10 января 1997 г. Пятница

Селютина:

— Валера! Срочно нужна молодость, нужно омолодиться, подскажи как...

— Мальчика! Положи на себя мальчика, влюби его в себя, посиди на коленях, изобрази течку-страсть. Дима М. годится для этой интрижки весьма. И сама влипнешь, и кровь вскипит.

11 января 1997 г. Суббота

А сейчас на свидание к двум писателям — Войновичу и Асламовой. Был у Войновича, выпили кофе, обменялись книжками, автографами, посмотрел его живопись, поговорили о машинах. Он посетовал, что вот так не может вести дневник, записывать встречи... «Незначительный факт потом становится интереснейшим событием, а ты не записал... Встречи с Твардовским... Что-то я помню, конечно...»

Бывший диссидент в огромной, роскошной квартире за железной дверью, с билетом на Мюнхен. Чудная у нас жизнь пошла...

— Писать не хочется, надоело... А тут мазнул, и уже что-то...

— Или плеснул... на холст...

— Или плеснул... в стакан...

19 января 1997 г. Воскресенье

Интервью с Дарьей приведет к скандалу, катастрофе. Ну, туда нам всем и дорога!

«Не лжет только фантазия».

27 января 1997 г. Понедельник

Помогла мне Асламова освободиться от Ирбис, вернее, не от Ирбис, Ирбис — это мой сконструированный, сфантазированный образ, придуманное существо...

9 февраля 1997 г. Суббота. Академическая

В среду Филатову сделали операцию. Удалили почку. Господи! Спаси и сохрани его. Бедный Леня! Что делать? Как жить, чем поддерживать интерес к жизни?

14 февраля 1997 г. Пятница

Встретил Е. Стишову. Она тут на кинофоруме.

— Какая Нинке судьба выпала! Ведь он давно уже болеет... Две почки удалили? Это что же, он привязан к машине? С его сосудами мозга... и вообще сосудами...

— Нинка надеется, он закончит «Три апельсина».

16 февраля 1997 г. Воскресенье

«Спиной к спине — лица не увидать».

Повертывайся, кукла! Я — выпукл, ты — впукла.

18 февраля 1997 г. Вторник

Мне отчетливо вспомнилась нынче под утро Вена. Как мы шли всем театром по ее музейным улицам и переулкам в какой-то дворец-музей. Мы с шефом шли впереди, и он громко, часто останавливаясь и впиваясь, жестикулируя и пр., рассказывал мне про Живаго — он репетировал со мной роль... Он вспоминал, как то же самое на улицах Парижа и Будапешта он проделывал с Володей над «Гамлетом»... Какое было у него потрясающее вдохновение, какая энергия... Сзади шла с молодежью Катерина... И что творилось со мной... Меня распирала, пьянила радость... и страх... Но, кажется, это было уже после премьеры...

19 февраля 1997 г. Среда, мой день. Дрезден

Вчера мы ездили на Бренера с Никитой в Эберсвальд, где с 1945 по 1948 год жил маленький Володя с отцом майором и т. Женей. Шел дождь, но мы с энтузиазмом исследователей — Никита чем-то напоминал Паганеля — фотографировали дома и перекрестки. В одном из этих домов...

И кинотеатр, и улицу Марианвельдерштрассе, по которой бегал 7-8-9-летний Высоцкий.

Много рассказов Никиты о деде, о бабе Нине, об Аркадии, который стал собственником, бюргером — строит дом в Тарусе, за который уже сейчас дают 60-70 тыс. долларов, иностранная машина... «А мы с Анькой бедные родственники — ни кола ни двора, кроме многочисленной родни Аньки...»

21 февраля 1997 г. Пятница. Нюрнберг, отель «Атриум», № 225

«Прожить скорее день, чтоб его записать». Это Венька про меня.

22 февраля 1997 г. Суббота

Нынче выступление в синагоге. Театр — римский Колизей на 8 тысяч зрителей, открыт 22 июня 1935 г. — ошеломил до дрожи. На какое господство замахивался Адольф! А открыл театр Геббельс. В университете этого городка учился Мандельштам. Здесь гулял Гёте. Аксенова настаивает, чтоб я начал «Фауста» писать.

26 февраля 1997 г. Среда. Гамбург

Венька — вот принцип и манера жить! — разговаривает при мне с послом: «Юрочка, ну ты же умница... Послушай меня, Юрочка, скажи своему секретарю, чтоб перезвонил по этому телефону, на х... мне тратить свои деньги... За счет Советского Союза поговорим... Выступление вечером... Собери своих, кого ты хочешь... Машина?.. у нас джип серебристый... Юрочка! Две квартиры для гостей и дай кого-нибудь, кто гениально знает Париж... Никите... мы двое дядек с Золотухиным... как бы опекаем его... Город его отца надо ему показать в лучшем виде... Юра! Ты меня понял? До встречи...»

Он ни разу посла не назвал по имени-отчеству... Присутствовали при разговоре Ян и я. Зачем? Показать: вот, мол, и мы не лыком... С послом, посланником на «ты»... Телефон ведь и прослушиваться может... Я понимаю, что посол — живой человек, и выпить может... И все-таки... Нет, это стиль... И тут прежде всего к себе — «позорно, ничего не знача...». А что, собственно, он или я должны значить?! Ну ведь артисты — люди сомнительные, писатели так себе, для разговора. «Тендряков читающий был человек... а Распутин — темный...» Откуда такое убеждение?.. Воистину права Глаша: «Если взять себя за точку отсчета, можно легко со всеми расправиться, всех к себе приравнять и... мысль понятна, можно не продолжать...»

Мы с Никитой у Аллы с Сашей. Никита спит богатырским сном. Вчера он целый день за рулем, и выпили они с Сашей достаточно... Алла — немка из переселенцев. Сестра ее старшая Женя (не самая старшая, с 1945 г.) родилась на Алтае, недалеко от Змеиногорска. А в Бремене подошла ко мне женщина — сестра Лизы Ремхе, с которой я учился в одном классе. Лиза на концерте не была, живет в 100 км от Бремена. Так сужается мир. Эта поездка вообще сказочная: очнешься от сна на заднем сиденье джипа — за рулем Высоцкий, рядом Смехов. Так было на перевале... Только потом соображаешь, что это Никита... и ты — дед.

28 февраля 1997 г. Пятница. Париж

В церкви на улице Рю Кримэ отпевают Синявского, автора одной из моих любимых книг «Прогулки с Пушкиным». Но надо было ехать на метро, без знания языка к 9 утра... Господи! Царство ему небесное и пухом земля...

Никита — замечательный парень, человек развитой души, добрый, застенчивый... но пока неаккуратный в быту — посуду за собой не моет, окурки не убирает, стриженые волосы с бороды в раковине почему-то не смывает. Венька говорит: учи его, говори, наставляй, раз уж дядька, а я не могу, я стесняюсь.

Я больше чем доволен встречей с Никитой. Во-первых, сел за руль в Париже Никита В. и весь его проехал, включая самое опасное место у Арки. Во-вторых, мы накопали моих оставленных в Париже книг — 60 экземпляров. Это хороший навар к гонорару. В третьих, мы сфотографировались у Наполеона — гробница из карельского красного мрамора — и на фоне Эйфеля. В-четвертых, я проехал по Парижу до ворот резиденции за рулем метров двадцать. Жизнь в Париже удалась, и теперь мы ждем посла.

1 марта 1997 г. Суббота

Розанова Мария на похоронах — ни слезинки в глазу.

Вознесенский прилетел с авоськой переделкинской земли. Прилетел специально... А я?!

Тамара:

— Ты был на похоронах?!

— Очень рано была панихида...

— А-а... Ну, понятно... — В интонации глубокий упрек.

2 марта 1997 г. Воскресенье

«Ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?»

Вместе с моими книгами, которые мы взяли у Наташи Собри, а потом две пачки и 10 штук у Алика в «Русском магазине» Струве, Никита дал мне 15 штук сборников Бродского... со стихами «Письма римскому другу». И как полемику мою внутреннюю с Кушнером, который как-то безапелляционно и специально заявил: дескать, Иосиф не был христианствующим человеком, верящим в божественность Христа (за точность цитаты не ручаюсь, но он это как-то неприятно подчеркнул), в этом сборнике, в предисловии Владимира Уфлянда, я читаю: «Каждый год Иосиф Бродский обязательно пишет стихотворение только на Рождество. Возможно, будет и сборник рождественских стихов». Тогда зачем? Зачем он пишет? Вера — дело личное и Кушнера не касающееся. Не дано ему знать, что в душе и сердце — как Бог вел Иосифа. Не надо приписывать, навязывать, но и безоговорочно заявлять «он не был христианствующим человеком» не надо, я бы не стал... На мне Никитин крест серебряный. Хотел напомнить ему да забыл.

21 марта 1997 г. Пятница. Академическая

Сегодня день премьеры моего «Павла I». 21 марта 1992 года с перепугу я сыграл моего императора, спасителя моего в этом театральном содоме-дерьме-разделе-расколе. Пять лет, уже пять лет прошло, пронеслось, и ничего не изменилось, кроме того, что... родилась у меня внучка Олька, прибавились болезни... Да нет, был «Живаго», были Греция, Турция... Господи! Была любовь и муки. Благодарю Тебя за все это, Господи!

Вся эта интрига со «СПИД-инфо» — это мой расчет за язву желудка, это месть моя и насмешка над собой и всеми. Надо поражение свое выдать за победу, и, как это ни парадоксально, публикация в этой газетенке и все разговоры вокруг неожиданно принесли мне уверенность и силу. Я могу, а вы — нет.

Видел сон — умер Распутин. Я горько плакал и каялся, что не повидался, не позвонил... Честнее человека и писателя не встречал я в жизни. И вот отсюда позвонил ему, и он, судя по голосу, рад был. «Хоть так теперь, во сне, видимся, и то хорошо... Я уезжаю через два дня, а после 10 мая, пользуясь случаем этого звонка, теперь уж сам разыщу...» Нет, это было 15 марта... не апреля.

Гедонизм целью жизни и высшим благом признает наслаждение; добро определяется как то, что приносит наслаждение, а зло — как то, что влечет за собой страдание.

Я так рад, что позвонил Распутину, и рад больше всего, что он мне рад.

7 апреля 1997 г. Понедельник

Замечательно сказала Демидова: «У меня в театре были два партнера — Высоцкий и Золотухин». Нет, не за эту фразу, хотя то, что она как бы между нами поставила знак равенства... Вы понимаете, господа пр. заседатели, о чем речь идет и кто ее ведет?

14 апреля 1997 г. Понедельник

Слава Богу, я поздравил Матрену Ф. Я люблю свои дневники, они спасают меня... Целый день я все-таки занят делом.

О чем мы говорили с Иваном всю эту неделю — не помню. Да, ему очень понравилась программа Плахова про меня. Сказал, что я предал Кольку (Губенко). Просил его объяснить, в чем это выражается — не стал или не смог. «Ну, предал...» Считает, что я зря опубликовал письмо Филатова. Опять попросил я Ивана сказать почему. И опять ответа не было. «У каждого своя жизнь...» Да, мне нужен скандал «СПИД-инфо». Вам это противно, омерзительно? А мне в самый раз.

24 апреля 1997 г. Четверг

А сегодня на «Петушках» решил попробовать книжками поторговать, один. Это еще одно преступление, и я его переступлю.

26 апреля 1997 г. Суббота

Иногда мне хочется позвонить Дарье Асламовой и поблагодарить ее. «СПИД-интервью» сообщило мне третью космическую скорость — я никогда не чувствовал себя так уверенно и сильно в жизни и на сцене, особенно в общении с партнерами, как после этого интервью. Я могу, а вы — нет, вы — «тварь дрожащая» — где-то оттуда, из подсознания, из этого раскольнического блуждания, теоретического, статейного. Конечно, эта уверенность в сильной мере поддержана фильмом Плахова, который все время вертится-крутится в моей башке то одним кадром, то другим. Памятник он мне, конечно, воздвиг...

«Ему от Бога, от папы с мамой дано было, наверное, очень много». Демидова.

Спокойствие, только спокойствие. Нельзя дневник на секунду без присмотра оставить, все заглядывают, читают, делают выводы и скандалят, потому что программа на скандал заложена заранее и теперь уже навсегда. Да хрен с вами со всеми.

Вчера я, зайдя в буфет пообедать, решил, что я его не заработал. А «заработать» для меня означало — решиться на поход в театр Губенко за книгами, в гримерную 307. И я пошел. Я встретился с Губенко. Я не мог смотреть на него, отводил глаза, не знаю почему — мне было стыдно, а его, тоже не знаю почему, безумно жаль... Ирка принесла ему из буфета какое-то хлебало... Странный, неухоженный быт... Постаревший Николай с потухшим, что называется, взором...

«Они хотят правительственным путем... к 80-летию Любимова сделать ему подарок... Ну что ж, было 27 судов, на этот раз их, может быть, будет меньше, 10... До конца жизни хватит...» (До конца чьей жизни, хотел я уточнить, но не стал.)

Почему нет голоса? От нервов. От скандалов, от выяснений. Не забрала же голос жалость к Коле, которого хотелось обнять и прижать к сердцу со словами «что мы наделали!». У нас одна гримерная с ним в новом здании — 307, ключ от гримерной у него, а ключ от шкафа у меня. Любопытное совпадение-наблюдение.

Нинка не дала досмотреть передачу Леньке. Сказала, что сломался телевизор, что-то случилось... Но сама смотрела все от начала и до конца...

Губенко:

— Четыре года мы не получаем ни копейки бюджетных денег... Ты понимаешь, что такое 4 миллиарда... каждый год по миллиарду... это каждый день по друзьям с протянутой рукой...

— У вас нет учредителя... Найдите...

— Не берет никто. И наши деньги уходят к вам...

— А у нас говорят, что наши деньги уходят к вам.

20 мая 1997 г. Вторник. Вечер. Академическая

Отвратительное было настроение вчера от встречи у Говорухина с его заместителем Губенко. Но, скорее, оно было еще оттого, что Чиков <Чиков Валерий — режиссер фильма «Не валяй дурака, Америка!».> так представлял пышно Леву Дурова — «рюмку не пронесет и всегда трезвый, требовательный», — а про меня двух слов не мог сказать. Я, помня свою вялую, пьяную рожу в кафе, очень хорошо его понимал, но все равно оскорбился... Он до такой степени мял свою аннотацию про меня, что Лева не выдержал: «Да не мучайся ты, отдай микрофон Валерию...» А я разозлился и от того еще больше разозлился на себя и мир... и выглядел бледно...

Гнездо «коммуняк»!..

Колька опять затеял. На вопрос начальника: «Ты когда будешь ходить на работу?» — Коля, показывая на меня:

— Пока эти подлецы будут пытаться отнять у нас театр... Хотят слить... Одних в канаву, а другим — все...

— Коля, ну не надо было начинать...

9 августа 1997 г. Суббота

Я ищу себе оправдание, почему я не могу ее оставить после всего кошмара случившегося — автор не может отказаться от своего персонажа.

Всю хронику последних дней запишу я когда-нибудь, но не в ближайшие дни. А сегодня я должен собраться и улететь на Алтай, где, к счастью, Вовка оказался с Артемом. Только бы дождался он там меня. Дозвонился я только что до Ивана, хоть бы встретил кто меня в Барнауле. Хоть бы отвез меня кто в Домодедово.

11 августа 1997 г. Понедельник. Быстрый Исток

Вчера в Быстром Истоке объехали всю родню и решили вопрос с родительским домом — отдать его под Дом охотника им. В. Золотухина. Алексей Леденев берется этот дом, который, по словам Веры Григорьевны, превратился в дом терпимости (двери открыты, и девки с ребятами по ночам трахаются там день и ночь), отремонтировать, поставить на фундамент — деньги центр на это выделяет. Дом по нашему с братьями представлению, таким образом, сохранится, а что касается музея, так это дело потомков... Вывеска-табличка сама за себя скажет, а если выполнить и придумать хороший барельеф или портрет, то люди будут интересоваться, кто такой Валерий Золотухин, и память как-то продолжится. Бессмертия мы не заслужили... Грехи наши слишком тяжкие, и увели они нас в сторону.

При первом же застолье-обеде у И. С. выложил я братьям по 500 000 рублей. Володе как бы на день рождения, Ивану — на 65-летие. Отцу Борису в храме 1 миллион отдал. Теперь жду машину, чтоб поехать с отцом Борисом в Белокуриху, к гл. энергетику — просить простить задолженность церкви нашей за электроэнергию (а долг составляет 12 миллионов рублей). И это надо сделать... хоть чем-то помочь храму и приходу.

А фундамент стоит, и строительство заморожено, и надолго, видать по всему... «Храм мы этот не построим никогда», — говорят мне в глаза люди. И этот укол-укор еще не проник в мою позорную голову до такой степени, чтоб готов я бросить всю свою жизнь московскую, взять в руки посох и сумку и пойти по кабинетам, заводам и купцам... Год-два надо потратить жизни, чтоб совсем, целиком и полностью, здесь, на месте, заняться только храмом... как Лужков — воздвигнуть памятник себе на своей земле своими руками, доходами и временем, и баб всех бросить, и детей забыть. Тогда это сделать возможно. А так — нет. И звон колокольный, может быть, услышишь ты при жизни своей еще земной.

До того дело упадка Быстрого Истока дошло, что вопрос встал о расформировании района. Господи! Сохрани нам район, сохрани село... А как? Если даже река отступилась от нас, покинула берега наши, изменила естественное русло, ушла от нас... И суда по реке не ходят, грузы не перевозятся по ней. Железной дороги здесь нет и не будет, производство не развивается, промышленности никакой: сахарный — не поднять, стекольный — не знаю, мебельная фабрика на боку лежит... И совхозы ничего не выращивают, и чем беднее хозяйство, тем богаче директор.

12 августа 1997 г. Вторник. Междуреченск

Матушка Федосеевна, голубушка наша, двигается еще, пельмени варит, угостить норовит, у нее одна забота — чтоб ели люди, гости и все, кто в поле зрения. Плохо слышит — беда.

Охотничий домик им. В. Золотухина! Все было — улицы, переулки, пароходы, библиотеки, но чтобы Дом охотника имени артиста — это хохма!! И построить баню по-черному, чтоб вместо крыши дерн, чтоб дым из щелей и сажа на стенах — экзотика.

14 августа 1997 г. Четверг

Федосеевна до слез довела — сунула в руку 50-тысячную бумажку: «Тамаре на бутылочку... пусть выпьет за маму... Возьми Денису на хлеб-соль...» Свернула кулек с полотном на пеленки, платочек Олечке, полотенчик Танечке... О Господи. «За Сашу тебе спасибо».

Так и расстались, и увидимся ли теперь живыми еще, Бог ведает.

19 сентября 1997 г. Пятница

В театре и в общественной жизни — чего стоит один юбилей Ленкома — Захарова, где я, увидев президента в кулисной темноте, сказал: «Здравствуйте, Борис...» — и забыл отчество от восторга встречи и душевного ликования под названием «холуйство в крови, в генах». И сам засмеялся я горько над собой.

20 сентября 1997 г. Суббота

50 лет Тамаре Владимировне Золотухиной!! Господи! Спаси и сохрани ее и детей ее. Помилуй ее и дай ей до 60-летия дожить, а там и дальше. Храни семью нашу, Господи! Прости меня, Господи! Сейчас я пойду за цветами жене моей единственной и неповторимой по своей глубине совести и ума, и к тому же женственности. А то, что болезни искорежили ее... так что теперь сделать? Другого бы ей мужа. Нет, не надо... другой многое бы, однако, и не вытерпел, не снес... не знаю.

25 сентября 1997 г. Четверг

Ходят слухи, что Ельцин собирается на юбилей к нам... Мне кажется, он обязан мне «Вольво» подарить. Встретил вчера Караченцова, и тут же, не успели мы с ним расцеловаться, как запищал у него в сумке сотовый аппарат... Вот это уровень... А что там нищие таганские артисты?!

25 октября 1997 г. Суббота

У царя Соломона было 1000 жен... А у нас что?! У меня всего четыре: а) главная, б) городская, в) деревенская и г) молодая. Вот ее-то я и не дождусь никак. А приедут они уж скоро...

29 октября 1997 г. Среда, мой день

Да, документики мне Волина передала неслабые!!

«Программа деятельности БФ „Фарватер“ в практическом решении еврейского вопроса в России».

Вот так — ни убавить, ни прибавить, а просто убить президента этого фонда и некоторых авторов этой программы.

«Не тронь дерьмо — и вонять не будет» — такое у меня отношение к «Практическому решению еврейского вопроса в России». Решить мы ничего не решим, а вони вокруг себя поднимем много... Но Галя, неуемная моя Галя... И сноска на оборотной стороне письма хороша: «Помнишь твою мечту о пельменной? Пожалуй, это станет реальностью».

Какая на х... пельменная, когда у меня недоделанный дом под снегом и льдом. Бл... — строители разорили, а сделать не сделали. Хоть ногинскую команду Алексея подключай. Отобрать у них на х... 5000 долларов — штраф... и пусть думают.

30 октября 1997 г. Четверг

Володя! Владимир! Владимир Семенович! Спасибо тебе, что случился ты в судьбе моей, в жизни нашей... Вся моя жизнь после твоего ухода освящена твоим именем, тем, что рядом был много лет я с тобой, что выпала мне честь ругаться, соперничать и любить тебя... Господи! Благодарю Тебя за то, что судьба взяла меня за руку и перевела из «Моссовета» на «Таганку». Ведь только Ты, Господи, сделал это для меня... И за одно это я день и ночь должен славить Тебя. А я-то, грешный, все это себе в заслугу вменял. Прости, Господи! Прости меня, грешного. Сделай что-нибудь, чтоб изменить мне себя и вернуть в сердце смирение и любовь к имени Твоему. Господи, Иисусе Христе, прости меня, грешного. Аминь.

Волина в письме призывает меня к мужской мудрости. Это значит остепениться и развязаться во имя фонда, сиречь пельменной в перспективе, наконец-то, с Ирбис. «Она тянет тебя на дно...» Маша права: «Он никогда не оставит жену... Да, мне надо оставлять Ирбис, но как я смогу жить без тела ее?! Вот беда-то в чем. „Проявить мужскую мудрость и силу“!! Для чего?! Что мне, лучше будет без нее?! Кто знает про это? И как это поле чувственности, а стало быть, зыбкости, решить рациональным, холодным вердиктом?! Это что, я опять уговариваю себя под влиянием стихов и песен Высоцкого, что слышатся со сцены, и словами Марины о любви и нежности, вернуться всем сердцем к Ирбис?! Опять все эти кошмары воспоминаний — танковая атака. Зачем это случилось в моей жизни?! И почему, Господи, не расколошматил Ты меня в моей „Ночке“, когда после этого мчался похмельный, глотающий по трассе пиво, мчался на съемку в Переславль?! Зачем я не погиб в одночасье?! И Ты, Господи, пролонгировал мои сердечные позорные муки?! Прости за эти бредни, Господи!

2 ноября 1997 г. Воскресенье. Израиль

Хайфа. Не теряй времени, В. С., пиши. Пиши о том, что в Хайфе тепло, что ты выпил бокал пива и закусил солеными оливками, и что весь парк жужжит, скворчит по-русски, и играют пенсионеры в карты и вспоминают минувшие дни... Кажется, что бродячие собачки, бездомные животные — и те тявкают по-русски с еврейским акцентом.

9 ноября 1997 г. Воскресенье

Она не может быть верной никому, ни одному мужу... Вы же читали «Юность». Да, это художественное произведение, но с нее писалось-то. Как же она зацепила меня на 10 лет, что все мысли, слова и чувства вертятся вокруг и около ее имени и нашего романа. Чем же все-таки кончится наша любовь?!

10 ноября 1997 г. Понедельник

По дороге к Мертвому морю, пока чета спала, читал я, наконец-то, книгу Марины. Без зависти и без особого интереса. Никакая это не художественная проза, чистой воды мемуаристика, причем, естественно, женская, лирическая и пр. Но как свидетельство, пусть субъективное, но близкого и любимого, любимой — безусловно замечательно. Читал и думал: а что Ирбис могла бы написать обо мне... Ну, почему эта мысль не отпускала меня на протяжении всего чтения: а что бы вот она могла написать-сказать обо мне?!

12 ноября 1997 г. Среда, мой день

Яша на концерте вчера: «В сердце у меня укоренилось, что ты антисемит. А я в это не верю. Я знаю, что ты потрясающе любишь русских, но у тебя нет причин не любить евреев, народ, который не причинил тебе никакого вреда. Я люблю, как ты поешь баллады русские».

И потом: «Я скажу без свидетелей. Есть Шукшин, Высоцкий, ты. Я не знаю, кто из вас больше великий... больше талантливый... я не знаю, кто был бы лидером. Ты — лидер, который уступает свое лидерство. Есть лидеры, которые отдают свое лидерство другому».

В машине рассказываю, «даже неудобно говорить...».

Черняев: «Причем отдающий весело, легко, намеренно, получая от этого удовольствие, щедрость... Лидер, отдающий лидерство, — больше, чем лидер».

Нет, моя писанина стоит того, чтобы жертвовать и морем, и солнцем, и прочим. Если бы я принес еще в жертву моих красавиц, сколько бы я освободил времени. И кровь бы в голову пошла, а не в поддержание эрекции. Американцы доказали, что чрезмерный секс высушивает мозги. Со мной, однако, это произошло. Почему же с Толстым этого не случилось?

И запел я для Яши «Мороз», предварив песню его словами о моем «антисемитизме». И стали люди в зале мне подпевать. Вспоминаю Яшу чудесно. Еще не успев двумя словами перемолвиться, как он сказал: «О, у меня с собой случайно бутылка „Ркацители“. Побежал к машине, и вот уже на гримерном столе вино, мандарины, хурма... „Что ты пьешь? Не пьешь? Совсем? Что случилось? Давно? Что ты ешь? Что тебе принести?..“ Короче, через пять минут — шоколад, 5 штук огромных манго, хумус, лепешки... Мой новый друг. С каждым приездом в Израиль у меня появляется здесь все больше и больше друзей. Вот и сейчас познакомился я с Яшей, который без всякого перехода тут же сразу, с ходу: „У меня в сердце укоренилось, что ты антисемит, а я в это не верю. Смотрю на тебя и не верю...“

Как жаль, что не взял я у Яши телефон. Позвонил бы сейчас этому замечательному, грустному, но кипучему человеку.

«Что делают эти верующие — сожгли магазин, в котором продавали свинину. Всякую веру потерял. Бог, конечно, ни при чем, но люди — фанатики».

И все-таки, несмотря на то что не написал я «День жасмина», месяц я прожил счастливо. И грустно покидать эту благословенную землю, где окончательно растерял весь свой антисемитизм, растерял, правда, то, чего не имел. Но развеял даже тот, что приписали. А Господь видит все и устроит мои «женские» дела.

13 ноября 1997 г. Четверг. Израиль. Аэроплан

Убила, сразила меня наповал Марго, подарившая простынь с дырочкой. Так трахаются ортодоксальные евреи, чтоб тела не соприкасались, чтоб не видеть наготу партнера. Дырочку она вышила, отделала кружевами.

1 декабря 1997 г. Понедельник. Пермь

Стыд. За то, что до сих пор я не почтил своим присутствием бедного Швейцера Михаила Абрамовича. Великая красавица, соавтор, жена и подруга его Софья Абрамовна Милькина отошла в мир иной. А ведь ей, собственно говоря, обязан я участием в картинах Швейцера, и в первую очередь Моцартом... И вот пьяная свинья Золотухин валяется сначала с Сашкой, потом в своей берлоге, душной и проспиртованной, звонит коллега заикающийся, Трофимов, а недостойный тип — актеришка и графоман, продающий свои записки о Высоцком на всех континентах и спектаклях и наживающийся на памяти друга, — плюет на память того, кто его назначил на Моцарта... Негодяй, одним словом, и подлец.

Надо эту ошибку исправить и, приехав в Москву, отдать визит Швейцеру. Беда в том, что я сам, будучи человеком одиноким и неконтактным в каком-то смысле... я не люблю людей, наверное, они мне неинтересны, и, кажется, я сам неинтересен никому. Чего надоедать и навязываться? Где похоронена Соня? Вот к ней надо сходить. Это первый стыд.

Второй — Денис и внучки. Прибежал на три секунды, сунул 300 тысяч, поцеловал Ольгу, Таню, взял фотографию, где Сережа с племянницей, и ускакал... Очевидно, было то после «Тартюфа».

Стыд третий — я не звоню в Междуреченск. Вовка, когда я был в Израиле, звонил на пр. Мира.

Водитель — В. С.:

— Шеф сказал: «Мне неудобно, но, может быть, В. С. нужна девушка?»

— А кто ее оплачивать будет?

— А вот, шеф дал...

— Сколько здесь?

— Миллион.

— А сколько стоит девушка?

— Тысяч 200-300.

— Давай.

Красиво живут кандидаты в депутаты. Как же они будут жить, когда депутатами станут?

Лучшая сцена пьесы — истязание де Сада. А так... это полная хреновина в нынешней ситуации, и перевод хреновый... Наверное, на этот сюжет можно было бы более тонкий текст нарисовать.

2 декабря 1997 г. Вторник

Второй агитационный день. На Юлии 700 тыс. рублей я сэкономил. Ничего нет более омерзительного этого занятия... Или такие попадаются мне? Не везет... И она не знает, кто я и кто такой Бумбараш. Это уж совсем свинство.

10 декабря 1997 г. Среда, мой день

Поехал в Союз писателей Москвы и стал писателем, есть корочки.

И вот назначен я шефом на Мастера и на маркиза де Сада. Что мне делать — не знаю.

И чего я жду от этой жизни еще?! Вот и членом Союза писателей стал. Для чего я выбрасываю эти несчастные тыщи на взносы и пр.? Ну, когда-то Союз, быть может, и нужен мне был, когда меня не принимали. А теперь-то?!

Столько времени теряю я с этим бл... Вся жизнь прошла в бл...

18 декабря 1997 г. Четверг. Кабинет

В ночь с 13-го на 14-е был открытый эфир с Дибровым и группой СТ-Жан Сагадеев. Я очень волновался за текст «Маши» и все-таки решил написать его крупными буквами на листе и пел по бумажке. Думаю, что сделал правильно, подстраховав и обезопасив себя от позорных накладок. Сергей и Тамара остались довольны... Кроме «Маши», пел «Коней» и пр.