у борта под верхним торпедным аппаратом через три сорок. То есть почти по графику.
      – Морально удовлетворен, – буркнул я.
      И действительно: ровно через три минуты сорок четыре секунды наш «Кирасир» притерся брюхом к видавшей виды обшивке фрегата «Гита». Сработали комбинированные захваты-присоски, из днища «Кирасира» выдвинулся нестандартный стыковочный шлюз. В осназе его называют «штурмовым тубусом».
      Мои циклопы подобрались. Я кожей почувствовал, как в десантном отсеке сгущается напряжение. Никто не шутил. Не зубоскалил. Не такой сейчас момент. Все ждали слова отца-командира. То есть моего.
      Я прочистил горло. Выдержал паузу, как это всегда делал комроты капитан Плахов. И изрек:
      – Ну вот что. Поскольку экипаж фрегата заявил о капитуляции, формально наша задача проста до омерзения. Мы берем под контроль все боевые посты корабля, разоружаем экипаж, заключаем его под стражу. Затем с нами стыкуется фрегат «Неустрашимый» и буксирует на орбиту Тэрты. Однако, простите за банальность, на самом деле все не так, как кажется. Клон – и это вы знаете по опыту недавней войны – существо ветреное, импульсивное, вплоть до истеричности. Мораль из этого простая: на борту «Гиты» нас может ждать что угодно. Не исключено, кто-то из клонов передумал сдаваться. А кто-то передумает в процессе… В общем, никому не верим и не расслабляемся. А теперь повторим схему действия штурмовых групп. Начнем, пожалуй, с Репейчика.
      – Проходим через кают-компанию… Выходим в коридор… Это – левый сквозной проход главной палубы. Движемся в нос до ближайшего вертикального ствола. Опускаемся вниз на две палубы. Помещение справа будет запасным командным пунктом ПКО корабля. Берем там всех тепленькими, докладываем, отдыхаем.
      Свиньин, записной балагур и пошляк, конечно, не удержался от комментария.
      – Извините, что перебиваю, но я хотел напомнить сержанту Репейчику, что по принятым нормам у клонов на боевых постах ПКО сорок процентов личного состава – женщины. Надо, в общем, чтобы Репейчик поосторожней там отдыхал. А то красотки больно роковые. Не успел оглянуться – и уже женат. Да притом на пехлеване!
      Кое-кто из циклопов захихикал.
      Но мне было не до хиханек. Я обвел коллектив суровым командирским взглядом и изрек:
      – Кстати, Свиньин, к вопросу об осторожности. Даю вводную: ты проник в ракетный погреб клонского фрегата. Перед тобой – стеллаж с ракетами «Рури». Рядом с ракетами клонский офицер в звании капитан-лейтенанта. У него в руке граната «Сфах-5» на предбоевом взводе. Твои действия?
      Свиньин скроил обиженную рожу и проворчал:
      – Ну во-от… Один раз пошутишь – и сразу тебя как двоечника у доски допрашивают… Отвечаю. Если я увижу клона с гранатой «Сфах-5» в ракетном арсенале, первым делом я подниму руки вверх… А вторым начну убеждать его в том, что клоны и русские – братья навек. «Дружба-мир – вот твой сувенир!» В таком, короче духе, – поглядев на вытянувшиеся рожи боевых товарищей, невозмутимый Свиньин, однако, продолжал. – Но это шутка была. На самом деле, если не приведи Господь случится такое, я первым делом дам знак Петросову. И Петросов в клона быстро и метко выстрелит из своей снайперки. Если же рядом не будет Петросова – выстрелю сам. И это будет зело мудро. Поскольку на предбоевом взводе граната «Сфах-5» не взрывается, а значит опасности не представляет.
      – Считай, убедил, – улыбнулся я. – Теперь солирует Ким. Просим.
      – Мы, как и все, – начал Ким, – проходим через кают-компанию и попадаем во все тот же левый сквозной проход главной палубы. Но дальше у нас поинтересней, чем у Репейчика. Поворачиваем по проходу налево, движемся в нос корабля. Через тридцать метров по правой перегородке будет боевая часть четыре – контроля тактической обстановки, стало быть. Я беру ее под свое сизое крыло, оставляю трех бойцов. Сам с плазмометчиком продолжаю движение в нос, при необходимости вскрываю плазмой герметичную дверь во второй переборке. Далее продолжаю движение до носового отсека, где и останавливаюсь по достижении панорамы посадочного обзора. Как вы, Лев Иванович, выражаетесь, «легко и безвольно».
      После Кима докладывали Терентьев, Пешин и Водопьянов. Мысленно я проследовал с ними в реакторный отсек, в третий трюм и в ракетный погреб. Тем временем резаки штурмового тубуса уже разделались с толстой шкурой фрегата, а внешний накатник плотно загерметизировал зону внедрения.
      – Штурмовать подано! – раздался басок Мамина у меня в наушниках.
      И понеслось.
 
      Жестоко ошибается тот, кто считает, что, очутившись на борту выбросившего белый флаг вражеского корабля, он будет встречен оркестром и алым бархатом ковровых дорожек.
      Белый флаг просто так не выбрасывают. Ему обычно предшествуют тяжелые либо очень тяжелые боевые повреждения.
      На борту «Гиты» царили невесомость и хаос. Отчего казалось, что ты нырнул в канализацию.
      В медленном водовороте, словно чаинки в стакане чая, кружили тысячи пузырьков жидкости, предметы интерьера, личные вещи экипажа, продовольствие и даже несколько крупных разводных ключей.
      Младлей Щедролосев выхватил из воздуха рулон туалетной бумаги. Но от сортирной шутки удержался. За это я Щедролосева люблю. Вот Свиньин – тот ни за что не промолчал бы.
      Включив пропульсивные ранцы, мы проплыли через темную кают-компанию, влились в пресловутый левый сквозной проход главной палубы и, ориентируясь на доклады группы Кима, двинулись в нос корабля.
      Первых клонов мы встретили совсем скоро – в кубрике № 8. Дверь в помещение была полуоткрыта. В просвете виднелись четыре понурых фигуры, сидящих рядком на одной, тщательно застеленной синим одеялом койке.
      Над ними возвышалась непропорционально широкоплечая в штурмовом скафандре «Валдай» фигура старшины Бурова. При моем появлении Буров обрадовано осклабился (я, конечно, не увидел этого из-за сплошной бронемаски шлема, но услышал в его интонациях) и доложил:
      – Товарищ капитан! Перед вами вторая смена боевого расчета ЗРК «Рури» в полном составе. Офицер… офицер… – Буров замешкался, обернулся к клонам, словно ища подсказки.
      – Амар моя фамилия, – тихо сказал сидящий на койке худощавый человек.
      – Да. Офицер Амар поручился за благонадежность своего расчета. Дал слово пехлевана. Так вот я спросить хочу… Зачем их охранять, если пехлеван слово дал? Может просто запрем их здесь, а я с вами дальше пойду, Кима догонять… Разрешаете?
      Я мгновенно взвесил «за» и «против». Особых оснований не доверять честному слову пехлевана Амара у меня не имелось. Но настроение в тот день у меня было из рук вон плохим.
      Я ответил Бурову:
      – Не разрешаю. Оставайтесь при них, будьте все время на связи.
      (Я с Буровым на «ты», но в официальной обстановке перехожу со многими подчиненными на «вы» – как и большинство других офицеров.)
      Оставив Бурова скучать в обществе собратьев по Великорасе, мы двинулись дальше по лениво мерцающему аварийкой коридору.
      Ким предупреждал, что внутренности третьего отсека почти полностью уничтожены. Хотя наши штурмовики имели приказ атаковать орбитальные двигатели фрегата, кто-то из молодых пилотов сгоряча влепил две ракеты метров на триста левее.
      Последствия это имело самые плачевные. За поразительно хорошо сохранившимся шлюзовым перепускником герметичной переборки простиралось глубокое ущелье техногенного происхождения.
      Легкие переборки были в труху раскрошены взрывами. Торосами вспучились четыре палубы вплоть до трюма. Дальняя герметичная переборка выгнулась, словно купол адского цирка. Ко всему, сквозь дыры в левом борту можно было видеть звезды. И даже красавицу Посейдонию – местное солнце.
      – «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – пробормотал образованный Щедролосев.
      – Ну это-то все знают… А дальше? Могу поспорить, дальше не помнишь! – отозвался гранатометчик Крушков.
      – А на что поспоришь? – вкрадчиво поинтересовался Щедролосев.
      – Ну на что… Да хоть бы и на клонский офицерский кортик!
      – А он у тебя есть – кортик?
      – Пока нет. Но ты ведь все равно дальше не знаешь. Так что какая разница!
      – То есть спорим?
      – Да.
      – Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые! Его призвали всеблагие как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был. И заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил! – красиво, победительно продекламировал Щедролосев.
      В наушниках послышалось озадаченное сопение сразу четырех человек (мое в том числе).
      Но отчаяннее всех сопел Крушков.
      – Ни фига себе… – только и смог промолвить он.
      Всем было ясно, что теперь кортиком Крушкову придется где-то разжиться. Ведь спор есть спор.
      Завершив этот высокоученый литературный диспут, делавший честь родному осназу, мы пересекли при помощи пропульсивных движков разрушенный отсек и сгрудились перед следующим шлюзовым перепускником.
      Это было грубой ошибкой. И ошибка эта была всецело на моей совести. Учил всех, учил… Мол, не расслабляться… А сам Тютчевым заслушался…
      По нам ударили в пять стволов откуда-то снизу, из хитросплетенья перекрученных труб на трюмной палубе.
      Вскрикнул раненый сержант Помелица.
      Остервенело выругался Крушков.
      Мой «Валдай» зацепило где-то в районе локтя и сразу же развернуло на сто восемьдесят градусов.
      – Осветительными вниз! – заорал я.
      Я резко включил движок и рванул вверх.
      То же поспешили проделать и Щедролосев, и Крушков, и Деркач. С той лишь разницей, что каждый из них выбрал свое направление движения.
      Итак, группа рассредоточилась, затрудняя задачу вражеским стрелкам. И только раненый Помелица замешкался. Но тут я уже поделать ничего не мог. Не до того было.
      Внизу разорвались осветительные гранаты, посланные виртуозом своего дела Крушковым.
      Впрочем, и без них датчики наших скафандров запеленговали противника, а парсер выдал точное целеуказание. Стреляй и радуйся. Все мы начали радоваться почти одновременно.
      Попали, не попали – сказать было трудно. Но наши оппоненты на трюмной палубе взяли паузу.
      – Саша и Маша шумели на крыше. После двух выстрелов стало потише, – проскрипел Крушков.
      Это была его любимая прибаутка.
      Мы слышали ее десятки раз. И всё равно улыбнулись.
      – Теперь «баклажаны» – и сразу вниз! – приказал я.
      «Баклажанами» мы называли портативные одноразовые гранатометы ПОГ-40. Сходство в форме и цвете было налицо.
      Решение мое было на грани приемлемого. Ведь осколки «баклажанов» уверенно накрывали не только нападающих, но и нас самих из расчета две дюжины на квадратный метр. И все-таки других вариантов я не видел. Нам требовалось убраться с открытого места, где мы представляли собой чересчур легкие мишени, а прикрыть свой тактический маневр мы могли только при помощи карманной артиллерии…
      Всем нам действительно досталось осколками. Но «Валдаи» выдержали.
      Мы уложили двоих, но уцелевшие оправились быстрее, чем мне хотелось бы. Мы не успели окончить маневр, когда на нас снова посыпались пули из кургузых клонских пистолетов-пулеметов «Куадж» – к счастью, ничего мощнее у этих корабельных крыс не сыскалось.
      Мы тоже не остались в долгу. Если бы дело происходило на планете с нормальной атмосферой, всё вокруг наверняка загудело бы от рикошетов. Но здесь лишь густые снопы искр свидетельствовали о том, что эффективность нашей стрельбы близка к нулю.
      Вообще, что делать дальше, оказавшись в этой чащобе искореженного металла, я не понимал.
      Схоронившись за сплющенной стальной емкостью неясного назначения, чтобы сменить опустевший магазин своего «Нарвала», я впервые за операцию пожалел, что сегодня именно мне, а не капитану Плахову, как всегда ранее, пришлось вести циклопов нашей роты в бой. Уж Плахов бы точно сообразил, как выковырять клонов из ледяных сумерек трюма.
      Один Бог знает, чем бы всё кончилось, но эти самые ледяные сумерки вдруг озарились чередой охряных и карминовых вспышек. Вслед за чем над нашими головами пролетели искалеченный пистолет-пулемет, чья-то нижняя конечность и три ведра вездесущего технического мусора – нарубленные крупнокалиберными пулями в вермишель обрывки тонкого кабеля, блестящие обрывки термоизоляции, рой пластиковых уголков и крепежей…
      – Говорит Арбузов! Говорит Арбузов! Назовите себя, если вы меня слышите!
      – Валера, твою мать! Здесь Степашин. Слышу чисто. Ты где?
      Сказать по совести, я был на триста процентов уверен, что Арбузов преспокойно ожидает спасателей на борту своего поврежденного «Кирасира». И что на связь он вышел лишь благодаря тому, что одна-две особо юрких радиоволны проскочили в пробоины по левому борту фрегата.
      – Что значит «где»? Я Щедролосева вижу, он как таракан за вздыбленным палубным настилом затаился. А теперь и Крушкова вижу… А тебя не вижу.
      – Ты что, здесь? – моему удивлению и впрямь не было пределов.
      – Да здесь, здесь. Мои ребята, значит, клонов вычистили, а ты, герой, даже не заметил!
      Я расхохотался. Есть такой хохот – нервный.
      В эфире начали появляться и мои циклопы.
      – Жив-здоров боец Крушков!
      – Ранен. Но не очень серьезно. Вколол блокаду. До конца операции дотяну, – отрапортовал Помелица.
      У меня камень упал с души.
      – Жизнь прекрасна! – отозвался закоренелый оптимист Щедролосев.
      И только Деркач отмалчивался. В последний раз он попадал в фокус моего внимания в самом начале перестрелки. Потом вроде бы тоже где-то мелькал. Но в этом я уже не был уверен.
      – Семен, ты что там притих? – спросил я и, не дождавшись ответа, поинтересовался у циклопов:
      – Эй, ребята, Деркача никто не видит?
      – Да вроде нет.
      – Там, возле двери он сидел. Я подумал, ранец у него забарахлил.
      – А слабо слетать проверить? Крушков, к тебе в первую очередь относится.
      Через минуту Крушков вновь вышел на связь.
      По его тяжелому дыханию я в ту же секунду понял: дело швах.
      – Тут… В общем… Царствие небесное, вечный покой.
      – Да брось ты, Василек, – с нервной ленцой в голосе сказал Помелица.
      – Чего бросать-то… Семена больше нет… с нами.
      – Что именно случилось? Может, пусть лучше доктор разбирается?
      – Да не надо доктора… – глухо произнес Крушков. – Все и без доктора ясно. В нем больше двадцати дырок навертели. Странно, конечно… Эти клонские пукалки не должны были…
      В наш печальный разговор вклинился Арбузов. Он, разумеется, тоже все слышал.
      – У них кроме «Куаджей» была минимум одна всережимная винтовка. Вот прямо передо мной клонская тушка болтается, вся магазинами обвешена…
      Всережимная винтовка… Тут уж, конечно, никакой «Валдай» не защитит. Странно только, мои сенсоры не засекли ее по характерному спектру выхлопа. А может и засекли, потом на досуге запись пересмотрю, разберусь.
      Итак, одного бойца мы уже потеряли. Я не на шутку встревожился. Ведь мы не прошли еще и половины маршрута! Что же это получается, при сохранении текущих тенденций… А, впрочем, к черту! Лучше об этом не думать.
      Но дальше, к счастью, операция пошла как по маслу.
      В носовых отсеках порядка было больше. Через каждые пять-десять метров встречались бойцы других групп, освещение в большинстве выгородок было восстановлено. Мы быстро пересекли фрегат сверху вниз и остановились перед восьмиугольными воротами броневой цитадели корабля.
      Внутри цитадели располагался боевой мостик, он же, по науке, ГКП – главный командный пункт фрегата «Гита».
      Именно там, как сообщалось мне перед операцией, должны дожидаться нас офицеры, решившие сдаться в плен сами и сдать нам своего начальника – застрельщика мятежа по прозвищу Гайомарт.
      Но это именно что «должны». Дожидаются ли они нас там на самом деле? Действительно ли намерены сдаться в плен? И, уж тем более, с ними ли этот загадочный Гайомарт?
      Точных ответов на эти вопросы у меня не было. Настроение из-за гибели Деркача стало совсем паршивым. Подозрительность плавно переходила в агрессивность. Я никому не верил и верить не желал.
      Вот подойдем сейчас к двери.
      Нажмем на кнопку связи.
      Клонские лицемеры скажут такими елейными голосочками: «Входите, дорогие друзья».
      Мы войдем. Тут-то нас и встретят сосредоточенным огнем всережимных винтовок. Дескать, это мы пошутили насчет сдачи в плен. Желаем умереть что твои древние персы – на поле брани, убив как можно больше ненавистных врагов!
      «А вот хрен вам!» – твердо решил я.
      По этой причине еще по пути на ГКП Крушков, выполняя мой приказ, распистонил все камеры наблюдения. Пусть думают что хотят – там, у себя на мостике.
      Ворота броневой цитадели мы вскрыли самым варварским из доступных методов. Каждый из нас извлек из своего ранца по одному семикилограммовому модулю самоходного подрывного заряда СПЗМ-К, также известного в осназе как «сонная торпеда».
      В собранном виде это чудо военной мысли представляло собой нечто вроде четырехъярусной пагоды, длиной ровно метр и поперечником тридцать сантиметров.
      Мы положили пагоду на бок. Щедролосев подсветил лазером ворота цитадели, а я, метафорически выражаясь, нажал на спусковой крючок «сонной торпеды».
      После этого наш интеллектуальный таран величаво подплыл к воротам и…
      Рвануло!!!
      Рвануло неожиданно сильно даже на мой ко всему привычный вкус. Наверное, нужно было удовлетвориться тремя модулями. Или даже двумя.
      Мне было страшно даже думать о том, какой эффект все это произвело на клонов внутри ГКП. На них ведь не было «Валдаев» с их каскадным подавлением шума…
      Закралась даже мысль, что при неблагоприятном развитии событий меня, вот лично меня, Льва Степашина, можно было бы за такие кульбиты отправить под трибунал – с формулировкой «жестокое обращение с военнопленными».
      Взрыв зверски гофрировал обе створки ворот. Они фактически сложились в две гармошки, открывшись совершенно непредусмотренным конструкцией способом, как раздвижные ширмы.
      Хороши ширмочки – из двадцатимиллиметровой стали!
      Мы влетели внутрь, как стая пираний. Сразу было видно, кто тут представитель победившей в войне стороны.
      Зрелище, которое предстало нашим взорам, меня нисколько не удивило.
      Это был типичнейший боевой мостик фрегата типа «Киш».
      Скажу больше. В Подольском высшем военном училище, где ваш покорный слуга проходил подготовку на офицера осназ, «Макет № 2» – базовый для отработки захвата клонского звездолета – представлял собой копию именно этого боевого мостика.
      Вот часто приходится слышать: учеба, мол, это одно, а жизнь – совсем другое. Сто раз уже убеждался в обратном! Если уж ты работаешь по специальности – хоть осназовцем, хоть ресторатором – судьба будет повторять для тебя одни и те же сюжеты, знакомые с первых курсов, десятки, сотни раз, пока ей не надоест…
      Короче говоря, этот боевой мостик я мог бы нарисовать с закрытыми глазами – и центральный терминал тактической обстановки с декоративной бронзовой окантовкой, и рабочие места пяти вахтенных с фотографиями клонских семей в дурацких рамках, и таблицы ручного расчета Х-переходов, выгравированные для надежности на листах зачерненного алюминия.
      Лишь клоны несколько выбивались из концепции сотни раз виденного.
      Они не заискивали. Не просили пощады. Не рвались сдавать оружие. Они даже не здоровались. И уж подавно никто из них не хватался за всережимные винтовки (которых не было).
      Словно осенние мухи клоны висели под потолком, сгрудившись в дальнем углу помещения.
      Это на них взрыв так подействовал. Ну еще бы!
      Всего их было шестеро. Плюс еще один – его я заметил не сразу. Он сидел в пилотском кресле, опоясанный ремнями. Как выяснилось совсем скоро, это и был вождь мятежников Гайомарт. Смертельно раненый, совсем неопасный.
      – Эй, ребята, вы вообще живы? – спросил я, адресуясь к клонам. – Старший кто?
      Молчание.
      – Ты переводчик забыл включить, Лева, – подсказал мне Крушков.
      Я повторил. Встроенный в «Валдай» переводчик перевел мои слова на фарси.
      – Старший среди нас – капитан первого ранга Бехзад Кавос, – слабым голосом сказал один из висящих. – Он же Гайомарт.
      – И где он, этот ваш Гайомарт?
      – Он без сознания. В том кресле.
      – Да что вы как дети?! – рассердился я. – «Он без сознания»! А кто в сознании тогда?! Кто следующий по званию?!
      – Тогда я, – продолжал тот же доходяга. – Капитан третьего ранга Дрисс Шариф к вашим услугам. Что вам угодно?
      – Мне угодно, – начал я, с трудом подавляя накипающую злость, – чтобы вы взяли ответственность за сдачу в плен вверенной вам группы. Попросту говоря: вы сдаетесь или что?!
      Похоже, контузия потихоньку отступала и к капитану третьего ранга Дриссу Шарифу возвращалась подвижность мысли. По крайней мере, он сказал:
      – Ну разумеется, клянусь Ашей! Ведь это же я арестовал Гайомарта! И именно я вышел на связь с вашим командованием! А вы нас чуть было не отправили в обитель теней этим своим чудовищным взрывом!
      Тут уже не выдержал Крушков. И хотя «по протоколу» вмешиваться в разговор старших по званию ему было никак нельзя, перебивать его я не стал. Я понимал, человеку нужно выпустить пар.
      – Какие вообще могут быть к нам претензии, черт вас дери! Вы, видите ли, вышли на связь с нашим командованием! Какая великая заслуга! А сказать нашему командованию, что вы не контролируете ситуацию на корабле?!.. Тяжело было?!.. Мы вас, видите ли, взрывом чуть не угробили! Да на вас же на всех спасательные гермокостюмы! Что вам сделается?! Ну перетрухнули чуток – всего-то делов! А мы своего парня потеряли. Его убили ваши сослуживцы. Убили, понимаете? Насмерть!
      – Видите ли… – проблеял клонский кап-три. – Это было совершенно не запланировано… То есть, я хотел сказать, неожиданно… Я был уверен, что мои единомышленники разоружили всех сторонников Гайомарта и изолировали их!
      Тут я понял, что должен вмешаться. Иначе этот спор, не ровен час, перерастет в кулачный бой. В котором победителем будет, конечно, верзила Крушков.
      – Не ко времени это все. Отставить препирательства! – строго сказал я и Крушков тотчас присмирел, да и кап-три испуганно втянул голову в плечи. – Сдавайте оружие, господа пехлеваны. Включая церемониальное.
      Почти сразу в моих руках оказались четыре пистолета, один «Куадж» и шесть кортиков.
      Я расставил своих людей по боевому мостику, вызвал Колдуна для Гайомарта (как бы не преставился раньше времени!), а сам сел в кресло первого пилота перевести дух. Беспокоить меня в такие моменты не полагалось. «Командир размышляет!»
      Я включил поилку, которую у нас все звали «мамкой». В рот мне полился севастопольский чай. Сладкий, душистый. Я с наслаждением сделал несколько глотков и вперился в соцветие обзорных экранов.
      Как ни странно, большинство средств внешнего наблюдения фрегата работали в штатном режиме и показывали то, что им следовало показывать: черную черноту космоса, веснушки звездного скопления Кирка на бледной физиономии газовой туманности, голубой краешек планетоида Фраский-Лёд и, конечно, алмазный шар Посейдонии.
      Нашего фрегата «Неустрашимый» – того самого, который должен был отбуксировать «Гиту» в систему Макран – пока видно не было. Он запаздывал. Но это не беспокоило меня. Интуиция шептала мне, что он прибудет совсем скоро.
      Я уже видел себя в комнате отдыха.
      «Валдай» сдан взводу техобслуживания. Рядом пьют витаминизированный напиток циклопы. Помелица только что побывал в медчасти и рассказывает байки о новой докторше-контрактнице из Директории Азия.
      У моих ног стоит сумка, набитая трофейным клонским оружием. Когда Помелица и Щедролосев сядут в уголку играть в деберц, ко мне подойдет Крушков. Вначале он будет мяться и мямлить – догадайся, мол, сам – а потом, не дождавшись от меня сообразительности, нашепчет мне на ухо свою просьбу.
      Мол, подари кортик офицерский. Хотя это и против правил, но какая разница, ведь никто никогда не узнает, а ему надо Щедролосеву должок отдавать, за проспоренного Тютчева.
      А я поворчу для проформы, но потом все-таки кортик ему подарю.
      Хотя это и против правил…

       14 августа 2622 г.
       Город Синандж
       Планета Тэрта, система Макран
 
      Ненавижу писать отчеты.