– Значит, они теперь все живут душа в душу? – спросила Виктуар, попивая черносмородинную настойку.

– Души-то у них не больше, чем в моих башмаках, – отозвался Ипполит, отмывавший хозяйкино платье. – Наплюют друг другу в лицо и этим же умоются – пусть люди думают, что они чистенькие.

– Им нельзя ссориться, – сказала Лиза, – а то они долго не продержатся, наступит наша пора.

Вдруг произошел переполох. Открылась какая-то дверь, и служанки нырнули уже обратно в кухни, но Лиза объявила, что это маленькая Анжель, – девочки бояться нечего, она все понимает. И снова в затхлом теплом воздухе забил из этой клоаки фонтан злобы, изливаемый прислугой; служанки принялись перебирать все пакости, происшедшие за последние два года. Посмотришь, в какой грязи живут господа, так уж не захочешь равняться с ними; да им, видно, это нравится, раз они начинают все сначала.

– Слушай-ка, ты, там наверху! – крикнула вдруг Виктуар. – Уж не криворожий ли набил тебе живот этими устрицами?

Тут раскаты дикого хохота потрясли стены вонючего колодца. Ипполит даже порвал хозяйкино платье, ну да наплевать, в конце концов оно и так слишком хорошо для нее! Долговязая жирафа и дохлая клячонка корчились от смеха, повалившись на подоконник. Оторопевшая Адель, которую клонило ко сну от слабости, вздрогнула всем телом.

– Бессердечные какие… – воскликнула она среди общего хохота. – Вот станете помирать, а я приду и буду плясать перед вами.

– Ах, мадемуазель, – высунувшись из окна, обратилась Лиза к Жюли, – как вы, наверно, довольны, что уйдете через неделю из этого мерзкого дома! Здесь поневоле перестанешь быть порядочной, честное слово! Желаю вам попасть в какое-нибудь место получше.

Жюли, чьи голые руки были перепачканы кровью от палтуса, которого она потрошила на ужин, подошла к окну и облокотилась на подоконник рядом с лакеем. Она пожала плечами и с философским глубокомыслием заключила:

– Боже мой, мадемуазель, что этот дом, что другой – никакой разницы. По нынешним временам где ни служи – все одно. Всюду те же свиньи.