План операции детально обсудили всей группой. До затопленного неприятельского транспорта от лодки неблизко, а кислородный баллон водолазного прибора рассчитан на два часа. Правда, иной пройдет за пятнадцать минут такое расстояние, которое другой одолеет только за час. Все зависит от того, как идти, как дышать и какая глубина.
      Выкрасть "языка" поручили мне, а Королев должен был встретить, чтобы помочь доставить пленного в лодку.
      Признаться, я волновался. Приходилось участвовать в десантах, обезвреживать на грунте магнитные мины, освобождать "Щуку" от стальной сети, в которую она однажды попалась. Из затонувшей лодки перетаскивал под водой, через торпедный аппарат, своих моряков. Но никогда еще не приводил пленного. Как схватить его, если начнет сопротивляться? Оглушить, конечно! Но как именно?
      Осенью вода холодная. Я натянул шерстяные чулки, рейтузы, свитер, подшлемник с круглым вырезом для лица, как у лыжников, сверху гидрокомбинезон и на него прибор ИСАМ-48, почти вышедший теперь из употребления.
      Когда все приготовления были закончены, я вошел в торпедный аппарат, словно в узкий, темный гроб. В стальной трубе, диаметром меньше метра, водолазу в полном снаряжении ни поднять головы, ни двинуть плечом. Лежишь, как перочинный ножик. Правая рука на кнопке байпаса, подающего из баллона кислород. В левой - зажато кольцо для подачи сигналов. На шее, подобно фотоаппарату, висит компас - стрелка и деления светятся. Ползу по жирному густому тавоту, которым смазана труба аппарата, чтобы торпеда могла легко вылетать. Длина трубы восемь метров. А впереди себя толкаю катушку с путеводной нитью. Тесно и жарко.
      Но вот дали воздух - давление в трубе станет равным наружному. Как шилом кольнуло в уши. С воем и свистом уходит воздух, будто мчится пожарная команда, и труба медленно наполняется забортной водой. Сразу впустить ее нельзя - оглушит сильный гидравлический удар. Она журчит, постепенно покрывает нос, глаза, голову...
      Долго тянутся эти несколько минут. Из отсека ударили два раза киянкой деревянным молоточком, и впереди открывается стальная крышка, отделяющая меня от моря. В трубе сереет. Это луч солнца пробился сверху сквозь толщу воды. Наконец, слышу, выстукивают мне морской сигнал "добро": "выход" в море. Распаренный, как после бани, весь измазанный тавотом, я на воле! Могу свободно двигаться в воде. Тихонько выстукал условный ответный сигнал: "вышел благополучно".
      Тотчас на звук подплыли прожорливые бычки, проворные барабульки и заглянули в мой иллюминатор, словно спрашивали: зачем вызывал? Мне было не до них. Нагнулся и укрепил за выступающий волнорез лодки конец путеводной нити; она приведет меня обратно к "дому". А катушку повесил за спину и, не теряя времени, отправился на поиск.
      Видимость - метров семь вокруг. Магнитная стрелка на компасе закрутилась, как черт, - "чувствовала" металлическую "Щуку". И только когда удалился от нее метров на пятьдесят, стрелка повернулась и указала север. Мне задан курс, рассчитанный еще в лодке. Если отклонился на несколько градусов, поворачивай, пока не встанешь на свой ориентир.
      По песчаному грунту идти нетрудно. А когда ноги увязали в иле, плыл брассом. По водорослям шел пешком, а через большие камни прыгал, чтобы не обходить их. Время дорого!
      Стрелка компаса опять забеспокоилась. Вот и потопленный вражеский транспорт! Словно огромные кузнечики, копошатся гитлеровцы в зеленых дрегеровских костюмах, с багрово-красными манжетами. Одни переползают через борт, другие подпрыгивают на палубе, третьи повисли на подкильном конце. Рядом с транспортом покоится затонувшая самоходная баржа. На ней тоже водолазы. Да, подойти незамеченным к фашистам не удастся! Как быть?
      Прошло, наверное, минут десять, прежде чем я различил среди "кузнечиков" двоих с сигналами и ножами, в костюмах ИСАМ-48. Как потом выяснилось, они взяли их из наших складов в захваченном порту. Появлюсь возле них, а вдруг спохватятся: откуда тут взялся третий водолаз в таком же костюме?
      Прошел к стенке порта, покрытой темно-зелеными водорослями, под цвет моего комбинезона. Только белесая маска выделяется немножко. Неожиданно споткнулся и заскользил. В иле лежало длинное бревно, облепленное черными мидиями и похожими на опенки гвоздями. Чуть не прикатил прямо под ноги врагам. Хорошо, успел рукой ухватиться за железную скобу, торчавшую из портовой стенки. Присел на мягкую воду, как на стул, уравновешивая себя движениями ладоней.
      Здесь было довольно темно. Всматриваюсь. Один немец в костюме ИСАМ, должно быть старший, руководит работой на транспорте. "Только приблизится ко мне, - подумал я, - тут и сцапаю!" Но как?
      Ножом пырнуть в дыхательный мешок - это смерть, а мне надо доставить живого. Сжать гофрированную трубку, чтобы прервать доступ воздуха? Станет задыхаться, в судороге сорвет с себя маску и захлебнется. По голове ударить - там голая резина - убьешь. Подкрасться сзади и отрезать поясной груз, чтобы он вылетел наверх, но успею ли догнать?
      А выжидать больше нельзя, запас кислорода на исходе. Предстоит еще обратный путь.
      Поманил к себе фрица. Он не медля подошел и что-то спросил. Я дернул его за ногу и толкнул изо всей силы. Но в воде не так-то просто упасть. Гитлеровец заорал и замахнулся ножом. Тут, уже не раздумывая, обеими руками схватил я его за маску и стукнул затылком о каменную стенку. Гитлеровец покачнулся, подогнул ноги и уронил нож. Дыхательный мешок его сразу же похудел, а из лепестковых клапанов вырвались бурные фонтаны воздушных пузырьков. Это водолаз выпустил изо рта загубник.
      Я торопливо перерезал его прижатый грузами сигнальный конец и дернул его один раз, что означало: "чувствую себя отлично!" Сверху ответили таким же рывком. Тогда я прочно закрепил отрезанный конец за железную скобу в стене - пусть спрашивают у скобы о самочувствии. Подхватил гитлеровца под мышку и понес, как перышко. Громадный детина весил сейчас не больше десяти килограммов. Под водой свои физические законы. Чтобы он не задохся, быстро вправил ему ладонью загубник и дал байпасом кислород из баллона. Оглянулся на оставленный транспорт - там уже стоял подводный туман.
      Гитлеровец очнулся и вырвался от меня. Выкинув вперед согнутую в локте левую руку для защиты, правой нанес мне косой удар - кроше. Я ответил ему апперкотом - в челюсть, возле гофрированной трубки. Такой удар на ринге окончился бы нокаутом, а здесь и мухи дохлой не убьешь. Вода смягчает, будто подушка. Но мы сейчас забыли об этом и лупили друг друга, как заправские борцы. Зрителями подводного бокса были одни молчаливые черноморские медузы. Они то ходили вокруг нас, размахивая пышной бахромой, то всплывали, чтобы посмотреть сверху. Соперник обозлился и схватил меня за клапан коробки, чтобы лишить воздуха.
      - Стой! - раздался чей-то голос. - Запрещенный прием! - И сильные руки оторвали от меня гитлеровца. Это Королев подошел, как заранее было условленно. Противник разъяренно бросился на Королева.
      - Энтшульдиген зи! - (извините) - крикнул Королев и огрел его по затылку.
      Гитлеровец поутих. Мы подвели его к лодке. Крышка торпедного аппарата была открыта. Фриц сразу понял, куда попал. Попытался сбросить грузы, чтобы выброситься наверх.
      - Шпацирэн? - (погулять) - крикнул Королев и прижал фрица к грунту.
      Он отчаянно сопротивлялся, орал: "Цум тойфель!" - (к черту) - и ни за что не хотел лезть в аппарат. Пришлось стукнуть его о волнорез лодки. "Щука" загудела. Там услышали нашу возню и приготовились встречать.
      Королев ногами вперед влез в трубу, втаскивая за шейные лямки оглушенного гитлеровца, а я подталкивал его сзади. Когда мы забрались, я выстукал условный сигнал, и крышка немедленно захлопнулась. Лодка снялась с грунта, чтобы скрыться от возможного преследования. А мы поползли к отсеку.
      Зацепившись носками за обтюратор - медный обруч трубы, Королев одной рукой держал загубник у пленного, другой за шкирку подтягивал его к себе. Тот выплевывает загубник изо рта, старается захлебнуться, лишь бы не сдаваться в плен. Стал биться, как рыба в тесном сачке. Царапает руки Королеву Локтями и ногами молотит. Такая драка завязалась, что даже сигналов не разобрать. У него свинцовые плитки в подошвах. Так стукнул, что чуть голову мне не проломил. Тут уж я ему скрутил ноги прочной путеводной нитью и затянул как следует.
      В лодку нас вытащили цепочкой. Первым Королева за ноги, а он вытянул в отсек гитлеровца, и последним я выполз.
      Не зря мы старались - подводный "язык" оказался важным офицером и дал ценнейшие сведения о численности войск и вооружении противника.
      Нашу группу представили к правительственной награде.
      А гитлеровец, увидев меня в лодке, толкнул себя в челюсть измазанной тавотом рукой и спросил, не боксер ли я? Ему ответили утвердительно. Когда он узнал, что вес у нас одинаковый, восемьдесят два килограмма, то изъявил желание встретиться когда-нибудь на ринге.
      - Меня никто не побеждал! - гордо сказал он.
      - Ну, это еще посмотрим, - ответил за меня Королев. - Судить буду я!
      И вот нежданно-негаданно мы встретились с этим "языком" на ринге нашего стадиона. После разгрома Германии пленных немцев возвратили на родину. И Курт - так звали пленного офицера - тоже уехал к себе домой в Западный Берлин.
      Курт действительно оказался сильным боксером. Уже на первой минуте он нанес мне молниеносный удар в голову. Искры брызнули из глаз, и я отлетел на канаты, ограждающие ринг.
      - Стоп! - крикнул Королев. И начал считать секунды:
      - Раз, два, три, четыре, пять, шесть...
      Усилием воли я оторвался от канатов, чтобы продолжать бой. Противник обрушил на меня всю тяжесть своих перчаток.
      На втором раунде после моего удара немец поскользнулся в натертых канифолью тапочках и упал на колено. Я отошел в другой конец площадки, пережидая. Через несколько секунд он поднялся и бросился на меня, чтобы ударить в затылок. Это был запрещенный прием. Я же дрался зло, но честно.
      На третьем раунде судья Королев под восторженный рев болельщиков поднял мою руку в боксерской перчатке.
      "Непобедимый" лежал в нокауте.
      ОБВАЛ
      В одной дальневосточной бухте, на глубине двадцати восьми метров, еще с времен Отечественной войны лежал огромный грузовой транспорт.
      Чтобы поднять его, надо было сперва обследовать помещения и разгрузить трюмы. Водолазы нашего отряда спустились на цветущую, как огород, палубу, в заросли актиний и морской капусты, среди которой ползали неуклюжие морские огурцы.
      Долговязый Чердаков прошел несколько шагов и рухнул куда-то вниз. Стою я на телефоне, а он как закричит:
      - Утопленник держит, не могу выйти!
      Не поверил Чердакову. Ну, какой утопленник может его там держать?
      Оказалось, что Чердаков упал в каюту и на него кто-то свалился. Водолаз шарахнулся в сторону, выронил фонарик и в темноте схватился за... чьи-то волосы.
      К нему на помощь пришел Никитушкин. Осветил каюту и видит, что шланг-сигнал у Чердакова обмотался вокруг пиллерса - железной стойки - и не пускает его. Рядом с ним разбухший матрац, а с густо заросшего иллюминатора свисают длинные зеленые водоросли.
      Сколько лет проработали вместе и не подозревали, что он боится утопленников. Вот и узнай человека! Но расспрашивать не стали, а освободили его от работы под водой. Пусть придет в себя. Теперь он стоял на телефоне. А мы начали доставать груз из трюма.
      В обширном двухпалубном трюме высились штабеля длинных тяжелых ящиков со снарядами. Ящики обросли водорослями, стали скользкими, приходилось затягивать их потуже тросом. Вода прозрачная, штабеля хорошо видно, и мы работали с азартом. Была норма тридцать штук. Но каждый старался поднять больше предыдущего.
      - Шестьдесят!
      - Восемьдесят!
      А Чердаков подбадривал нас музыкой. На боту имелись пластинки военных японских маршей, которые казались однообразными и уже осточертели. Других пластинок не было, и Чердаков заводил их каждому победителю в нашем соревновании: "туш" исполнял.
      Работа была как игра. Мы увлеклись и брали первые попавшие под руку ящики, все время углубляясь к килю корабля. Выбрали в середине, и получилось подобие пещеры. А со всех сторон штабеля стоят.
      Помню, в шесть вечера я спускался последним на дно трюма и решил поднять больше всех. Завел строп под нижний ящик, отошел в сторону и говорю по телефону:
      - Выбирай!
      Отвечают:
      - Не идет!
      - Поднажми!
      Сверху натянули лебедкой трос, и вдруг он вырвался из-под ящиков, изогнулся удавом да как бухнет меня по горбу!
      Я отлетел. Хотел посмотреть вверх, но тут что-то толкнуло в бок, ударило по шлему и швырнуло вниз. Раздался грохот. Я уже ничего не видел в иллюминатор. Гулко стукаясь друг о друга, падали на меня ящики со снарядами. Догадался, что рухнули штабеля. Попробовал подняться, но руки и ноги были прикованы к жесткому настилу трюма. Не смог даже пальцем пошевелить, только голова поворачивалась в шлеме. Под водой движение предметов замедлено, ящики наваливались углами, а в костюме был воздух, иначе я был бы раздавлен ими, как прессом.
      - Что случилось? Выбирай трос! - раздалось по телефону.
      - Попал в обвал, ребята!
      - Воздух идет?
      - Идет.
      - Держись, будем освобождать тебя!
      А сколько мне держаться? Этого не знали и сами спасатели.
      Обвал продолжался. Падал ящик, и я холодел при мысли, что он придавит шланг. А что может быть страшнее, чем остаться без воздуха? Пока он еще бесперебойно поступал, ударяясь о предохранительный щиток в шлеме, и тонкой струйкой шипел возле моего затылка. Но я не смел даже повернуть головы, боялся, как бы этот живой родничок не прервался. И тогда конец!
      Спасатели были где-то очень далеко от меня. Глухо стучали их свинцовые подметки. Ящики перестали падать, но любое неосторожное движение наверху могло вызвать новый обвал. И торопить водолазов - значило погубить себя. Я настороженно прислушивался к каждому толчку, к каждому шороху в трюме. Не знаю, долго ли я смог бы выдержать такое напряжение? Но что это? Я вдруг услышал с детства знакомую мне песню:
      Степь да степь кругом.
      Путь далек лежит
      Уж не показалось ли мне? А песня лилась и лилась из чуткой мембраны телефонного кружка, прикрепленного в стенке шлема. И скоро я забыл о том, где нахожусь. Слушал, как сильный голос выводил:
      Ты, товарищ мой, не попомни зла...
      Смолкла песня о ямщике. Зазвучал "Варяг":
      Наверх вы, товарищи, все по местам
      Последний парад наступает..
      Сколько огня, задора и широты в русских народных песнях! Они наполняли мое крошечное жизненное пространство в шлеме, сдавленное со всех сторон плотной толщей воды. И, когда грянула лихая "Камаринская", мне, честное слово, уже было наплевать на все обвалы! Недаром говорится: "С песней и умирать не страшно".
      Через семь часов водолазы добрались до меня. Слышу, снимают последний ящик. Чувствую, наконец, руки и ноги стали шевелиться. Хотел подняться, но тут же повалился. Отвык от вертикального положения, одеревенел, долго пролежав под грузом.
      Когда вышел на баркас, стояла глухая ночь. Вся команда тревожно смотрела на меня. А я улыбался и спрашивал: откуда на водолазном боту русские песни? Оказывается, ребята из-за меня ходили на "Морской охотник" за этими пластинками. Каждый из них знал, что такое быть прикованным под водой, в темноте, где теряется представление о времени и оно кажется бесконечным.
      Они осторожно, ящик за ящиком, разбирали надо мной завал. Работали сверх всяких сил на двадцативосьмиметровой глубине. А вместе с ними трудился и Чердаков. Желание спасти товарища пересилило в нем страх перед утопленниками.
      Кто-то из ребят, убирая с палубы патефон, поинтересовался: понравились ли пластинки?
      Еще бы! Никогда в жизни не слушал я так жадно песни о Родине, о море, о любви и счастье, как в то время, когда лежал неподвижный в глубоком трюме затонувшего океанского корабля.
      "ИВАН МАКАРЫЧ"
      Мы шли по дну океанской бухты в легководолазном снаряжении, вдоль протянутого троса, вслед за нашим старшиной. Крупные камбалы с золотисто-оранжевыми каемками при нашем приближении, как хамелеоны, меняли окраску. Подводные хризантемы - белые актинии на толстых ножках - мгновенно закрывали свои пышные головки.
      Вдруг мы услышали сигнал: "Стоп!" Это старшина ударил ключом по баллону с кислородом у себя на груди. Звук в воде разносится далеко. Мы остановились.
      И тут нас покачнуло так, что еле-еле удержались на грунте. "Что такое? - думаем. - На дне ведь всегда спокойно". Удивленные, посмотрели вперед сквозь стекла масок. Что-то шло прямо на нас, темное и большое. Оно все время увеличивалось, как в кинофильме, когда на зрителей с нарастающим гулом летит-бежит паровоз; кажется, вот-вот раздавит! Двигалась не то туча, не то огромная гора, не то днище старого, обросшего зеленью корабля. И эта туча, гора или днище то опускалось, то поднималось и кидало нас, так и валило с ног!
      Старшина дал новый сигнал по баллону. Мы выпустили из рук трос и повернули к берегу. Вышли на сушу, откинули маски, смотрим, а из бухты выставилась темно-коричневая гора и запускает высокие фонтаны, похожие на белую кудрявую березку, листья которой под ветром шелестят и рассыпаются. Торопливые струйки, падая, отсвечивают многоцветной радугой на солнце.
      Вот эта-то гора и был кит "Иван Макарыч", с которым у нас завязалась потом самая трогательная дружба.
      Мы первый раз в жизни увидели живого кита. Водолаз Никитушкин даже продекламировал стихи:
      "Поперек него лежит
      Чудо-юдо рыба кит..."
      Зато бывший китобоец, механик нашего отряда Иван Макарович Онуфриев, сразу определил породу путешественника:
      - Кит-горбач!
      И, любуясь громадиной, добавил:
      - Великолепный экземпляр!
      Кит был метров шестнадцать в длину и почти столько же в поперечнике. Он тяжело дышал, будто лошадь после бега, забирая в легкие по нескольку тысяч литров воздуха. Его дыхало блестело, как черное кожаное пальто под дождем. И при каждом вздохе слышался мелодичный свист разных тембров. Это большая, с тарелку, раковина, приросшая под его дыхалом, рассекала воздух.
      - Пришел наш поющий кит! - раздавалось на берегу. Все население рыбачьего поселка, видно, давно знало кита.
      Местные рыбаки рассказали нам, что этот кит здесь родился. Бухта просторная, на несколько километров. Китиха кормила его молоком. Летом жарко. Еды целые поля на воде, пасись себе сколько хочешь. Пока не начали строить порт, тихо было. Только волны зашумят да медведь из лесу рявкнет. Когда детеныш нагулял жирок, мать увела его в океан. И в бухту он вернулся уже взрослым. А узнали его по раковине. Она еще с детства приросла к дыхалу. Теперь кит приходит с приятелем.
      Наш вахтенный с "Медузы" первый заметил на горизонте два разной высоты фонтана. Минутами они исчезали в волнах, затем появлялись вновь. Когда большой фонтан входил в нашу бухту, маленький повернул в соседнюю.
      - Аккуратные киты! - сказал пожилой рыбак. - Навещают бухту каждый год в тот же месяц, в тот же день, в тот же час, ту же минуту и ту же секунду. А через две недели ровно день в день, час в час, минута в минуту, секунда в секунду уходят в океан. Будто у них под плавниками часы имеются.
      Великан пробежал вдоль бухты, туда и обратно, как раз над тем местом, где мы только что проходили. Водолазы смеялись:
      - Проверяет, правильно ли у нас протянут трос под водой!
      Веселый, круглый, как бомба, кит стал играть. Плюхнулся на воду, словно огромный дом рухнул. Сразу волны заходили и брызги полетели к солнцу.
      Онуфриев сказал:
      - Так вот киты-горбачи нарочно падают, чтобы оглушить косяк селедки себе на обед! Веселый зверь!
      Кит опрокинулся вниз головой и помахал хвостом, похожим на крылья невиданных размеров бабочки. Плавник хвоста был надкусан.
      - Гляди, как хвост-то отхватили, злодеи! - сказала старуха из толпы. Ох, и много же у него врагов кровожадных. Всякий норовит обидеть!
      Кит проделал новый трюк. Почти весь выпрыгнул из воды. Поднялся столбиком над бухтой и захлопал нарядными грудными плавниками, будто зааплодировал нам. Брюхо и бока его усеяли причудливые раковины самых разнообразных размеров и расцветок, каких и на океанском дне не отыщешь.
      - Красотища! - ахнули мальчишки. - Оторвать бы хоть одну!
      - Не красота, а мученье, - сказал старый рыбак. - Этого груза на нем килограммов четыреста будет, даже ход тормозит. Сейчас он чесаться пойдет!
      Кит и в самом деле помчался к недавно построенной деревянной пристани, чтобы ободрать об нее раковины. Часовой берегового склада вскинул винтовку: "Стой!"
      Пристань жалобно затрещала. Часовой выстрелил, но пуля для кита - что укус мухи: двухметровый слой жира надежно его защищает.
      Хрупкая пристань не понравилась великану. Недовольный, он подплыл к нашей "Медузе". Когда один борт судна уходил от его бока, он нырял под киль и терся о другой. "Медуза" качалась, как в двенадцатибалльный шторм. По палубе с грохотом, туда и сюда, носилась большая железная бочка с тавотом, угрожая смести все на своем пути. В камбузе полетели тарелки, ложки, зазвенели разбитые стаканы. Кок подхватывал посуду, набивая себе синяки. Чертыхаясь, он вылетел на полубак{24} и стал яростно швырять в кита кастрюли.
      - Ты что, с ума сошел? - закричал завхоз с берега. - Посуды тебе не жалко?
      - Не жалко! - орал кок. - Суп выплеснулся из котла. Чем кормить буду?
      - Убы-ы-ыток! - тонким пронзительным голосом вопил завхоз. - Сейчас я его утихомирю! - И побежал к пограничникам.
      - Застрелите кита!
      - За что? - спросили пограничники.
      - Судно утопит!
      - Убивать горбачей запрещено законом.
      - Ну хоть попугайте его, выгоните из бухты.
      Но пограничники наотрез отказались выполнить просьбу завхоза.
      А кит уже покинул "Медузу". Очень подвижная щетка! Стал искать что-нибудь покрепче и остановился у цементных массивов, приготовленных для стенок порта. Этот скребок в несколько тонн весом не шелохнулся. Он с удовольствием чесался о него и ободрал, наконец, налипшие за время долгих путешествий водоросли, ракушки, коронулы, морские желуди и "уточки", напоминающие цветы "львиный зев".
      "Чесальщик" успокоился, и водолазы приступили к прерванной работе. Мы приваривали стальные конструкции к причалам бетонного пирса. Но кит оказался очень любознательным. Когда на дне бухты вспыхнули голубые огоньки электросварки, он нырнул посмотреть, что это такое. Мы сразу присели на грунт и выключили горелки - ведь раздавит нас с размаху такая махина! В воде мгновенно стало темно. Ныряльщик остановился на полпути и, перепуганный, выскочил на поверхность. "Ну, - думаем, - ослеп!" Водолазы во время сварки закрывают иллюминаторы цветным фильтром, а у кита даже простых очков нет. Мало ли что может наделать слепое животное! Кто знает, какое у китов зрение.
      - Как он там? - продолжая сварку, спрашиваем по телефону.
      - Бегает!
      - Ни обо что не ушибся?
      - Не волнуйтесь, - успокоил нас Онуфриев, - видит!
      Мы облегченно вздохнули.
      Народ на берегу не расходился до самого вечера. Уж очень забавные акробатические номера показывал гость. Говорили, что в этот приход он особенно играет.
      А рядом с рыбаками стоял наш механик Иван Макарович Онуфриев и выспрашивал у них все новые и новые подробности о ките. Весь день он внимательно следил за ним и бормотал странную фразу: "Неужели Иван Макарыч?"
      - Поющий, говоришь? - произнес он. Еще раз пристально оглядел кита и наконец радостно воскликнул:
      - Да, это он! Батюшки! Ну, детина вымахал!
      И развел руками.
      Мальчишки тесным кольцом окружили Онуфриева и жадно впились в него глазами. А тот никак не мог успокоиться:
      - Вот не думал, не гадал, где встретимся!
      - Дядя Ваня, а вы этого кита знали?
      - Мой тезка!
      Бородатый, могучий Иван Макарович Онуфриев прежде плавал на китобойных судах и ушел с промысла потому, что не выносил вида крови убитых гигантов. Его китель, порыжевший от океанской соли и ветров, походил на китовую кожу. Только не росли на нем водоросли и не было раковин. Даже пуговицы на бушлате Онуфриева выточены из китового уса, а из зуба кашалота - рукоятка такелажного ножа. Волнуясь, он поведал нам удивительную историю.
      - Наше судно, - сказал он, - возвращалось в порт. Вдруг вахтенный увидел на волнах китиху. Тело ее колыхалось с гарпуном в спине. Какой-то браконьер убил. Акулы еще не учуяли запаха крови, но могли вот-вот примчаться. Возле китихи бегал среди пустынного океана одинокий детеныш. Он все терся о бока матери, беспомощный, как маленький теленок, и жалобно плакал. Хотел молока. Умрет с голоду малыш или станет жертвой хищников.
      Я и предложил его взять на судно, чтобы доставить в какую-нибудь бухту. Там безопасней, и "кашка" из планктона{25} будет. Эта мысль понравилась всем, даже суровому капитану. Тут же спустили шлюпки, поймали китенка, застропили под брюшко. Раздалась команда: "вира!" Мощная лебедка подняла его над палубой и бережно опустила в трюм, который заполнили морской водой.
      Приемыш сразу забегал в бассейне. Ударялся мордочкой о железные стенки и бил хвостом.
      Надо кормить. Но чем? Зубов у него не было. И не потому, что маленький. У всех китов-горбачей вместо зубов роговые усы, которыми ни кусать, ни жевать нельзя. Моряки быстро изобрели способ накормить детеныша. Вскрыли двадцатикилограммовую банку со сгущенным молоком, ввинтили туда шланг, другой конец дали в пасть малышу, и накачивают сгущенку. Малютке она понравилась, он так и замер на месте. Судовой врач говорит: "Достаточно! Вредно сразу много давать после голода". Стали вытаскивать шланг - китенок не отпускает: подавай еще молока.
      За три дня весь наш запас молока, двести пятьдесят килограммов, он съел. А до ближайшей бухты еще далеко. Погибнет дитя без еды. Попросили механика увеличить число оборотов машины. "Могу прибавить, - отвечает он, не больше, чем на полсуток ходу". Выдержит ли китенок? Обвиняли тех, кто взял его. Спор был ужасный. А сосунок требовал пищи. Моряки не отходили от трюма, утешали его, кто как мог. Бросали конфеты, морковку, булку. Но он ничего этого есть не умел.
      Устроили совещание. Половина команды за то, чтобы отпустить в море, другая - оставить на судне. Капитан сказал решающее слово: отпустить! Сжалось у меня сердце. Привязался я к сиротке, следил, чтобы он был сыт, мыл его в трюме, туалет наводил. Китенок послушно подставлял бока, когда скоблил багром ракушки и водоросли. Только на дыхале никак не мог отодрать. Китенок сердился, ему было больно. И осталась с ним эта раковина-паразит - причина его "песен".
      По приказу капитана судно остановилось среди безбрежного океана. Китенка вынули стрелой из трюма, чтобы спустить за борт. И тут сигнальщик с мостика сообщает: "Вижу белые дымки!" Дальномерщик припал к трубе окуляра: "Киты!" Все обрадовались. Судно приблизилось к стаду. Опустили в воду нашего воспитанника и кричим, подсказываем, куда ему плыть. Он исчез в изумрудной глубине, и вот уже его спинной плавник в пене пузырьков -возле китихи, вокруг которой резвились детеныши. Хотел приткнуться к ней, но китята оттолкнули его от матери. Повернул к другой. Смотрим, та стала его кормить. Ну, спасен! Молоко китихи на шестьдесят процентов калорийнее коровьего. Недаром синие китеныши-блювалы нагуливают по сто килограммов в день. Съедают они триста литров молока за сутки.
      И мы ушли, уже не тревожась за его судьбу. Коль нашел мать, теперь не пропадет. А за то, что я первый предложил взять его на судно и больше всех возился с ним, моряки назвали малыша в честь меня "Иван Макарыч". Капитан говорил, что неудобно давать млекопитающему имя уважаемого моряка. А мне было приятно.
      - Что ж, теперь так и будем его величать, - сказал пожилой рыбак.
      А мальчишки сразу закричали киту:
      - Иван Макарыч!
      Но тот не обратил на их зов никакого внимания. Ребята засыпали Онуфриева вопросами, но было уже поздно, и их разогнали по домам.
      К ночи "Иван Макарыч" застыл на поверхности бухты. "Уж не умер ли?" подумали мы. Подплыли с Никитушкиным на шлюпке и потрогали его багром. Он даже не пошевелился. Луна серебрила его широкую спину. Из воды торчала только голова. Легкие пузырьки воздуха изредка вылетали наверх. Кит крепко спал после долгих походов.
      Утром он поднялся раньше всех. Раза два перевернулся, выпустил фонтан почистил "зубы" - и приступил к завтраку. В бухте плавали зеленые плантации похожих на тину мелких водорослей, в которых кишели крошечные рачки-черноглазки. Кит делал сперва большие круги по воде, потом меньше и меньше, фукал, загонял рачков в кучу. Поднырнет под них, откроет пасть и захватывает их вместе с тоннами воды. Затем цедит воду через пластины усов, как сквозь сито, а рачков глотает. Снова забегает, сгоняет рачков в кучу.
      - Желудок у него двухметровый, - сказал нам Онуфриев. - Тонны полторы съедает планктона.
      - А хватит ли ему еды в бухте? - спросили мы.
      Онуфриев пожал плечами.
      Весь день мальчишки кувыркались рядом с китом, пытались забраться на него. Очень хотелось им покататься на "Иване Макарыче". Тот будто все понимал, забавлялся с ребятами. Но когда они пришли с молотками и попытались отбить оставшиеся в складках кожи раковины, он, круто выгнув спину горбом, нырнул. Не желал, чтобы производили операцию. Сколько они ни кричали, кит не появлялся. Скрылся от них в бухте. Ребята огорчились.
      - Дядя Онуфриев, почему он не откликается на зов? Может, плохо слышит? - спрашивали ребята.
      - Отлично слышит. На шесть километров под водой различает самый слабый звук. Некоторые из них даже музыкальны. Я сам видел, как клюворыл (есть такая порода китов) не раз догонял наш пароход, чтобы послушать шум винтов и стук машин.
      - А можно ли приучить, чтобы кит приплывал, когда мы зовем? - спросил Женька Андрианов, сын бригадира артели рыбаков. Он выделялся из ребячьей ватаги двухцветной головой: на затылке темные волосы, а спереди белые.
      - Не пробовал.
      - В Древнем Риме дельфины откликались на зов, - сказал Женька. - И обедать приходили на колокольчик - они ведь маленькие киты.