Глава 5

Родители вернулись через неделю. Мать выглядела довольной — посвежела, загорела. Отец тоже загорел, но был он явно чем-то не то раздосадован, не то озабочен. Мать много и громко говорила, расспрашивая их о домашних делах и рассказывая о деревне.

— А где Славик? — спросила Ника, хотя подозревала, что брат прямо с автовокзала отправился к Юле.

Мать выдержала паузу, едва сдерживая просившееся на лицо торжество, уселась на диван и объявила:

— Славик женился!

Ника, хлопая ресницами, смотрела на мать. Иногда на ту находила охота пошутить, и она, бывало, с абсолютно серьезным лицом могла выдать что-нибудь этакое.

— Мам, ты шутишь? — уточнила Ника.

— Какие уж тут шутки! — Отец махнул рукой и вышел из комнаты.

Ника услышала, как за ним закрылась входная дверь — ушел в гараж.

— Так у него в деревне невеста иди здесь? — встряла Инга. — Ничего не понимаю!

— Наш Славик всюду нарасхват, — похвасталась мать. Она находилась в прекрасном расположении духа.

В какой-то момент Нике даже показалось, что мать сейчас подскочит и выкинет что-нибудь этакое — пройдется колесом, например. Помешал ей только приход сестер Альбины и Кристины. Они толклись в прихожей, едва помещаясь там вдвоем.

— Ну что, ну как? — в унисон выдохнули они и опустились на стулья. Их свистящее от одышки дыхание заполнило паузу.

Мать торжествовала.

— Слава Богу, — степенно и с достоинством сказала она. — Слава Богу, женили.

— Да ну? Удалось?

— А то! Девчонка работящая, деревенская, скромная. Восемнадцать лет. Кровь с молоком.

Ника обернулась и посмотрела на тетю Оксану. Та взирала на теток и мать с каким-то странным выражением лица. Выражало оно что-то вроде брезгливости.

Видимо, не желая выслушивать подробности, она вышла на балкон и позвала с собой Ингу. А Ника осталась стоять, как гвоздями к полу приколоченная. Впрочем, на нее не обратили внимания — мать не видела, а тетки сгорали от любопытства.

— Ну как он? Доволен?

— Славик-то? А что ему? Его-то никто и не спрашивал.

— Ну как же все сладилось?

— Соседи нас в гости пригласили, вроде как на именины. Сват — балагур ужасный. Славика самогонкой подпоил, ну и уложил со своей Катькой. А утром сват со свахой тут как тут: здорово, зятек! Как по маслу прошло.

Тетки крякали от удовольствия, хлопали себя ладонями по коленям. А Ника во все глаза смотрела на мать, на ее пустые неживые глаза и довольную улыбку. А перед глазами маячили Юля в своей светлой блузке и Славик, обнимающий ее.

Нике в голову приходили странные мысли. «Она ничего не видит, — думала девочка о матери. — Не видит моего лица, когда говорит мне грубые слова, когда ругает и оскорбляет меня. Она не видит, как мне больно, ведь я молчу. И как плачу, не видит. Ничего не видит! Она слышит только себя, свой гнев и свою боль, свои желания. А нас когда не слышно, то как бы и нет совсем. И Славика она запомнила двенадцатилетним. Она не представляет, какой он теперь взрослый. Не видит этих вздутых вен на руке, и темных волос на предплечьях, и щетины на щеках. Она не видела выражения его глаз, когда он смотрит на Юлю, играет со Степкой. Ей нет дела до наших глаз и до наших чувств. Наверняка, наткнувшись на наши глаза, она не смогла бы сделать многое из того, что сделала. Как же быть? Как теперь жить?»

Ника почувствовала, что руки ее затряслись, и сжала их в кулаки.

— Как ты могла, мама! — услышала как бы со стороны свой голос. — Как ты могла так поступить со Славиком?

— Что? — встрепенулась мать. — Ты что здесь делаешь?! Почему не на кухне? Или ты не видишь, что у нас гости? Любопытная! Паршивка такая! Смеет еще указывать матери!

Тетки обернулись и в недоумении уставились на племянницу. Но Нике было не до них.

— Как ты могла, мама? — все повторяла она, будто и не слыша протестов матери. Она повторяла свой вопрос в каком-то упрямом оцепенении, пока Оксана не вмешалась и не увела ее в другую комнату. Весь вечер Ника пролежала лицом к стене. Не вышла даже попрощаться с тетками. Она слышала, как в коридоре они собирались с кем-то поделиться новостью, и с тоской подумала о Юле, которая не сегодня-завтра узнает. Хорошо хоть не от нее, Ники…

К вечеру у девочки поднялась температура, Она заболела.

Две недели ее выхаживала Оксана. Инга добросовестно пыталась развлечь ее своей болтовней. А когда Ника наконец поднялась, Инга сразу потащила ее гулять. Лето катилось на убыль. Трава показалась Нике недостаточно зеленой, гаражи обступила пыльная, в рост человека, амброзия. Заросли лопухов увенчались сиреневыми соцветиями будущих колючек. Природа разочаровала Нику, напомнила ей о школе, о скорой разлуке с москвичами. Они обошли с сестрой все места, полюбившиеся им за время, проведенное вместе. Уже не хотелось беспричинно хохлать и толкаться. Вернулись домой. На лавочке у подъезда сидели старухи соседки. Увидев девочек, встрепенулись, заулыбались умильно и заговорили наперебой:

— Братец-то приехал с молодой женой!

— Молодые приехали, а вы гуляете, бегите скорей знакомиться!

Ника сжала губы и молча прошагала мимо соседок. В подъезде остановилась.

— Ты иди одна, — буркнула она Инге. — Я не хочу.

— Еще чего! А ну-ка прекрати! Мало ли он с кем встречался! А женился-то на Кате, и она теперь тебе родня. Она, а не Юля! Пошли-ка!

Инга решительно взяла за руку сестру и потянула ее наверх. Они вошли в прихожую, теперь сплошь заставленную корзинами, бидонами и тюками. В углу стоял свернутый рулоном ковер. Из большой комнаты раздавались чужие голоса.

— Приданое привезли, — громко прошептала Инга Нике в ухо и для наглядности пнула большой полосатый тюк, перегородивший прихожую. — Подушки. Или перина.

Но тюк неожиданно отреагировал на раздражение — зашевелился и издал скрипучий непонятный звук. Затем взвизгнул еще раз, погромче. Девчонки отпрыгнули и вцепились друг в друга.

— Э-э, да тут целый цветник!

Дверной проем загородил красномордый дядька внушительных размеров.

— Какая же из вас сестрица моего дорогого зятя?

— Мы обе сестры, — ответила Инга. — Только она родная, а я — двоюродная.

— Вон оно что! Ай да девки! Вы что же, порося испугались? А я вам порося привез вместо собаки! Будете на балконе держать!

Дядька хлопнул себя по коленям и громко загоготал. Из кухни выглянула тетя Оксана. Она была в фартуке, в руке держала пучок петрушки.

— Идите поздоровайтесь, — шепнула она девочкам.

Инга снова потащила Нику за собой, мимо громко гогочущего дядьки, в комнату. Они так и предстали перед молодыми — крепко держась за руки. Брат. увидев сестер, уставился в пол, хотя Ника надеялась увидеть его глаза и по ним все узнать. Но увидела только безмолвную макушку. Невестка же, наоборот, таращилась на новых родственников во все глаза и широко улыбалась. Ника смотрела на нее угрюмо и придирчиво. Все в новой родственнице — и ее веснушки по широкому лицу, и слишком здоровый румянец на упитанных упругих щеках, и руки — крепкие, загорелые, и ситцевый сарафан в крупные аляпистые цветы — все не нравилось Нике и вызывало глухую неприязнь.

— Ой, как на Славика похожа! — всплеснула руками невестка и.., кинулась к Инге. — Я сразу тебя узнала. Ты — Ника?

И, не дожидаясь ответа, деревенская жена Славика сгребла Ингу в охапку и расцеловала в обе щеки.

Ника не стала дожидаться, когда то же проделают с ней. Она выдернула у сестры свою ладонь и выбежала из комнаты. Миновав препятствия в виде тюков и корзин, выбралась на лестничную клетку, затем — в подъезд. Она не помнила, как очутилась у Юлиного дома. Ей вдруг мучительно захотелось увидеть их со Степкой. Она позвонила. Потом еще и еще. Никто не открывал. Она пошла в клуб. Прошла через прохладный, пахнущий влажной пылью вестибюль и поднялась по лестнице. Дверь Юлиного кабинета оказалась открытой. Там никого не было. Бросилось в глаза несколько деталей, изменивших кабинет. Со стола исчезла карандашница — большая деревянная, с резьбой. Не хватало нескольких книг на стеллажах и — что самое главное — кукол. Причем исчезли самые интересные, те, что делала сама Юля.

Остались только куклы учениц. Возможно, Юля унесла их домой, чтобы освободить место для новых. В гулкой пустоте клуба раздались шаги и мокрое шлепанье тряпки.

— Чего пришла? — хмуро спросила техничка, втаскивая за собой швабру с мокрой тряпкой и ведро. — Каникулы у них, а они ходют!

— Я Юлию Юрьевну ищу.

— Ищи-свищи. Уволилась твоя Юлия. Уволилась и уехала.

— Как это — уволилась, а как же… Куда уехала? — цепляла Ника вопросы, как крючки, хотя уже все поняла.

— Уехала. К матери, поди. Куда мы все едем, когда плохо? К матери. Если твои куклы тут есть, забирай. Велела — девочки мои придут, пусть своих кукол с выставки забирают, мол.

— Я забрала. Я когда в лагерь уезжала, забрала свою.

Ника все стояла посреди кабинета, не в силах осознать свою потерю и уйти.

Техничка намочила тряпку и шмякнула ее об пол.

— А тебя как звать?

— Ника.

— Ника? Так она о тебе вспоминала.

— Правда?!

— Она для тебя тут кое-что оставила. Велела передать.

Техничка открыла шкаф и вытащила оттуда коробку. Ника подняла обтянутую материей крышку. Внутри коробка оказалась перегорожена на множество ячеек. Каждая имела свой цвет и хранила свое собственное сокровище — горсть одинаковых белых бусин, свернутый новый сантиметр, катушки с нитками всех цветов, моток искристого люрекса, крючки, петельки, набор иголок, наперсток, цветная тесьма, шелковые ленты для отделки. Для человека, изготавливающего кукол, это настоящее богатство. На откидной крышке красовались цветные кармашки. В одном из них помещались ножницы, из другого торчал угол открытки.

— Ишь ты! — восхитилась техничка. — Видать, ты хорошо у ней занималась! Любила она тебя!

Не дождавшись ответа, стала тереть пол своей шваброй, бормоча под нос что-то невнятное.

Ника вытащила открытку. Это была обычная открытка, на все случаи жизни, с надписью: «Поздравляю». На лицевой стороне пестрели маки. А внутри было написано совсем немного; «Ника! Постарайся стать счастливой! Юля».

И все. И ни слова о том, как ей больно, ни намека вроде «передай своему брату» — ничего… Но Ника прочла все — и ее отчаяние, желание сорваться, уехать, не видеть, не слышать, не знать.

Ника шла по улице в обнимку с коробкой для рукоделия и думала о любви. Как легко, оказывается, разбить чужие надежды на счастье. И как, собственно, незамысловато происходит предательство.

«Постарайся стать счастливой…» Да уж, она постарается! Она будет беречь свою любовь, сторожить ее, она никого не подпустит близко к своей любви!

Юля сама во многом виновата. Ведь Ника предупреждала ее, говорила об опасности, а та не захотела послушать ее. Сейчас бы не одна уехала, а вместе со Славиком. И была бы счастлива. А может, она уже покаялась, что не послушала Нику? Отсюда и пожелание — «постарайся быть счастливой». Я, мол, не старалась, а ты старайся. Да уж, она, Ника, постарается. Стеной будет стоять за свою любовь.

После приезда молодых москвичи засобирались, и довольно скоро настал день отъезда. В доме суматоха — собирались гостинцы, укладывались вещи.

Ника достала с полки свою «цыганку», подержала в руках, раздумывая, поправила цветастую яркую юбку.

— Это тебе. — Она протянула куклу Инге.

— Ника! Какая прелесть! Неужели это ты сама сделала? Я ее на комод поставлю в своей комнате. Мама, смотри, что мне Ника подарила!

— Боже мой, какая красота. Не жалко тебе отдавать, Ника?

— Для Инги не жалко.

— Так смотри же, мы будем тебя ждать. После школы — к нам.

— Я приеду, — твердо ответила Ника.

С приходом в дом молодой хозяйки многое изменилось. Катерина оказалась девушкой работящей и бойкой. Поначалу она все больше помалкивала, возясь по хозяйству. У Ники даже появилось свободное время, чего раньше практически не было. Ника все свободное время тратила на учебу. Перед ней стояла цель, о которой в доме никто не подозревал. Впрочем, идиллия длилась недолго. Матери только однажды понадобилось показать свой буйный нрав, чтобы получить от новой родственницы столь же бурный отпор. Вожделенная невестка, которую мать сама выбрала в родной деревне, так костерила придирчивую свекровь, что та вначале опешила и притихла. А потом начались скандалы. Та ей слово, эта — десять.

Так и пошло. В конце концов молодые сняли квартиру и от родителей съехали. На Нику снова легло все бремя домашнего хозяйства. Плюс ко всему добавилось стояние в очередях. В области ввели талоны почти на все продукты. Приходилось часами простаивать в магазине, чтобы получить заветные полкило колбасы и брикет масла.

Нике исполнилось шестнадцать. День рождения отмечали традиционно. Собрались родственники. Тетя Альбина с тетей Кристиной, само собой, ну и мамины подруги пришли обе — Ника выросла у них на глазах.

Славик с Катериной подарили золотую цепочку. Это было негласное признание ее взрослости. Ника сидела напротив отца и слушала хвалебные речи в свой адрес.

— Ко всему руки лежат, — хвалил отец. — И сварить, и постирать, и заштопать. Этого не отнять!

— И собой красавица. В мать, — подхваливала тетя Роза. — И лицо, и фигура, куда ни посмотри!

— Грех обижаться, хорошая девка! — в один голос соглашались тетки.

— Я ее в строгости воспитывала, — добавила мать. — Не белоручкой какой. И старших почитать учила. Не то что некоторые теперь… — Она, конечно, под некоторыми подразумевала свою сноху, но той дела не было да ее намеков. Она вовсю уплетала салат оливье и согласно кивала на все похвалы в адрес золовки. Ничего против Ники она не имела.

— И то правда, — подхватила тетя Кристина. — Сейчас девчонки ничему учиться не хотят, норовят на готовеньком. Золотая будет кому-то жена, самостоятельная.

Нике было приятно слушать дифирамбы. Она смущенно улыбалась.

— Ну, за тебя, сестренка! — провозгласил Славик и поднял бокал с шампанским. — За твои успехи!

— Вот-вот, — поддержала мужа Катерина. — Школу закончить только на «четыре» и «пять» и поступить куда хочется!

Вот тут у Ники сердце-то и подпрыгнуло. Вот она, заветная минута! Самое время объявить родным о своих планах, пока они все тут, все желают ей счастья, хвалят ее.

— А я в Москву поеду учиться. К Инге!

За столом воцарилось молчание. Даже вилками перестали звенеть. Стало пронзительно слышно улицу — детвора каталась с горки.

— Вот так новость… — протянул брат, будто она сообщила что-то невероятное, из ряда вон выходящее.

Ника в недоумении оглядела собравшихся. Ни у кого на лице не осталось и следа былого умиления.

— Значит, решила кинуть мать-то? — тихо проговорила Элла. — Надоела, значит, я тебе, слепая-то?

Не нужна стала? Спасибо, доченька.

Все смотрели на Нику кто с укором, кто с недоумением. Только Катерина, по своему обыкновению, улыбалась. Но улыбка на ее веснушчатом лице не могла скрасить общую хмурую атмосферу.

— Это ты, сестрица, слишком… — опомнился Славик. — Мы-то с Катей давно на Север собираемся.

Как же мать-то одна? Ты это зря… — Ника посмотрела брату прямо в глаза. Они были влажными от вина, и взгляд получался плаксивым. У Ники же внутри закипали самые настоящие слезы. Ей хотелось сказать, возразить, но она не могла. Разве брат когда-нибудь был для матери тем, чем была она, Ника?

Разве его коснулся хоть немного необузданный нрав их матери, ее гнев, ее беспомощность и ее властность?

Нике снова бросилась в глаза довольная улыбка Катерины. Ах да, мать женила его по своему усмотрению.

Сам виноват! И еще смеет ее упрекать в том, что она выросла и хочет жить! Никино существо кричало. Она вылетела из-за стола и кинулась к себе в комнату.

Минуту спустя туда уже скреблась тетя Роза.

Ника отвернулась лицом к стене.

— Ты, дочка, наверное, просто не подумала? — мягко, крадучись, начала тетя Роза.

Ника не смотрела на нее, но, как на картинке, видела ее блеклую, торчащую в разные стороны «химию», брови, нарисованные черным карандашом, размазанную поверх губ помаду. И усики на верхней губе.

— Мама ведь без тебя как без рук, — пела Роза, ободренная ее молчанием. — Помню, ты еще совсем крошкой была, а уже кругом маму-то водила — и в больницу, и в магазин. Ты для нее — все. Ты не можешь ее бросить.

— Уйдите, — глухо попросила Ника.

Роза посидела и, ничего не добившись, ушла. Но следом вползли тетя Кристина с тетей Альбиной. С возрастом у обеих организовалась одышка, и теперь они тяжело вздыхали, как две накачиваемые резиновые лодки.

— Обидела ты мать, Никуша. Ты — ее надежда и опора. Славик — что? Отрезанный ломоть. А ты — единственная радость. А отцу-то каково без тебя оставаться?

Тетки знали, на какую мозоль побольнее нажать, и шли напролом в выбранном направлении. Про отца Ника не подумала. Вернее, смотрела на это с другой стороны. Она, Ника, может выйти замуж, у нее будут свои заботы, свой дом, а отец обречен на тяжелую жизнь возле взбалмошной больной жены.

— Ведь и здесь, в городе, можно учиться. Техникумов полно. Могла бы на медсестру поступить. Свой медик в семье — куда как хорошо!

Ника сейчас хотела одного — чтобы все ушли и оставили ее в покое. День рождения был испорчен.

Мало того, он, похоже, выливался в скандал — Катерина уже провозглашала что-то на повышенных тонах, ей хором противостояли тетки, но не могли заглушить, и в этом хаосе солировал одинокий и надрывный голос матери: «Никому не нужна стала!» Славика слышно не было, вероятно, он курил на балконе.

Последним посетил комнату дочери отец. Сел у дочери в ногах. Ника перестала шмыгать носом. Притихла. Она ждала, что скажет отец. Он одним словом мог решить ее судьбу. Они долго молчали, и наконец Ника услышала:

— Не горюй, дочка, мы что-нибудь придумаем.

Придумывать не пришлось — за них все придумала жизнь.

Ника с этого дня затаилась. Она чувствовала вокруг себя напряжение, будто перед грозой. Но, меряя шагами поселок, каждый с детства знакомый закоулок, она мысленно прощалась со всем этим и повторяла про себя: «Уеду! Все равно уеду!»

Ее заявление не на шутку растревожило родню и знакомых. Даже соседи и те считали своим долгом высказать собственную точку зрения. Все сводилось к тому, что Ника уезжать не должна, ибо ее долг — быть рядом с матерью. Чем уже сжималось вокруг нее кольцо осуждения, тем упрямее Ника твердила про себя: «Уеду!»

По вечерам она перечитывала Ингины письма, а перед сном открывала заветную открытку с маками на обложке и читала: «Постарайся стать счастливой».

Где ты, Юля? И где оно, счастье?

В один из таких дней Ника несколько часов простояла в очереди за продуктами, домой возвращалась уставшая, сумки оттягивали руки.

Стояла весна. Ника остановилась и втянула носом воздух. Он, очищенный ветром, тут же вскружил голову и наполнил кровь пузырьками глупой радости. Хотелось идти куда-нибудь без особой цели.

Но сумки стояли у ног и возвращали в прозу жизни.

— Никуша, ты из магазина? — Навстречу топала соседка Кира. Она тоже улыбалась весне. Из-под воротника пальто выбивалась голубая косынка. — А я в клуб. На курсы, — похвасталась Кира. — Шить хочу научиться.

Нике было приятно, что Кира делится с ней как с равной. Хотя Кира казалась ей взрослой уже тогда, когда Ника ходила в детский сад. Нике вдруг пришла в голову мысль, что может так же, как Кира, провести всю свою жизнь в этом подъезде, ходить каждый день одной и той же дорогой, а в качестве развлечения посещать курсы кройки и шитья. Ей стало жутко, она подхватила свои сумки и поспешила уйти. Поднялась на площадку и достала из кармана ключ. Дверь соседа Альберта была приоткрыта, и Ника с некоторой даже горчинкой подумала о том, что Кира уже становится рассеянной и забывает запереть дверь, уходя. Стареет!

А что она в жизни видела? Одни и те же лица каждый день, зануду-мужа и однообразие событий. Открыв дверь своим ключом, как привыкла с детства, Ника вошла в прихожую и прислушалась. Матери слышно не было Обычно она громко включала радио или телевизор В квартире было абсолютно тихо. Ника разулась, сбросила пальто и прошла в комнату.

— Мам?

Тишина. Обойдя квартиру, Ника убедилась, что матери действительно нет дома. Однако ее сапоги, шаль — все было на месте. Из соседей мать хаживала только к Кире. Нику вдруг пронзила догадка. Прошлый раз мать к соседке бегала во вторник. Курсы кройки и шитья — вторник, пятница. Крупными буквами в объявлении. Не желая верить отвратительной догадке, Ника еще раз пробежалась по квартире и заглянула в ванную. Выскочила на лестничную площадку и постояла, прислушиваясь. Из квартиры Альберта голосов не слышно. Ника шагнула в чужую прихожую. Тишина. Еще несколько шагов в сторону комнат. На кухне методично капает из крана вода. Со стороны спальни тоже какие-то звуки. Ника стояла не двигаясь. Теперь это не имело смысла — прямо перед ней, у входа в спальню, валялись знакомые бордовые тапочки. Вышитый цветок, стоптанный задник.

Ника смотрела на тапки и видела материно лицо с застывшими глазами. Мать бегает к Альберту, к этому борову с лоснящимся лицом! Под носом у отца! У соседки! Она совсем потеряла стыд…

Ника ясно различала вздохи, приглушенный смех.