Посмотрели, поискали, но хлеба не нашли.
      - Чем же они питались? - удивлялись моряки. - Поищем еще.
      Снова осмотрели каждый уголок на острове. Хлеба не было. И вдруг кто-то обрадовано крикнул:
      - Нашел!
      - Хлеб?
      В руках у моряка была серого цвета галета с дырками. На глаз она сантиметров пятнадцать. Понюхали - пахнет железобетоном, покачали на ладони - легче куриного пера.
      - Ударь-ка о камень! - предложил один из моряков.
      - Ого, камень раскололся!
      Предложили общему любимцу Жуку, но тот обиделся и облаял галету.
      - Даже пса не заманишь финским пряником! - говорили гранинцы и прозвали галету "жуй да плюй".
      * * *
      Война окончательно подорвала экономику Финляндии. Солдатам выдавали добавочный паек только в том случае, если их награждали орденами и медалями.
      Видя, что дела плохи, глава финского правительства, барон Маннергейм, бывший придворный русского царя Николая II, обратился к гарнизону Ханко с предложением сдаться. Обещал сохранить жизнь и даже холодное оружие офицерам. В письме говорилось, что не стоит проливать кровь, потому что Ленинград уже горит и русским туда возвращаться незачем.
      Мы понимали эту хитрую лису. Сдаваться ханковцы и не собирались. Решили послать ответ барону.
      Наше обращение заканчивалось словами:
      "Короток наш разговор
      Сунешься с моря - ответим морем свинца!
      Сунешься с земли - взлетишь на воздух!
      Сунешься с воздуха - вгоним в землю!"
      К этому тексту художник Борис Пророков нарисовал одну из своих самых блестящих фронтовых карикатур.
      На листовках еще не успела просохнуть типографская краска, а гранинцы уже наматывали их на длинные стрелы огромного самодельного лука, сделанного из срубленного деревца. Несколько человек натягивали упругую тетиву. Стрела с пронзительным свистом летела в расположение противника.
      - Лично Маннергейму! - кричали гранинцы.
      А утром наш летчик забросал листовками всё расположение шюцкоровцев. Обращение произвело сильное впечатление - два дня, не умолкая, стреляли они по нашим позициям.
      5. ОДИН ПРОТИВ ШЕСТИ
      Не знали гангутцы, что такое отступление. Не только на суше, но и на море бесстрашно дрались они с противником.
      Однажды у бойцов капитана Гранина наступила передышка после боев, и меня послали в порт, чтобы поискать там в складах легководолазное снаряжение. Предполагали создать подводный десант, и такие аппараты были нужны позарез.
      Я уже подходил к дикой скале, расписанной узорами светло-зеленых мхов. За ней откроется море. Впереди кто-то запел приятным тенором:
      "А если мне пуля ударит в висок
      И кровь пробежит торопливо,
      Снеси меня, море, на чистый песок,
      На берег родного залива..."
      От этих слов мое сердце вновь затосковало по морским глубинам. Ведь на Ханко в то время я был единственным водолазом, который волею судеб превратился в морского пехотинца.
      Я прибавил шагу и догнал певца. Раскачиваясь в такт песне, он шел с запрокинутой головой. Это был молодой матрос Петров, служивший теперь у Гранина пулеметчиком. Матрос решил навестить в порту свой торпедный катер.
      - Так хочется в море! Надоели эти камни!
      И, пока мы шли к берегу, он все рассказывал мне о своем прежнем командире - лейтенанте Терещенко.
      - Он у нас заботливый. Вечером проверит, хорошо ли спят матросы. Помню, как-то я разметался и сквозь сон чувствую: ноги прикрывают одеялом. Да так осторожно. А мне мать приснилась. Думаю: наверно, она. Приоткрыл глаза, а это Терещенко: "Спи!" - шепчет. - Петров вздохнул. - А гитарист какой он великолепный.
      Свинцовые волны кидали на скалы шипящую пену. У портового причала стоял катер лейтенанта Терещенко с приспущенным флагом, - значит, на судне траур. Но что же случилось?..
      Катер ходил на остров Даго, где оборонялся гарнизон наших моряков, чтобы вывезти оттуда раненых.
      Шторм был шесть баллов.
      Крупные холодные волны хлестали по застывшим у пушек комендорам в плащах и зюйдвестках. Лейтенант Терещенко стоял на мостике и всматривался в далекую линию берега.
      Оттуда доносилась канонада. На острове шел бой. Но обстановка была неясная. Где наши и где расположились гитлеровцы - определить было невозможно.
      До острова оставалось уже метров двадцать, когда лейтенант заметил на берегу фигуры моряков. "Наши, - обрадовался Терещенко. - Но странно: ни возгласа, ни взмаха руки".
      Катер развернулся кормой, чтобы подойти к острову. Неожиданно с пронзительным визгом воздух прорезали мины. И тут только Терещенко понял, что гитлеровцы, переодетые в форму советских моряков, устроили катеру ловушку. Но было уже поздно...
      Вражеская мина угодила прямо в мостик катера. Командир упал, сраженный осколком. Матросы бросились к нему. Смуглое лицо Терещенко побелело. Успел лишь сказать: "Маневрируйте. Курс ост". И замолк навсегда.
      Второй взрыв сотряс судно. Фонтан горячих осколков брызнул во все стороны. Воздушной волной столкнуло с рубки сигнальщика Соломакина. Рулевой Паршин удержался у штурвала, но затуманенные глаза его ничего не видели. Он ударился затылком о медный корпус компаса...
      Кто же теперь поведет судно?
      На мостик вбежал младший лейтенант Гончарук. Все сразу обернулись. Худощавый, с тонким загорелым лицом, младший лейтенант прежде был как-то мало заметен, ничем особенным не выделялся и даже говорил тихим, нетвердым голосом.
      - Огонь по врагу! - скомандовал лейтенант, да таким властным тоном, какого от него еще никогда не слышали.
      Комендоры полыхнули по берегу пулеметным и пушечным огнем.
      - Полный вперед!
      Катер, выжимая всю скорость из машины, помчался по курсу, указанному погибшим командиром. Береговая батарея врага неистовствовала.
      Гончарук понял: идти прямым курсом - значит погибнуть! Надо маневрировать под огнем. Скрытые в утробе катера мотористы во главе с техником Смирновым словно жонглировали механизмами - катер делал самые замысловатые зигзаги. Попробуй-ка попади!
      Враг перенес огонь, пытаясь отрезать путь на Ханко. Горы воды поднимались вокруг катера и всей тяжестью обрушивались на палубу, окатывая матросов. Ветер срывал гребни волн и кидал прямо в лицо Гончарука. Соль от морских брызг запеклась на его губах.
      Вдруг судно повалилось набок. Все-таки получили пробоину! Боцман Колесников молниеносно перебежал по прыгающей палубе, накинул брезент на пробитое место, и матросы на полном ходу ловко забили отверстие деревянной пробкой. Катер снова выровнялся.
      - Проскочим! - решительно сказал Гончарук, сжав до хруста пальцев мокрые поручни мостика.
      И катер прорвался сквозь неприятельский заградительный огонь. Снаряды все еще падали, но уже не достигали цели. Судно шло прямым курсом, разрывая воду на две седые гривы.
      - Вижу три торпедных катера! - неожиданно доложил сигнальщик Соломакин. - Расстояние пятьсот метров. Идут наперерез нашему курсу!
      - Запросить, чьи суда!
      Соломакин запросил позывные.
      Катера не ответили.
      Дистанция сокращалась.
      - Справа еще три катера. Тоже идут наперерез! - снова сообщил сигнальщик.
      Приближались вражеские суда, вооруженные, в отличие от наших, скорострельными автоматическими пушками.
      - Поставить дымзавесу! - скомандовал Гончарук.
      Это был блестящий маневр. Под защитой завесы наш катер сделал такой кольцевой разворот, что неприятельские суда оказались по бортам - три на левом и три на правом.
      Один среди шести волков! Как отбиться?
      - Расстреливать поодиночке! - приказал Гончарук.
      Огонь сосредоточили на флагманском судне, наиболее крупном из вражеской эскадры. Но стрелять было нелегко. Море окончательно рассвирепело. Катера как бы пружинили на огромных волнах, снаряды летели поверху, срезая только мачты противника.
      На советском катере повалилась рубка, стальной смерч проносился над головами моряков. Люди оглохли от гула орудий, и Гончарук, помогая голосу, взмахивал рупором по направлению цели.
      Матрос Андруцкий, с потемневшими от напряжения глазами, поливал свинцом неприятельское судно. И тут раздалось могучее матросское "ура!". На флагмане взметнулся столб огня. Судно вздрогнуло, опрокинулось и исчезло в балтийской пучине. Под прицелом оказался второй фашист. И этот получил стальной гостинец. Меток глаз у советского моряка - подбитый хищник завертелся, будто на одной ноге, и пошел на дно.
      А третий не принял боя. Удрал, укутавшись в плотное одеяло дыма.
      Правый борт был чист.
      Гончарук перенес огонь на левый. Враги не выдержали и, отстреливаясь, отступили.
      Гончарук смахнул с лица соленые брызги и облегченно вздохнул:
      - Отбой!
      Только теперь моряки почувствовали усталость, мокрая одежда, как холодный компресс, прилипла к телу. Из люка вылезли мотористы, к которым не попадали волны, но они были мокры от собственного пота и масла.
      - Ну, здорово ваши "ноги" работали! - похвалил их Андруцкий. А "ноги" это машина корабля. Они действительно сегодня потрудились!
      - И ваши пушки крепко всыпали скорострельным автоматическим! отозвались мотористы.
      Отважный экипаж прибыл на Ханко. На всех судах бригады торпедных катеров приспустили флаги.
      Дверь командирской каюты открыта. На стене молчит гитара... Нет больше командира Терещенко, с которым пройдено столько суровых походов...
      А младший лейтенант Гончарук снова тих и незаметен, но команда теперь с уважением прислушивалась к каждому его слову!
      6. ПЛАВБАЗА БТК
      Торпедным катерам было неуютно у скалистых берегов Ханко. Все время донимали обстрелы. Приходилось то и дело прятаться и передвигаться с места на место. Им, как и подводным лодкам, требовалась плавучая база, где бы могли размещаться матросы, мастерские, боеприпасы и необходимые материалы.
      Однажды я только вернулся с Хорсэна в редакцию газеты "Красный Гангут", как вдруг вызывают в БТК. Говорят: "Водолаза требуют". Значит, кто-то им сказал о моей морской профессии. Может быть, Гранин. "Неужели, - думаю, опять насчет организации подводного десанта? Но ведь в порту я все обыскал и не обнаружил никакого водолазного снаряжения! Возможно, хотят создать в мастерских, как делают самодельные минометы? Но кислородный аппарат куда сложнее миномета и нужен готовый образец, а на Ханко нет даже чертежа".
      Прихожу. Штаб бригады располагался в землянке. Начальник БТК, посмотрев на мои плечи, воскликнул: "Ого, сразу видно водолаза!" И потащил на берег.
      Из воды торчал борт затонувшего судна, довольно вместительного.
      - Выручай! Срочно надо поднять вот эту плавбазу. Без нее пропадем.
      - А тяжелое водолазное снаряжение где?
      - Есть один комплект, лишь спускаться в нем некому.
      - Хорошо, но вентилируемый скафандр я не могу надеть сам, это же не рейдовая маска!
      Начальник заволновался:
      - Ты единственный у нас на Ханко специалист, вроде как марсианский бог. Проси, чего захочешь, но выручи! Все гангутцы тебе помогут.
      Я призадумался. Много месяцев уже не спускался под воду, да и в водолазной практике еще не было случая, чтобы один водолаз поднимал судно. Однако согласился.
      На другой день снаряжение уже лежало за большим камнем возле берега. Там суетились мои помощники. Они высыпали из своих наспех сколоченных деревянных домиков. Удивительно, как только оставались целыми эти спичечные коробки под постоянным неприятельским обстрелом?
      - Бригада торпедных катеров в сборе! - браво рапортовал мне старшина Щербаковский. Он сидел верхом на водолазной помпе, в сбитой на затылок бескозырке, лихо насвистывал и оглядывал свою команду. Ребята наперебой примеряли водолазные галоши, навешивали друг на друга свинцовые грузы и под их тяжестью сразу приседали.
      С веселым повизгиванием носился по берегу любимец катерников трехногий Жук. Четвертая у него была деревянная - протез, который смастерили матросы, когда Жук получил ранение при бомбежке. Он не прятался во время воздушных налетов, а до изнеможения лаял на вражеские "фокке-вульфы". Моряки с гордостью говорили, что он самый храбрый из всех ханковских собак.
      Я проверил снаряжение, проинструктировал боцмана, который никогда не одевал водолаза, и сделал пробную репетицию. Одни подавали мне галоши, другие растягивали рубаху, подносили шерстяное белье. Отмахивали комаров от моего лица, курили поодаль, чтобы дым не попал внутрь шлема, и по первому моему знаку молнией кидались выполнять поручение.
      - Когда же колпак-то надевать будешь? - кричали катерники.
      - Не колпак, а шлем! - строго поправил боцман.
      Я был полностью одет и, будто чугунный робот, сделал несколько шагов по плоскому скалистому берегу, еле переставляя огромные ноги. А за мной волочился шланг и сигнал.
      Ребята подхватили меня под руки и с криком "ура!" всей оравой перетащили через валуны. Конечно, никакого трапа не было и в помине.
      Вошел в воду. Сразу обжало ноги и точно гора с плеч свалилась. Надели шлем, я погрузился до плеч и махнул рукой.
      Боцман скомандовал: "Качать воздух!". Человек восемь одновременно схватились за помпу, ручки чугунных маховиков так и замелькали. "Ну, думаю, - сейчас меня вознесут на небо!" Погрозил кулаком, и боцман утихомирил ретивых качальщиков.
      Вода прозрачная, грунт - чистый желтый песок. Почувствовал себя легко и привычно. Возле большого валуна кольцом вилась стайка крошечных рыбок. Когда я приблизился, цепочка разорвалась, и хоровод закружился около другого камня...
      Судно бортом навалилось на валуны. Надо было заткнуть выбитые иллюминаторы, найти пробоину и заделать ее, как мы уже договорились с боцманом. Затем поставить судно на ровный киль, чтобы выкачать из него воду, и поднять на плаву.
      Работали днем и ночью. Я не раздевался, ел и отдыхал прямо в снаряжении. Во время обстрела не показывался из воды и строго предупредил ребят, чтобы берегли помпу, из которой ко мне поступает воздух. Больше всех в такие минуты переживал мой верный помощник - боцман.
      Катерники, как на гранинском совещании, давали всевозможные советы и предложения по подъему. Энтузиазм их был неистощим. Капитан Гранин даже пошутил: "Вся морская пехота перебежала к водолазу, и мне придется сдаваться в плен!"
      Иллюминаторы я быстро заделал и разыскал пробоину в борту судна. Подрывники осторожно убрали валуны, мешавшие подлезть к поврежденному месту. Боцман уже заводил за камни толстые тросы с блоками...
      - Ну, с плавбазой мы и вдарим же на море по врагу! - радостно говорил начальник БТК.
      Наконец судно всплыло. Я в последний раз осмотрел его корпус. И только показался из воды, как десятки рук поймали меня, словно морского краба, и вытащили на сушу. Боцман едва успел отдраить иллюминатор, а меня уже взвалили на плечи и так, вытянутого, десятипудового, торжественно понесли по берегу. Впереди, гордо размахивая бескозыркой, насвистывал марш старшина Щербаковский.
      7. ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕНИНГРАД!
      Пять месяцев держали оборону Ханко наши моряки, а в конце ноября им было сказано, что Ленинград в блокаде, плотно смыкается вражеское кольцо и надо торопиться к нему на помощь.
      Переход морем представлял большие трудности - неприятель густо забросал фарватер минами и готовился обрушиться на ханковцев всей авиацией, дальнобойной береговой артиллерией и подстерегающими караван подводными лодками.
      Гарнизон крепости Ханко пошел к Ленинграду морем. План перехода разработал вице-адмирал Дрозд. Сам он погиб после и покоится на ленинградском кладбище в Александро-Невской лавре. Возле его могилы лежат два больших чугунных якоря.
      Когда корабли отважных ханковцев ушли, шюцкоровцы трое суток еще не смели сунуться на полуостров, подозревали под каждым камнем минную ловушку, спрятанную страшными для них гангутцами.
      Захватив с собой морскую артиллерию, последним покинул полуостров Ханко капитан Гранин.
      Суда передвигались километрах в сорока от берега. Почти все побережье было занято врагами. И, как нарочно, луна - да такая яркая, что освещает все, как на картинке. А мин неприятель столько расставил! Тральщики, идущие впереди эсминцев, срезают их своими "усами" - параванами, но разве все подцепишь!
      Я шел на быстроходном номерном тральщике. Нервы напряжены, не до сна. Поднялся на палубу. Внизу послышался глухой удар. Думаю: машинист дурит, кувалдой ударил. Вдруг раздался треск - огонь на носу судна! Бочки покатились, люди бегут. Палуба начала ускользать из-под ног. И тут, как по волшебству, судно затрещало и раскололось пополам. Все мы полетели в воду. На мне шинель, десантные сапоги, противогаз, а в нем банка с консервами и сушки, как камни. Сразу потянуло на дно. Вынырнул: опять эта проклятая луна... Накатил водяной вал. Хотел глотнуть воздуху и захлебнулся. Потащило в водоворот... И тут промелькнула дурацкая мысль: "Хорошо бы утонуть в теплой воде".
      Очнулся от страшной боли: кто-то вырывал волосы у меня на голове. Ударил его. "Черт, его спасают, а он еще дерется!" От этих слов я совсем пришел в себя. Моряки с катера подобрали. Дальше шел я на эсминце "Славный", где находилась часть медперсонала из ханковского госпиталя. На палубе бессменно дежурили матросы с длинными шестами, концы которых были обмотаны паклей. Они зорко смотрели за борт, чтобы сразу оттолкнуть от корабля мину.
      В полной темноте подошли к Кронштадту. Ледокол "Микула Селянинович" путь прокладывает. Только раздробит лед, а дорожка снова смыкается. На кронштадтском рейде полузатопленный линкор "Марат". Корма его в воде, а нос торчит кверху. Всю войну корабельные пушки носовой части "Марата" метко сбивали гитлеровские самолеты.
      Через трое суток на рассвете вошли в Неву. Сразу отыскал глазами шпиль Петропавловки и Адмиралтейства. Но где же золотая голова Исаакия? Купол собора был в черном трауре. Его специально покрыли темной краской, чтобы далеко видимый блеск не служил ориентиром для вражеских корректировщиков.
      Пришвартовались мы к стенке, против Горного института. Помню это место позже, летом 1942 года, когда я приехал с Ладоги. Город точно вымер. Бурьян кругом. В настороженной тишине шелестели крыльями ласточки, гнезда которых были под крышами раненых домов. Они пролетали прямо над головами, чуть не садясь на плечи: чувствовали, что бояться нечего. Только эти птахи и не покинули родного города.
      Я сошел с корабля и начал выворачивать карманы, чтобы вытряхнуть оттуда хлебные крошки. Береговой матрос сразу перехватил мою руку. Я удивленно высыпал ему на ладонь содержимое карманов. Он выбрал крупинки махорки, а хлеб отправил в рот. Тут я и узнал, что в Ленинграде голод.
      * * *
      До нового назначения меня и нескольких офицеров зачислили во Флотский экипаж, что на Мойке.
      Разместились мы в здании средней школы, на другой стороне от Экипажа, через канал. Печечка маленькая стоит, и ту топили бумагой и тряпками. Какое уж тут тепло?! А зима необычайно суровая стояла.
      - Где же расположились катерники с Ханко? - спросил я.
      - На Римского-Корсакова.
      Пошел туда. Помню низкий сводчатый потолок и огромное помещение, разделенное тонкой перегородкой. Остановился на пороге. Вглядываюсь - кто тут из знакомых ребят? Один читает книгу, другой чистит автомат, третий чинит электрический чайник.
      - Здравствуйте, - говорю.
      Все повернулись и молча стали рассматривать меня: кто такой явился? А боцман, тот самый, с которым мы поднимали на Ханко затонувшую плавбазу для катеров, подошел, пригляделся, затем как-то странно вскрикнул и отступил назад. Глаза его широко раскрылись.
      - Неужели не узнаешь, боцман? - удивился я.
      Он подошел вплотную, будто слепой, провел по рукам и по щеке, потом почти шепотом произнес:
      - Значит, это ты... Жив?
      - Как видишь!
      Боцман вдруг повеселел, хлопнул с размаху меня по плечу:
      - Ну, долго жить, раз воскрес из мертвых!
      Я догадался, что до них тоже донеслось известие о гибели тральщика, на котором шел с Ханко.
      Боцман повернулся к команде:
      - Гангутцы, живо принимай гостя!
      Ребята повскакали с мест, стали обнимать меня, как родного, а ведь на Ханко с некоторыми даже и близко не были знакомы. Подвели меня к деревянному некрашеному столу, посадили на неуклюжий стул. Из-за перегородки сразу появился улыбающийся кок. Колпак его был лихо сбит на ухо: знай наших, из БТК! Он что-то сказал ребятам, и каждый стал поднимать кверху палец. И вслед за этим, как в сказке, передо мной появился толстый ломоть хлеба, густо намазанный салом, а в граненом стакане разведенный спирт. Не успел я откусить хлеб, а кок уже подносил миску с дымящимся борщом. Потом я узнал, что ребята, поднимая палец, выделяли для меня каждый ложку супу из своего, не ахти какого богатого тогда, флотского пайка.
      Окончательно убедился я в тот день, что морское ханковское братство будет жить вечно!
      * * *
      Артиллеристы капитана Гранина обороняли осажденный город все тяжелые годы, вплоть до снятия блокады. А когда началась война с Японией, Гранин командовал на Дальнем Востоке.
      Наступило мирное время, и гранинцы вновь встретились со своим капитаном. Но никак не могли привыкнуть к нему. Не потому ли, что он имел уже чин генерал-майора? Нет. Просто не стало у Гранина его широкой черной бороды
      ЛАДОЖСКАЯ НИТЬ
      Я стою на водолазном боте и жадно пью скупое ладожское солнце. Вдали, влево от меня, в голубоватой дымке еле виднеется крошечный карандашик Осиновецкого маяка, а вправо проступают зубчатые очертания грозных бастионов старинной Петрокрепости...
      По штилевой глади озера я мысленно провожу невидимую черту. По ней когда-то, с одного берега на другой, пролегала здесь трасса подводного нефтепровода, который снабжал блокадный Ленинград горючим. Оно тогда для осажденного города было не менее важно, чем хлеб.
      Это смелое техническое задание требовалось выполнить быстро и скрытно, чтобы не обнаружили гитлеровцы.
      Протяженность нефтепровода, или нитки, как его называли, колоссальная через всё Ладожское озеро до самого села Лиднево, на другом берегу. Вели ее от рыбачьего поселка Коккорево, где в полуразрушенных от бомбежек избах разместился отряд подводно-гидротехнических работ ЭПРОНа. Я с двумя водолазами остановился у одинокой старухи, в уцелевшем доме на самой окраине.
      Предполагалось проложить нитку с твердой поверхности, со льда, что во много раз облегчало и ускоряло работу. Разработка чертежей, переправа размеченных труб, укладка их в лесу, недалеко от берега; пока прибыли сварщики и саперы - все это заняло немало времени, и только седьмого мая 1942 года наши водолазы приступили к работе.
      Неожиданно с утра показалось солнце и начало припекать. Руководство забеспокоилось. Начальник группы, инженер Горохов, энтузиаст зимней прокладки, сказал:
      - Местные жители уверяют, что лед толстый, зима была на редкость суровая, продержится еще недели две.
      - А если лед уйдет?
      - Попыток не убыток.
      И пошел намечать ось - путь, где пройдет нитка по дну.
      Горохов - очень подвижный человек, прямо ртуть. "Ему бы на марафон, шутили водолазы, - обгонит братьев Знаменских". Он идет быстро, только вешки нам ставит. А я, Володя Курс и Миша Коркин вслед за ним. Через каждые сто метров во льду лунки пробиваем и опускаем лот. Глубину я в тетрадочку записываю. А солнышко уже так печет, хоть шинели снимай.
      Горохов далеко вперед ушел, чуть видно его. Не догнать. У нас ноги цинготные после блокады, толстые, даже голенища разрезали, чтобы в сапоги впихнуть. В Ленинграде три зимних месяца прожили. Я находился во Флотском экипаже на тыловом пайке, а двое пролежали в госпитале. А ведь совсем недавно были здоровяками. Курс - профессиональный борец, Коркин двухпудовкой крестился, и я силой не обделен был.
      Смотрим, перед нами образовалась огромная проталина, чистая вода стоит. Удивляемся: как быстро такой твердый лед развернуло. Может быть, потому, что его сильно бомбили в этих местах. Здесь проходила "Дорога жизни", и гитлеровцы постоянно ее обстреливали. Подошли к самой кромке. Не перепрыгнешь и не обойдешь. Что делать?
      Повернули назад, в Коккорево. Два "мессершмитта" прямо на нас мчат. Прятаться некуда, беспомощные. В руках только пешни да лопаты. Ребята в бушлатах, а я в шинели. На белом льду сверху хорошо видны. Кричу: "Ложись!". И сам упал на живот, чтобы морские пуговицы не разглядели. Самолеты на бреющем полете пронеслись, нас даже воздухом приподняло. Я в жизни так не пугался, как в этот раз, хоть и сражался в морской пехоте на Ханко. Скрылись они. Подумали, должно быть, что мы коккоревские рыбаки, раз лунки пробиваем.
      Шагаем дальше. Лед трещать начал. То один из нас провалится, то другой. Под ноги деревянные обломки попадаются, на проталины их кидаем. Остановились. И к берегу путь отрезан - вода голубеет. Нас заметили, руками машут. А в Коккорево ни пристани, ни шлюпок еще не было. Только доски завезли для нефтепровода. Из них быстро стали настил сколачивать, укрепили на берегу и в нашу сторону наращивают. А лед все дальше отодвигается вместе с нами в озеро.
      Ющенко Василий Филиппович, начальник отряда, руководит работой. Худощавый, жилистый, в высоких сапогах бегает по берегу.
      Он сам бывший водолаз. Отчаянный! Много судов было поднято под его руководством. Часто в безвыходных положениях он помогал и зарубежным спасателям. В Мурманске перед ним иностранные моряки почтительно раскланивались. Он-то первым и перебежал к нам по мостику. "Где Горохов?" тревожно спрашивает. "Ушел вперед, - говорим, - кричали ему, не знаем, услышал или нет". Он сразу же разослал людей во все стороны - встречать Горохова: гитлеровцы под боком, в Петрокрепости. А нам велел идти греться в дом, где мы поселились.
      У старухи плита огромная. Тут и сапоги резиновые, тут и хлеб дурандовый сушится, и одежда висит.
      Горохов только к ночи вернулся, в обход полыньи пошел к Осиновцу, почти до самой Морьи. Ох, и поволновался же Ющенко!
      На другой день весь лед пронесло. Начальство чертом смотрит на Горохова, но тот не унывает: "Все равно проложим, на зависть врагу!"
      Но работа на воде значительно сложнее. Каждый кусок нитки девять метров длиной и сто миллиметров в диаметре. Сталь гибкая, нитки гнутся. Применили плашкоуты - два металлических понтончика на воде, а сверху деревянный настил. Положим на них нитку, соединим концы и это место свариваем. Щитом прикрываемся, чтобы гитлеровцы не увидели вспышки. На сварной шов муфта надевается. Потом следующий конец крепится. Скоро по два километра стали сращивать, здорово наловчились. Сразу опускали на грунт, закрепляли, чтобы течением не унесло или вода не попала. Самый опытный водолазный инструктор Сезонов, - ох, дотошный был! - каждую муфту прощупает под водой и все камни раскидает на дне, чтобы нитка не переломилась.
      Работали день и ночь, очень уставали водолазы. Паек недостаточный для такой тяжелой работы. Привозил продовольствие на тракторе Клепиков, шофер из водолазов. Лихой парень! С ним всегда ездил Юша, наш, кладовщик. Бомбежка, а они тарахтят по лесной дороге, через пни и кочки переваливают. Клепиков кричит:
      - Юша, не развешивай уши, а развешивай пайки! Будешь потом копаться!
      А Юша отвечает:
      - Тебе хорошо драндулет гнать, а тут тарелки скачут, гири летят. Каждые десять граммов дороги. Попробуй растеряй!
      И всегда вовремя доставляли продукты. Юша как-то ухитрялся заранее приготовить пайки. Садился на корточки, как турок, и раздавал нам сразу, за душу не тянул. Очень экономный был, каждым граммом хлеба дорожил. Однажды я выпустил "Боевой листок" для водолазов, а Клепиков наклеил его мякишем хлеба на рубку бота. Юша как рассвирепеет! Отодрал мякиш и положил в карман. Пришлось Клепикову гвоздиком прибивать листок.
      Получаем мы с Курсом и Коркиным у Юши дополнительный паек. Его давали тем, кто работал под водой. Береговой был почти вдвое меньше. Один из водолазных старшин увидел и говорит: "Ишь ты, на суше сидят, а будто под воду спускаются".
      И верно, Ющенко назначил меня экспедитором: следить за отправкой ботов, а еще двоих ослабленных - стоять на сигналах у водолазов. "Подкормитесь, говорит, - а то под снаряжением упадете. Поправитесь, снова будете в воду ходить".
      И сейчас Ющенко набросился на старшину, который нам сделал замечание: "Неужели ты не видишь, что люди чуть живы? Стыдно!" - "Да я так, пошутил!" оправдывается тот.
      Но я уже не мог стерпеть этого и сразу заявил, что буду работать водолазом.
      - Ладно, - говорит Ющенко, - а сегодня с вечера пойдешь на водный пост дежурить с Виноградовым.
      Ночью у нас выставлялись плавучие посты посреди озера, чтобы следить за концами нитки, которые подвешивались на понтоны. Холодища, зуб на зуб не попадает. Виноградов из фанеры будочку сделал, хоть от ветра укрыться, и дал мне свою телогрейку. А вдалеке другой понтончик. Там боцман Ворошин и водолаз Буслаев.
      Погода испортилась. На Ладоге она меняется внезапно. Озеро рассвирепело. Бури тут дай боже! Кто испытал, тот может себе представить, что это такое. Вода хлещет, заливает нас. Площадка на понтоне всего два метра. Вцепились мы намертво в деревянный настил. Оглохли от воя ветра и от гула трубы, которая бьет о днище, как в барабан. Светопреставление! Волны такие, что немыслимо прийти и снять нас отсюда. А катер у нас единственный, что в аренду у рыбаков взяли, да и тот еле живой.
      Но на рассвете, видим, подходит катер. На нем самый молодой моторист отряда Вася. Весь в масле, с головы до ног. Рассказывает, что Буслаева и Ворошина успели забрать, а наш понтончик отнесло, не нашли в темноте. И больше никто не решился за нами выходить, расшибет. А Вася рискнул. "Дойду", - говорит. По дороге вражеские истребители его обстреляли. Множество дырок от пуль, и поручни у судна перебиты. Он мог бы вернуться, никто бы не осудил. Но говорит: "Знал, что ждете, замерзаете, и пошел". Шторм бушевал еще три дня и две ночи. Погибли бы мы. Вот он какой оказался, наш моторист Вася!
      Когда озеро утихло, глядим, а понтончики наши на грунте лежат разбитые и нитки под водой. Все расшвыряло. По многу часов не выходили водолазы с грунта, разыскивали трубы. Снова все концы сваривали и на стыки муфты накладывали. И вот уже кран держит готовую нитку в воздухе, приготовился спускать на дно. "Самолет!" - кричат. И сбросили трубу в воду, а то фашисты разглядят. Кран быстро прижался к берегу. А я на боту стою, в полном водолазном снаряжении, с разводным ключом, чтобы под водой затянуть болты на креплениях. Неприятельский бомбовоз от Осиновца летит, а два наших ястребка преследуют его. Фашист не успел там сбросить бомбы и разрядился, чуть не долетев до нас. Бот резко покачнуло, я растянулся на палубе, и не подняться.