Что-то последнее время мне очень часто приходится быть в таком виде — я мысленно усмехнулся. Может быть, мне уже и вовсе не одеваться, а так и ходить голым — я смотрю, это уже становится для меня естественным состоянием!
Доктор приблизился, внимательно разглядывая мое тело, все мои органы — от этого я действительно жутко возбудился — еще бы! — и у меня была сильная эрекция, настолько напряженная, что я боялся, не произойдет ли со мной чего-нибудь, если он станет дотрагиваться до меня руками… но он не дотрагивался — наверное, хорошо понимал мое состояние. Все равно, мне было неловко — почему-то казалось, будто я изменяю Леньке. Доктор будто угадал мои мысли, потому что сказал шутливо, слегка шлепнув меня пониже спины:
— Не беспокойся, мальчик! Ты, конечно, очень симпатичный — это даже мягко сказано, но я не претендую на то, что принадлежит твоему ненаглядному Леньке по праву первой ночи! Ах, дети, дети… — он рассмеялся. Я стоял, смущенно улыбаясь и краснея: мне было очень не ловко, но, вместе с тем и приятно, а он продолжал «медосмотр»: — Да, несомненно, как таковых никаких телесных отклонений нет. Все абсолютно нормально. Прекрасно развитый, отлично сложенный юноша. Ярко пораженная, вполне нормальная реакция — да — да, нормальная — в свете наших последних разговоров. Это с точки зрения физиологии. А с точки зрения… оценки твоего внутреннего состояния напрашивается странное ощущение, что ты… ну, как бы тебе сказать? — очень похож на… девушку, — он улыбнулся, — та даже внешне себя так ведешь, хотя пока еще и сам этого не замечаешь, но в этом-то и есть особая прелесть!
Продолжая говорить, доктор обошел меня кругом, разглядывая теперь выше пояса — грудь, плечи, спину, шею и лицо — и я заметил, каким восторженно — ошеломленным стало выражение его лица, по мере того, как он увидел на моем теле все «украшения Ленькиной любви», а также «награды, полученные за отвагу».
— Вот это да, — восклицал он, — ну и ну, однако, однако… Надо же, насколько я могу судить, я Вас и потом в кафе — тоже недооценил! Послушай, а при таком высоком градусе взаимной страсти Вы не могли себе ничего навредить? Я имею ввиду, у тебя там ничего не болит — внутри, Женя, я имею ввиду?
— Доктор, — я уже смутился, — а мы ведь еще ничего как следует, по-настоящему друг с другом не делали… так только — играли… баловались.
Он выкатил на меня глаза и расхохотался, но причем очень дружелюбно и не унизительно.
— Ну, мальчик мой, если ЭТО у вас называется «так только — баловались», то когда вы, наконец, решитесь сделать что-то по настоящему, не забудь попросить твоего доброго отца вызвать на всякий случай бригаду специалистов реанимации. — Мы оба долго смеялись. Затем доктор вернулся в свое кресло.
— Одевайся, Женя, — сказал он. — Я увидел, все, что хотел. Теперь, — сказал он, когда я оделся и занял свое прежнее место на кушетку, расскажи мне все про вашу дружбу с Леонидом, не скрывая ничего, искренне, с начала и до конца.
Не знаю, почему он на меня так действовал, этот доктор, но я действительно чувствовал, что теперь ему доверяю, и испытывал потребность быть искренним — я так устал притворяться! Вытянувшись поудобней на кушетке, закинув руки за голову, я честно рассказал ему все, как было. Как мы познакомились с Ленькой, как вместе учились, вместе ходили на живопись и в бассейн. Как я понял, что влюбился в него, смертельно и немыслимо (доктор кивнул, слушая). Как я тосковал по нему все лето, как мы потом встретились, как гуляли вместе. Как ночью открылись друг другу в яблоневом саду, как выяснилось, что наша любовь взаимна, о том, что было дальше… и так все — все наши приключения по порядку, вплоть до событий сегодняшнего дня — в спальне и в ванной, и как отец кормил нас обедом и затем привез меня сюда…
— И вот я лежу здесь, перед Вами, и все это Вам рассказываю, — закончил я со смущенной улыбкой. — И что же мне теперь делать дальше?
Доктор помолчал, закурил еще сигарету.
— Что же я могу сказать по этому поводу? Если я стану говорить тебе, что это плохо, то тебе будет за меня стыдно, не так ли?.. — Он опять помолчал. — Чувства ость чувства. Нельзя, например, сказать ветру: не дуй, или сказать солнцу: не свети! Ты думаешь, что с тобой происходит что-то противоестественное, постыдное? Наоборот, все понятно. В человеческой природе изначально заложено стремление к красоте, к доброте, к взаимопониманию… — Он говорил, как бы думая вслух. — Если бы вы тянулись к чему-нибудь уродливому, грубому, извращенному. А вы оба — нежные, прелестные существа… мягкие щечки, нежные стройные тела. Леньке ты нравишься, это вполне понятно: твоя мягкость, твоя доброта, отзывчивость; в тебе есть все, что юноше должно нравиться в девушке — для него и не важно: кто ты — мальчик или девочка — просто для него ты лучше всех — так ведь он тебе говорил? А тебе нравится его сила, его преданность, его надежность — он истинный, настоящий рыцарь, ведь так? — Я кивнул. — Так что пока я не вижу у вас ничего постыдного, пока все нормально, даже можно сказать, прекрасно…
Я перебил его:
— Но мне почему-то очень стыдно перед моим отцом, и, хотя пока он ничего не знает о нас, но я чувствую, что виноват перед ним, втайне… Он меня так любит, а я, наверное, не оправдал его надежды, — вон я какой получился, неправильный… Но я люблю Леньку — и ничего, ничего не могу поделать с собой, даже если бы и пытался! Не могу!!!
Доктор возразил решительно:
— И не должен. А что в тебе, Женя, такого ужасного?
В чем ты разочаровываешь, позоришь отца? Ты же нормальный парень — и в жизни, и в поведении, и даже очень красивый. А об остальном кому какое дело?! Мы немного помолчали. Он смотрел на меня.
— Как Вы думаете, — спросили, — а он о чем-нибудь таком догадывается?
— Ха! — усмехнулся доктор. — Ты думаешь, он дурак? Он прошел огни и воды, построил свою огромную «империю», он знает почти все, что происходит вокруг, в стране, а уж в его-то семье — тем более. Он присутствовал при твоем рождении, и знает тебя лучше, чем ты себя знаешь сам. Возможно, что он о чем-то таком догадывается, хотя и не уверен точно насчет подробностей. Но у него есть другие мысли на этот счет, в этом я уверен. Ты — замечательный мальчишка, добрый, искренний; ты нежно его любишь, ты ему настоящий друг, прекрасный сын — и достойный наследник. Ему, несомненно, нравится, что у тебя есть надежный, хороший, преданный товарищ, а то знаешь, сейчас какие попадаются ребята! Так что отцу есть, за что любить тебя. И, — доктор понизил голос, — вполне возможно, хотя я и не уверен, что горячо любя тебя и уважая как личность, он не считает себя вправе вмешиваться и осуждать твою личную, твою интимную жизнь, тем более, что ничего не знает наверняка. И вообще, то, чем вы занимаетесь, очень часто встречается среди мальчишек такого нежного и тонкого склада, как вы. Это и есть проявления настоящей дружбы — кто-то вместе идет на футбол, кто-то идет пить пиво, а кому-то хорошо вдвоем в постели. А что ты делаешь в постели — кому какое дело? Ты же мальчик, ты не принесешь ребенка! Сколько людей, я считаю, столько вкусов, и столько постелей…
Ну вот. Я как мог, помог тебе разобраться в себе.
Теперь мы имеем полную картину происходящего, и то, что сейчас с тобой происходит — полностью гармонично соответствует твоему внутреннему миру — миру твоих чувств и твоих эротических вкусов, и значит — это именно то, что тебе нужно — что и требовалось доказать. Пусть все течет, как течет — так ты, кажется, любишь говорить? И, если ты, Женя, будешь стараться что-то изменить, сломать себя, совершить над собой насилие, возможно, ты только навредишь себе. Итак, надеюсь, ты все понял, что я сказал?
Я помолчал, подумал… и кивнул.
Доктор не стал приглашать моего отца в кабинет, как собирался сделать вначале, для отдельного разговора. Вместо этого вышел со мной в гостиную, и мы присоединились к отцу за кофе, который он очень мило попивал, с коньяком и сигарами доктора, увлеченно листая редкие, красочно оформленные книги и журналы, посвященные тема психологии и сексопатологии мальчиков и юношей моего возраста.
Вечер прошел в непринужденной беседе взрослых при моем скромном участии — я задал несколько невинных вопросов, а затем даже по общей просьбе спел, аккомпанируя себе на рояле, мое любимое «О, солее миа…». Доктор был в неописуемом восторге и с разрешения отца угостил меня бокалом какого-то фантастического лилово — фиолетового ликера, от которого я не опьянел, но у меня внутри все нежно растаяло и поплыло, и я вдруг очень живо представил, что сейчас рядом со мной сидит Ленька…
Разговор за столом вел в основном доктор; он рассказал очень много интересного. Речь шла, конечно, обо мне, причем не было произнесено ничего двусмысленного, ничего такого, от чего бы мне пришлось краснеть, а отцу — встревожиться. Все было очень по-английски корректно. Звучала негромко пятая симфония Густава Малера. Отец внимательно слушал доктора, кивая головой, подливая еще коньяку в кофе, а я ничего не понимал, только нежно блестел глазами и таял в своей персональной лиловой реальности вместе с воображаемым Ленькой. Беседа затянулась почти за полночь. Отец и доктор уже чувствовали себя настоящими друзьями, как бывает у двух мужчин равноценного интеллекта и схожих эстетических вкусов, одного социального круга и материального положения, объединенных, к тому же общей волнующей темой. Которая уже к этому времени сладко дремала, уютно устроившись в огромном мягком кресле, издающем, почему-то, как мне казалось, попеременно запахи летнего солнечного ветра, зеленых яблок, ночной травы, пены из розовых лепестков и еще чего — то, что вызывало сладкое томление под диафрагмой. Впрочем, краем уха я ловил их разговор. Он весь сводился к тому, что «мальчик уже вырос». Разумеется, у него образовался новый круг общения. Нельзя исключать возможности стрессового влияния не неокрепшую психику юноши новых ощущений, к которым он недостаточно подготовлен, и, возможно, чтобы как-то сгладить, разбавить, что ли избыток новых впечатлений, ему следует дать небольшой тайм-аут, поместить на время в другую среду — тихую, нежную, располагающую к покою и раздумьям. Возможно, уехать куда-нибудь.
— Для Вас ведь не составит проблемы договориться со школьным руководством? — насмешливо прищурился доктор. — Согласитесь, ведь здоровье Жени дороже, не так ли?
— Ну, о чем вы говорите, — усмехнулся отец, — какая ерунда. Он может проходить предметы по программе где угодно, у него же моя наследственность к наукам… Мы решим этот вопрос.
— Ну, разумеется! — ослепительно улыбнулся доктор. — Таким образом, Вы меня поняли, мальчику необходимо на время сменить обстановку…
…Я очень смутно помню, как мы с отцом возвращались домой на машине по улицам ночной Москвы. В темноте проносились разноцветные огни. Отец за рулем говорил что-то о тихой, спокойной жизни в уединенном доме на морском берегу, под шум прибоя, но смысл его слов совершенно не укладывался в моем сознании, я всецело находился под действием странного волшебного ликера, и сладко дремал, откинувшись на заднем сидении «Мерседеса», погруженный в свои лилово — золотые грезы.
Часть 9
Утром я долго спал, проснулся уже за полдень, совершенно здоровый и бодрый, с ясной головой. От простуды не осталось и следа. Погода стояла чудесная, летняя, отца дома не было. Я распахнул все окна и включил громкую музыку, очень хорошо позанимался на тренажерах, и даже принял холодную ванну. Вернулся отец — все утро он вел в институте какие-то переговоры. Я причесался, надел джинсы и обычную желтую майку, и мы завтракали на балконе, залитом ярким солнцем. За чаем отец спросил:
— Ну, так как, Женька, насчет смены обстановки?
— В каком смысле? — не понял я.
— Видишь ли, — он почесал подбородок, — я купил дом на берегу Черного моря… думаю, тебе это вполне подойдет.
— Дом? — не понял я. — Мне подойдет дом? На Черном море?
— Ну да. Недалеко от Сочи. Я как раз утром этим занимался. И думаю туда тебя отправить. Скажем, на меся-цок, а? Сейчас как раз там отличная погода: солнце, рыбалка, шашлыки, пиво… — он осекся и закашлялся, чувствуя, что сморозил что-то не то.
— Подожди, отец, — тихо сказал я. — Какой дом, какая рыбалка, какое пиво? О чем ты? — Я смотрел на него, широко раскрыв глаза.
— Ты что, ничего не помнишь, о чем вчера говорил врач? Психолог сказал, тебе необходимо сменить обстановку. Пожить одному в тихом, незнакомом, уединенном месте, все переосмыслить. Покой, солнце, море, пальмы, морские ракушки — все это повлияет на тебя благотворно! Так сказал доктор…
И тут я моментально все вспомнил — долгую, задушевную беседу с таинственным врачом в темном кабинете, мое раздевание перед ним, игру на рояле, волшебный напиток — и разговор о смене обстановки.
… — и вот я, твой отец, горячо тебя любящий, хотя, конечно, уже порядком надоевший и совершенно тебе не нужный, все утро потратил на то, чтобы через свои особые связи купить этот замечательный, уютный двухэтажный дом. Он из белого камня, и окружен зелеными фруктовыми деревьями. Он находится как раз над берегом моря, у чудесного пляжа с чистым белым песком, где будет загорать мой единственный, нежно любимый мальчишка, — отец с сожалением посмотрел на меня, — а ты и не ценишь…
Все вихрем неслось у меня в голове. Море, солнце, фрукты, закаты, купание ночью при луне… «Спустился вечер, и Барселона гитары звоном волнует кровь…».
— Отец, ты гений! — я вскочил и порывисто обнял его.
— На что-то еще гожусь, — он потрепал меня по затылку и засмеялся.
— И что, один? — не мог поверить я. — На целый месяц?
— Ну, не совсем один, — уточнил он. — С сопровождением. С тобой поедет наша буфетчица из института, тетя Эмма, в качестве повара; затем — наша замечательная медсестра — смотри, она женщина серьезная! — он хохотнул, — ну, и четыре лучших сотрудника из моей личной охраны. Так что будешь в полном порядке… — Он помедлил, заметив, как вытягивается мое лицо, принимая кислое выражение, и расхохотался, хлопнув меня по плечу: — Не беспокойся! Они все будут жить на первом этаже, в специальном помещении для обслуги, а весь второй этаж — тебе! — Отец отодвинул остывший чай, открыл бутылку пива и продолжал: — Я им объяснил, что господин ЗОЛОТОВ — младший очень независимый и не любит, когда ему навязываются, к тому же для прохождения медицинского курса психологического восстановления нуждается в том, чтобы его не беспокоили. Распорядок дня уже установлен. Меню разрабатывается. Утром тебя будет ждать твой любимый апельсиновый сок или любой другой, по желанию. В определенное время стол будет накрыт к завтраку, обеду и ужину — на одну твою персону. Круглые сутки сад будет охраняться по периметру, — он подчеркнул, — не причиняя беспокойства его драгоценному обитателю! Твои прогулки к морю и купание в любое время суток, разумеется, никем не будут ограничены, кроме твоего здравого смысла, на который я надеюсь. При этом тоже всегда будет осуществляться постоянная охрана, но издали и незаметно. Так что, ощущая полную свободу, ты в то же время будешь находиться в полной безопасности. Ну, и конечно, даю тебе слово благородного человека, я не оскорблю комнаты моего сына всякими дурацкими камерами внутреннего слежения. — Мы оба расхохотались. — Что еще остается добавить? Дом отлично обставлен, и сейчас там уже все готовится к твоему приезду. Там имеется тренажерный зал и очень приличная библиотека. Советую тебе захватить все, что нужно для живописи — вот где писать-то — природа, море!.. — Он допил пиво и открыл другую бутылку. — Ну как, твой папка на что-то еще годится?
У меня даже навернулись слезы. Я обнял его.
— Отец, — осторожно спросил я, — а… школа? Как они?..
— Ты меня недооцениваешь, Женька, — он отпил большой глоток и достал сигарету. — Я уже и там побывал. Тебя, разумеется, отпускают, но, учти, что ты должен взять у них программы и контрольные работы на этот месяц и по приезде получить зачет по каждому предмету. Я думаю, у тебя будет время подготовиться. Официально ты числишься на больничном листе, мы ведь, собственно, и отправляем тебя на лечение — не так ли? — он улыбнулся. — Так что завтра в школе тебя ждут. А билеты, я думаю, закажем вечером, мы еще подумаем, каким транспортом. — Он взглянул на часы: — Так, ладно, засиделся я с тобой, пора бежать. — Он поднял трубку телефона, набрал номер, сказал сухо: — Это ЗОЛОТОВ. Машину к подъезду. — Залпом допил пиво, повернулся ко мне: — Ну, давай, Женька, думай, что возьмешь, я полетел. Эх, все на бегу, все на бегу, все мне некогда… Привет!
Я еще раз крепко обнял его, тоже сказал: «Привет!» — и он убежал, а я остался один в напряженном раздумье, отцовским движением теребя свой еще неопушившийся, нежный подбородок: М-да…
… Спустился вечер, и Барселона
Гитары звоном волнует кровь.
Давай, скорее, сойди с балкона,
Я ждать не в силах, моя любовь!
Звук серенады тебя разбудит.
Набрось свой плащ и забудь про сон!
С тобою вместе нам так сладко будет,
Приди скорее, я так влюблен!..
Вы, конечно, догадываетесь, о чем я думал: как мне ухитриться взять с собой Леньку. Как мне заполучить своего единственного, ненаглядного друга, потому что одного себя в этом, неожиданно падающим мне в руки сказочном раю, на этом Зачарованном острове моей мечты, одного, без Леньки, я себя представить, конечно, не мог. И я начал действовать.
Я отправился к его дому. Уроки уже заканчивались, и вскоре мы встретились — я ждал Леньку, качаясь на качелях во дворе, возле его подъезда. Мы быстро поднялись к нему, и по дороге я успел ему все рассказать. Чем дольше я говорил, тем шире раскрывались его глаза — и окончательно он был поражен, когда узнал, что я собираюсь и его увезти с собой, украсть, похитить, вырвать из этой жизни на необитаемый Зачарованный остров — и, главное, что непременно это сделаю!
— Ты хоть представляешь, как отреагирует мой отец, если только услышит — это сейчас — то, в учебный год? — тоскливо спросил честный, бесхитростный Ленька.
— Представляю, — кивнул я. Вряд ли это доставит ему удовольствие. Зато ты совершенно не представляешь, что скажу ему на это я. И вот это его, вполне возможно, заинтересует. Доверься мне.
Мы дождались Павла Ивановича на кухне. Сегодня он должен был вернуться рано. Ленька стоял у окна, спиной ко мне, опустив голову. Он молчал, потом сказал тихо:
— Женька, если даже у тебя ничего не получится, если все сорвется, знай, я все равно очень тебе благодарен. Спасибо тебе…
Я подошел к нему сзади, прижавшись всем телом, коснулся лицом его волос, крепко обнял за плечи, мы оба затрепетали…
— Не сорвется, Ленька, — прошептал я, и повторил: — Доверься мне.
Замок щелкнул в двери. Мы оба резко повернулись. На пороге стоял Павел Иванович. Он выжидающе смотрел на нас.
— Здравствуй, отец! Здравствуйте, Павел Иванович! — сказали мы хором. Я радостно улыбался.
— Привет, ребята. Интересно, Женя, почему, когда я тебя вижу, я всегда вспоминаю, что четыре года не обследовался у кардиолога? — спросил он задумчиво. — Чем обязан таким визитом? То есть чисто по-человечески я очень рад, но все-таки?
— Павел Иванович, — выпалил я, — у меня для Вас радостное известие. Появилась возможность дать Вашему сыну хорошо заработать. И это исходит от моего отца _ у меня чуть дрогнул голос, когда я это произнес, но, кажется, он не заметил.
— И каким же образом? — он скептически поднял брови.
Я собрался с духом, прежде, чем начать вдохновенно врать. Я решил идти ва-банк, у меня не было иного выхода. Сейчас было главное — убедить Павла Ивановича, что я действую от имени моего отца, а с ним уж я потом найду способ договориться. Ну, будь, что будет.
— Вы ведь помните, как благодарил Вас мой отец за то, что Леня обеспечивает мне такую хорошую охрану и поддержку, оберегая в школе и на улице? И благодарит Вас за то, что в Лениной лице Вы подарили мне такого верного, надежного друга. — (Это я уже добавил от себя, но зато это была правда). — Ну так вот, через некоторое время я достигну совершеннолетия, — я выдержал внушительную паузу, — отец собирается постепенно вводить меня в курс дел, чтобы полностью отдать в мои руки для начала один из филиалов, а там будет видно. — Я еще выдержал паузу. — И он не против, если я начну формировать окружение, хотя бы самое маленькое, скромное, из людей, которые, можно сказать, выросли вместе со мной, были особенно мне близки… Это интересно?
— Очень интересно, продолжай. И что же дальше?
— Так вот, отец отправляет меня, как Вы знаете на море, в профилактических целях, подлечиться. — Я не стал уточнять от чего. — Я так понимаю, Вы по его указанию уже сформировали охрану для меня, верно? — Он кивнул. — Я уверен, это лучшие, испытанные люди, других бы Вы не дали. Но отцу было бы особенно приятно, если бы кроме обычной, штатной охраны по периметру, непосредственно возле его сына всегда находился верный, надежный человек, держащий, что называется, руку на пульсе. И, главное, чтобы это был друг и ровесник, который впоследствии, вполне логично, займет по праву рядом со мной место первого помощника — уж об этом-то я позабочусь, будьте уверены.
— Говори, говори, Женя, это действительно интересно, — оживился Павел Иванович.
— Если, конечно, Вы согласитесь на это — нет, я говорю «если» (у меня даже в горле пересохло), сама собой напрашивается мысль пригласить на эту должность Леонида. Ведь он — мой лучший друг — верный, надежный, в котором я всегда уверен, как в самом себе, такой друг, который никогда не предаст. Где же я найду лучшего помощника?
Леонид во время этого разговора стоял у окна, не говоря ни слова, и, не отрываясь, смотрел на меня широко открытыми глазами. (Боже, как он смотрел!) И меня несло. — Отец предлагает Вам отправить его со мной на месяц. Я думаю, Леньке и самому это будет приятно — как в хорошем, элитном санатории: здоровое питание, отличный уход. Ему будут предоставлены точно такие же условия, как и мне — ни больше, ни меньше. Мы будем гулять вместе, купаться, загорать, будем рисовать, заниматься спортом — какая хорошая работа, не правда ли? Просто странно было бы от этого отказаться! Ну, и, конечно, мы будем изучать уроки, чтобы не отстать от школьной программы. В школе уже согласны на такой вариант, там все улажено, так что не беспокойтесь. — Я помолчал и приступил к главному. — Разумеется, это не бесплатная услуга, ведь это большая ответственность, — я улыбнулся. — Ему первый раз в жизни представляется возможность, профессионально выполнить работу личного помощника и телохранителя, причем, пока не подвергаясь никакой опасности, Ваши люди будут следить за этим, и он будет в такой же полной безопасности, как и я. Просто он будет рядом со мной, и все, просто будет моим другом и товарищем, но, главное, — я таинственно понизил голос, — он должен будет следить, чтобы я всегда вовремя готовил уроки… даже, если нужно, наказывать розгами… Впрочем, я обещаю следить за ним не менее строго! — Все громко рассмеялись. — И за эту, с позволения сказать, работу, — продолжал я, — мой отец предлагает довольно приличную зарплату. Пока одноразовую, в конверте, а там, говорит, посмотрим, как пойдет дело. И он поручил мне передать ее Вам. Вот она. Я извлек из кармана аккуратный голубой конверт с фирменной символикой отцовского предприятия. На конверте стояла личная печать отца, и его ровным, крупным почерком было написано: «Для использования на лучшие цели — по Вашему усмотрению. Расписки не требуется. ЗОЛОТОВ».
Павел Иванович взял конверт из моих рук, рассматривал его, читал и перечитывал надпись. Внутри находилась довольно крупная сумма. Это был подарок моего отца мне на покупку нового компьютера — еще весной, потом этот вопрос как-то отложился, а конверт так и остался у меня. Теперь время лучших целей настало — и я решил распорядиться деньгами по своему усмотрению. Что ж, прости, отец, и спасибо тебе…
Я назвал сумму Павлу Ивановичу. Он выкатил глаза.
— Сколько?.. — переспросил он. — Я повторил. — И всего-то за месяц? — Он был поражен. — Столько я и за три месяца не получаю. Может, он ошибся?
В его голосе послышались даже нотки обиды.
— Нет, поймите, — объяснил я, с ходу сориентировавшись, — это как бы и компенсация Вам, за то, что Вы предоставляете в мое распоряжение сына, и непосредственно, зарплата Леониду. Но поскольку он пока несовершеннолетний, деньги я должен передать Вам, на Ваше усмотрение, а уж Леня, я Вас уверяю, ни в чем нуждаться не будет. Так что это — лично Вам. Видите, тут написано «Расписки не требуется». Гарантом в данном случае выступаю я, — для отца этого более, чем достаточно. Ну, так как Вы согласны, и будем считать, что передача состоялась?
Павел Иванович подумал, помолчал и сказал:
— Леонид, выйди — ка на минутку в коридор, мне нужно сказать Жене… Золотову пару слов по техническим вопросам. Я позову тебя.
Ленька исчез.
Павел Иванович вздохнул и улыбнулся:
— Дорогой Женя, ты очень хороший парень, добрый, искренний, начисто лишенный «короны» над головой и синдрома наследника, что даже удивительно. Ты просто — озорной, рисковый мальчишка, даже готовый иногда быть высеченным за свои проделки, как простой мальчишка, чтобы не чувствовать себя исключением среди других, — мы оба засмеялись. — Как, сидеть-то не больно?
— Ох, больно, Павел Иванович, — я картинно сморщился и застонал, почесывая поясницу, — и боюсь — вдруг еще добавите! — Мы снова посмеялись.
— В общем, я вижу, что с тобой вполне можно разговаривать по-человечески. Ты не барский сынок, который захотел игрушку, кидает на стол деньги — и подай ему. Я вижу, ты действительно друг моему сыну, доверяешь ему полностью — ну, а он только о тебе и говорит. Только учти, — он понизил голос, — его отношение к тебе — совершенно бескорыстное. Он не такой. Если бы ты был самый обыкновенный парень…
Я замахал руками:
— Павел Иванович, я и есть самый обыкновенный парень. А про Леньку — Вы еще мне-то будете рассказывать! Уж я-то знаю его — это самый честный, самый бескорыстный, самый искренний друг! Какая уж тут выгода! Наоборот, я считаю, это честь для меня, что он со мной дружит. Это такой человек!..
Павел Иванович улыбнулся:
— Приятно слышать. Ну и ладно. В таком случае, будем считать это началом профессиональной деятельности моего сына, да еще каким — в качестве личного помощника и телохранителя самого господина Золотова — младшего, директора филиала!
— Будущего директора, — скромно подсказал я.
— Ничего, ждать осталось недолго, вам обоим. Ладно, бери его, только он парень честный, бесхитростный, — береги его, хорошо? Ауж он-то за тебя жизнь отдаст, это точно… Ленька, заходи!
Ленька тут же очутился на кухне. Похоже, он все слышал, он просто сиял. Павел Иванович встал.
— Итак, согласие дано, конверт принят. Отныне, Леонид Журавлев, Вы поступаете в распоряжение господина Золотова — младшего в качестве его личного помощника и телохранителя. Ближайшее время Вы отправитесь вместе с ним на объект в район Черного моря для прохождения профилактического отдыха. О дальнейших действиях Вы будете проинформированы.
— Есть! — счастливо воскликнул Леонид, совершенно по-военному вытянувшись и щелкнув каблуками.
— А теперь проводи его до дому и немедленно назад, будешь собираться. Да, Женя, подожди: это нужно как-то документально оформить, или…
— Нет, нет! — успокоил я его. Насчет школы, отец уже обо всем договорился. (Это было не совсем так, но я надеялся что-нибудь придумать). Мы же, несовершеннолетние, так просто едем отдыхать, там будет сопровождение, и отец все это устроит.
Он кивнул:
— Ну, что ж, замечательно. Ладно, тогда я просто говорю с ним завтра на работе, и все…
— Да, да! — при его словах я похолодел, но иной дороги уже не было, и я должен был придумывать сам выход из этого положения. На всякий случай я сказал: — Сегодня ему лучше не звоните, его не будет дома, а завтра он на работе сам Вам все объяснит. («За вечер все устрою», — решил я.)
— Хорошо, хорошо. До свидания, Женя!
— До свидания, Павел Иванович! — я обхватил Леньку за плечи, и мы бегом устремились на улицу.
— Удалось, удалось! — кричал я. — Едем, Ленька, едем, ура!
Мы бежали через яблоневый сад, прыгая и танцуя, и обнимая, и тиская друг друга.
Часть 10
Теперь предстояло самое главное. Нужно было уладить все с отцом. В любом случае, все зависело от него. Я стоял в ванной под душем и размышлял под шум воды, как поступить, почему-то после разговора с психологом мне было несколько боязно, казалось: а вдруг отец о чем-то догадывается? Но деваться было некуда. Оставалось применить «тяжелую артиллерию»…
Я опоясался полотенцем и вышел из ванной — босой с гребнем в руках. Вещи в зале были разбросаны, стояли раскрытые чемоданы — весь вечер я готовился к отъезду. Отец, как обычно, отдыхал на диване, пил пиво (хороший знак), курил сигарету. В руках его была любимая книга — «Божественная комедия» Данте Алигьери — я вскользь заметил по толщине прочитанных страниц, что он читает «Рай», где Данте встречается со своей покойной возлюбленной Беатриче — видя, ее живой в раю, юной и прекрасной. Это было излюбленное место отца, когда он бывал в лирическом настроении. А ведь скоро я уезжал, предстояло прощаться — понятно… И я знал, кого он вспоминает сейчас. Играла негромкая музыка — чудесная Седьмая симфония Густава Малера. Все было как нельзя у лучшему… Мне было всегда немножко неловко, когда приходилось действовать таким образом, но сейчас у меня не было иного выходы. Я должен был добиться своего…
Я медленно прошел через зал по мягкому ковру, осторожно ступая босыми ногами среди разбросанных вещей, держа в руке гребень, и, встав перед высоким трельяжем начал медленно, задумчиво расчесывать мокрые волосы. Я видел в зеркале, как отец оторвал взгляд от книги, как он следил за мной — за движениями моей руки, за тем, как скользит в волосах гребень, как я наклоняю голову, как выгибаю спину… Шла минута, другая… Я видел, что он уже не читает книгу, а только смотрит на меня и думает — я знал, о чем.
— Папка, — сказал я и умолк.
