Глава 1

Ника летела по пустому коридору школы, и шлепающие удары ее резиновых кедов гулко отдавались под потолком. Сердце больно билось в груди, мешая дышать.

— Вот она!

Впереди мелькнуло коричневое пятно чьей-то школьной формы. Ника резко развернулась и, не чувствуя под собой ног, помчалась назад, туда, где минутой раньше поймала на себе осуждающий взгляд одного из ученых. Портреты висели в стройном порядке и строго взирали на школьную суету. Судя по выражению их лиц, среди них не было особо довольных тем, что тут творилось. Нике было не до них — мимо, мимо, мимо… Коридор, бесконечный и пустой, соединял два крыла школы — старое и новое. Там, в новой школе, под лестницей, имелся запасный выход. Только бы проскочить!

Девочка не слышала ударов кедов, только сердце предательски гулко стучало в ушах да в поле зрения влетали запертые двери классов. Двери, окна, портреты… Коридор резко оборвался, преобразуясь в лестницу. Ника остановилась. Тяжелое дыхание мешало двигаться бесшумно. Но позволить себе постоять и отдышаться она не могла. В любую минуту ее могли обнаружить. Ника прижалась к стене и стала осторожно продвигаться вниз. Там, под лестницей, можно было ожидать засаду. Силы неравные. Она одна, а преследователей трое. Они могли разделиться и послать кого-нибудь одного подкараулить свою жертву внизу.

Благополучно миновав один пролет, Ника перегнулась через перила и посмотрела вниз. Никого. Возможно, им надоело гоняться за ней и они ушли.

Кошкой девочка скользнула вниз, увидела спасительный квадрат улицы в проеме двери и… Преследовательницы с воплями выскочили из-под лестницы и втроем одновременно набросились на нее. Она успела увидеть радость на лицах своих одноклассниц — мстительную радость удачной погони — и сразу почувствовала острую боль в нескольких местах. Каждая пыталась ущипнуть побольнее.

— Отстаньте! — Она рванулась, двинула локтем, но в ту же минуту ее толкнули, она полетела прямо в распахнутую дверь подсобки. Потревоженные щетки и веники дружно обрушились на нее.

Надька Шилова, сморщив веснушки, тонко и противно захихикала, но Лидка Ефимова одним суровым взглядом остановила ту. Лидка не была расположена к смешкам. Ей хотелось, чтобы все выглядело серьезно.

Устрашающе.

— Почему ты со всеми не ушла с химии? — подступила к Нике Ефимова. Своей внушительной фигурой она вмиг загородила от Ники и маленькую юркую Надьку, и долговязую Галю Кравченко. В свои неполные четырнадцать Лидка выглядела на все восемнадцать. Особенно нелепо она смотрелась на уроках, когда ее вызывали отвечать с места. Она нависала над партой, стесняясь выпрямиться во весь рост. Вдруг вспоминала про свою короткую юбку и начинала старательно натягивать ту на тугие ляжки. Училась Лидка из рук вон плохо, что очень не шло такой «тетеньке», как она. То, что маленькая рыжая Надька перебивалась с двойки на тройку, было в порядке вещей. А вот глупые ответы Ефимовой учителя воспринимали как повод поострить. Особенно химичка. Лидка люто ее ненавидела и подбивала на это класс.

— Я уже говорила тебе, что не собираюсь уходить с уроков. Мне нравится химия, — твердо повторила Ника, глядя прямо в серо-зеленые глаза Лидки, неумело подведенные черным карандашом.

— Перед Химозой пресмыкаешься? Пятерочки зарабатываешь? — не унималась Лидка.

— Выпендривается, — прошипела из-за Лидкиной спины Галя Кравченко.

— Выделиться хочет, — пискнула Надька. — Весь класс решил бойкот Химозе устроить, одна она правильная!

— Дай пройти!

Ника шагнула к Лидке и попыталась отодвинуть ее. Лидка, казалось, только этого и ждала. Она развернулась и толкнула Нику в сторону подруг. Те отскочили, но маленькая Надька успела со всей силой дернуть Нику за волосы.

— Малявка! — огрызнулась Ника.

Надька густо покраснела, набычилась, прыгнула и вцепилась в Никин форменный фартук с рыжей подпалиной от утюга…

— Ты.., замарашка! Неряха! — выплевывала Надька злые слова, раскачивая одноклассницу за фартук, как дерево за ветку. Ника изловчилась, рванула подол на себя, пуговица с треском отлетела, карман затрещал и повис, оторванный по швам.

— Дебилы! — крикнула Ника и почувствовала, как лицо наливается кровью и глазам делается горячо. Что-то такое изменилось в ее облике, что заставило девчонок сгруппировался в кучу и выжидательно опасливо поглядывать на нее. Ника осознала, что страх растворяется в какой-то другой эмоции, что сейчас она перестанет контролировать себя и вцепится пальцами в первое, что сумеет достать. Руки почувствовали прибывающую откуда-то силу, а голова — нехорошую звенящую пустоту. На лице малявки Надьки выполз испуг. Она первая почувствовала опасность происходящей с их жертвой перемены. Ника набрала в легкие воздуха и, оттолкнув худую легкую Галю, выскочила в коридор. На этот раз ее никто не посмел остановить.

— Цыганка! — заорала ей вслед Лидка Ефимова. А дальше уже не разберешь кто:

— Драные коленки! Заплатка! «Я у мамы дурочка»!

Ника нашла в раздевалке свой портфель и вышла на улицу. После равнодушного холода школьных коридоров тепло майского полдня показалось ей неожиданным, даже не правдоподобным. Не для нее. Чтобы ненароком не попасться на глаза знакомым, Ника двинулась «задами» — обогнула школу, отодвинула доску в заборе школьного сада.

— Мамочке побежала жаловаться! — услышала она знакомый голос. Оглянулась. Девчонки свисали с подоконника женского туалета на третьем этаже. Окна они распахнули настежь. Лидка курила, окутывая дымом Галю с Надькой.

— Сейчас мамочка в школу прибежит! — прокричала Нике вслед Галя.

Ника шагала не оглядываясь.

— Она не прибежит, она слепая! — громко возразила ей Надька.

Ника уронила портфель. Она не сообразила, не заметила, как снова оказалась возле школы. Девчонки у окна выжидательно смотрели на нее.

Ника метнулась глазами, схватила первый попавшийся обломок кирпича и, с силой размахнувшись, швырнула его в окно.

Девчонок как ветром сдуло с подоконника, их визгливое трио раздалось где-то в глубине, но его сразу же заглушил яркий звон разбитого стекла. Кирпич попал в окно физического кабинета.

Ника развернулась и пулей пролетела через школьный двор, через сад, размазывая по щекам слезы, цепляя на подол формы колючки прошлогодней травы.

Она летела куда глаза глядят, но в одном из дворов силы покинули ее, и она опустилась на пыльную лавочку. Эмоции замерли. Она не думала о том, как выглядит со стороны, не думала о разбитом стекле, о ненависти одноклассниц. Все эти события сплелись в единый больной клубок и терзали ее вместе, мешая радоваться солнцу, приятному майскому дню, собственной молодости и здоровью.

Ей не хотелось идти домой, выходить на людную улицу, вообще двигаться. Ника сидела и немигающим взглядом смотрела на обшарпанную дверь подъезда прямо перед собой. Сколько бы она просидела здесь?

Может быть, до самого вечера, до прихода с шахты отца, ему единственному можно рассказать о своем горе. Дверь подъезда открылась, и во двор вышла молодая пара. Ника без любопытства, машинально скользнула по ним взглядом. Но, скользнув, вернулась — она знала обоих. Женщине было чуть больше двадцати. Ника бы назвала ее девушкой, если бы не знала, что она именно женщина, поскольку у нее имеется полуторагодовалый ребенок. И ребенка она воспитывает одна. Ника даже знала ее имя — Юлия Юрьевна и то, что она ведет какой-то кружок в клубе шахтеров.

Женщина была одета по-весеннему — в светлую блузку и зеленую, всю словно струящуюся, длинную юбку. Вся женщина, с головы до ног, показалась Нике легкой, плавной. Она как-то весело светилась, глядя на своего спутника. Парень тоже светился, что было необычно, удивительно, поскольку в нем Ника узнала своего родного брата Славика. В лице его жило совершенно несвойственное ему выражение.

Оно сочетало в себе восторг и нежность. Да, именно нежность — какую-то чужую, незнакомую мягкость, о наличии которой у него Ника даже не подозревала, хотя провела со Славиком рядом почти всю свою четырнадцатилетнюю жизнь. Исключая, конечно, последние два года, которые брат служил в армии.

Ника успела пожалеть, что забежала именно в этот двор, но удирать поздно. Любое движение с ее стороны привлечет внимание пары, и они ее увидят. Ника приросла к скамейке. Она испугалась. События прошедшего дня вдруг выросли до неимоверных размеров и выстроились в ряд. Побег класса и ее отступничество. Допрос у директора и требование донести о зачинщиках, ее упрямое молчание в ответ, не вызвавшее. ни капли понимания ни у Химозы, ни у директора…

И разборка с девчонками, из которой она сейчас помнила почему-то только презрительно-брезгливое «Цыганка». И разбитое стекло в кабинете физики!

Завернув за угол дома, пара" не сговариваясь, остановилась. Так, как если бы это было привычным делом. Славик весело, словно в шутку, сгреб Юлию Юрьевну в охапку и стал целовать ее частыми короткими поцелуями, под которыми та смеялась, жмурясь, как от теплого грибного дождя. Ника смотрела на эту сцену, широко открыв глаза, не умея сразу оценить и уместить в голове увиденное. Она чувствовала неловкость, словно ненароком узнала чужую тайну. По-видимому, они прощались, чтобы разбежаться в разные стороны: она — к остановке, за дом, а Славик — дворами, домой. Но почему они прощаются, только что вместе выйдя из дома? По ее представлению влюбленные, заходя друг за другом, должны потом идти куда-то вместе. Гулять по улицам или — в кино, например…

Ника не успела додумать эту новую мысль, как брат Славик обернулся и наткнулся взглядом на сестру. Сначала он, вероятно, глазам своим не поверил. Потом, когда поверил, стал постепенно меняться в лице. Оно почти сразу утеряло ту светлую рассеянную нежность, которая только что царила там. Затем он нахмурился, что-то бросил своей спутнице и, сурово наклонив голову, направился в сторону сестры. Ника обреченно поднялась со скамейки. Юлия Юрьевна наблюдала за происходящим, не отходя от стены.

— Что ты здесь делаешь? — хмуро поинтересовался Славик. — Следишь за мной?

Ника не поняла вопроса. Она вытаращила глаза на брата, не зная что сказать. Признаться, что разбила стекло? Или не говорить?

— Тебя мама за мной послала? — сузив глаза, допрашивал брат. Ника отрицательно покрутила головой. К глазам подступило горячее. Почему он так с ней разговаривает? Ей так нужно сейчас участие, капля сочувствия, не больше, а он ругает ее, будто она сотворила что-то плохое по отношению к нему.

Подбородок задрожал, в глазах ее уже стояли слезы. Она по-прежнему не могла выдавить ни слова. К ним уже спешила Юлия Юрьевна. При ее приближении вспомнилось о порванном фартуке. Ника стащила его с себя и поспешно сунула в портфель.

— Ты что, не видишь, у девочки что-то случилось, — одернула брата женщина и тут же обратилась к Нике:

— Тебя кто-то обидел? Ты плакала? Расскажи мне…

От теплоты ее голоса, от чужого участия Ника как-то сразу вся обмякла, растаяла и заревела. И брат, и его спутница одновременно кинулись искать носовой платок.

— Рассказывай толком, — приказал брат, сунув ей в руки клетчатый мужской платок, который она сама накануне положила в карман его пиджака. Так делалось обычно с тех самых пор, когда Ника начала самостоятельно стирать и гладить все вещи брата. Лет шесть назад. Ника уткнулась носом в братнин платок, но успокоиться не смогла. Брат сильно встряхнул ее за плечи. Она икнула.

— Ты можешь внятно сказать, что стряслось? — раздраженно вопрошал он, а Юлия Юрьевна только молча гладила ее по спине.

— Я.., я разбила стекло в кабинете физики… — наконец сумела она склеить непослушные слова.

Брат тяжело вздохнул.

— Так, — строго сказал он. — Шагай домой, а я…

Нет, жди меня здесь. Одна не ходи. Наговоришь там…

— Ну вот что, — вмешалась Юлия Юрьевна. — Девочке нужно умыться и привести себя в порядок.

Сейчас мы зайдем ко мне. А ты сходи в школу. Нужно уладить со стеклом.

При взгляде на Юлию Юрьевну глаза брата потеплели. Нике удалось справиться с рыданиями. Переложив на чужие плечи часть своих проблем, она почувствовала облегчение. Брат что-то шепнул на ухо Юлии Юрьевне. Щеки у той в ответ порозовели, что сделало ее еще привлекательнее.

— Пойдем! — Женщина обняла Нику за плечи.

В квартире Юлии Юрьевны царила уютная теснота. В единственной комнате стояли стол со швейной машинкой, два кресла с торшером и детская кроватка с мягкими игрушками внутри, наскоро застеленный пледом диван. Словно на нем спали днем. Мать ее за такую небрежность поругала бы. Ника сама с утра застилала все постели. Внимание девочки привлек большой темный комод. На нем, как на витрине, красовались куклы. Куклы были настолько необычны, что Ника подошла поближе, чтобы рассмотреть. Это сплошь были миниатюрные скульптуры. Лица кукол были живыми и внимательными. Они пристально и выжидательно смотрели на пришелицу. Каждая — образ. Очарование. Тайна. А костюмы! Что за великолепные костюмы были на них! Длинные бальные платья, бархатные амазонки, прозрачные накидки, шляпки, муфты, пелерины…

— Нравится?

Ника не заметила, как Юлия Юрьевна возникла у нее за спиной.

— Очень! — призналась Ника.

— Ты тоже можешь научиться изготавливать не хуже.

— Я?! — Ника недоверчиво покачала головой.

— Никакого сомнения. А пока сходи-ка умойся.

В ванной Ника долго терла мылом руки и несколько раз намыливала лицо. Рядом с миловидной, с мягкими движениями, женщиной Ника чувствовала особенно остро свою угловатость, подростковое несовершенство.

Вернувшись, она забралась в кресло и спрятала ноги с зашитыми колготками под сиденье. Юлия Юрьевна зашивала ее фартук.

— Зачем вы… Я сама бы зашила… Я умею.

— Ты с кем-то подралась?

В тоне не слышалось осуждения. Будто драка было делом обычным. Даже для такой взрослой девицы, как Ника.

— Да. С девчонками. Они обзываются. Они зовут меня цыганкой.

— Почему? — Юлия Юрьевна оторвалась от шитья. — За твои черные глаза?

— Думаю, что нет. — Ника с вызовом посмотрела на нее. — Я не одеваюсь, как они. Не пришиваю к форме белые воротнички. Не ношу капроновых колготок.

— Почему? — Юлия Юрьевна смотрела на девочку с неподдельным любопытством.

Ника дернула плечом:

— Некогда мне заниматься такими глупостями. У меня дел полно.

— Да, я знаю, — согласилась женщина. — Тебе приходится много работать по дому. Ты помогаешь маме. Но.., это ведь не значит, что ты не должна следить за собой?

— Я слежу. Я сама стираю свои вещи, сама зашиваю. Даже покупаю себе одежду, — возразила Ника.

Ей было неловко в этой уютной квартире с куклами и Юлией Юрьевной, которая, как оказалось, все про нее знала.

— Молодец. — Юлия Юрьевна подошла и положила фартук ей на колени. — А почему у тебя колготки зашиты красными нитками?

Ника опустила глаза на пальцы ног и поспешно спрятала ноги под кресло.

— Коричневых не было.

— Думаю, дело не в этом. — Женщина опустилась в кресло напротив Ники. — Если бы ты зашивала для Славика или для мамы, или для папы, то, наверное, нашла бы нужные нитки. В крайнем случае одолжила бы у соседки.

Ника пожала плечами. Она не понимала, куда клонит женщина.

— Просто ты почему-то не любишь себя. Всех любишь, а себя — нет. Это не правильно. Себя нужно любить, Ника. Тогда и другие будут тебя любить.

— За что же мне себя любить? — удивилась Ника. — Я обыкновенная.

— Как за что? — поразилась собеседница. — Разве в тебе нет достоинств? Ты лучше меня знаешь, что есть! В свои четырнадцать лет ты держишь на себе весь дом! Ты готовишь, стираешь, гладишь на всю семью, ты хорошо учишься при этом. Разве этого мало?

— Откуда вы все знаете?

Юлия Юрьевна улыбнулась:

— Мне интересно все, что касается твоего брата. Я знаю, что ваша мама ослепла, когда работала в лаборатории на «Пластике». Что твой папа шахтер. И что по ночам у тебя бывают кошмары…

Ника покраснела.

— А вы говорите, что я должна себя любить. Любят не за это. Вон Славик не умеет готовить, он не стирает и даже на дачу не любит ходить. А его все любят — Все?

— Ну да. И родители, и соседи, и тетя Тамара с тетей Розой — мамины подруги. И тетя Кристина с тетей Альбиной — мамины сестры. Он всегда был послушным и спокойным. А я до сих пор кричу по ночам. Славика все любят, — повторила она. — И я. И вот даже вы.

Юлия Юрьевна слушала про Славика с улыбкой, а на последней фразе опустила глаза, не гася улыбку.

— Да, это так. Но разве все твои родственники не любят тебя? Не может быть такого!

Ника снова пожала плечами"

— Не знаю. Может быть, только папа.

— Нет, это не дело. Я уверена, что ты ошибаешься. Славик никогда не говорил мне ничего подобного… — Юлия Юрьевна поднялась и зашагала по комнате. — Ты умная, красивая девочка. Откуда у тебя такое отношение к себе?

— Скажете тоже — красивая! — недоверчиво усмехнулась Ника. — Вот вы действительно красивая.

— Боже ты мой! — воскликнула женщина и схватила Нику за руку. Потащила ее к комоду, над которым висело закругленное, продолговатое, как дыня, зеркало. — Давай смотреть вместе.

Ника настороженно взглянула в зеркало. Оттуда на нее взирала кареглазая девчонка с поцарапанной щекой и выбившимися из хвостика непослушными прядями темно-каштановых волос. У девочки был недружелюбный взгляд, оттененный густыми мазками ресниц. Распухшие от слез губы казались больше и ярче, чем были на самом деле.

— Главное на лице — глаза, — сообщила Юлия Юрьевна. — А они у тебя очень красивые. Оттого что глаза темные, взгляд получается особенно выразительным. Даже жгучим. А ресницы! — продолжала она. — Твои ресницы не придется даже подкрашивать!

Ника без особого доверия слушала мелодию ласкового голоса. Впервые о ней кто-то говорил ТАК. «Она хвалит меня из-за Славика. Потому что я его сестра», — подумала Ника, но спорить не стала. Ей было приятно.

— Вдобавок ко всему у тебя прекрасная форма бровей. Они прямые, как два расправленных крыла. В них присутствует полет…

Ника открыла рот.

— А волосы! У тебя густые богатые волосы. Нужно только правильно их подать. Ты портишь их резинкой.

Женщина ловко освободила Никин конский хвост и протянула ей резинку. У Ники дома было полно таких — из велосипедной камеры. Резинка была сплошь в оборванных спутанных волосах.

— Нужно ополаскивать их отваром крапивы.

— У нас вокруг дачи полно крапивы, — отозвалась Ника.

— У тебя все наладится. Нужно только уделять себе больше внимания.

Ника стрельнула глазами на рукава своей формы.

Оба рукава выглядели так, словно их жевала корова. Да не обращала она внимания на такие детали. А оказывается, надо. Хотя Ника очень сомневалась, что это поможет что-нибудь изменить в ее жизни.

Конечно, такой женщине, как Юлия Юрьевна, виднее.

Вон она какую красоту творит самостоятельно! Ника осторожно взяла в руки одну из кукол. Это была восточная красавица. Ее точеное личико и плавный изгиб тонких рук были совершенны. Разве возможно такое изготовить самой? Здесь, у них на Руднике?

— Приходи ко мне в клуб, я тебя научу, — прочитала ее мысли Юлия Юрьевна. — У тебя получится.

— Вряд ли я смогу.., у меня не хватает времени ходить в кружки.

— Глупости, — нахмурилась женщина. — Насколько я знаю, твой брат все детство провел в спортивных секциях. Так почему же ты не можешь? Средневековье какое-то! И не отказывайся! В пятницу, в три часа я буду тебя ждать.

Глава 2

Ника уже засыпала, когда услышала звук поворачиваемого в замке ключа. Славик вернулся. Ника прогнала от себя сон. Нужно спросить, что там со стеклом. Против своего обыкновения брат не пошел на кухню, а сразу нырнул в комнату к сестре.

— Ты не спишь?

— Нет.

Ника как солдатик села на раскладушке. Сна как не бывало.

— Ты маме что-нибудь говорила? — спросил Славик, снимая пиджак.

— Про стекло?

— При чем тут стекло?

Ника замолчала. Она не всегда понимала брата.

— Ты говорила родителям.., где.., видела меня?

— Зачем? — не поняла Ника.

— Зачем, зачем.., не знаю зачем, мало ли… Может, разговор зашел?

Славик заметно нервничал.

— У мамы были гости. Тетя Роза с тетей Тамарой.

Я готовила ужин, а потом мыла посуду. Мама ничего про тебя не спрашивала.

— — Вот и хорошо. — Славик скинул брюки и нырнул под одеяло. — И спросит — не говори. Ты меня там не видела. И ничего не видела, поняла?

— Ты стесняешься, что у нее ребенок?

— Много будешь знать.., помнишь?

Ника промолчала. Какой смысл скрывать? В таком поселке, как у них, это практически невозможно.

Кто-нибудь да увидит.

— Ты ее любишь? — тихо спросила Ника.

— Кого?

— Юлию Юрьевну.

— Мала еще такие вопросы задавать.

— Ничего не мала. Мне четырнадцать. Юлия Юрьевна считает меня взрослой.

Ника чуть не добавила «и красивой», но что-то помешало ей.

Славик усмехнулся. Диван под ним скрипнул.

— Раз с химии убегаешь и стекла бьешь, значит, мала.

— А вот и не убегаю! Я химию как раз люблю! — горячо возразила Ника. — А стекло разбила, потому что девчонки назвали нашу мать слепой!

— Но она действительно слепая, — немного помолчав, возразил брат.

— Это не их дело! — подскочила Ника. Раскладушка жалобно пискнула. — Она разве виновата, что так получилось?!

— Никто не виноват. Мама работала на вредном производстве. А твои девчонки — дуры.

Ника не ответила. Славик протяжно и звучно зевнул.

— Спи, — посоветовал он. — Вставили твое стекло.

Петрович за бутылку сделал как новенькое. Не придерешься.

— Спасибо, — отозвалась Ника в темноту. Ответом было ровное сопение брата. Он всегда засыпал мгновенно, едва донеся голову до подушки.

Никин сон теперь нарушился, отлетел за пределы комнаты. Она думала над словами брата. Когда с матерью случилось несчастье, в доме поселилось словосочетание «вредное производство». Как эхо звучало зловещее «Пластик». Нике было в ту пору около семи, она ни разу не была на работе у матери, и «Пластик» представлялся ей серым косматым чудовищем. Чудовище варило в огромном котле булькающую пластмассу. Люди, работающие на чудовище, должны были спешить туда чуть свет и помешивать пластмассу огромными ложками. Ника невзлюбила слово «Пластик».

Повзрослев, она поняла что «Пластик» — это огромный завод со светлыми цехами, душевыми и столовой.

Но детская ассоциация закрепилась. Ника для себя решила, что никогда не станет работать на заводе.

Тщательно роясь в своих детских воспоминаниях, Ника находила там мать — прежнюю, до того дня.

Обычно память подсовывала ей праздники. Мать очень любила праздники — шумные дни рождения, Новый год, майские, октябрьские и все остальные, что предлагал отмечать советскому народу висящий на кухне отрывной календарь.

По поводу предстоящего праздника мать затевала в доме уборку. Убиралась мать, пританцовывая и напевая. Казалось, вещи только и ждут, когда мать прикоснется к ним, лезут ей на глаза, просятся в руки. Сама она в старенькой кофточке и подоткнутой юбке была уже праздничной. Отец, заходя в комнату за чем-нибудь, украдкой посматривал на нее — любовался. Все в доме преображалось: доставались тарелки сервиза, ваза на высокой ножке — под фрукты, пузатая супница. Отец ставил в большой комнате раздвижной стол. Мать одним взмахом накрывала его скатертью.

Сколько раз Вероника украдкой пробовала обойтись с вещами подобно матери — не тут-то было. Стул обязательно падал, ваза резво выскакивала из рук, книги рассыпались. Ника путалась у взрослых в ногах, изнывая от желания быть замеченной и поучаствовать во всеобщей суете. Иногда ей доверяли натирать сухим полотенцем вилки и ложки. Славик не разделял ее энтузиазма. Вся эта кутерьма не занимала его, разве что пластинки подобрать для танцев. И он выбирал из стопки привычный набор: для тети Розы — «Синяя птица», для тети Тамары — «Самоцветы», для мамы — Алла Пугачева.

Первым приходил сосед Альберт со своей тихой как мышка женой Кирой — они приносили стулья.

Потом сразу приходили остальные гости, и все начинало крутиться по едва уловимому маминому знаку.

Мать искрилась весельем, ей шла суета застолья, как новое платье. Она, вероятно, заряжала ее, поднимала настроение и не утомляла.

Мать затевала то игру в фанты, то затягивала застольную песню, которую тут же подхватывали тетя Роза с тетей Тамарой, а за ними — все остальные. Мать могла вытащить всех любоваться закатом и прямо посреди двора выпалить частушку, с озорным вызовом глядя в пьяные глаза кого-нибудь из мужиков. Тут уж начинался дым коромыслом. Впрочем, эти обрывочные воспоминания оставались неясны, а с годами становились все более неуловимы. Более четким, выстроенным в памяти, остался ежедневный зимний путь в детский сад — темнота спящего в снегах поселка, мороз и колючий шерстяной платок, туго опоясывающий и колющий щеки.

Темноту, сопровождающую их с матерью ранним морозным утром до самого детского сада, Ника воспринимала как должное. А вот лимонный осколок луны, появляющийся изредка на темно-синем или черном фоне — как подарок доброго волшебника.

Поселок до сих пор плохо освещается, потому что находится на задворках, на самой окраине города. Ника в свои шесть лет, конечно, слышала от взрослых, что где-то в городе есть места, просто залитые светом. Что по ночам на некоторых улицах горят фонари, а витрины магазинов сияют разноцветными фонариками. Но представить такое трудно. Ее мир ограничен дорогой из дома в детский сад и обратно, огражден желтыми квадратами двухэтажных домов и горкой во дворе. Мир состоит из мороза, темноты и скрипа шагов. Мать торопится на завод, и Нике приходится живо семенить за ней, перебирая валенками. У мамы сапоги скользят по подмороженной за ночь дороге — мать то и дело теряет равновесие, с трудом удерживаясь на ногах. Двигаться приходится чуть ли не на ощупь. Впрочем, Ника знает наизусть все нюансы ежедневной дороги. Она с удовольствием сообщает:

— Забор с дыркой. А вот уже колонка. Барак с сараем. Почта! Мам, почти пришли!

Мать и сама видит, что пришли. Но на самом подходе, на повороте, мать не удерживается и падает навзничь, увлекая за собой Нику. Ника слышит глухой стук и валится на мать, как кулек с мукой — мягко и беззвучно. Зато мать охает от боли — ударилась. Она лежит на скользкой наледи, вытянувшись во весь рост.

— Мамочка, вставай. — Ника тянет мать за рукав, пыхтит. Та садится на льду, крутит головой.

— Подожди, дочка. Ударилась сильно, в глазах темно.

— Темно потому" что луны нет, мам. Вставай, я тебя поведу.

Но мать еще долго озирается и трясет головой. У Ники уже начинают мерзнуть ноги, и она хнычет.

Потом, в раздевалке, мать еще долго трет виски ладонями, а Ника не может справиться с пуговицами — руки замерзли.

Почему это незатейливое воспоминание отложилось в ее голове особенно ярко и зримо, Ника не задумывалась. Оно просто неожиданно всплывало во всех подробностях и чем-то неуловимым волновало душу.

Плавая в своих думах от впечатлений прошедшего дня к давним, осевшим где-то глубоко, Ника заснула. Сон ее поначалу не был окрашен сновидениями, но потом вдруг она ощутила себя в темноте. Ника узнала эту темноту и испугалась. Во сне она поняла, что это уже было, что темнота имеет границы, но где они проходят, никогда не угадаешь. Появилось предчувствие, что из этой темноты должно родиться что-то страшное, что уже возникало не раз. Ника начала лихорадочно искать выход из густой темноты, тыкаться от стены к стене в поисках двери. И спиной почувствовала то страшное, что ожидала. Оно появилось. Ника резко развернулась, но во сне это получилось медленно. Замыслы расходились с реальностью сна. В пространстве плавали две белые как мел руки, которые, перебирая пальцами, ощупывали темноту. Ника попыталась закричать, но крик ее выходил ватным, беззвучным, ноги сковывало тяжестью, она побежала, но белые руки проворно двигались в том же направлении. Комната вытягивалась до размеров коридора. Ника бежала, с трудом передвигая тяжелые свинцовые ноги.

…Она проснулась, мокрая от пота. Было еще рано, но свет уже заслонил собой тьму за окном и просочился в комнату. Ника лихорадочно попыталась ухватиться за что-то приятное, хорошее, чем можно заслониться от ночного кошмара. Она увидела руку брата, свисающую с дивана, — неровную, в выступающих по всему предплечью синих венах. Сразу вспомнила маленькую комнатку Юлии Юрьевны и хоровод волшебных кукол. «В пятницу, в три часа. Я буду тебя ждать».

Ника опоздала. Она взбежала на второй этаж клуба и сразу увидела Юлию Юрьевну. Раскрасневшаяся, тоненькая, вся какая-то миниатюрная, она несла по коридору ворох белых, пышных газовых платьев, которые окутывали ее облаком и скрывали с головой.

— Ника! Почему так поздно? Занятие уже кончилось…

— Я в магазине, в очереди простояла…

— Ну, помогай!

И это газовое облако обволокло Нику, от чего у той захватило дух. Платья благополучно прибыли в кабинет Юлии Юрьевны и легли на столы.

Ника подняла глаза и обомлела: тут кукол было еще больше, чем в квартире. Везде — на столах, полках, стеллажах — куклы. Да какие! В великолепных нарядах, паричках, с крошечными веерами и зонтиками. Так вот оно, царство Юлии Юрьевны!

— Раз уж ты пришла, то поможешь мне?

— Конечно!

— Тогда выбирай быстренько.

Юлия Юрьевна вывалила из коробки на пол ворох белых туфель.

— Я? Зачем?

— Сейчас будем спортсменов поздравлять; У нас одна девочка не пришла, заболела, выручишь?

Ника и пикнуть не успела, как Юлия Юрьевна вытянула из вороха платьев одно — с широким атласным поясом и прозрачными рукавами.

Ника, не споря, сбросила одежду и впрыгнула в белое облако платья. Юлия Юрьевна быстро застегнула пуговицы на спине, стала поворачивать девочку, не давая смотреть в зеркало. Она ловко пришпиливала, закалывала, подшивала.

Волосы распустили и приподняли с боков. Юлия Юрьевна отошла, придирчиво осмотрела свое творение и удовлетворенно кивнула головой. Но сказать ничего не успела — в кабинет влетела стая девочек, все завертелось, закрутилось, Юлию Юрьевну окружили со всех сторон. Потом их всех повели на сцену репетировать, они ходили под музыку, смеялись за кулисами непонятно чему, а когда кто-то крикнул:

«Спортсмены приехали!» — девчонки дружно завизжали и рванули белой стаей наверх, на второй этаж, где, перевесившись через перила, стали смотреть вниз.

В клуб входили ребята. Они внесли с собой грубоватый мальчишеский шумок и вместе с тем красоту хорошо тренированных тел. Девчонки притихли. За кулисами все смешались — и награждаемые, и награждающие. Ника держала в руках, большой кубок. Пальцы от холодного металла леденели, а зубы того и гляди могли сорваться выстукивать дробь.

— Замерзла, Белоснежка? Давай подержу.

Ника не сразу поняла, что обращаются к ней. Никто и никогда, даже в шутку, не давал ей столь ласковых прозвищ. Она обернулась — прямо на нее смотрел темноволосый парень, показавшийся ей высоким, поскольку пришлось смотреть на него снизу вверх. В темноте отчаянно сверкали белки его глаз и белозубая улыбка. Он протянул руки и забрал у нее тяжелый кубок. От неожиданности, непонятного стыда Ника мучительно покраснела. До слез. За кулисами было слишком темно, чтобы он разглядел это. Почему — Белоснежка? Из-за платья, конечно. Они все тут Белоснежки. И все же что-то включилось внутри.

Ей стало тепло, а когда он сбросил с плеч и отдал ей свою олимпийку, ей стало даже жарко. Щеки горели, и она ничего не могла с этим поделать.

— Становись сюда, подальше от двери. Тебя как зовут?

— Ника…

— Вот это да! Мы почти тезки. Ты — Ника, а я — Николай.

От его куртки пахло чем-то… Ника чувствовала, как голова кружится от этого волнующего, немного страшного, но такого притягательного запаха, от разговора с этим мальчиком, которого вполне можно назвать парнем, потому что он наверняка учится классе в девятом, а может, и в десятом, от такого яркого, оживленного блеска его глаз, от приглушенного голоса, нисколько не грубого, а, наоборот, бархатистого и ровного.

— Николай… — как эхо повторила Ника, кутаясь в его олимпийку.

Простое русское имя Коля сразу представилось ей необычным. Мягкое, без единого твердого звука, оно должно было отражать внутреннюю сущность этого мальчика. Ника с готовностью наделила его всеми приятными качествами: мягкостью, галантностью, добротой. Он уже казался ей верхом совершенства. Она грелась о звук его голоса, охотно смеялась его шуткам.

Они чуть не пропустили свой выход на сцену. Тренер зашикал на них в темноте кулис, кто-то из девочек потащил Нику к сцене. Она прижала к себе тяжелый кубок, уже не такой холодный — он хранил тепло Колиных рук.

Ведущий что-то громко вещал в микрофон. Заиграли туш. Нику кто-то подтолкнул на сцену. Оказавшись после полутьмы закулисья в нестерпимо ярком свете софитов, Ника зажмурилась и не смогла сообразить, куда ей идти. Когда глаза освоились на свету, она заметила спасительный знак — осторожный взмах руки и следом разглядела знакомое улыбчивое лицо. Коля!

Ободренная его улыбкой, Ника шагнула навстречу. Коля поднял кубок высоко над головой. Все ему аплодировали, и Нике тоже.

Потом был концерт. Спортсмены спустились в зал, а девочек позвали переодеваться. Ника выбежала в фойе и с разбега остановилась, чуть не вписавшись в зеркало. Ей в глаза бросилась… Белоснежка!

Разгоревшиеся от возбуждения глаза, щеки, пылающие румянцем, волнами спадающие каштановые волосы и, конечно, платье — белое воздушное платье…

Ника не верила глазам — это она!

Девочка взлетела на второй этаж, легко пробежала по коридору, закружилась у последнего окна и пошла назад, высоко поднимая голову, стараясь держать спину прямо. Так, как их учили на репетиции.

Она не понимала, что с ней происходит. Ей хотелось кричать, прыгать, петь, и в то же время она легко сохраняла это внешнее медлительное спокойствие, любуясь своим отражением в настенных зеркалах.

— Ну как, понравилось? — улыбнулась ей Юлия Юрьевна. Ника закивала в ответ. — Теперь переодевайся поскорей и беги смотреть концерт.

Ника с сожалением рассталась с белым платьем и туфлями, натянула школьную форму и отправилась вниз. Она протиснулась в переполненный зал и сразу же нашла его глазами. Коля стоял у самой сцены. Его коротко стриженный затылок, олимпийка с зелеными полосками — все показалось Нике своим, давно знакомым, близким. Сердце ее почему-то сжалось и быстро застучало. Будто запрыгало по ступенькам. Подойти поближе не представлялось возможным, но ей было приятно и отсюда трогать взглядом его затылок. Потом Нику оттеснили к выходу и ведущий объявил антракт. Толпа вынесла ее в фойе, и она снова увидела себя в зеркале. В клубе «Шахтер» было слишком много зеркал… Ей в глаза бросилось неумолимо все сразу: и наскоро зашитая коленка, и фартук со старой подпалиной от утюга, и стоптанные туфли весьма приблизительного рыже-бурого цвета. Кровь прихлынула к голове. Боясь оглянуться, Ника сорвалась с места и помчалась прочь из клуба — мимо длинного «Икаруса», доставлявшего к ним спортсменов, мимо магазина, желтых двухэтажных домишек.

Дома никого не оказалось. Ника влетела в свою комнату и распахнула шкаф. Платье с разными пуговицами, брюки, которые всегда были несколько широковаты, и Нике приходилось утягивать их ремнем, выгоревший на солнце спортивный костюм. Никогда раньше она не обращала внимания, как одета. Частенько ей приходилось покупать одежду самостоятельно или же с одной из теток. Тем походы с племянницей по магазинам были в тягость, они брали все приблизительно, на вырост, уверяя отца, что так практичнее. У Ники и мыслей не возникало спорить с ними. В тот год, когда с матерью случилась беда (она вдруг враз ослепла, дома, посреди бела дня, без видимой причины), Ника перестала принадлежать себе. Она стала дополнением матери. Ее глазами, руками, ногами. Хотя прежде всего, конечно, глазами.

Особенно запомнился первый приготовленный самостоятельно обед. Ей тогда только сравнялось восемь.

— Бери большую кастрюлю и наливай воду.

Кран открыт, вода резво льется в большую синюю кастрюлю.

— Налила?

Ника с трудом поднимает кастрюлю. Руки трясутся. Кастрюля с грохотом опускается на газовую плиту.

— Бери курицу.

Ника вытаскивает из холодильника тощую синюю птицу с длинными желтыми ногами. Из пупырчатых конечностей курицы там и сям торчат белые волоски.

Ника моет курицу под струей воды. Тощая птица норовит выскользнуть.

— Достань лук и морковь, — командует мать.

У Ники в желудке урчит от голода. На большой перемене она съела пончик с повидлом, это было давно. Но синяя птица не вызывает у нее аппетита. Помыв, Ника опускает ее в кастрюлю и принимается непослушными руками чистить лук. Мать сидит рядом на табуретке и «глядит» прямо перед собой.

Она не видит, но Ника не привыкла к этому, ей кажется, что с нее не спускают глаз. Скользкая луковица то и дело выскальзывает из пальцев, падает на пол. Приходится снова мыть ее. Мать торопит. Скоро из школы вернется Славик, обед должен быть готов к его приходу.

Ника режет лук и обрезает палец. Из глаз капают слезы, из пальца — кровь. Мать говорит про пену, которую нужно снять. Ника мочит палец под струей воды и бегает по кухне в поисках шумовки.

— Сняла пену?

— Сейчас, мам.

— Чего ты копаешься, не понимаю!

Мать едва сдерживает раздражение. Ника и сама Чувствует свою неловкость. Она ныряет шумовкой в кастрюлю. Пар обжигает ей руку. Челка прилипла ко лбу. Свободной рукой Ника убирает волосы.

— Чисть картошку, — говорит мать.

Ника торопливо выдвигает ведро с картошкой из-под стола и бросает картофелины в раковину. Раз, два, три, четыре, пять. На суп хватит, это Ника знает. Вот с лапшой сложнее. Никогда не знаешь сколько бросить, чтобы она не заняла полкастрюли.

— Посолила? Теперь бросай лапшу.

Все. Теперь быстро убрать со стола все лишнее, протереть клеенку влажной тряпкой. Палец щиплет от соли.

— Режь хлеб и ставь тарелки.

Ника становится на табуретку, достает глубокие тарелки — Славику, матери, себе. Она спрыгивает с табуретки, и.., тарелки выскакивают из рук и с ужасающим звуком разлетаются по кухне!

Мать вздрагивает, бледнеет. Ника машинально садится на корточки.

— Да что за руки у тебя! — кричит мать и, оттого что Ника не подает признаков жизни, еще больше распаляется:

— Безрукая! Неумеха! Дрянь!

Ника собирает осколки, а мать все кричит над ней, выплевывая ей в затылок злые непонятные слова. Ника давится слезами, но в это время поворачивается ключ в замке — пришел Славик. Мать быстро берет себя в руки. Садятся обедать. Нике кусок не лезет в рот — там застряла обида, слезы капают в суп.

Зато Славик ест с аппетитом. Он звучно хрустит луковицей, шумно втягивает в себя горячий суп, с шумом ломает курицу. Он очень сильно растет и к тому же много занимается спортом. Ему нужно хорошо питаться.

— Я сейчас убегаю, мам. У нас соревнования по баскетболу.

— Конечно, сынок. Возьми на холодильнике мелочь на автобус. Ника, найди Славику чистую футболку.

Ника отправляется в спальню родителей и сразу находит футболку. Белье в воскресенье будет гладить отец — Нике пока утюг не доверяют. Ника относит футболку в комнату брата и забирается с ногами на диван. Славик переодевается. Ростом он почти с отца, но еще по-мальчишески худ. Светлые, как и у отца, волосы отросли и закрывают уши.

Славик — надежда родителей. Ника слышала это не раз. Еще чаше ей напоминали, что нельзя мешать брату, когда он делает уроки или читает. Славик должен получить высшее образование и стать инженером. Это мамина мечта. Покой Славика тщательно оберегается — его не утруждают работой по дому. Он должен хорошо учиться.

Ника тоже хорошо учится. Она изо всех сил старается, чтобы заслужить похвалу, но почему-то маму совсем не интересуют оценки в ее дневнике.

— Девочке ни к чему забивать голову наукой. Девочка должна научиться хозяйничать, и достаточно, часто говорит мать в разговорах с подругами.

Постепенно Ника всему научилась. Теперь, когда ей четырнадцать, она умеет все, что должна уметь взрослая женщина. Только никто не научил ее обращать внимание на себя.

— Ужасно, ужасно, ужасно! — повторяла Ника, запихивая в шкаф одежду, которую благополучно носила до сих пор.

«Белоснежка»! Ника вскочила и выхватила из шкафа свою видавшую виды школьную форму. Метнулась в спальню родителей, выдвинула верхний ящик комода, стала открывать коробочки и шкатулки.

Наконец нашла то, что искала — кипенно-белые кружева. Когда и зачем они покупались? Никино сердце дернулось в каком-то сладком предвкушении. Она вернулась к себе и, достав ножницы, стала выкраивать воротнички для формы. Это оказалось совсем нетрудно. Она шила белые воротнички и повторяла на разные лады: Коля. Коля. Коля. За этим занятием застал ее вернувшийся с шахты отец.

— Что за переворот? — весело поинтересовался он.

Ника обернулась и быстро вобрала в себя взглядом родные черты лица с первыми бороздками морщин, щетину на щеках и колючий ежик седины надо лбом.

— Папа! Мне.., мне нужна новая одежда! — выпалила она и, спохватившись, закрыла рот. Впервые она обращалась к отцу с подобной просьбой. Для убедительности своих слов Ника показала ему фартук с подпалиной и выгоревший спортивный костюм.

Отец потер подбородок.

— Ну что ж, раз такое дело… С получки сходишь с тетей Альбиной в магазин.

— Нет! — Ника подпрыгнула. — Только не с тетей Альбиной и не с тетей Кристиной, папочка! Лучше я пойду одна!

— Это почему же? — Отец перешагнул через разбросанные на полу одежки и сел на диван. — Ты поссорилась с тетками? Вот новость!

— Нет. — Ника замялась. Ну как говорить с отцом о таких вещах? — Они обе очень хорошие, но… Папа, они.., им все равно, как я буду выглядеть, лишь бы побыстрее из магазина уйти. У тети Альбины одышка, ей душно. Если мне что-то не нравится, то они начинают нервничать, кричать, упрекать меня.

Отец смотрел на нее пристально, не перебивал.

Нике показалось, что он не слушает то, что она пытается ему втолковать, а думает о чем-то своем.

— Все эти вещи купили мне на вырост. Пока я до них дорастаю, они становятся старыми.

Молчание отца сбивало с толку, Ника начала волноваться. Наверняка он решил, что она эгоистка. У него столько проблем: нужно обрабатывать дачу, «Запорожец» отремонтировать, чтобы маму возить к врачу, ремонт делать, а она думает, как нарядиться… Нике стало стыдно, и она замолчала.

— Почему же раньше ты никогда не говорила мне об этом? — наконец подал голос отец.

Ника пожала плечами.

— Мне было все равно, — призналась она.

— А теперь не все равно, значит?

— Нет. Теперь — нет.

— Значит, выросла моя птичка, — задумчиво проговорил отец и погладил Нику по волосам. Повторил:

— Значит, выросла…

Ника молчала. Хорошо это или плохо, что она выросла? Непонятно. Ника добросовестно порылась в зарослях своего детства, пробуя отыскать там что-нибудь такое приятное, что цепляло бы ее за подол, мешая радоваться тому, что эта пора кончается. Порылась и не нашла. Зато сегодня, когда ей уже четырнадцать, в ее жизнь вошла нечаянная радость — как заблудилась.

Робкая радость дрожит там на тоненькой ножке, как гриб опенок, и весело кивает ей: расти, Ника! Там, впереди, прекрасная тайна под названием «любовь».

— Ты не рад, папа? — спросила она.

— Еще немножко, и улетишь от своего папки. Оставишь нас с матерью одних, — неожиданно подытожил отец и поднялся.

— Да ты что, папа? Как это — оставлю? Почему?

— Я пошутил… — Отец отвернулся и вышел из комнаты.

Когда пришла мать от соседки, Ника уже намывала посуду, а отец читал газету «Труд».

— У Наумовых какое горе! — с порога воскликнула мать.

Она любила вот так, с порога, не поздоровавшись, сообщить услышанное у соседей.

— Что стряслось? — Отец захрустел газетой. — Умер кто?

— Типун тебе на язык! — махнула рукой мать. — Зачем сразу «умер»? Толик у них женился!

— Ну и горе! — передразнил отец.

— Самое настоящее горе! С ребенком взял, старше себя, разведенную!

Ника застыла с тарелкой в руке. Спина покрылась мурашками, словно речь шла о ней.

— Ведь он как с армии вернулся, Тося ему сразу: женись. А он ей: погуляю. Вот и погулял! Матери-то какое горе!

— Их дело.

Отец отложил газету.

— Сергей! Ну как это «их дело»? У нас такой же Славик, одного года с Толиком. Вот так вот ростишь, ростишь, бережешь, а какая-нибудь в момент окрутит и ребенка готового, неродного, на шею повесит!

Ника прикусила губу. Мысли носились в голове как сумасшедшие. Почему отец не спорит? Почему не скажет, что…

— Эллочка, и охота тебе чужие проблемы решать?

Своих полно.

— Нет, Сергей, и не говори. Славика женить надо.

— Он учится.

— Одно другому не помешает.

— Ты же знаешь, он на девушек и не смотрит.

— Так надо найти ему! Или ты станешь ждать, когда он приведет в дом кого ни попадя?

Мать разволновалась не на шутку. Что ей ответил отец, Ника уже не слышала — дверь в комнату прикрыли.

Что делать? Сердце ее колотилось как при беге на физкультуре. Славик догадывается! Он скрывает от родителей Юлию Юрьевну как что-то недопустимое. А может, он собирается жениться тайно? Или вопреки мнению родителей, как это сделал Толик Наумов? Как бы то ни было, Славика нужно предупредить. Если их увидят вместе, то кто-нибудь обязательно расскажет родителям. В поселке такие вещи не спрятать. Тогда будет скандал!

Ника даже представить это боялась — она слишком хорошо знала свою мать в гневе.

Глава 3

— Тетя Кира! Я еду в лагерь! Ура!

Соседка кивнула Нике в затылок — девочка уже мелькнула вниз и выскочила на улицу. Так хочется поделиться с кем-нибудь, но двор пуст. Ника помчалась к клубу.

— Юлия Юрьевна, я в лагерь еду! На вторую смену! — выпалила и осеклась. За тем самым столом, где Ника училась лепить кукол, сидел ее брат. Напротив него — Юлия Юрьевна. Они держались за руки.

Ника замолчала, понимая, что влетела не вовремя, и попятилась к двери. Брат поднялся:

— Ну, мне пора. — Проходя мимо Ники, щелкнул ее по носу. — Хвастунья. Понесла, как сорока на хвосте.

Ника заметила, как, обернувшись у двери, он послал Юле самый нежный взгляд, на который только был способен.

— Так куда ты едешь? — очнулась женщина. — В лагерь?

— Да, в лагерь. Для меня это так важно, если бы вы знали! Я ведь никогда нигде не была, хотя от папиной работы путевки всегда хорошие. Только я маме нужна постоянно, она без меня не может.

— Так почему же теперь ты едешь? — Юля стряхнула с себя сладкое оцепенение, навеянное приходом Славика. Она тряхнула головой и внимательно посмотрела прямо в черные глаза девочки. Как они не похожи с братом! Небо и земля. Славик полон достоинства, даже несколько самоуверен. Ей то и дело приходится сбивать с него излишнюю спесь. А девочка — как испуганный олененок, пугается каждого вздоха. И все же Юля так любит Славу, что этой любви хватит и на маленькую пугливую Нику, и на его родителей, на всех.

— Мама с папой уезжают в Одессу, в глазную клинику. Маму будет обследовать один знаменитый врач.

— Это здорово! А ты, значит, отдыхаешь? Славку без присмотра оставляешь?

Юлины глаза сверкнули озорством. И Нике моментально передалось ее настроение.

— Да! Бросаю бедного, беспомощного братика на целых три недели!

— Как он, бедный, без просмотра? — Юлия Юрьевна вдруг подскочила, закружила Нику по классу. — Хочешь, я тебе сарафан сошью?

— Хочу!

— И шляпу мою соломенную возьмешь, все равно без дела валяется!

— Спасибо! Уж я-то ей дело найду!

Накружившись и насмеявшись досыта, они остановились прямо напротив витрины с куклами. На Нику снисходительно взирала цыганка: жгуче-черные брови, глаза, как черный жемчуг, и вызывающе яркое платье. Ника шила его из лоскутков. Бусины подарила соседка — из них сделали ожерелье.

— Это ведь вы мне посоветовали делать именно цыганку, — припомнила Ника. — Я хотела танцовщицу.

— Ты что, жалеешь? — удивилась женщина.

Ника покачала головой.

— Она такая красивая. И гордая.

— Совсем как ты.

Ника не замахала на Юлю руками, не бросилась возражать, а только едва заметно улыбнулась.

— Даже не верится, что это — моя работа.

— Твоя, а чья же!

— Вы помогали.

— Ника! Мы же договорились: когда мы с тобой одни, называй меня Юлей и на ты.

— Нетушки. — Ника хитро сощурилась.

— Почему? Неужели я так старо выгляжу?

Ника рассмеялась в ответ.

— Конечно, нет! Просто.., вот когда вы со Славиком поженитесь, тогда и буду называть на ты…

— Вот как ты заговорила!

Юлия Юрьевна погрозила ей пальцем, но Ника знала, что вовсе она не сердится, что Ника затронула тему их со Славиком отношений. Наоборот, ей приятно об этом говорить.

— Славику нужно учиться… — слабо возразила она, словно ожидая, чтобы ее оспорили.

— Учиться! — воскликнула Ника. — Учиться можно и на вечернем! И заочно.

— Да, конечно, ты права, — согласилась Юлия Юрьевна. — Но на дневном лучше.

— Это когда один — лучше, — рассудила Ника. — А когда с семьей, то не лучше. Вон Толик Наумов женился и перевелся на вечернее.

— Ты-то откуда знаешь?

— Мама с папой говорили, — ляпнула Ника и слишком явно смешалась.

Юлия Юрьевна пристально взглянула на нее.

— А-а…

После Никиного упоминания о родителях Юля свернула разговор и сделала вид, что ищет сантиметр, чтобы обмерить Нику. Но Ника отлично понимала — она сказала лишнее И кто ее за язык тянул? Юля не такая глупая, чтобы думать, будто родители придут в восторг от выбора Славика. Хотя Ника так полюбила Юлю, что и представить для Славика лучшей жены не могла. Они станут подругами, будут во всем помогать друг другу… Но разве мать согласится когда-нибудь, чтобы Славик женился на женщине с ребенком? Не похоже…

Пока Юля крутила ее, снимая мерки, Ника вновь успела вернуться к своим мечтам и решила, что в принципе все возможно. Главное, чтобы маму вылечили Ведь раньше, когда мама хорошо видела, то была совсем другой. Она пела, смеялась, шутила. Это когда ослепла, то сделалась раздражительной, вспыльчивой, нетерпимой. Иногда сцены ярости доходили до безобразия. Ника никогда никому о них не рассказывала Только однажды свидетелем безобразной сцены стал отец. Нике тогда было лет девять. Она вернулась из школы и застала мать в спальне посреди полнейшего развала. По всей комнате — на крова! и, на полу, на стульях — валялась одежда вместе с плечиками, словно шкаф вывернули наизнанку.

Ника спрашивать ничего не стала — нетрудно было дорисовать предысторию этой картины. Скорее всего мать что-то искала и не могла найти. Придя в ярость от сознания собственного бессилия, она повыкидывала всю одежду из шкафа. Это не принесло ей облегчения. Она ведь не видела, как разлетались вещи. Был только невнятный стук роняемых плечиков. Движения от ярости неистовы и злы, а звук, который они производят, — ничтожный. Элла балансировала на грани истерики.

— Мам, я сейчас помогу, — подала голос Ника, плохо представляя, как сможет со всем этим справиться.

— Возьми стул, — посоветовала Элла. — И давай поскорее, а то сейчас отец придет.

Элла слышала, как кряхтит ее дочь, подтаскивая стул к шкафу.

— Слева вешай платья.

Дочь сопит как паровоз, собирая разбросанные по полу платья. Многие свалились с плечиков, их нужно вернуть на место, затем водворить на длинную перекладину в шкафу.

— Чего ты копаешься? — нервничает мать. — Быстрее!

— У меня не получается. Плечики скользкие.

— Руки у тебя кривые. Быстрей же! Еще обед нужно разогреть!

Ника, дрожа от напряжения, дотягивается крючком от плечиков до перекладины. Плечики на месте, а платье слетает вниз, на пол. Ника кусает губы от обиды и страха. Сообразив, что мать не заметила промаха, запихивает платье ногой в угол шкафа. Теперь — блузки. Это легко. Шелковые, нейлоновые, ацетатные.

— Быстрей, быстрей, — подгоняет мать, и у Ники подкашиваются коленки.

Она забирается с ворохом блузок на стул, торопливо поднимается и.., слышит треск разрываемой ткани. Она нечаянно наступила на рукав блузки и дернула ее!

— Ты что делаешь? — восклицает мать. — Ты что творишь, сволочь такая? Дрянь! Дура набитая! Издеваешься надо мной?

Мать выбрасывает вперед себя руки и сразу достигает цели: Ника летит со стула вместе с блузками.

— Идиотка! Безрукая! Стерва!

Ника цепенеет от ужаса и вытаращенными глазами следит за матерью. Слова, которые исторгает перекошенный от гнева рот, ужасны. Ника не знает точно значения многих из этих слов, но они вколачиваются ей в голову, как гвозди. Хочется спрятаться, заткнуть уши. Мать не прекращает кричать. Так уже бывало не раз. Ника забивается в угол комнаты, за кровать.

Не прекращая ругаться, мать хватает первые попавшиеся плечики и пытается повесить их на перекладину. Не получается. Крючок тычется в полку обратной стороной. Ника видит это из своего убежища. Она могла бы помочь, но страх держит ее за плечи и не дает подойти к матери.

— Иди сюда! — приказывает мать и, не услышав в ответ никакого движения, повторяет, срываясь на крик:

— Иди сюда, кому я сказала?

Ника выбирается из своего укрытия и с опаской приближается к матери.

— Вставай на стул.

Ника забирается. Мать подает ей плечики с одеждой, а Ника вешает. Дело двинулось.

Остаются только отцовы пиджаки и тяжелое ватное пальто. Мать поднимает его с пола и едва не спихивает дочь со стула, задев рукавом пальто.

— Бери рукой крючок!

Нике не нужно повторять. Она поспешно цепляется за крючок плечиков и тянется к полке.

Мать с трудом приподнимает вслед за Никой пальто. Ника вытягивается всем своим худым тельцем, ей удается набросить крючок на перекладину и… Элла неловко поворачивается, бедром отодвигает стул, на котором, балансируя, стоит Ника. Девочка, потеряв опору, виснет на перекладине. Палка, не выдержав дополнительной нагрузки, с хрустом обрушивается на Нику вместе с горой одежды. Элла слышит хруст и шум, но все еще не осознает всей полноты происшедшего.

— Что ты натворила? — пытается выяснить Элла. ощупывая руками пространство перед собой.

— Я не хотела, — пищит Ника из-под душащего ее тяжелого ватного пальто. — Оно само упало.

Когда до Эллы доходит вся глубина случившейся катастрофы, ее руки начинают мелко дрожать, а лицо покрывается бордовыми пятнами.

— Все испортила! Паршивка! В кого только ты уродилась такая? Уродина! Стерва!

Отвратительные мерзкие слова пулями выскакивают из перекошенного рта и неумолимо настигают жертву. Ника выползает из-под вороха одежды и на четвереньках добирается до порога. Вслед ей камнями летят ругательства. Ника бежит в комнату брата и затыкает уши руками. Но и теперь она четко слышит непонятные злые слова:

— Шалава! Гадина! Проститутка!

Пытка криком длится до тех пор, пока истошные вопли матери не переходят в сиплые злые плевки.

— Гадина, уродина, стерва!

Вдруг что-то заставляет мать замолчать. Ника открывает глаза. В прихожей стоит отец и держит мать за плечи. Пальцы его напряжены, лица Ника не видит. Не сумев преодолеть подстегивающего ее ужаса, девочка пробегает мимо родителей, в подъезд и — на улицу. Вечером отец нашел ее у гаража. Ника сидела в брошенном кузове чьей-то машины. Обида выпила все эмоции — Ника не может говорить, не хочет шевелиться. Отец забирается в ржавый кузов и прижимает Нику к себе. Так они сидят какое-то время молча. Потом отец говорит:

— Закрой глаза.

Ника послушно закрывает. Некоторое время перед глазами остается свет — желтый, размытый. Память глаз. А потом место неумолимо занимает темнота.

— Не открывай.

Ника сильнее зажмуривает глаза.

Перед глазами в темноте появляются оранжевые точки. И желтые. Но и они растворяются в черном.

— Темно?

— Темно.

— Вот видишь. А у мамы всегда так. Она не может открыть глаза и увидеть. Ей очень плохо, дочка. Мы с тобой не должны обижаться на нее.

Мы должны помогать ей всем чем можем.

Ника сейчас отчетливо вспомнила его слова. Теперь, когда появилась надежда, что мать вылечат, Ника готова была поверить, что все изменится в лучшую сторону, что вместе со зрением к матери вернутся ее прежние доброта и веселость. И, узнав, что брат любит Юлю, она не станет возражать против их счастья. Все возможно, думала Ника. Раз отец говорит, что у матери раздражительность от болезни, то, выздоровев, она станет другой.

В этом счастливом убеждении через неделю Ника уехала в лагерь.

На Нику нахлынуло, обрушилось лучшее лето в ее четырнадцатилетней жизни. Брезентовые палатки по периметру лагеря, ледяная вода в рукомойниках, трава в росе и утренняя пробежка по этой росе, ночные костры с потрескиванием сучьев и уханье филина в синем ельнике… А построения с ежедневным поднятием и спуском флага? А тренировки на утоптанной площадке стадиона? А вечерние купания в прогретой реке?

Все это вошло в ее жизнь, как порыв ветра врывается в окно. Уже когда она, приехав в числе первых, обегала весь лагерь в своем жадном стремлении сделать его своим, полюбить каждый уголок до того, как появятся другие, уже тогда Нику подхлестывало какое-то пьяное предчувствие счастья, которое никогда не обманывает.

Вечером того же дня Ника побежала вместе с другими встречать автобусы с детьми.

Автобусы прибывали на площадку возле столовой.

Детвора высыпала из машин, как разноцветное драже из коробки. Ника сразу увидела его. Он высился среди детворы и усиленно жестикулировал. Ника встала как вкопанная и вцепилась в него глазами.

Сердце затрепетало подобно пойманной птичке. Коля вытащил из автобуса огромный зеленый рюкзак, что-то спросил у детей и снова исчез.

«Обернись'» — кричало все Никино существо. Девочка вытянулась стрункой Но он снова появился, уже с чьим-то чемоданом. Все такой же улыбчивый, гибкий, стройный.

Ника подпрыгнула, в воздухе развернулась вокруг своей оси и помчалась вприпрыжку — ей хотелось петь, кричать и плакать одновременно.

Весь вечер девочка не выпускала его из поля зрения, а за ужином он почувствовал взгляд и обернулся.

Вгляделся, расплылся в улыбке и помахал ей. Она чуть двинула ладошкой и кивнула. А на вечернем костре он подошел поболтать.

— Привет, Белоснежка!

— Меня зовут Никой.

— Я помню Разве забудешь? Твое имя — часть моего. Я — Николай, а ты — Ника.

От его слов у Ники мурашки роем пронеслись по спине.

— Ты в каком отряде? — спросила Ника.

— В пятом. Только я приехал не отдыхать, а работать. Помощником вожатого.

У Ники сердце провалилось в живот: «В пятом — значит, у нас».

— И я в пятом, — сообщила она.

— Знают, увидимся.

Он растворился в синей темноте, а она уже потом плохо слышала вожатого, воспитателя, а когда пели песню, сердце тихо плавилось меж ребер, тая и растворяясь…

В палатке место ее оказалось рядом с полненькой щекастой Тоней. Та, укладываясь, вид имела недовольный. Все взбивала подушку и ворочалась.

— Это же надо, угораздило, — бухтела она. — Угодить в спортивную смену!

— А что, наша смена разве спортивная? — поинтересовалась Ника.

— Ну! Ты что, на костре не была? У нас и вожатый-то тренер. И помощник вожатого спортсмен. Только воспитательница нормальная.

— Загоняют теперь, — отозвалась девочка с соседней кровати, — только и будем кроссы гонять.

— Ой, девочки, а помощник вожатого какой лапочка!.. — мечтательно протянул кто-то в темноте, и Ника напряглась.

— Симпатичный, — согласилась Тоня и полезла в чемодан за конфетами.

Ника уловила в себе неприятное чувство. Хотелось, чтобы они все замолчали и не смели обсуждать Колю.

— Давайте спать в конце концов! — оборвала она девчонок, и все притихли.

Вообще-то Ника не слишком любила спорт и даже обычную физкультуру. Сидеть в уголке с книжкой ей было больше по душе. Но напомни ей кто об этом теперь, в этом лагере, где день состоял из тренировок, забегов, заплывов и соревнований, она бы возмутилась клевете. Она любила спорт! Потому что его любил Коля.

Но с удивлением и немалой досадой Ника обнаружила, что она не одна глаз не сводит с Николая. Все девчонки в отряде поголовно были от него без ума. И если признаваться в своих симпатиях к мальчишкам стеснялись, то с Колей все обстояло иначе. За знаки его внимания шла настоящая борьба. А вечером в палатке бурно обсуждались результаты. Тут уж Ника ничего поделать не могла. Она изо всех сил старалась выделиться, стать первой, лучшей, заслужить похвалу.

А он, похвалив ее мимоходом, жалел нескладуху Тоню, которая никак не могла взять даже самую малую высоту, и уж совсем весело и шутливо журил лентяйку Анжелку — та не любила подметать территорию. Обе млели от оказываемого им внимания и ходили задрав нос.

Однажды отряд отправился в поход. Дорога вела через овраги. Казалось, их нарочно понатыкали на пути для пущей трудоемкости процесса. Затем — через пустую равнину, где природа забыла поместить хоть одно деревце, чтобы укрыться в жару. Путь лежал к реке, где предстояло разбить лагерь для ночлега.

В отличие от своих подруг Ника неплохо преодолевала препятствия и справлялась с трудностями. Не ныла, как некоторые, и ни разу не пожаловалась. Хотя ей было несладко: рюкзак оказался тяжелым, солнце пекло, а котелок, который она несла в руках, то и дело ударял по коленкам. Но Ника, прикусив губу, упорно взбиралась по крутому склону, помогала девчонкам: перетащив свою ношу, возвращалась за чужой. Ведь Коля был занят тем же — он затаскивал наверх не только рюкзаки, но и самих горе-туристов. Анжелка умудрилась посадить занозу, и весь отряд остановился ждать, когда Коля вытащит эту занозу и обработает ранку йодом. Народ, обрадованный внеплановому привалу, рухнул на траву. А Ника исподлобья наблюдала за действиями Коли.

Получалось все наоборот: чем лучше она справляется с поставленной задачей, чем больше заслуживает внимания и одобрения, тем меньше их получает! Чем капризнее ведут себя девчонки, тем внимательнее к ним Коля и даже вожатый. Увы, она еще не уяснила, что женская сила — в слабости, и уповала только на справедливость.

К вечеру добрались до места.

— Девчонки, признавайтесь, кто умеет готовить? — поинтересовался вожатый.

Тоня скривилась и отвернулась.

— Это не для меня, — заявила Анжелка.

У остальных, казалось, сил не было даже говорить.

— Я умею, — сверкнула глазами Ника.

— Ай да Белоснежка! — обернулся Коля. — Есть ли что-нибудь, чего ты не умеешь?

Ника чуть пожала плечами.

— А почему ты ее зовешь Белоснежкой? — встряла Анжелка. В ее голосе сквозила насмешка, а недоумение так и выпирало. — Нике больше Цыганка подходит. Тоже мне — Белоснежка…

— Это секрет, — улыбнулся Коля и подмигнул Нике. И она улыбнулась в ответ.

А девчонки стали шушукаться. Ника отвернулась и пошла к костру. Она без труда сварила вкусную кашу с тушенкой, все ели да нахваливали.

После ужина вожатый объявил:

— На ночь вокруг лагеря нужно выставить патруль. Дежурить будем по двое. Патруль должен обходить территорию и поддерживать костер. Дежурим по часу.

Все загудели, а Ника притихла. В животе отчего-то родилось волнение. Она уставилась в землю.

— Составим список — Вожатый достал блокнот. — Начнем с Коли… Кто пойдет с Колей?

— Я! Я! — заорали девчонки и стали тянуть руки, как в школе. Ника не поднимала головы. "Ну и пусть!

Пусть!" — мысленно твердила она, злясь и нервничая.

— Чур, я дежурю с Никой! — весело крикнул Коля. — Она у нас самая выносливая. С лодырями я не пойду.

— У-у, — прокатился вздох разочарования. Ника, не поднимая головы, улыбалась в землю.

Когда все улеглись, Коля и Ника ходили по лагерю и разговаривали. Оказалось, он только что сдал выпускные экзамены и собирается поступать в педагогический. В лагерь он приехал на одну смену — подработать.

— В Москву поеду.

— А у меня в Москве родственники, — почему-то обрадовалась Ника. — Двоюродная сестра и тетя. Они тоже зовут меня после школы к ним учиться. — Ника и сама сейчас верила, что сможет уехать из дома, что ее отпустят в Москву.

— Здорово. Значит, увидимся.

Коля шел немного впереди, Ника смотрела ему в затылок. От луны волосы казались серебристыми.

Светлая рубашка мелькала в тени деревьев. Ветка у Ники под ногой хрустнула, Ника покачнулась и… увидела протянутую ей руку. Ухватилась за нее. Дальше они так и шли — держась за руки. Приятно щекотало ощущение тихой лунной ночи, удаленности их стоянки от людей. Казалось, здесь находится край земли — только звуки леса и редкий всплеск рыбины в реке.

Коля рассказывал о школе, о спортклубе, об экзаменах. Ника слушала, улыбаясь, и молчала. И вдруг с неба, оставляя золотую черту, стала стремительно падать звезда.

— Загадывай желание! — крикнул Коля. Никиным пальцам стало чуточку больно от напряжения его руки.

«Хочу, чтобы ты меня полюбил!» — мысленно проговорила она и прочертила взглядом траекторию звезды.

Коля шумно вздохнул, словно он только что бежал за этой звездой, пытаясь поймать. Наверное, он загадал что-нибудь глобальное.

В последний день смены прощание вышло каким-то скомканным. Отряд приводил в порядок территорию, а вожатые бегали от кастелянши в столовую, из столовой на склад. Ника все ждала, что он подойдет и возьмет ее адрес, но этого не случилось.

Их автобус уехал первым, как и приехал. Ника полными слез глазами смотрела назад, надеясь, что он выбежит на дорожку, чтобы хотя бы помахать ей на прощание. И только когда автобус выехал на трассу, Ника поняла, что все кончилось, что теперь он уедет в Москву, другие, новые впечатления заслонят для него это лето. А она? Что будет с ней? Неужели она сможет жить как раньше — до него? Неужели она его никогда больше не увидит?

Глава 4

Дома Нику ждала плохая новость — родители вернулись из Одессы ни с чем. Диагноз, поставленный светилом медицины, стал для Эллы приговором. Мать слегла. Уже не слышно было ее деятельных распоряжений. Ей стало все равно, готов ли обед, выглажено ли белье и помыт ли пол. Впрочем, ее хозяйство давно действовало как отлаженный механизм — там и без распоряжений и напоминаний стиралось, варилось и убиралось по давно заведенному порядку. Только черной тенью бродила по дому тоска и заглядывала в глаза его обитателям.

Отец, раньше не особенно жаловавший подруг жены, стал то и дело зазывать их в гости. Ника накрывала чайный стол, Тамара с Розой громко сплетничали, вовсю пытаясь вовлечь в разговор Эллу, но та молча лежала и ни на что не реагировала. Ника сидела на кухне и теребила полотенце. Если бы она могла что-нибудь сделать! Теперь казались мелкими и ненужными обиды на мать. Та лежала как мумия, вызывая к себе лишь отчаянное сострадание. Если мать не хочет болтать с подружками — дело плохо.

Ведь даже слепота не отняла у нее привычку ходить по гостям. Зацепит, бывало, Нику за плечо — веди. Придет к одной из подруг, и сидят. Чай пьют, сплетничают, а Ника изнывает от скуки. А сейчас? Чай остается нетронутым. Подруги, поохав и поахав, уходят. А мать лежит, как будто и нет ее — никого не зовет, ни о чем не просит.

Однажды к матери пришли ее сестры — Альбина с Кристиной. Обе возбужденные, глаза блестят, Ника сразу догадалась — не просто так пришли. Лица у обеих какие-то суровые, губы замочками, надутые какие-то. Словно что-то несут и боятся расплескать по дороге.

Нике приказали в комнату не входить и чай не ставить. Дескать, с матерью надо им посекретничать.

А какие уж там секреты, если мать без Ники — никуда. Но девочка перечить не стала. Ушла к себе а любопытство одолевает. Если бы тетки не сказали, что секретно, то ей бы и дела не было. А тут… Ника вдруг отчетливо услышала голос матери. Мать будто вскрикнула даже, словно ее что-то очень сильно удивило или испугало. А потом голос тети Кристины. Да так громко, словно та разговаривала не со слепой, а с глухой.

"Разведенная, — услышала Ника. — И с ребенком.

В клубе работает".

Нике вмиг стало жарко. Узнали! Увидели и пришли доложить!

Она метнулась к розетке и выдернула шнур настольной лампы. Девчонки в лагере рассказывали, что через розетку слышно как в телефон. И действительно, Ника услышала четкие голоса.

— Соседка сказала: каждый день. Не вылазит от нее… И ночевать… На молоденького позарилась, разведенная! А он с цветами…

Пока говорили одни тетки. Мать молчала. У Ники ухо к розетке приклеилось. Спину сводило от напряжения. Тут тетя Альбина не выдержала и поставила вопрос ребром: «Ты что же, так вот и собираешься лежать, пока твоему сыну судьбу ломают?!»

— Ждать будешь, пока она его окольцует? — вторила Кристина.

Нет, по всей видимости, мать не собиралась лежать и ждать. Ника услышала, как под ней скрипнула пружина. Вероятно, она повернулась на бок, а может, даже села.

— Ника! — наконец позвала мать.

Ника, как застигнутый врасплох шпион, отпрянула от розетки.

— Да, мам.

— Беги разыщи отца. Он, наверное, в гараже. Пусть срочно идет домой.

Волосы матери, давно не чесанные, торчали в разные стороны. Бледное лицо без взгляда имело вид почти фанатичной решимости. Ника попятилась. Она выбежала из дома и остановилась. Куда бежать? Зачем мать вызывает отца? Чтобы идти с ним к Юле? Она вполне способна на такое. Можно представить, что она наговорит ей в ярости. Этого нельзя допустить. Маловероятно, что мать надеется на «мужской» разговор отца со Славиком. Скорее всего она под впечатлением новости кинется к Юле. Ника развернулась и побежала в сторону школы, туда, где жила Юля. Влетела на второй этаж и забарабанила в дверь.

— Идем-идем… — раздалось за дверью нараспев.

В это «идем-идем» вклинился детский смех колокольчиком, и дверь распахнулась.

Перед гостьей предстали две одинаково сияющие счастливые физиономии. Ника почувствовала себя так, словно нарочно собралась испортить людям настроение.

— Ника! Как хорошо, что ты пришла! Поможешь мне этого озорника купать.

Ника послушно проследовала за хозяйкой на кухню, где на двух табуретках была установлена детская ванночка.

Юля подхватила шустрого Степку, который норовил спрятаться от матери, и опустила его в воду. Тут же из ванночки вырвался фонтан брызг и окатил Нику.

Она погрозила Степке пальцем. Тот в ответ стал бить ладошкой по воде.

— Озорник Степа? — так же нараспев вопрошала Юля и сама себе отвечала:

— Ах, какой озорник Степа! А где у нас Ника?

Степка показывал на Нику пальчиком и закрывался от нее ладошкой. Обычно Ника обожала играть со Степкой, но сегодня слова не могла из себя выдавить.

И почему-то весь Никин запал, что гнал ее только что, куда-то испарился, столкнувшись с этой ванночкой, установленной нарочно на солнце, с озорной мордашкой Степки, который так вкусно хохотал, разбивая ладошкой пену.

— Что-то случилось? — догадалась Юля.

Ника кивнула. Они завернули ребенка в махровое полотенце и пошли в комнату.

Хочешь не хочешь, а пришлось Нике, с трудом подбирая и склеивая слова, которые не хотели ни подбираться, ни склеиваться, поведать Юлии Юрьевне, в чем дело. , Юля молчала. Она делала свои дела — вытирала сына, натягивала на него пижамку, собирала с пола игрушки.

— Спасибо, что сказала, — проговорила она немного погодя.

— Что ты теперь будешь делать? — спросила Ника.

— А что я должна делать? Ничего.

— Как же так? — опешила Ника. — Ведь все узнали. Мама.., против. Она не разрешит Славику жениться на тебе. А папа все делает так, как мама хочет. Особенно теперь, после того как они из Одессы приехали.

Они даже могут прийти сюда.

Юля улыбалась, глядя на Нику как на маленькую.

Вроде та не понимает обычных вещей и говорит глупости.

— Славик любит меня, — сказала Юля. — С этим придется смириться. И я его люблю. Разве мы кому-то мешаем?

— Как ты не понимаешь? — вскипела Ника. — Мама.., она в ярости. Ты не знаешь нашу маму! Нужно срочно что-то делать.

— Что ты предлагаешь? — поинтересовалась Юля.

— Нужно разыскать Славика. Нужно, чтобы вы уехали куда-нибудь и там расписались. А потом, когда вернетесь, уже никто ничего не сможет сделать!

Юля грустно улыбнулась. Степка деловито выбрасывал из коробки только что собранные игрушки.

— Нет, Ника. Никуда я убегать не собираюсь. Я не вор.

— А как же Славик?

— Славик — мужчина, пусть он и решает. Как решит, так и будет.

Ника возвращалась домой в полном смятении. Собственное представление о брате и представление о нем Юлии Юрьевны разъезжались в разные стороны. Иногда ей казалось, что они говорят о разных людях, а не об одном и том же человеке. Конечно, ее брату позволялось больше, чем ей, Нике. Он мог настоять на своем.., в мелочах. Но в главном? Вот, например, он не хотел поступать в институт, а мечтал работать водителем. Мама настояла, и он поступил как миленький. А теперь? Какие бури ожидают их семейство? Ника представляла самое разное. Вот брат, рассорившись с родителями, уходит из дома. А вот мать, смягчившись от милого лепета Степки, принимает молодых у себя. И они начинают жить одной дружной семьей.

Но, подходя к дому, Ника поняла, что вторая картинка как-то уж слишком поспешно тает, а первая маячит перед глазами. Ника поняла, что не успокоится, пока не увидит брата.

— Ника! — услышала она уж больно радостный голос отца. Поискала глазами. Отец махал ей с балкона какой-то бумажкой. Ника в недоумении уставилась на него. — Москвичи приезжают! Телеграмму прислали!

Нике не нужно было повторять. Она пулей влетела к себе на второй этаж и выхватила из рук отца телеграмму.

— Инга приезжает! Инга приезжает! Ура! — запрыгала она по всем комнатам.

Отец, щуря в улыбке глаза, смотрел на нее.

— А тете Оксане ты что, не рада? — ревниво поинтересовалась мать.

— Рада, рада, тысячу раз рада! — Ника бросилась к матери и расцеловала ей лицо. — Ты теперь встанешь, мамочка?

— А куда же деваться?.. — ворчит мать, но Нику не обманешь. Это она так, для порядка ворчит, а сама рада. Она любит жену своего брата, почти боготворит ее и Ингу тоже. Хотя Ника уже не маленькая и догадывается, что мать чувствует себя отчасти виноватой, ведь ее брат бросил тетю Оксану, ушел в другую семью. А тетя Оксана такая… Она совсем не похожа на маминых подруг Розу с Тамарой. Она и держится иначе, и говорит, и одевается по-другому. Она интеллигентная. Теперь скорее всего мать не станет разговаривать со Славиком, дождется, когда москвичи уедут, а это еще не скоро. Хлопоты захватили всю семью. Весь день они мыли, скребли, стряпали.

Ника мурчала песни себе под нос и с упоением думала о том, что Инга с тетей Оксаной приезжают оттуда, куда уехал Коля.., будто тонкая паутинка связала ее с Москвой, со своими детскими мечтами.

— Ну посмотрите на них! Чем не Розочка с Беляночкой! — не уставала повторять тетя Оксана, когда они большой компанией стояли на площадке автовокзала. Ну точь-в-точь — две сестры из сказки братьев Гримм! Одна темненькая, другая светленькая!

Ника и Инга взглядывали друг на друга и дружно прыскали. Им все сегодня казалось смешным. Предчувствие неожиданного приключения щекотало животы. Еще бы! Все семейство, включая тетю Оксану и Славика, уезжает в деревню, а их оставляют смотреть за домом и дачей! Это ли не приключение? Вдвоем, без взрослых, на целых две недели! Девчонки не могли укротить разбушевавшийся восторг — без конца тормошили друг друга, шептались и хихикали.

— Ника, не забывай поливать капусту и огурцы, — напомнил отец, — не то посохнут.

— Не посохнут, пап! — весело отозвалась Ника.

— Не посохнут! — передразнила ее Инга, и обе покатились со смеху.

Славик бродил вдоль автобусов и курил. До армии он стеснялся курить при родителях, прятал сигарету за спину, если его заставали за этим делом на балконе. А после армии уже не стеснялся. Не прятался. Перехватив хмурый взгляд брата, Ника стушевалась. Они как дуры прыгают, радуются, а ему хуже всех. Можно представить, как ему не хочется уезжать в деревню.

Юля в отпуске, а он уезжает.

— Слава, — позвала тетя Оксана. — Купи, пожалуйста, в киоске боржоми, боюсь, в автобусе меня укачает.

Брат молча выбросил окурок и двинулся в сторону киосков.

— — Может, нужно было Славика оставить дома, а девочек взять с собой? — засомневалась Оксана. — Что-то он не очень горит желанием ехать.

— Еще чего! — оборвала мать. — Он как из армии пришел, так ни разу у стариков не был. Да и потом, там помочь нужно. А что девчонки? Какая от них помощь? Там хозяйство, скотина… Там мужские руки нужны.

— Может, у него тут невеста? — предположила Оксана с улыбкой.

— Подождут невесты! — буркнула Элла.

Оксана только плечами пожала.

Тут подкатил автобус. Ника с Ингой, подпрыгивая от нетерпения, торопливо махали руками и посылали воздушные поцелуи. А как только автобус, отфыркиваясь, выехал с территории автовокзала, огласили окрестности истошным воплем. Ура! Свобода!

Весь центр города она прошли пешком, на каждом углу останавливаясь, чтобы попить газировки с двойным сиропом, а потом сели в автобус и всю дорогу облизывали пломбир, вспоминая свои прошлые встречи.

— Помнишь, ты спрашивала: а почему у вас в поселке нет метро?

— Ага! А ты говорила, что зато у вас есть шахта, где добывают сланец. Я представляла сланец как холодец.

— А помнишь, когда еще твой папа жил с вами, вы приезжали к нам втроем, и он таскал нас двоих на загривке.

Инга весело закивала.

— А потом, когда твои родители разошлись, то ты хвастала, что теперь у тебя два папы и каждый дарит тебе подарки.

— Ты мне завидовала, признайся?

— Нет, — протянула Ника. — Я не представляю, если бы отец ушел от нас. Я бы умерла!

— Ну! Зачем воспринимать все так трагично? — возразила Инга. — Нужно во всем искать положительные стороны. Я, например, всегда получаю в праздники вдвое больше подарков. Только намекну, что мне нужно то-то, — мои отцы кидаются на поиски. Кто быстрей найдет.

Инга засмеялась. Нике она казалась непревзойденной красавицей. Волосы у Инги белые с золотисто-желтым отливом. Настоящая блондинка. А ресницы темные и брови тоже. Глаза хоть и серые, но от соседства с голубым становятся голубыми. Вот как сейчас — в своем синем сарафане она казалась голубоглазой. Ее оживленное лицо притягивало к себе как магнит.

— Сейчас наварим картошки, посыплем ее чесноком и будем пировать! — заявила Инга, и они опять расхохотались. И пассажиры, оглядываясь на них, улыбались. И даже кондукторша.

Дома они так и сделали: наварили молодой картошки, посыпали чесноком и укропом, а потом уминали ее, запивая деревенским молоком, пока не объелись. После пирушки Инга затеяла танцы в купальниках — проигрыватель орал на полную громкость, а Инга с Никой еще и подпевали, прыгая босиком по паласу.

Ника была на седьмом небе. Никто не мог так отчаянно веселиться, как Инга. С ней никогда не бывало скучно — выдумка так и лезла из нее. До двух часов ночи они играли в карты. Спать совершенно не хотелось — потянуло на разговоры.

— Тебе кто-нибудь нравится? — спросила Инга,! завернувшись в простыню. Синий свет окутывал комнату, а ветер снисходительно и несильно трепал занавеску.

— Да… — выдохнула Ника.

— Расскажи! — Инга поудобнее устроилась на подушке.

Ника глубоко вздохнула и начала повествование.

Сейчас, ночью, ее история выходила особенно значительной, полной таинственных полунамеков, животрепещущей интриги и до предела романтичной.

Как придуманной. Ей и самой уже плохо верилось, что ее звали Белоснежкой, что взрослый парень держал ее за руку, и они загадывали желание на падающую звезду.

— Вы целовались? — неожиданно громко спросила Инга.

— Нет… — с сожалением призналась Ника и тут же, как в оправдание, схватилась за обстоятельство:

— Он же был наш вожатый!

— Какие формальности! Он всего на три года тебя старше. Впрочем, это ничего. Это даже говорит в его пользу. Ну а теперь-то вы видитесь?

Инга придвинулась поближе. Ее деловитость нарушила романтический настрой Ники. Она как-то сразу сникла, захотела спать.

— Он уехал поступать в Москву, — поспешно сообщила она, пропустив сцену прощания, поскольку ее просто не было. И добавила:

— В педагогический.

— Фи-и! — сморщилась Инга. — Кто же теперь поступает в педагогический? Сразу чувствуется — провинция… — Она взбила подушку и зевнула.

— Ну и что же? — вступилась Ника. — Он — спортсмен. Он на тренера будет учиться. Коля и меня звал.

Мы договорились, что я окончу школу и тоже приеду в Москву.

— Вот это правильно! — оживилась Инга. — Приедешь и будешь жить у нас. Представляешь, как будет здорово! Мы с тобой кругом станем вместе ходить. Мы тогда с тобой будем так дружить, так…

— Да, но… — вздохнула Ника, вдруг спустившись с небес на землю. — Ты думаешь, меня отпустят?

— Как это — не отпустят? — Инга даже подпрыгнула от удивления. — Ты ведь должна где-то учиться? Ведь лучше там, где есть родственники, это каждому ясно.

— Мама теперь никогда не будет видеть. Врач сказал, что у нее атрофия зрительного нерва. Она без меня не может.

— Какая ты, Ника! — возмутилась сестра. — Тетя Элла должна научиться справляться без тебя, А потом — здесь твой брат. Он-то не собирается уезжать?

— А как же папа без меня? Знаешь, как ему трудно!

— Но ты ведь будешь приезжать на каникулы!

Инга вскочила и встала посреди комнаты, обернутая в простыню.

— Ты только представь: мы будем вместе с тобой ходить в театры, гулять. Я тебе Москву покажу. Дядя Гена покатает нас ночью на машине. Ты не видела ночную Москву! Она вся в огнях, переливается, сверкает!

Не то что ваш Рудник…

Инга так вдохновенно рассказывала о Москве, что Ника слушала ее, открыв рот. Она уже мысленно была там, вместе с Ингой и тетей Оксаной. Вместе с Колей…

— Хорошо бы… — мечтательно проговорила Ника, когда вдохновение сестры иссякло.

— Так и будет! Только ты должна быть понастойчивей. Я и с мамой поговорю, она уговорит твоих, вот увидишь.

— Мама может не послушать тетю Оксану.

Инга прыгнула на диван.

— Нет, Ника! Я не понимаю! Будь я на твоем месте — никому не позволила бы решать за себя. В конце концов, ты всю свою жизнь безвылазно провела рядом с матерью. Фактически тебя лишили детства!

Инга рассуждала так здраво и так по-взрослому, что Ника не знала, что возразить на ее разумные доводы. Тем более, что Инга только поверхностно знала Никину жизнь. Лишь то, что сама видела и замечала. Остальное Ника никогда никому не рассказывала. Тем более Инге. Мать, ослепнув, вольно или невольно потащила дочь за собой в тот мир, куда никого не приглашают, не то что детей. Но Ника была — поводырь. Она водила мать к подругам, на прием к врачу и еще — примерно два раза в месяц — к сапожнику. Мать берет старые туфли, и они едут. Ника хорошо помнит эти поездки, потому что обычно ей приходится сидеть на грязной кухне, где шныряют тараканы, и дожидаться мать. Ожидание томительно и неприятно. Мать никогда не бывает у сапожника меньше часа. А однажды они не поехали к нему домой, а вышли раньше, на повороте. С одной стороны — дорога, дома, больница, с другой — лесопосадка. Густо посаженные короткие сосенки.

— Иди по тропинке, — приказывает мать.

Ника послушно топает по усеянной хвоей тропке и ведет за руку мать. Еще издали она заметила дядю Сашу, сапожника. Он сидит на кочке и курит. Увидев их с матерью, поднимается. Ника не задает вопросов, но вопросы изнутри распирают ее. Зачем они пришли сюда? Почему мать вспыхивает и заливается румянцем, когда сапожник здоровается с ними и берет ее за руку? Почему мать не торопится отдать туфли и уйти?

— Иди погуляй! — бросает Элла дочери и выдергивает свою руку из ее ладошки.

Ника в недоумении стоит на месте. Где же ей тут гулять? В посадке неинтересно, на дорогу нельзя. Элла с сапожником углубляются в лес. Отстав немного, Ника бредет следом за матерью. Дядя Саша обнимает мать за талию. Ника почему-то не может оторвать глаз от его руки. Она ждет, что мать стряхнет чужую руку, но та будто не замечает ничего.

Дядя Саша подзывает Нику к себе. У него маленькие масленые глазки и большой красный рот. Нике неприятно смотреть на него.

— На вот, возьми на мороженое. Сбегай в магазин, купи.

Говорит он ласково, но Нике неприятен его сладкий голос, его мясистые пальцы с мятой рублевкой.

— Я не хочу! — упрямо отказывается она.

— Ты все еще здесь? — В голосе матери звенящие ноты. — ,Я тебе русским языком сказала: иди погуляй!

Повторять не понадобилось. Ника отступила на несколько шагов и, оглядываясь, побрела в сторону остановки. Там она увидела какую-то суету и подошла поближе — посмотреть. Оказалось — драка. Взрослые парни лупят друг друга чем попало. В ход идут пустые бутылки из-под пива, обломки деревянных ящиков.

Брызги стекла, мат, кровь. Ника отступает в спасительную тень деревьев. Она старается идти не спеша.

Мать с дядей Сашей уже наверняка наговорились и попадутся ей навстречу.

Но Ника идет все дальше, а матери не видно. Наконец девочка замечает знакомую косынку далеко между рядами сосен. Ника сходит с тропинки и идет по рыжей прошлогодней хвое в направлении оранжевой косынки. Подойдя ближе, Ника останавливается. То, что предстает ее глазам, повергает ее в оцепенение.

Мать лежит на земле, ее кофта валяется на хвое, косынка повисла на ветвях. Голая рука матери сжимает горсть хвои, а другая обхватывает красную шею сапожника! Тот яростно вдавливает мать в усыпанную хвоей землю, пыхтит и дергается. Что он делает с ее матерью? Ника хочет кричать, но из горла вырывается только невнятный сип. Ужас сковывает ее по рукам и ногам. Что делать? Бежать на остановку?

Ехать домой? Но отец еще не вернулся с работы. Бежать на шахту? Ее туда не пустят. Да пока она бегает, этот мерзкий дядя Саша убьет мать!

В голове всплывают все страшные истории, слышанные от соседей. Ника каменеет. Живы только глаза. То, что они видят, недоступно ее пониманию.

И вдруг Ника слышит смех. Нет, это не хриплые смешки сапожника, это звонкий смех ее матери! Догадавшись, что увидела что-то нехорошее, преступное, Ника пятится назад. Торопливо, будто за ней кто-то гонится, добирается до края посадки. По дороге носятся машины, люди спешат куда-то. Наконец из леса появляется мать — щеки горят, волосы растрепались.

— Ни-ка! — громко и протяжно зовет она, не видя, что дочь стоит прямо перед ней. Лицо дяди Саши разъезжается в непонятной ухмылке. Он подмигивает Нике, словно матери и нет тут рядом. И возникшее ощущение до того неприятно Нике, что она хватает мать за руку и торопится ее увести.

Эти картинки Ника спрятала глубоко-глубоко в своей памяти. Она бы и совсем от них избавилась, если было бы возможно. Но теперь, повзрослев, она стала понимать их значение и не могла не вспоминать. Они возвращались неумолимо, как приступы хронической болезни, и Ника переживала их молча и терпеливо как неизбежное.

…Жить одним оказалось так упоительно! Спали девчонки до двенадцати, а потом бежали купаться на реку. Вечером шли на огород и поливали огурцы, дурачась и брызгая друг на друга из шланга. А по ночам мечтали, болтая о самом сокровенном.

А через неделю вдруг совершенно неожиданно приехала тетя Оксана. Одна.

— Устала я от деревни. Отвыкла. Мухи, комары.

Да и вы тут одни без присмотра, — щебетала она, разбирая сумки с деревенскими гостинцами. Эта необычная болтливость не шла ей, делала неискренней.

Ника сразу догадалась: что-то не так. Чем-то взволнована тетка. Что-то испортило ее поездку. Но что именно?

Оксана с удовольствием отправилась с детьми «на дачу». Нужно же как-то выровнять душевное состояние. Дачей здесь называют четыре сотки земли, обнесенные хлипким штакетником. Эти участки тщательно вылизываются и возделываются хозяевами с такой любовью и усердием, что только диву даешься.

Девчонки бежали впереди, сталкиваясь плечами, перешептываясь и хихикая. Зря она согласилась поехать с золовкой. Только настроение себе испортила.

Лучше бы взяла девчонок и съездила к старикам с ними.

Оксана считала, что с родителями бывшего мужа должна поддерживать прежние отношения. Они Инге дед с бабкой, что бы там ни было. Но то, что затеяла Элла, ни в какие рамки не лезет! Болезнь ее явно испортила.

Это же каменный век какой-то! Домострой. Славка взрослый парень, щетиной оброс, а они с ним как с недорослем! А Сергей? Ведь видно же, что ему эта затея не по душе, а слова поперек жене не скажет. Подкаблучник!

Оксана так разбушевалась, что не заметила, как перегнала девчонок, оставила их далеко позади. Дачи уже смотрели на нее своими вишнями и сливами.

— Сначала к ягодам! — скомандовала Инга и поскакала к зарослям крыжовника.

Ника неторопливо и обстоятельно закрыла за всеми калитку и, направившись следом за сестрой, оглянулась и как-то странно взглянула на Оксану. Та поспешно натянула улыбку на лицо.

"У меня все на физиономии написано! — спохватилась она. — Девочка такая чуткая, не в пример Инге.

Все замечает. Инга — мотылек. Я сама всегда старалась оградить дочь от забот и потрясений. А Ника другая. Эта рано узнала почем фунт лиха. Вон у нее глазенки-то совсем взрослые. Что это я разнервничалась? Семья не моя, пусть что хотят, то и делают.

Я-то чего переживаю? Лучше буду радоваться на девчат — вон как они сдружились. И это при том, что Инга — москвичка до мозга костей. Родилась там и выросла. А Ника, напротив, дитя провинции. Со своей скромностью, с ответственностью за всех и вся, с ее ранней домовитостью и серьезностью. Хорошо, что Инга общается с ней. В Москве у девочки мало подруг — со всеми умудряется каким-то образом перессориться. Да и дружить-то, собственно, некогда. Девочка слишком загружена — фигурное катание, английский…"

— Тетя Оксана, можно вас спросить?

Оксана вздрогнула. Она не видела, как подошла племянница.

— Да, милая.

Ника протянула ей горсть темного, почти бордового крыжовника.

— Он сладкий, попробуйте.

Они отошли в тень яблони и сели на лавочку. За кустами крыжовника мелькала Ингина косынка.

— Ну так что ты хотела спросить?

— Теть Оксан, вы на маму обиделись?

— С чего ты взяла?

— Я вижу. Вы приехали из деревни сама не своя. И не шутите, как обычно, и не смеетесь.

— Ну.., просто мне стало скучно. Это ведь не мои родители, а бывшего мужа. Друзей у меня там нет… А почему ты решила, что я с мамой поссорилась?

— Ну, потому что мама бывает раздражительна, может сказать обидное, но на самом деле она не злая, это от болезни. Вы не обижайтесь на нее, она вас очень любит.

— Я и не обижаюсь, Ника. Я все понимаю. Я и приехала потому, что твой отец сообщил, что маме стало хуже.

— Мы очень надеялись, что врач сделает операцию, но…

— Скажи, Ника, а у твоего брата есть девушка?

Ника вскинула на тетку удивленные глаза, а та, наоборот, свои опустила и стала рассматривать маникюр. Ника тоже невольно залюбовалась Оксаниными руками — ухоженными, мягкими, белыми. «Вырасту, у меня тоже будут такие руки», — решила Ника и поинтересовалась:

— А почему вы спрашиваете?

— Мне показалось.

— Вам, наверное, родители рассказали. Мама, когда узнала, была в ярости.

— Почему?

— Потому что у Юли ребенок. Степка. Ему полтора годика.

— Вот оно что! — воскликнула Оксана.

— Она такая красивая. Умеет куклы делать из гипса. И я научилась у нее. Юля такая.., она необыкновенная!

— Слава собирался жениться на ней?

— Конечно! А почему — собирался?

— Да так…

Ника тревожно шарила глазами по теткиному лицу. Не тут ли причина ее странного настроения?

— Тетя Оксана, вы можете мне доверять, я вижу, что вы не такая, как всегда. Они — мама и папа разговаривали со Славиком?

— Нет… — протянула тетя Оксана со странной улыбкой. — В том-то и дело, что нет. Но, думаю, твои родители сделают все, чтобы этот брак не состоялся.

Тетя Оксана решительно поднялась.

— Впрочем, это не нашего с тобой ума дело. Правильно? Собирайте-ка с Ингой огурцы. Иначе у нее живот от крыжовника разболится.

Ника продолжала сидеть, обдумывая только, что услышанное.

— Но ведь Славик любит Юлю! Я, сама видела, я знаю! — наконец горячо возразила она.

— Он говорил об этом маме?

— Нет, что вы! Мама не от него узнала. И не от меня. Он и мне не велел говорить. Это тетя Альбина с тетей Кристиной сказали, им соседи насплетничали.

— Понятно. Ну что ж, Ника, твой брат взрослый человек, он сам разберется. Зови Ингу.

Оксана посмотрела вслед убегающей Нике и снова подумала о том, что хорошо бы Инге побольше общаться с сестрой. Возможно, Инга научилась бы чуткости. Удивительно! Ника стоит горой за брата, который, в сущности, не принимает ее всерьез. Еще раньше, когда Оксана теснее общалась с этой семьей, она замечала, что здесь больше внимания оказывают старшему брату. На Нику обычно шикали, как на котенка, если она пыталась заглянуть в комнату брата, где он делал уроки. Ей не разрешалось прикасаться к его вещам, брать его игрушки. При таком воспитании девочка должна испытывать по меньшей мере ревность.

А она, гляди-ка, оберегает его любовь. Что это? Слепой инстинкт родной крови или же мечта о собственной большой любви?

Глава 5

Родители вернулись через неделю. Мать выглядела довольной — посвежела, загорела. Отец тоже загорел, но был он явно чем-то не то раздосадован, не то озабочен. Мать много и громко говорила, расспрашивая их о домашних делах и рассказывая о деревне.

— А где Славик? — спросила Ника, хотя подозревала, что брат прямо с автовокзала отправился к Юле.

Мать выдержала паузу, едва сдерживая просившееся на лицо торжество, уселась на диван и объявила:

— Славик женился!

Ника, хлопая ресницами, смотрела на мать. Иногда на ту находила охота пошутить, и она, бывало, с абсолютно серьезным лицом могла выдать что-нибудь этакое.

— Мам, ты шутишь? — уточнила Ника.

— Какие уж тут шутки! — Отец махнул рукой и вышел из комнаты.

Ника услышала, как за ним закрылась входная дверь — ушел в гараж.

— Так у него в деревне невеста иди здесь? — встряла Инга. — Ничего не понимаю!

— Наш Славик всюду нарасхват, — похвасталась мать. Она находилась в прекрасном расположении духа.

В какой-то момент Нике даже показалось, что мать сейчас подскочит и выкинет что-нибудь этакое — пройдется колесом, например. Помешал ей только приход сестер Альбины и Кристины. Они толклись в прихожей, едва помещаясь там вдвоем.

— Ну что, ну как? — в унисон выдохнули они и опустились на стулья. Их свистящее от одышки дыхание заполнило паузу.

Мать торжествовала.

— Слава Богу, — степенно и с достоинством сказала она. — Слава Богу, женили.

— Да ну? Удалось?

— А то! Девчонка работящая, деревенская, скромная. Восемнадцать лет. Кровь с молоком.

Ника обернулась и посмотрела на тетю Оксану. Та взирала на теток и мать с каким-то странным выражением лица. Выражало оно что-то вроде брезгливости.

Видимо, не желая выслушивать подробности, она вышла на балкон и позвала с собой Ингу. А Ника осталась стоять, как гвоздями к полу приколоченная. Впрочем, на нее не обратили внимания — мать не видела, а тетки сгорали от любопытства.

— Ну как он? Доволен?

— Славик-то? А что ему? Его-то никто и не спрашивал.

— Ну как же все сладилось?

— Соседи нас в гости пригласили, вроде как на именины. Сват — балагур ужасный. Славика самогонкой подпоил, ну и уложил со своей Катькой. А утром сват со свахой тут как тут: здорово, зятек! Как по маслу прошло.

Тетки крякали от удовольствия, хлопали себя ладонями по коленям. А Ника во все глаза смотрела на мать, на ее пустые неживые глаза и довольную улыбку. А перед глазами маячили Юля в своей светлой блузке и Славик, обнимающий ее.

Нике в голову приходили странные мысли. «Она ничего не видит, — думала девочка о матери. — Не видит моего лица, когда говорит мне грубые слова, когда ругает и оскорбляет меня. Она не видит, как мне больно, ведь я молчу. И как плачу, не видит. Ничего не видит! Она слышит только себя, свой гнев и свою боль, свои желания. А нас когда не слышно, то как бы и нет совсем. И Славика она запомнила двенадцатилетним. Она не представляет, какой он теперь взрослый. Не видит этих вздутых вен на руке, и темных волос на предплечьях, и щетины на щеках. Она не видела выражения его глаз, когда он смотрит на Юлю, играет со Степкой. Ей нет дела до наших глаз и до наших чувств. Наверняка, наткнувшись на наши глаза, она не смогла бы сделать многое из того, что сделала. Как же быть? Как теперь жить?»

Ника почувствовала, что руки ее затряслись, и сжала их в кулаки.

— Как ты могла, мама! — услышала как бы со стороны свой голос. — Как ты могла так поступить со Славиком?

— Что? — встрепенулась мать. — Ты что здесь делаешь?! Почему не на кухне? Или ты не видишь, что у нас гости? Любопытная! Паршивка такая! Смеет еще указывать матери!

Тетки обернулись и в недоумении уставились на племянницу. Но Нике было не до них.

— Как ты могла, мама? — все повторяла она, будто и не слыша протестов матери. Она повторяла свой вопрос в каком-то упрямом оцепенении, пока Оксана не вмешалась и не увела ее в другую комнату. Весь вечер Ника пролежала лицом к стене. Не вышла даже попрощаться с тетками. Она слышала, как в коридоре они собирались с кем-то поделиться новостью, и с тоской подумала о Юле, которая не сегодня-завтра узнает. Хорошо хоть не от нее, Ники…

К вечеру у девочки поднялась температура, Она заболела.

Две недели ее выхаживала Оксана. Инга добросовестно пыталась развлечь ее своей болтовней. А когда Ника наконец поднялась, Инга сразу потащила ее гулять. Лето катилось на убыль. Трава показалась Нике недостаточно зеленой, гаражи обступила пыльная, в рост человека, амброзия. Заросли лопухов увенчались сиреневыми соцветиями будущих колючек. Природа разочаровала Нику, напомнила ей о школе, о скорой разлуке с москвичами. Они обошли с сестрой все места, полюбившиеся им за время, проведенное вместе. Уже не хотелось беспричинно хохлать и толкаться. Вернулись домой. На лавочке у подъезда сидели старухи соседки. Увидев девочек, встрепенулись, заулыбались умильно и заговорили наперебой:

— Братец-то приехал с молодой женой!

— Молодые приехали, а вы гуляете, бегите скорей знакомиться!

Ника сжала губы и молча прошагала мимо соседок. В подъезде остановилась.

— Ты иди одна, — буркнула она Инге. — Я не хочу.

— Еще чего! А ну-ка прекрати! Мало ли он с кем встречался! А женился-то на Кате, и она теперь тебе родня. Она, а не Юля! Пошли-ка!

Инга решительно взяла за руку сестру и потянула ее наверх. Они вошли в прихожую, теперь сплошь заставленную корзинами, бидонами и тюками. В углу стоял свернутый рулоном ковер. Из большой комнаты раздавались чужие голоса.

— Приданое привезли, — громко прошептала Инга Нике в ухо и для наглядности пнула большой полосатый тюк, перегородивший прихожую. — Подушки. Или перина.

Но тюк неожиданно отреагировал на раздражение — зашевелился и издал скрипучий непонятный звук. Затем взвизгнул еще раз, погромче. Девчонки отпрыгнули и вцепились друг в друга.

— Э-э, да тут целый цветник!

Дверной проем загородил красномордый дядька внушительных размеров.

— Какая же из вас сестрица моего дорогого зятя?

— Мы обе сестры, — ответила Инга. — Только она родная, а я — двоюродная.

— Вон оно что! Ай да девки! Вы что же, порося испугались? А я вам порося привез вместо собаки! Будете на балконе держать!

Дядька хлопнул себя по коленям и громко загоготал. Из кухни выглянула тетя Оксана. Она была в фартуке, в руке держала пучок петрушки.

— Идите поздоровайтесь, — шепнула она девочкам.

Инга снова потащила Нику за собой, мимо громко гогочущего дядьки, в комнату. Они так и предстали перед молодыми — крепко держась за руки. Брат. увидев сестер, уставился в пол, хотя Ника надеялась увидеть его глаза и по ним все узнать. Но увидела только безмолвную макушку. Невестка же, наоборот, таращилась на новых родственников во все глаза и широко улыбалась. Ника смотрела на нее угрюмо и придирчиво. Все в новой родственнице — и ее веснушки по широкому лицу, и слишком здоровый румянец на упитанных упругих щеках, и руки — крепкие, загорелые, и ситцевый сарафан в крупные аляпистые цветы — все не нравилось Нике и вызывало глухую неприязнь.

— Ой, как на Славика похожа! — всплеснула руками невестка и.., кинулась к Инге. — Я сразу тебя узнала. Ты — Ника?

И, не дожидаясь ответа, деревенская жена Славика сгребла Ингу в охапку и расцеловала в обе щеки.

Ника не стала дожидаться, когда то же проделают с ней. Она выдернула у сестры свою ладонь и выбежала из комнаты. Миновав препятствия в виде тюков и корзин, выбралась на лестничную клетку, затем — в подъезд. Она не помнила, как очутилась у Юлиного дома. Ей вдруг мучительно захотелось увидеть их со Степкой. Она позвонила. Потом еще и еще. Никто не открывал. Она пошла в клуб. Прошла через прохладный, пахнущий влажной пылью вестибюль и поднялась по лестнице. Дверь Юлиного кабинета оказалась открытой. Там никого не было. Бросилось в глаза несколько деталей, изменивших кабинет. Со стола исчезла карандашница — большая деревянная, с резьбой. Не хватало нескольких книг на стеллажах и — что самое главное — кукол. Причем исчезли самые интересные, те, что делала сама Юля.

Остались только куклы учениц. Возможно, Юля унесла их домой, чтобы освободить место для новых. В гулкой пустоте клуба раздались шаги и мокрое шлепанье тряпки.

— Чего пришла? — хмуро спросила техничка, втаскивая за собой швабру с мокрой тряпкой и ведро. — Каникулы у них, а они ходют!

— Я Юлию Юрьевну ищу.

— Ищи-свищи. Уволилась твоя Юлия. Уволилась и уехала.

— Как это — уволилась, а как же… Куда уехала? — цепляла Ника вопросы, как крючки, хотя уже все поняла.

— Уехала. К матери, поди. Куда мы все едем, когда плохо? К матери. Если твои куклы тут есть, забирай. Велела — девочки мои придут, пусть своих кукол с выставки забирают, мол.

— Я забрала. Я когда в лагерь уезжала, забрала свою.

Ника все стояла посреди кабинета, не в силах осознать свою потерю и уйти.

Техничка намочила тряпку и шмякнула ее об пол.

— А тебя как звать?

— Ника.

— Ника? Так она о тебе вспоминала.

— Правда?!

— Она для тебя тут кое-что оставила. Велела передать.

Техничка открыла шкаф и вытащила оттуда коробку. Ника подняла обтянутую материей крышку. Внутри коробка оказалась перегорожена на множество ячеек. Каждая имела свой цвет и хранила свое собственное сокровище — горсть одинаковых белых бусин, свернутый новый сантиметр, катушки с нитками всех цветов, моток искристого люрекса, крючки, петельки, набор иголок, наперсток, цветная тесьма, шелковые ленты для отделки. Для человека, изготавливающего кукол, это настоящее богатство. На откидной крышке красовались цветные кармашки. В одном из них помещались ножницы, из другого торчал угол открытки.

— Ишь ты! — восхитилась техничка. — Видать, ты хорошо у ней занималась! Любила она тебя!

Не дождавшись ответа, стала тереть пол своей шваброй, бормоча под нос что-то невнятное.

Ника вытащила открытку. Это была обычная открытка, на все случаи жизни, с надписью: «Поздравляю». На лицевой стороне пестрели маки. А внутри было написано совсем немного; «Ника! Постарайся стать счастливой! Юля».

И все. И ни слова о том, как ей больно, ни намека вроде «передай своему брату» — ничего… Но Ника прочла все — и ее отчаяние, желание сорваться, уехать, не видеть, не слышать, не знать.

Ника шла по улице в обнимку с коробкой для рукоделия и думала о любви. Как легко, оказывается, разбить чужие надежды на счастье. И как, собственно, незамысловато происходит предательство.

«Постарайся стать счастливой…» Да уж, она постарается! Она будет беречь свою любовь, сторожить ее, она никого не подпустит близко к своей любви!

Юля сама во многом виновата. Ведь Ника предупреждала ее, говорила об опасности, а та не захотела послушать ее. Сейчас бы не одна уехала, а вместе со Славиком. И была бы счастлива. А может, она уже покаялась, что не послушала Нику? Отсюда и пожелание — «постарайся быть счастливой». Я, мол, не старалась, а ты старайся. Да уж, она, Ника, постарается. Стеной будет стоять за свою любовь.

После приезда молодых москвичи засобирались, и довольно скоро настал день отъезда. В доме суматоха — собирались гостинцы, укладывались вещи.

Ника достала с полки свою «цыганку», подержала в руках, раздумывая, поправила цветастую яркую юбку.

— Это тебе. — Она протянула куклу Инге.

— Ника! Какая прелесть! Неужели это ты сама сделала? Я ее на комод поставлю в своей комнате. Мама, смотри, что мне Ника подарила!

— Боже мой, какая красота. Не жалко тебе отдавать, Ника?

— Для Инги не жалко.

— Так смотри же, мы будем тебя ждать. После школы — к нам.

— Я приеду, — твердо ответила Ника.

С приходом в дом молодой хозяйки многое изменилось. Катерина оказалась девушкой работящей и бойкой. Поначалу она все больше помалкивала, возясь по хозяйству. У Ники даже появилось свободное время, чего раньше практически не было. Ника все свободное время тратила на учебу. Перед ней стояла цель, о которой в доме никто не подозревал. Впрочем, идиллия длилась недолго. Матери только однажды понадобилось показать свой буйный нрав, чтобы получить от новой родственницы столь же бурный отпор. Вожделенная невестка, которую мать сама выбрала в родной деревне, так костерила придирчивую свекровь, что та вначале опешила и притихла. А потом начались скандалы. Та ей слово, эта — десять.

Так и пошло. В конце концов молодые сняли квартиру и от родителей съехали. На Нику снова легло все бремя домашнего хозяйства. Плюс ко всему добавилось стояние в очередях. В области ввели талоны почти на все продукты. Приходилось часами простаивать в магазине, чтобы получить заветные полкило колбасы и брикет масла.

Нике исполнилось шестнадцать. День рождения отмечали традиционно. Собрались родственники. Тетя Альбина с тетей Кристиной, само собой, ну и мамины подруги пришли обе — Ника выросла у них на глазах.

Славик с Катериной подарили золотую цепочку. Это было негласное признание ее взрослости. Ника сидела напротив отца и слушала хвалебные речи в свой адрес.

— Ко всему руки лежат, — хвалил отец. — И сварить, и постирать, и заштопать. Этого не отнять!

— И собой красавица. В мать, — подхваливала тетя Роза. — И лицо, и фигура, куда ни посмотри!

— Грех обижаться, хорошая девка! — в один голос соглашались тетки.

— Я ее в строгости воспитывала, — добавила мать. — Не белоручкой какой. И старших почитать учила. Не то что некоторые теперь… — Она, конечно, под некоторыми подразумевала свою сноху, но той дела не было да ее намеков. Она вовсю уплетала салат оливье и согласно кивала на все похвалы в адрес золовки. Ничего против Ники она не имела.

— И то правда, — подхватила тетя Кристина. — Сейчас девчонки ничему учиться не хотят, норовят на готовеньком. Золотая будет кому-то жена, самостоятельная.

Нике было приятно слушать дифирамбы. Она смущенно улыбалась.

— Ну, за тебя, сестренка! — провозгласил Славик и поднял бокал с шампанским. — За твои успехи!

— Вот-вот, — поддержала мужа Катерина. — Школу закончить только на «четыре» и «пять» и поступить куда хочется!

Вот тут у Ники сердце-то и подпрыгнуло. Вот она, заветная минута! Самое время объявить родным о своих планах, пока они все тут, все желают ей счастья, хвалят ее.

— А я в Москву поеду учиться. К Инге!

За столом воцарилось молчание. Даже вилками перестали звенеть. Стало пронзительно слышно улицу — детвора каталась с горки.

— Вот так новость… — протянул брат, будто она сообщила что-то невероятное, из ряда вон выходящее.

Ника в недоумении оглядела собравшихся. Ни у кого на лице не осталось и следа былого умиления.

— Значит, решила кинуть мать-то? — тихо проговорила Элла. — Надоела, значит, я тебе, слепая-то?

Не нужна стала? Спасибо, доченька.

Все смотрели на Нику кто с укором, кто с недоумением. Только Катерина, по своему обыкновению, улыбалась. Но улыбка на ее веснушчатом лице не могла скрасить общую хмурую атмосферу.

— Это ты, сестрица, слишком… — опомнился Славик. — Мы-то с Катей давно на Север собираемся.

Как же мать-то одна? Ты это зря… — Ника посмотрела брату прямо в глаза. Они были влажными от вина, и взгляд получался плаксивым. У Ники же внутри закипали самые настоящие слезы. Ей хотелось сказать, возразить, но она не могла. Разве брат когда-нибудь был для матери тем, чем была она, Ника?

Разве его коснулся хоть немного необузданный нрав их матери, ее гнев, ее беспомощность и ее властность?

Нике снова бросилась в глаза довольная улыбка Катерины. Ах да, мать женила его по своему усмотрению.

Сам виноват! И еще смеет ее упрекать в том, что она выросла и хочет жить! Никино существо кричало. Она вылетела из-за стола и кинулась к себе в комнату.

Минуту спустя туда уже скреблась тетя Роза.

Ника отвернулась лицом к стене.

— Ты, дочка, наверное, просто не подумала? — мягко, крадучись, начала тетя Роза.

Ника не смотрела на нее, но, как на картинке, видела ее блеклую, торчащую в разные стороны «химию», брови, нарисованные черным карандашом, размазанную поверх губ помаду. И усики на верхней губе.

— Мама ведь без тебя как без рук, — пела Роза, ободренная ее молчанием. — Помню, ты еще совсем крошкой была, а уже кругом маму-то водила — и в больницу, и в магазин. Ты для нее — все. Ты не можешь ее бросить.

— Уйдите, — глухо попросила Ника.

Роза посидела и, ничего не добившись, ушла. Но следом вползли тетя Кристина с тетей Альбиной. С возрастом у обеих организовалась одышка, и теперь они тяжело вздыхали, как две накачиваемые резиновые лодки.

— Обидела ты мать, Никуша. Ты — ее надежда и опора. Славик — что? Отрезанный ломоть. А ты — единственная радость. А отцу-то каково без тебя оставаться?

Тетки знали, на какую мозоль побольнее нажать, и шли напролом в выбранном направлении. Про отца Ника не подумала. Вернее, смотрела на это с другой стороны. Она, Ника, может выйти замуж, у нее будут свои заботы, свой дом, а отец обречен на тяжелую жизнь возле взбалмошной больной жены.

— Ведь и здесь, в городе, можно учиться. Техникумов полно. Могла бы на медсестру поступить. Свой медик в семье — куда как хорошо!

Ника сейчас хотела одного — чтобы все ушли и оставили ее в покое. День рождения был испорчен.

Мало того, он, похоже, выливался в скандал — Катерина уже провозглашала что-то на повышенных тонах, ей хором противостояли тетки, но не могли заглушить, и в этом хаосе солировал одинокий и надрывный голос матери: «Никому не нужна стала!» Славика слышно не было, вероятно, он курил на балконе.

Последним посетил комнату дочери отец. Сел у дочери в ногах. Ника перестала шмыгать носом. Притихла. Она ждала, что скажет отец. Он одним словом мог решить ее судьбу. Они долго молчали, и наконец Ника услышала:

— Не горюй, дочка, мы что-нибудь придумаем.

Придумывать не пришлось — за них все придумала жизнь.

Ника с этого дня затаилась. Она чувствовала вокруг себя напряжение, будто перед грозой. Но, меряя шагами поселок, каждый с детства знакомый закоулок, она мысленно прощалась со всем этим и повторяла про себя: «Уеду! Все равно уеду!»

Ее заявление не на шутку растревожило родню и знакомых. Даже соседи и те считали своим долгом высказать собственную точку зрения. Все сводилось к тому, что Ника уезжать не должна, ибо ее долг — быть рядом с матерью. Чем уже сжималось вокруг нее кольцо осуждения, тем упрямее Ника твердила про себя: «Уеду!»

По вечерам она перечитывала Ингины письма, а перед сном открывала заветную открытку с маками на обложке и читала: «Постарайся стать счастливой».

Где ты, Юля? И где оно, счастье?

В один из таких дней Ника несколько часов простояла в очереди за продуктами, домой возвращалась уставшая, сумки оттягивали руки.

Стояла весна. Ника остановилась и втянула носом воздух. Он, очищенный ветром, тут же вскружил голову и наполнил кровь пузырьками глупой радости. Хотелось идти куда-нибудь без особой цели.

Но сумки стояли у ног и возвращали в прозу жизни.

— Никуша, ты из магазина? — Навстречу топала соседка Кира. Она тоже улыбалась весне. Из-под воротника пальто выбивалась голубая косынка. — А я в клуб. На курсы, — похвасталась Кира. — Шить хочу научиться.

Нике было приятно, что Кира делится с ней как с равной. Хотя Кира казалась ей взрослой уже тогда, когда Ника ходила в детский сад. Нике вдруг пришла в голову мысль, что может так же, как Кира, провести всю свою жизнь в этом подъезде, ходить каждый день одной и той же дорогой, а в качестве развлечения посещать курсы кройки и шитья. Ей стало жутко, она подхватила свои сумки и поспешила уйти. Поднялась на площадку и достала из кармана ключ. Дверь соседа Альберта была приоткрыта, и Ника с некоторой даже горчинкой подумала о том, что Кира уже становится рассеянной и забывает запереть дверь, уходя. Стареет!

А что она в жизни видела? Одни и те же лица каждый день, зануду-мужа и однообразие событий. Открыв дверь своим ключом, как привыкла с детства, Ника вошла в прихожую и прислушалась. Матери слышно не было Обычно она громко включала радио или телевизор В квартире было абсолютно тихо. Ника разулась, сбросила пальто и прошла в комнату.

— Мам?

Тишина. Обойдя квартиру, Ника убедилась, что матери действительно нет дома. Однако ее сапоги, шаль — все было на месте. Из соседей мать хаживала только к Кире. Нику вдруг пронзила догадка. Прошлый раз мать к соседке бегала во вторник. Курсы кройки и шитья — вторник, пятница. Крупными буквами в объявлении. Не желая верить отвратительной догадке, Ника еще раз пробежалась по квартире и заглянула в ванную. Выскочила на лестничную площадку и постояла, прислушиваясь. Из квартиры Альберта голосов не слышно. Ника шагнула в чужую прихожую. Тишина. Еще несколько шагов в сторону комнат. На кухне методично капает из крана вода. Со стороны спальни тоже какие-то звуки. Ника стояла не двигаясь. Теперь это не имело смысла — прямо перед ней, у входа в спальню, валялись знакомые бордовые тапочки. Вышитый цветок, стоптанный задник.

Ника смотрела на тапки и видела материно лицо с застывшими глазами. Мать бегает к Альберту, к этому борову с лоснящимся лицом! Под носом у отца! У соседки! Она совсем потеряла стыд…

Ника ясно различала вздохи, приглушенный смех.

К горлу волнами подкатывала тошнота. Ника попятилась, больно стукнулась о косяк и, зажав ушибленный локоть, вылетела на лестничную площадку. Она металась по квартире в бессильной ярости. Хотелось сделать матери что-нибудь неприятное, отвратительное.

Изрезать в клочья ее любимое платье, спалить газовую косынку… Тут же Ника представила, как та станет шарить пальцами по истерзанному платью и в недоумении ощупывать его. Брезгливость, стыд и жалость вновь раздирали ее на части. Необходимо было успокоиться. Взгляд наткнулся на семейный альбом. Ника достала его и стала бесцельно перелистывать. Свадьба матери и отца. Мать, довольная, с вызовом смотрит в объектив. А отец рядом робкий и счастливый. Смотрит на нее и, кажется, не верит глазам. Почему раньше Ника не замечала этих нюансов? Она листала дальше, но картина менялась только в композиции. Суть оставалась прежней. Мать всегда в центре, в куче подруг, друзей, а отец где-нибудь с краю и косит глазами на мать. В этих глазах — восхищение и тихое обожание. Предать эти глаза! Наплевать на его любовь, преданность…

Ника листала альбом, и ее ярость принимала новые формы. Нет, она не прошла совсем, но из нее уходили первые поверхностные эмоции. Когда скрипнула дверь и на пороге возникла Элла, Ника осталась сидеть в той же позе, с альбомом в руках.

— Дочка, ты дома? — каким-то не своим, будто специально подобранным голосом спросила мама.

— Да, я здесь, — ровно ответила Ника с дивана.

— Я вот.., забежала к Тосе, рецепт отнесла.

— Не ври.

Мать остановилась между прихожей и гостиной.

Ника смотрела на нее. Мать прислушивалась, словно проверяла, нет ли здесь еще кого-нибудь.

— Если ты.., еще раз.., пойдешь к этому Альберту, я все расскажу папе!

Лицо матери мгновенно побелело, а затем приобрело малиновый оттенок. Затем снова, уже медленно, начало бледнеть. Ника холодно подумала о том, что если у матери сейчас начнется приступ, та упадет прямо здесь, на пороге, и тогда, чтобы пройти к телефону вызвать «скорую», Нике придется перешагивать через нее. Мать молчала, а грудь ее высоко вздымалась от волнения. Дышала она тяжело.

— Ты всю жизнь бегала от папы к чужим мужикам! Ты думала, я ничего не понимаю? Ты не стеснялась меня, даже когда мне было восемь лет! Я все видела! Ты вела себя как животное.

— Замолчи!

— Нет уж, слушай! Ты называла меня страшными словами, которых ребенку и слышать не нужно, а ведь все эти слова относятся к тебе самой!

— Не говори отцу, дочка, прошу тебя, — умоляюще заговорила мать. Впервые она говорила с Никой в таком тоне. — Я виновата перед тобой, проси чего хочешь, только не говори отцу, умоляю!

Ника мстительно почувствовала свою силу, и что-то нехорошее поднялось в душе и стало душить ее изнутри жарко и больно.

— Боишься! Боишься, что он бросит тебя! Он все вытерпел, белье твое руками стирал, а ты потом его надевала и бежала в посадку! Он всегда заботился о тебе, а ты предала его!

Нике тяжело давалось каждое слово, но она все говорила, и выходило хрипло и страшно.

— Не надо, доченька, не говори, прошу тебя, — повторяла мать, шаря руками перед собой. — Ты не понимаешь, ты еще мала! А когда вырастешь, ты поймешь меня.

— Тебя? Никогда!

— Ты на меня похожа, ты будешь точно такая, как я!

Мать пыталась найти Нику руками. Девушка поднялась и вихрем пронеслась мимо матери. Та двинулась на звук, шаря перед собой дрожащими руками.

— Дочка, подумай! Не надо говорить папе. Подумай о нем, ты ведь его любишь…

Ника сидела на письменном столе в бывшей комнате Славика и не шевелилась, как бывало когда-то давно. Не выдавая себя ничем. Мать металась в пространстве, пытаясь найти ее.

— Ты станешь женщиной и поймешь меня…

Ника не подавала признаков жизни. На диван прыгнула кошка, и пружина под ней чуть скрипнула. Чуть-чуть. Но этого оказалось достаточно, чтобы Элла мгновенно развернулась и продолжила свою речь в сторону дивана:

— Ты не знаешь, дочка, что такое лишиться возможности видеть. — Голос матери приобрел слезливость. — Я не вижу, как растут мои дети, не вижу, что творится вокруг, как день сменяет ночь. Я лишена всего. Всего, что приносит удовольствие. Мне осталось только одно…

Ника молчала. Кошка внимательно слушала мать. Но матери тошно стало от Никиного молчания. Она вдруг упала на колени и поползла в сторону дивана. Ника в ужасе наблюдала эту картину и не могла, не решалась пошевелиться. Она ненавидела себя за все, что говорила матери, вся ее ярость и нетерпимость переплавлялись в тягучее и липкое, точно смола, чувство вины.

— Дочка, я что хочешь для тебя сделаю! Все отдам, скажи, что ты хочешь?

Мать сдирала с пальцев свои золотые перстни.

Один — с рубином, другой — с янтарем, и протягивала кошке.

В этот момент в замке зашевелился ключ. Кошка спрыгнула с дивана и побежала встречать хозяина, Мать поспешно поднялась и, нащупав руками диван, села.

— Чего это вы сумерничаете?

Отец, как всегда, с улыбкой, глаза сочатся добротой.

— Так, разговариваем. — Ника спрыгнула со стола и шагнула к отцу. — Мой руки, будем ужинать.

— Сядь, отец, — вдруг ровным, бесстрастным голосом произнесла Элла. — Поговорить надо.

Ника настороженно посмотрела на мать. Отец сел рядом с матерью, и кошка мигом беззастенчиво прыгнула к нему на колени и заурчала бурно, на всю комнату.

— Я вот подумала… Не можем мы с тобой, отец, вечно дочку держать на привязи. Пора ей становиться самостоятельной.

Сердце у Ники оборвалось и повисло на ниточке. Отец гладил кошку и хитровато поглядывал на дочь.

— Раз уж она дорогу себе определила, школу заканчивает хорошо, то пусть пробует себя. Едет, поступает. Нечего ей за нас держаться. Мы с тобой, отец, и сами справимся.

Отец порывисто обнял мать и поцеловал в волосы.

— Умница! — Подмигнув Нике, добавил:

— Золотая у нас мать! Ни у кого такой нет!

Невыносимо. Ника опустила голову, чтобы не видеть счастливого и растроганного лица отца. Он же решил, что дочь тронута решением матери до слез.

— Я знал, Эллочка, что ты придешь к этому решению. Знал! Пусть у детей все будет лучше, чем у нас, пусть они летят. А мы с тобой уж станем их дома дожидаться, как два голубка. Наше дело такое.

Родители поднялись и отправились на кухню. Отцу хотелось разговаривать. Ника осталась стоять у стола.

Одержанная победа горчила. В душе было пусто. Свобода была куплена слишком дорогой ценой.

Глава 6

— Общежитие общежитием, а к нам приходи, как домой, — напомнила тетя Оксана, перед тем как, припудрив щеки, упорхнуть.

— Я и так у вас пропадаю! — крикнула Ника, но дверь за теткой уже захлопнулась.

— У нас не пропадешь! — сделала вывод Инга и захлопнула толстенный англо-русский словарь. — Надоело зубрить. А этот перевод меня скоро доконает. — Инга выдернула у Ники из рук конспект. — Переучишься! Давай поболтаем!

Она притащила из кухни миску со сладким хворостом и включила телевизор. Ника собрала тетрадки и легла на диван рядом с Ингой.

Показывали «Клуб путешественников». Узкие низенькие улочки Испании тянулись к морю.

— Представляешь, если бы мы с тобой были сейчас там? — по своему обыкновению, размечталась Инга.

— Не представляю. Я языка не знаю.

— Да ну тебя. Вечно ты на все смотришь с практической стороны. А в идеале? Смотри, какие там мужчины. Смуглые, стройные! Сплошные тореадоры.

— Ну а о чем бы ты с ними говорила? — поинтересовалась Ника.

— Зачем говорить? Они сами бы говорили, они бы падали у наших ног, а мы с тобой…

— Да ну тебя, Инга, вечно тебя куда-то заносит. У тебя Ромка есть.

— Есть, — согласилась Инга и потянулась за хворостом. Она пристально посмотрела на сестру и, выдержав паузу, как бы невзначай заметила:

— В воскресенье мы с Ромкой едем к нему на дачу. С ночевкой.

Ника повернулась и уставилась в упор на сестру.

Та смотрела на экран как ни в чем не бывало. На самом деле она наслаждалась произведенным эффектом. И тут она обошла сестру. Ника со своим провинциалом по подъездам прячется, а она с Романом — на дачу.

— Вдвоем? — уточнила Ника.

— А ты как думала? Кстати, маме я скажу что ты едешь с нами.

— Понятно. А ты не боишься, Инга?

— Что мама узнает?

— Нет, я не об этом. У тебя же с ним ничего не было. Ты действительно этого хочешь?

Инга задумалась, потянулась за салфеткой и Вытерла губы.

— Не знаю. Мне интересно. Разве тебе самой не интересно, как это все бывает? Вокруг этого столько шума…

— Ну, не знаю… Чтобы вот так, из любопытства?

— Ты трусиха. Я не такая. Я хочу наконец испытать то блаженство, о котором столько трубят.

— А когда он тебя целует? — удивилась Ника. — Когда вы целуетесь, ты что-нибудь такое чувствуешь?

Инга задумалась. Выражение лица у нее сделалось такое, словно она решала мировую проблему. Ее белые когда-то волосы стали темнеть, и теперь, чтобы оставаться блондинкой, ей приходилось обесцвечивать их перекисью. От этого они становились ломкими на концах. Впрочем, это Ингу не только не портило, наоборот, делало в глазах Ники более взрослой. Ведь она сама еще ни разу не красила волосы. По длине она старалась обрезать их, как Инга, — до плеч, невольно пытаясь подчеркнуть сходство с сестрой. Впрочем, фигуры у них действительно были похожи — обе гибкие, стройные, одного роста. Но как Ника ни старалась, она до сих пор не научилась смотреть на жизнь так же легко, как сестра.

— Когда целует? — повторила Инга, собрав бровки у переносицы. — Нет, когда целует, мне ничего такого не хочется. Иногда мне кажется, что все — враки, что ничего такого и не существует. Может быть, это выдумки о каких-то там поцелуях, что вызывают внутри почти взрыв, о том, что кровь бежит быстрее, и так далее. Мы с Ромкой по-всякому целовались, и я ничего такого не испытывала. Ой, как это скучно!

Инга подскочила и уселась по-турецки, прижав к животу плюшевую собаку.

— Знаешь, Ромка говорит, что поцелуи — это все игрушки для маленьких, это все не то. Нужно попробовать настоящий секс!

Инга решительно ударила плюшевую собаку кулаком между глаз. Игрушечные глаза с бегающими зрачками съехались у переносицы.

Ника зажмурилась и тихо засмеялась.

— Чего смеешься? — насторожилась Инга.

— Так…

— Ну-ка выкладывай! Нет, ты меня на смех поднимаешь, что ли? — Инга шлепнула сестру игрушкой. — Разве у вас с Колей не так? — Она вытянулась рядом с сестрой и подперла голову кулаками.

— Не так… — протянула Ника. По ее лицу плавало блаженство. — Когда он меня целует, я схожу с ума…

Мне кажется, что мы летим в пропасть… Что у меня под ногами нет земли…

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее!

— Когда он первый раз меня поцеловал… — Ника закрыла глаза, словно так удобнее было восстанавливать в памяти ощущения. — Я думала — упаду в обморок. Но он крепко держал меня обеими руками, был такой нежный…

— А потом? — Глаза Инги сверкнули почти болезненным любопытством.

— Потом мы целовались везде — под лестницей в институте, в метро, в ГУМе, на Чистых прудах, в общежитии…

— Да не перечисляй ты ГДЕ, расскажи лучше КАК!

Инга нетерпеливо махнула собачьим ухом. Голову своей игрушки она пристроила под подбородком.

— Когда он наклоняет голову и я ощущаю его запах, мне самой хочется потянуться к нему лицом, потрогать рукой его кожу…

— У него нет прыщей?

Ника прыснула и потом расхохоталась.

Инга в недоумении уставилась на сестру.

— Как будто я спросила что-то из ряда вон выходящее! Вокруг полно прыщавых парней. Можно подумать; у вас на Руднике атмосфера особая.

— Он не из поселка, а из города, я же тебе говорила…

— Какая разница! Велик город… И ведь вот надо было тебе с ним в Москве встретиться. Или ты его нарочно искала?

— Да нет же! Разве я тебе не рассказывала? Мы встретились на вокзале. Вместе ехали в одном поезде, возвращались после каникул.

— И он тебя узнал? — недоверчиво прищурилась Инга. Что-то ее в этой истории раздражало, она сама не могла понять — что.

— Узнал. Потом мы поехали вместе на метро, он проводил меня до общаги, и я пригласила его на чай.

— Романтично, — лаконично заключила Инга и снова уселась напротив сестры. — Но не перспективно.

— Почему?

— А потому. Ты из провинции приехала. Тебе надо не своих братьев-лапотников подбирать, а искать москвича, чтобы в Москве остаться.

Ника только улыбалась, слушая рассуждения сестры.

— Хочешь, я тебя познакомлю с кем-нибудь из Ромкиных друзей?

Ника повертела головой. Нет. У нее есть Коля.

Глупенькая Инга! Разве кто-то может сравниться с Колей?

— Ну чем, чем он тебя так покорил? — не унималась Инга. — Почему ты от него так тащишься? К тебе с вашего курса кто-нибудь клеился?

Ника кивнула.

— Ну и?..

— Ты знаешь, Инга… — Ника уселась напротив сестры и положила на колени подушку. — Я не хочу тебя обидеть и обобщать не хочу. Но мне показалось, что в Москве ребята больше сосредоточены на себе.

— Что ты имеешь в виду?

— Даже если ты их чем-то заинтересовала, то все равно — разговоры о себе, какой я умный или крутой.

Самолюбования много, снобизма.

— А Коля?

— А Коля, он — рыцарь. Он и руку подаст, и через лужу перенесет, и… Он совсем другой! Коля заботливый. Вот я болела, он меня чаем с ложечки поил, за лекарствами бегал.

— Рисуется! — фыркнула Инга.

— Да нет же! Он очень искренний! Все, что он делает, — все честно. Я ведь его давно знаю. В лагере в него все девчонки были влюблены.

— Это еще ни о чем не говорит.

Спор прервал звонок в дверь. Пришел отчим Инги, Геннадий Львович. Он сразу бросился к телевизору и согнал их с дивана.

— Девчонки, футбол! Переключаем на футбол и — тихо у меня, мышками!

— У-у, — скривилась Инга, — опять футбол… — Но тут же скомандовала Нике:

— В ванную!

Сестры заперлись в ванной. Ника устроилась на табуретке между батареей и стиральной машиной. Пена под струей вода разрасталась и пухла.

— Погадай мне! — попросила Инга, пробуя пальцами ноги температуру воды в ванне.

— На кого? На тебя? На него?

— На меня.

Ника достала из кармана висящего здесь же клеенчатого фартука колоду карт. Колода — сугубо гадальная, ее прячут здесь от родительских гостей, чтобы не заиграли.

— Ну? Дорога выпадает?

— Погоди. Король крестовый. Хлопоты. Разговор с бубновой дамой.

— А дорога?

— Это я тебе что было раскинула. Теперь — что на сердце.

Ника раскладывает карты на белой поверхности стиральной машины.

— На сердце свидание. Интерес твой. Король опять крестовый. Вот видишь, карты не врут!

— А под сердцем?

— А под сердцем.., постель!

— Да? Значит, все-таки будет?

От возбуждения блеск в глазах Инги становится мерцающим. Ее белая головка в облаке искристой пены кажется Нике воплощением беззащитности и кротости. Но Ника хорошо знает сестру. Это только видимость. Инга — очень целеустремленный человек. Ей, Нике, еще поучиться у сестры. Внешность у Инги ангельская. На ее нежных руках с тонкими, какими-то даже детскими пальчиками абсолютно ровные, один к одному, длинные, идеальной формы, ногти. Ножки тридцать пятого размера имеют опять же трогательно-розовые пальчики, которые хозяйка никогда не забудет вовремя обработать и покрыть лаком. Нике далеко до Инги. Руки по сравнению с руками сестры ей кажутся грубоватыми, как их ни мажь кремом. И как это Инга умудряется в любой ситуации выглядеть с иголочки и будто только что от парикмахера? Впрочем, Нике грех жаловаться. Небо ей ниспослало любовь.

Это важнее.

— А на себя погадаешь? — поинтересовалась Инга, разглядывая вытянутую из воды ногу.

— Нет, на себя не буду.

— Не хочешь знать свое будущее?

— Хочу, но не буду.

— Странная ты, Никуша. — Инга блестит глазами из своей пены. — Иногда мне кажется, ты что-то таишь в себе. Что у тебя есть тайны от меня, честное слово.

— С чего ты взяла? — искренне удивилась Ника. — Какие такие тайны?

— Ну, например, у меня от тебя секретов нет. Я с тобой всем делюсь. Даже самое интимное рассказываю.

— И я.

— Правда? Правда-правда? — Инга кинула в сестру клочок мыльной пены.

— Конечно!

Ника сунула колоду в карман фартука.

— А если у тебя с Колей что-то такое будет.., ты ведь мне расскажешь?

Ника молчала. Она не планировала это событие, как планировала его Инга. Это нелепо и смешно.

Она пожала плечами.

— Смотри же! У нас нет друг от друга тайн! — напомнила сестра.

То, что машина, на которой Инга с Романом ехали на дачу, принадлежала не Ромке, а его отцу, Ингу ничуть не смущало. Машина отцова и дача отцова. Но когда-нибудь… Инга хорошо знала это правило: есть у отца — будет к у сына. Впрочем, в отношениях с парнями материальная сторона для Инги никогда не стояла во главе угла. Боже упаси. Это люди, выросшие в нищете, как правило, рвутся в клочки из-за материального благополучия. Она — нет. Она, слава Богу, никогда ни в чем не нуждалась… А случись такое — два отца не дадут пропасть. Нет, ее занимало другое…

Но, что ни говори, приятно ехать в просторной «Волге» цвета зимнего вечера, рассекать засыпанное снегом Подмосковье и предвкушать пьянящий свободный вечер…

Дача Ромкиных родителей оказалась двухэтажным строением вполне в профессорском духе 80-х: скромненько, но со вкусом.

Пока Ромка расчищал снег перед гаражом, Инга открыла дверь и вошла внутрь. Уютненькое гнездышко. Плетеное кресло-качалка, стеллажи с книгами, камин, диван с небрежно наброшенным клетчатым пледом. И ни-ко-го.

Инга громко хлопнула в ладоши и подпрыгнула.

Свобода! Она — в недосягаемости для мамы, для отца, для дяди Гены, для всех. Они считают ее ребенком, а она совсем взрослая. Никто не будет опекать ее и поучать. Она насладится свободой на полную катушку.

Вот! Наслаждение! Да, пожалуй, так: чувственное наслаждение. Это именно то, к чему она стремится. То, что жаждет испытать, то, что движет ею в последнее время. Ускользающее и непонятное для нее. Любовь?

Инга, не снимая дубленки, стала подниматься по лестнице вверх, к спальням. Любовь… Да, она хочет быть любимой. Чтобы ее баловали, заботились о ней, с ума по ней сходили. Но чтобы самой поклоняться, сходить с ума, заботиться? Ну уж нет. Она пока не сумасшедшая. Женщина должна лишь позволять любить себя. Говорить о своих чувствах, если это необходимо, — пожалуйста, сколько угодно. Но чтобы носки стирать? Рубашки гладить? Сюси-пуси всякие разводить? Это не для нее.

Инга распахнула ближайшую к ней дверь. Медвежья шкура на полу, ворсистое покрывало на внушительной двуспальной кровати. Плотные темные шторы на окнах. Бронзовые подсвечники на прикроватных тумбочках. Ничего гнездышко… Внизу хлопнула дверь.

Инга вернулась на лестницу, перегнулась через перила.

Внизу, весь в снегу, с охапкой поленьев в руках стоял Роман. Сейчас, в сдвинутой набок ондатровой шапке и распахнутой дубленке, он выглядел очень даже ничего. Скажем так: не как всегда.

— Фу, какой ты копуша… — Инга вытянула губы трубочкой. — Я тут совсем замерзла.

«Сейчас я тебя обогрею, мой птенчик», — полагалось ответить пылкому влюбленному, но Инга услышала следующее:

— Придется немного померзнуть. Дом прогревается довольно долго. Достань-ка спички в сумке.

Инга без особого энтузиазма двинулась в сторону большой спортивной сумки. Там она нашла спички и газеты. Принялись растапливать камин. Вопреки ожиданиям березовые чурбачки не спешили разгораться.

Чего-то им не хватало.

Инга устроилась в плетеном кресле. Ей ничего не оставалось, кроме как, покачиваясь, наблюдать колдовство ее избранника у камина. Газета сгорала, поленья дымились и — все.

— Ну, сходи за бензином, — подсказала Инга, начиная мерзнуть.

— Ага. И дом подпалим. Отец меня потом четвертует.

Ромка долго возился у камина с хмурым сосредоточенным лицом. Наконец догадался оторвать от поленьев куски бересты и подсунуть их снизу. Пламя занялось.

Но в общем настроении уже что-то рассыпалось.

Инга не могла понять, что именно. Первоначальный настрой, что ли?

Они смотрели на пламя и не знали, что делать дольше. Дома холодно, нагреется не скоро, а ноги уже замерзли, хоть чечетку выбивай.

— Давай выпьем, что ли, согреемся. — Ромка взял сумку и потащил ее на кухню. С полдороги вернулся. — Вообще-то там холодно, давай здесь. — Он доставал и протягивал Инге бутерброды, термос с горячим чаем, яблоки. Она не знала, что со всем этим делать, и потому складывала себе на колени. Огонь согревал ноги, а спина мерзла. Роман налил водки в крышку от термоса.

— Я водку не пью, — поспешно вставила Инга, едва представив, как холодная и противная жидкость обожжет внутренности. От этой мысли ей стало еще холоднее.

— Тогда выпей чаю с коньяком.

Ромка залпом выпил свою водку, в освободившуюся крышку плеснул коньяк и залил его чаем. Инга с сомнением приняла из его рук горячую пластмассовую крышку.

Спасительный напиток вскоре сделал свое дело:

Инга наконец стала чувствовать свои заледеневшие ноги, тепло достигло кончиков пальцев и потекло в обратном направлении — к груди, к рукам, в ладони.

Лицу тоже стало тепло. Роман сбросил дубленку, Инга последовала его примеру. Ей хотелось вернуть свое авантюрное настроение.

— У вас тут довольно мило, — прощебетала она, сползая с кресла-качалки. Взгляд у Ромки сделался влажновато-мутным.

Словно не замечая его пристального внимания, Инга двигалась по комнате, разматывая шарф, поправляя плед на диване. Плюхнулась на диван, капризно вытянула ножку в новом мягком австрийском сапожке.

— Помоги мне.

Ромка, не поднимаясь с пола, подвинулся к ней.

Почти подполз. Усевшись на полу напротив ее ног, осторожно расстегнул молнию на сапоге и освободил ногу. Инга вытянула вторую. Второй сапог он снимал медленнее. Инга с интересом наблюдала за манипуляциями своего кавалера. Она чувствовала свою власть: чуть пошевели она сейчас пальцами ноги — и его руки задрожат и станут влажными. Инга из озорства проделала это небольшое невинное движение. Вынув ногу из сапога, Ромка обхватил ее руками, и, действительно ставшие влажными, его ладони тяжело поползли в направлении колена. Пальцы изучили коленную вмятину и двинулись дальше. Но Инга вынырнула из его рук и отползла в угол дивана. Ромка, отложив сапог, двинулся следом.

— Здесь мало места, — прищурившись, изрекла она и ускользнула из его объятий.

Ромка послушно поднялся и попытался разобрать диван. Но тот, то ли от старости, то ли его давно не разбирали, раскладываться не хотел. Ромка дергал его и так и сяк, заходил сзади, спереди, сбоку — безрезультатно. Инга исподлобья наблюдала за его потугами. Мышцы под его рубашкой ходили ходуном, худое тело дергалось от усилий, весь его облик выражал нетерпение и раздражение. Инга поморщилась. Он разбирал диван так же, как разжигал камин. Его нервозность и неловкость нарушали тот радужный сценарий, что сочинила себе Инга.

Теперь диван не желал ни раскладываться, ни складываться — торчал углом. На него уже невозможно было не только лечь, но и сесть.

— В конце концов, у нас есть кровать, — устав от бесполезных усилий, вспомнил Роман.

Инга начинала злиться. Ну и вечерок! Да лучше бы она провалялась дома перед телевизором или потусовалась бы в общаге у Ники!

Она надулась и уставилась в камин. Ромка уселся рядом и попытался разрядить обстановку. Вначале он гладил ее по спине, а затем сел поближе и принялся губами трогать ее ухо. Инга тихо кипела. Вероятно, он думает, что она тащится от ощущений. Его рот, пахнущий водкой, вызывал отвращение. К тому же мокрое ухо не добавляло кайфа.

— Инга, ты обиделась?

Инга молчала. Действительно, обижаться не на что.

— Тебе холодно?

Она отрицательно мотнула головой.

— Тогда, может, ты хочешь есть?

— Не хочу! — буркнула она. И угораздило же ее припереться в эту глушь с увальнем Ромкой! Здесь даже хлопнуть дверью и красиво уйти не получится — до Москвы чуть ли не сотня километров. Сиди теперь и «наслаждайся»! Что это с ней? Может, она просто нервничает? Вот уж сестра Ника на ее месте небось не терялась бы со своим Колей, наверняка весело бы провела время. Инга повернулась к Ромке и пристально посмотрела ему в лицо из-под полуприкрытых ресниц.

Ромка сглотнул, пытаясь понять ее взгляд. И понял его однозначно. Поднялся и поднял Ингу на руки.

Когда он нес ее наверх по скрипучей лестнице, она чувствовала, что нести ему тяжело, руки дрожат от напряжения и дыхание становится неровным. Она мысленного ругнула себя за излишнюю наблюдательность.

В спальне было холодно. Инга моментально застучала зубами.

— Сейчас согреешься, — пообещал Ромка.

Инга сильно усомнилась в его словах. Он включил электрокамин и стал целовать ее лицо мокрыми губами. Потом впился ртом в ее губы. Инга почувствовала лопатками ледяной холод кровати, хотя была в теплой кофте. Ромка нашел пальцами пуговицы на кофте и принялся торопливо расстегивать их, путаясь и дергая. Инга оправдала это его страстностью и попыталась помочь партнеру одной рукой. Кофту все же пришлось снять через голову. И хоть Ромка прижимался к Инге довольно тесно, она не чувствовала тепла и даже намека на те наслаждения, которые предполагались.

Только одни сплошные неудобства. Ромка оставил в покое ее губы и приступил к более интересным местам. Инга почувствовала, как ее тело помимо воли становится как бы деревянным. Потные от волнения руки возлюбленного и его мокрый рот гуляли по ее телу, будто что-то разыскивали.

— Мне холодно, — объявила Инга. В тишине ночи ее голос прозвучал сухо и отрезвляюще. Ромка поднялся, вытащил из тумбочки пуховое одеяло и положил его поверх Инги. В результате этих действий на нее обрушился новый поток ледяного холода. Ромка стал раздеваться. Инга видела в темноте его худую, почти костлявую спину. Он возился с брюками, и его движения казались в свете электрокамина какими-то неестественными. Она закрыла глаза и стиснула зубы покрепче, чтобы не стучали. Когда Ромка прижался к ней своим худым волосатым телом, лучше не стало. Скорее — наоборот. Волосы на его ногах кололи нежные Ингины ножки. Как бы она ни поворачивалась" — натыкалась на его локти, острые коленки. Казалось, он состоит из одних острых углов. Похоже, Ромка был далек от ее мыслей. Он продолжал терзания ровно с того места, которое оставил ради одеяла. Он покрывал своими мокрыми поцелуями ее шею и грудь, возвращаясь к этой территории с завидным постоянством, отклоняясь от маршрута, только чтобы погладить ее ноги и спину.

Инге уже хотелось идти в Москву пешком. Злило все — Ромкин мокрый рот, его длинные волосы и костлявая фигура, совсем недавно казавшаяся ей воплощением стройности и признаком интеллигентности. Раздражало все — даже то, что было сейчас за пределами досягаемости: Никины разглагольствования о приятных объятиях с Колей, байки подруг о неземных наслаждениях секса и множество всякой чепухи, зачем-то забредшей к ней в голову. А между тем Роман посчитал, что возлюбленная достаточно подготовлена для главного. Инге пришлось отвлечься от своих мыслей — он навис над ней, а затем навалился сверху своим худым, но довольно тяжелым телом. Она охнула, попыталась как-то поудобнее разместиться, но, похоже, ее партнер уже не контролировал ситуацию. Инга запаниковала, вцепилась в Ромкины плечи ногтями, стала отталкивать его, но эти действия не имели смысла — Ромка не понимал или не хотел понимать ее пассы.

— Отстань, я не хочу! — взвизгнула Инга, царапая ему плечо. Боль вместо наслаждения! От боли Инга на миг потеряла способность дышать, а когда открыла глаза, сразу увидела Ромкин подбородок, который сейчас почти ненавидела. Она укусила его со всей силой, но он только промычал что-то невразумительное и ткнул голову в подушку. Инга била его, царапала, но его тело ничего не слышало — оно двигалось в дергано-рваном ритме, словно задалось целью раздавить ее, Ингу, впечатать в пружины кровати. Потом, когда его тело, дернувшись напоследок пару раз, обмякло, Инга брезгливо отвернулась и толкнула, его. То, что она услышала после того, как он отполз и растянулся рядом с ней, шокировало ее совершенно. Он спросил блаженным голосом:

— Тебе хорошо?

Инга повернулась и уставилась на него сухими злыми глазами, полными недоумения:

— Ты что, издеваешься?

Но похоже, Ромка был далек от намерений пошутить. По лицу его гуляла блаженная улыбка. Следы зубов на подбородке и в кровь исцарапанные плечи делали эту улыбку поистине идиотской.

— О да! Я на вершине блаженства! — почти прокричала Инга и вскочила. Боль вернула ее в постель, но увидев кровь на простыне, Инга едва не потеряла сознание. Сделав над собой усилие, Инга похватала свои вещи и ринулась вниз. Одевшись, она уселась перед камином и подбросила дров в затухающий огонь.

Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться за сто километров отсюда. Но на дворе стояла густая зимняя ночь. Машину она водить не умела. Оставалось самое невыносимое — ждать.

Глава 7

— И слышать ничего не хочу! Твой день рождения мы будем отмечать у нас дома! — Инга притопнула ногой для пущей убедительности и изобразила нахмуренность.

— Перед тетей Оксаной неудобно, — возразила Ника. — Я и так от вас не вылезаю, еще гостей полон дом приведу.

— Мама будет только рада. Она любит общаться с молодежью.

— Тогда убираться и готовить я буду сама.

— Ну, это я у тебя отнять не решаюсь, это — святое.

За день до праздничного события сестры затеяли генеральную уборку. Тщательно пропылесосив все углы, они достали из «стенки» посуду и хрусталь, чтобы перемыть и натереть до блеска.

— Наконец-то я познакомлюсь с твоим легендарным Колей, — бросила Инга, и Ника уловила в тоне сестры некую насмешливую нотку. Впрочем, Нику это нисколько не задело.

— Я тебя понимаю, — отозвалась она. — Ты влюблена в Ромку, и он кажется тебе самым лучшим. И это естественно. Особенно после того, как вы стали близки. А Коля никакой не легендарный, просто.., просто он мой.

Ника коротко взглянула на лицо сестры.

Инга склонилась над вазой и терла ее так, словно ту никогда не мыли. Ромка! Она не такая дура чтобы рассказывать сестре подробности своего дачного «приключения». Или Ника ее водит за нос насчет своего блаженства с Колей, или же она, Инга, какая-то не такая. Может, она фригидная и ей не дано познать радостей секса?

— Особенно сейчас, когда Ромка далеко, он, наверное, кажется тебе…

— Ничего мне не кажется! — не выдержала Инга. — Дурак он. Сам виноват, что загремел в армию. Имея такого папу, мог бы и подсуетиться. Теперь пусть трубит! Слуга Отчизны…

Инга покончила с вазой и в сердцах отбросила тряпку. Сентиментальность сестрицы ее иногда просто ставила в тупик.

— Да ладно, не злись, — примирительно продолжала Ника. — Скоро в отпуск приедет.

Инга поднялась и включила магнитофон. Комнату оживила ритмичная и заводная мелодия «АББЫ».

— Ты тут заканчивай, а я пойду из комода весь хлам вытряхну, — бросила Инга.

Ника проводила сестру глазами. Ну вот, хотела поддержать, утешить, а получилось все наоборот. Инга расстроилась. Но к концу уборки настроение выровнялось, о неприятном не вспоминали. Когда Ника уже стояла одетая у выхода, Инга притащила из своей комнаты коробку с мусором.

— Выкинь по пути в мусоропровод.

Коробка была полным-полна.

Ника вышла на лестничную площадку и спустилась к мусоропроводу. В Ингиной коробке был целый ворох пузырьков, тюбиков из-под крема, использованных фломастеров, сломанных расчесок и заколок. Неожиданно что-то очень знакомое дергает за ниточку ее сердце. Ника остановилась. Что? Взгляд, вероятно, наткнулся на что-то близкое, что живет в самом сердце. Ника внимательно всмотрелась в содержимое коробки — среди хлама беззащитно торчит гипсовая ножка! Ника опустила коробку на ступеньки и устроилась рядом. Сама не зная зачем, потянула гипсовую ножку и вытащила.., свою «цыганку»! Никино произведение оказалось лишено обеих рук. Волосы отклеились и торчали нелепой паклей. Цветастой юбки не было. Перед ней лежал лишь жалкий обломок ее детства. Но именно этот кусочек без труда всколыхнул весь горько-сладкий осадок ее прошлого, ее страхи, ее потребность в любви, ее мечты. Когда-то вызывающая столько восхищения, такая желанная, «цыганка» без сожаления выкинута на помойку. Глупо, конечно, но Ника вдруг почувствовала, будто это ее, Нику, выкинули на помойку вместе с ненужным хламом. В следующую минуту она одернула себя и попыталась воззвать к разуму. Ведь это всего лишь ее детская поделка. Конечно, когда-то они с Ингой были детьми и подобные вещи казались им ценными. Но теперь? Если хранить в квартире весь этот хлам, жить негде будет. Ника выбросила коробку в мусоропровод и не убереглась от жуткого ощущения, будто это она, а не гипсовая «цыганка» летит вниз по отвратительной зловонной трубе. Она торопливо спустилась во двор и побежала на остановку.

В огромное окно игровой смотрит уличный фонарь. Плюшевые морды тигров, зайцев, медведей становятся бесцветными в нереальном молочном освещении. По ночам Коля сторожит детский сад. Ника любит эти молочно-призрачные ночи, тишину уютного детского сада «Василек», где на лестницах громоздятся кадки с высокими растениями, а на дверных проемах болтаются жалюзи из макраме. Безлюдное ночное пространство ночного детсада наполнено спокойствием и тишиной. Только двое влюбленных не спят в этой ночи — дарят друг другу нежность. На низких, расписанных под хохлому, стульчиках громоздится их одежда. На ковре с длинным мягким ворсом переплелись в свете фонаря две тени. Их движения неистовы и осторожны одновременно. Спина Николая покрылась бисеринками пота. Волосы Ники рассыпались веером по ковру, а руки то взлетают, чтобы еще крепче прижать к себе любимого, то безвольно падают на ковер и вдруг, словно очнувшись, начинают ощупывать мягкий ворс ковра.

Пальцы напрягаются, вцепляясь в шерсть, как в волосы, и, сжимаясь в кулаки, замирают. Вздох блаженства рассыпается по ковру и растворяется в пространстве.

Потом они лежат на мохнатом ковре голые, не торопясь одеваться. Ночь принадлежит им.

— Мы с тобой на Марсе…

— Скорее, на Венере. На пляже, да?

— Да, на пляже, загораем среди зелененьких инопланетян.

— Тебя не смущает, что они на нас так глазеют?

— Который?

Ника показывает пальцем на пластмассового медведя с плоской мордой и огромными глазами. Коля дотягивается до игрушки и поворачивает ее лицом к стене, — Мы для них — существа из другой цивилизации. Простим их?

— Простим…

Молочное светило придуманной планеты лижет голые спины, последний мартовский снег летит за окном по косой.

Ника выкладывает спичками на ковре «Ник», Коля забирает у нее коробок и добавляет букву "А".

Ника.

Ника упрямо перестраивает "А" в "О" и выкладывает оставшееся «Николай». Коля ломает букву "О", и на месте той вновь возникает "А". «Ника-лай».

— Безграмотность какая-то, — смеется Ника и тянется рукой, чтобы исправить, но ее рука, не достигнув цели, попадает в плен. Коля целует пальцы по одному: «понедельник, вторник, среда». Четверг выпадает на нос, а пятница и суббота достаются глазам, а воскресенье… Ника уплывает в сладкий туман его рук, губ, запаха…

В воскресенье — ее день рождения. Вспомнив, она легко отстраняет Колю и приподнимается на локте.

— Знаешь, Инга не верит, что у нас с тобой все… так!

Колины глаза блестят, как два фонарика.

— Ты что же, рассказываешь ей.., об этом?

Ника тихо смеется, тыкаясь носом ему в плечо.

— Ты просто не знаешь, ЧТО она для меня. У меня никогда не было настолько близкого человека.

— А я?

— Ты — другое. Я о подругах. Дома у меня не было сестры, с братом мы общались мало, он намного меня старше. С мамой близких отношений не было. А Инга…

Она так привязалась ко мне. Она мне все-все рассказывает, даже интимное.

— Нет, я все равно не понимаю, — возражает Коля, упрямо мотнув головой. — Ты — моя тайна. Я даже представить себе не могу, что я рассказывал бы кому-то, как это у нас бывает.

— Вот и молодец! Я тоже никому не рассказываю.

Инга не в счет. Она для меня все готова сделать. Вот даже день рождения мой на себя взвалила. Она — мой двойник, моя сестра-близнец.

— Твоя бледная тень.

— Нет! — Ника прикрывает его рот ладошкой. — Не тень и не отражение в зеркале. Просто я не представляю себя без нее. И без тебя…

Пальцы чувствуют теплую влажность любимых губ.

Поцелуи бегут вверх по руке, до плеча и рассыпаются по шее. Ритуал повторяется с неутомимостью, но уже более торопливо — к «Васильку» на мягких белых лапах крадется утро…

— За мою любимую сестричку! Ура!

— Ура!

Хор голосов готов подхватить любой клич. К тому же такой прекрасный повод — день рождения!

Инга высоко подняла бокал с шампанским. Народ потянулся к ее руке — чокаться. Кого-то облили, шум, хохот, звон бокалов и вилок. Многих гостей Ника видела впервые, это гости Инги. Впрочем, она почти любила их всех, до того хорошая получилась компания.

Ингины родители ушли в гости, оставив молодежь на свободе. Колин друг Сашка изображал из себя клоуна — хохмил и сыпал анекдотами. Все охотно смеялись. Не потому, что Сашка отличался остроумием, а просто вечер располагал к веселью. Для Ники вся масса гостей представлялась пестрым шумным хороводом. А Коля как бы отдельно. И она не могла отказать себе в удовольствии вволю любоваться им. Его прическа — короткая «канадка» — казалась ей удивительно милой и шла к его открытому лицу. А серые глаза по раскраске напоминали мрамор. Так и притягивали к себе живым добрым взглядом. Его взгляд словно вопил каждому встречному: «Человек! Я желаю тебе добра! У тебя все будет хорошо!» А белозубая улыбка вечного пионервожатого заставляла всех вокруг улыбаться и стремиться казаться немного лучше, чем есть на самом деле.

Коле очень шел его белый свитер — оттенял смуглую кожу. Когда Ника встречалась с Колей глазами, он подмигивал ей и смешно поднимал левую бровь.

Кто-то принес гитару, стали петь. Ника выбралась из-за стола и побежала проверить индейку. Когда она вернулась с подносом, часть гостей уже выбралась из-за стола и сидела вокруг гитариста — на полу, на креслах, на спинках кресел. Инга сидела в углу дивана и смотрела на Колю. Ника это сразу увидела, потому что, входя, не могла не наткнуться глазами на угол дивана. Инга смотрела на Колю как мышь на крупу. Лицо сестры выглядело хмурым, и Ника забеспокоилась: неужели Коля не понравился Инге? Почему такой недоброжелательный интерес? Впрочем, Ника поспешила отогнать неприятные мысли — в конце концов, они сестры, и, возможно, Инга немного ревнует ее к Коле, это понятно. Ведь Ника ей все уши прожужжала. А может, вспомнила своего Ромку.

Но после индейки Инга сама развеяла Никины опасения — включила музыку и пригласила Колю на танец. И все стали танцевать, подкидывая к потолку воздушные шары. Ника танцевала со всеми и к концу вечеринки уже знала, кто где учится и кто где живет.

Ее записная книжка пополнилась новыми телефонными номерами. Потом вечеринка вошла в ту стадию, когда выпито много и хочется беситься. Выключили свет и открыли балкон. На балконе мальчишки стали кричать политические лозунги как нечто запретное, ругательное, а девчонки молча покуривали, блестя глазами из-под ресниц. Если бы Ника оказалась повнимательнее к тому, что не было Колей, то непременно заметила бы, что Ингины глаза как-то особенно блестят. Их блеск подобен рвущимся сквозь туман фарам. Убери туман, и свет станет слепящим.

Однако обращен сей блеск лишь на одного из всей пестрой компании.

Но Ника ничего такого не замечала. Общее возбуждение достигло апогея — кто-то предложил играть в «бутылочку». Расселись на полу в гостиной, зажгли свечи в хрустальных подсвечниках. Пламя дрожало от общего возбужденного дыхания. Поцелуи сопровождались громогласными «о-о-о…» и «у-у-у».

Ника мыла на кухне посуду — скоро придут Ингины родители, нужно все убрать до их прихода.

Она только слышала «о-о-о» и «у-у-у» и улыбалась своим мыслям. Ее праздник еще не закончился.

Отсюда они с Колей отправятся прямо в «Василек», и у них впереди длинная ночь вдвоем.

А когда вернулись родители и гости начали расходиться, к Нике подскочила Инга. Подскочила и вцепилась в Нику руками и взглядом.

— Идем со мной!

Ее глаза блестели, как у гриппозной больной.

Ника даже испугалась за сестру — до того у нее был странный вид. Щеки пылают, как от температуры, лихорадочный блеск в глазах. Перепила, что ли? Инга втолкнула Нику в ванную и закрыла дверь на задвижку.

— Тебе плохо? — догадалась Ника и включила горячую воду. На всякий случай.

— Да. Нет. Я влюбилась!

Никины брови поползли вверх. И когда Инга умудрилась так напиться? Она протянула руки и нашла Ингины ладони. Они оказались ледяными.

— Так. Ты влюбилась. Отлично. В кого?

Инга выдернула свои ладони и прижала к щекам.

На пылающем лице мгновенно образовались белые следы от пальцев.

— Ты — моя самая близкая подруга, я не могу тебе врать, — лихорадочно блестя глазами, затараторила Инга. — Это как удар молнии! Как землетрясение, как ураган. Я влюбилась с первого взгляда, с первого дыхания. Я сейчас умру, слышишь?

И действительно, Ингино лицо начало бледнеть, а глаза расширялись, грозясь вывалиться из орбит.

Ника подхватила сестру и усадила на табуретку.

Сама села на край ванны.

— Хорошо. Я понимаю. Зачем так трагично? Все будет хорошо.

— Ты ничего не понимаешь! — вскрикнула Инга и Ника поежилась. Возникло ощущение, что сестра готова броситься на нее с кулаками. — Я люблю твоего Колю! Ты понимаешь, я люблю твоего Колю!

Наконец Инга упала головой на стиральную машину и разрыдалась. Ника сидела рядом как мумия — не в силах пошевелиться. Через минуту-другую Ника отошла от шока. Понятное дело — Инга перепила. Смешала, дурашка, водку с шампанским и поплыла. То, что Коля здесь лучше всех, — это естественно. Кто с ним сравнится? Он — вне конкуренции. Нике стало жаль Ингу. Завтра она проспится и будет жалеть о своей истерике. И что свое первое впечатление от Коли раздула до вселенского масштаба — тоже станет жалеть. Они потом еще вместе посмеются над Ингиным экзальтированным признанием. Ника погладила жесткие от краски волосы сестры.

— Ингуля, перестань. Будь умницей. Я рада, что тебе понравился Коля. Это замечательно. А плакать не надо. Вот и тушь размазалась.

— Не вздумай сказать ему! — встрепенулась Инга.

И, глядя уже мимо сестры каким-то чумным взглядом, добавила:

— Думаешь, я дура? Думаешь, пьяная?

Ничего подобного! И он на меня смотрел! Он так смотрел на меня, когда тебя не было! Твое преимущество лишь в том, что ты встретилась ему раньше! Чем ты лучше меня?

Ника вытаращила глаза на сестру.

— Коля любит меня, — тихо возразила она. — И ты прекрасно об этом знаешь.

— А если он полюбит меня? Ты что же, убьешь нас?

Теперь Инга смотрела Нике прямо в глаза и зрачки ее призрачно мерцали.

— Нет, конечно, — смешалась Ника. — Я никого убивать не стану. Только поверь, Инга, тебе все показалось. Коля со всеми такой. Он обаятельный, вот и все. У нас — любовь.

Инга резко поднялась и открыла кран. Похоже, ей наконец удалось взять себя в руки.

— Извини, Никуша, похоже, я перебрала…

Инга отвернулась и стала смывать с лица косметику, размазанную по всему лицу. Ника вышла.

Такова была маленькая ложка дегтя, добавленная сестрой в день Никиного рождения. Впрочем, неприятное впечатление от инцидента было вскоре смыто Колиной нежностью. Они начали целоваться еще у Инги в подъезде, продолжили в такси, а потом целовались на всех ступеньках лестницы детсада «Василек».

Когда Коля включил свет в игровой, Ника увидела разноцветье воздушных шаров, привязанных к лапкам всех игрушек. Ника ахнула, а Коля стал отвязывать шары от игрушечных зверей, и те падали на ковер.

Потом, когда свет был выключен, шары осторожно касались их тел. Дотрагивались и откатывались на безопасное расстояние. Было в этом что-то особенное, будто дышал рядом большой добрый зверь, оберегая влюбленных.

Через два дня Ника уехала навестить родителей.

Глава 8

Инга была уверена, что он позвонит. Звонка не последовало ни на второй день, ни на третий. Медлить и ждать — не для нее. К тому времени, когда Инга убедилась, что звонка не последует, в ее белокурой головке созрел детальный план. Первым делом она позвонила Колиному другу Сашке.

— Сашенька, это Инга! Помнишь такую?

Некоторое замешательство на том конце провода ничуть ее не смутило.

— Извини, что звоню первая… Вообще-то это не в моих правилах… Но тогда, на дне рождения моей сестры…

— Я безумно рад, — вздохнул Сашка, наконец вспомнив, кто такая Инга.

— Нам необходимо встретиться! — решительно выпалила она и предоставила партнеру решать все детали. Она очень надеялась, что Сашка не захочет выходить из своей общаги в такую погоду — на улице господствовала слякоть, усугубляемая дождем со снегом.

Инга не ошиблась.

— Можешь приехать к нам в общагу?

— А это удобно? — на всякий случай помялась она.

Сашка подтвердил — да, удобно. Его соседа Коли сейчас нет дома, и разговору никто не помешает. Сдержав возглас ликования, Инга положила трубку.

Она бросилась в ванную наводить макияж, на ходу продумывая детали костюма. Минут через сорок она уже стояла у дверей общежития, пытаясь отряхнуть перчаткой воду с мехового воротника. Сашка, перед этим лихорадочно наводивший в комнате подобие порядка, показался Инге неотесанным взъерошенным Иванушкой-дурачком. Но она лишь застенчиво улыбнулась на его «Привет». Полчаса спустя Инга так ловко запудрила мозги Колиному другу, что бедолага поверил, будто он ради нее лез из кожи на прошлой вечеринке и добился-таки своего — она.., обратила на него внимание. Только природная застенчивость Инги и ее домашнее воспитание не позволили ей вот так сразу ответить на его атаку. Теперь она чувствует себя виноватой в том, что так холодно обошлась с ним, и готова исправиться. Вот, даже первая позвонила, даже сама пришла.

Сашка совершенно обалдел от потока флирта, обрушившегося на него среди ясного дня.

По правде говоря, Сашка не был избалован вниманием женского пола. В компаниях и на вечеринках он добровольно брал на себя роль шута, дабы не чувствовать себя лишним. Последняя вечеринка не была исключением. У него и в мыслях не было приударить за яркой и, как ему показалось, заносчивой Никиной сестрой. Теперь же ему казалось, что все именно так и было: всю вечеринку он наблюдал только эту белокурую головку и шутовством своим занимался ради нее, и бутылочку норовил крутнуть так, чтобы горлышко остановилось на ней! А не звонил только потому, что страдает извечным комплексом провинциала — она-то москвичка, а он из-под Курска с явно выраженным южным мягким "г". Но она уже смирилась и с его милым "г", и с веснушками под глазами. Потому что это «как удар молнии». Так и заявила: «Как удар молнии». И он поверил.

Когда пришел Коля, то увидел следующую картину: Инга сидит на кровати и держит за руку Сашку, который притулился на коврике у ее ног на полу. Коля вошел, и все Ингино существо рванулось ему навстречу. Вся ее бестелесная сущность. Ингу обожгла его белозубая улыбка и пятна румянца на щеках. Но она ничем не выдала себя. Она мужественно держала за руку этого недомерка Сашку, и в глазах ее, как и полагается, плавилась нежность.

В Коли-Сашиной комнате она быстро стала гостем номер один. Причем появлялась она именно тогда, когда Коля оказывался дома, или же за полчаса до его возвращения. Едва Коля делал благородную попытку оставить их одних, Инга хватала его за руку и начинала что-нибудь торопливо рассказывать о Нике.

Коля, естественно, оставался, и вечер продолжался втроем — Сашка сидел рядом с Ингой, обхватив ее обеими лапами, сама же Инга, обращенная к Коле, как подсолнух к солнцу, будто бы ненароком дотрагивалась рукой до его холена, то хватала пальцами его запястье и почти шепотом спрашивала его о чувствах к любимой сестре. Или же задавала вдруг вопрос совершенно отвлеченный, но слушала настолько внимательно, что Коля не мог встать и уйти. К тому моменту, когда назрела острая необходимость перейти к решительным действиям, Сашка оказался по уши влюблен в нее, а она не уставала убеждать его в ответных чувствах. Осталось несколько дней до возвращения Ники. Инга позвонила Коле и тихим, с придыханием, голосом попросила о встрече.

— Мне нужно поговорить с тобой.., о Саше… — Голос ее прошелестел и растаял. Договорились встретиться у памятника Пушкину. Коля пришел с цветами. И с внимательным своим серо-мраморным взглядом. То, что для Коли было естественным как дышать — прийти на свидание, пусть и на дружеское, с цветами, для Инги выглядело как признание. Она готова была броситься на шею объекту своей страсти прямо на глазах у бронзового поэта, но самообладание не подвело ее и на этот раз. Она сдержалась. Они брели по улице и говорили о том о сем… Он не торопил ее с разговором на волнующую тему — вежливо поддерживал ее болтовню. Коля шел, засунув руки в карманы пальто, и эта его отрешенность волновала Ингу.

Ей хотелось знать, что там делают его руки в карманах, хотелось потрогать каждый палец! Ей хотелось… ой, как хотелось, чтобы его глаза смотрели не на шеренги цветных огней и не в окна витрин, а лишь на нее! Но она была терпелива. Они сели на спинку скамейки в сквере, и тогда Коля напомнил:

— Ты хотела поговорить о Саше?

— Да… Саша замечательный.

— На самом деле он мировой парень. И он тебя любит, я это точно знаю.

— И все же, Коля, я хочу попросить тебя… не оставлять нас с Сашей наедине.

Коля молчал. Инга тоже замолчала «смущенно». Сидела, разглядывая носы своих австрийских сапожек. Возникло напряжение в разговоре, которого так не хватало!

Инга мысленно поставила себе пятерку — есть! Она смутила его!

— Почему? — последовал наконец законный вопрос Этот вопрос лизнул ей ухо, достал до самого нутра.

— Понимаешь… Мне очень нравится Саша, он хороший, но я… Как бы это тебе сказать? Я глупая. Я, наверное, зря затеяла этот разговор.

Инга вновь замолчала, слушая Колино ровное дыхание. Он молчал оттого, что боялся ляпнуть что-нибудь не то. Она тянула паузу.

— Дело в том.., что я.., боюсь близости.

Коля повернул голову и посмотрел на нее. Она знала, что теперь он ничего не спросит, зато станет с интересом разглядывать ее профиль, ибо после такого признания нельзя не посмотреть на человека без интереса. А профиль у нее безупречный, пусть смотрит.

— У меня уже был мужчина, и… О, это было ужасно. Я не могу тебе об этом рассказывать!

— Не надо, не рассказывай, — поторопился вставить Коля. — Но почему ты думаешь, что Сашка…

— Ничего не говори! Я знаю, я мнительная! Возможно, с другим мужчиной все будет по-другому, ты прав… А если нет? Я так привязалась к Саше, что боюсь разочарования. Я запуталась, я не знаю что делать, Коля, помоги мне!

Инга очень естественно расплакалась, а Коля, само собой, кинулся ее утешать, вытирать сопли-слезы, пытался смешить и увести от опасной темы куда-нибудь подальше. Он и не подозревал, что существуют подобные проблемы, и на самом деле не ведал, как тут можно помочь. Но интимное признание сделало свое дело — он уже не прятал руки в карманах, а держал Ингу под локоть. Теперь они шли, касаясь плечами. Потом ему таки удалось отвлечь Ингу от невеселых мыслей — они поехали кататься на метро. Коля упомянул, что ездит на работу как раз по этой линии.

— Где ты работаешь? — спросила Инга, тесно прижимаясь к нему в толчее вагона.

— В детском саду, сторожем.

Инга ускоренно соображала. На последней реплике было бы естественно посмеяться немножко. Коля — и детский сад. Но она решила не совершать банальностей. На ее милое личико легла легкая тень. Глаза наполнились ностальгией по невозвратному.

— Ты не поверишь, Коля, но я никогда не бывала в детском саду. Ни разу в жизни.

— Да ты что? — искренне удивился он. Коллективист по натуре, Коля был уверен, что каждый ребенок обязан пройти через детсад.

— Честное слово. — Инга мило улыбнулась. — Я совершенно домашний ребенок. Бабушка считала преступлением отдавать ребенка в сад, если в семье имеется хоть один неработающий взрослый.

— А тебе хотелось?

— Спрашиваешь! Я до сих пор ловлю себя на мысли, что хочу заглянуть и посмотреть, как там все устроено…

Инга осеклась. Не слишком ли она напирает? Нет, кажется, он ничего не заметил. Коля вдруг завертел головой, стал протискиваться к выходу и потянул ее за собой.

— Станция «Полянка», — объявили остановку.

Они вынырнули из метро и пошли быстро, словно торопились к началу спектакля.

— Куда мы идем? — весело поинтересовалась Инга, хотя ей было абсолютно все равно, лишь бы с ним.

— Увидишь.

Он привел ее к детскому саду «Василек».

Инга засмеялась счастливым смехом, как и полагалось в этой ситуации. Она хотела было прослезиться растроганно, но посчитала лишним. Дрожа от нетерпения, она поднималась вверх по лестнице следом за Колей. Азарт охоты пронзал ее от ногтей на пальцах ног до волос на голове. Он принадлежит не ей, а сестре, и от этого кажется особенно привлекательным, недоступным, манящим.

Коля сбросил пальто на перила лестницы и у входа в игровую разулся. Инга последовала его примеру.

Коля оказался на редкость добросовестным экскурсоводом — водил свою гостью из помещения в помещение и рассказывал подробно, какого возраста дети, где и чем занимаются. А она следовала по пятам и столь же добросовестно восхищалась. Когда-то Инга ненавидела детский сад. Он казался ей сущим наказанием.

Иногда ей удавалось симулировать болезнь, и тогда ее оставляли с бабушкой. Бабушка не приходила от этого в восторг. Она обвиняла Ингиных родителей в том, что те лишают ее личной жизни. Но сейчас Инга была готова заточить себя в этих стенах добровольно, лишь бы с ней остался Коля.

— Ты довольна?

— Я счастлива.

— Нам пора. Я провожу тебя, а потом вернусь сюда дежурить.

Инга молчала, глядя на него во все глаза: вот сейчас он выдаст себя. Какое-нибудь движение в ее сторону… Ей достаточно полунамека! Но — нет. Он выключил свет во всех помещениях и вернулся в игровую.

— Я думал, ты уже одета.

Инга стояла у стены и пыталась унять прыгающее сердце. Он выключил свет и здесь, в игровой. Вот они в абсолютной темноте! Коля подошел поправить штору на окне.

— Коля!

— Да.

— А у вас с Вероникой.., это бывает здесь?

Даже в темноте было видно, как он краснеет. Румянец очень шел его смуглой коже. Помедлив, он кивнул и повернулся в сторону Инги. Она вцепилась в него глазами. Ее взгляд был откровенен, как журнал «Плейбой». Она держала его мраморные глаза и звала. Как она звала его взглядом! Но он не тронулся с места.

— Моей сестре повезло, что у нее такой парень… — проговорила Инга хрипло, делая первый шаг в его сторону.

Он стоял и смотрел на нее с интересом. Не давая ему опомниться, Инга приблизилась вплотную, положила ладони ему на грудь и зашептала скоро-скоро, словно заговаривала рану:

— Ты только ничего не говори, прошу тебя, все потом, потом, любимый…

Она быстро обвила его шею руками и прильнула жадным ртом к его теплым губам. Он чуть вздрогнул, как от легкого удара током, но Инга подвинулась ближе. Ее поцелуй был жадным. Он походил на поиски воды в знойной пустыне. Ничто не могло остановить ее. А руки, так долго сдерживаемые вынужденным покоем, ринулись расстегивать мелкие пуговицы рубашки. Когда ее пальцы достигли наконец его обнаженной кожи, она почувствовала желанную дрожь. Кожа под пальцами вибрировала! Мышцы ожили под ее прикосновениями, тело подалось навстречу… И тогда Инга перестала себя сдерживать — она торопливо гладила его, трогала, пробовала на вкус его кожу, облизывала его, урча от наслаждения и неутоленной страсти. Коля вначале был немного пассивен, обалдев от ситуации, но в какой-то момент Инга словно нашла в нем заветную кнопочку — он бросился на нее, как волк на кусок сырого мяса. Их тела сплелись в один яростный живой клубок, сцепились подобно драчунам в страхе, что разнимут. Одежда летела в разные стороны, падала на игрушечных зверей. Те стояли безмолвной пародией на ушедшее детство. В самый главный момент Инга выгнулась ему навстречу, не чувствуя боли, она ощутила только триумф! Она царапала ему спину ногтями, кусала ключицы не от боли, а от дикого желания, от предчувствия наслаждения, которое, точно знала, приближается. Потом ее накрыла оглушительная тишина. Они лежали без движения, выравнивая дыхание. Инга взяла Колину руку и поцеловала его пальцы.

— Спасибо тебе…

Коля не спросил — за что. Свободной рукой погладил ее волосы. Он все понял по-своему: ему удалось развеять ее страх близости, и она ему за это благодарна. Он мягко отнял у нее свою ладонь и повернулся к ней боком. Стал смотреть на нее в молочном свете фонаря.

— Тебе хорошо? — спросил он.

Инга часто-часто закивала, и из уголка ее левого глаза поползла вполне натуральная слеза. Коля поймал ее губами. Ингу распирало от собственного триумфа, от первого оргазма. Ей хотелось прыгать и кричать, будто она выиграла миллион. Но Инга знала, что это еще не победа. И она тихо и доверительно начала рассказывать ему о своих чувственных ощущениях, не забывая при этом касаться его пальцем, рисуя на его груди черточки и точки. Она хотела, чтобы Коля почувствовал себя героем. Ее глаза светились восхищением. Кончилось все тем, что он снова набросился на нее, а она победно улыбалась в темноте, с радостью отдавая ему свое тело.

Назавтра она явилась в общежитие без звонка. Сашка спал, а Коли не было. Инга знала, что в это время он на тренировке. Сашку было пушкой не разбудить, на эту его особенность несколько раз жаловалась вахтерша. Инга тихо напевала, двигаясь по комнате. Ее взгляд упал на разбросанные по комнате мужские рубашки. По запаху определила Колину. Инга неторопливо разделась и сложила свои вещи на стульчике. Сняла колготки и разложила их на батарее. Туда же подвинула сапоги. Натянула на себя Колину рубашку и затанцевала по комнате. Она изучала Колины конспекты, когда на тумбочке в эмалированном тазу загремел будильник. Сашка, не поднимая головы, стал шарить рукой, чтобы выключить. Таз вместе с будильником грохнулся на пол. Лохматая Сашкина голова вынырнула из-под одеяла, и он увидел Ингу.

— Ты.., чего? А че ты.., без одежды?

Инга расхохоталась и плюхнулась на Колину кровать.

— А что, я тебе такая не нравлюсь?

— Нравишься, только…

— Ой, да ноги у меня промокли, вот и все! Там такая погодка! А перед самым общежитием меня машина обрызгала с головы до ног. Моя одежда вышла из строя.

Сашка, соображая туго, лежал и хлопал ресницами. И в эту минуту в комнату влетел Коля. Вернее, вначале влетел его мяч, затем — спортивная сумка, а потом уж он сам, сияя белозубой улыбкой. Его глазам предстало зрелище: Сашка на постели и рядом — сияющая Инга с голыми ногами, в одной мужской рубашке. Он столбом застыл на пороге. Улыбка поползла вкривь. Инга внимательно наблюдала за его реакцией.

— Я помешал? — поинтересовался он, пряча глаза.

— Я только что проснулся, — поспешил пояснить Сашка.

— Извини, Коля, я, кажется, надела твою рубашку?

Эта проклятая машина окатила меня с головы до ног, я к вам пришла совершенно мокрая.

— Ничего, будь как дома, — сдержанно предложил Коля и не сумел скрыть вскипевшую в его душе пену. Инга ликовала: он ревнует! Ему неприятно видеть ее полуголую наедине с Сашкой! Ура!

Коля спрятал глаза и начал рыться в тетрадках. Он рассеянно отвечал на Ингины вопросы, старался не смотреть в ее сторону, наконец нашел что искал и двинулся к двери.

— Коля, не уходи, — попросила Инга.

Сашка, воспользовавшись тем, что она отвернулась, поспешно натягивал брюки.

— Сейчас чай будем пить, — сказала она Коле в спину. — Я торт принесла.

Он обернулся и задержался на минуту, испытующе вглядываясь ей в глаза. Она взгляд выдержала.

— Я не люблю сладкого, — ответил Коля и аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Выйди, мне надо одеться, — быстро скомандовала Инга Сашке.

— Ты куда? А как же твой торт?

Инга не удостоила его ответом. С Сашкой можно было не церемониться. Он сыграл свою роль в этой истории, больше он ее не интересует.

Вечером Коля, как обычно, бежал на дежурство в свой «Василек». Он опаздывал. У ворот заметил маячившую женскую фигуру. Сначала пронзило: Ника вернулась. Но уже в следующий миг он понял: Инга. И что-то горячее отхлынуло от головы вниз, к животу.

Она ломала тонкий ледок у крыльца.

— Зачем ты пришла? — почти зло спросил Коля, отпирая дверь.

— Я замерзла… — сообщила Инга, взирая на него из-под ресниц.

Он снова выглядел отстраненным. Но эта отстраненность была уже не та, что накануне, когда она была сама по себе, а он сам по себе. Это был шаг вперед, а не назад, Инга это точно знала. У них возникли отношения, которые их связали, о которых никто не знал. И его сегодняшняя отстраненность — защита. Защита от нее, потому что ему больно. Ревнует и обиделся. И не хочет ревновать и обижаться, а не получается. За это и злится на себя, а делает вид, что на нее. Инга сделала понурое лицо и побрела за ним. Он остановился в тамбуре.

— Уходи, — глухо попросил он, не оборачиваясь.

Если бы он действительно хотел, чтобы она ушла, то посмотрел бы ей в лицо виноватыми глазами. А он сказал спиной, не глядя на нее. Инга порывисто обвила его руками.

— Не прогоняй меня, пожалуйста, Коля, любимый! — Она впилась губами в его рот и почувствовала, как он весь подался вперед, ей навстречу, и руки его уже рвутся к ней сквозь череду застежек, замков и пуговиц. Они целовались в этом прохладном тамбуре до одури, до полного затмения мозгов. Потом, побросав вещи под лестницей, кинулись друг на друга прямо в узком коридоре и, истязая друг друга ласками, стали кататься по стоптанной ковровой дорожке.

Затем перебрались в спортзал, где на матах, дрожа от вожделения, повторяли свой яростный ритуал снова и снова, пока, вконец обессиленные, не уснули там же, среди спортивного инвентаря.

Инга проснулась от того, что во сне поняла: Коля не спит. Он лежал с открытыми глазами. Но смотрел не на нее, а в потолок.

— О чем ты думаешь? — спросила Инга, сунув ладонь ему под мышку.

— Я сволочь. Первый раз сволочь, что изменил Нике, второй раз — что предал друга.

— Не говори так! — горячо зашептала Инга. — Разве мы виноваты, что полюбили друг друга?! Это случилось помимо нашей воли, это произошло потому, что так захотела судьба.

— Ты что, любишь меня?

— Да, да, тысячу раз да! Это как удар молнии, я ничего не могу с собой поделать! Жизнь без тебя пуста. Мне не нужен Саша, я поняла, что мне нужен только ты.

Коля не перебивал ее, давая убедить себя, поскольку сам он не видел никакого выхода. Он ничего не понимал, Инга его просто оглушила своей страстью, — Конечно, я помню, что ты встречался с моей сестрой. Мне кажется, что это было так давно! Что же поделать? Такова жизнь. Нам с тобой суждено быть вместе.

— Да, но как же теперь…

— Они нас поймут! Саше я сама все объясню. Мне казалось, что я его люблю, но на самом деле это не любовь. Разве что-нибудь сравнится с нашим чувством? Я ведь с ним начала встречаться, чтобы смыть неприятное впечатление о прошлом, — напропалую врала Инга. — Но это произошло с тобой. Так неожиданно, так необыкновенно! Разве я могу теперь без тебя?

— Я тоже не могу без тебя, — с удивлением произнес Коля. Он чувствовал, что говорит правду.

Глава 9

Ника бежала от метро к общежитию с трехлитровой банкой вишневого компота в руках, которую передала для Коли его мама. У нее бешено колотилось сердце, как если бы она входила в эти стены первый раз. Вообще с ней творилось что-то странное, она едва пережила две недели разлуки — так рвалась в Москву. Она влетела на третий этаж обшаги в обнимку с банкой. Сердце сделало последний кульбит и встало по стойке «смирно». Она приоткрыла дверь ногой и просунула вперед себя банку с компотом. Ни звука. Тогда она подвинула дверь дальше и пролезла вслед за банкой сама. Ее глазам предстало удивительное зрелище: Сашка сидел на голой панцирной сетке своей кровати и в одиночестве пил дешевый портвейн из граненого стакана. Рядом стояли его веши — чемодан и мешок, набитый книгами. На Нику он взглянул с некоторым любопытством, а затем его интерес переместился на банку с компотом. Он встал и принял компот у Ники из рук.

— Вы что, переезжаете? — соображала Ника. Это первое, что пришло ей в голову в связи с увиденной картиной.

— Мы? — переспросил Сашка и принялся старательно крутить головой, как бы пытаясь найти в комнате еще кого-то, кроме них с Никой. Но никого не обнаружил. Изобразил сожаление. — Ты весьма догадлива, Ника. Только переезжаю я один, как видишь.

В другую комнату. Тут я лишний.

Ника расстегнула пальто и села на стул возле Колиной кровати.

Сашка деловито открыл компот и начал черпать вишню столовой ложкой, благо в банке ее было доверху. Колина мама делала компот из одних ягод. А они с отцом обычно оставляют побольше места под сироп. Кто как любит. Судя по всему, Сашке компот пришелся по вкусу. Так вот, Сашка черпал вишню и сосредоточенно жевал. А косточки складывал в жестяную крышечку.

— Впрочем, ты, Ника, кажется, тоже здесь лишняя.

Он усмехнулся, жестом приглашая Нику попробовать компот. Ника догадалась, что у Сашки что-то случилось и пьет он не просто так, а по поводу.

— Ты что, «хвосты» не сдал?

Он прыснул. Причем это получилось у него очень некрасиво — косточки брызнули изо рта в разные стороны. Неприятное зрелище, и Нику оно начало раздражать.

— Ты в курсе, где сейчас Коля? — строго спросила она.

— Я не в курсе, ГДЕ сейчас Коля, зато я в курсе с КЕМ.

Ника подвинула стул к Сашкиной тумбочке. Вся эта бессвязная болтовня ей совершенно не нравилась.

Увидев Никино лицо прямо перед собой, Сашка отодвинул компот в сторону и наклонился через тумбочку к ней.

— Твоя сестренка Инга — стерва! — сообщил он.

— Что? — Ника опешила.

— Настоящая сука, — подтвердил Сашка, возвращая компот в прежнее положение.

— Ну, знаешь! — У Ники лицо покрылось красными пятнами, словно ей надавали пощечин. — Ты… Ты…

— Я знал, что такие бывают, — не слушая ее, продолжал Сашка. — Но чтобы самому вляпаться!

Сашка вылил из бутылки остатки портвейна и протянул Нике:

— Будешь?

Она не ответила, а только вытаращенными глазами продолжала следить за Сашкой. Когда это Инга успела так насолить ему? Что он несет? Сашка махнул на нее рукой, как на безнадежную, и залпом допил остатки портвейна.

— Она нарочно, понимаешь ты, нарочно стала со мной… Ходила ко мне, ля-ля-тополя, любовь, асисяй, а я уши развесил. Думал, правда…

— Инга холила сюда?

Ника пыталась попасть в струю Сашкиного воспаленного воображения. Вникнуть. Дело касалось ее сестры, за которую она могла бы и морду набить.

— Вот и дело-то. Сюда. Я думал — ко мне, а она — сюда. Вот и весь фокус-то.

— Сашка! Или ты мне сейчас толком объяснишь, в чем провинилась перед тобой моя сестра, или… Я за себя не ручаюсь! Я никому не позволю, даже тебе!

— Она ходила сюда из-за Коли.

Сашка зачерпнул очередную горсть вишни и отправил в рот. Крышечка уже была полна, и образовавшиеся косточки Сашка стал пулять в стену над Колиной кроватью.

— Моя сестра ходила сюда? Из-за Коли?

— Что ты как попугай заладила! Сказали же тебе…

Думаешь, я пьяный? Я напиться хочу, а не получается.

Пью и все трезвый. Она мне в любви объяснялась. Говорила, что с первого взгляда. Мне еще ни одна девчонка, сама, первая, понимаешь?

Ника молчала, слушая стук в собственной голове.

Там внутри, над ухом, тикало, будто поставленная на время мина. Сашку не перебивали, и он говорил в никуда, продолжая обстреливать стенку:

— Мы обнимались с ней по-настоящему, целовались, гуляли. У меня крыша поехала, я ее звонков ждал как проклятый! А оказалось, все — цирк! А я — главный клоун! Прикинь, она все это затеяла из-за Коли.

Ника вскочила.

— Я тебе не верю! Ты врешь! Ты поссорился с Колей и теперь наговариваешь на него. Да ты сам наверняка начал клеиться к моей сестре, а она тебя отшила!

И правильно сделала! У нее парень в армии!

Сашка смотрел на нее и улыбался. Улыбка его показалась Нике самой циничной из всех улыбок, виденных ею в жизни.

— Я не знала, Сашка, что ты такой! Такой наглый, такой хам, врун!

Сашка наблюдал за Никой, пока она подбирала ему эпитеты побольнее. Если бы Ника была в состоянии смотреть ему в глаза, она заметила бы там что-то похожее на сожаление. И что-то вроде сострадания.

Но у Ники в голове стучала мина замедленного действия. Где она взорвется и когда — не мог знать никто.

Разве только тот, кто смотрит на нас с неба, ни во что не вмешиваясь. Он только ждет, с чем мы вернемся к нему, что сумеем сохранить и приобрести в этой возне, именуемой жизнью.

Нике было все равно куда бежать — в спортзал, в институт, к Инге домой. Она должна была найти кого-то из них, Колю или Ингу, это сейчас не имело значения, кто разделил бы с ней возмущение Сашкиной наглой ложью, кто развеял бы ее страхи и сомнения. Мина стучала в голове. Инги дома не оказалось, и, чтобы не говорить с теткой, она села на лавке у подъезда. Но оказалось, что спокойно сидеть и ждать она тоже не может. Ей нужно идти, бежать, лететь. Двигаться. И она побежала.

И у метро столкнулась с сестрой. Инга вскрикнула, бросилась к ней, как это делала всегда после разлуки. Затормошила, закружила на месте. А Ника оставалась деревянной. Она хоть и почувствовала некоторое облегчение, увидев сестру, но на внешние проявления радости у нее сил не хватило, — Инга, я сейчас была в общежитии у ребят… Сашка там пьяный, он нес какую-то чушь про тебя и Колю…

Инга сразу же перестала тормошить сестру. Деловито и вместе с тем осторожно взяла под руку. Как врачи берут под руки родственников скончавшегося больного. И повела ее в сторону своего дома. Наверное, считала уместным привести сестру домой и напоить чаем, как обычно. И Ника послушно двинулась туда, куда вели. Хотя внутри уже сделалось как в холодильнике. И мина тикала более приглушенно, словно давая хозяйке все хорошенько услышать.

— Никуша, ты знаешь, как я тебя люблю. Между нами нет тайн. Так?

Инга говорила покровительственно и спокойно.

Это Нике сразу не понравилось.

— Не знаю, — ответила она. Остановилась и освободила свою руку. Она хотела посмотреть Инге в лицо.

Подсознательно Ника искала там невидимые следы Колиного присутствия. Ингины глаза сухо блестели.

— Когда я полюбила Колю, я сразу призналась тебе.

Сразу! В тот же день. Скажи, что это так!

— Ну?..

Ника смотрела на сестру и думала о посторонних вещах. Например, что тушь у Инги на ресницах — хорошая, французская. Такая и в дождь не потечет. А вот у Ники — наша, отечественная. И если Ника сейчас заплачет, то тушь размажется под глазами смешными серыми синяками. Так что плакать она не будет.

Ни за что.

— Оказывается, и с Колей случилось так же. Он тоже влюбился в меня с первого взгляда. Просто он тебя обидеть боялся. Он сам признался мне.

Ника вспомнила день рождения и ночь в «Васильке». Их ночь. Ника облизала пересохшие губы.

— Это не правда.

— Мне очень жаль, Ника; но это случилось. Мы с Колей любим друг друга. Мы ни в чем не виноваты.

Это как удар молнии.

Ника развернулась и пошла прочь. Вернее, побежала. Оставалась последняя надежда — Коля. Да, ее предала сестра. Это больно. Эта боль обжигает многочисленно, как удары хлыстом. Но она могла выдать желаемое за действительное, с нее станется. Остается надежда. Нужно найти Колю. Он не мог предать ее, он любит, он…

Инга метнулась вслед за сестрой.

— Это случилось помимо нашей воли! — кричала она Нике в затылок чужие, книжные слова. — Ты не знаешь, так бывает! Мы не виноваты, ты должна нас понять!

Ника надела капюшон. Она нырнула в метро и пошла так быстро, как только могла. Инга металась где-то сзади. Больше всего Нике захотелось оторваться сейчас от Инги, от ее назойливого преследования, словно этим можно было перечеркнуть то, что случилось.

Ника бежала по движущимся ступенькам эскалатора, а Инга протискивалась сзади и кричала:

— Ты — его первая любовь, она проходит! Как детство! Ты сама это поймешь!

На них оборачивались и смотрели с любопытством.

Ника прыгнула в вагон, очень надеясь, что Инга не успеет. Но та оказалась проворнее, чем Ника о ней думала. Сестра пролезла в толчее вагона и примкнула к ней вплотную. Устроившись, Инга принялась вещать Нике в затылок:

— Он говорит мне, что так, как со мной, у него никогда не было. Я — его настоящая любовь. Ты не должна пытаться нас разлучить, Ника! Это сделает Колю несчастным.

Ника яростно заработала локтями, пробираясь к выходу. Ингу оттеснили в глубь вагона, Ника выскочила и успела перебежать в другой вагон. Она выпрыгнула на станции «Полянка». Помчалась, ликуя оттого, что удалось оторваться от Инги. Она бежала знакомой дорогой. Все здесь дотрагивалось до сердца — теплый свет окон, силуэты в нижних этажах, в ровных желтых квадратах, подмигивания светофора, зебра перехода перед самым детсадом. Все было как всегда, и от этого Ника заметно воспрянула. Этого не может быть. Здесь ничего не изменилось, и Коля не мог измениться так быстро. Чушь. Ингины выдумки.

Когда перебегала полосатый переход, увидела Колю. Он шел к «Васильку» привычно-пружинистой своей походкой. Руками отмахивал, будто маршировал. Нику обдало изнутри кипятком любви. Холодильник растаял. В голове утихла мина, будто испугалась.

Ника подбежала сзади, сдерживая дыхание, и закрыла его глаза ладонями. Он остановился. Нику пронзил родной запах. Она прижалась щекой к жесткому драпу его пальто.

— Инга?

Твердое имя ее сестры в его устах получилось необычайно мягким. Нику прежде всего поразил тембр его голоса. Незнакомые интонации в нем, ласкающие слух. «Ин-га». Так, наверное, обращаются к божеству.

Ладони расцепились сами собой. Раз — и упали. Коля обернулся, на его лице сияла улыбка. Это не была улыбка пионервожатого. Это была совсем незнакомая улыбка. Ника такой не знала. Наткнувшись на Нику, улыбка споткнулась и стала тихо таять, превращаясь в подобие лужи на лице.

— Ника…

Он смотрел на нее так, как если бы она вернулась с войны с обожженным лицом. Или на костылях. А Ника все еще не убрала с лица свою улыбку влюбленной первоклассницы. И чувствовала свои слезы — те уже были на пути к глазам. Слезы торчали в горле и парализовали возможность говорить. Дело поправила Инга. Нике не пришлось ничего говорить и ни о чем спрашивать. Она подбежала к ним и вцепилась сразу в двоих. Большей частью своего тела прильнула к Коле, а рукой трогала Никино пальто.

Пока Инга бежала, с нее слетел капюшон, и ее крашеные волосы покрылись снежинками, дотронулись до Колиного лица. И он как-то привычно, непроизвольно ответил на это прикосновение — дотронулся до них носом. Это было бы незаметно со стороны, ибо не было осознанным движением. Так, невольное полудвижение. Но обостренное Никино внимание проглотило это полудвижение с жадностью голодающего.

— Ника, нам нужно поговорить, — сказал Коля.

Одной рукой он обнимал Ингу за талию, а другая металась между хозяином и Никой, стараясь помочь процессу общения. Будто Ника была инопланетянкой и Коля пытался наладить контакт с помощью жестов, поскольку она не знала языка. — Так получилось. Мы с Ингой любим друг друга и…

Он топтался и не мог придумать, что сказать еще.

Это прозвучало как «мы просим твоего благословения».

Ника повернулась и потопала назад, к метро. Теперь не надо было бежать. Сразу стало холодно. И больно.

Больно было всему телу, она вся превратилась в сплошной комок боли — мина таки разорвалась и разнесла в клочки все, что не было телом. Нарушились все связи.

Только ее вполне здоровое молодое тело двигало ее куда-то по привычке, и она тащилась за ним, разорванная в клочки.

Ноги сами привели ее в метро. «Добрынинская», «Серпуховская», «Тульская», «Нагатинская», «Нагорная», «Нахимовский проспект», дальше, дальше, до «Качалова». А потом — в обратном направлении: «Аннино», «Россошанская», «Пражская», «Южная», «Чертановская», «Севастопольская». На «Добрынинской» она вышла и пересела на кольцевую, чтобы не слышать как объявят: «Станция „Полянка“». Ей было так больно, что еще одного укола боли она бы не выдержала.

Сколько кругов она намотала в подземке? Проносясь в кишках ночной утробы города, Ника потеряла чувство времени. Вагоны пустели. Вскоре в вагоне остались лишь два пассажира — она и молодой человек в очках. Ника ничего не замечала. Она пролетала в своей прострации, как кукла-цыганка в трубе мусоропровода. В реальность пришлось вернуться, когда к ней обратился попутчик:

— Скоро метро закрывается, девушка.

— Да?

Она сделала над собой усилие и взглянула на парня в очках. По виду он мог быть как преподавателем, так и студентом. Других вариантов у Ники не возникло. Импортная дубленка и очки в дорогой оправе могли принадлежать преподавателю какого-нибудь вуза, а фирменные джинсы с потертостями были визитной карточкой всех студентов. «Москвич», — вяло подумала Ника, посмотрела на чистые белые руки парня с тонкими пальцами. Ника устало кивнула ему. Да, надо подниматься, выходить на какой-то станции и куда-то идти. Куда? Зачем?

— У вас что-то случилось? — поинтересовался парень без всякого выражения в лице. «Какое тебе дело?» — хотела уж было буркнуть она, но на препирания нужны были силы. Причем такое участие Ника считала не слишком-то характерным для москвичей.

Они все как-то больше в себе. «Участливы», пожалуй, бывали лишь жулики да аферисты. Так что парень или аферист, или же хороший человек, а следовательно, грубости не заслуживает.

— А у вас что случилось? — вопросом ответила Ника, внутренне застегивая себя на все пуговицы.

— Я с мамой поссорился, — ответил парень без всякого выражения и рисовки. Он не кокетничал и даже, похоже, не стеснялся того, что он, такой верзила, поссорился с мамой и от обиды вынужден наматывать круги в ночном метро.

— И что же? Домой не пойдете? Метро ведь закроют, — напомнила Ника, чтобы не показаться совсем уж черствой.

— А вы?

— Меня теперь в общежитие не пустят, у нас строго, — вспомнила Ника. Она словно на миг вынырнула из короткой амнезии — вдруг вспомнила, что живет в общежитии, а там строгие правила и комендантский час. — Можно на вокзал.

— вслух подумала она.

Парень поморщился.

Ника усмехнулась — да, на вокзалах сейчас не слишком уютно. Но ей все равно, горе раздавило ее до размеров булавки, а очкастый себя ценил, и его обида в сравнении с перспективой провести ночь на вокзале проигрывала. Вдруг под его очками появилась новая мысль.

— Послушайте! Вы можете мне помочь! — заговорил он, схватив Нику за рукав. — Пойдемте к нам.

— Зачем?

— Видите ли, если я приду один, скандал повторится. Или, еще хуже, мама всю ночь станет демонстративно пить лекарства и вызывать «скорую». А если я приду с вами, то…

— Она что же — обрадуется?

— Думаю, что не очень. Зато возьмет себя в руки и ничего не станет говорить до утра.

— Это почему же? — удивилась Ника. — Вы приведете человека с улицы, а она промолчит и сделает вид, что так и надо?

— Мама — интеллигентный человек, — с достоинством ответил парень.

«Студент», — равнодушно подумала Ника и поняла, что устала от разговора. Парня звали Игорем. Он привел ее в шестнадцатиэтажный дом где-то в районе новостроек. Пока ехали в лифте, Ника успела удивиться своему поступку, а также махнуть на него рукой. Пусть.

Ей все равно, кто такой Игорь, куда он ее везет и что от нее хочет. А к тому же на лице у него было написано, что он абсолютный маменькин сынок. И от предстоящей встречи с мамой он заметно нервничал. Игорь открыл дверь своим ключом, и они вошли в освещенную прихожую. Здесь не гасили свет, вероятно, ждали его возвращения. В квартире пахло корвалолом и какой-то травой. Ника тут же услышала шаги, и перед ней появилась дама средних лет в очках.

И в длинном атласном халате. Дама вошла в прихожую довольно стремительно, с открытым ртом. Но, оценив ситуацию, рот закрыла и в ответ на Никино приветствие сухо поздоровалась.

— Мама, я не один, — объяснил Игорь очевидное.

— Я вижу, — обиженно ответила мать.

— Это Ника. Это Елена Игоревна. Знакомьтесь.

Ника не знала, стоит ли протягивать руку для приветствия, потом решила, что нет, не стоит, и не стала.

Лишь слегка кивнула. В ответ получила такой же полукивок.

— Ника сегодня переночует у нас, — возвестил Игорь, и брови Елены Игоревны чуть дернулись. Она развернулась и устремилась на кухню. Вероятно, сейчас для нее главным оказалось, что сын вернулся домой невредим, а уж с кем, почему, это дело десятое.

А возможно, показное спокойствие давалось ей с трудом. Нике лень было вникать. Ее напоили горячим чаем и уложили спать на диване в гостиной. И когда в квартире все стихло и Ника осталась один на один с этой тишиной и темнотой, обступившей ее, она сдалась — она уже не в состоянии была бороться с болью, которая напирала все сильнее: сдавила голову, разлилась по всему телу, сжала сердце и принялась стучать в голове. Ника не могла не думать, что они сейчас там вдвоем. Она знала каждый закоулок детсада, где столько раз ночевала с Колей, знала наизусть его ласки и не могла не представлять, как в эти минуты он ласкает Ингу. Она слышала голос его и чувствовала запах, и некуда деться было от этого голоса и запаха. Они преследовали ее, изводили, мучили. Ника накрыла голову подушкой, слезы душили ее, хотелось выть. Она кусала одеяло, чтобы не слышно было рыданий, и не могла совладать с собой. Горе, нанесенное предательством двух близких людей, выворачивало ее наизнанку, требовало выхода и как наводнение не поддавалось контролю.

Она рыдала в чужую подушку, изо всех сил стараясь не шуметь, и не видела, что на пороге стоит Игорь и сквозь очки ошалело смотрит на нее.

Глава 10

Примерно месяц Ника ощущала себя роботом. Механически ходила, спала, посещала лекции. Механически что-то отвечала на семинарах, умудрялась механически дежурить по комнате. Роботы только не умеют смеяться. И радоваться весне. А так — жить можно. Между тем март уже кокетливо подмигивал сквозь вьюгу, уже чередовал серые холодные дни с желтыми солнечными. И солнечных дней становилось все больше. И в один из таких дней Ника поняла, что беременна. В душе у механического робота поднялось смятение. Первая мысль, которая, впрочем, всегда была наготове — о Коле. Что он узнает и как истинный рыцарь и пионервожатый поступит, как подобает рыцарю и пионервожатому, — вернется к ней и ребенку. Но эта слабая мыслишка сразу была раздавлена винтиками и шурупчиками железного мозга механического человека. И затем была безжалостно смыта с лица земли живым и свежим Никиным воспоминанием: Колина улыбка, растаявшая, как мороженое, месяц назад у детского сада «Василек». «Нет, этого мы делать не будем. Нам чужого не надо». Второй мыслью было: все бросить и уехать к отцу. Его доброта безгранична. Он поймет.

Но мысль о матери мгновенно отрезвила ее. Ника взглянула в зеркало. Надо же! Она все больше становится похожа на мать. Те же глаза, те же волосы, нос, овал лица. Нет. Зачем она не похожа на отца или на Славика? «Ты будешь такой же, как я». Эти слова до сих пор пугали ее, теперь уже окрашиваясь новым смыслом. Этот ребенок всегда будет напоминать ей о предательстве Коли и Инги. И она, как мать, станет срывать на нем свое раздражение.

От безысходности Ника разревелась. За этим занятием ее застал Игорь. Он навещал Нику после их странного знакомства с завидным постоянством — ровно раз в неделю. Звонил и приглашал куда-нибудь в театр, в филармонию, на концерт, куда она шла как робот и, как правило, ничего не запоминала из того, что видела. Сегодня Игорь явился без предупреждения. «Идем погуляем?» — позвал он. Ника утерла слезы и стала собираться. Стены общаги теперь давили на нее как пресс. На улице солнце, в лучах которого все кажется не таким уж жутким и непоправимым.

— Может быть, ты все-таки расскажешь мне, что произошло?

Вопрос прозвучал буднично и незатейливо. Он еще ни разу не задал его, на том спасибо. А теперь… Коля и Инга были где-то хоть и не слишком далеко, но — без нее. И первое оглушительное впечатление от измены заслонила новая неприятность. Ника почувствовала, что сможет рассказать. И Ника стала рассказывать. О Коле, который как луч света в ее детстве и весь свет — в юности. Об Инге. Других подруг у нее просто не было. Поэтому теперь, когда рядом не стало Инги, образовался вакуум. И о ребенке, к появлению которого она не готова. В душе нет любви.

Игорь внимательно слушал и пристально смотрел на нее. Умные глаза его под очками не оставались безучастными. В них что-то теплилось. В киоске на углу продавали апельсины. Очередь стояла человек в восемь, и они тоже встали — Игорь решил, что она хочет апельсинов. Ника и впрямь поняла, что хочет апельсин, больше того — она съест его целиком, вместе с кожурой. При этой мысли язык приятно защипало. Потом они сидели в кафе. Игорь пил черный кофе, а Ника ела апельсины. Она съедала дольку и откусывала кусок кожуры. Дольку, кожуру. Дольку, кожуру. Кожура была толстой, с ватным белым слоем, а сам апельсин — маленьким и беззащитным. На столике лежала разодранная кожура, словно фантики от конфет. Игорь ничего не говорил. Она ела, а он смотрел на нее и думал. Какая-то она была неприкаянная и одновременно гордая. Было в этой девчонке что-то резкое, острое, чего, как он чувствовал, не хватало в нем самом. И как он заподозрил с самого начала, она ничего не знала сама о себе. Она не знала, как она красива, и вела себя как серая мышь. Это казалось Игорю странным и неестественным. В ее манере одеваться, в отношении к вещам присутствовала та же неискушенность, что придавала ей совершенно как бы ненужное очарование. То, как она ела апельсин, тронуло его, но он не подал вида. Эта девушка не примет никакого снисхождения и даже намека на жалость. В ту ночь именно она пожалела его и проявила участие, а не наоборот. Только поэтому согласилась пойти с ним. Все это он понимал, и это было необычно, ново для него, и он не знал, как вести себя с ней. Он сам не знал, зачем ходит к ней и таскает ее кругом, когда ясно как день, что ей эти походы — до фонаря. И у нее настоящие, а не надуманные проблемы. А он сидит здесь как идиот и ничем помочь не может.

А Ника потихоньку перекладывала на него то, что ее тяготило, жевала корки и не заботилась о том, слушает он ее, понимает ли, или с него все стекает как с гуся вода… Она делилась, и горя становилось вроде бы и меньше. Пусть чуточку, но меньше.

А Игорь всю историю впитал. И ушел домой, пропитанный ею до краев. А дома понял, что ни о чем другом думать уже не может, и не спал всю ночь. Ночью то, что он надумал, казалось ему правильным и единственно верным. На следующий день он дождался ее возле института. Они пошли вместе обедать в студенческую столовую.

— Я придумал, — сообщил Игорь, глядя, как Ника жадно пьет компот. Подвинул ей свой стакан. — Ты переедешь к нам, и я твоего ребенка усыновлю. Я стану воспитывать "его, как своего.

Ника отодвинула оба стакана и стала смотреть на Игоря. Она нашла, что у него довольно приятное лицо.

Очки придают ему значительности. Вероятно, на Игоря сильно давит мама, подумала Ника. Завинчивает пружину. И пружина норовит выпрямиться и ударить побольнее. Вот теперь ему хочется выкинуть что-нибудь помудренее, чтобы доказать маме, что он вырос и может сам принимать решения. Взять, например, в жены женщину с ребенком и заставить мать принять их обоих как родных. Ника еще раз удивилась себе — у нее не осталось иллюзий, она все заранее знала про людей. Вот сидит перед ней парень с весьма благородными намерениями, в чем он сам абсолютно уверен. А она знает про него то, что он. сам про себя не знает. Все дело, оказывается, в его отношениях с мамой.

Ника покачала головой.

— Спасибо, Игорь, но так не пойдет. Я всегда буду помнить, что его отец — Коля. И ты будешь помнить. Ребенка не будет.

Еще ей хотелось добавить, что это ее проблемы, и только ее. Но она не добавила, ей тогда не хватило жесткости.

Игорь носил ей в больницу апельсины, а медсестры смотрели на него с откровенным неодобрением, полагая, что он и есть виновник случившегося.

Когда Ника отошла от наркоза и разглядела на тумбочке толстокорые апельсины с черными ромбовидными наклейками «Марокко», то поняла, что не хочет их ни с коркой, ни без корки. Больше того, она знала, что возненавидит теперь эти цитрусовые уже за то, что они станут напоминать ей, что она сделала. Беззащитные прозрачные дольки в толстых пеленках кожуры.

В мае Ника получила приглашение на свадьбу. Открытка лежала на ее койке. Ника заметила ее, когда вернулась из института. Рану вспороли и посыпали солью. Ника не ожидала, что будет так больно.

— Выброси из головы и на свадьбу не ходи, — сказал Игорь.

Если бы все было так просто!

— Мы ведь родственники с Ингой. Наверняка пригласят моих родителей. А мама боготворит Ингу и тетю Оксану. И вдруг я не явлюсь. Будет скандал.

Брови Игоря полезли вверх. Шея как-то напряглась, вытянулась. Он вскочил и заходил по маленькой комнате общаги между кроватями. Обхватил голову руками и бегал. Это было очень для него нехарактерно. Ника с некоторым испугом наблюдала за ним.

— Я не понимаю! — наконец прорвало Игоря. — Я не понимаю, как ты можешь так рассуждать! Посмотри, что они сделали с тобой! Я ни разу не видел, чтобы ты улыбалась! Они сделали тебя какой-то.., какой-то старушкой! И после этого ты говоришь о каком-то там скандале! Да пусть они.., да пусть им…

Игорь не мог подобрать подходящую кару незнакомым Инге и Коле и от этого только смешно тряс кулаками и краснел. Ника была поражена. Бесстрастный, уравновешенный Игорь возмущался! Он негодовал! И он, конечно, прав. Нике, вероятно, необходим был толчок, чье-то праведное возмущение. Она порвала приглашение и выбросила его в корзину.

— Вот это правильно! — похвалил все еще красный от гнева Игорь. — Ты должна вычеркнуть из своей памяти и этого… Колю, и Ингу. Ампутировать. И снова научиться жить.

Впереди была летняя сессия. Игорь заставлял ее ходить в библиотеку. Громада читального зала молча внушала, что любовь — еще не все. Склоненные к книгам затылки уверяли в том, что в жизни существует нечто более важное. И Ника готова была поверить, что это так. Она готова была поверить, лишь бы не думать о них ежечасно, ежеминутно. Всегда. Не считать дни до их свадьбы, не рисовать картины их интимных встреч. Но это было не так-то просто. Инга звонила в общежитие и умоляла восстановить дружеские отношения. Так и говорила: мы должны восстановить нашу дружбу. Будто речь шла о ремонте квартиры.

— Ты ведь, я слышала, тоже не одна? — щебетала Инга. — Москвича себе отхватила?! Вот это правильно! Вот это одобряю! Кончай дуться, сестричка, мы с Колей ждем вас на свадьбу.

Ника бросала трубку и потом долго пыталась привести в порядок растрепанные чувства. Ей хотелось бежать на край света, лишь бы не слышать счастливый Ингин голос. Но Инге мало было истязать сестру по телефону. За неделю до свадьбы они явились к ней в общежитие вдвоем. Вот когда Ника поблагодарила Бога за то, что познакомилась с Игорем и в этот трудный час он снова оказался рядом. Коля с Ингой ждали ее в вестибюле общежития. Когда Ника и Игорь вошли, Инга с Колей поднялись навстречу. Инга рванулась в сторону сестры столь стремительно, что та не успела увернуться. Игорь заметил, как бледнеют Никины щеки. Она поспешно наклонилась и сделала вид, что рассматривает каблук на босоножке. А Инга уткнулась в Игоря, Впрочем, она не растерялась.

— Вы — Игорь? — кокетливо уточнила Инга, склонив голову набок. Игорь кивнул. На протянутую Колей руку не обратил внимания. Ника выпрямилась, и Игорь нашел руками ее ледяные пальцы.

— Давайте присядем, — широко улыбаясь, предложил Коля. Пальцы Игоря полуспросили Нику: сядем? Она чуть шевельнула в ответ своими. Разместились на кожаном диване. Игорь сел в самый угол, образовав своим телом нишу, а уж в эту своеобразную нишу устроилась Ника, и руки Игоря моментально образовали вокруг нее защитное кольцо. Его очки воинственно блестели. Он был серьезен. Ника тоже не могла выдавить улыбку. Инга села напротив них, а Коля устроился на стуле рядом.

— Игорь, а где вы учитесь? — задала вопрос Инга.

Она пыталась подстроиться под этого «ботаника» и тоже присобрала свою улыбку.

— В МГИМО.

— О-о…

— Мы хотели вас тоже пригласить на нашу свадьбу, чтобы Нике не было скучно.

Игорь почувствовал, как Ника напряглась в защитном кольце его рук. Спина выпрямилась гвоздиком, как у балерины. Игоря зло взяло. Коля и Инга вызывали в нем активную антипатию. Неужели этот олух с самодовольной улыбкой не видит, что на что променял? Инга настолько типична, что кажется — Ингами просто запружены улицы Москвы. Ника же — уникальна, таких, как она, просто нет больше!

— Боюсь, что придется вас огорчить, — бесстрастно произнес Игорь, — В день вашей свадьбы нас с Никой не будет в городе.

— Как? — Лицо Инги вытянулось от искреннего разочарования. Так велико было ее желание продемонстрировать перед сестрой свой триумф, покрасоваться перед ней в великолепии свадебною наряда, поразить шикарностью торжества, которое взялись для нее организовать два ее отца. Конечно, без нее и будет та же свадьба, но это как острое блюдо без перца. Чика смотрела на Колю. Вот, пожалуй, кому все равно — будет Ника на свадьбе, не будет…

Игорь вдруг почувствовал мгновенное внутреннее беспокойство, из тех, что изредка посещают спокойного человека, если дело касается чего-то очень важного для него лично. Беспокойство быстро разрослось внутри и стало искать выхода. Он чувствовал напряжение сидящей в его объятиях девушки, ее отчаянную решимость, как перед прыжком с вышки. Она сейчас может решиться на отчаянный поступок, момент такой наступил. Он должен что-то сделать, чтобы не упустить благодатную минуту, ведь она пройдет!

— А куда вы собираетесь в этот день, если не секрет? — разочарованно выгнулась Инга, по привычке продолжая кокетничать.

Она продолжала надеяться, что, поломавшись для порядка, сестрица все-таки передумает.

— На Байкал, — ответил Игорь без тени сомнения или колебания и добавил:

— В свадебное путешествие.

Лицо у Инги еще больше вытянулось.

Но Игоря мало интересовала реакция Никиной вертлявой сестры. Его интересовала реакция самой Ники, а тут его нельзя было обмануть — она сидела так близко, так вплотную, что малейшее шевеление говорило ему больше всяких слов. На его заявление она отреагировала хорошо — сначала чуть дрогнула, а потом вмиг обмякла, спина разгладилась, перестала торчать гвоздем. Он понял: Ника рада, что он нашел выход, она одобряет его!

— А вы.., разве.., уже поженились? — Инга переводила глаза, полные недоумения, с Ники на Игоря и обратно. По всему было видно, что заявление Игоря ее поразило.

— А у нас сначала путешествие, а потом свадьба, — объяснила Ника. Она ожила. Вдруг вспомнила, что у нее имеются руки, положила их поверх Игоревых, отклонилась спиной назад и уперлась затылком в его подбородок. Получилась вполне приличная композиция «влюбленные». Игорь знал, что это игра, но она ему нравилась. Он готов был играть в нее и дальше. И кажется, Коля поверил. Он смотрел на них и улыбался. Или, он всегда улыбается как идиот? Что касается Инги, то, как показалось Игорю, ту заботило одно: блюдо окажется без перца. Какая досада!

Когда гости ушли, Ника поинтересовалась:

— Почему на Байкал? А не в Крым, например?

Гости ушли, а они остались сидеть в вестибюле, все в той же композиции, только руки Игорь расцепил. Ему не хотелось двигаться.

— Я давно хочу туда поехать. А с тобой вдвоем еще интереснее будет.

Ника тоже не отодвигалась, и Игорь гадал: или она все еще под впечатлением встречи с этой парой, или же, как и он, не хочет ничего менять.

— Ты что, всерьез предлагаешь мне это путешествие?

— И путешествие, и свадьбу. Как захочешь. Можно сначала свадьбу, потом путешествие. Можно — наоборот.

Ника молчала, и Игорь почему-то снова заволновался, хотя внешне ничем себя не выдавал.

— Зачем тебе это надо? — спросила Ника, и он понял, что она все еще там, все еще беседует мысленно со своим Колей. Игоря взяла досада. Он и сам не знал, зачем ему это надо. А она спрашивает.., и правильно делает. Хочет все расставить по местам. Не безрассудный человек, такая не подведет.

— Надо, — упрямо буркнул он, понимая, что выглядит смешным.

Но она не засмеялась. Даже не улыбнулась.

— А что скажет твоя мама?

— Я совершеннолетний. И через год заканчиваю институт.

Ника задумчиво смотрела в мерцающие стеклышки очков. Серьезные глаза за ними ждали ответа.

— Пожалуй.., сначала путешествие, — сказала Ника и поднялась.

На Байкале они прожили три недели. Турбаза, где они поселились, была полна студентов и разношерстной молодежи, которая затевала костры, вылазки на природу и танцы. Все три недели Ника пропитывалась идеями, которыми щедро делился с ней Игорь. Идеи касались философии брака вообще и отношений между мужчиной и женщиной в частности.

— Я отвергаю брак по любви уже потому, — говорил Игорь, отмахиваясь веткой от больших и назойливых комаров, — что любовь, как все проходящее, естественно, проходит.

— На чем же будет держаться такой брак? — резонно интересовалась Ника.

— На взаимном уважении и поддержке. На договорной основе.

— Как касса взаимопомощи… Такая семья больше похожа на профсоюз.

— Разве плохо? В обычной семье случись роман на стороне, она распадается. А в семье-профсоюзе нет места ревности, и она сохранится.

— Но почему? С какой стати?

— Ну ведь ты не бросаешь, например, родителей, оттого что у тебя с кем-то любовь? Долг перед ними — это святое.

Ника качала головой, но не могла во многом не согласиться с Игорем. Действительно, любимый человек может предать. А нелюбимый?

Однажды вокруг этого вопроса разгорелся настоящий спор, в который Игорю удалось втянуть целую компанию. Дело было на пикнике. Молодежь интересничала, все хотели высказаться, и у Игоря нашлось довольно много сторонников Говорили горячо и много как в защиту брака без любви, так и наоборот. Тема оказалась животрепещущей, поскольку здесь, на фоне потрясающей, величественной красоты Байкала, все, как в воду, бросились в романы, а кто не бросился, тот флиртовал и хотел понравиться. Крепкая высокая девушка с низким голосом говорила, что семью лучше строить не на почве страстей, а с трезвой, холодной головой. О холодной голове она говорила горячо и страстно. С ней спорил военный, видимо, только что закончивший училище.

— Трудности вместе вынести можно, только если любишь! — горячился он и умоляюще заглядывал в глаза девушкам. — Если меня пошлют на острова или в степи Казахстана, где воды толком нет, что жена станет там делать, если не любит?

— А не нужно жениться, если не можешь женщине создать нормальных условий! — живо парировала высокая. И того и другого громко поддерживали. Только один молчун щипал струны гитары и посвистывал мотивчик. Казалось, он не слушает и думает о своем Бородатый гитарист исподлобья посматривал на спорщиков и только изредка отрывался от своей гитары, для того чтобы подбросить хворосту в огонь. А когда уходили, он подозвал к себе Игоря и, пряча улыбку в бороде, вдруг подмигнул и заявил: «Хорошо врешь!»

Интеллигентный Игорь вывел за территорию очков обе брови: «Вы это о чем, собственно?»

— Брак без любви расхваливаешь, а сам? Думаешь, не видно, какими глазами ты на свою черноглазую посматриваешь?

Игорь снял очки и стал протирать их платочком, не глядя на бородача.

— Если вы такой наблюдательный, то поздравляю вас, — немного нервно ответил он, а затем уже более миролюбиво добавил:

— Вы только ей о своих наблюдениях не говорите…

Вернувшись с Байкала, они расписались и пришли к Елене Игоревне. Как обычно, Игорь был предельно краток.

— Мама, это моя жена, Ника. Она будет жить с нами.

Елена Игоревна, что называется, «сошла с лица».

Но, впрочем, она умела держать себя в руках и позволила себе для начала только ядовитое: «Ну, спасибо, сынок!» И демонстративно удалилась в свою комнату.

Утром, когда Игорь ушел в институт, Нике был учинен допрос с пристрастием. Ника честно ответила на все вопросы. И что приехала из очень, ну просто очень провинциального городка, где жила даже не в самом городе, а в примыкающем к нему поселке. Что отец — шахтер, а мать — инвалид, так как ослепла еще в молодости. И что закончила Ника только первый курс института, и что, имея родственников в Москве, не общается с ними по личной причине.

Елена Игоревна выслушивала ответы новоиспеченной невестки с мрачным удовлетворением. Она так и знала. Она всегда это предчувствовала. Как предрекала, так и вышло! Ее Игорек вляпался по самое некуда! Это при его-то данных! При его уме, красоте и перспективности! Привести в дом провинциальную аферистку, которая мечтает об одном — о московской прописке! И это единственный сын! О такой ли доле мечтала она, поднимая его на ноги!

Когда невестка уехала на учебу, Елена Игоревна заметалась по квартире, обуреваемая желанием что-нибудь немедленно предпринять. Срочно разыскать Игоря и поговорить с ним с глазу на глаз. Она кинулась одеваться. Но когда уже стояла одетая в коридоре, увидела себя в зеркале и сама же забраковала свой импровизированный план. Игорь не станет ее слушать. У него все еще сохраняется эта подростковая нетерпимость. Несмотря на его двадцать лет. Такой разговор приведет к одному — они поссорятся. Но если раньше их ссоры происходили один на один, то сейчас силы не равны. Их двое. Он станет искать поддержки у жены, а та его поддержит. Действовать напролом нельзя.

Елена Игоревна положила на место сумочку и вернулась в гостиную. Надо думать, думать, думать. Елена Игоревна заняла выжидательную позицию. Стала терпеливо ожидать, когда невестка начнет совершать промахи и вообще выдаст себя. Когда она совершит что-нибудь такое, за что можно будет зацепиться, а затем — оттолкнуться. Но эта черноглазая молчунья, похоже, и в самом деле за печкой выросла — целыми днями что-то мыла, скребла, терла, чистила. Вскоре все кастрюли на кухне Елены Игоревны приобрели первозданный вид. Занавески на кухне теперь были накрахмалены и даже подсинены, а посуда в стенке начищена до блеска. Все это раздражало Елену Игоревну уже тем, что повод для зацепки отсутствовал, начисто.

Хотя Елена Игоревна бдительности не теряла, ее так просто не проведешь. Ей сколько угодно пыль можно в глаза пускать, она — не Игорь, на показную старательность не купится. Дураку ясно: невестка из кожи вон лезет, чтобы показать Игорю, какая его мать, оказывается, неряха и до прихода в их дом этой Золушки и убираться-то не убиралась.

Елена Игоревна тихо негодовала. А время шло.

Мать Игоря пересиливала неприязнь и по мере возможности иногда включалась в деятельность невестки, делая вид, что всем довольна. Она даже пыталась вести с той задушевные беседы на различные темы.

Но невестка больше отмалчивалась, понятное дело.

Елена Игоревна другого от нее и не ожидала. Глаза ей раскрыл сосед по площадке, Илья Евсеич. Соседи Елены Игоревны Мироновой — разговор особый. В Москве, в шестнадцатиэтажке редко можно встретить такое тесное общение с соседями, как у них. А их дом переселили сюда почти целиком из коммуналок, где прожили они бок о бок, считай, полжизни. Из их восьми комнат теперь на одной лестничной площадке оказались четверо. Еще трое жили этажом ниже. Да и остальной подъезд почти полностью занимали бывшие соседи по коммуналке, по двору.

Елена Игоревна спустилась за газетой и встретила Илью Евсеича.

— Женился сынок-то? — поинтересовался сосед.

Елена Игоревна чуть не ответила грубостью, настолько задел вопрос. Но Илья Евсеич выглядел искренним, поэтому она сдержалась, а затем заколебалась: поделиться «горем» или уж не выносить мусор из избы?

— Красавица! — причмокнул Илья Евсеич, прищурив левый глаз. — А говорил «женюсь без любви».

И все такое. Целую теорию подвел. Мы с ним еще спорили на эту тему. Я ему говорю: природа свое возьмет, влюбишься, Игорь. А он: мне это ни к чему.

Елена Игоревна сжала в пальцах газету и вытаращилась на соседа.

— Это.., мой сын так рассуждает?

— Рассуждал. Пока не влюбился. Теперь, думаю, у него другие рассуждения. Такую девку отхватил!

Елена Игоревна ничего не ответила и вызвала лифт.

Брак без любви. Конечно! Как она раньше не додумалась? Это же яснее ясного — не мог он полюбить эту девицу! Просто увидел: хозяйственная. Одного не разглядел, что у той свой интерес имеется. Дурачок.

Впрочем, последнее обстоятельство значительно упрощает дело. Одно дело бороться со страстью, другое — с рассудком. Страсть всегда сильнее рассудка.

Елена Игоревна воспрянула духом.

Глава 11

Пару месяцев спустя в квартире Елены Игоревны появилась еще одна жилица — Аллочка.

— Придется потесниться, — оживленно щебетала хозяйка. — Аллочке в университет с двумя пересадками из дома добираться, а от нас — рукой подать.

Елене Игоревне никто не возражал, но она посчитала своим долгом вылить обильную пену разъяснений на молчаливую реакцию молодых.

— Вы подружитесь, — обещала она Нике. — Аллочка тебя на год моложе. А с Игорем они знают друг друга с детства. Аллочкина мать — моя ближайшая подруга. Замечательные люди. Им нельзя не помочь.

Аллочку поселили в гостиной. Каждое утро Ника, выходя из их с Игорем комнаты, созерцала голую ногу Аллочки, как нарочно выставленную из-под одеяла.

Завтракали обычно втроем на тесной кухне — Ника, Игорь и Аллочка. И вместе отправлялись на учебу. А Елена Игоревна оставалась дома прорабатывать стратегию и тактику своего плана.

План в общем-то оказался незатейлив, как все гениальное, и рассчитывался скорее на невестку, чем на сына. Елена Игоревна не была глупа или наивна и поэтому почти не надеялась, что ее сын вдруг воспылает к знакомой с детства Аллочке. Он, вероятно, в своей инфантильности вообще не дозрел до настоящей страсти. И слава Богу. А вот провинциальную сноху Елена Игоревна очень рассчитывала с помощью Аллочки выдворить. Та, несмотря на все провинциальные комплексы, гордячка. И это даже на руку. Но это тактика.

А стратегически Елена Игоревна заглядывала дальше.

Уж если ее сынок взрастил в себе идею брака без любви, то почему тогда ему не жениться на Аллочке? Не самый плохой вариант. Не кот в мешке, выросла практически на глазах. Елена Игоревна породнится со своей лучшей подругой. На мужнину жилплощадь Аллочка не позарится — у ее родителей четырехкомнатная в городке Моссовета.

Таким образом, продумывая в деталях свой план, Елена Игоревна рождала идеи — одна заковыристее другой. Одна из таких идей сама постучалась к ней в стену одним прекрасным утром.

Елена Игоревна мыла посуду на кухне и услышала отчетливый стук в стену. Она поморщилась. Только не это! Если соседи затеяли ремонт, будут стучать с утра до ночи. Головная боль обеспечена.

Но стук оказался коротким и глухим и повторился спустя короткое время. Елена Игоревна сообразила — стучит соседка, Эрна Францевна. Стук мог означать только одно — той плохо и нужна помощь.

Елена Игоревна вытерла руки и как была в халате и тапочках отправилась к соседке. С Эрной Францевной Елена Игоревна была знакома всегда. Именно сколько Елена Игоревна помнит себя, столько она помнит Эрну Францевну. Причем сама Елена Игоревна помнит себя разной: маленькой девочкой с забранными назад, в строгую косичку, волосами, стройной студенткой с аккуратной челочкой и «бабеттой». И беременной себя помнила. И первые морщины появились все там же, в коммуналке. А вот Эрна Францевна в ее памяти будто бы и не менялась — вечно тихая, сухонькая, с гребенкой в седом «каре». В их огромной коммуналке, где было восемь комнат, Эрна Францевна казалась самой незаметной и самой безответной. У нее со всеми соседями сохранялись хорошие отношения, что само по себе в коммунальной квартире непросто. Теперь, когда всю их коммуналку переселили в один дом и один подъезд, они снова оказались ближайшими соседями — их квартиры имели общую стену, и этот факт, естественно, сблизил соседок. Мироновы приносили той иногда батон или кефир. А если Игорь с матерью уезжали на дачу, соседка поливала у них цветы.

Елена Игоревна позвонила и приложила ухо к двери. Молчание. Она потопталась и позвонила еще раз.

Молчок. Так, вероятно, старухе настолько плохо, что она не в состоянии доковылять до двери. Как быть?

Вызвать милицию? Пока приедут, пока то да се, Францевна успеет окочуриться. Елена Игоревна отправилась на три этажа ниже, к Илье Евсеичу.

Пока она шагала по лестнице, приподняв подол атласного халата, в голову к ней попросились вполне уместные в данной ситуации вопросы. А если Эрна Францевна внезапно отправится в мир иной, что в ее возрасте вполне естественно, то кому достанется квартира? Родственников у той никогда не наблюдалось.

Замужем Эрна никогда не была, поскольку лучшие свои годы провела в сталинских лагерях. Францевна в свое время была репрессирована за свое неудобное немецкое происхождение. После лагеря и ссылки Эрна вела себя так тихо, что у нее не только родственников, но и просто знакомых не водилось. Пока Елена Игоревна объяснялась с Ильей Евсеичем, пока они подбирали ключи к квартире старухи, в мозгу женщины не прекращалась кропотливая работа. Судьба сама подкидывает ей шанс. Удача идет в руки. Если все случится так, как она задумала! Старуху нашли посреди комнаты на полу. Рядом валялась клюка — именно ею она и стучала в стену. Илья Евсеич нащупал пульс — жива.

Вызвали «скорую». Потом, когда врачиха привела соседку в чувство, когда Елена Игоревна вышла проводить бригаду «скорой» в коридор, ей напоследок сказали то, что она ждала: старушку нельзя надолго оставлять одну, ей необходимы уход и забота. Ибо бабка стоит на пороге между жизнью и смертью и сильно шатается. Елена Игоревна укрепилась в правоте своих намерений. Она сидела возле Францевны, спящей после укола на диване, и оформляла новую суперидею в детали. Аллочка с Игорем на первых порах могли бы пожить и здесь. Квартира хоть и однокомнатная, но уютная, а самое главное — на одной площадке с ней!

Да и подруга обрадуется. Она никак не ожидает такого поворота, хотя Игоря своей Аллочке в мужья прочит давно. А потом, когда у молодых появятся дети, Елена Игоревна, возможно, дозреет до жертвы и поменяется жилплощадью с молодыми.

Да, но пока эта квартира принадлежит не им и покуда Эрна не испустила духа, надо действовать. Продуманно, оперативно и динамично. Едва Эрна Францевна очнулась и, разлепив глаза, остановила свой блуждающий взгляд на соседке, та начала атаку.

— Ника! Это тебя! — Елена Игоревна передала телефонную трубку невестке и углубилась в вязание.

Еще не послышалось из трубки ни слова, Ника знала, что это Инга. Скрипя зубами, Ника процедила в трубку «але».

— Ника, я, конечно, знаю твой несносный характер. Твою обидчивость и гордость. Но это глупо, слышишь? — торопливо тараторила Инга, не давая вставить ни слова. — Ну что ты на меня дуешься? Сколько можно? У тебя ведь все хорошо, ты так удачно устроилась, и я не понимаю, с какой стати ты отказываешься от общения со мной. С нами. Ну что ты молчишь?

Ингина подготовленная тирада иссякла. Ника подняла глаза и увидела в зеркале над тумбочкой свое отражение. Прямо сведенные к переносице брови и подозрительно блестящие глаза. Опять слезы на подходе. Сколько так будет продолжаться?

— Ника? Ну не молчи же! — не унималась Инга. Ты меня достаточно наказала. Я скучаю по тебе, мне тебя не хватает! Неужели ты не хочешь встретиться со мной, с мамой? Она-то тебе ничего плохого не сделала! Я приглашаю, вернее, мы с Колей приглашаем вас в гости к нам отмечать Новый год. Мы могли бы прекрасно дружить семьями. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Так вы придете?

— Нет.

Елена Игоревна вязала, изредка поднимая голову, чтобы взглянуть на невестку. Ну и характерец! Московские родственники домогаются ее расположения как какой принцессы, а она нос воротит! Таких еще поискать! Другая бы ценила родственные связи, а эта… Гонора полна пазуха. Елена Игоревна сдвинула очки на кончик носа и продолжила наблюдения.

— Объясни мне причину, — не отставала Инга. — В чем я виновата перед тобой? Ну так случилось, мы с Колей полюбили друг друга, не мы первые, не мы последние. Ну глупо же дуться, ведь мы с тобой сестры!

Ника молчала, порываясь положить трубку. Но только сжимала ее в потной ладони. Почему?

Возможно, потому, что в глубине души надеялась: вот сейчас трубку у Инги заберет Коля. Тогда она услышит его такой родной теплый голос, от которого сердце упадет на пол и покатится прочь, в задымленную лазурь московского зимнего вечера.

Но Коля трубку не брал. Возможно, он не знал о постоянных телефонных переговорах жены с его бывшей возлюбленной.

Инга торопливо выкладывала в трубку вполне логичные разумные доводы, а Ника будто загипнотизированная стояла и слушала.

Тем временем дверь ванной приоткрылась и раздался виновато-игривый голосок:

— Елена Игоревна! Я снова забыла полотенце! Если вас не затруднит…

— Игорь! — в свою очередь, крикнула, Никина свекровь. — Возьми в спальне в шкафу полотенце для Аллочки. Я петли считаю — тридцать пять, тридцать шесть…

Ника слушала Ингу и в дверь созерцала следующую картину: дверь в ванную полуоткрыта, Елена Игоревна углубилась в вязание, Игорь вышел из спальни с полотенцем в руках. Ника с интересом стала наблюдать. Игорь протянул полотенце матери.

— Ты сам не можешь отнести? — Елена Игоревна сосредоточилась на петлях.

— Мам! — Игорь обалдело уставился на мать. Но та, казалось, не замечала его замешательства. Ника усмехнулась.

— Вспомни как нам было хорошо вместе! Как мы дружили! — не унималась Инга. — Неужели ты не можешь поступиться своей гордостью ради нашей дружбы?

Ника смотрела в зеркало. Дверь ванной как бы невзначай приоткрылась, а клеенчатая занавеска уехала в сторону. Нике отлично была видна голая спина Аллочки. Игорь махнул рукой на мать и направился в сторону ванной. Ника поняла, что является зрителем хорошо отрежиссированного спектакля.

От открытия стало тошно. Игорь вышел в коридор и увидел жену. Он протянул полотенце Нике.

— Отдай Алке.

— Ладно.

— Что ты сказала? — прокричала в трубку Инга. — Так вы приедете?

— Это я не тебе.

— Какая ты жестокая, Никуша! — со слезами в голосе кричала Инга. — Может, тебя тронет то обстоятельство, что я жду ребенка? Это ведь будет твой племянник, пусть двоюродный, но все же! Неужели и с ним ты не захочешь общаться?

Ника молчала. Перехватило горло. Инга носит Колиного ребенка. К этому еще надо привыкнуть.

— Я вас поздравляю.

Ника положила трубку. Взяла полотенце и открыла дверь ванной. Прямо перед ней блестел мокрый зад Аллочки. Вода из душа лилась на пол, поскольку занавеска была предварительно отодвинута.

— Не забудь вытереть за собой пол. Ты устроила потоп. Соседи прибегут.

Ника повесила на крючок полотенце и задвинула занавеску прямо перед носом ошарашенной Аллочки.

Ника вышла и прислонилась спиной к двери ванной.

Что она здесь делает? Зачем она здесь? Боже, какая тоска!

Ника вернулась в комнату, где они жили с Игорем, но и тут ее окружали чужие вещи, которые смотрели на нее с недоумением. Игорь сидел над книгой и, когда она вошла, оторвался от чтения.

— Что с тобой?

— А ты ничего не видишь? — поинтересовалась Ника.

— Что я должен видеть?

Игорь отложил книгу и с интересом посмотрел на жену.

Она выглядела взволнованной, как обычно, после разговора со своей сестрой. Но никогда не делилась с ним своими переживаниями. А он ждал. Когда она наконец почувствует, что он ей не чужой, что они — одно целое?

— Опять звонила Инга?

— Да. Но я не об этом. Неужели ты не видишь, чего добиваются Аллочка и Елена Игоревна?

— Ты о чем?

— Я бы хотела не замечать, но я все замечаю и удивляюсь, как ты ничего не видишь. Елена Игоревна хочет женить тебя на Аллочке и с этой целью поселила ее у себя. Эти вылазки вечно полуголой Аллочки в места твоей дислокации!

Игорь улыбнулся. Это только еще больше разозлило Нику.

— Ты, наверное, хочешь сказать, что у меня богатое воображение? Но не нужно обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить, как она то и дело выбегает на кухню в распахнутом халатике, когда ты там пьешь чай. Или в одних трусиках ныряет мимо тебя в туалет, когда ты бреешься в прихожей. Но, извини, Игорь, это просто бросается в глаза. Чего ты улыбаешься?

— Ты что.., ревнуешь меня?

Ника растерялась. Его глаза блестели, ему будто даже нравился весь этот на редкость неприятный для нее разговор.

— Тебя удивляет, что мне неприятно, когда вокруг меня плетутся интриги? — спросила она.

— Ты не ответила. Ты ревнуешь меня?

— Нет. Мне кажется, что ты пока ничего не замечаешь или по крайней мере не реагируешь. Но я-то в какой роли тут оказываюсь?

Игорь перестал улыбаться и теперь слушал ее, опустив голову.

— Я прекрасно вижу, что Елена Игоревна до сих пор не смирилась с твоей женитьбой. Я чувствую себя здесь чужой. Мне кажется…

— Ты жалеешь? — быстро спросил Игорь.

— О чем?

— Ты прекрасно знаешь о чем. Что вышла за меня замуж. Могла бы быть сейчас свободной. Ждать любви.

— Какой еще любви! — вспылила Ника и подошла к окну. — Мы тысячу раз это обсуждали. Я просто не хочу постоянно находиться в душком положении приживалки.

— Так. — Игорь подошел к ней и положил руки рядом с ее ладонями, на подоконник. — Во-первых, ты — моя жена. Наши с тобой отношения касаются только нас. Тебе беспокоиться не о чем. Неужели ты думаешь, что я польщусь на Аллочку, которую наблюдаю в разных видах с самого ее рождения? Да если хочешь знать, я ее вообще как женщину не воспринимаю. И сели тебя волнует только это…

Игорь стоял близко, и Ника чувствовала, что его волнует разговор, что он в этом разговоре увидел для себя что-то важное сначала, а потом разочаровался. И что он ждет еще чего-то. Нежности? Она посмотрела на его профиль. Глаза без очков выглядели беспомощными и.., чужими. Ей не хотелось притворяться. Она, конечно, могла бы, но ведь они договаривались, что любви никто из них от другого не ждет. Они спят вместе, и этого достаточно.

Ника отошла и села на диван.

— Сегодня меня волнует только это, и я думаю, что это не такой уж пустяк.. И если ты встанешь на мое место…

— Я тебя понял. И у меня к тебе просьба.

Игорь подошел и сел на стул рядом с диваном, где она сидела.

— Я скоро уеду на стажировку. В Германию. Это надолго. На три месяца.

Ника вскинула глаза на него, и в них он прочел испуг. Игорь понял, что это испуг не оттого, что им предстоит долгая разлука, а оттого, что ей придется жить здесь одной рядом с матерью и Аллочкой. А чего он хочет? Он сам себе ответил, что хотел другого.

— Это обязательно? — все так же испуганно спросила Ника.

— Да, это обязательно, и для меня это приглашение очень престижно, ты должна понимать. Так вот, я хочу тебя попросить: потерпи немного. Моя мать не простой человек, я и сам с ней постоянно ругался, но… Я хочу, чтобы тут без меня все было нормально.

Ты можешь мне это обещать?

Ника пожала плечами:

— Я постараюсь.

— Да, ты уж постарайся. А когда я приеду, обещаю тебе, что мы решим вопрос с жильем и станем жить отдельно. Договорились?

Ника кивнула. Но пообещать оказалось проще, чем сдержать обещание. Стоило Игорю отбыть за границу, Елена Игоревна развернулась на полную мощь.

К тому времени она успешно закончила осаду Эрны Францевны и оформила опекунство с дальнейшим наследованием жилплощади. А однажды о своих планах проговорилась по телефону. И Ника услышала.

Еще в лифте Ника почувствовала себя плохо. Она открыла дверь своим ключом и нырнула в ванную.

Ее сразу же вырвало, и она включила кран холодной воды. Свекровь болтала по телефону. Она часто часами болтала со своими подругами, Ника к этому привыкла. Тем более сегодня ей было просто ни до кого.

— Ну а как же! — доносился до нее довольный голос свекрови. — Молодым там будет отлично. Старуха на ладан дышит, вчера снова «скорую» вызывали.

Ну да. Ну да. С сердцем. Там целый букет.

Ника была в курсе свекровиной возни с соседкой, но, поскольку ее никто не спрашивал, в это дело не совалась. Беременность, о которой Ника только что узнала, протекала тяжело, и чувствовала она себя отвратительно. Ее снова вывернуло в раковину Она прополоскала рот холодной водой и поплескала в лицо.

Ну и видок у нее сегодня! Под глазами коричневые круги, на щеках откуда ни возьмись веснушки выступили. К чему ей эти мучения? Муж далеко, свекровь ее ненавидит и не скрывает этого.

— Пока ничего не покупай! — щебетала Елена Игоревна. — А то не сбудется. Ирина вон тоже дочери раньше времени свадебное платье купила, а у них все расстроилось. Пришлось продавать. Ну!.. А я о чем'..

Ника достала из сумки апельсин и помыла его с мылом. Она стала отрывать толстые влажные куски корки и жевать прямо тут, сидя на краю ванны. Интересно, а как переносит свою беременность Инга? Наверное, Коля носит ей апельсины и красные молдавские яблоки. Раньше он на свидания приходил с яблоком Купит одно, но зато самое большое…

— Можно и так, — соглашалась с невидимой собеседницей Елена Игоревна. — Можно и так. Я уже думала об этом. Я туда, а молодые — сюда. Нет, я на все пойду ради сына. И Аллочку люблю как родную. Вот именно. Как только поженим их. Тем более что Аллочке уж больно моя кухня нравится. Ну да, с балконом. Ну да!

Ника перестала жевать и выключила воду. Все можно понять, но так откровенно?

— Приезжай, сама посмотришь, — приглашала свекровь. — Санузел раздельный. А вот кухня там без балкона. Да, Аллочка любит сидеть вечерами.

«Интересно… — усмехнулась Ника. — А куда они меня-то хотят деть? Я что, испарюсь? Или они меня и убьют и спрячут?»

Ника хорошенько умылась, доела апельсин и вышла из ванной. Елена Игоревна как-то вяло отреагировала на появление невестки — продолжала болтать с подругой. Тогда Ника подошла и нажала на рычаг.

— Елена Игоревна, я все слышала.

Свекровь уставилась на невестку, собираясь с мыслями. В мечтах она, похоже, давно избавилась от нее, а в действительности приходится мириться с ее существованием. Они еще не знают про ребенка, подумала Ника. И вдруг совершенно нечаянно закончила в мыслях: и не узнают.

— Вот и отлично! — подытожила свекровь. И поднялась, чтобы быть вровень с врагом. — Я думаю, дорогая, что ты не дура и сделаешь правильные выводы.

— А сына вы в расчет не берете? — поинтересовалась Ника, усаживаясь на диван.

— А почему я должна брать его в расчет, ежели он меня как раз и не спрашивал, когда привел сюда.., первую встречную с улицы?

— Понятно…

— Вот и хорошо, что тебе все понятно. Я прекрасно знаю, что мой сын тебя не любит. Он, думаю, уже сильно раскаивается в своем поступке. Вон, уехал за тридевять земель, куда глаза глядят. И я его прекрасно понимаю! Думаю, он будет только рад, если ты освободишь его от своего присутствия.

— Елена Игоревна, у нас будет ребенок, — сказала Ника и стала наблюдать за свекровью.

Та явно не была готова к такой новости, вся покрылась красными пятнами, заходила по комнате. Ей нужно было обдумать, как отнестись к внезапно обнаружившемуся факту.

— Поймала, значит, — наконец выдавила она. — Перехитрила… Это еще надо доказать. Знаем мы ваши беременности!

— Елена Игоревна, я вам ничего доказывать не собираюсь…

Свекровь сверкнула глазами:

— Думаешь, я поверила, что это НАШ ребенок? Я, детка, в курсе, что совсем недавно ты уже была беременна, только не от моего сына!

— Понятно…

Ника встала и ушла к себе. Хотелось лечь и уснуть. Последнее время ей всегда хотелось спать. Свекровь никак не могла успокоиться и все ходила, мерила шагами гостиную, что-то ворча себе под нос.

«Что я здесь делаю?» — в который раз подумала Ника. Она поднялась и на удивление быстро собрала чемодан, а вечером этого же дня уехала к родителям на Рудник.

Глава 12

Инга стояла у кроватки своей двухмесячной дочки Зои и пыталась понять: что происходит?

Внешне в ее жизни все протекало благополучно: у нее имелась отдельная квартира недалеко от родителей, материально они с Колей, благодаря все тем же родителям, не нуждались. Дочка родилась здоровенькая и жизнерадостная. Живи и радуйся. Но радость как таковая чем-то не устраивала Ингу. Вероятно, ее нестандартная душа жаждала чего-то иного. А чего — сама не знала. Улыбчивый Коля, ежедневно наглаживающий в кухне километры пеленок, уже не казался ей недосягаемой вершиной. Он всегда находился под рукой, и у Инги все реже возникало желание протянуть руку и дотронуться.

Из ее жизни напрочь исчезла та самая изюминка, что некогда придавала обыденности оттенок приключения. Инга приуныла.

Докапываясь до самой сути своего настроения, она откопала одну-единственную причину. Причиной этой была ее сестра Ника. Из Ингиной жизни исчезла Ника и унесла с собой всю остроту Ингиного существования. Раньше сестра служила фоном и великолепно оттеняла своей непроходимой провинциальностью Ингину утонченность. Оттеняла и обостряла. Вывод напрашивался один: надо во что бы то ни стало вернуть Нику и снова сделать ее своей подругой. И Инга без предупреждения отправилась в гости к бывшей подруге на «Юго-Западную».

Поплутав среди одинаковых шестнадцатиэтажек, Инга забрела во двор, непривычно оживленный для столь раннего часа — не было еще и одиннадцати. Посреди двора торчала красная пожарная машина, народ активно кучковался. Инга заглянула в блокнот и убедилась, что стоит перед домом Игоря. Прямо напротив подъезда. Причем пробраться в подъезд не представляется возможным — здесь стоит милиционер, образовав вокруг себя кольцо из жильцов. По всему видно — случилось что-то неординарное. Инга подошла поближе, в надежде как-нибудь просочиться внутрь.

Но — тщетно. В подъезд не пускали. Как раз когда Инга подошла поближе, открылась дверь подъезда, и два здоровых санитара вынесли кого-то на носилках.

Этот кто-то был накрыт с головой, и было непонятно — мужчина это или женщина. Люди у подъезда отпрянули, освобождая проход, и Инга машинально последовала их примеру — отпрыгнула подальше. Что-то вроде холодка предчувствия заползло под плащ.

— Отмучилась Эрна Францевна, — раздалось сразу с нескольких сторон.

— Спокойно ей теперь!

— Еще бы не спокойно! На том свете у нее квартиру никто не отнимет!

Носилки задвинули в пенал «скорой помощи». Толпа потихоньку пошелестела назад, к подъезду.

— А никто у нее квартиру не отнимал, — возразил мужской голос. Инга обернулась и увидела плешивого дядьку с болонкой на руках. — Она сама ее соседям подписала за уход. Прописала к себе. Кто за так теперь согласится ухаживать? Вот вы бы стали?

Дядька вперил свой взгляд в тетку с мелкой «химией».

— Может, и согласилась бы, только кто меня просил? — огрызнулась «Химия». — Я не такая проворная, как Елена Игоревна. Мне бы и в голову такое не пришло!

К «Химии» присоединились бабуля в переднике и старик с газетой в руках.

— Это все домыслы! — горячился дядька с болонкой. — Эрна Францевна, слава Богу, пожила. У нее от возраста немного того, крыша съехала. Все-таки лагеря прошла, не просто так. Вот и начудила: сначала подписала квартиру соседям, а потом и на попятный. Напридумывала с три короба.

— И не напридумывала! — придвинулась бабуля в переднике. — И не напридумывала! Она сама мне жаловалась; «Елена Игоревна сноху выжила из дома, не посмотрела, что беременная, и меня, старуху, по миру пустит!» А про сноху все правда. Игорек-то за границей, за сноху заступиться некому, вот она ее и прогнала. А Эрна тоже беззащитная, у нее на всем белом свете никого нет.

Бабуля зашмыгала носом, а затем звучно высморкалась в передник.

Инга притиснулась поближе. Она уже сообразила, что вся эта история каким-то образом связана с ее сестрой. Нужно узнать, что происходит.

— Ничего себе — беззащитная! — встрепенулась «Химия». — Пожарище устроила! Сама на тот свет отправилась и нас чуть не захватила всех! Я среди ночи проснулась — дымом пахнет. Бросилась мужа будить.

А ему на работу в первую смену…

Последнее замечание «Химии» скоренько переросло в небольшой митинг на темы «Кто как узнал, что в подъезде пожар» и «Кто о чем подумал в первую минуту». Митингом очень заинтересовался участковый, до сих пор тихонько стоявший в сторонке и на первый взгляд безучастно поглядывающий кругом.

— А кому покойница квартиру-то подписала? — вроде бы между прочим поинтересовался милиционер, глядя куда-то в сторону.

— Соседке своей, Мироновой Елене Игоревне, — по инерции ответила «Химия», но, поняв, кому отвечает, немного пыл-то сбавила. — Они раньше в коммуналке дверь в дверь жили.

Сказала и отошла. И толпа потихоньку стала рассасываться. Разговаривать с участковым на ту же тему почему-то никто не жаждал. Дядька с болонкой замешкался у лавочки, и милиционер вцепился в него намертво. Дядька вяло и односложно отбивался «да», «нет», «не знаю». Инга нырнула в подъезд вслед за бабкой в переднике.

— Скажите, пожалуйста, а из соседей никто не пострадал? — участливо поинтересовалась Инга. — У меня тут сестра живет. Я теперь прямо боюсь подниматься.

Бабуля повернулась и оценивающе окинула девушку взглядом. Инга мысленно похвалила себя за то, что надела длинный плащ вместо рыжей китайской ветровки. И голову против обыкновения косынкой повязала, что тоже оказалось кстати.

— Чья ты сестра-то? Елениной снохи, что ли?

— Мою сестру зовут Ника… Вероника. Ее муж Игорь Миронов.

— Иди за мной, — сурово бросила бабка и пошла, не оглядываясь.

Она привела ее в свою квартиру, где королем разгуливал вальяжный толстый кот. Инга кошек терпеть не могла, но, переборов себя, наклонилась и погладила зверя по загривку. Тот громко и требовательно замурчал, толкая спиной ее ногу.

— Вот, Митенька, гости у нас. Умный котик. Иди сюда, — обратилась она то ли к коту, то ли к Инге.

И Инга, и кот направились за бабулей.

— Ты давно с сестрицей-то не видалась? — не поворачиваясь, возясь у плиты, поинтересовалась хозяйка. Кот бесцеремонно вспрыгнул Инте на колени и поднял хвост.

— Давно. — Инга осторожно спихнула животное на пол и брыкнула ногой. Кот немедля вцепился в пятку зубами. Инга зажмурилась от боли. — Дело в том, что у меня ребенок грудной и времени на встречи не хватает. Раньше мы частенько перезванивались, а тут что-то давно от нее ни слуху ни духу. Я уже беспокоиться начала…

— Ну так вот, красавица, — бабка поставила перед Ингой чашку с блюдцем и пластмассовую плошку с баранками, — сестрицу твою свекровка натуральным образом выжила! — Как это — выжила? — усомнилась Инга. — Откуда?

— Откуда, откуда… Понятно откуда — с жилплощади своей.

— А Игорь что же?

— А что Игорь? Он в Германии теперь, уж, почитай, месяца два.., или три? А Эрна-то Францевна к твоей сестрице привязалась. А та возьми да и старухе пожалуйся. Гонит, мол, меня свекровь, и ребенок мой не нужен. А той, кто ж ее теперь разберет, что в голову-то пришло. Она озоровать стала над Еленой. Выписывайся, говорит, с моей жилплощади, не хочу, мол, тебе свою квартиру приписывать. Скандал у них был.

А потом Францевна возьми да и подожги квартиру.

Мол, никому не достанется. Царство ей небесное, упокой Господь ее душу грешную…

Бабуля истово перекрестилась.

— Чем же Ника помешала Елене Игоревне? — вслух подумала Инга. Она, собственно, от старухи разъяснений не ждала. Понятное дело — фантазия у той богатая, приплетут вместе с соседями, концов не найдешь.

Но вот Ника… Неужели ее, беременную, выгнали на Рудник?

— Как чем? — Бабуля уставилась на Ингу с недоумением во взоре. — Так ведь Елена-то давно Игорьку другую невесту присмотрела. Дочку своей подруженьки, она и не скрывала. Они и квартиру-то хотели оттяпать у Францевны для Игоря и этой Аллочки. Это мне Францевна говорила, покойница. Больно она за твою сестру-то переживала, полюбила ее. Да и то: она у вас какая-то безответная. И все с приветом, с улыбкой.

Всегда поздоровается.

— Но ведь Ника, как вы говорите, ждала от Игоря ребенка?

Инга с силой отшвырнула кота, да так, что тот шмякнулся об угол холодильника и обиженно вякнул.

Старуха с осуждением зыркнула на гостью.

— Так что ж, что беременная. Она как раз соседям и объяснила: мол, сноха ребенка ждет, так жилплощадь молодым нужна. А сама — для этой Аллочки.

Инга потрясла головой. Старуха ее окончательно запутала. Получается натуральный детектив, из которого Инга пока поняла одно: Ника позволила свекрови одержать над собой верх. Этот факт до глубины души возмутил Ингу.

— Если бы не Эрна, покойница, никто бы и не узнал, что Елена сноху выставила. Елена-то старуху не стеснялась, держала ее как за слабоумную. Вроде раз мы старые, так умом тронутые. Вовсе старуху не стеснялась и приводила Алкину мать квартиру смотреть.

И хвасталась, когда сноха уехала: вот, мол, место для Аллочки и очистила. А Игорю скажем, что сама хвостом вильнула, нашла кого-то и укатила в неизвестном направлении. А сестрица твоя безвредная была. Митеньку моего привечала…

Кот хмуро взирал на гостью из-за холодильника.

Выйдя от бабули, Инга некоторое время постояла на лестничном пролете между этажами, собираясь с мыслями. Больше всего ее возмущала позиция Ники.

Как можно позволить так поступить с собой? Прикинуться овечкой и разрешить какой-то там Аллочке…

Да будь Инга на ее месте, эта Аллочка полетела бы у нее вверх тормашками вместе с мамой и свекровью.

Себя надо любить! Вот в этом Инга никогда не сомневалась. Инга тряхнула волосами и нажала кнопку лифта.

Когда она ехала туда, где нестерпимо пахло гарью и паленой резиной, она примерно знала, что скажет Елене Игоревне.

Впрочем, Никина свекровь, под ударом случившегося, напрочь утратила боеготовность. Она лежала у настежь распахнутого окна, обложившись пузырьками с лекарством. Никакой Аллочкой рядом не пахло.

Инга сухо поздоровалась и довольно холодно представилась. Она всегда считала, что в разговоре с незнакомым человеком самое важное — взять правильный тон. Сейчас главное — сила и внезапность.

Не давать этой бабе ни минуты на раздумье. Натиск и самоуверенность.

— Елена Игоревна, я сейчас внизу у подъезда услышала много для себя интересного. Говорят, что вы весьма некрасиво поступили с моей сестрой. Вы, наверное, думали, что за бедняжку заступиться некому?

Должна вас разочаровать и, возможно, огорчить, дорогая моя Елена Игоревна.

— Сплетни, — слабо отмахнулась Елена Игоревна, покосившись на гостью. — Наговор. Завидуют нашему благополучию. А Никуша маму поехала навестить…

— Да? А вот участковый внизу сплетнями не пренебрегает, — как бы между прочим бросила Инга, доставая из сумочки сигареты. — А, напротив, очень даже интересуется. В настоящее время он, если я не ошибаюсь, производит поквартирный опрос.

Елена Игоревна отбросила полотенце со лба, и все лицо ее моментально покрылось бурыми пятнами.

— Какой еще участковый?

— Ему ваши соседи чего только не понарассказывали! Старуха еще не остыла, а дело-то, похоже, в одной папочке уже не умещается.

— Какое дело? — Елена Игоревна приподнялась на подушке, боязливо приглядываясь к Инге. — Все было по закону! Старуха сама попросила меня ухаживать за ней, я не навязывалась! И квартиру свою сама предложила!

— Так-то оно так, Елена Игоревна, только нашлись, представьте себе, свидетели, утверждающие обратное. — Инга щелкнула зажигалкой и закурила. — И мою бедную сестренку вы, говорят, шикарно использовали для прикрытия натуральной аферы. Как раз она-то и ходила большей частью убираться и готовить к несчастной соседке, тогда как вы готовили ей замену в лице некоей Аллочки.

Инга говорила точь-в-точь как виденные в кино следователи. Она очень нравилась себе сейчас со стороны. Вид жертвы, бледнеющей от ее слов, приводил Ингу в полный восторг. То-то же, тут тебе, тетя, не сноха твоя — лапотница. С ней, с Ингой, шутки плохи!

— Весь ваш дом об этом судачит… — Инга выпустила дым мимо Елены Игоревны, в окно.

— Что за чушь? — зашипела Елена Игоревна, наконец сообразив, что ведет дебаты с сопливой девчонкой, которая ей в дочери годится. — Мы душа в душу жили со снохой, просто она нехорошо себя почувствовала, решила рожать уехать к родителям. Это надо же придумать!

— Я так и думала, — удовлетворенно кивнула Инга и сделала затяжку. — Но дело в том, что на Руднике плохой воздух. И роддом там не очень, честно говоря.

Я думаю, моей сестре лучше рожать в Москве…

В дверь позвонили. Елена Игоревна забеспокоилась. И правильно — на пороге возник участковый. И пока он топтался в прихожей, Инга зашептала быстро и отчетливо:

— Елена Игоревна, мой папа — следователь. Если сестра в ближайшие дни вернется на свою законную жилплощадь, неприятностей, возможно, удастся избежать. А если нет, то…

В комнату входил участковый и с интересом осматривался.

— Я на той неделе поеду за ней! — прокричала Елена Игоревна вслед удаляющейся Инге, — На этой! — бросила та, не оглядываясь.

Катерине всегда казалось, что золовка ее недолюбливает. С самого первого дня, как только они познакомились и та была совсем пигалицей зеленой.

Сведет свои бровищи темные к переносице, глазищи набычит и стреляет на братнину жену, словно та у нее кусок хлеба отняла последний. Катерина и так к ней и эдак, а та только фырчит. А чего фырчать-то? Потом Катерина поняла: яблоко от яблони. В мать пошла братнина сестра Вероника. Славик сам в отца — мягкий, неслышный, хоть и с гонором. А эта — сущая мать-татарка. Обидчивая, взрывная. Себе на уме, да с характером. Свекровь — та тоже сразу свой норов показала. Чуть что не по ней — в истерику. Набаловалась. Раньше дочку свою изводила, думала, со снохой тот же номер пройдет. Как же!

Катерина усмехнулась своим мыслям. Она за словом в карман не полезет и кланяться никому не станет. Не на ту напали. Ей дела нет до капризов мужниной родни.

И все же когда золовка явилась к ней в гости, днем, когда Славик на работе и Сергунька в детском саду, Катерина слегка растерялась. С чего такая честь?

— Проходи, Ника, гостьей будешь, — объявила Катерина, широким жестом приглашая золовку в квартиру.

Квартирой своей Катерина была довольна — все блестит у нее, все сверкает. А чего еще делать-то, как не красоту в квартире наводить? Ни тебе корову чуть свет выгонять, ни сенокоса в самую жару. Полы намыла — и свободна. И все же, с детства привыкнув к сельскому труду, Катя держала двух поросят в сарайке, да поверх гаража, на манер голубятни, устроил ей свекор курятник. Соседки над ней поначалу посмеивались — деревня. А она — над ними. Дуры! Теперь не смеются. Вон они со Славиком как живут — и телевизор купили цветной, и машинки стиральные аж две, и мотоцикл. Не смотри, что молодые. И заработки не шахтерские: он водителем работает, а она — санитаркой. А получше других живут-то. Катерина знает чего хочет. И других поучить может, если надо. Не зря к ней золовка прибежала. Зауважала. Что ж, она, Катерина, зла не помнит, она баба простая.

Деревенская.

— Обедать будешь? — пригласила Катя, снимая передник.

Ника покачала головой, как-то нервно озираясь.

Сама не своя. И руки-то не знает куда деть — теребит свой платок крепдешиновый, — Ну, чай тогда поставлю.

Катерина ушла в кухню, теряясь в догадках. Не поймешь эту Нику. В девках была — приезжала счастливая, глаза горят, сама поет. А замуж вышла — как за пояс заткнули. В Москве, видать, мужья не сахарные.

— Что, с матерью поругалась? — громко из кухни спросила Катя..

— Нет.

Ника листала альбом с фотографиями племянника. Катя вернулась с чашками.

— Подожди смотреть, вот сейчас я тебе все подробно расскажу…

— Не надо. — Ника поспешно отодвинула альбом.

Катя поджала губы. Надо же! Племяш ей неинтересен. Подумаешь!

— Деньги, что ли, нужны? — небрежно спросила она. Хорошо бы золовке понадобились деньги. У Катерины всегда есть, никогда она копейки до получки не стреляет. Но золовка отрицательно покачала головой. — Чего стряслось-то? — в упор спросила Катя. — Вижу ведь, что ты сама не своя. Ты говори прямо. Больше всего не люблю, когда вокруг да около.

— Кать, ты ведь в больнице работаешь?

— Ну да. В гинекологии, санитаркой. А что? Плохо себя чувствуешь? Так я поговорю, врач посмотрит.

Ника выпрямилась, набрала, видимо, воздуху в грудь.

— Катя, мне нужно сделать аборт.

— Чего? — Катерина села напротив золовки и быстро окинула ее взглядом. — У тебя срок-то какой?

Месяца четыре небось? Кто ж это согласится с таким сроком?

— Поэтому я и пришла к тебе. Ты же всех там знаешь. И еще я слышала, что у вас такое делают… Я заплачу. Мне очень надо.

— Это кто же про наше отделение слухи такие распускает? Языки бы поотрывать!

Катерина вскочила и забегала по комнате. Но вскоре успокоилась и вернулась к гостье.

— Почему же ты так поздно спохватилась?

— Так получилось. — Ника перестала теребить шейный платок. Теперь самое неприятное было сказано и весь ее облик выражал лишь упрямую решимость.

— Так ты не на каникулы приехала, выходит? Ты от мужа ушла?

Ника кивнула.

— От мужа ли, от свекрови. Я ведь не люблю его, Кать.

— Вот те здрасте! «Не люблю!» Кто тебя замуж-то гнал? Зачем пошла?

— А назло. Мой парень женился, и я тоже взяла да и замуж вышла.

— И правильно сделала. Он что, пьет, твой-то?

— Нет.

— Гуляет?

— Нет.

— Так какого рожна тебе надо? У матери, думаешь, лучше будет? Я вот тоже за Славика вышла просто так, из деревни уехать хотела. А теперь не жалею, живу королевой. А ты — аборт. Ребенок-то теперь — твое оружие. Ну и радость, само собой.

Ника смотрела на Катерину с завистью. Если бы она сама могла с такой легкостью смотреть на жизнь! И желания иметь такие же незамысловатые…

— Какое оружие, о чем ты говоришь? Я должна вернуться в институт, в общежитие, а куда мне с ребенком? Мне туда с ребенком никак нельзя.

Катерина поняла, что дело серьезное, и подсела на диван, поближе к золовке.

— А родители-то знают?

— Ничего им знать не надо. Это мое дело. Я к тебе пришла. Ты одна знаешь.

Последнее сообщение еще больше утвердило Катерину в собственных глазах. Ей нравилось на правах старшей и замужней давать советы.

— Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Я с врачом переговорю, это можно. Только ты хорошенько подумай. А может, тут останешься? Бог бы с ней, с Москвой… Тут родишь, на работу устроишься на «Пластик», мы со Славиком поможем, не дадим вам с ребенком пропасть.

Ника взглянула на Катю так, словно та сморозила несусветную глупость. Вернуться на Рудник? Поселок, кажется, навечно выпал из времени. Застыл этаким сгустком прошлого — все те же пустые магазины с запахом селедки, улицы без фонарей, те же трубы завода, уносящие в чистое небо земную грязь. Все так же отец после работы, смыв грязь, принимается хлопотать по хозяйству, а мать вечно сидит на диване, слушая телевизор.

Представить себя здесь, запертой навечно? Нет, не сможет она уже без Москвы. А внутри ворохнулось потаенное: «Там Коля»…

Катерина после визита золовки задумалась. Ей, конечно, не по душе было то, что умудрила Ника, но зато грело другое: та обратилась не к кому-нибудь, а к ней, жене брата. Самой близкой родне. Признала. Если она не поможет девчонке, помогут другие, а отношения испортятся окончательно. А сейчас у Кати появился прекрасный шанс сблизиться с нелюдимой Никой, сделать ее как бы вечной должницей. И потому — союзницей. Когда с работы вернулся муж и привел из садика сына, Катерина уже знала, что разобьется в лепешку, но выполнит просьбу Ники.

Ника примерно представляла, как все будет происходить. Помнила. Но при приближении к серому неприглядному зданию больницы ее сковал страх. Это был не физический страх перед болью, а какой-то другой, скорее — мистический, сродни ужасу. Состоянию способствовали сумерки, совершенно серые и ватные при отсутствии вечернего освещения. Грязно-серый цвет больницы и тускло освещенные окна усиливали ощущение одиночества. В воздухе носился замысел готовящегося преступления. Ни до нее, ни до того, что она собиралась совершить, никому в этом мире нет дела. Именно так думала Ника, подходя к темному зданию больницы. От сырого холодного воздуха ее знобило, хотелось скорее оказаться в тепле, но, увы, не было такого конкретного места на земле, где именно она могла бы согреться.

Внизу, в темном коридоре, ее уже поджидала Катя.

В белом халате и такой же косынке она была похожа на доярку.

— Ну что ты так долго! Я уже решила, что ты передумала…

Они прошли по пустому длинному коридору и оказались в маленькой, убранной белым, каморке.

— Раздевайся, я сейчас.

Катерина скрылась. После ее ухода давящее ощущение усилилось, а сердце стало стучать больно и неритмично.

Она нерешительно сняла плащ и огляделась.

Застланная белым лежанка, белая ширма, за которой громоздится батарея «уток» с отбитой эмалью.

Ворох резиновых перчаток, обсыпанных тальком. Больница…

Ника поежилась. Квадрат за окном стал совсем синим. За стеной перекладывали инструменты, и от бряцающего звука Ника невольно вздрагивала всеми внутренностями.

— Ты чего не разделась до сих пор? — влетела Катя.

— Что — совсем?

— Тебя же обработать надо! — возмутилась Катя и по-деловому уперла руки в бока. — Врач ждать не будет, она после смены. — И, понизив голос до шепота, Катя добавила:

— Насилу уговорила! Только из уважения ко мне согласилась. Она у меня свинину брала к празднику.

Не дожидаясь Ники, Катя быстро и деловито принялась расстегивать пуговки на кофте у родственницы.

— Славик «тринадцатую» принес, — делилась она, не обращая внимания на состояние золовки. — Хочет коляску к мотоциклу покупать. А я как спальный гарнитур взять его уговариваю. Ну-ка накинь этот халат.

Ника нацепила широкий и короткий халат, от которого воняло хлоркой. А Катя уже тащила откуда-то черные кожаные шлепанцы.

— Спальный гарнитур с двумя тумбочками и еще полка на стену. — Катя, вероятно, была уверена, что отвлекает золовку от мрачных мыслей. — А Славик уперся: люльку ему мотоциклетную. Ты бы поговорила с ним.

Катя наконец закончила переодевать Нику и окинула ту оценивающим взглядом. Взгляд случайно задержался на бледном испуганном лице.

— Ты чего белая? Боишься, что ли? Сорокина — врач опытный, бояться не надо. Ой, а температуру-то! Забыли температуру-то!

Катя вытащила из пол-литровой банки на столе один из градусников и сунула Нике.

— Сиди.

Едва они определили градусник, в окно раздался звонкий и требовательный стук.

— Кого-то принесло! — воскликнула Катерина, бросаясь к окну. — Знают, что посетителям до семи, а прутся!

Прижавшись лбом к стеклу, она крикнула, видимо, привычную информацию:

— Родовое отделение — вторая дверь налево! Постоянно нас с родовым путают, — обернулась она к Нике. — Один раз вот так…

Но настырный посетитель не дал ей договорить.

Стук повторился.

— Я тебе русским языком повторяю: родовое не здесь! — проорала Катя в темноту. — Вон в ту дверь стучи! Шизоидный какой-то, — пожала она плечами. — Я ему объясняю, а он мне очками блестит, точно иностранец какой!

— В очках? — Никино первое побуждение было — спрятаться за ширму.

Градусник выскользнул и обиженно звякнул о крашеный пол.

Ника осторожно подошла к окну и приникла к стеклу, загородив себе свет ладонями. В синей темноте за окном стоял Игорь.

— Товарищ! — кричала Катерина, и звук "щ" у нее звучал по-деревенски твердо, и выходило «товаришш». — Вам не сюда надо! Тут прием до семи!

— Это ко мне, — сказала Ника и дернула Катерину за рукав. — Это мой муж. Из Москвы приехал.

Убедившись, что жена его узнала, Игорь разулыбался облегченно, лоб его, перерезанный складкой недовольства и возмущения, разгладился. И он стал зачем-то показывать знаками, как он стучал в дверь и его не пустили, потом он пошел шарить по окнам.

— Катя, впусти его в коридор, а сюда не пускай, — быстро заговорила Ника, запахивая на себе широченный халат.

— Так че же? Все отменяется? Что мне врачихе сказать?

— Не знаю я! — раздраженно огрызнулась Ника. — Ты видишь, я ничего не знаю! Скажи, что у меня температура.

Сняв халат, она начала торопливо натягивать одежду.

Катерина осуждающе взирала на нее.

— А если бы он завтра приехал? — спросила она, качая головой. — Как в бирюльки играешься, ей-богу!

Не дождавшись ответа, Катерина ушла, ворча себе под нос:

— Как дети малые, в самом деле…

Ника торопливо шла по коридору, не зная, что скажет Игорь, как они встретятся, но одно могла сказать с точностью: она рада была покинуть это место. Уйти отсюда как можно скорее.

Игорь, увидев ее, поднялся и нерешительно качнулся навстречу.

Она подошла и остановилась, руки в карманах.

Игорь неловко обнял ее и поцеловал в угол рта.

— Ты заболела? — тревожно спросил он, заглядывая ей в лицо.

Ника отстранилась и покрутила головой, совершенно не представляя, что говорить.

— Я.., я на прием приходила. Провериться.

— А твои родители сказали, что ты у брата ночуешь. Я — туда. Брат сказал, что ты пошла на работу к его жене, я — сюда.

Ника взяла его под руку и вывела из больницы.

— Ты когда приехал? — спросила она, стараясь ничем не выдать своего смутного душевного состояния.

— Я так соскучился! — воскликнул Игорь, едва они пересекли больничный двор.

Ника должна была ответить «я тоже», он ждал этого от нее, это ясно, но почему-то из какого-то злого чувства она не хотела лгать. Они дошли до ворот, где висел фонарь и под порывами ветра качался из стороны в сторону. Игорь остановил ее и, отодвинув на расстояние вытянутой руки, стал рассматривать. Ника почувствовала себя неуютно под его быстрым, немного очумелым взглядом.

Было похоже на то, как если бы он долго бежал за ней — и вот догнал. А она бы не знала, с какой целью он за ней гнался.

— Пойдем, — Ника взяла его под руку, — расскажи мне, как там Германия?..

— Почему ты не написала мне? О ребенке. Я ничего не знал!

Он снова наклонился к ней, разглядывая лицо.

Очки сверкали, отражая свет фонаря. Ника поняла, что ей неприятен этот сдерживаемый огонь, который вдруг обнаружился у холодного, уравновешенного Игоря. Она вспомнила, что действительно не написала ему о ребенке, и теперь его запоздалая радость выглядела лишней, как упрек, и была для нее обременительна.

— Хотела сделать сюрприз, — соврала она, решительно уводя его от больницы. Только теперь до нее дошла вся глубина сказанного Катериной: «А если бы он завтра приехал?» Каким чудовищем она бы выглядела в его глазах!

Он засыпал ее вопросами, на которые она не хотела и не могла ответить. Его необычная говорливость раздражала. Ей хотелось, чтобы он помолчал и дал ей собраться с мыслями.

— Ты поругалась с моей матерью? — наконец спросил он.

Пика кивнула. Она уже не представляла, каким образом она собиралась сообщить ему, что ушла от них. Совсем. Вероятно, она ждала, что это сделает Елена Игоревна. Или что он сам догадается, что ей в тягость их нелепый брак, в тягость беременность. Что ребенка от него она не хочет. Нужно было написать!

Почему-то она была уверена, что он воспримет ее уход с облегчением. А он примчался за ней как ни в чем не бывало!

— Ты должна простить ее, Ника! — горячо заговорил он. — Мать достаточно наказана. Во всей этой истории с пожаром обвиняют ее. Теперь мама лежит в больнице. У нее что-то с сердцем. Я же ничего не знал!

Спасибо твоей Инге, она разыскала меня через посольство, все рассказала.

— Тебе звонила Инга? — Ника отказывалась верить своим ушам.

— Да, она все сообщила мне. И что ты ждешь ребенка, и что к родителям уехала. Я так ей благодарен!

Я прилетел и сразу за тобой. Нам нужно побыстрее вернуться, мама там одна…

Ника молчала, Игорь тоже замолчал и задумался.

Некоторое время они шли молча, и вдруг он остановился как вкопанный. Ника искоса взглянула на мужа.

Лицо его изменилось, словно ему в голову пришла новая, совершенно неожиданная мысль.

— Что ты делала в больнице? — изменившимся голосом спросил он.

Она молчала. Еще минута — и она наговорит ему гадостей. Она будет защищаться! Он уехал, оставил ее одну в «приятном окружении» — с одержимой мамашей и Аллочкой. Сам думал только о себе, своей карьере, о том, чтобы побывать за границей!

— На прием ночью не ходят, — вслух рассуждал Игорь. — Ты была в халате и с голыми ногами… Ты пришла, чтобы.., ты хотела избавиться от ребенка?

Он отбросил ее руку, словно она была испачкана ядом. Но тут же снова придвинулся к ней, схватил за плечи, стал трясти, словно ответ мог вывалиться из карманов.

— Я прав? Ну говори же, что ты молчишь как истукан? Ты это сделала?

— Нет, — удалось вставить Нике. От тряски и его эмоций, которые распространялись подобно удушливому газу, ей стало нехорошо: кровь прилила к голове, затошнило. Она отвернулась, судорога пробежала по телу. Ее вырвало в жидкую весеннюю грязь.

Игорь смотрел на нее как на заразную и безнадежно больную.

— Ты могла это сделать? Скажи, могла? Как тогда?

Если бы я не приехал сегодня, то ты сделала бы это?

Он кричал, и в его крике присутствовало что-то истеричное. Нике стало стыдно, что он так орет посреди улицы. Но что она могла возразить? Игорь отвернулся и пошел прочь. Было совсем темно, переулок полон колдобин и луж. От движения по ним Игоря мотало из стороны в сторону. Кое-как миновав переулок, он остановился. Его напряженную спину сводило судорогой. Ника подошла и дотронулась до плеча.

Его плечо дернулось под пальцами. Он отвернулся, но Ника уже знала, что он плачет.

— Прости, — тихо сказала она. — Я думала, что так будет лучше.

Наконец Игорь справился со слезами и повернул к ней злое лицо.

— Это мой ребенок! — прошипел он. — Не только твой, но и мой! И ты не имеешь права сама решать — жить ему или нет! Что бы ни случилось! Поняла?

— Поняла.

Он схватил ее за руку и потащил за собой.

— Мы сегодня же уезжаем. Сейчас ты соберешь вещи, а я вызову такси. И больше я ничего слышать не хочу.

Игорь злился на себя за то, что позволил ей увидеть свою слабость. Злился на нее за то, что она равнодушная и холодная, как Снежная королева, а его угораздило полюбить такую. Теперь от этого никуда не денешься, остается только мучиться и ждать, ждать и мучиться…

Глава 13

Девочка, родившаяся гораздо раньше срока, была помещена «под колпак». Нику вскоре выписали, а дочка еще месяц «дозревала» на четвертом этаже каменного здания, и само ее существование казалось почти нереальным. Выдуманным.

Ника вернулась в институт, сразу нырнула в сессию. Домой добиралась вымотанная и сразу падала.

Свекровь ходила смирная и предупредительная. Ее неприятности закончились вскоре после возвращения невестки. Теперь Елена Игоревна лично разговаривала по телефону с Ингой, подолгу обсуждала с той состояние внучки и дела молодых. Нику потом она извещала самым сладким голосом:

— Тебе привет от сестры.

Ника в ответ не издавала ни звука. Но все же в тот день, когда забирали из роддома крошечную Юльку, Елена Игоревна посчитала своим долгом пригласить Ингу с мужем в гости. Те явились в компании огромного плюшевого медведя.

— Ника! — вскричала свекровь, старательно изображая бурную радость. — Кто к нам пришел!

Инга влетела в комнату, не обращая внимания на насупленный вид сестры. Гостья расцеловала молодую хозяйку, которая не выказывала ни грамма радушия.

Все суетились, громко говорили, Игорь гордо вынес красненькую хлипкую Юльку, возле которой моментально организовалось грандиозное сюсюканье. Коля протянул Нике медведя, и та неловко приняла его, скользнув взглядом по бритой щеке бывшего возлюбленного., — А я где-то читал, что такие крохи умеют плавать, — громко заговорил Коля, обращаясь к Игорю.

Тот поддержал тему, рассказывая что-то о системе Никитиных. Елена Игоревна бросилась накрывать на стол, а Инга решительно подступила к сестре со стопкой фотографий своей Зои. Инга все замечала. Как часто сестра поднимает голову от снимков и следит глазами за Колей, благо тот находится рядом с Игорем и выглядит все довольно прилично. Перехватывая очередной взгляд сестры, брошенный на Колю, Инга вдруг почувствовала, как внутри ее что-то загорается. Она словно опьянела от ситуации. Ей захотелось куролесить, шалить. И едва они уселись за стол и Игорь разлил по бокалам шампанское, Инга стала трогать под скатертью Колино бедро — водить по нему пальцем туда-сюда. Он покраснел как мальчишка. А Ника, вероятно, отнесла эту деталь на свой счет и нахмурилась. Она только и умеет, что прятать любовь за своей хмуростью. Дура. Вернувшись домой, Инга набросилась на мужа еще в прихожей. Все происходило совсем как тогда, в детском саду. Как после длительного воздержания.

С того дня Инга и Коля стали бывать у Мироновых не реже двух раз в месяц. Частенько брали с собой Зою, которая на фоне синюшной недоношенной Юльки смотрелась еще более пухлой, белой и симпатичной. Инга великодушно не замечала холодности сестры, бросалась к той с поцелуями. Вынимала из сумочки очередную красивенькую погремушку, которые в то время являлись неимоверным дефицитом, и даже в «Детском мире» продавались лишь казенно-бледные пародии на эту забаву младенцев. Но Инга умела «достать». Пакет с детским питанием перекочевывал из рук Коли в руки Игоря, начиналась приятная для Инги суета.

И во всей этой суете Инга успевала подмечать тайные взгляды сестры, бросаемые на Колю. Тогда словно невидимый Карабас поворачивал в Инге потайной ключик — в глазах вспыхивали огни, кровь начинала бурлить, как газировка в стакане, и в нужных местах становилось горячо. Почему мучения сестры так возбуждали, Ингу, собственно, не интересовало. Важен результат. Застывшие было отношения с мужем оживали, получали прилив энергии. Славные были минуты! Инга хитро посматривала на мужа еще в прихожей у Мироновых, когда одевались. В такси (а домой они непременно отправлялись в такси) она прижималась к Коле, подставляя шею под его поцелуи, и потом проносящиеся огни пьянили ее, воспроизводя в памяти Никины безумные взгляды.

Они завозили дочку маме, а сами бежали домой, где набрасывались друг на друга как после долгой разлуки. Остроты ощущений хватало ровно на неделю, а затем они куда-то потихоньку исчезали, и этот факт повергал Ингу в растерянность, злил. И еще злило то, что Колю все как будто устраивает. Злость выливалась в придирки, придирки — в скандалы. И только новая поездка к Мироновым давала желаемый результат. Так продолжалось около двух лет, пока не случилось непредвиденное.

Оксана Юрьевна собиралась к дочери в приподнятом настроении — удалось достать для внучки синенькие китайские босоножки. Босоножки были просто прелесть — с тонкими кожаными ремешками, на кнопочках. Внучку Оксана Юрьевна обожала и баловала как могла. Зоя была вылитая Инга в детстве.

Держа коробочку, перевязанную бантиком, прямо перед собой, Оксана Юрьевна позвонила. Дверь открыла Инга, хмурая, как дождливое утро.

— А где моя заинька? — поинтересовалась Оксана Юрьевна.

— Коля повез ее в зоопарк.

— А ты что же с ними не поехала?

— Еще чего! На полуголодных зверей смотреть?

Спасибо.

— Что-то случилось? — догадалась Оксана Юрьевна. — Поссорились?

— С чего ты взяла? — деланно рассмеялась Инга. — С ним даже ссориться неинтересно. Всегда одно и то же. Он для всех хочет быть хорошим, только не для жены!

Оксана поняла, что ее опасения подтвердились — у дочери не все гладко в семейной жизни.

— Ингуля, в семье нужно уметь быть дипломатом, — мягко заговорила мать, но Инга вскипела, не дослушав.

— Ой, мам, только не начинай! Вот пусть он и будет дипломатом, почему всегда я должна?

— Что на этот раз?

— Приезжает, видите ли, его друг детства Антон.

Покорять Москву. И, как ты догадалась, Коля с распростертыми объятиями приглашает его жить к нам, поскольку тому негде остановиться.

— Понимаю.

— Нет, ты не понимаешь, мам! — вскипела Инга. — Он сначала его пригласил, а уж потом поставил в известность меня! А нужны мне его провинциальные дружки, а хочу ли я…

Инга завелась, и Оксане Юрьевне невольно передались ее нервность и раздражение.

— И надолго этот приятель.., к вам?

— Николай сказал: на недельку. Как устроится, мол.

Но ты же знаешь, их только впусти…

Оксана Юрьевна покачала головой. Дочку она прекрасно понимала. Эти провинциальные родственники, положа руку на сердце, радовали мало. Их набеги совершались независимо от расположенности к ним хозяев, всегда неожиданно. Они заполняли комнаты своими сумками, требовали внимания, просили сводить их туда и сюда, что при ритме московской жизни выбивало хозяев из привычной колеи всерьез и надолго. Да что там говорить!

— Я тебя прекрасно понимаю, — осторожно поддержала Оксана Юрьевна. — Но зачем так расстраиваться? Неделя пройдет в конце концов, зачем заранее так убиваться? Развейся. Кстати, ты, кажется, давно не была у Ники, так съезди.

— Не хочу! — угрюмо бросила Инга и отправилась на кухню.

Оксана Юрьевна задумчиво проводила дочь глазами. Дорого бы, она отдала за то, чтобы понимать свою дочь.

Инга поставила кастрюлю с борщом на газ.

— Мой руки, мам, обедать будем! — крикнула она как будто бы бодрым голосом. Нет, никто ее не понимает. Не могла же она рассказать матери, что теперь все изменилось? Теперь, когда Мироновы разъехались, объединив сначала квартиру Елены Игоревны и доставшуюся все же им от соседки-старухи и обменяв их на две двухкомнатные в разных районах, они разрушили ту непростую атмосферу, что так долго подпитывала Ингу. Ника, переехав на новое место, повела себя хозяйкой и однозначно дала понять, что в ее дружбе не нуждается.

Когда они с Колей явились по собственной инициативе, без приглашения, Ника ушла за, хлебом и исчезла на два часа. Хамка.

— В конце концов, там твоя племянница, — втолковывала Оксана Юрьевна, доставая тарелки. — Ты можешь отправиться не к сестре, а к племяннице.

Оксане Юрьевне хотелось развернуть начатую тему, чтобы отвлечь дочь от конфликта с мужем.

— К племяннице! — передразнила Инга. — Будто ты не знаешь, что Ника фактически подарила Юльку «любимой» свекрови. Честно говоря, я ее не понимаю.

Лично я такой авантюристке собаку бы не доверила, а Ника ребенка отдала.

— Так уж и отдала?.. — возразила Оксана Юрьевна.

— А как же иначе это назвать, мам? Юлька постоянно там, у Елены, в ясли они ее не хотят отдавать — болеет. Нике так удобно, вроде того — она учится. Ну так все учатся! Вот мы тебе Зою на выходные подкидываем, а там, наоборот, бабка родителям ребенка на выходные привозит. Повидаться. У меня такое впечатление, мам, сложилось, что Ника боится роли матери.

И сознательно ее избегает.

— Фантазерка ты у меня! — усмехнулась Оксана Юрьевна. — Просто вы обе рано выскочили замуж, вот и вся причина.

— А вот и нет! Ника сама мне когда-то рассказывала, что боится стать такой матерью, как тетя Элла. У той бывали просто приступы бешенства, которые она срывала на Нике.

— Элла — больной человек. Разве можно сравнивать?

— А наследственность? И знаешь, мам, мне и правда иногда кажется, что Ника тоже какая-то.., в Эллу.

— Да ну тебя! — отмахнулась Оксана Юрьевна. — Все пройдет, окончит институт и заберет девочку, все встанет на свои места. А ты съезди к Елене Игоревне, навести. Вы ведь вроде как подружились?

Инга вытаращилась на мать, будто впервые увидела.

— Мам… Нет, ну скажи — о чем мне с ней толковать? Ее любимая тема — Игоречек. И какой умный, и сколько языков знает, и как он без блата в МГИМО поступил. И чего мог бы добиться, если бы так рано не женился. Знаю я эти песни. И что ты меня гонишь по гостям? Может, я дома хочу посидеть?

Ингу сегодня раздражала назойливость матери. В конце концов, не могла же она ей признаться, что Ника нужна была ей для придания утерянной остроты их с Колей отношениям? Теперь, когда Ника стала от роли увиливать, это потеряло смысл. Да и не оживишь их уже с помощью Ники… Пусть наслаждается теперь своим затворничеством с этим занудой Игорем.

Только Оксана Юрьевна открыла рот, готовясь возразить, в прихожей раздался звонок. Инга пошла открывать. На пороге возвышался парнища под два метра, косая сажень в плечах, — и широко и открыто улыбался. Инга слегка опешила, парень — нет. Он уверенно шагнул в квартиру, сгреб Ингу в охапку и приподнял над полом.

— Ты — Инга, Колькина жена, он говорил, что красавица, но что до такой степени…

Заметив в дверях кухни Оксану Юрьевну, парень столь же радушно рванул к ней. Инга с ужасом подумала, что этот верзила вполне способен сгрести в охапку и мать и, пожалуй, так же незамысловато приподнять ее над полом. Инга ничего не успела сказать, а только громко нелепо икнула. Впрочем, Оксана Юрьевна оказалась проворнее гостя и поспешно выставила перед собой ладошку. Парень пожал ее, все так же глупо улыбаясь.

— А где Колян? — поинтересовался он.

— Вы — Антон? — первая опомнилась Оксана Юрьевна.

Парень согласно кивнул. Он отдал Инге свою огромную спортивную сумку, и та безропотно приняла ее. Пока раздумывала, куда приткнуть эту громадину, услышала, как гость громко и подробно отвечает на вопросы матери. Через полчаса они уже знали об Антоне если не все, то почти все: и что он баскетболист (когда-то с Колькой вместе кидали мячик), и что теперь надеется показаться и быть принятым в столичную команду, что недавно он первый раз в жизни болел ангиной и ходил с опухшей шеей. Что мама, провожая, зашила ему деньги в трусы. А когда он назвал сумму, которую матушка с прилежной конспиративностью прятала, то все вместе расхохотались и потом долго не могли успокоиться — принимались хохотать, как только кто-нибудь открывал рот. А сам Антон — больше всех. Оксана Юрьевна забыла о времени и сообразила, что пора домой, только когда вернулись зять с внучкой. А уходя, она не удержалась и пригласила их всех в гости, на что Антон горячо ответил согласием.

Вот уже битый час Ника сидела над конспектом, не в состоянии вникнуть в смысл. Ее муж Игорь двигался туда-сюда с постоянством маятника и мешал ей сосредоточиться.

— Это же фантастика! — в который раз вскрикивал он и хватался за голову. — Насколько мы отстали!

Насколько их уровень жизни выше нашего! Это просто фантастика!

Ника вздохнула. Конечно, рассказ об Америке, где недавно побывал Игорев однокурсник, Денис, произвел на нее впечатление. Но у нее завтра зачет, и это на данный момент важнее. Конечно, Игорь окончил МГИМО, и его переполняет жажда деятельности на почве международных отношений. Работа «мелкого клерка» (как он сам ее называл) в МИДе его уже не устраивала. Зная три языка в совершенстве, он вынужден перебирать бумажки. В разведчики его никто не вербовал, засылать дипломатом в дальние страны отнюдь не торопились. Кроме той памятной стажировки в Восточной Германии, он до сих пор нигде не был. А кто-то вроде Дениса, имея влиятельных предков, уже вкушает прелести чужого континента.

— Магазины работают ночью! Представляешь? — поражался он сотый раз, сгребая подбородок в пятерню. — Простой врач имеет двухэтажный особняк и две машины! Если бы Денис это сам не видел, ты бы поверила?

Ника отрицательно покачала головой и уткнулась в конспект.

Но муж, как нарочно, не замечал ее равнодушия.

Он считал, вероятно, что она подавлена услышанным и не в силах говорить.

— Все техника, везде у них техника. Хозяйка лишь закладывает белье и нажимает кнопки. А вынимает практически готовым! И это не у буржуев, а в средней американской семье!

Ника пожала плечами:

— Когда-нибудь и у нас будет.

— У нас? Да ты что! Когда? Посмотри, что в стране делается! Руководители кидают на стол партбилеты, система рушится, и что будет? И когда что-нибудь будет? Ближайшие десять лет будет нищета и разруха Это я тебе обещаю!

Ника вскинула на мужа удивленные глаза. Что это с ним? Несет всякую чушь.

— Ты завидуешь Денису? — без нажима в голосе произнесла она. — Ты тоже везде побываешь. У тебя все впереди, и не надо делать трагедию из чужого успеха.

— Я — завидую? — Брови Игоря дружно полезли вверх — Да он последний лопух!

Игорь остановился прямо напротив жены.

— Ну, привет! — поразилась она. — Ты же сам всегда говорил, что он первый на курсе!

— Вот я и говорю: первый лопух! Быть в Америке и вернуться сюда! Кем его назвать после этого?

— А по-твоему, он должен был остаться в Америке? — улыбнулась Ника. — И оставить навсегда родителей, друзей?

Игорь сощурил глаза и некоторое время молча смотрел на жену.

— Неужели никто из вас не видит того, что вижу я? — тихо проговорил он, и от того, как он это произнес, Нике стало не по себе. — «Железный занавес» приоткрылся, дорогая. Появилась только маленькая щель, но она будет увеличиваться, вот увидишь. Скоро никому дела не будет до тех, кто уезжает. Это станет обычным явлением, все к этому идет.

— Ты бы уехал? — Ника отложила конспект и с интересом уставилась на мужа.

— А ты бы нет? — вопросом на вопрос ответил он.

— Я бы — нет.

— Но почему? — Игорь подвинул стул и сел рядом со столом. — Что тебя здесь держит?

— Ну.., много чего. Прежде всего родители. Да отец бы с ума сошел! Как я его оставлю одного, без поддержки?

— Ну, допустим. Но предположим на миг, что ты могла бы со временем забрать их с собой…

— Так не бывает.

— А если будет? Что тебя держит, кроме родителей?

— Незнание языка, чужая земля, чужие люди, другая культура.

— Какие люди? — прищурился Игорь. — Я бы еще понял, если бы ты была не знаю какая компанейская!

А ты практически ни с кем не общаешься. Ты — домоседка. Только там бы у тебя дом был другой, не чета этому!

— Не пойму, к чему вести пустые разговоры? Если бы вопрос стоял ребром, тогда и говорили бы.

Ника снова уткнулась в конспект.

— А я знаю, почему ты не хочешь уезжать, — вдруг тихо заговорил Игорь.

Ника насторожилась.

— Тебе на самом деле не нужны ни мать, ни отец, ни брат. Никто. Только твой Коля.

— Что на тебя нашло? — спокойно спросила Ника. — Я дала тебе повод?

Игорь вскочил и с шумом отодвинул стул.

— А мне не нужен повод, чтобы знать, чтобы чувствовать! Ты равнодушна, холодна как лед, тебе дела нет до меня, до моих стремлений…

— Если это касается пустых мечтаний о капстранах, то…

— Пустых мечтаний! Если бы сейчас с тобой рядом был он, а не я, то ты, наверное, мечтала бы обо всем, что он предложил бы тебе.

— Чушь какая-то! — Ника поднялась и отшвырнула конспект. — У тебя разыгралась фантазия. Только я не пойму отчего. Я, если ты помнишь, сама прервала всякие отношения с Ингой и.., ее мужем. Чего еще ты от меня ждешь?

— Ты прервала, но ты думаешь о нем! Я уверен когда спишь со мной — в мыслях ты с ним. Иначе ты не была бы такой амебой!

— Не желаю этого слушать! — отрезала Ника и ушла из комнаты.

Игорь направился следом.

— Зачем ты уходишь от разговора? — не унимался он. — Думаешь, я не замечаю, как ты мучаешься, как места себе не находишь каждый раз, когда видишь его?

Я все время думаю: когда же это кончится?

«Никогда», — мысленно ответила Ника и ушла в ванную. Она закрылась и включила душ. Никогда.

Видимо, она обречена вечно мучиться этой любовью.

Почему ее не захватывают так другие чувства? Почему материнство, к примеру, не перевернуло ее, как это бывает с другими? Когда крошечную красненькую Юльку привезли из роддома и они, трое взрослых, сгрудились у стола, покрытого байковым одеялом, Ника прислушалась к себе. Она наскребла в своей душе лишь толику жалости и немного недоумения: неужели это существо, производящее какие-то совсем беспомощные дерганья конечностями, принадлежит ей? И как ЭТО можно взять в руки и вообще — дотронуться, чтобы не повредить?

И пока она стояла и в нерешительности перебирала в голове свои мысли, свекровь уже растаяла подобно снегу за окном, глаза ее наполнились горячим киселем слепой любви, она протянула руки и завладела красноватым существом с уверенностью собственника.

— Иди к бабушке, кроха моя! А где наши глазки?

А глазки у нас бабулины, в крапинку. А носик? Папин носик у нас, с горбинкой…

— Где-то горбинку разглядела, — с грубоватой нежностью бросил Игорь, но за этим скрывалось довольство и даже некоторое смущение, словно мать хвалила его за какой-то особенный подвиг, который он совершил не задумываясь, по широте душевной.

Ника почувствовала что-то вроде облегчения, когда свекровь сама взялась купать младенца и кормить по часам смесями, выгуливать и качать на руках.

Ника не возражала еще и потому, что чувствовала, что рождением Юльки угодила свекрови, примирила ту наконец с провинциальной «авантюристкой». А состояние войны всегда тяготило Нику. Она заметила, что не переносит скандалов, как гипертоники — жары.

Это, вероятно, она тоже нечаянно захватила из своего детства.

Теперь свекровь не проявляла враждебности к невестке, по крайней мере — открытой. Игорь просто любовался своей счастливой матерью и ни во что не вмешивался. Маленькая Юлька росла ни на кого не похожая, веселая и самодостаточная. Когда свекровь привозила девочку на выходные к сыну, Ника всякий раз терялась, обнаруживая в дочери новые перемены.

Она только и делала, что менялась, приобретая привычки, черты характера. И, видя свою маленькую дочь абсолютно счастливой и радостной, Ника боялась на; рушить это детское состояние чем-нибудь, что в избытке таилось в темных уголках души, что складывалось из детских обид и горестей. Но когда-нибудь наступит момент и Ника преодолеет силу своего детства. Она сблизится со своей маленькой дочкой. Они станут подругами. Будут сплетничать, ходить вместе в кино. И никогда не предадут друг друга. Теперь эта маленькая девочка — самый близкий для Ники человек.

Глава 14

Ужинали на кухне втроем. Зоя в спальне возилась с игрушками. Антон в красках живописал неудачный поход к тренеру. Получалось так: умрешь со смеху. Они и умирали втроем до слез. Вообще Инга сразу заметила, что Антон легкий человек. Все у него со смешком. Даже когда серьезно говорит, тянет улыбнуться. Весь какой-то несуразный, громоздкий, сразу занял половину их кухни. Его длинные ноги под столом упирались в ее коленку Этот факт щекотал нервы. Его нога, обтянутая полушерстяным трико, упиралась в ее совершенно голую коленку, и Инга чувствовала его ногу всем телом. Так было вчера и позавчера. Она поймала себя на мысли, что ждет этих вечерних минут с предвкушением. Иногда она теряла нить разговора и слушала свое тело. Оно ей многое молча рассказывало.

— Зоя, спать! — бодро скомандовал Коля и с шумом поднялся из-за стола.

— Ты так увлекательно зовешь ребенка ко сну, будто вы в поход отправляетесь, а не спать, — заметил Антон.

Инга с готовностью прыснула. Как точно подмечено! Коля всегда так азартно занимается с дочерью, точно он ее тренер, а не отец. Каждое действие, будь то обед или отход ко сну, превращается в маленький ритуал, а игры — в тренировки.

— Ну а мне остается, как обычно, самое скучное — мыть посуду! — Инга хлопнула себя по коленкам и с притворным сокрушением поднялась.

— Я очень люблю мыть посуду! — не задумываясь вызвался Антон.

Инга, смерив его неторопливым взглядом, словно прикидывая — можно ли доверить гостю столь ответственное дело, молча протянула ему полотенце.

Он церемонно принял полотенце. Инга стала мыть посуду, а Антон пристроился рядом — навис над ней, ожидая очередной тарелки из ее рук, и на нее немедленно хлынул поток его бесстыдно-призывного запаха. Поток обволакивал ее, издевался над ее телом, заставляя дрожать и гореть. Сладким горячим сиропом наполнились внутренности, а кожу кололи сотни невидимых иголочек сладострастия. Инга и Антон тихо переговаривались, чтобы не мешать Коле укладывать девочку. Но выглядело это так интимно…

Умом Инга понимала, что Антон ни при чем. Он не делает ничего, чтобы соблазнить ее, но…

Ночью, лежа в постели с Колей, она отпускала свои мысли туда, на кухню, где теперь на скрипучей раскладушке, выставив ноги в проход, спал Антон.

Странно, но в отличие от стимулирующего близость с мужем присутствия Ники присутствие Антона вызывало обратную реакцию. Она совсем перестала желать близости с Колей! То, что Антон спит рядом, через стенку, и к нему нельзя пойти, доводило ее до белого каления. Она не могла спать. Устав от бездействия, она тихонько выползла из постели и отправилась в туалет, «забыв» накинуть халат. Но равномерный свист со стороны кухни сказал ей об одном: Антон бессовестно и равнодушно спит, оставив ее сгорать от страсти в одиночестве. В эту ночь Инге так и не удалось уснуть. Ей мешало все: дыхание мужа, сопение девочки в детской кроватке, скрип раскладушки под тяжелым телом Антона.

Утром обычно муж убегал на работу первым, по пути заводя девочку в ясли. Инга уходила в институт часом позже. Но в это утро она не спешила подниматься. Антон проснется и непременно придет в комнату за одеждой.

Она откинула одеяло, спустила тонкую лямку прозрачной шелковой сорочки и уткнулась носом в подушку, имитируя безмятежный сон.

Раскладушка заскрипела, босые ноги зашлепали по кафелю кухни, потоптались в прихожей. Скрипнула дверь. Чтобы не шуметь, Антон пробирался на цыпочках.

Инга слышала его приглушенное дыхание, а близкое присутствие чувствовала кожей. Она замерла, боясь выдать себя. Она старательно готовилась сымитировать сонное состояние, когда его рука коснется ее кожи… Но босые ноги тем же путем, на цыпочках, пробирались к двери. Она открыла глаза — в руках у Антона было полотенце. Черт! Она резко села на постели. Это невыносимо. Она рехнется. Нужно что-то делать.

Инга вышла в прихожую. Из ванной доносился шум воды. Дверь осталась приоткрытой. Инга вошла в собственную ванную, как в ледяную воду реки. Зеркало заволокло паром. Занавеску для душа Коля так и не удосужился повесить, и теперь обнаженное мужское тело предстало перед ней как-то особенно выпукло.

Вода не могла скрыть, она подчеркивала все нюансы.

Чтобы поместиться у них под душем, Антону пришлось склониться в три погибели. Заметив Ингу, он не догадался выпрямиться, так и замер, согнувшись, только кривая улыбка вылезла на лицо.

Инга стояла и дрожала как осиновый лист, забыв, что она у себя дома. Примерно полминуты понадобилось Антону, чтобы разглядеть Ингу через прозрачную ткань ее сорочки и взвесить все «за» и «против».

— Иди сюда, — миролюбиво пригласил он и подал ей мокрую руку. Она уцепилась за его пальцы и, как была в сорочке, шагнула в ванну. Антон подвинулся, и первыми до нее дотронулись горячие струи душа.

Инга перестала дрожать. Она неторопливо положила пальцы на мокрую, гладкую грудь Антона и подняла на него дерзкие глаза. В них плескался открытый вызов. В ответ он положил руки на ее обтянутые мокрой тканью ягодицы, В его глазах играла смесь насмешки и понимания. Он принимал ее вызов. Здесь, в ванне, она испытала ощущения, которых не испытывала никогда. То, что некогда происходило в детском саду с Колей, казалось теперь несмелым ребячьим лепетом по сравнению с тем, что творилось сейчас в ванне. Мокрая сорочка с оторванной лямкой шлепнулась на кафель пола. Антон крутил ее в своих длинных руках, как куклу, так и этак. Она в ответ цеплялась за него, ускользающего из-под мокрых пальцев, всхлипывала, скрипела зубами, стонала, кусала гладкие мышцы его предплечий. А он только усмехался, двигаясь ритмично и яростно, вдавливая ее в холодную кафельную стену.

Здесь, под струями душа, было бесцеремонно смыто прошлое — Инга познала новые прелести запретной любви, которые ее так потрясли, что она безо всяких раздумий предалась им же на смятых простынях супружеского ложа, затем на кухне, на узкой скрипучей раскладушке (что понравилось ей не меньше остального).

Назавтра вечер с мытьем посуды оказался особенно волнующим и опасным. Ночь — невыносимо долгой. И едва рассвет дотронулся до крыш, Инга не выдержала и прошлась по коридору, якобы в туалет. В ответ на ее шаги в кухне скрипнула раскладушка. Инга нырнула в тесный пенал туалета, где немедленно была настигнута длинным цепким Антоном. Быстрый секс в не приспособленном для этого помещении получился не менее острым, чем остальной. Когда Инга возвращалась назад, ей казалось, что она вся — кожа, ладони, волосы — пропитана мускусным запахом Антона.

Она заметила его сразу, как только вбежала к себе во двор, держа над головой синий купол зонта. Коля сидел в беседке, зачем-то приподняв воротник своей болоньевой куртки. Будто от этого могло стать теплее. Дождь лил так, что сквозь него нужно было продираться, как через непроходимую чащу. Ника остановилась на тротуаре напротив беседки. Если Коля здесь, то наверняка ждет ее. И наверняка его послала Инга. Наводить мосты. Надо же быть такой настырной!

Заметив Нику, Коля поднялся, и той сразу бросился в глаза его убитый вид. Его неуверенный, растерянный взгляд. Этот взгляд сильно поколебал ее первичные предположения, и она направилась через лужи к беседке.

Коля вышел навстречу и из относительно сухого мгновенно был превращен в мокрого.

— Что-то случилось? — поинтересовалась Ника, ныряя в беседку и стряхивая воду с зонта. То, что он замялся с ответом, вдруг облило ее холодной волной страха. — Что-то с Ингой? — испугалась она.

Он покачал головой.

— С Зоей? — Ника опустилась на скамейку. Он снова молча покачал головой, словно у него не было сил говорить.

Ника облегченно вздохнула. Достала из сумки платок и протянула Коле. Тот не понял, зачем ему платок. Тогда Ника встала и принялась вытирать ему волосы. В конце концов, не лето. Можно и заболеть.

Под ее руками, под такими естественными и ничего не значащими движениями Коля размяк. Он поднял на нее глаза, полные горечи, и вдруг порывисто обнял, прижав свою голову к ее животу. Голова его тряслась в беззвучных рыданиях, — Ты плачешь?! — ужаснулась Ника. Она застыла," растопырив руки. Постепенно он справился с собой и отпустил ее. Встал и отвернулся, глядя, как пузырятся лужи.

— Прости меня, Ника, если можешь, — наконец заговорил он, с трудом выпуская из себя слова.

— За что?

— За то, что я сделал с нашей любовью.

— Когда это было…

— Прости, если можешь, — повторил он.

— Я давно простила, Коля. — Ника села на скамейку и взяла в руки зонт. — Может, зайдешь к нам?

Выпьем чаю.

— Нет, спасибо. Я… Короче, Инга изменяет мне с моим другом. У нас дома. В нашей постели.

Ника усмехнулась. «Как это похоже на нее». Так вот оно что… Ника отвернулась, не в силах скрыть разочарования. Так, значит, это из-за Инги. Ей стало стыдно и досадно на себя, что на минуту она вообразила себе другое.

— Ты — единственный близкий мне человек в Москве. Я просто не знаю, как быть. Мне не с кем посоветоваться. Понимаешь?

Ника кивнула. Чего уж тут не понять. К тому же отболевшее неумолимо поднималось в душе и начинало снова болеть.

— Что я могу тебе посоветовать? Уехать домой к родителям?

— Я думал об этом. Но я не могу без Зои.

Ника нечаянно нажала кнопку зонта. Он резко раскрылся. Если бы Коля сказал: «Не могу без тебя!» Возможно, она бы не поверила, но все же… Она поняла, что жаждет услышать именно эти слова. Почему никто, никто и никогда не говорил ей этих слов? Почему без других не могут, мучаются, умирают, а она никому не нужна? Может, на ней, Нике, лежит печать проклятия? Может, к ней припечатались навечно те слова, которыми так щедро награждала ее мать?

Нике вдруг захотелось резко встать и красиво уйти, чеканя по мокрому асфальту каблуками. Но ноги не слушались ее. Ей так хотелось сидеть в беседке рядом с Колей! Пусть он жалуется на Ингу, пусть говорит о своей дочке, лишь бы рядом, лишь бы не уходил.

— Тогда терпи ради дочери, — сказала она.

— Я и терпел. Но Инга терпеть не хочет. Ты же знаешь. У нее любовь, удар молнии, и все дела. Она хочет жить с Антоном. Я там лишний.

— Где же ты сейчас живешь?

— В спорткомплексе. Обещали дать комнату. Но сейчас такое нестабильное время. Спорт в упадке…

— Не все так плохо, — возразила Ника. — Ты работаешь, тебе есть где жить. Это уже хорошо.

— Да… — согласился Коля.

— Посмотри, сколько развелось бомжей, — продолжала Ника. — Смотри на тех, кому хуже, чем тебе.

Вот моя мать ослепла совсем молодой. Что может быть хуже?

— Да-а… — кивнул он.

— По крайней мере ты узнал свою жену. А мог бы жизнь прожить в неведении о ее делах, будь она осторожней.

— Ты права, — снова согласился Коля. Вероятно, ему было необходимо, чтобы кто-нибудь в чем-то убедил его.

Он взял Нику за руку, и некоторое время они сидели молча.

— Ты очень помогла мне, — наконец сказал он.

— Чем же?

Ника слушала свою руку. Невидимые токи побежали вверх по руке к плечу, дальше — к шее, защекотали язык и шапкой накрыли голову.

— Тем, что выслушала и не прогнала. Можно я приду еще?

Ника пожала плечами. Она не успела ответить — Коля шагнул в дождь и пошел, не склоняясь и не прячась больше в воротник своей куртки.

В другой раз он пришел к ним вместе с Зоей.

— Инга дала мне ее на целый день, не приведу же я ее к себе в общежитие…

— О чем разговор!..

Игоря дома не было. Пока Ника на кухне готовила печенье для гостей, те играли в комнате Юлькиными игрушками. Когда вернулся Игорь, они втроем пили на кухне чай. Игорь даже не смог изобразить вежливую улыбку. Его покоробил особенно оживленный вид жены: щеки ее раскраснелись, глаза, как показалось ему, искрились, словно смазанные маслом. Игорь поздоровался и немедленно отправился в ванную, даже не спросив у Николая, как дела. От Ники не укрылось взвинченное состояние мужа. Когда гости ушли, а Ника на кухне стала мыть посуду, Игорь демонстративно не входил в кухню, бродя по комнатам и насвистывая себе что-то под нос. Ника поняла, что зреет ссора. Поскольку виноватой она себя не чувствовала, то и не заводила разговор первая. Но зачем-то молча готовила оправдания.

— Послушай, ты его все еще любишь?

Вопрос пригвоздил ее к полу. Когда Ника развернулась, чтобы разговаривать с Игорем лицом к лицу, то увидела его взгляд, горящий нервным огнем.

— Игорь… Он пришел только потому, что ему негде встретиться с ребенком. В Ингиной однокомнатной живет этот Антон, а у Николая в общежитии комната на троих. — Ника говорила быстро, хоть никто не перебивал ее. — В Москве у него никого нет, кроме нас. Если бы он пришел один, без Зои, то я бы, конечно, не пустила его. Или ты во мне сомневаешься? Я бы никогда не изменила тебе, Игорь. Я не смогла бы крутить роман за твоей спиной, я ненавижу это с детства. Обман не для меня, ты же знаешь, я…

— Подожди. — Игорь не смотрел на нее и, пожалуй, не слушал. Просто пережидал ее болтовню. — Я задал тебе конкретный вопрос: ты все еще любишь его?

Ника посмотрела на свои руки с мокрым полотенцем. Игорь ждал.

— Да, — сказала она и скрутила полотенце жгутом.

Игорь кивнул, словно удовлетворенный ее ответом, и, все так же насвистывая, двинулся прочь из кухни.

Ника опустилась на табуретку. И тут же вскочила.

Она вошла в спальню и убедилась, что ее опасения сбылись — Игорь собирал чемодан. Он насвистывал себе под нос какой-то мотивчик и складывал вещи неторопливо и планомерно — рубашки к рубашкам, носки к носкам.

— Игорь, что ты делаешь? — начала Ника. — Нельзя же так! Ничего не случилось! Между нами ничего не было! Ты мне не веришь?

— Верю, — с напускным спокойствием ответил Игорь.

— Так в чем же дело? Не ты ли говорил, что брак без любви ничто не нарушит? Ты знал, что я люблю Колю, что выходила за тебя, не пылая к тебе страстью.

Чего же ты хочешь? Я была твоей женой и дальше буду!

Ну хочешь, я запрещу Коле приходить сюда?

Игорь молча отодвинул ее и снял с вешалки свою пижаму. Тапочки он сложил в целлофановый пакет.

— Запретишь, говоришь? — усмехнулся он, и Ника поняла, что он едва сдерживает кипящие внутри эмоции. Ему трудно дается его видимое спокойствие. — А кто запретит ему приходить к нам по ночам и ложиться к нам в постель? Кто запретит тебе произносить во сне его имя?

— Я.., разве я…

— Разве! — отрезал Игорь. — Ты думаешь, это можно вытерпеть?! Когда я прикасаюсь к тебе, ты только что не сжимаешь зубы! Ты холодна как ледышка! Ты легко поверила в эти бредни о браке без любви, потому что тебе было так удобно! Ты даже не сделала ни малейших усилий, чтобы попробовать полюбить меня, а я так ждал!

— Но я же не знала, я…

— Потому что тебе было так удобно! Ты лелеяла мысли о своем драгоценном Коле, который и думать о тебе забыл! Он прибежал к тебе только потому, что ему больше некуда, и ты сама это знаешь!

— Не уходи, Игорь, — попросила Ника. — У нас дочь.

— Дочь! Вспомнила! Это у меня дочь, поняла?! У меня! — повторил он, приблизив к ней лицо. — Ты родила ее только потому, что я не дал тебе от нее избавиться! И не тряси теперь передо мной дочерью! Она тебе не нужна!

Он выбирал самые больные места и ранил ее беспощадно. Она вцепилась в его рукав, но он сбросил ее руки, как назойливое животное.

— У тебя были все шансы создать нормальную семью, — гвоздил он ее, застегивая чемодан и надевая плащ. — Но ты ими пренебрегла. Что ж, попробуй это сделать с твоим драгоценным Колей. Только я уйду, и он прилетит, это я тебе обещаю. И еще я могу пообещать тебе, дорогая, — ты не будешь с ним счастлива! Счастье нужно лепить вдвоем, а не в одиночку. Один ничего не сможет, а с ним ты будешь — одна!

— Подожди! — крикнула Ника. — Почему ты за меня все решил? Если ,бы мне пришлось выбирать, то я, возможно…

— Возможно! — подхватил Игорь. — Спасибо и низкий поклон. Вот где у меня сидят такие возможности! — Он провел ребром ладони по горлу. — Кого ты выбрала, я знаю уже давно! Я искренне желаю тебе испытать то, что я сейчас испытываю. Пусть когда-нибудь тебе будет так же больно, тогда ты, может быть, научишься видеть дальше своего носа, замечать тех, кто рядом с тобой!

Ника едва сдерживала слезы. Она не могла избавиться от ощущения, что на нее надвигается что-то страшное.

— Твои обвинения злы и беспочвенны, — пыталась защититься она. — Игорь, что я тебе сделала? За что ты так со мной?

— Что ты мне сделала? — прищурился он. — Ничего! Ты всего лишь вывернула мою жизнь наизнанку!

Заставила пойти наперекор матери, а ведь она так просила меня не делать этого! Она оказалась права. Благодаря моей женитьбе мать пошла на низость с этой квартирой… У нее обнаружились черты, которые, не появись в нашей жизни ты, никогда бы не проявились! Ты все испортила! Я любил тебя, но теперь ненавижу! Вот чего ты добилась!

Ника во все глаза смотрела на мужа. Она задыхалась, глотая поток обвинений, вылитых на нее. Но больше всего ее поражало перекошенное гневом, красное лицо мужа. Волосы надо лбом взмокли, бились о брови от каждого взмаха головы, изо рта брызгала слюна…

Ника завороженно смотрела на это обезображенное гневом лицо. Она прижала лоб к косяку двери.

Инстинктивно она искала Способ защититься от того потока зла, который послал в ее сторону Игорь. Ей хотелось возразить, заставить его замолчать.

— Я желаю тебе никогда не стать счастливой! — крикнул Игорь и захлопнул за собой дверь.

— Нет! — заорала она ему вслед. — Нет! Нет! Я буду счастлива! Буду!

Ив изнеможении опустилась на пол перед дверью. В голове было пусто, а в душе — горько. Ника не знала, кто прав. Ей необходимо было время, чтобы осознать, что произошло и как она будет жить дальше.

Сейчас самым страшным звенело в ушах пожелание Игоря, и она как заклинание повторяла, сидя на полу: «Я буду счастлива, буду, буду!»

Глава 1

Весь персонал фирмы «Арго» с утра находился в состоянии глубокого мандража. Бухгалтер Соловьева закрылась у себя в кабинете и плакала. Логистик Слава мрачно шутил, курсируя из помещения в помещение, пытаясь своими шутками еще более наэлектризовать и без того наэлектризованных сотрудников. Его отовсюду гнали. Когда он садился в кресло и пытался принять беспечную позу «нога на ногу», то нервное подрагивание конечности выдавало его состояние.

Ежели Мадам не найдет виновника, плохо будет всем. Это уж можно не сомневаться. Нагорит так, что мало не покажется. А о виновном и речи нет. Он — труп. Он будет лететь из фирмы и подпрыгивать, оглядываясь. Все это знали. Знали и боялись, Смешнее всех выглядела новая секретарша Рита — тонкая и прямая, как детский конструктор. Казалось, она вся собрана из ровных частей и — винтик к винтику. Глазки — пуговки, ноготки — лепестки. Рита работала в фирме второй месяц и пока недостаточно изучила жесткий взрывной характер своей начальницы.

И не испытала его на своей шкуре. Она с искренним удивлением взирала на сотрудников, считая, что от нее что-то скрывают. От обиды и недоверия она казалась еще прямее, чем обычно. В серо-белых помещениях офиса сегодня царила нездоровая тишина. Пиликанье телефона и негромкая работа компьютеров создавали из этой тишины нечто особенное.

Предгрозовое. Поэтому, когда по коридору быстрым тяжелым шагом пронесся курьер и буднично шлепнул на стол увесистую кипу бумаг, та издала неприлично смачный звук; который всех без исключения заставил отреагировать. Слава прибежал из приемной, Рита выглянула оттуда же, а в двери кабинета Соловьевой робко повернулся ключ. Пиарщица Лариса оторвалась от компьютера и неодобрительно посмотрела на курьера. Тот, не понимая, что, собственно, такого натворил, огляделся и наклонился к Ларисе:

— У вас тут что, умер кто?

Не дождавшись ответа, курьер на цыпочках двинулся к кабинету Соловьевой. Несколько пар наэлектризованных глаз впились в его кожаную спину. Парень физически почувствовал легкий ожог меж лопаток.

— Нет, это кошмар какой-то! — взвизгнула Лариса и так двинула «мышку», что та уехала далеко за монитор и на ходу сшибла пластиковый стакан с карандашами. Карандаши грохнулись на пол и шумно рассыпались по комнате. Рита кинулась собирать.

— Не надо так нервничать, — ползая по полу, бормотала она. — Все утрясется, все будет хорошо. Вера Сергеевна во всем разберется.

Слава глубокомысленно хмыкнул при последних словах секретарши и плюхнулся на диван.

— Я не могу, не могу, больше не могу так, — тупо повторяла Лариса, крутясь вокруг своей оси на вертящемся стуле. — У меня треснет голова. Больше всего мне интересно: какой идиот, зная характер Мадам, додумался у нее под носом провернуть левую сделку? Жить, что ли, надоело?

— Да мне плевать на того, кто это сделал, все равно разоблачат и уволят. Меня интересует — где справедливость? Почему должны страдать все? Премии к отпуску теперь лишит, это точно, — прозевали сделку.

Держать под колпаком теперь будет не меньше полугода. Проверять каждую закорючку. Я пашу в этой фирме уже пять лет. Мотаюсь по командировкам как проклятый, рыскаю, как волк, по Москве в поисках складских помещений. Вообще работа собачья — не в офисе сидеть. И я ни разу не заикнулся о каких-то привилегиях для себя, ни разу! Почему я должен подвергаться этой унизительной процедуре допроса?

— Ты — первый подозреваемый, — усмехнулась Лариса. — Тебя вообще вчера не было в офисе. За целый день ты мог и поставщика обработать, и клиента уломать, — холодно заметила она, не отрываясь от монитора.

Рита, проходя мимо, послала ей такой возмущенный взгляд, словно это ее, а не Славу обвинили только что.

— У меня алиби! — огрызнулся Слава. — Я был в Подольске, и Мадам в курсе, что я там делал.

— А чего же ты нервничаешь, Славуня?

Это Соловьева открыла дверь, провожая курьера, и услышала часть разговора. Ее зареванное лицо было уже слегка припудрено, но опухшие от слез глаза выдавали. Она встала, прижав спиной дверь своей бухгалтерии и оглядывая присутствующих.

— Ты, Славуня, откажись от процедуры допроса, как ты выразился. Прояви характер, раз ты такой гордый и так себя ценишь. А я вот считаю, что это правильно, что проверять будут всех. Всех до одного. Сделкой хоть и занимались трое, но знать о ней мог любой, сейчас все умные. А то чуть что — бухгалтер крайний! А как отчет составлять или отмазку для налоговой, то «уж вы поработайте сверхурочно», «уж вы постарайтесь». Соловьева нужна, без Соловьевой никуда. А как какой-то засранец нашкодит, то в первую очередь виноватых ищут где? У Соловьевой в кабинете! А я в этом кабинете со дня основания фирмы, я еще при Николае Степаныче… Я каждую бумажку, я день и ночь…

Соловьева начала глотать слова, глаза услужливо наполнились слезами. Она махнула рукой и побежала к себе в кабинет. Но дверь не закрыла. И Лариса ее поняла — находиться в одиночестве сейчас просто невыносимо.

— Да никто на вас не подумает, Татьяна Васильевна, бросьте вы! — махнула рукой Лариса и отодвинулась от компьютера. — Крайней окажусь опять я! Клиента нашла я, и палатки эти я разрекламировала. Хотя пока мы такую палатку с Кириллом собирали, умучались. Легче шалаш построить. Но клиент поверил. И кто теперь на подозрении? Она меня вчера восемь раз — восемь! — вызывала «на ковер» и трясла как яблоню! Если бы не ребенок, которому я компьютер пообещала, я бы уволилась сразу. Ни дня после такого унижения не осталась бы.

Лариса выхватила из сумочки сигареты и вскочила. Карандашница вновь с громким стуком соскочила на пол. Рита бросилась собирать и больно ударилась лбом о Ларисину голову — та тоже решила помочь.

Слава оттащил Риту от Ларисиного стола и усадил на, диван.

— А я, между прочим, тут одна с двумя высшими образованиями, — продолжала Лариса. — Если я уйду, то ей придется еще поискать такую дуру, как я!

Последняя фраза оказалась той пробкой в раковине, которую выдерни — и вода хлынет, все унося в свою воронку жадно и безоглядно. Заговорили сразу трое — громко, как на базаре, не слушая друг друга, стараясь перекричать один другого, не обращая внимания на знаки, что делала им вжавшаяся в черную кожу дивана секретарша.

— Прекратить немедленно! — Ледяной голос Мадам разрезал воздух наподобие удара хлыста. Все застыли, как в последнем акте «Ревизора».

Соловьева зажмурилась. Рита рванула наперерез, торопясь распахнуть дверь перед начальницей и успеть окинуть взглядом директорский кабинет. Слава торопливо и нервно застегивал пиджак, а Лариса раскрошила в кулаке сигарету.

Из-за спины начальницы выглядывали, как два верных пса, бритоголовые личности; бренд-менеджер Кирилл и шофер Турукин.

— Всех попрошу привести себя в порядок и пройти ко мне в кабинет, — сухо бросила начальница, не удостоив ни малейшим замечанием безобразную сцену, невольной свидетельницей коей оказалась. Она пересекла проходной кабинет Ларисы и скрылась в приемной. Через минуту в кабинете генерального директора туристической фирмы «Арго» собрались все сотрудники, включая дрожащую как осиновый лист секретаршу Риту.

Начальница стояла у окна и смотрела куда-то неконкретно. Создавалось впечатление, что она смотрит сквозь стену, пытаясь высмотреть кого-то в соседнем кабинете.

Слава машинально оглянулся на дверь — может, она еще кого-то ждет? Или частного сыщика пригласила, додумалась?

Поскольку руководительница сама стояла и не предложила сесть вошедшим, то все сотрудники остались стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Примерно минуту, впрочем, показавшуюся им вечностью, они вынуждены были созерцать бесстрастное лицо начальницы, очерченное темно-каштановым, немного резковатым контуром стильной стрижки, карие, почти черные глаза, взятые в черную тонкую рамку дорогой оправы очков, довольно стройную для ее лет фигуру в дорогом французском костюме с мятыми рукавами.

У нее всегда что-нибудь мятое, раздраженно подумала Лариса. Или же пуговица болтается. Параллельно Лариса поймала себя на мысли, что она даже в этой привычке Мадам готова углядеть небрежный шик, который подразумевался во всем, что касалось начальницы. А ведь если вдуматься, это типичная неаккуратность — не отгладить рукава. Что в этом может быть шикарного? Но нет, Мадам ведет себя так, что никто и заподозрить не может, что это просто издержки воспитания. Боже упаси! Даже Соловьева одно время пыталась подражать начальнице. Смех! На ее расплывчатой фигуре мятая блузка смотрелась не просто отвратительно, ужасающе отвратительно! Соловьева возомнила, что она может выглядеть как Мадам уже потому, что они ровесницы. Какое заблуждение! Соловьева в свои тридцать семь — мать двух проблемных детей, которые того и гляди сделают ее бабушкой, жена не менее проблемного мужа, который все ищет себя и уже вряд ли когда-либо найдет.

А Мадам? У той ни детей, ни плетей, живет в свое удовольствие. Дома — домработница приходящая.

Какое может быть сравнение?

— В нашей фирме произошло ЧП, — наконец объявила директор, окинув собравшихся колючим взглядом из-под очков. — Как вы все, я думаю, уже знаете, мы имели договоренность с поставщиком о партии двухместных палаток. Клиента для реализации мы нашли. Документы все были готовы. Но в последний момент и поставщик, и клиент одновременно отказались от сделки.

Мадам вновь цепко оглядела каждого. Теперь это был уже несколько другой взгляд. Лариса знала, что по ходу своей речи Мадам постепенно разогревается. Сейчас ее голос окрепнет, приобретет стальную ноту, а затем начнет звенеть как натянутая струна.

— Мне доподлинно известно, что сделка состоялась помимо фирмы. Палатки ушли в нужном направлении. Выгоду от сделки кто-то положил в свой карман. Теперь меня интересует — кто?

Сотрудники переглянулись. Соловьева поджала губы. Рита вытаращила свои «пуговицы». А Лариса не смогла сдержать усмешку. Держи карман шире, признаются теперь. Если только Мадам подвергнет свой персонал пытке…

— Для начала я предлагаю каждому из вас взять лист бумаги и расписать свой вчерашний день поминутно. Я повторяю: поминутно. Я ясно выразилась?

— Мне тоже? — поинтересовался Турукин, который накануне возил начальницу.

— Всем, — повторила Вера Сергеевна.

Вопросов больше не последовало. Все ждали, когда их отпустят.

— Если виновный не признается, — продолжала начальница, — то для покрытия упущенной выгоды придется материально наказать всех.

Хотя никто ничего не сказал, но в кабинете произошло шевеление, лица изменились. Равнодушных здесь не было.

— Придется полностью отказаться от премии к отпуску и снять за этот месяц не менее тридцати процентов оклада.

По кабинету прошел гул.

— Я ясно выразилась? — поинтересовалась начальница, голос которой начинал звенеть. — Попрошу изложить в своих записках все телефонные разговоры, встречи, беседы, звонки, в офис. Через полчаса Рита начнет поочередно вызывать каждого из вас уже с готовым расписанием. Все свободны.

На столе одновременно запиликали оба телефона.

Не произнося ни слова, пряча друг от друга глаза, народ развернулся в сторону двери. Та оказалась приоткрытой, и в щель не без любопытства пялилась юная особа блондинистого вида с красными перьями в прическе. Особа жевала жвачку.

— Совещание кончилось? — сочувственно и одновременно презрительно поинтересовалась она у собравшихся.

Ей не ответили. Ее аккуратно обошли, и девчонка беспрепятственно проникла в кабинет, где, кроме начальницы, осталась маяком торчать верная секретарша. Гостья плюхнулась в кожаное кресло и задвинула под журнальный столик черную с желтым спортивную сумку. Мадам разговаривала по телефону. Девушка-конструктор стояла рядом, глядя прямо перед собой и ожидая распоряжений. Едва начальница положила телефонную трубку, пришелица со жвачкой подскочила и кинулась к ней, отпихнув по пути секретаршу.

— Тетушка! Как я давно тебя не видела! Господи, что с нами годы-то делают! — лихо закричала девчонка и повисла бы на шее у начальницы, не встреть на своем пути препятствие в виде широченного стола с телефонами и компьютером. По крайней мере в обшлага французского пиджака вцепиться успела.

Рита-конструктор выкатила из орбит свои «пуговицы» и распахнула рот.

— Тетя Ника, ты что, меня не узнала?

— Меня зовут Вера Сергеевна, девушка, — промямлила начальница, вглядываясь в юное создание и отчего-то покрываясь багровыми пятнами. Она отодрала от себя эту ненормальную, но из-за стола все же вышла. И близоруко прищурилась, забыв про очки.

— Тетя Ника, вот это номер! Я что, сильно изменилась?

Девушка обиженно вытянула губки. Рите почудилось в этой обиженности некоторое притворство. Рита смутилась и опустила «пуговицы» в пол. Уйти бы, да распоряжения не было.

— Зоя?! — неуверенно ужаснулась Вера Сергеевна.

Рита отодвинулась на задний план, давая начальнице пройти.

— Рита, вы пока свободны. Я сама позову вас, — чужим голосом обратилась начальница к секретарше.

Рита немедленно ретировалась.

— Что ты здесь делаешь? — услышала она напоследок вопрос, обращенный явно не к ней.

— Вот это да! — развязно протянула Зоя. — Мы все-таки родственники как-никак. А тут такой прием!

Не ожидала…

— Перестань жевать, пожалуйста, — поморщилась Вера и опустилась в кресло. — А чего ты ожидала?

Сколько лет мы не виделись? Лет десять?

— Восемь.

— Восемь лет! Извини, но в то время, когда мы знали друг друга ближе, то, по-моему, ты не питала ко мне особо нежных чувств. Так откуда подобные иллюзии?

— Да, помню. Я была не подарок. Но чего же вы хотели? С чужими детьми столько хлопот… Это ведь только своих можно подкинуть бабушке.

— Так. Давай ближе к делу. У меня много работы.

Хамство племянницы наконец привело Веру в нужное чувство. Ей сейчас только «приятных воспоминаний» не хватало! Для полного счастья. В понедельник конкуренты нагло переманили уже теплого клиента и сделка сорвалась. Вчера это ЧП с партией палаток. Это предательство, которое выбило почву из-под ног. Пока она не накажет виновного, она не будет спокойно спать. Кого подозревать? Все свои. Всех она лично принимала. Слишком много событий за последние дни. Теперь еще Зоя. Понятно, что она появилась неспроста. Это — перебор.

— И прекрати наконец жевать!

Голос Веры Сергеевны зазвенел.

— Все, все! Как скажете, так и будет, тетя… Вера.

Зоя выплюнула жвачку в пепельницу.

— А у вас ничего тут, круто. Вот уж не ожидала, что вы так развернетесь.., на обломках папиной фирмы.

— Что? — Вера даже возмутиться не успела. Она впервые с интересом взглянула на дочь своей двоюродной сестры Инги. У Зои были того же оттенка волосы, тот же разлет бровей. Но особенно — глаза. Это дурацкое ощущение, что на нее смотрит Инга… — Ты что, пришла нахамить мне? Или учить меня жизни?

Или, может, мстить решила «за поруганную честь» отца? Ну-ка, признавайся! — наступала Вера Сергеевна, готовая к бою. Но биться не пришлось. Девчонка моментально приняла смиренный вид и потупила очи.

— Нет, нет, что вы, теть Вер… Я просто мимо шла. Вижу — вывеска знакомая. Неужели, думаю, фирма до сих пор существует? Дай, думаю, зайду, повидаюсь с теткой. Кстати, выглядите вы потрясно. Нет, правда, гораздо лучше, чем восемь лет назад. Честно.

— Может, тебе деньги нужны? — наконец «догадалась» тетка и без умысла взглянула на часы. Она привыкла строго рассчитывать время. В эту самую секунду дверь робко приоткрылась, в ней показалась часть бритой головы бренд-менеджера Кирилла.

— Вера Сергеевна, можно?

Ему не было видно Зои из-за высокой спинки кресла, иначе он не посмел бы прервать разговор.

Вера Сергеевна настолько была сейчас в мыслях и предположениях насчет Зои, что не сумела быстро переключиться. Она кивнула, думая о своем. Кирилл вошел, а Зоя вскочила.

— Ну ладно, не буду мешать. Я как раз уходить собиралась.

И Зоя попятилась к двери. А Кирилл отошел, уступая ей дорогу.

— Зоя, а деньги-то? — спохватилась Вера Сергеевна, испытывая облегчение оттого, что племянница наконец-то уходит. Хотя чувство дискомфорта осталось — оттого что так и не поняла цели ее визита. — Возьми вот… — Она протянула Зое деньги.

— Нет, нет, — почти весело замахала руками девушка. — Они вам самой пригодятся. До свидания, тетя Ника!

Сделав ручкой на прощание, племянница исчезла за дверью.

А Вера как истукан стояла и смотрела на ту дверь, абсолютно ничего не понимая. Если бы она не была так поглощена визитом племянницы, она бы сразу обратила внимание на необычайную бледность Кирилла, которая делала его «брендовское лицо» почти интеллигентным. Что в принципе было дико.

— Ты что-то хотел, Кирилл? — все еще витая в том мире, что приволокла сюда ее племянница, спросила Вера Сергеевна.

— Это я. Вера Сергеевна, вчера без вашего ведома провернул сделку, — тихо, но четко проговорил Кирилл.

Вера вскинула на бренд-менеджера непонимающие глаза, а он, увидев в них незнакомое выражение, совсем смешался и принялся тереть переносицу, словно хотел чихнуть. Вера Сергеевна некоторое время смотрела на менеджера, примеряя на него тот поступок, в котором он признавался, затем опустилась в кресло и показала на другое кресло ему. Он с глубоким вздохом опустился туда.

— Я слушаю вас, Кирилл, — холодно произнесла Вера Сергеевна, не без брезгливого удивления оглядывая эту откормленную фигуру, бритую голову, покрытую от волнения бисеринками пота. «Все им мало, — думала она с горечью. — Ведь он как раз на хорошем счету, плачу я ему больше, чем остальным…»

Кирилл начал мямлить что-то про зубы, которые в настоящее время протезирует его жена, и про врача, который сначала назвал одну сумму, а потом запросил другую, а денег взять было негде…

Вера Сергеевна устало вспомнила, что вчера действительно с 10 до 12 часов Кирилла не было на работе. Она сама отправила его в газету дать рекламное объявление, где он проторчал непростительно долго, захватив и время до обеда, ну и наверняка обед.

За это время он и оформил «левак», а потом весь день провел рядом с ней, заглядывал в глаза, изображая преданность. Никому верить нельзя. Каждый думает лишь о себе. И в душу никого пускать нельзя. И обогреть кого-нибудь — только сделать больно себе.

Вера скрипнула зубами и резко поднялась. Она знала, что сейчас скажет, и у Кирилла не было сомнений, он приготовился. Поднялся и стоял, вжав голову в плечи.

И притихший кабинет насторожился весь, всем интерьером. Вера Сергеевна отвернулась к окну и отдернула жалюзи. В глаза брызнуло весеннее беззастенчивое солнце. В его лучах шпиль телебашни отливал серебром. Так. Надо кончать с этим. Уволить сегодня же и объявить по фирме. До конца квартала они обойдутся и без бренд-менеджера. Его заменит Слава. Не велика потеря. Сомкнут ряды поплотнее, еще не то бывало.

Вот уж от кого не ожидала! А от кого ожидала? Вера чувствовала, что внутри ее происходит какая-то сложная химическая реакция, результатом которой может быть что угодно — от слез до безобразного крика. Стоп. Не распускаться. Все проходит, и это пройдет. Пока Вера Сергеевна так размышляла, за ее спиной рождались неясные неуместные звуки вроде всхлипов или чмоканья. Вера напряглась. Плачет он, что ли? Еще чего не хватало! Сопли тут разводить!

На жалость бить!

Она резко развернулась и наткнулась взглядом на сосредоточенный затылок Кирилла. Он безотрывно пялился куда-то в угол, под журнальный столик. Вера Сергеевна подошла ближе. Под столом стояла большая спортивная сумка — черная с желтыми полосками. Ручки сумки торчали в разные стороны и.., шевелились! Сама сумка производила те самые странные звуки, которые Вера приняла за всхлипывания. Вера Сергеевна и Кирилл переглянулись и, не сговариваясь, подвинулись поближе. В сумке что-то заскрипело и пискнуло.

— Собака? — предположил Кирилл и осторожно взглянул на начальницу.

Та нерешительно пожала плечом. Тогда он вытянул сумку из-под стола и осторожно стал расстегивать молнию. Вера Сергеевна наклонилась над сумкой, касаясь волосами бритой головы менеджера. Молния разъехалась… В сумке лежал ребенок. Из черной глубины на них смотрели совершенно определенные младенческие глаза цвета мокрого асфальта. Младенец сморщился, готовясь зареветь, но Кирилл схватил пустышку, завалившуюся за пачку памперсов, и проворно сунул в открытый ротик.

Ребенок зачмокал и присмирел. Сквозь пеленки просматривались вполне определенные ручки и ножки. Все как положено. Судя по размерам и цвету лица, ему было от силы два месяца.

— Паршивка! — выдохнула Вера Сергеевна. Она почувствовала, как кровь толчками приливает к голове.

— Я тоже думаю, что это девочка, — прошептал Кирилл, склоняясь над сумкой.

— Моя племянница — паршивка, — повторила Вера. — Кирилл, ты видел здесь только что девчонку?

— Да, конечно.

— Беги. Догоняй ее! Это она, понимаешь, оставила здесь ребенка! Она издевается! Бегом, Кирилл, наверняка она пошла к метро!

Кирилл рванул к двери и исчез за ней. Вера выглянула в приемную.

— Рита! Всех отпусти на обед. Ко мне никого не впускать, кроме Кирилла. И сама не входи. Поняла?

Вернувшись к себе, Вера погромче включила «Европу плюс» и заглянула в сумку. Младенец деловито истязал пустышку. Рядом лежала бутылочка с питанием и свернутый в трубочку тетрадный листок. Вера развернула. На листке детским крупным почерком сообщалось:

"Милая тетушка! Поздравь меня, я стала мамой.

Правда, немного рановато, но всякое бывает. Надеюсь, ты не сдашь твою внучатую племянницу в казенное учреждение? Отдаю Ксюшу в твои надежные руки и уверена, что она ни в чем нуждаться не будет.

Твоя Зоя".

Итак, это девочка. Если Зоя пошла в мать, а именно в нее она, судя по всему, и пошла, то нечего и удивляться. Но почему она, подбросила ребенка именно ей, седьмой воде на киселе? Инга небось и не в курсе? А потом — у Зои имеется бабушка, отец в конце концов! Нашла крайнюю! Ну ничего. Она разворошит этот улей, они у нее забегают! Вера ходуном ходила по кабинету. Ребенок снова закряхтел, выплюнув пустышку.

Вера в полной прострации взирала на дергающееся крошечное существо. Она взяла в руки бутылочку, и та показалась ей слишком холодной. А где погреть? Попросит секретаршу — завтра вся фирма будет хохотать над тем, как ее провела племянница.

Да где же Кирилл в самом деле? Вера поставила бутылочку на батарею.

Кирилл влетел в кабинет начальницы запыхавшийся, с мокрой головой.

— Исчезла, — сообщил он. — До метро добежал.

На автобусных остановках тоже нет.

Вера опустилась в кресло. Смешно. Искать человека в Москве! Человека, который не хочет быть найденным!

— Я думаю, ее пора переодеть, — предположил Кирилл с нежностью в голосе.

Вера уставилась на него.

— Сменить пеленки, — пояснил он.

Совместными усилиями девочку перепеленали и снова уложили в сумку.

— Так, — сосредоточенно и отрывисто распорядилась начальница. — Сейчас возьмешь у Турукина ключи от машины, вернешься за сумкой и отвезешь меня домой.

Кирилл молча кивал.

Потом, когда они, как заговорщики, нервно озираясь, покинули офис и выехали на проспект Мира, Вера Сергеевна продолжила:

— Сегодняшний наш разговор, Кирилл, должен остаться между нами, как и то, что касается этой сумки.

Кирилл снова кивнул, глядя прямо перед собой, в цветной поток машин.

— Договоримся так, — продолжала Вера Сергеевна. — Я прощаю твой поступок, потому что.., потому что ты сам признался.

Кирилл осторожно вздохнул.

— Но если хоть одна живая душа… Ты меня понял, Кирилл?

— Могила, — сурово отозвался он.

На следующий день сотрудники фирмы «Арго» узнали, что объявленная накануне тревога оказалась ложной. И сделка была произведена без посредства сотрудников «Арго». Все облегченно вздохнули, тем более что событие больше всего скосило саму начальницу. Она, не пропустившая ни одного рабочего дня за время своего правления, впервые не вышла на работу.

Глава 2

Домработница Тоня показалась сейчас Вере существом, по значимости близким к Господу Богу. Когда в квартиру вплыло ее неторопливое пышное тело, Вера в изнеможении опустилась на стул. Силы покинули ее. Дите орало битый час, и Вера разве что на голове не стояла, чтобы успокоить его.

— Если бы ты задержалась еще минут на десять, я бы выбросилась с балкона.

— Какие нежности! — Тоня неторопливо повесила плащ и проплыла мимо Веры в гостиную. Она приблизилась к креслу, в недрах которого барахтался младенец, и склонилась над ним. — Она ела?

— Даю бутылочку, она выплевывает! Что ей нужно, не пойму! Это кошмар какой-то.

Тоня опустилась на колени перед креслом и заворковала несусветную абракадабру. Одновременно она положила свою пухлую ладонь на животик девочки и стала поглаживать его круговыми движениями.

— Может, у нас животик болит? — засюсюкала она шепотом. — Нас нужно на животик выкладывать и зарядку делать. Вот так. И массаж… — Все свои рекомендации Антонина сопровождала действиями.

Вера Сергеевна исподлобья наблюдала. Крик перестал быть таким интенсивным. Затем он перешел в кряхтенье, а когда Тоня взяла девочку на руки и прижала к своему теплому мягкому телу, та совсем успокоилась и спустя две минуты приняла соску с молоком.

— У меня никогда так не получится, потому что у меня нет такого мощного бюста, — угрюмо констатировала Вера Сергеевна.

— Начинай отращивать! — огрызнулась Тоня.

— Боже, как я устала! — вскричала Вера, но тут же перешла на шепот, поскольку Тоня сделала ей соответствующий знак. — Я восемь лет не общалась ни с кем из своего бывшего окружения, восемь лет ничего ни о ком не слышала, а сегодня мне пришлось войти в этот мир теней. Ужас!

— Племянницу ты не нашла, — догадалась Антонина, баюкая девочку.

— Какое там! Она уже год не живет дома. Где она — никто не знает. Тетю Оксану парализовало, и она прикована к постели. Ее мужу не позавидуешь. Не говоря о ней самой.

— Ну а твоя сестра?

— Инга в очередном браке где-то в Германии. По телефону, что дала мне тетя Оксана, я до нее не дозвонилась. С дочерью, как я поняла, Инга не общается.

Они крупно поругались по поводу последнего замужества Инги, и Зоя отказалась с ней ехать, думая, вероятно, что мать останется.

— А она уехала?

— Уехала. А Зою оставила на Колю.

— Ну да. А тому не до дочки.

Вера встала, хрустнула пальцами и прошлась по комнате.

— Ему-то, может, и до дочки, но.., его посадили.

Антонина негромко, но выразительно присвистнула и покачала головой.

— Куда ее положить?

Вера кивнула в сторону спальни.

— Да. Круг замкнулся, — сделала она заключение, вернувшись. — И что ты намерена делать дальше?

— Что я могу делать? — Вера всплеснула руками. — Искать эту паршивку! Ну только попадись она мне в руки, ей не поздоровится! У меня прямо руки чешутся! Это надо додуматься! Подкинуть ребенка двоюродной тетке! В сумке! Принести в офис! Если бы ты только знала, Тоня, как я зла! Ведь она могла мне объяснить, рассказать, я бы нашла способ помочь, а она… Мне бы только найти эту вертихвостку!

Антонина усмехнулась, собрала в кучу пеленки и села в кресло.

— Но пока ты будешь искать, ребенку нужно кушать, гулять, писать и какать. Как с этим?

Вера уставилась на домработницу. Лицо ее постепенно смягчилось, хотя для этого хозяйке понадобились некоторые усилия.

— Честно говоря, Тонечка, я надеялась на тебя. У тебя так ловко все получается.

Тоня, улыбаясь, качала головой, и Вера прибавила напору:

— Тоня! Только тебе одной я могу доверить одновременно и дом, и ребенка. Тонь, я тебе буду платить как самой дорогостоящей няньке, честное слово! И потом, Тосенька, это же ненадолго… Через неделю, самое большее — две, я разыщу Зою и заставлю ее забрать ребенка.

— И не уговаривай, Вер. Тебе нужно искать няньку. Ты можешь найти племянницу, можешь не найти, я для тебя не выход. Пока дочь с детьми в санатории, я, так и быть, помогу. Но через неделю они вернутся, и тогда.., сама понимаешь. В школу проводи, из школы встреть, в бассейн отвези.

Девочку на танцы, мальчика на хоккей. У меня расписание.

— Ну а на эту неделю ты согласна? — взмолилась Вера.

— Только ради тебя.

— Тоня, ты чудо!

Вера воспрянула духом. У нее есть неделя, а это уже кое-что. Она успеет что-нибудь предпринять. В конце концов, на то она и предприниматель. Собственно, она и за эти полдня успела довольно много. С сумкой на заднем сиденье объездила пол-Москвы. От посещения тетки остался неприятный осадок. Будто она, Вера, в чем-то виновата перед ней. А в чем? В том, что перестала общаться с Ингой? Ну, увольте. Это — свыше ее сил. И все же вид некогда цветущей тети Оксаны, теперь прикованной к постели, обложенной подушками, неподвижной, настолько потряс Веру, что она так и не решилась поведать тете о цели своего визита. Она только узнала, что год назад Зою пригласили в какое-то модельное агентство, и она постоянно .на съемках. Вот и сейчас, она где-то в Питере, дает о себе весточки редкими звонками. Сама зарабатывает себе на жизнь.

После часа на телефоне выяснилось: названного агентства в природе не существует. Но самым неприятным моментом в сегодняшнем дне были поиски Николая. Поход в коммуналку, где у него была когда-то комната. Любопытные соседи. И новость, упавшая кирпичом на голову: Коля сидит в тюрьме. На Верино вырвавшееся «За что?», соседи в унисон ответили разное:

— За драку.

— Убил кого-то.

— Проворовался, бизнесмен хренов.

Вечером девочку накупали, и она благополучно уснула. Тоня заняла Верину кровать. Вера устроилась в гостиной на диване и быстро провалилась в сон. Но среди ночи проснулась как от толчка. В соседней комнате плакал ребенок и бубнил уютный женский голос.

Вера, выхваченная из сна, лежала и не могла сообразить: почему ребенок? Где она? В первую секунду подумалось что она там, в квартире свекрови, и что проснулась Юлька. И на этот миг полузабытья Вере вдруг стало тепло и сердце защемило незнакомо и больно.

Но она увидела красный глазок телевизора и электронные часы на панели видеомагнитофона. Два часа ночи. Ей тридцать семь. Юлька далеко и совсем не помнит мать. Да и какая она, к чертям собачьим, мать?

Так, недоразумение. Ей ясно, в деталях вспомнился тот день, когда она поехала к свекрови забрать свою дочь. С мужем она тогда уже не жила, а жила с Колей.

Он на выходные неизменно привозил Зою. Свекровь тоже первое время по старой памяти привозила Юльку, а потом перестала. Зачем? Нормальные матери живут с детьми. И в один прекрасный день Вера поняла… впрочем, тогда она еще была Никой. Так вот, Ника поняла, что нужно забрать дочь. И она поехала.

Свекровь встретила ее преувеличенно радушно, но именно в этом преувеличении просматривалось открытое «век бы тебя не видать». Игорь сухо поздоровался и ушел в свою комнату. Девочка кормила кукол из игрушечного сервиза.

Она не оторвалась от своего занятия, даже когда Ника села возле нее на диван. Сосредоточенно продолжала наливать в крошечные чашечки клюквенный морс.

— Юленька, иди, я тебя поцелую, — позвала Ника.

Девочка послушно подошла и подставила щечку.

И тут же углубилась в свое занятие.

Свекровь захлопотала, стала стол накрывать, варенье по вазочкам раскладывать. Нике захотелось поскорее уйти, но она не знала, с чего начать.

— Юленька, поиграй с мамой. Покажи маме картинки, — ворковала Елена Игоревна. — Мама же к тебе в гости приехала, крошка моя, тебя повидать. А то мама уедет и не узнает, какой мы с тобой стишок выучили…

— Не повидаться я, Елена Игоревна, — наконец, не выдержала Ника. — Я за Юлей приехала. Теперь она будет со мной жить.

Елена Игоревна выронила чашку. Та раскроилась надвое. На звон вышел Игорь.: Увидев закостенелое лицо матери, все понял.

— Материнские чувства, что ли, взыграли? — тихо поинтересовался он. В его тоне было столько враждебности, что Ника поняла: без борьбы не обойдется.

— Игорь, я думаю, ты не будешь спорить, что ребенку лучше с матерью? — сказала она заготовленную фразу.

Игорь рассмеялся.

— Это ты-то мать? Это ты без ребенка жить не можешь? До сих пор этого не замечалось!

— Игорек, перестань! — тихо одернула Елена Игоревна. — Давайте поговорим спокойно. Вероника, давайте рассуждать трезво.

Девочка продолжала играть, лишь изредка бросая взгляды на взрослых. Ника молчала в поисках аргументов. Их двое, она одна. Нужно быть очень жесткой, чтобы с ними справиться.

— Вероника, ты работаешь и учишься, — размеренно заговорила свекровь. — Ты, наверное, решила отдать девочку в детский сад, но там она сразу начнет болеть, это проверено. Не лучше ли пока оставить все как есть? Конечно, когда Юленька подрастет…

— Когда Юля подрастет, она вообще от меня отвыкнет, — возразила Ника, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

— Конечно, если ты будешь приезжать так редко… Ты же не можешь на выходные оставить своего Колю… — язвительно вставил бывший муж.

— Игорь, замолчи! — Елена Игоревна побагровела. — Нельзя же быть таким…

Елена Игоревна понимала остроту момента и вела себя очень осторожно.

Игорь тоже скорее всего понимал, но шел напролом. И его последний выпад сделал свое дело. Ника решительно поднялась и шагнула к дочери.

— Юля, собирай игрушки, поедем домой, — как можно мягче постаралась произнести Ника.

— Я хочу играть! — возразила девочка, продолжая кормить кукол компотом.

— Елена Игоревна, соберите, Пожалуйста, Юдины вещи.

Свекровь отправилась в спальню. Игорь стоял, сложив руки на груди, исподлобья испепеляя взглядом бывшую жену. Ника села на корточки перед детским столиком.

— Юляша, давай оденемся и поедем на метро.

— Не хочу на метро. Лесенку боюсь.

— Я возьму тебя на ручки.

— Да, да. Юля. Будешь жить у мамы с дядей Колей и кормить его кашей, — изрек Игорь. Он едва сдерживал себя. Ника вскочила.

Свекровь, шмыгая носом, вынесла сумку с детскими вещами.

— Юля, одевайся!

Ника подошла к дочери с курткой в руках.

— Не хочу! — Девочка нетерпеливо отмахнулась и потянулась к кукле. Ника взяла ее за руку и попыталась одеть. Девочка увернулась и спряталась за бабку.

Вцепилась пальцами в ее подол.

— Юля, посмотри на меня, — попросила Ника.

Тогда из-под подола выглянула бледная хмурая мордашка с сердитыми глазами. Они взирали на Нику недружелюбно. Впрочем, не менее недружелюбно взирали на нее еще две пары глаз.

— Вероника, успокойся, — попросила Елена Игоревна. — Так ты ничего не добьешься. Приезжай в другой раз. Сегодня просто день неудачный…

Ника развернулась и выбежала прочь из квартиры.

Не помня себя, она добралась до дома. А там Коля играл со своей Зоей. Он возил ее на спине и кружил по комнате, ошалев от недельной разлуки. Их возня сыпала соль на Никину рану. Она ушла на кухню и принялась готовить ужин. За ужином Зоя капризничала, отказывалась есть макароны с сосисками и требовала себе с сыром. Сыра в холодильнике не оказалось, и Коля растолковывал это дочери.

— Сыра нет, винограда нет. Все — нет! — подытожила Зоя, болтая ногами и двигая от себя стакан с чаем. — Я не пью с молоком.

В конце концов девочка вылила на себя стакан чая, слава Богу, не слишком горячего. Нику так и подмывало отвесить племяннице затрещину. Но рядом был ее отец, и его терпеливое спокойствие только подчеркивало ужасное состояние Ники.

"Вероятно, Игорь прав, и я — никудышная мать.

Меня раздражают дети", — решила Ника. Когда Зоя заявила: «Сегодня я сплю с папочкой», Ника просто забрала свою подушку и ушла на диван. Четырехлетняя девочка одержала верх — у Ники в тот день не оказалось сил на борьбу с ней. А когда Ника набралась решимости и в следующий раз отправилась к Мироновым с твердым намерением забрать дочь, чего бы ей это ни стоило, она застала дома одну Елену Игоревну.

— Вероника! Я так рада тебя видеть! — защебетала свекровь, сияя каким-то скрытым торжеством.

Это сияние забеспокоило Нику.

— А где Игорь? — осторожно поинтересовалась она.

Уж больно ей хотелось, чтобы его не оказалось дома.

На лицо Елены Игоревны выползло долго сдерживаемое торжество.

— О! У Игорька такая удача! Он по туристической визе полетел в Канаду!

Переждав Никин первый шок (а иначе Елена Игоревна не могла себе объяснить остолбенелость невестки), свекровь продолжала рассказывать. Как это было все непросто устроить (ты же знаешь, в соцстраны — пожалуйста, а в кап. — ни-ни). Но Игорек дождался своего часа. Пусть не в США. Канада тоже ничего.

— Где Юля? — наконец выдавила из себя бледная как полотно Ника.

— Так Юленьку Игорек с собой взял. Добился разрешения через друзей. Пусть, говорит, ребенок порадуется.

— А-ааа… — Ника завыла как по покойнику. Она рванула на балкон, будто их можно было догнать. Потом в спальню, будто они могли спрятаться, а свекровь — наврать. — А-ааа, — гудела она и металась, а свекровь носилась за ней по квартире, не понимая ее реакции.

— Дорогая, что с тобой? — испуганно спросила она.

Обегав несколько раз все закоулки, Ника выдохлась и остановилась посреди гостиной.

— Они не вернутся. Это — навсегда.

Елена Игоревна вытаращилась на сноху с подозрением. Всегда говорила сыну, что его избранница не от мира сего. Со странностями. Но сегодня налицо явное помешательство. Чушь какую-то несет.

— Он говорил, что если попадет в Америку, то попросит политического убежища. Для этого он взял с собой Юлю, — бессильно проговорила Ника.

Для Елены Игоревны пришлось вызывать «скорую».

Она кричала, что не верит ни одному слову, что Игорь не мог бросить мать.

Впрочем, через месяц, когда Игорь с дочерью не вернулись, она то же самое кричала в лица товарищам из МИДа, а потом, правда, не кричала, а говорила товарищам из КГБ.

Нике тоже пришлось пройти все эти организации.

Она не кричала. Она плакала и просила найти ее дочь.

И писала заявления. Боже, как давно это было! Двенадцать лет назад. А кажется, что вчера…

Ребенок в спальне утих. Кровать под Антониной внушительно скрипнула. Нужно что-то предпринимать, чтобы заснуть. В шкафчике на кухне имелись пустырник и валерьянка в таблетках. Придется вставать. На кухне она нажала кнопочку чайника и достала мед.

Сейчас, с высоты пережитого, ей открылось: именно тогда, именно в тот злосчастный год образовалась трещина в их безмятежных отношениях с Колей. Да, именно тогда. Раньше причина ей виделась в другом, а сейчас она поняла. Игорь отнял у нее саму возможность счастья. Надежду на счастье. Она не могла быть счастливой тогда ни с Колей, ни с кем бы то ни было. Тогда она этого не понимала. Наоборот, уцепилась за Колю, как утопающий за соломинку. Он — единственный, кто ее любит. Их отношения идеальны, они так понимают друг друга…

Вера развела мед в кипятке, бросила в рот две таблетки валерьянки. Когда-то на этой кухне они ужинали вдвоем. Тогда и кухня была другая;

Стол с клеенкой и вообще…

Теперь у нее все по-другому. Прошлым летом она наконец-то сделала давно задуманный ремонт. Сломала перегородки, расширила кухню за счет прихожей. А прихожую, чтобы казалась больше, сделала зеркальной. На кухне вдоль двух стен выстроился итальянский гарнитур, а место стола с клеенкой занял деревянный, круглый и четыре стула с высокими спинками. Стулья ей обили той же атласной тканью, из которой сшили занавески. Получилось гармонично. Гостиная тоже вышла удачной. Она выигрывала за счет сочетания цветов. Когда увидела в магазине этот набор мебели — синее с желтым, то только усмехнулась. Попробуй-ка подобрать к такой мебели детали. Диван, конечно, модерн, но к нему нужны дополнения. А через месяц в другом магазине увидела картину. Продолговатую картину — желтые цветы на синем фоне. У нее в мозгу тут же всплыл диван во всех подробностях — синяя подушка, желтая подушка. Класс. Она купила картину и купила мебель. Оказалось — они созданы друг для друга. Потом уже с удовольствием подбирала детали: сине-желтая тропическая бабочка за стеклом. Желтые, почти золотые занавески, синяя ваза. Покупка всех этих вещей на некоторое время так увлекла ее, как давно в детстве — лепка кукол. Только тогда, давно, она не понимала, что убегает от себя, от своей невеселой жизни, а теперь — понимает. Психологи называют это сублимацией.

Она обставляла квартиру, будто готовилась к встрече. Но кого она хотела видеть в этих красивых декорациях? Колю? Она сама прогнала его. К тому же он всегда был равнодушен к вещам. Вряд ли его поразишь современностью интерьера.

Ингу? Возвыситься над ней, показать: вот я какая стала крутая, зря времени не теряла, пока ты мужей меняла как перчатки и носилась за синей птицей. Но Инга, при всей ее привычке к комфорту, равнодушна к интерьерам. Ее, скорее, интересуют действующие лица. Вот если бы у Веры в гостиной обитал интересный мужчина со сливочным сексуальным взглядом, тогда Инга заинтересовалась бы. Но мужчины не было.

Тем более она не искала знакомств. Она вообще избегала мужчин. Свой лимит предательств она пережила. Хватит. Привязываться и терять? Так можно вычерпать себя, как колодец. Одной спокойнее. Она полностью реализует себя в работе. Фирма «Арго» — ее семья, ее любовь, ее дом.

Впрочем, Вера поймала себя на мысли, что она лукавит. Это — самообман. Никакая это не семья.

Ибо там тот же эгоизм и предательство. Каждый за себя. А она там — командир. Начальница. Железная леди. Конечно, если оставаться честной с собой и не кривить душой, то она в первую очередь думала о Юльке, когда обставляла эту квартиру. Она много раз представляла эту встречу. Как Игорь привезет дочь и скажет, что она уже достаточно наказана и он прощает ее. И что Юльке нужна мать и поэтому он не будет больше возражать против их общения. Часто Вера пыталась представить дочь, но образ получался расплывчатым и неясным. Впрочем, подобные мечтания чреваты безудержными и неподконтрольными приступами тоски, и Вера позволяла их себе очень редко.

Вера допила свой бесцветный чай с медом и некстати вспомнила, что и эту привычку у нее выработал Коля — пить кипяток с медом. И спать с открытой форточкой. Вера вернулась в гостиную и включила телевизор — ни мед, ни валерьянка не помогали.

Мысли совершенно вышли из-под контроля.

Глава 3

Лариса выпрыгнула из-под прохладного дождика душа и с удовольствием завернулась в сиреневое махровое полотенце. Потопталась на полотенце для ног и подмигнула себе в запотевшее зеркало.

— Все о'кей! — сказала своему отражению и покинула ванную, тихонько напевая себе под нос.

Сухарев курил в постели и слушал радио. Эту его привычку Лариса не одобряла. Вернее, насчет курить, это она не возражает. А вот насчет радио — это не очень. Ей казалось, что после того, что происходит в постели, ее возлюбленный должен еще какое-то время находиться под впечатлением, и пока она плещется в ванной, он должен перебирать в памяти все нюансы их близости и тихо блаженно улыбаться. Ведь их встречи так редки! Но ни разу Лариса не заставала его с блаженной улыбкой на устах. Он курил и слушал «Новости». В тишину его просторной спальни врезались сообщения об угоне самолета, крушении поезда, повсеместных наводнениях и безобразиях в Палестине и Израиле.

Лариса поморщилась. Она легла Поверх покрывала и потянулась рукой через мужчину — убавить звук.

— Дай послушать, — возразил Сухарев и поймал ее руку на полпути.

— Наслушаешься еще. В вечерних «Новостях» будут повторять. У меня к тебе деловое предложение.

Вернее — сюрприз…

Егор повел бровью, продолжая курить.

— Не бойся, я не замуж за тебя прошусь.

— Тогда в чем дело?

— Сказала же — сюрприз.

Лариса водила пальцем по его неровной бугристой груди.

— Не люблю сюрпризов.

— Обещаю — такой тебе понравится.

Лариса представила, как округлятся его глаза, когда она без предупреждения заявится в его владения да еще в сопровождении свиты.

— Кстати, вскоре мне предстоит длительная командировка, милый. Не знаю уж, как перенесу разлуку…

— Длительная — это насколько? — поинтересовался мужчина, стряхивая пепел.

— Недели на три, я думаю.

— Ого! Успеем соскучиться.

— Не успеем! — подскочила Лариса и захлопала в ладоши. — А вот и не успеем! Моя командировка будет проходить в тех самых местах, где ты работаешь, дорогой. Ты не рад?

Она жадно следила за его глазами — мечтала поймать там хоть какой-то проблеск интереса, но, похоже, он уже был не здесь. Может, у него там другая?

Вот и проверим. Правильно она все рассчитала, не вывалила ему сразу всей правды, а так, кусочек отломила. Но он и этот кусочек не готов проглотить!

— Чего же забыла ваша благословенная фирма в наших краях? — поинтересовался он, как Ларисе показалось, даже с некоторым раздражением. Вернее, с легкой тенью раздражения, которую она без труда уловила.

— Ну ты же знаешь, рыбка, наша фирма занимается туризмом. Причем занимается довольно широко. Мы покупаем и продаем все, что связано с туризмом…

— Палатки, водные лыжи, снегоходы?

— Умница, — похвалила Лариса и добавила:

— И водные велосипеды, и парапланы, и всякую дребедень.

— Ну и?

Лариса с удивлением обнаружила в глазах только что безучастных и флегматичных проблеск живого интереса, как у филателиста, услышавшего о редкой марке.

— Мадам считает, что для поднятия престижа фирмы, мы, перед тем как продавать, должны всю эту катавасию где-то испытывать.

— Логично.

— Ну не в Москве же, ты понимаешь?

— Короче, ваша фирма будет арендовать территорию, и…

— Да. А для начала мы приедем посмотреть. Ну вот, ты из меня все вытянул. Теперь сюрприза не получится.

Сухарев поднялся, облокотился о спинку кровати и цепко, по-деловому, посмотрел на Ларису. Она даже немного испугалась этого взгляда. Он словно в чем-то подозревал ее.

— А ты-то что будешь делать в своей командировке? Ведь не парапланы же испытывать?

Лариса поняла, что чуть не прокололась. Конечно, она едет не за этим. Она должна прикинуть перепланировку ландшафта и вписать его в проект. Мадам берет ее как дизайнера, ибо глядит далеко и базу хочет не арендовать, а купить в складчину с партнерами. Но ее милому пока это знать не нужно. Бог знает, как он отреагирует. Это будет сюрприз. Как бы случайно они окажутся в одной упряжке, станут сотрудниками, а это сближает! Они будут видеться по работе. Впрочем, он такой колючка, что с ним нужно быть осторожной.

— Мадам без меня никуда, — не моргнув глазом ответила Лариса. — Ты забыл, что у меня два высших образования? Как я скажу, так и будет…

И она засмеялась, ожидая, что он разделит ее настроение и хотя бы улыбнется.

Но Сухарев вдруг нахмурился, потянулся за брюками и стал одеваться.

— Делать вам нечего, бабью, вот и придумываете.

И денег куры не клюют у вашей Мадам. Переться за сотни километров от Москвы водные велосипеды испытывать! Ей бы детей штуки три, сидела бы дома!

Лариса наблюдала за ним ошеломленная. Вот тебе и на! Она искренне хотела обрадовать, увлечь предстоящим приключением. Целый месяц вместе, на природе, вдали от суеты… Ведь они видятся так редко: у нее работа здесь, у него — там. Наконец она придумала, как сократить это чертово расстояние. И вот — пожалуйста! Его взбесило сообщение о том, что она приедет к нему в командировку? Или его раздражает другое? Что ее начальница может позволить себе такую роскошь, как устройство испытательного полигона для фирмы? Так это Лариса придумала, Мадам лишь горячо одобрила и загорелась идеей. Он что, завидует? Другого объяснения его вспышке Лариса не могла подобрать. Обвинил их в том, что не занимаются детьми! Представить Веру Сергеевну в окружении троих детей! Бред!

— Ты так говоришь, дорогой, будто это исключительно женщины виноваты в том, что не рожают. А где мужики-то?

— Я не об этом.

Он уже застегнул брюки и натянул футболку. Это означало, что она тоже должна одеться и безропотно следовать в машину. Она — в свою. Он — в свою. Уикэнд окончен. Но Ларисе хотелось разговаривать. Ей хотелось нормального общения. Она пыталась понять, чего же он добивается, почему держит ее на расстоянии и все время ускользает от нее, едва она сделает попытку приблизиться.

— Лично я бы с удовольствием завела троих детей и сидела бы дома за чьей-то широкой спиной, если бы таковая сыскалась! — сказала она обиженно, запахивая халат. — Но все мужики норовят найти более легкие отношения, и никто не хочет обременять себя заботой об этих троих детях.

— Что ты к слову прицепилась? Я не тебя имел в виду.

— Ты сказал о моей начальнице, а она — это я в будущем. У нее также не сложилась личная жизнь, у нее тоже не было плеча, за которым как за стеной, поэтому она и готова хоть за тысячу километров, хоть к черту на кулички…

Лариса срывалась на слезы и ненавидела себя за это. Истерика не входила в ее планы, потому что от нее недалеко до ссоры, а ссора начисто расстроит ее затею. Не так просто было уговорить начальницу искать полигон и базу отдыха именно в краях обитания Сухарева. Ларисе пришлось тщательно разработать сценарий и приложить максимум усилий. И теперь надежда на то, что командировка станет медовым месяцем и укрепит их давшие трещину отношения, может рухнуть от любого неосторожного слова. А слово это вот-вот вылетит. Лариса замолчала. Сухарев вышел из спальни, и она услышала, как он двигает табуретку на кухне и звенит стаканами.

Одеваясь, Лариса постаралась взять себя в руки.

Всем известно, что путь к браку — это политика.

Если она хочет замуж за Сухарева, она должна на время подавить свои амбиции и прикинуться кроткой и терпеливой. В конце концов, он совсем одичал там, в своей добровольной ссылке. У него ужасные манеры. Самым большим недостатком Сухарева она до сих пор считала отсутствие тщеславия. Затем — равнодушие к деньгам. Что суть одно и то же. Но сегодня в этой фразе «денег куры не клюют», брошенной в адрес Мадам, Ларисе почудилось что-то такое… Зависть, что ли? Мол она, баба, может себе позволить, а он — нет. В таком случае для него не все потеряно. Тогда уж Лариса подтолкнет его в нужном направлении, она менеджер тертый, она знает свое дело «от и до» и сможет из Сухарева вылепить хоть генерального директора. Если его приодеть, он неплохо будет смотреться в кабинете Мироновой. Когда они объединятся, можно сообразить, как подвинуть Мадам. Было бы желание.

А искру такого желания она сегодня разглядела. Подобный ход мыслей несколько взбодрил Ларису. Она достала из сумки косметичку и поправила макияж.

Снимая со спинки стула свой пиджак, она нечаянно смахнула рамочку с фотографией. И поморщилась.

Что за манера — держать на тумбочке возле кровати фотографию покойной жены? Хорошо, что Лариса не сентиментальна и ей дела нет до того, что там у него на тумбочке. Ну а попадись дама с нервами? Да это и неуважительно — привести женщину в свою постель и не убрать фотографию бывшей жены, Лариса подняла фотографию и поставила на место. Со снимка на нее смотрело обыкновенное, даже несколько простоватое лицо.

Лариса вышла из спальни и плюхнулась в кресло.

Не раскисать. Жены давно нет, а она — вот она, живая и молодая. И неглупая. Она своими руками сделает свое счастье и будет крепко держать его за горло. Вернее — за хвост. Только бы Мадам не передумала насчет поездки. Уж что-то она последнее время бледно выглядит…

— У тебя сердца нет! — верещала Антонина, тряся пеленками у Веры перед носом.

— Сбавь обороты, Тонь, — отмахнулась Вера, склоняясь к клавиатуре компьютера.

— На кого ты хочешь оставить кроху? На кого? — не унималась Антонина. — Даже если бы ты нашла архиопытную няньку, это все равно чужой человек!

— Я нашла ее через агентство, — вяло отбивалась Вера, даже не взглянув в сторону домработницы.

— Ну и что? С первого взгляда ясно, что она сопливая девчонка, сама только что из пеленок, а ты хочешь оставить на нее квартиру и малого ребенка. Я всегда считала тебя здравомыслящей…

— Мне что, по-твоему, бросить свой бизнес по прихоти Зои? Посмею предположить, что именно этого она и добивается, подсовывая мне свою дочь. Смириться не может, что я не обанкротилась, вытянула фирму, когда ее отец бросил остатки «Арго» на меня и укатил к Инге!

— Ну так я и знала! Будешь теперь свои старые обиды вымещать на младенце невинном!

— Тонь, не кипятись. Ты прекрасно знаешь, что ничего я вымещать не буду. Но у меня нет другого выхода. Я завязана этим проектом, мне необходимо ехать. Не могу же я заявить партнерам, что мне неожиданно подкинули ребенка? Я бы оставила девочку на тебя, но ты не хочешь…

— Я не могу! Я бы осталась, ноты знаешь мою ситуацию — на мне двое внуков.

— Тонь, перестань! — Вера сняла очки. — Мы обе знаем, другого выхода нет.

Тоня в сердцах швырнула стопку пеленок на диван. Пеленки закрыли желтый квадрат, и теперь весь диван казался синим.

— А если бы это был твой ребенок? — прищурилась Антонина. — Родная внучка? Как бы ты поступила?

— Не знаю, — призналась Вера. — А как бы я поступила, по-твоему?

— Ты бы взяла ребенка с собой! — торжествующе подытожила Антонина и отвернулась к телевизору.

Вера задумалась. Она где-то читала, что ни в коем случае нельзя превращать домработницу в подругу. Нельзя распивать с ней чай и вести задушевные беседы. Именно эту ошибку она в свое время и совершила. И чай, и беседы, и пятое-десятое. А почему? Потому что подруг она не имела, А почему не имела? Сказался печальный опыт с Ингой. Из ошибки с Ингой она сделала вывод, но этот вывод поволок за собой другую ошибку — она превратила в подругу свою домработницу. И впервые пожалела об этом. Тоня искренне любила свою хозяйку и искренне переживала за ребенка. Было бы бесчеловечно заявить ей:

«Не лезь не в свои дела». Вера вздохнула и выключила компьютер.

— Во-первых, я уезжаю ненадолго. Недели на две.

Во-вторых…

— А если ребенок заболеет?

— Нянька вызовет врача! — в тон ответила Вера. — Ну а я, по-твоему, что сделаю, если она заболеет? Ты же сама могла убедиться — от меня толку мало, она у меня на руках орет как резаная!

— Знаешь, почему она орет? Потому что ее обжигает равнодушие! Если бы ты не берегла свою любовь, а распускала ее направо и налево, то девочка бы это почувствовала! А ты бережешь свою любовь как какое-то сокровище, не знаю для кого только!

Антонина провоцировала ссору. Вера напряглась.

Она вспоминала, насколько глубоко запустила Антонину в свои дела. Оказалось — глубоко. Ну что ж, заслужила — получай.

— Сдается мне, что ради Коли ты обокрала всех — своего мужа, свою дочку, Зою, теперь вот Ксюшку. Ты экономишь себя, словно завтра он вернется и ему может не хватить…

— Тоня, замолчи, — тихо попросила Вера.

— А я по-простому. Кроме меня, тебе этого никто не скажет, — разошлась Антонина. — А ты попробуй любить всех и увидишь: тебя не убудет!

— Тоня, если ты сейчас не прекратишь, мне придется тебя уволить, — четко произнесла Вера.

— Да я сама уволюсь! Надо больно!

Тоня вылетела в прихожую и громко хлопнула дверью.

Вера положила голову на руки и закрыла глаза. Посидев в такой позе минуты четыре, набрала номер, оставленный нянькой.

— Люба? Это Вера Сергеевна. Поторопись, пожалуйста, будь добра. Ты срочно мне нужна.

Пока дожидалась няню, сделала необходимые распоряжения по телефону. Ребенок в спальне подал признаки жизни. Не заходя в спальню, Вера начала одеваться. Кряхтенье грозило перейти в плач. Вера покидала бумаги в кейс. Запищал сигнал домофона.

— Вера Сергеевна, это я, — доложил нерешительный девчачий голос.

— Поднимайся, Люба.

Девушка долго вытирала ноги у порога, потом так же долго и тщательно мыла руки в ванной. Вере хотелось сказать: «Я вижу, как ты стараешься, но ребенок сейчас посинеет от крика». Напуганная ответственностью девчонка во все глаза смотрела на Веру и ждала указаний.

— Люба, я все написала на листке. Когда кормить, когда спать. Я уезжаю на фирму, надеюсь, ты справишься.

Девчонка часто закивала и побледнела так, что веснушки под глазами сразу потемнели и стали ярче.

Вера отвернулась, чтобы не видеть ее растерянности, и вышла.

Слова Антонины колом стояли в голове. Конечно, она в чем-то права. Вера как увидела эту няньку, так сразу все про нее и поняла. И что в Москву приехала лучшей доли искать, что учиться нужно, а денег не хватает. Сразу себя вспомнила, первокурсницу. Пожалела, короче, горе-няньку и взяла на работу. А теперь, после ссоры с Антониной, жгло пресловутое «назло». «Приняла — значит, доверяю. Пусть работает. Может, еще не хуже других справится».

Вера влетела в свой офис как всегда стремительно, промчалась по коридору, проходному кабинету Ларисы, на ходу давая распоряжения и здороваясь.

— Лариса, зайдите ко мне, — бросила она, до того как скрыться в приемной.

— Йес! — шепотом прокричала Лариса и не посчитала нужным убрать вырвавшуюся на лицо торжествующую улыбку. Припудрила нос и поправила губную помаду. Она знала, о чем пойдет разговор. — Вера Сергеевна?

— Я хотела узнать: все ли готово для поездки на объект?

— Все, что вы мне поручили, я подготовила. Заказала отдельное купе на завтра, билеты сегодня Слава привезет. Все необходимое упаковано.

— Теперь о главном. Нам нужно обсудить план работы «Арго» на этот месяц. Составить ежедневный график туров, карту предполагаемых закупок и даты сделок.

— Да, но… Я думала, этим займется Соловьева, ведь я…

— У Соловьевой своих дел полно. Вы, Лариса, остаетесь за меня. И в период моего отсутствия будете руководить всеми делами. Я оставлю вам право принятия решений и право подписи.

— Да, но…

Лариса мучительно покраснела, лоб покрылся испариной. Вера поняла ее замешательство по-своему.

— Не смущайтесь. Я вполне вам доверяю. Притом вам нужно расти. Думаю, со временем, Лариса, вы можете рассчитывать на должность старшего менеджера.

Лариса кусала губы, а ногти впились в мякоть ладони. Сюрприз так сюрприз… Она так настроилась на эту поездку, так все распланировала и нафантазировала себе, а теперь…

— Вера Сергеевна, могу я узнать, кого вы берете вместо меня? — опустив глаза в пол, спросила Лариса.

— Со мной поедет Кирилл, — бесстрастно ответила начальница.

— Кирилл?! — Лариса не могла сдержать изумления. Ну пусть бы еще Соловьева, можно понять, она трудяга и что-то хоть соображает. Но Кирилл! Халтурщик! Да Лариса половину его работы выполняет, только не козыряет этим. Его работа — продвижение торговой марки на рынке! Разработка концепции рекламной кампании! А он чем занимается? Грубая рабочая сила! Грузчик!

— Вера Сергеевна, — не выдержала Лариса. — Скажите, разве это была идея Кирилла — организовать испытательный полигон для нашей продукции?

— Нет, это была ваша идея, Лариса. Я помню. Более того, мы с вами вместе разрабатывали ее. Вы ошибаетесь, если думаете, что я не ценю вас как специалиста.

— Так почему же, когда дошло до дела, вы едете с Кириллом? Ведь он — ни сном ни духом! Он не проникся, он вообще…

Лариса была близка к слезам. Она едва сдерживалась. Не могла же она сказать начальнице, что едет в командировку налаживать личную жизнь? Что пошла на хитрость, обманула близкого человека, который и не подозревает о посягательствах фирмы на его территорию! Она придумала все это, чтобы выйти замуж, ибо одурела от одиночества! А эта… Сухарница! Синий чулок! Где ее убедить, она если что надумает — хоть лбом о стенку.

— Кирилл знает свое дело, Лариса, не хуже вашего. И если на данном этапе проект больше требует участия Кирилла, то так оно и будет. И не стоит это боль-,. те обсуждать.

Лариса несколько раз схватила ртом воздух, круто развернулась на каблуках и вылетела из кабинета начальницы.

Ей хотелось рвать и метать. Дома ее дожидалась собранная в командировку сумка. Мыслями она уже была там, в лесу, рядом со своим милым! Дополнительный отпуск рухнул по прихоти Мадам. Лариса вернулась на свое место и несколько секунд тупо смотрела в монитор компьютера. Потом схватила мобильник и выбежала на крыльцо офиса. Она набрала номер и постаралась выровнять дыхание.

— Милый.., да, это я. Как доехал? Я обещала тебе сюрприз… Помнишь? Так вот, сюрприза не получится. Все из-за этой мегеры. Боюсь, что сообщу тебе не очень приятную новость — она решила выкупить именно вашу базу. Да. Я отговаривала. Я из-за этого и не еду, милый! Мы разругались с мегерой, я хотела бросить заявление. Да, будь к этому готов. Я знаю, дорогой, что тебя голыми руками не возьмешь. С ней менеджер. Тупой как валенок.

Пока Лариса говорила, к крыльцу подъехала машина, и Слава с Кириллом принялись выгружать надувные матрасы.

Лариса свернула разговор и злая как ведьма вернулась на рабочее место. Весь остаток дня она со злорадством наблюдала за Кириллом, заранее зная, что поездка на объект закончится для него и начальницы полным фиаско. Они еще пожалеют, что не взяли ее!

Когда вечером Вера Сергеевна возвращалась домой, то еще на первом этаже услышала истошные вопли своей внучатой племянницы. Девочка надрывалась, а нянька, взлохмаченная, красная, носилась по квартире, пытаясь ее утрясти. Вся квартира утопала в пеленках, ползунках и погремушках.

— У меня складывается впечатление, что девочка не переставала орать с самого моего отъезда на работу, — бросила Вера, раздеваясь.

— Так и есть, — призналась Люба, тряся младенца.

После часа тщетных педагогических ужимок Вера набрала номер телефона Антонины.

— Тоня, не клади трубку. Я все осознала, — вещала она, закрывшись в кухне. — Я — дрянь. Я была не права. Я действительно должна взять ребенка с собой в командировку. Я так и сделаю! Тоня, в последний раз тебя умоляю: приезжай ко мне сейчас, мне нужна твоя помощь! Срочно. Нет, не только что придумала, я даже беру с собой Кирилла вместо Ларисы! Он один в фирме знает о ребенке. Тонечка, ты чудо!

Через час Антонина уже невозмутимо вплывала в квартиру своей хозяйки. А еще пятнадцать минут спустя ребенок тихо спал, наевшись манной каши и не подозревая, отправной точкой каких событий является.

Глава 4

«Старею, — подумала Вера, ворочаясь с боку на бок на узкой жесткой полке скорого поезда. — Вот уже и спать в поезде не могу — все мне мешает. И колеса стучат под подушкой, и двери соседнего купе то и дело открываются…» То ли дело Любашка в ее девятнадцать. Спит как убитая. С вечера собиралась уложить девочку и забраться на верхнюю полку, а, сама уснула раньше младенца. Спят в обнимку. Вера села на своей полке и посмотрела, все ли там в порядке. Люба спала, вжавшись в стенку, давая место Ксюшке. А та, устроив ручки кулачками кверху, растопырив коленки в ползунках, заняла половину полки. Королева. За время, проведенное у Веры, девочка порозовела, округлилась. Личико ее разгладилось, и на нем обозначились черты, отличающие ее от других младенцев. У нее уже намечались и линия бровей, и четкий абрис носа, и губки бантиком. Все как положено.

Вера налила себе минералки и запила снотворное.

Устроившись на плоской жесткой подушке, решила попробовать думать о приятном и стала искать подходящую тему. Получилось все наоборот. Естественным образом ее мысли приплелись к Коле и застряли там, в восьмилетней давности, в ее «доремонтной» квартире. Она в те времена летела по вечерам домой, чтобы скорее увидеть Колю. Он приходил раньше, и Ника заставала его обычно на кухне. Он любил готовить тушеную капусту. А Ника любила рассольник. Но давилась тушеной капустой и хвалила-нахваливала. Как-то раз они пили чай на кухне и смеялись. Коля рассказывал что-то смешное о своих учениках, он работал тогда тренером.

И тут раздался звонок. Звонила Инга. Ника сразу ушла в комнату, чтобы не мешать. Но по Колиным фразам, долетавшим до нее, она поняла о чем речь.

Инге нужны были деньги.

— Разве ты не получила алименты? — уточнил Коля. И по тому, как долго Коля выслушивал ответ, Ника восстановила Ингину тираду. Слишком хорошо она знала сестру.

— Ты считаешь, что это — деньги? — Инга могла и расхохотаться после этой фразы. И наверняка расхохоталась. — Ты хоть знаешь, сколько надо ребенку сегодня? Впрочем, о чем я говорю! У тебя же совершенно нет самолюбия!

Инга не давала вставить Николаю ни слова. Он покрывался пятнами, слушая ее.

— У меня дочь и сын от разных отцов, — продолжала Инга. — И мне есть с кем сравнивать. Твоя дочь будет ходить в старом пальто, тогда как сын Антона — в натуральной шубе! Впрочем, дело твое.

Мне все равно.

И здесь Инга бросала трубку. Последнее слово всегда оставалось за ней. А Коля стоял и слушал гудки.

Потом долго курил на кухне. А возвращался к Нике — его было не узнать.

В тот раз все было как обычно: Инга дала им тему для размышления на ночь глядя.

— Инге нужны деньги, — немного погодя поделился он.

Ника кивнула. А что тут скажешь? Она лишь позавчера встретила свою сестру на автобусной остановке. Хотела было улизнуть, но та ее уже заметила. Перекинулись парой общепринятых фраз, и Инга принялась демонстрировать Нике новые итальянские сапоги. Предлагала даже потрогать, чтобы убедиться в особой мягкости кожи. Но Ника уклонилась. И так ясно, что Инга выложила за эти сапоги кругленькую сумму. Ника и представить себе не могла, что можно на обувь такую сумму потратить. Да и не было у них с Колей, Откуда?

— Наверное, Антон хорошо зарабатывает? — спросила Ника, только для того чтобы не молчать.

Инга усмехнулась:

— А куда ему деваться? Вот, например, я на днях последние деньги за сапоги выложила. Дома — шаром покати. А он мясо любит. Поначалу тоже бубнил: «Баскетбол, баскетбол…» А сейчас ничего, втянулся. Коммерцией занялся. Палатку открыл, кока-колой торгует. Хочу теперь в Турцию его отправить.

Говорят, там кожа дешевая. И ты своего толкай, иначе так и будешь в обносках ходить!

Инга скользнула взглядом по сестре, окинув ее с головы до ног. Ника впрыгнула в чужой автобус и вздохнула с облегчением. Она не могла больше общаться с Ингой. Но та не собиралась оставлять их в покое.

— Давай, я займу, — предложила Ника, перебирая в уме знакомых, которые могли одолжить.

Коля сидел и смотрел прямо перед собой.

— Нужно что-то делать, — наконец философски изрек он. Потом собрался и куда-то ушел. И так было всегда. Инга могла позвонить в любое время суток — днем, рано утром, ночью. Вываливала на Колю ведро своих проблем, он собирался и ехал их решать. Именно в тот период он начал заниматься бизнесом. Хотя с позиций сегодняшнего дня это звучит несколько высокопарно. Какой там бизнес? Жвачкой торговал и сникерсами. Потом сняли маленький магазинчик, стали торговать спорттоварами.

Ника свою работу бросила, стала Коле помогать.

Воскресенья проходили под знаком Зои. Ника все понимала и старалась уйти в тень. На Зоины капризы не реагировать по возможности. Хотя Зоины претензии росли. В семь лет она уже не останавливалась на макаронах с сыром.

— Папа, а у меня такие кроссовки будут? — тыкала девочка пальчиком в телевизор.

— Железно! — весело отвечал Коля.

— Папа, а когда мы поедем в круиз?

— Вот фирму зарегистрирую — и в круиз, дочка!

Твой папка теперь бизнесмен!

Ника молчала. Она-то знала, что от регистрации фирмы и до круизов — ой какой длинный путь. Будет ли фирма приносить доход? И если будет, то когда? Туризм в стране затих, как и многое другое, а Коля упрямо хотел связывать свой бизнес только с туризмом. Ему казалось, что таким образом он остается в спорте и не предает идеалы. Ника старалась быть счастливой… У нее был Коля. Он жил с ней, чего же еще? Он засыпал рядом с ней, просыпался рядом, а когда они завтракали, его коленка под столом касалась ее коленки. По телефону его голос совершенно особенно окрашивал ее имя: Ни-ка… Богиня победы.

«У нас все будет хорошо», — думала она всякий раз, когда слышала, как он произносит ее имя. Все будет хорошо! Все будет…

Едва Коля зарегистрировал «Арго», первое, что он сделал, — повез дочь в круиз. Вот тогда Ника взорвалась. Как можно, не встав на ноги, только-только заявив о себе, промотать на ерунду целое состояние?!

— В фирму сейчас вкладывать и вкладывать! — кипятилась она. — Мы ничего не имеем, кроме долгов и кредита! Разве так делают?

— Ребенку необходима капля романтики, — возразил Коля, озарив ее одной из своих самых обворожительных улыбок.

Зоя получила свою каплю романтики, а Ника — очередную каплю дегтя в свою сомнительную бочку меда.

Ей пришлось засучить рукава и приняться за работу. Бизнес заглатывает человека целиком. Или — или.

Она это сразу поняла.

Потом Инга бросила Антона и переехала к очередному мужу в Питер. Новый муж Инги оказался человеком сугубо творческим и не без странностей. Он не любил детей. Тем более чужих, хотя своих у него тоже не было. Инга оставила сына Антону, а дочь — Коле. То бишь — Нике. И понеслось. Этот период остался в памяти у Веры кошмарным сном. Зоя занималась форменным вредительством. Ей нравилось доставать Нику. Однажды ей не понравился суп и она объявила голодовку, доведя их с Николаем до исступления. Ника весь день стряпала на кухне, пытаясь угодить племяннице, а Коля бегал по магазинам в поисках очередного деликатеса. Зоя лежала на диване и пялилась в потолок.

— Я не хочу, папочка… — вяло отзывалась девочка на мольбы отца. — Мне нехорошо, — стонала она.

Ника не верила ни одному ее слову. Была бы ее воля — у Зои на голове оказалась бы перевернутая кастрюля с тефтелями, которые та заказала, а есть не стала.

— Может, виноградика? — допытывался Коля, сидя на корточках перед диваном.

— Нет, папочка, спасибо…

— А банан? Смотри какой желтенький…

— Не хочется…

— А колбаски?

«Ремня ей всыпать хорошего!» — тихо негодовала Ника, но только скрипела зубами у себя на кухне.

— Я бы ананаса поела.., кусочек… — слабо возвестила Зоя, и Коля вскочил. Понесся за ананасом. Это сейчас ананасы на каждом углу. А тогда ему пришлось объехать пол-Москвы, чтобы достать эту мороженую шишку. Пока Коля добывал ананас, Ника смотрела телевизор, а Зоя лежала, отвернувшись к стене. Она ждала от тетки проповеди, а та молчала.

Наконец Зоя не выдержала;

— Разве вы не видите, что я спать хочу? Мне телевизор мешает!

Ника выключила телевизор и повернулась к Зое.

— Зоя, тебе не жаль отца?

Зоя молчала.

— На улице холодно, он будет сейчас мерзнуть, бегать из магазина в магазин… Ведь тебе не нужен ананас, ты просто вредничаешь.

В эту минуту вошел Коля, сияющий, счастливый.

С ананасом в руках. Он что-то нарочито громко напевал. Что-то пионерское или туристическое. Он прошел прямо на кухню, резать заморский чудо-фрукт.

Зоя повернулась и посмотрела Нике в глаза. Выражение глаз было точь-в-точь такое же, как у Юльки, когда Ника пыталась забрать ее у Мироновых. Проклятие. Почему она вызывает у детей такие чувства? Ну ладно — Зоя. Но Юлька-то, Юлька…

Коля принес разрезанный ананас и преподнес его Зое как принцессе. Ника уже знала, что произойдет Дальше. И угадала, не ошиблась. Зоя выпятила губки, слезищи в глазах затрепыхались совершенно живые, обильные.

— Сами и ешьте ваш ананас, а мне не надо! Раз я вас мучаю, раз я такая плохая, то мне от вас ничего не надо!

— Зоинька, лапушка, кто же говорит, что ты плохая? — растерялся Коля.

— Вот она говорит! — взвизгнула Зоя, вытянув пальчик в Никином направлении. — И что я не ем не потому, что мне плохо, а что вредничаю! Ну и пусть, ну и умру, пусть совсем умру, радуйтесь тогда! — Она оттолкнула руку с ананасом, отвернулась к стене и зарыдала.

У Ники вдруг сердце сжалось, словно кто взял его грубым кулаком. Ей до боли стало жаль Зою. Она представила свою Юльку, такую же маленькую и одинокую. Ей нужна мать, поэтому она мучает всех вокруг и себя в первую очередь. Зоя скучает по Инге. А Юлька?

Помнит ли ее? Скучает ли?

Коля поставил ананас на журнальный столик и вышел, не глядя на Нику. Мимо, не удостоив ее даже взглядом, полным упрека.

— Зоя, я понимаю, что ты скучаешь по маме, — сказала Ника. — Но папе тоже нелегко, пойми.

— Уйдите, я не хочу с вами разговаривать! — закричала Зоя сквозь слезы. — Если бы не вы, папа жил бы с мамой! Она бы не уехала!

— Это не правда, — устало возразила Ника и поднялась. Она отправилась в душ. Коля сам найдет нужные слова. Ника просто не могла вынести ноты ненависти в голосе ребенка. В Зое она видела Юльку, и ей бывало невыразимо больно в такие минуты.

Когда Ника вернулась в спальню, Коля уже лежал в постели. Из гостиной не доносилось ни звука.

— Я ее уложил, — сообщил он.

Ника кивнула. Ей не хотелось говорить на эту тему.

— Ты, наверное, осуждаешь меня, — предположил Коля.

Ника пожала плечами:

— Нет, что ты…

— Постарайся понять. Все в мире у человека можно отнять. Жилье, деньги, даже фирму. Сегодня она есть, завтра — как и не было. Жена сегодня любит, завтра — разлюбила. А ребенок… Любовь ребенка — это навсегда. Она греет сердце. Это у меня никто не отнимет. Не знаю, понятно ли я говорю, испытывала ли ты что-то подобное… — Он продолжил было, но осекся — вспомнил про Юльку. — Прости, — поспешно добавил он.

Но слово не воробей. Вылетело и сделало свое дело.

Ника получила свой комок в горле и почувствовала приближение слез. Хорошо, что было темно. Дверь в коридор была открыта, и они увидели светлый силуэт, мелькнувший в проеме. В следующую секунду что-то звякнуло на кухне. Ника догадалась: крышка с кастрюли. Коля тихо засмеялся. Он уже забыл, что только что невольно расстроил Нику. Его радовало другое — Зоя на кухне потихоньку уплетала остывшие тефтели…

Вера уже почти провалилась в сон, когда закряхтела Ксюшка. Девочка вначале поскрипела, как бы пробуя голос, а потом захныкала требовательно, не стесняясь.

— Тш-шшш… — Вера поднялась, прогоняя сон, и взяла девочку на руки. Пощупала памперс. Пора сменить. — Тихо, Ксюша, — приговаривала Вера, делая непривычное для себя дело — А курлы-курлы-курлы, улетели журавли…

Девочка удивленно прислушалась. Оказавшись снова во всем сухом, она притихла, будто раздумывая — пищать дальше или погодить? Вера положила Ксюшкину голову себе на руку, вспоминая, как это делала Антонина, и запела то, что пришло на память. Но песни не слишком устраивали младенца. Девочка барахталась у Веры на руках, шарила ручкой. Нащупав пальчиком Верину грудь, она стала требовательно щипать ее и царапать. Вера достала бутылочку с молоком и сунула соску. Ксюшка жадно зачмокала, продолжая помогать себе рукой. Наевшись, она уснула, ручка разжалась и замерла. А Вера почему-то не торопилась вернуть ее в постель. Все держала на руках и смотрела, будто видела впервые. Едва она устроила девочку в летней коляске между полками, запиликал телефон.

«Приспичило кому-то среди ночи!» — мысленно проворчала Вера, шаря под подушкой. Следующей была мысль о фирме: вдруг что случилось? И потом уже — о Зое. Может, опомнилась, ищет дочь?

Но она ошиблась: покрытое пылью, плавно произнесенное «Ни-ка» заставило вздрогнуть. Веру бросило в жар. Это Коля.

— Ника, дорогая, я так рад, что…

— Ты? — охрипшим голосом переспросила она.

— Узнала? Конечно, я. Я рад, что у тебя все хорошо, ты молодец Сохранила нашу фирму.

— Это моя фирма, — напомнила Вера, шаря по столику в поиске сигарет. — Если ты забыл, то я напомню: ты оставил мне одни долги и кредиторов, которые два года пасли меня, дышали в затылок!

— Боже, как я рад, что нашел тебя! — перебил ее Коля. — И что тебя не сломала жизнь. Ты — сильная женщина. Почему же ты не спросишь меня, как я жил эти годы?

Вера вытряхнула сигарету, но взгляд ее упал на Колину внучку. Она спала, открыв ротик и раскинув ручки. Вера бросила сигарету на стол. Она уже успела справиться с собой и заговорила в привычной для себя манере — резко и конкретно. Без соплей.

— Я в курсе. Ты освободился?

— Ах вот как? Так ты не теряла меня из виду? Я польщен.

— Знаешь, я не настроена ворошить прошлое. Оно прошло. Что тебе нужно?

— Да? А я настроен, я даже хотел бы начать все сначала. Ты, я и «Арго».

— Забудь об этом, — посоветовала Вера. — У «Арго» один владелец — я. До свидания.

— Стой. Ты ни разу не назвала меня по имени.

Боишься? Я не боюсь. Слушай: Ни-ка, Ни-ка, Ни-ка…

Он зашептал ее имя. Оно таяло, едва достигнув ее уха, оно щекотало пространство у лица. Это было неожиданно пронзительно. Вера прикусила губу.

«Ни-ка», — продолжал шептать он.

— Меня зовут Вера! — отрезала она. — Ники давно уже нет.

И нажала кнопку. Она поняла, что снотворное ей уже не поможет. Проклятый звонок вскрыл затянувшуюся рану, день их прощания всплыл в малейших деталях. Стало тесно в замкнутом пространстве купе. Хотелось курить.

Похоже, они сговорились возникнуть в ее жизни одновременно. Только Инги не хватало для полноты картины. Та всегда бесцеремонно вторгалась в ее жизнь и поворачивала все, как хотела. Когда у Инги не заладилось с «творческой личностью», она позвонила Коле и заявила, что скучает по Зое и вообще у нее депрессия. Ника молчала. Коля утешал по телефону бывшую жену и обещал привезти дочь. Но Ника уже догадывалась, что Инга этим не ограничится. У той возникли проблемы, и нужно, чтобы Коля их решил.

После разговора с Ингой Коля не торопился делиться с Никой своими мыслями. Он делал вид, что ничего не произошло. Но его пионерские песенки, его насвистывания на кухне, нарочито беззаботные, уже говорили Нике, что зов Инги достиг цели. Коля готов.

И что самое страшное, с этим ничего не поделаешь!

Она не в состоянии с этим бороться, Коля не принадлежит ей! Он живет с ней, они делят пополам печали и радости, но лишь пока так удобно Инге! И сейчас, когда фирму нельзя оставить ни на день и нужно вкалывать, чтобы удержать клиентов, зарабатывать авторитет, Коля наверняка уже готов сорваться и лететь к Инге, чтобы утереть ей слезы! Ника тихо кипела. Все обиды, накопленные за время, проведенное с Колей, давили на нее, беспощадно терзая. Вечером Коля очень буднично, нарочито небрежно поинтересовался: «А где у нас чемодан?»

— Ты куда-то собираешься? — У Ники получилось не столь небрежно, но все же она постаралась ничего не вкладывать в этот вопрос.

— Инга просит привезти ей Зою.

— Она могла бы сама приехать за ней, — возразила Ника. — Всю неделю мы должны напряженно работать. Не мне тебе объяснять наши проблемы. Ты не можешь сейчас вот так уехать!

Она еще на что-то надеялась. Она думала убедить его в том, в чем он и сам должен быть убежден. В том, что очевидно. Но Коля прятал от нее глаза. Этот маленький нюанс Нику напугал.

— У Инги проблемы, и я должен ей помочь. Она в депрессии.

— Хорошо. Почему ты, а не Антон?

Ника все еще хваталась за соломинку, отстаивая свое право на счастье.

— Но Инга обратилась ко мне, — возразил Коля.

— Да! И тебе это льстит! Сдается мне, что она уже обращалась к Антону, только в отличие от тебя он послал ее куда подальше! У него самого полно проблем, он один растит ребенка. Тогда она кинулась к тебе.

Как это трогательно!

Коля поморщился. Ника знала, что сейчас своими руками ломает что-то хрупкое, что потом уже не собрать заново. Но остановиться уже не могла. Она провоцировала его на спор, она ждала возражений, уверений в любви. Но Коля только пытался избежать скандала, чтобы тихо уехать. Она об этом догадывалась, но как не хотелось верить!

— Ника, не надо. Ты сейчас похожа на скандальную бабу. Тебе это не идет.

Ника от изумления открыла рот и мучительно покраснела. Он говорил совсем не то, что она от него ожидала.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — призналась она вдруг осипшим голосом. — Я тебя очень прошу: не сейчас!

Коля пожал плечами и не нашел что ответить. Он вышел из комнаты, подставив табуретку, стал искать на антресолях чемодан.

Ника смотрела на него снизу вверх.

— Иногда мне кажется, что ты пришел ко мне только потому, что тебе некуда было деться, — вдруг сказала Ника. — Я подвернулась тебе! Я из-за тебя рассталась с мужем, и ты использовал меня как перевалочный пункт!

— Не придумывай! — бросил Коля.

Ника в застывшем изумлении продолжала смотреть на него и чего-то ждать. Неужели он не бросится к ней? Не поцелует? Не скажет, что она великая фантазерка, которую он всегда любил? Что только жалость к неприкаянной Инге, которую все бросили, заставляет его на несколько дней уехать. Она бы поверила, пусть, но Коля, похоже, не был настроен тратиться на слова.

— Я столько лет молчала! Я терпела твои вечные метания между мной и Ингой, а теперь…

— Никаких метаний не было, — возразил Коля. — Ты знала, что я был женат, что у меня остались какие-то обязательства по отношению к бывшей семье. Знала или не знала?

Он достал чемодан и стал деловито его осматривать.

— Если ты сегодня уедешь, между нами все кончено, — сказала Ника то, чего сама от себя не ожидала.

Коля в удивлении оглянулся на нее.

— Ты действительно этого хочешь? — спросил он.

— Да! Да! — закричала Ника и метнулась в комнату. Она схватила сумочку и ключи. Выбежала на улицу и остановилась, только пробежав квартал. Она боялась сама себя, того, что могла наговорить. Она поехала на фирму и до ночи работала, вздрагивая от каждого звонка. Но Коля не позвонил. На работе к ней то и дело подходили с вопросами, которые решал Коля, и она говорила всем, что завтра он сам займется этим. Ей вдруг стало ясно, что он никак не может уехать, что, хорошенько подумав, он это тоже поймет и действительно завтра явится на фирму и решит все вопросы. С работы она отправилась пешком и долго шла, слушая дождь, и думала о своей жизни. Как оказалось в тот вечер, жизнь ее сейчас могла иметь два варианта: или Коля остался и они с Зоей ждут ее сейчас дома как ни в чем не бывало; тогда все пойдет хорошо, и она уже не допустит срывов вроде того, который произошел сегодня. Или же он уехал, и тогда она не знает, что делать со своей никчемной жизнью. Подойдя к дому, она обошла его кругом, намеренно не поднимая глаз на свои окна.

Открыла дверь своим ключом и сразу поняла: они уехали. Дома царил нездоровый порядок: вещи лежали и висели на раз и навсегда отведенных местах.

Сколько приходилось Нике вытерпеть, но она так и не сумела приучить Зою к порядку. Теперь нарочитая аккуратность била в глаза. Не раздеваясь, Ника кинулась в спальню и распахнула шкаф. Колиных вещей в нем не было. На Зоиной полке сиротливо съежились старые штопаные колготки.

Они уехали, забрав все вещи. Он не оставил ей даже иллюзий! Она даже не обняла его на прощание!

Ника заметалась по квартире, ища и находя подтверждения своей догадке. Она сама выгнала его! Она сама…

Осознав, что случилось, Ника опустилась на пол прямо в мокром плаще и зарыдала. Она выла, кусая костяшки пальцев, размазывая тушь по щекам. Она кричала во весь голос, зная, что ее никто не услышит и никто не придет на ее крики. Слезами дело не кончилось. Это была медленная пытка расставанием. Ника вскакивала как ужаленная на каждый звонок и бежала к телефону, обливаясь холодным потом. Она была уверена, что Коля позвонит. Ведь уходя, он не оставил даже записки! Но проходил день за днем, а от Коли не было ни слуху ни духу. По ночам, лежа часами без сна, Ника всякое передумала. Теперь она винила во всем себя. Она унизила Колю, обвинила его в корысти, а ведь когда Инга его предала, он был так одинок, он нуждался в поддержке! Как она бессердечна, что напомнила ему об этом! Естественно, что он обиделся. А теперь он бы рад вернуться, но гордость… Она сама должна позвать его!

Придя к такому выводу, Ника была готова звонить Инге, но ни ее нового адреса, ни телефона она не знала. В полном отчаянии она отправилась к тете Оксане.

— И не звони им, и не тревожь! — отрезала тетя Оксана. — Инга сошлась с мужем. И я всегда знала, что это рано или поздно случится. Они любят друг Друга.

— С кка-ким мужем? — заикаясь, переспросила Ника.

— С Николаем, — как само собой разумеющееся добавила Оксана. — И ты им не мешай. Я понимаю, ты с ним жила, но ведь у тебя детей нет от него? Ты, Ника, женщина интересная, найдешь себе другого мужчину. А Ингин телефон я тебе не дам, извини.

— Вы все придумываете! — зло возразила Ника. — Он не мог сойтись с ней! Она изменяла ему с его другом! Это низко! У нас нет детей, но у нас есть фирма!

Мы связаны общим бизнесом!

Ника что-то еще кричала тете Оксане. Не помнила, как оказалась на улице, как добралась до дома.

А дома, глядя пустыми глазами в экран телевизора, она вдруг вспомнила Игоря. «Это мне наказание за то, что я так поступила с ним», — подумала она. Ника вспомнила и перекошенное от гнева лицо мужа, и его злые слова, и его страшные предсказания, и ту месть, которую он ей придумал. Она кожей почувствовала чужую боль и чужое отчаяние. Но надежда все еще боязливо тлела в уголке сознания.

Последней каплей стало прибытие курьера из Питера. Курьер привез документы, заверенные нотариусом. В них черным по белому значилось, что Коля добровольно отказывается от руководства фирмой «Арго» в пользу Мироновой Вероники Сергеевны. Она вертела в руках бумажку, непонимающими глазами взирала на курьера.

Колин отказ от «Арго» выглядел как вызов, как насмешка, как издевательство. Вот, мол, я пользовался твоим кровом, вот тебе плата за приют, за ласку.

Возьми, мол, и не поминай лихом.

Ника закрылась дома и неделю не выходила из квартиры. Она не варила еду, не убиралась. Целыми днями спала и смотрела телевизор. Телефон она сначала хотела выбросить, но потом ограничилась тем, что отключила его. К концу недели к ней заявилась Соловьева. Вывалила перед лохматой и посеревшей за неделю начальницей кипу неоплаченных счетов и платежек. В нескольких словах обрисовала гибельное положение фирмы. А поверх бумаг положила и собственное заявление об уходе. Ника поднялась и увидела в зеркале свое загробное отражение. А ведь он знал, что так будет! Что фирма на грани банкротства, что она развалится сразу после его ухода! Поэтому он так легко расстался с «Арго»! Оставил ей одни долги.

И ему все равно! Все равно, что будет с ней, с фирмой. Ведь Инга позвала! Ника разозлилась. В эту минуту она ненавидела их всех — Колю, Ингу, тетю Оксану. Они разбили ее жизнь вдребезги! Уничтожили! Но она жива! И она чего-то стоит в этой жизни! И она не будет звать на помощь, прибегать к женским уловкам и хитростям! Она выстоит назло! Она еще покажет им всем!

Вера разобрала расческой спутанные волосы и уложила их в пучок на затылке, вытащила из шкафа черный брючный костюм, который теперь болтался на ней как на вешалке. Соловьева наблюдала за ней молча, с настороженным недоверием. Ника перечитала заявление бухгалтера, загадочно улыбаясь.

— В чем дело? — обиженно поинтересовалась Соловьева.

— Вы не правильно написали мои инициалы. Я не Н.С., a B.C. Мое полное имя Вероника. Но с сегодняшнего дня можете звать меня просто Верой. Ники больше нет. Она уехала в дальние страны. Навсегда! — И Вера расхохоталась, порвала заявление и подбросила обрывки кверху.

Теперь в «Арго» остались двое — она да Соловьева. Полгода дневали и ночевали на работе. И только спустя эти полгода она смогла себе позволить принять менеджера.

«Я выстою. Я смогу», — повторяла Вера свое заклинание, поднимаясь по утрам, чтобы ехать в «Арго».

Она вытягивала фирму и вытягивала себя. У нее не было отпусков, выходных. А праздников она стала бояться. Чтобы занять себя в праздники, она устроила у себя в гостиной мастерскую. Откуда-то из глубин памяти достала свое умение лепить кукол. Вечерами, чтобы заполнить день до отказа, она теперь сидела над белым гипсом, творя из мертвого живое. Под ее руками послушно возникало лицо, тонкая изящная ручка.

Она с азартом и любовью шила платья, сумочки, шляпки. Это занятие не было пустым времяпрепровождением. Куклы предназначались Юле. Когда они увидятся, Вера расскажет ей, что думала о дочери и мечтала о встрече. Доказательством тому эти куклы. Каждый сантиметр игрушки пропитан ее теплом, любовью и мыслями о дочери. Она называла себя Верой, поскольку единственное, что ей осталось, — вера. Вера в то, что Игорь смягчится и сумеет простить ее. Ведь должен он понять, что наказание слишком жестоко.

Она достаточно страдала. Она ошибалась. Но он должен понять, что девочка имеет право на любовь матери. И что жестоко лишить ее этого права по своей прихоти. Он должен понять!

Ее вера была слепой, ибо другой она быть не могла.

Иначе бы она сломалась под натиском логики. Игорь, канувший на чужом континенте, не послал собственной матери ни одной весточки! Та умерла от горя — оно не вместилось в ее сердце. Ника хоронила свекровь с помощью все тех же соседей и до последнего надеялась, что кто-нибудь из друзей сообщит Игорю и тот прилетит. Ведь теперь это не так сложно… Она обзвонила всех его знакомых по институту, по МИДу, надеясь, что кто-нибудь из них все же в курсе местонахождения Игоря. Но Игорь не появился. Он словно отчеркнул от себя прошлое, как это теперь пыталась сделать Вера. Может, у него и имя теперь другое?

Свои вопросы Вера могла адресовать лишь безмолвным гипсовым лицам. Они в ответ участливо молчали.

Глава 5

Когда въехали в лес, ахнули все трое.

— А воздух-то, воздух! — воскликнула Вера и торопливо опустила стекло.

— Дубом пахнет, — прокомментировал Кирилл, блаженно улыбаясь.

Он все еще не мог поверить в удачу и везение, свалившиеся на него кучей. Во-первых, начальница даже не лишила его премии за его непростительную проделку с палатками. И теперь он едет на турбазу вместо Лариски, которая вылизывала этот проект как собственное дитя! Вот повезло так повезло. Да он на Веру молиться станет. Наверняка она теперь его поставит старшим менеджером. А чем он хуже других?

— А дорога-то? А? — обратил внимание Кирилл таким тоном, будто это он лично укладывал асфальт к их приезду.

— Дорога в хорошем состоянии, — легко согласилась Вера. Как только они въехали в этот рай под сенью дубов и сосен, ей все показалось прекрасным, нетерпеливо ожидающим их.

— Красотища! — похвалила природу Люба. — А речка здесь есть?

Водитель степенно кивнул:

— И речка, и лес, все как полагается. Здесь весь берег усеян турбазами и пионерскими лагерями. Целый город. Потому что место подходящее.

Птицы отчаянно чирикали над головами, остро пахло хвоей и прелой дубовой листвой. Когда после указателя они свернули с основной дороги на более узкую, запахи леса буквально обступили их. Ветки любопытных сосенок хватали, дотрагивались, на миг проникая за стекло. Неожиданно лес кончился, и они выехали на открытое пространство, которое немедленно ошарашило их своим величием и масштабностью.

Прямо перед ними искрилась под солнцем река. Вдоль берега тянулся бесконечный сосновый лес, а справа, где река делала изгиб, после песчаного пляжа начинался отвесный берег и, минуя золотистую от солнца поляну, вразброс росли сосны, а дальше уходил в небо пологий и довольно внушительный холм. Любашка оставила ребенка в машине, выбралась на волю и, раскинув руки, стала прыгать и кружиться.

— Обрати внимание на эту гору, Кирилл! — дрожа от нетерпения, заговорила Вера. — Ты понимаешь?

— Еще бы! — подхватил Кирилл, поводя затекшими от долгой езды плечами. — Для дельтапланов самое то.

— Ну! — азартно сверкнула глазами Вера. — А ширь-то какая! Река в этом месте как море.

— А она здесь делает поворот, — вмешался шофер. — Ей тут самое раздолье. А мы с вами проезжали эту же речку в деревне. Там она как ручей.

— Кирилл! Нужно позвонить Славе, пусть привезет водный велосипед хоть один, и…

— И параплан, Вера Сергеевна, и тогда уж яхту пусть приобретут.

Они дружно расхохотались, не в силах оторвать взглядов от залитого солнцем щедрого простора.

— А там, за холмом, что? — спросила Вера шофера. — Тоже база?

— Там — нет. Базы по эту сторону. А здесь холмы мешают и берег пошел откосный. Там только деревни и дорога, по которой мы ехали.

— Ай да Лариска! — вырвалось у Веры. — Все просчитала! Тут нам простор для испытаний, никто не мешает, и река самая широкая.

— Лариска — голова, — согласился Кирилл.

На территорию базы они вошли в самом радужном настроении. Веру уже не мог смутить ни вид довольно старых еще советских построек, усеявших территорию, ни ржавчина умывальников, ни ветхость дощатых дорожек. Окинув хозяйственным взглядом турбазу, она решила, что, конечно, она потребует вложений и перестройки, но это уже дело десятое. Главное — место золотое.

Как всегда, начиная новый проект, Вера ощущала прилив энергии и неукротимую властную решимость.

— Ну, где же ваше начальство? — поинтересовалась она у охранника. Тот кивнул в сторону небольшого одноэтажного флигеля. На крыльце появился мужчина. Он не спешил устремиться навстречу гостям. Стоял на открытой веранде и смотрел на приезжих. Оценивал. Вера Сергеевна попробовала посмотреть на свою компанию глазами незнакомца. Две тишины с младенцем и бритоголовый качок. Икебана «Незабудки и кактус». Мужчина, вероятно, подумал нечто подобное, поскольку на лице его скользнула тень ухмылки. Веру передернуло. Она решительно зашагала в сторону невежливого администратора.

— Добрый день, — сухо поздоровалась она.

Мужчина молча поклонился, не сходя со своего пьедестала, и Вера успела заметить, что его холодные светло-серые глаза смотрят на нее настороженно, если не сказать — враждебно.

— Мне нужен администратор этой турбазы. Судя по всему, это вы.

Вера чувствовала себя совершенно по-дурацки, поскольку приходилось смотреть на неприветливого типа снизу вверх. На веранду он ее не пригласил, так что это длилось довольно долго.

— Да, это я.

Он сказал это, не вынимая рук из карманов своих шорт. Его довольно крепкое телосложение и здоровый цвет лица поведали Вере, что живется ему тут вовсе не дурно.

«Еще бы, — неприязненно подумала Вера. — Работа не пыльная. Охота, рыбалка. Из берлоги вылезать не хочется. А тут потревожили».

Вера полезла в сумочку за документами и, пока возилась с ними, пришла в состояние крайнего раздражения. Сумку поставить было некуда, и копошиться в ней приходилось, согнувшись в три погибели.

— Я уже понял, — бросил администратор. — Вы насчет купли-продажи турбазы.

— На мне что, написано? — удивилась Вера. И в самом деле — они приехали такой пестрой компанией, с ребенком. Ни дать ни взять — отдыхающие.

Почему же он сразу решил, что она насчет продажи?

Сухарев ничего не ответил, зато сошел со своего пьедестала на грешную землю.

— Ваши намерения? — спросил он, глядя мимо нее, туда, где гуляли с ребенком Кирилл и Люба, — Я намерена прожить здесь.., сколько потребуется, чтобы осмотреть все, ознакомиться с местностью, вникнуть в детали.

Сухарев быстро взглянул на нее и ответил нарочито-небрежно:

— Я здесь работаю давно и могу вам сразу сказать: эта турбаза яйца выеденного не стоит. Все развалилось, трубы прогнили, деревянные домики вот-вот рухнут. Или сгорят. Гиблое дело. Лично я бы…

— Все ясно, — оборвала его Вера. — Давайте так: я составлю свое мнение. А сейчас вы разместите нас по возможности удобнее. С нами ребенок.

Администратор молча поклонился и спрятал глаза. Но Вера успела прочитать в них насмешку, граничащую с презрением. От него исходила неприязнь, которую Вера почувствовала с первых минут встречи.

Он привел их к стандартному деревянному строению с такой же верандой, как та, на которой он сам недавно стоял. Здесь были три отдельные комнаты с большими окнами. У себя в комнате Вера увидела довольно сносную кровать-полуторку, тумбочку с настольной лампой и платяной шкаф. Бросив на обстановку лишь беглый взгляд, пошла проверить Любу. Той досталась комната попросторнее. Здесь хорошо разместились коляска, стол и две койки.

— Вы тут занимайтесь устройством, а я побеседую с администратором.

— Ой, Вера Сергеевна, он такой злой! — поделилась наблюдением Люба. — Он как будто и не рад, что мы приехали.

— Не обращай внимания. Он здесь не хозяин. Он всего лишь администратор, и нам дела нет до его настроений. Скорее всего лентяй и отшельник.

Вера нашла Сухарева на лужайке позади столовой.

Он сгребал граблями скошенную траву.

— Устроились? — все в том же насмешливом ключе поинтересовался он.

— Устроились, — стараясь не втягиваться в тон, на который он ее провоцировал, ровно ответила Вера. — Кстати, вы забыли представиться.

— Сухарев Егор Андреич, — раздельно и четко провозгласил он.

— А меня зовут Вера. Мне бы хотелось услышать от вас о положении дел на турбазе.

Сухарев не торопясь снял матерчатые перчатки, сел на пенек, закурил. Вера Сергеевна оглянулась. Второго пенька поблизости не оказалось. Снова он поставил ее в идиотское положение. Она прошлась перед ним в ожидании хоть какого-нибудь ответа. Но туфли на каблуках были не приспособлены для ходьбы по шишкам. Проехав по шишке, она подвернула лодыжку и, вскрикнув от боли, запрыгала на одной ноге.

Сухарев поднялся и выкинул окурок. Уступил ей пенек. Вера села, зло и обреченно осознавая, что ей сегодня этот тип почти испортил впечатление от поездки. Почти. Но первое впечатление оставалось самым сильным.

Сухарев уселся рядом с ней на траву.

— База, как вы уже догадались, построена в стародавние времена, когда завод был рентабельным, — неохотно начал Сухарев, взяв тот ленивый тон, который сразу стал раздражать Веру, готовую к действиям. — Раньше турбаза действовала круглогодично, здесь зимой тренировались лыжники, а летом — заводчане отдыхали. Сейчас клиентов почти нет, путевки дорогие, У кого деньги есть, те обеспечат себе отдых получше. Если хотите, я провезу вас по побережью, там полно турбаз, выставленных на продажу. Все они гораздо новее и лучше этой.

— Спасибо, — лаконично увернулась Вера.

От него прямо физически веяло пессимизмом. Вера почти поддалась его настроению. Ведь в его словах не было не правды. Почти поверила. Но что-то мелькнуло в его глазах, когда он смотрел в сторону холма…

— Кто же вас заставляет тут работать, — ехидно поинтересовалась Вера, — если вам тут так не нравится?

— А мне нужен свежий воздух. У меня аллергия на выхлопные газы, — быстро нашелся администратор.

— Зачем же вы тогда курите? — парировала Вера, не зная, можно ли воспринимать заявление этого бирюка всерьез.

Сухарев неопределенно повел бровью.

Н-да… Ну и орешек. На вид он примерно ее возраста, по виду можно сказать одно: приличный. Не опустившийся, не больной. И хитрый. Почему? Что стоит за его неприветливостью? И Вере придется общаться с ним все это время. Ведь чтобы хорошо изучить местность, вникнуть в суть дела, ей необходим будет толковый проводник. Директор завода уверял ее, что лучше Сухарева ей специалиста не найти. Что работает он давно и работник — лучше некуда. Врет?

Может, директор просто мечтает поскорее избавиться от нерентабельной турбазы? Тогда администратор искренен и недалек от правды. Но ведь искренностью тут не пахнет! Тут что-то другое… К тому же Вера не привыкла поворачивать с полдороги. Из жизни она извлекла несколько ценных уроков. Одним из них стало правило быстро и толково делать то, что задумано. Рассусоливать она не привыкла.

Вера поднялась и отряхнула юбку.

— Значит, так. Хотите вы или нет, но вам придется мне все показать. На то вы и администратор. У меня договоренность с директором завода.

Я предпочитаю не терять время даром. Если вы не слишком загружены работой, — она выразительно взглянула на грабли, — то не могли бы мы приступить к делу прямо сейчас?

— Конечно! — насмешливо отозвался он, и Вера без труда прочитала подтекст. Приехала, мол, тут и командует.

— Я переоденусь и подойду к вашему флигелю, — уточнила она. Развернулась и пошла.

— В два у нас обед, — бросил вслед администратор.

Вера взглянула на часы. Было без десяти два.

Итак, он поставил ее на место. Показал, кто здесь главный. К чему эти ужимки уязвленного самолюбия? — недоумевала она, натягивая джинсы у себя в комнате. Все равно турбазу продадут. Не сегодня, так завтра. Не ей, так кому-нибудь другому. Возможно, новый хозяин даже оставит прежнего администратора.

Лично она скорее всего так бы и поступила. Если бы он повел себя по-другому. Он, по идее, должен радоваться, что базу оборудуют, построят бассейн, теннисный корт, что-нибудь еще. База станет рентабельной, и здесь будет отдыхать полно народу! Доход турбазы отразится и на зарплате администратора. Так в чем же дело? Откуда такая враждебность?

Вера зашнуровала кроссовки и взглянула на себя в зеркало. Выглядела она теперь совсем по-походному. Белая с синим футболка, светло-голубые джинсы и белые кроссовки. Подумав, она сняла очки. Кажется, они придают ей излишнюю официальность. Возможно, ее официальный облик пугает и потому отталкивает. Некоторые мужчины стороной обходят женщин-руководительниц. Не исключено, что Сухарев из их числа. Просто не жалует бизнес-леди. Бывает и такое. Без очков она намного проще. Перед отъездом не успела подправить стрижку — было не до салонов. Волосы отросли и на шее и на щеке стали кудрявиться, чего Вера не терпела. Она намочила под краном руку и попыталась их пригласить. Потом оставила волосы в покое и отправилась собирать свою команду. Обедали в пустой столовой.

Здесь оказалось даже уютно — деревянные стены, покрытые лаком, украшенные деревянными же скульптурами.

Им накрыли стол у окна. Вера внимательно рассматривала зал. Особенно ее внимание привлекли скульптуры. В них она сразу увидела самобытность мастера. Не сразу можно было понять, что изготовлены они из дерева. Гладко заточенные, они не вдруг выдавали структуру. Здесь были русалки, лешие, чьи-то руки, змеи, дракон. Тот, кто украшал зал столовой, делал это с любовью.

Стол, где они сидели, был застелен льняной скатертью. Вероятно, администратор подчинился своему инстинкту хозяина. Как бы ты ни относился к гостю, но принять надо как подобает…

Официантка принесла на подносе дымящийся борщ в одинаковых глиняных мисках. Аппетитный аромат щекотал ноздри. Кирилл плотоядно потер руки.

— А мне здесь определенно нравится! — объявил он.

— И мне! — поддержала Люба и взглянула на Веру:

— А вам?

Вера Сергеевна неопределенно хмыкнула — в столовую входил Сухарев. Он направлялся прямо к ним.

Ему ничего не оставалось, кроме как обедать в их обществе. Ведь столовая была пуста!

— Приятного аппетита!

И он невозмутимо уселся прямо напротив Веры.

— Вкуснотища! — ответил на его приветствие Кирилл, с азартом работая челюстями.

«Пропал обед», — мысленно констатировании Вера, двигая к себе салат. Ее противник, напротив, ничуть не смущался, ел с аппетитом, отвечал на вопросы гостей в свойственной ему снисходительной манере.

Люба интересовалась контингентом отдыхающих, Кирилл расспрашивал о рыбалке.

— Когда будет открытие сезона? — поинтересовалась Вера.

— На днях. Да какое там открытие… Так, притащатся несколько мелких фирмачей с любовницами, вот и весь заезд…

— А танцы у вас бывают? — встряла Люба.

Кирилл хмыкнул. Вера стрельнула на нее глазами.

Танцы! Приехала за ребенком ухаживать, а туда же — танцы!

Сухарев улыбнулся и отложил ложку.

— Ну, для такой очаровательной девушки устроим обязательно.

Люба захихикала. Вера поспешила одернуть ее:

— Мы не отдыхать сюда приехали, так что танцы нам вряд ли понадобятся. Кстати, я не успела вас познакомить: Кирилл — менеджер нашей фирмы, Люба — няня моей племянницы.

Менеджер кивнул, не прекращая поглощать мясо.

Люба с интересом разглядывала Сухарева.

— Егор Андреич, — представился он. — Местный сторож.

Люба снова хихикнула — сторож!

— Теперь мне все ясно, — продолжал Егор. — А то я никак не мог решить для себя: чей же ребенок? Девушка для роли мамы слишком молода. А вы, — он взглянул на Веру, — и вы для бабушки как-то не очень подходите. А для мамы…

«Так, сейчас он мне нахамит», — мелькнуло в мозгу у Веры. Она резко поднялась.

— Все было очень вкусно. Итак, Егор Андреич, я жду вас у крыльца.

— Сию минуту, — отозвался он, глядя на нее из-под опущенных ресниц.

Вера вышла на воздух и, чтобы не торчать истуканом возле столовой, прошлась по деревянной дорожке. Дорожка вела куда-то в сторону реки. Та заманчиво блестела среди деревьев. Вера шагала, пытаясь привести себя в нужное состояние. Стоит ли обращать внимание на невоспитанного остолопа? У нее есть цель. Туристической фирме «Арго» давно пора приобрести что-то подобное. Тем более завод готов уступить в цене.

Дорожка кончилась. Прямо перед ней сверкала река. Отсюда, с высоты берега, к воде спускались ступеньки с перилами. Все на первый взгляд ладное, крепкое. И чего прибедняется? Послушаешь его, так тут все вот-вот сгниет и обрушится.

Внизу вдоль берега по всей протяженности базы тянулся песчаный пляж. Дальше, там, где база кончалась, берег был усыпан гладкой галькой. Со стороны холма река образовывала что-то вроде залива, зализанный песчаный берег в том месте как нельзя лучше подходил для купания детей. Отличное место. Вера развернулась и решительно зашагала в сторону столовой. Она еще издалека увидела администратора. Он стоял на крыльце и смотрел в ее сторону. «Ведь ждет, когда я подойду. Ни шага не сделает навстречу», — отметила Вера. Надо же, какой противный тип.

— Что мадам желает осмотреть в первую очередь? — поинтересовался он, когда Вера приблизилась. — Жилые помещения? Котельную? Душевые?

«Нужны мне твои жилые помещения, — мысленно огрызнулась Вера. — Сейчас начнешь ныть, что полы прогнили и крыши текут».

— Меня в первую очередь интересует территория, — коротко бросила она и отвернулась.

— Территория как территория.

Он зашагал напрямик через лес, параллельно реке.

Вера припустилась за ним. Шаги Сухарев делал гигантские, и Вера подозревала, что нарочно. Провоцировал ее. Не на ту напал! Она прибавила шагу, подставляя, где успевала, руки, защищаясь от хлестких ударов веток.

— Территория турбазы с этой стороны простирается до дороги. Здесь она огорожена забором.

Вера увидела прозрачную сетку ограждения. Теперь Сухарев повел ее вдоль забора. Поскольку путь лежал наверх, Вера быстро начала сдавать. Во-первых, у нее от ходьбы раскраснелись щеки и вообще ей стало жарко. Во-вторых, закололо в боку, как когда-то на уроках физкультуры в школе. Она остановилась и обернулась. Сделала вид, что вглядывается в другой берег.

— Скажите, а почему.., почему ничего не видно на том берегу? — придумала она вопрос. — Такое ощущение, что там — пустыня.

Сухарев вернулся и встал рядом.

— Там поля. Поэтому так ровно.

— А река здесь широкая, — поспешно добавила Вера. — Красиво.

— Самое коварное место, — угрюмо бросил Сухарев. — Здесь полно воронок и омутов.

— Что же, бывают и несчастные случаи?

— Сколько угодно, — мрачно добавил администратор и зашагал дальше. Но Вера уже успела отдышаться и теперь могла тащиться за мрачным типом хоть в горы. Вскоре она поняла, что последний вывод сделала поспешно, на радостях. Она уже задыхалась, а администратор все вышагивал куда-то вверх, наступая на крапиву и чистотел. Растения смачно хрустели у него под ногами. Вера успела отметить, что ее белые кроссовки безнадежно испорчены: ядовито-желтый сок чистотела сделал свое дело.

Сухарев остановился, когда Вера уже решила, что готова рухнуть замертво на этот ковер из шишек и окончить жизнь здесь, среди крапивы и чистотела.

— Отсюда все видно, — наконец остановился Сухарев, хотя Вера уже догадалась, зачем, собственно, он тащил ее сюда. Турбаза отсюда была как на ладони.

Видны были и их флигель, и будка охранника, и столовая, и все помещения.

— Территория расположена под уклоном, — объяснил Сухарев очевидное.

— Это хорошо или плохо? — поинтересовалась Вера, радуясь возможности отдышаться.

— Для кого как… — уклончиво ответил Сухарев и направился вперед по тропинке. Теперь, слава Богу, не вверх, а прямо. Он решил провести ее по периметру территории. Теперь уже Вера не отставала от администратора ни на шаг, хотя давалось ей это с трудом. На пути им попались какие-то шаткие строения, наподобие пляжных кабинок. Дунь — и они рассыплются.

— Что это? — поинтересовалась Вера.

— Душевые, — с удовольствием пояснил Сухарев. — Хотите взглянуть?

Вера осторожно заглянула в одну из них, и администратор с удовлетворением узрел, как она поспешно закрыла подгнившую дверцу.

— Здесь большинство помещений в подобном состоянии, — почти с гордостью произнес он.

Вера пристально на него посмотрела. Ох уж эти глаза! В них что-то таилось. Что? Может, у него юмор такой? А она тупица, не въедет никак? Впрочем, рассуждать было некогда. Он спешил подкрепить экскурсию более интересными фактами:

— Вообще-то территория огорожена только с одной стороны. А три другие имеют свободный доступ. Вот в прошлом году к нам забрели два сбежавших уголовника.

Вера остановилась.

— Что-то не пойму я вас. Вы что же, пытаетесь меня запугать?

— Зачем? — Сухарев остановился и тоже стал смотреть на нее совершенно чистыми глазами.

— Вот я и гадаю: зачем? Почему вы о турбазе мне рассказываете самое плохое? Нет, даже плохое вас не устраивает, вы придумываете ужасы. Тогда как директор завода уверял меня…

— Вера Сергеевна! Вы же умная женщина! — воскликнул он, радушно улыбаясь. — Не мне вам объяснять: директор завода торопится избавиться от балласта. Знаете, сколько завод платит только за свет на этой базе?

— Примерно представляю.

— Тогда для вас должно быть понятно поведение директора завода. Ему бы поскорей избавиться от неприбыльного груза и построить сауну на вырученные деньги.

— Я не соглашусь с вами. Вы скорее всего туманно представляете, чем занимается фирма, так или иначе связанная с туризмом.

— Ну, наверное, путевками в Турцию и Грецию.

— Этим, конечно, тоже. Но основное наше направление — развитие отечественного туризма.

— Каноэ, байдарки, альпинизм? — хохотнул Сухарев, и Веру передернуло от его паясничанья.

— Ну уж вы-то, наверное, даже в дни золотой юности в походы не хаживали! — ядовито заметила она. — А теперь уж и подавно. А на Грецию да на Турцию, сидя в глуши, не заработаешь! Особенно с таким трудолюбием! Имея вокруг гектары леса, умудриться остаться без ограждения! Да я бы давно кустарник колючий рассадила!

— Или репейник, — подсказал он.

— Или репейник, — запальчиво подхватила Вера, зло сверкая глазами на нерадивого администратора.

Сухарев расхохотался. Он высмеивал ее суждения!

Он смеялся над ее якобы некомпетентностью! Он хотел поколебать ее решимость.

Вера молча обогнула его и зашагала вниз, к лагерю. Вслед ей раздавался смех. Он даже не попытался догнать ее, извиниться, поправить ситуацию. Ну, погоди! Если только она приобретет для фирмы этот лагерь, а она в лепешку расшибется, но приобретет его, то ты уж точно, Егор Андреич, не будешь здесь работать! Не то что администратором, а даже сторожем!

Дудки!

Вернувшись к себе, она вызвала Кирилла и молча показала ему на стул. Сама уселась на кровати.

— Что мы имеем, — спросила она, обращаясь как бы и не к менеджеру, а к себе. — Дороги хорошие?

— Отличные.

— Электричество есть, вода есть…

— Да, отличное место, — перебил ее Кирилл. — То, что нам надо.

— Не нравится мне все это, — хмуро проговорила Вера, вторя своим мыслям.

— Что — не нравится? — опешил Кирилл.

— Темнит этот Сухарев. Знаешь, я подумала: может, у него тут подпольный бизнес какой? Типа продажи наркотиков? Уж больно яро он отговаривал меня базу покупать. Ведь послушать его — ну нет места хуже и безнадежней.

— Ага! А сам окопался тут! Говорят, и домой не ездит. А у него, между прочим, квартира в Москве.

Повариха по секрету сказала.

— Да-а… Темные дела.

Вера прошлась из угла в угол. Кирилл добросовестно наморщил свой лоб.

— Он предложил мне посмотреть соседние турбазы, дескать, там получше, покрасивей… — задумчиво продолжала Вера.

— Ага! Нам-то холмы нужны. А остальные турбазы зажаты друг другом, забор на заборе, — живо возразил Кирилл.

— Правильно. Но мне думается, Кирилл, что мы должны поиграть с ним в поддавки.

— Поехать посмотреть?

— Да. Не показывать, что его база нам так уж приглянулась, не выдавать наших карт: А тем временем приглядеться к нему.

— А может, его это.., припугнуть? — Кирилл потер свой пудовый кулак.

— Ни в коем случае. А если оправдаются мои подозрения насчет наркотиков? Уж он найдет способ от нас избавиться, Кирилл. Не забывай, что с нами ребенок.

— Два, — усмехнулся Кирилл.

Иллюстрируя его слова, в комнату заглянула Люба.

Платье ее было мокрое, хоть выжимай.

— Ты, случайно, не купалась ли в реке? — предположила Вера.

— Нет, что вы, Вер Сергевн! Купаться еще холодно. Я стирала.

— Где же ты стирала? — ахнула Вера, не припомнив на турбазе подходящего для стирки места, кроме ржавых умывальников.

— В бане. У них тут знаете какая баня. Вер Сергевн! Закачаешься! Сауна и бассейн. Я с официанткой познакомилась, такая добренькая. Она увидела, что я холодной водой пеленки стираю, и пожалела меня.

Идем, говорит, я тебя проведу, только ты, говорит, администратору не говори, что я тебе разрешила. Он не велел.

— Та-ак… — Вера многозначительно посмотрела на Кирилла.

— Там и душевые, и зал большой, где переодеваться, — не унималась Люба. — Снаружи изба и изба, мы мимо проходили, когда приехали. А внутри просто сказка.

— Зазеркалье какое-то, — произнесла Вера, и от менеджера не укрылась ее внезапная бледность. Так бывает, когда человека внезапно сильно напугает что-нибудь. — А он мне старые душевые в нос тыкал, — задумчиво проговорила она, глядя в окно. — Ну и дела…

— Да послать этого администратора куда подальше! — запальчиво воскликнул Кирилл. — Зажрался он!

Сидит царьком на хорошем месте и боится, что новые хозяева его попрут!

— Так, ребята. Давайте договоримся — мы все будем осторожны. Лишнего не болтать ни с кем. Поживем несколько дней, потом решим, что и как.

Оставшись в комнате одна, Вера вытянулась на кровати и закрыла глаза. Ноги гудели. Ситуация с турбазой представлялась ей настоящей головоломкой. Она никак не могла отделаться от мыслей о ней и об администраторе. Почему же он так враждебно к ней настроен? Почему он с первых минут буквально невзлюбил ее? Быть может, дело не в его криминальности, а в ней? Почему в жизни она зачастую вызывает в людях недобрые чувства? Еще не узнав ее, они уже настраиваются агрессивно по отношению к ней.

Впрочем, она научилась защищать себя от чужой враждебности и от мнимой дружбы, которая непременно обернется предательством. Оградила себя от друзей и поставила крест на любви. И без этого можно прожить. А с людьми, с которыми сводит бизнес, нужно вовремя установить дистанцию. И держать ее. И действовать не сердцем, а умом. Взять хотя бы этого типа. Он возомнил, что она глупее его.

Но она докопается до истины, чего бы ей это не стоило. И сделает так, как нужно ей.

С этими мыслями она уснула. Она Проспала ужин, а разбудил ее настойчивый Ксюшкин писк. Вера открыла глаза. За окном синела ночь, в комнату проникла прохлада. Девочка надрывалась за стеной, и к ее крику примешивалось плаксивое бормотание Любы.

Вера повернулась на другой бок. И как ее угораздило пойти на поводу у Антонины? Потащить ребенка с собой. Ей эта поездка еще вылезет боком. Ребенок не унимался. Писк неуклонно перерастал в требовательный плач. Вера встала, накинула халат, вышла на веранду, Ночь была прозрачной и пахла дубовыми листьями. В комнате Любы стоял дым коромыслом. Краснея от крика, Ксюшка и шмыгающая носом Люба брали друг друга измором. Перевес был явно на стороне Ксюшки.

— Лучше бы я в казино пошла работать! — со слезами в голосе встретила Веру нянька. — Или стриптиз танцевать.

— Тебя бы не взяли, — успокоила Вера. — Ноги не те.

Вера забрала у нее Ксюшку, но та лишь на миг взяла передышку, присматриваясь к новому лицу. И снова как заорет!

— Воды давала?

— Не берет!

— А ела она хорошо?

— Пузырек манной каши высосала, Вера Сергеевна! Что ж вы думаете, сама я, что ли, эту кашу съела?

Мы с Кириллом ее и накупали вчера. Не знаю, чего ей не хватает.

— Ложись, — бросила Вера и вышла с ребенком на воздух.

«И чего ради я ее пожалела?» — вновь распекала Вера себя. — Могла бы подобрать няньку поопытней. Сама виновата. Ребенок, возможно, инстинктивно чувствует, что его отняли от матери. Поэтому и беспокоится".

— Кричи не кричи, а мамка твоя не услышит, — ворчала Вера под шум сосен. — Мамка не выросла пока, глупая она и не понимает, что ты-то как раз для нее — самый близкий человечек. Она вырастет и поймет. А ты должна спать и есть, чтобы расти быстрее.

Вдруг Вера поняла, что ребенок молчит. Ксюха хлопала ресницами, то ли слушала ее, то ли созерцала звезды. Вера задрала голову в небо. Неужели дите там что-то видит?

Так или иначе, но девочка молчала.

— «Ай люли, люди, люли, прилетели журавли», — тихонько запела Вера, укачивая племянницу.

Вера ходила туда-сюда перед флигелем. Девочка слепила глазки и, кажется, совсем угомонилась. Вера тихонько пошла к дому. Толкнула дверь и вошла в свою комнату. Огляделась, соображая, куда бы положить девочку. Но Ксюшка тут же сморщилась, покраснела и закряхтела вновь. Она разразилась плачем с новой силой, будто и не было предварительного укачивания и всего прочего. Вера шагнула назад, на веранду. Почувствовав свежий воздух, девочка моментально притихла, уцепила Веру ручонкой повыше локтя и принялась монотонно пощипывать.

— «Ай люли, люли, люли…», — затянула Вера, вымеряя дорожку шагами. Ничего себе новости! Выходит, спать мы желаем исключительно на свежем воздухе, а о комнате и речи нет? Значит, вышагивай, баба Вера, тут, как молодой солдат!

Ксюха благовоспитанно сомкнула реснички, но, помня коварство своей внучатой племянницы, Вера решила на всякий случай нарезать еще несколько кругов по территории, прежде чем обманным путем водворить, младенца в помещение.

Выполнению задуманного препятствовали комары.

Они роились у самого лица, норовили укусить побольнее. Ноги спотыкались на шишках. Пресловутое «ай люли» переходило в зевок. Во флигеле напротив мерцал голубоватый свет. Администратор, похоже, смотрел телевизор, Интересно, он круглый год здесь торчит или только летом? Жена, наверное, рада избавиться от такого пессимиста и зануды.

Вера недоверчиво вгляделась в лицо своей маленькой родственницы. Сон Ксюшки казался глубоким и ровным. Руку Верину она щипать перестала — сложила обе на груди. Ангел, да и только. Монотонно люлюкая, Вера двинулась в направлении своей комнаты.

Но не успела она дойти до кровати, как девочка взвыла сиреной, словно мечтала созвать всех, кто имелся в округе. Как ошпаренная выскочила Вера на крыльцо.

Ксюшка тут же умолкла. Что же делать? Вера опустилась на крыльцо безо всяких «ай люли». Девочка мирно спала.

«Сидеть нам тут с тобой до утра», — усмехнулась Вера. Как назло, жутко хотелось спать. В тишине громко скрипнула дверь. У флигеля напротив образовалась полоска света. «Только этого не хватало!» — раздраженно подумала Вера. На крыльце показался Сухарев.

Постоял немного, делая вид, что вышел подышать воздухом, и направился к ним. «Сейчас он вволю надо мной потешится», — успела подумать Вера.

— Вы что же, всю ночь здесь собираетесь сидеть? — поинтересовался он.

— А вы мне что предлагаете? — устало огрызнулась она.

— Я предлагаю поставить коляску на веранду, а дверь из комнаты оставить открытой. Если боитесь замерзнуть, я лам вам дополнительное одеяло.

— Ваша щедрость не знает границ, — съехидничала Вера и прищурилась:

— Не вы ли мне сегодня рассказывали, что у вас в округе запросто разгуливают беглые уголовники? А теперь предлагаете оставить двери нараспашку и ребенка на улицу выставить? Спасибо!

Сухарев удивленно взглянул на нее. Потом, что-то вспомнив, прогнал с лица появившуюся было на нем улыбку. Вера следила за его лицом весьма внимательно.

— Ну, насчет уголовников это я, наверное, перестарался, — улыбаясь одними глазами, признался он. Идите за коляской, я подержу.

И протянул руки. Секунду помедлив, Вера вынуждена была признать его предложение разумным и переложила ему на руки ребенка. Когда она вернулась, то обратила внимание, что Сухарев как-то особенно смотрит на ребенка. Выражение лица его, освещаемого висящим на сосне фонарем, было скорее печальным, чем умиленным. Что-то подобное выражают лица людей, разглядывающих старые фотографии, где запечатлено все самое дорогое в прошлом или же — безвозвратно утерянное. Когда она подошла, Сухарев будто очнулся. Он поднялся на веранду и осторожно опустил девочку на одеяло. Та шумно, прерывисто вздохнула, но не проснулась.

— Спит?

— Спит…

Они стояли, склонившись с двух сторон над спящей Ксюшкой, и голова Сухарева почти касалась головы Веры Сергеевны. Она успела отметить противоестественность ситуации, порывалась даже сказать по этому поводу что-то остроумное, но почему-то не сделала этого. Было нечто особенно хрупкое в тишине, воцарившейся вокруг коляски, хотя там, над головами, где качались сосны, тишина кончалась.

Ее разбавляли перешептывания деревьев, шум вспугнутой птицы. Что-то странное сквозило и в близости этого лесного человека, от которого сейчас пахло дымом и зверобоем. Вера почему-то не торопилась уйти. Медлила. Поправляла одеяльце, подушку. А попутно отмечала текущее внутри ее ровное тепло.

— Пойду принесу марлю, — прошептал Сухарев, и Вера завороженно посмотрела на него. Его шепот подействовал совершенно неожиданно. Она смотрела на него удивленно, а он понял ее взгляд по-своему и пояснил:

— Чтобы комары не кусали.

Вера кивнула. Потом она ушла, а он остался курить на скамейке у своего флигеля. Он курил, выпуская дым так, чтобы тот не полз в сторону коляски.

Вере из окна был виден его спокойный, резко очерченный профиль, влажный блеск глаз. Второй раз за сегодняшний вечер она засыпала с мыслями об этом человеке. Только последние мысли несколько отличались от первых.

Глава 6

Весь день Сухарев тихо психовал. Завтра открытие сезона. Он все возможное сделал, чтобы компания «аргонавтов» быстрее захотела домой. Вначале день отъезда был назначен на сегодня, но эта ненормальная вдруг заявила, что желает осмотреть пещеры, и отложила отъезд. Видит Бог, он хотел с ней по-хорошему договориться. В конце концов, в стране полным-полно полузаброшенных турбаз и пансионатов. Не все ли ей равно? Пусть поищет что-нибудь другое. А ему нужна именно эта. Он отсюда никогда не уедет. Никогда и ни за что! Казалось, он показал ей все, что мог: и заброшенные душевые, и старый прогнивший водопровод, и непрочность щитовых строений. Похоже, ею движет простое упрямство. Чем больше он обрабатывал ее, тем упрямее она становилась. Похоже, она зациклилась на этой базе. Хотя в последние дни ему показалось, что наметился некоторый прогресс в его задумке. Она согласилась проехать по берегу и посетить другие базы.

Везде, куда он ее и менеджера привозил, она проявляла живой интерес, обо всем расспрашивала тамошнюю обслугу, всюду лезла сама, во всем хотела убедиться лично. Особенно он надеялся на «Золотые пески». Там отличный пляж и хороший стадион. К тому же турбаза совсем недавно выставлена на продажу. И в какой-то момент ему показалось, что он близок к цели. В «Песках» Мадам и ее бритоголовый собрат по бизнесу оживились, изъявили желание подойти поближе к воде. Оказалось, они заметили модель водного велосипеда, который недавно купили для фирмы. По крайней мере обсуждать впечатления они при нем не стали. Вообще ведут себя как партизаны. Все вынюхивают, ходят по турбазе, думают, наверное, что у него здесь клад зарыт.

Сухарев взглянул в окно. Вера с Кириллом сидели на крыльце и о чем-то тихо совещались. Егор усмехнулся. Нарочитая деловитость современных бизнес-леди его просто смешила. Не верил он в женщин-руководителей. Есть в этом что-то ненастоящее. Баловство, да и только.

Вера Сергеевна что-то втолковывала Кириллу, тыкая карандашом в блокнот. О чем они? Конечно же, о турбазе. Хоть бы этот бритоголовый убедил ее вернуться в Москву. Время поджимает!

Вот на крыльцо вышла няня с ребенком. Вера подошла, что-то поправила в коляске, лицо ее моментально разгладилось и засияло. Залитое светом нежности, оно притягивало к себе. Егор подошел вплотную к окну и положил руки на подоконник.

Вот она, настоящая. Это — ее женская сущность. Но похоже, сама она об этом даже не подозревает. Играет в большой бизнес.

Нянька повезла девочку по дорожке к реке, а Вера вернулась к Кириллу и что-то сказала ему, махнув рукой в сторону флигеля администратора. Егор отпрянул от стекла. Ах да! Уже три часа, и он должен повести ее в пещеры. Откровенно говоря, он надеялся, что она в последний момент передумает и решит уехать.

Но он ошибся. Мадам, как и рассказывала о ней Лариса, оказалась неутомимой и обязательной до невозможности.

— Вы готовы? — донеслось с веранды, и Егор поспешил натянуть футболку.

— Да, я уже иду.

Сухарев окинул беглым взглядом свою спутницу и, ни слова не сказав, направился к проходной. Нарядилась как на развлекательную прогулку, подумал он о ее желтых матерчатых тапочках и белой маечке. Светлые джинсовые брюки тоже были «что надо» — в самый раз лазить по пещерам. Егор живо представил, как вспугнутые гостями летучие мыши ринутся в разные стороны, а Мадам завизжит и кинется наутек, перепачкав по пути и тапочки, и майку… А впрочем, он, пожалуй, придирается к женщине. Если признаться, она внесла заметное оживление в его однообразную жизнь. Все ей куда-то надо, все она чего-то хочет. Он даже на привычный пейзаж вынужден был смотреть ее глазами и увидел, что действительно здесь замечательно и сама она, с ее повадками дикой кошки, в этот пейзаж удивительно вписалась. Когда она уходила вперед, Сухарев видел завитки волос, прилипшие к шее.

Они не вязались с тем имиджем, который она избрала себе. Она просто не знала об этих завитках. А Сухарев не мог оторвать взгляда от ее шеи.

— Директор завода говорил, что в этих пещерах можно устраивать экскурсии, — сказала она.

Сухарев споткнулся на ровном месте.

— Угу, — выразительно буркнул он и кожей стал предвкушать, как заведет ее туда, сначала освещая путь фонарем, а затем «нечаянно» его погасит! В животе защекотало, как у мальчишки, в предвкушении шалости. Он посмотрел на ее прямую спину, проследил глазами плавный изгиб бедер. А она ничего. Может, она ведет его в пещеры не просто так? Она ведь тоже человек и, наверное, как все, ничего не имеет против невинного, ни к чему не обязывающего приключения.

Не зря же она Ларису отстранила от поездки. Зачем возить с собой потенциальную соперницу? Почему он раньше до этого не додумался? Рассуждая таким образом, Сухарев не спускал глаз с Веры Сергеевны. Теперь он уже обратил внимание и на ее талию, и на блестящие ухоженные волосы. И ноги у нее были аккуратные, упругие. Теперь о пещерах думалось вполне оптимистично.

— Смотрите! Что это?

Сухарев поднял голову и проследил взглядом в том направлении, куда она показывала. Сердце с силой толкнуло в грудь изнутри. Все пропало. Прямо над ними, в синей безмятежной дали, парил желто-красный параплан. Он узнал и параплан, и пилота. Снизу параплан казался гигантским воздушным змеем. Полет его был зовущим и праздничным.. Вера схватила Сухарева за руку в немом восторге.

— Господи! Откуда это? Что это?

Сухареву хотелось материться. Но он взял себя в руки и спокойно произнес:

— По-моему, это параплан.

— И без вас поняла. Я не об этом. Смотрите, еще один!

Она отбежала назад, подняла ладонь козырьком к глазам. Теперь видно было почти всех. Отсюда, снизу, люди выглядели лилипутами, но было ясно, что их много, и парапланов тоже. И автобус, прилепившийся к холму, говорил о том, что люди здесь всерьез и надолго. Над горой уже парило несколько ярких змеев. Они плавно маячили над пятнами посадки и поляной.

— Обычное дело, — небрежно отмахнулся Сухарев и потянул ее за собой, стараясь увести поскорее.

— Нет, подождите, — задумчиво проговорила Вера. — Судя по всему, тут очень удобное место для парапланеризма.

— Обычное место, — буркнул Сухарев, в душе метая стрелы и молнии. Они не могли обойтись без сюрпризов! Звонил же он Корнееву, просил не появляться до субботы. Сказал, что домики не готовы. Нет, им не терпится! И нет бы, как все люди, сначала заехать в лагерь, устроиться, а они сразу на гору полезли!

— Мне помнится, что вы поиздевались надо мной всласть, когда я высказала свою идею испытания парапланов и дельтапланов на вашем холме! Что-то вы говорили об уклоне…

— Вот увидите, они завтра поймут, что я был прав и это место неудобное, — как мальчишка оправдывался Егор.

— Давайте подойдем, — не отрывая взгляда от вершины холма со все прибывающими точками, настойчиво предложила Вера.

— И охота вам тащиться туда? Это только ведь кажется, что близко.

Сухарев едва сдерживал раздражение.

Вера уставилась на него в недоумении. Потом недоумение на ее лице разбавилось подозрением.

— Вы чего-то боитесь, Егор Андреич? Ну так я одна пойду!

Не долго думая она побежала наверх.

«Ну уж нет!» — опомнился Сухарев и в два прыжка догнал ее. Потом он перегнал Веру, а последние несколько метров тащил за собой за руку. Он надеялся найти Корнеева и успеть шепнуть ему несколько слов, прежде чем Вера сама сообразит, что к чему. Но его расчет не оправдался. Парапланеристы заметили их, кто-то громко крикнул «Андреич», и целая ватага спортсменов окружила их.

Егор как попугай повторял: «Где Корнеев?», а народ трепыхал его, поздравляя с открытием сезона, и находились такие, что подмигивали в сторону Веры.

Хвалили ветер, который грех пропустить, и вообще вели себя словно пьяные. Егор их прекрасно понимал и знал, что другого ожидать было глупо, но, краем глаза наблюдая за своей спутницей, догадался, что и она начинает что-то понимать.

— Андреич, ты что, женился? — пошутил кто-то.

Тут же, как в игре «испорченный телефон» прокатилось — женился, женился. И начались поздравления, все кричали в унисон, и у Веры в глазах зарябило от обилия лиц, одежд и эмоций. Вера опомнилась, что рука ее до сих пор находится в ладони Сухарева, и потихоньку стала высвобождать ее. Ясно, что вся эта компания — его близкие друзья и завсегдатаи этой горы.

— Собственно, мы… Я хотела сказать, что Егор Андреич и я, мы…

Сухарев схватил ее за руку и больно сжал пальцы.

Она охнула от неожиданной боли.

— Да ладно, не смущайтесь! — захохотал бородач в желтом. — Если не успели пожениться, мы это дело быстро обстряпаем!

Вера открыла рот, но Сухарев повторил движение.

Она поняла, что он может сломать ей пальцы, если она хоть что-то вякнет.

Бородач в желтом склонился к ней и представился:

— Родион. Можно просто Родик.

Вера протянула свободную руку, и «Родик» приник к ней губами.

«Начинается… — тоскливо подумал Егор. — Сейчас она доложит им, что собралась купить эту турбазу и завести здесь новые порядки. Нужно сворачивать эту пресс-конференцию и увозить их всех в лагерь».

— Знакомьтесь! — Егор сделал широкий жест. — Это мои товарищи по спортклубу. А это Вера Сергеевна, моя близкая подруга.

— Ура! — коротко бросил Родион.

Откуда-то взялось шампанское. Бах! И Веру, и Егора окатило пеной.

— За любовь!

— За открытие сезона!

— Ура! Ура! Ура!

Егора вдруг подхватили и начали качать. Вера отошла в сторону и оказалась рядом с женщиной лет сорока, стриженной под мальчика.

— Я так рада, что снова здесь! — поделилась женщина. — Вы даже не представляете, Верочка, что значат для нас эти места!

— Нет, почему же.., могу себе представить. Здесь очень красиво.

— Красиво… Здесь все для меня — моя молодость и любовь, и первый полет, и вот это братство…

Да что я вам говорю, Егор вам, наверное, все уши прожужжал?

— Так вы сюда каждый год приезжаете? — подхватила Вера. — Здесь удобное место для полетов?

— Еще бы! Кстати, мы не познакомились? Меня Таней зовут. Родион — мой муж. Я рада за Егора от чистого сердца! Наконец-то…

— Вы… Ваш клуб снимает домики на турбазе? — вернула Вера разговор в нужное русло.

— Конечно! Наш клуб арендует турбазу на все лето.

Одни — в отпуска, другие — из отпусков. Чередуемся, — Вон оно что… А Егор Андреич, он что.., тоже летает?

— Ну а как же! Неужели скрывал? Вот чудак!

Вера взглядом отыскала Сухарева. Он безуспешно пытался отбиться от своих товарищей. Вера воспользовалась суматохой и стала потихоньку спускаться с , холма. Егор догнал и преградил ей путь.

— А как же пещеры?

— Да идите вы со своими пещерами! Вы полощете мне мозги битую неделю! — взорвалась Вера. — Да какой вы к чертям собачьим администратор? Вы выгоды своей не видите! Вам бы игрушки, а турбаза ваша требует вложений, хозяйских рук. Вам давно надо было найти спонсоров и обустроить тут все, раз она спросом пользуется. А вы на параплане катаетесь!

— Летаю.

— Вот именно. — Вера посмотрела ему в лицо. — На что вы надеетесь? Что турбазу не продадут и все останется по-прежнему? Для этого вы отпугиваете покупателей? Как-то это по-детски, Егор Андреич, несолидно как-то… Ведь ее все равно продадут.

— Знаю.

— Тогда в чем дело? Почему вы прямо не скажете?

Играете со мной, как кошка с мышкой! Я ведь сразу поняла, что эта база самая удобная для нашей фирмы.

Для туризма и спорта здесь есть все необходимое. Зимой — лыжи, аэросани, летом — лодки, водные велосипеды, парапланы. И вы ведь сразу поняли, что нам другие базы не подойдут, но упорно продолжали вешать мне лапшу на уши. Зачем?

Вера вдруг споткнулась, остановленная догадкой.

— А может, вы сами, в обход администрации завода, нашли покупателя? И теперь только тянете время?

Егор усмехнулся, но она не дала ему возразить и развила свою мысль:

— Покупателя, который вас устраивает. Или же вы обоюдно друг друга устраиваете. Что, угадала?

— Нет.

— Тогда мне остается предположить, что вас не устраиваю лично я. Вы с первой минуты почувствовали ко мне резкую антипатию и сделали все, чтобы я прониклась к вам теми же чувствами.

Егор остановился, и ей пришлось сделать то же самое, поскольку он двигался чуть впереди ее. Он оглянулся, и Вера уловила в его глазах насмешливые искры.

— Ну, Вера Сергеевна… Вы напрашиваетесь на комплимент, а я не мастак по этой части. Напротив, вы мне сразу понравились, я решил за вами приударить и поэтому постарался задержать вас здесь подольше. Но до сих пор не преуспел в этом…

— Ой-ой-ой! Оказывается, вы не лишены чувства юмора, — поддела своего противника Вера. — А я уж было решила, что вы напрочь избавлены от этого свойства!

— Никакого юмора. — Сухарев немедленно сделал серьезное лицо. — Не зря же я представил вас своим друзьям как…

— Ой, не могу! Он представил! Да вы готовы были стереть меня в порошок, когда бородач назвал меня вашей женой. Думаете, я не заметила?

— Ну, это вы лишканули… В порошок… Кстати, я попросил бы вас не разубеждать их в этом заблуждении. Вам ведь не трудно?

— Но почему? С какой стати я должна участвовать в ваших спектаклях?

— Я просто вас по-человечески прошу. — Сухарев протянул руку и дотронулся пальцем до ее шеи. Мгновенно место, где он увидел прилипшую травинку, послало телу тысячу импульсов, и Вера с удивлением их принимала.

— Ну, допустим, я соглашусь на вашу просьбу. Тогда вы должны мне честно рассказать, почему не хотите, чтобы руководство завода продало турбазу фирме «Арго».

— Далась вам эта турбаза. Вера Сергеевна! — смеясь одними глазами, воскликнул Егор. — Не лучше ли нам с вами приятно провести время? Вы начинаете мне нравиться!

Но Вера уже не слышала его. Она напряженно смотрела в сторону проходной, к которой они подходили.

Там у ворот топтался мужчина в черном джинсовом костюме. К нему вышел охранник, и мужчина стал что-то объяснять, помогая себе руками. Наконец мужчина вместе с охранником скрылись в будке. Вера не двигалась с места.

— Вы его знаете? — поинтересовался Егор, наблюдая, как меняется ее лицо.

— Так, один мой знакомый.

— Такое ощущение, что для вас это гость с того света.

— М-да… Почти угадали. Из прошлой жизни.

— Вы испугались?

— Вас это не касается.

Егор пожал плечами, и только теперь она заметила, что держит его за руку. Уж что-то слишком часто она сегодня хватает его за руку. Она попыталась улыбнуться своим мыслям и разжала побелевшие пальцы.

— И все-таки мне, кажется, что вам нужна моя помощь.

Она прикусила губу и отвернулась. Егор решил, что она думает, прикидывает — можно ли принять эту помощь от врага и сколько ей это будет стоить.

— А если я вас действительно попрошу об одном одолжении? — Она посмотрела на него икоса, и в ее глазах что-то блеснуло. — Вы на самом деле не откажетесь мне помочь?

— Почему нет? Вы уже решили, что я мрачный, эгоистичный тип, который не в состоянии помочь слабой женщине?

— Я не слабая.

— Пардон. Признаться, мне показалось, что вы больше играете в сильную, чем…

— Оставьте свои догадки при себе, будьте любезны.

Она, видимо, успела собраться и взять нужный настрой для встречи с Джинсовым. Глаза ее приобрели отчужденное выражение, на лицо легла тень.

Весь вечер Егор провел в привычных хлопотах, размещая спортсменов. Ужин в связи с прибытием партии отдыхающих задержали. Сразу после ужина прибывшие пожелали устроить танцы, и теперь на площадку перед столовой выдвигали музыкальную аппаратуру, развешивали по кустарникам гирлянду фонариков. Пока Егор следил за тем, как проходит ужин, подходил к столам и беседовал с отдыхающими, он поймал себя на мысли, что ищет глазами Веру с Джинсовым, но не находит. Когда он вышел из столовой, то первой, кого заметил, была нянька с беспокойным ребенком на руках. Она вымеряла шагами территорию и находилась, кажется, на грани слез.

— Люба, вы ужинали? — подошел Егор.

— Она все время плачет, — плаксивым голосом ответила та. — Кирилл сказал, что поужинает и сменит меня, а его нет и нет.

— Боюсь, вам долго придется ждать Кирилла. Он помогает музыкантам.

Егор улыбнулся. Девчонка выглядела до того несчастной, что не пожалеть ее он не мог.

— Вы отправляйтесь на ужин и оставайтесь на танцы. А я с ней погуляю. Вечером я абсолютно свободен.

— Ой, правда? — Она поспешно передала ему свою беспокойную воспитанницу, а сама метнулась туда, где уже звучала музыка. По, сделав несколько шагов, вернулась. — А Вера Сергеевна меня не поругает?

— А где она? — вопросом на вопрос ответил Егор.

— Ушла куда-то со своим гостем. Выглядела она очень сердитой, — поделилась девушка.

— Думаю, ей сейчас не до нас, — решил Егор. — Тем более что с этой дамой, — он кивнул на Ксюшу, — я, кажется, научился ладить.

Любе его доводы показались убедительными, и она поспешно убежала.

— Ну что, хулиганка, безобразничать будешь? — поинтересовался Егор у маленькой. Та смотрела на него внимательно, наморщив бровки. Егор походил с ней вокруг флигеля, тихонько развлекая ее разговором. Девочка охотно гудела ему в ответ на своем языке. Когда из столовой хлынула толпа спортсменов, Егор шагнул на веранду и не долго думая открыл первую дверь своим ключом. Он знал, что, увидев на его руках ребенка, все обступят их и начнутся вопросы.

Где-то он слышал, что маленьким детям вредит излишнее внимание.

Вопреки ожиданиям девочка не подняла вой, а внимательно смотрела на него, и ему казалось, что они прекрасно поняли друг друга. Потом он подумал о том, что впервые держит на руках грудного ребенка и ощущения при этом возникают самые удивительные. Не отпуская девочку, Егор одной рукой открыл окно и задернул тюль.

— Ты же у нас любительница свежего воздуха, — подмигнул он девочке и в следующий миг услышал голоса на крыльце. Сердце подпрыгнуло. Здорово получится, если сейчас войдут Вера со своим гостем, а он тут хозяйничает. Пожалуй, у нее будет полное право отчитать его как мальчишку. Но не в окно же выпрыгивать? Он подвинул стул к окну и сел. Девочка тихо и сосредоточенно теребила пуговицу на его рубашке.

— Такое не забывается, — услышал он голос мужчины. — И я уверен, что ты не забыла.

— Всякое забывается, Коля, — возразила Вера.

Голос ее обрел прежнюю уверенность. Если бы Егор своими глазами не наблюдал ее смятение при появлении гостя, он бы тоже поверил, что «всякое забывается». Вероятно, было что-то такое, что так и не забылось.

— Я к старому не возвращаюсь, — добавила она.

— А я возвращаюсь, я только и делаю, что возвращаюсь к старому. Хоть это и больно.

Вероятно, они стояли у перил веранды. Она не хотела приглашать его в комнату, потому что боялась.

Егору показалось, что боялась Вера Сергеевна себя.

Того, что не забылось.

— Ты пришел сейчас ко мне только потому, что тебе некуда податься. Инга за границей, дочь неизвестно где, теща парализована. А если бы все обстояло иначе, ты бы пришел ко мне, Коля?

Мужчина молчал, женщина ждала ответа. Вместе с ней ответа ждал Егор.

— Ты знаешь, где я был. Оттуда все видится по-другому. Произошла переоценка ценностей. Если бы все можно было вернуть, Ника, то я…

— Вера.

— Ax да. Вера. Хотя Ника тебе больше шло. И само имя экзотичнее. И мне ближе. Если бы все можно было вернуть, я не поехал бы тогда в Питер. Ты мне. веришь?

— Что сделано, то сделано.

— Мы с тобой бы сейчас развернулись.

— Я и без тебя развернулась.

— Я заметил. Турбазу вот собралась для фирмы приобрести. А идея-то моя! Помнишь, я мечтал…

— Перестань. Ты никогда не шел дальше мечтаний.

Егор представил, как она поморщилась, словно от боли. Интересно, она все еще любит его? Вероятно, любит, раз так испугалась. А он? Судя по всему, тут был бурный роман и общий бизнес. Потом Коля загремел на зону. Или нет, сначала он уехал. Ушел к другой женщине.

Егор с интересом раскладывал пасьянс чужой жизни. Поймав себя за этим занятием, удивился. Неужели ему действительно не безразлично, что у Мадам было с Джинсовым? С какой стати?

— Ты оставил мне одни долги. Я насилу выкарабкалась!

— Ты молодец. А если бы мы были вдвоем…

— Знаешь, что было бы? — Голос Веры приобрел подозрительную ровность. — Наша фирма развалилась бы в первый же год!

Джинсовый присвистнул. Она не дала ему возразить:

— Да, да. Ты вечно метался между мной и Ингой.

Ты никогда бы не вкладывал столько денег в развитие фирмы, как это делала я! Едва я вылезла из долгов, стала расширять сферу услуг. Я лично так и не съездила отдохнуть за границу, поваляться на солнышке, как мы когда-то мечтали. Только работа и работа! Единственное, что я позволила себе за эти годы, — это глазная операция для моей матери.

Они помолчали. Потом мужчина спросил:

— Удачно?

— Что?

— Операция прошла удачно?

— Нет. Все осталось по-прежнему.

— Мне очень жаль. Правда очень жаль.

Егор заметил, что Джинсовый избегает называть Веру по имени. Он называл ее Ника, а ей это не нравилось. Вера, Ника… Выходит, она никакая не Вера, а Вероника?

— А насчет Инги ты права… — продолжил мужчина. — Ей всегда было мало. И денег, и мужиков. Я, собственно, и сел поэтому. Накостылял одному из ее ухажеров. А оказался иностранным дипломатом.

Девочка на руках Егора засыпала. Он не торопился перекладывать ее на кровать. Мягкая теплая тяжесть на руке приятно грела. Розовый ротик во сне приоткрылся. Теперь ушко, нагретое закатным солнцем, просвечивало. Егор смотрел на ребенка и слушал.

— Я недавно узнала, что ты… Что с тобой такая неприятность, — сказала Вера.

— А знала бы — приехала навестить?

— Нет, — ответила Вера. — Все, что было в прошлом, пусть там и останется. После того как ты ушел…

— Ты сама меня выгнала! Забыла уже?

— После того как мы расстались, я долго была без точки опоры, Коля. Ты выбил из-под меня единственную — любовь. Я долго болталась в невесомости. Мне было так плохо, что не хотелось жить.

— Ты всегда накручиваешь лишнего…

— Лишнего? А чем мне было жить тогда? У меня отняли дочь. Игорь изобрел страшную месть за мою любовь к тебе. Увез Юльку в Канаду! Мать меня никогда не любила и поэтому не стала для меня пристанищем. Брат? Он и в детстве-то меня не замечал, между нами не было братских чувств. А отец…

— Ника, про отца я знаю, — тихо остановил ее Джинсовый. — Я слышал о твоем горе.

Егор услышал, как Вера щелкнула замком сумочки — полезла за платком.

— Так вот, когда папы не стало, я думала, что…

Короче, я решила поднять фирму и заработать денег на поездку в Америку. До меня дошли слухи, что Игорь перебрался из Канады туда. Я хотела найти точку опоры для себя.

— Тебе это удалось?

На веранде что-то звучно упало. Сумка? Или зажигалка…

Послышалась какая-то возня.

— Дочь я не нашла. Но точку опоры нашла! — отрезала Вера, сменив тон. — Ты не подумай, Коля, что я жалуюсь, — добавила она. — Так, вспомнилось. Все я пережила, все перемололось.

— А теперь мне понадобилась.., точка опоры, — заявил Коля.

— У тебя есть Зоя.

— Конечно, я обязательно ее разыщу. Но, как ты понимаешь, я не могу прийти к ней просто так, побитым и потрепанным. Я должен встать на ноги, чтобы заботиться о ней.

— Ну и чего же ты хочешь от меня?

— Свою долю в фирме «Арго».

— Твоей доли там нет.

— Не заводись. Мы оба знаем, что это не совсем так. Я ее начинал, вкладывал туда свои деньги. У меня сохранились кое-какие бумаги на этот счет. Я сделал ошибку, сгоряча отказавшись от фирмы в твою пользу.

Но тогда я не мог поступить иначе, я ведь догадывался, что заставил тебя страдать.

— Откупился, значит?

— Но ведь фирма помогла тебе, как ты сама сказала. Значит, мой расчет был правильным.

Я знал, что у тебя все получится. В свое время я тебя недооценивал. Теперь все по-другому, Ника. Я хочу все исправить. Ты одна, и я один. Почему бы нам снова не быть вместе? Я согласен на первых порах работать простым менеджером. Но жить у тебя.

Вера хмыкнула. Или Егору показалось?

— К тому же у тебя просто нет другого выхода, — закончила за него Вера.

— Это как тебе угодно. Только ты должна понимать, Никуша, я тоже изменился и научился добиваться желаемого.

— Желаемое — это процветающая фирма, которую ты бросил на грани банкротства? Я правильно поняла?

— Я же сказал — я готов работать, чтобы заслужить доверие. А потом, я все еще не забыл тебя… Я хочу, чтобы мы были вместе.

Вера медлила с ответом. Егор напряженно ждал.

Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы этот зануда отвалил, чтобы она наконец отшила его, чем выслушивать его нытье! Егор поднялся и подошел к порогу.

Толкнул ногой дверь. Коля и Вера одновременно обернулись на звук.

— Здравствуйте, — тихонько поздоровался Егор с гостем. И обратился к Вере совершенно нежным, интимным шепотом:

— А мы уже уснули. Вот…

— Ну и славно… — подхватила его игру Вера и склонилась над ребенком.

Их головы соприкасались, когда они рассматривали спящую разбойницу.

Коля, ничего не понимая, разглядывал эту идиллию.

— Николай, познакомься… Это мой муж Егор.

Егор, это Николай. Ну ты помнишь, я тебе говорила.

— А как же! — шепотом воскликнул Егор и мысленно похвалил Веру. Молодец! Ему нравилось подыгрывать ей. — Верочка, что же ты гостя на улице держишь? Комары…

— — Не беспокойтесь, — опомнился Николай. — Здесь отличный воздух.

— Уснула без скандала? — Вера обратилась к «мужу», как и полагается, поглощенная заботой о ребенке, забыв о госте.

— С разговорами, — тихо ответил Егор, склонившись к самому ее уху.

Николай переводил взгляд с Веры на Егора и обратно. Он все еще не вместил в себя то новое обстоятельство, которое открылось только что: Ника замужем, и у них ребенок!

— Коля, ты располагайся в этой комнате, — чужим голосом защебетала Вера. — Уже поздно, нам нужно ребенка укладывать.

На площадке перед столовой вовсю шумели танцы. Вера вытащила коляску из комнаты Любы.

Егор кинулся ей помогать. Ее немного выдавали нервные движения, но в целом все выглядело правдоподобно. Вера и Егор плечо к плечу покинули один флигель и перешли в другой. Когда они устанавливали коляску на веранде, Коля все еще стоял столбом и смотрел на них.

— Пожалуйста, не оборачивайтесь, — попросила Вера, да Егор и не собирался оборачиваться. Он обнял ее за плечи. Она дрожала. Егор укрыл девочку в коляске одеялом и вошел вслед за Верой в комнату. Она стояла у окна и сквозь тюль смотрела на противоположный флигель. Там на крыльце курил Коля.

— Я пойду разыщу Любу и Кирилла, — сказал Егор. — Нужно их предупредить.

— Егор, я вам очень благодарна, — проговорила Вера ему вслед.

— Не благодарите. Вы еще не знаете, ЧЕГО вам будет стоить этот спектакль.

И прежде чем она успела что-либо сказать, администратор покинул флигель. Вера огляделась. В комнате, где она сейчас находилась, стоял письменный стол с телефоном и компьютером, книжный стеллаж, кровать и телевизор. Комната была наполнена мелочами, которыми человек окружает себя там, где живет постоянно.

Она не знала, что делать здесь. Коля курил на крыльце. А вдруг он сейчас явится сюда и станет расспрашивать? Девочка спала на веранде. Вера вышла и, секунду помедлив, завезла коляску внутрь. Ее охватил безотчетный страх. Она на цыпочках отошла к кровати и села на краешек. А вдруг он все знает?

Только притворяется, подыгрывая им? Вдруг он все же видел Зою и она ему призналась? И он приехал, чтобы забрать внучку? И теперь приберегает это как козырь?

Вера вгляделась в чистое розовое личико. Когда она успела полюбить это существо? Ксюшка имела привычки, имела характер. Она была не просто грудным ребенком, она была ее ребенком! Давно ли Вера сама разыскивала Колю, Ингу, Зою, чтобы вручить им младенца, а теперь? О том, чтобы отдать ее Коле, не может быть и речи.

Вера придвинула коляску к себе, будто кто-то намеревался немедленно отнять ее. И все-таки Ксюшка — Колина внучка. Теперь эта девочка связывает их прочнее, чем любая фирма. Вера поднялась и подошла к окну. Коли на крыльце не было. Она представила, как он ходит по ее комнате, ложится на ее постель… Оказывается, она ничего не забыла! Внутри что-то знакомо плавилось, а сердце гулко застучало, словно толкая ее куда-то.

Неужели все напрасно? Восемь лет борьбы с собой! Она вычеркивала его из своей жизни, замазывала память ощущений черной краской, чтобы и следа не осталось. Как она старалась избавиться от своего болезненного пристрастия — любви к Коле! Она изменила имидж, даже имя, и ей казалось, что она действительно справилась. Но вот он появился, сказал несколько слов, и она вновь в смятении!

Кажется, она готова бежать в соседний флигель и остаться там до утра. Хотя прекрасно знает: сделай она это, и все, что с таким трудом было достигнуто, разлетится в тартарары!

Только бы скорее вернулся Сухарев! Вера седьмым чувством знала, что под его насмешливым и все понимающим взглядом она не наделает глупостей. Пусть бы он высмеивал ее, пусть издевался, только не дал бы ей пойти в тот флигель!

Вера заходила по крошечной комнате. Ксюшка раскинулась во сне. Из-под одеяльца выбилась розовая пинетка с мохнатыми завязками. Ну почему же так долго не возвращается Егор?!

Глава 7

— Знаете, почему я подыграл вам?

— Почему же?

— Потому что почувствовал, что вам это ОЧЕНЬ нужно.

— Так, насколько я понимаю, вы от меня чего-то потребуете взамен вашей услуги?

Егор кивнул.

— Ну что ж… — Вера огляделась.

Позади нее находилась кровать, а впереди стоял Егор и выжидательно смотрел на нее. Вера неторопливо стянула футболку и осталась в прозрачном, телесного цвета бюстгальтере. Она смотрела на Сухарева с вызовом. Он не двигался. Тогда она так же неторопливо освободилась от бриджей и легла на кровать поверх покрывала.

Сухарев дернул бровями, но не двинулся с места.

Верина выходка оказалась для него полной неожиданностью. Сейчас в нем боролись два начала, и он не знал, которое одержит верх. Женщина, лежащая на его кровати, выглядела потрясающе. Она была бесспорно яркой, необычной, сильной и сексуально привлекательной. В какой-то момент он подумал, что примет ее вызов. Лети все к чертовой бабушке! А лететь было нечему. Совсем другой платы он хотел потребовать с нее за молчание.

Нет, нужно взять себя в руки. Белое плечо, оттененное темно-каштановыми волосами, жгло ему глаза. Выпуклость груди манила, а глаза… Да что там говорить, это была провокация чистой воды. Сухарев зажмурился и потряс головой.

— Вы меня не правильно поняли.

— Что?! — Женщина сначала уставилась на него, а затем расхохоталась. — Да вы просто трус!

Сухарев уселся на стол.

— Отвернитесь! — приказала Вера, точно и не она лежала перед ним голая минуту назад.

Сухарев подчинился.

— Давайте ваше условие! — своим командным голосом потребовала она, одеваясь.

— Я, Вера Сергеевна, так и быть, согласен прикинуться для этого товарища вашим мужем, если вы напрочь откажетесь от идеи выкупить эту базу!

Вера выросла перед ним в футболке, надетой задом наперед.

Сухарев улыбнулся. Вера поняла его улыбку по-своему.

— Черта с два я откажусь ее купить! Она мне очень нравится!

Егор понял, что она злится на него за унижение, учиненное им ей минуту назад. Он убрал с лица улыбку и слез со стола.

— Тогда придется рассказать вашему… Коле.., всю правду.

Вера треснула кулаком по столу. Егор покачал головой. Этот удар предназначался ему, он прекрасно: понимал ее.

— Но я ведь не рассказала вашим летчикам…

— Парапланеристам.

— Да ну их! Я ведь не подвела вас?

— Ну и рассказали бы. Подумаешь… Мне все равно. Забавно было наблюдать ваше смущение, поэтому и не стал их разуверять.

Верины брови сначала полезли вверх, затем опустились к переносице.

— Вы — чудовище!

Он пожал плечами:

— Вы тоже не ангел.

— Но вам меня не переиграть!

— Ну так я пошел? — Сухарев кивнул в сторону соседнего флигеля.

— В вас нет ничего человеческого! Эгоист! — громким шепотом возмущалась Вера. — Вы тут совсем одичали у себя в лесу! Вы зациклились на своей дурацкой базе!

— А вы зациклились на своем дурацком Коле!

Вера ахнуть не успела, как влепила ему звонкую пощечину.

Сухарев сузил глаза. Он развернулся и неторопливо направился в сторону соседнего флигеля. Над турбазой гремела музыка. Звезды мигали в вышине.

Вера скрипела зубами, глядя в удаляющуюся спину. Ей казалось, что сейчас она способна взглядом прожечь его рубашку. Но он ни разу не обернулся. Когда он уже подошел к веранде, Вера вскочила и побежала за ним.

— Подождите же вы! Я согласна! — прошипела она ему в спину.

Он остановился.

— Я верил, что благоразумие победит.

— Пойдемте же скорее, пока он нас не увидел!

Сухарев положил руку ей на плечо, но она сбросила ее и зашагала нетерпеливо впереди него.

— Я рад, что мы так хорошо договорились, — заключил Сухарев, едва они переступили порог его комнаты. Его глаза насмешливо блестели.

— Вы уверены? — развернулась Вера. Ей хотелось во что бы то ни стало сбить с него спесь, это дутое самодовольство. — А может быть, я передумаю. Может, я только ищу предлог, чтобы пойти к нему!

— Вы не пойдете.

— Это почему же?

— Всегда выигрышнее совершать новые ошибки, чем повторять старые. Не так ли?

В комнате было темно. Только свет от луны доносил сюда слабое призрачное свечение.

Вера стояла в двух шагах от своего противника. В темноте влажно блестели его глаза, полные живого интереса. Его всего она сейчас не видела — тем острее чувствовала его присутствие. Здесь, в тесном помещении, почти каморке, в напряжении их конфликта все особенно обострилось, приобрело острые углы.

Вере казалось — зажги спичку, и воздух вспыхнет, как бумага.

Именно в этой резкой концентрации эмоций сна ощущала явное волнение от близкого присутствия своего противника. И с удивлением вынуждена была признать, что не питает физического антагонизма по отношению к нему. Да, ей хотелось врезать ему по морде, толкнуть, крикнуть, сказать что-нибудь обидное, чтобы его лицо исказилось гримасой гнева. Но выгнать? Остаться в этом электричестве одной? Ни за что!

И в ответ на свой внутренний монолог она невольно подалась вперед, словно собиралась вцепиться в Сухарева, чтобы он, не дай Бог, не убежал. Но, осознав свой порыв, остановилась.

— Так это вы, что ли, моя новая ошибка? — тщетно пытаясь придать своему голосу насмешливость, хрипло поинтересовалась она.

— А почему бы нет? — так же хрипло ответил Сухарев и тоже подался вперед.

Расстояние между ними стремительно сократилось, а концентрация напряжения так же стремительно возросла. Забыв обо всем. Вера обвила руками шею своего врага, впилась в него губами.

Едва ощутив на своей спине его сухие, горячие ладони, она задрожала как осиновый лист и, злясь на себя за слабость и не умея совладать с внезапно нахлынувшей страстью, с силой толкнула Сухарева, и он упал на кровать, увлекая ее за собой. Они вцепились друг в друга, как борцы в смертельной схватке, громко затрещала в темноте чья-то футболка, сдираемая через голову, протяжно скрипнула разбуженная пружина старой кровати.

Теперь они оба, по пояс голые, стояли на коленях друг против друг, как боксеры на ринге, и тяжело дышали. Вера провела ладонью по его груди — мышцы под пальцами отозвались напряжением. Егор подвинулся и наклонился к ее лицу. Потерся щекой о ее щеку. Она впилась ногтями в его спину. Егор обхватил ее руками и наклонился к груди. Вера выгнулась навстречу — ногти поехали по его спине, оставляя следы. Концентрация напряжения в комнате достигла апогея. Каждый поцелуй Егора пронзал ее насквозь.

Ей казалось, что вот-вот она не выдержит и просто взорвется. Когда его рот добрался до заветных точек на груди, Вера не выдержала, дернулась, они упали, перекатились, не отпуская один другого, подушки поползли на пол, а ноги переплелись как лианы. Его рука проехала по ее спине, пальцы вползли за пояс ее бриджей.

Вера кусала его подбородок, царапала плечи. Он освободил ее от бриджей, и теперь единственным препятствием оставались его джинсы. Его руки беспрепятственно гуляли кругом, а поцелуи становились все настойчивее. Верино тело горело как от ожогов. Она оказалась внизу, Егор нависал над ней, как тигр у водопоя, не в состоянии утолить жажду. Вера нащупала пояс его джинсов, нашла пуговицу, желая одного — поскорее устранить это последнее препятствие. И вдруг он резко вывернулся из ее рук, сел на кровати и потряс головой, словно мокрый лохматый зверь, отряхивающий воду.

— Что случилось? — почти с ужасом в голосе спросила Вера. Она протянула руку и потрогала оцарапанное плечо. Он дернулся и отодвинулся на самый край.

Он даже не смотрел в ее сторону!

— Ну, нет… — сказал он и поднялся. Егор отошел к окну, а Вера не сводила глаз с его блестящей от пота спины.

— Егор, вернись.., пожалуйста! Я ничего не понимаю.

— Да? Ну тогда я тебе объясню. — Он повернулся к ней. — Ты решила использовать меня, сгорая от страсти к своему Коле. Я не дурак и понимаю, что сейчас ты не со мной, ты — с ним. Вас разделяют какие-то пятнадцать метров. Я не хочу быть твоим громоотводом!

— Чего же ты хочешь? — Вера в полном недоумении взирала на него. Она потянула на себя покрывало и завернулась в него. — Ты же сам сказал: новые ошибки. Я тебя не понимаю. Я же ничего; не требую от тебя. Если ты насчет турбазы беспокоишься, то…

Он как-то странно посмотрел на нее, нашарил на столе сигареты и зажигалку. Вышел на веранду. Действительно, чего же он хочет?

Егор закурил и сел на ступеньки крыльца. Идиот.

Так глупо себя повел. Какая ему разница, кого она хотела, когда легла с ним в постель? Какая ему разница? Завтра она соберет манатки и уедет. Поминай как звали. Останется у него в памяти как забавный эпизод. А могло быть небольшое приключение. Но он сам оттолкнул ее, поставил крест на приключении. Чего же тебе надо, Сухарев? Уж не влюбился ли ты случаем?

Сухарев резко поднялся и пошел. Он шел по дорожке мимо столовой, к реке. Едва нырнул под густой полог сосен, вверху знакомо загудело. Этот звук стал привычен, как гул холодильника в комнате. Он свыкся с ним за семь лет. Он его выучил; этот ночной разговор сосен, перекликающийся с шепотом реки и отдаленным стуком колес железной дороги.

Сухарев сел на верхнюю ступень металлической лестницы, ведущей к воде. Черная лента реки ласкалась к берегу, но Егор не верил ей. Он знал, насколько обманчива ее кажущаяся покорность и безмятежность.

Он любил и ненавидел эту реку. И, словно чувствуя противоречивость его отношения, река то и дело представала перед ним в своем новом обличье. Егору показалось, что за эти годы он повидал ее всякую — и залитую солнцем огненно-рыжую, напоминающую озорную девчонку, и почти прозрачно-голубую, невинную и безобидную. И темно-синюю, с холодными барашками пены, и мутно-зеленую, поросшую у берегов грязной зеленью. Он видел ее белую, замерзшую — зимой и черную, отчужденную, почти враждебную — осенними ночами.

Сейчас река выглядела тихой и виноватой. Она смотрела на Сухарева своей ровной блестящей поверхностью и ждала.

Он спустился вниз, разделся и с разбега бросился в воду. Вода обожгла его холодом, но лишь на миг.

Сухарев поплыл. Он доплыл до середины и вернулся.

Вышел на берег и стоял, покрытый гусиной кожей, пока ветер не высушил его и не согрел. Потом оделся и пошел босиком вдоль берега, подставляя ветру еще влажные волосы. Песок был прохладным и мягким.

Сухарев смело ступал, зная, что не наткнется в темноте на осколок бутылки или консервную банку. Он сам строго следил за чистотой пляжа. Когда-то он лично командовал его расчисткой. Вместе с рабочими выравнивал песок. Потом неустанно беседовал в столовой со своими отдыхающими и постепенно приучил народ не засорять то место, где бегают их дети и бродят влюбленные.

Когда-то и он был влюблен и счастлив. Они приехали с женой на эту турбазу, когда узнали, что у них будет ребенок. Сухареву хотелось оградить Аню от городской толчеи, подарить ей праздник. Денег на дорогой круиз не было, и они приехали сюда. Ей здесь очень нравилось. Токсикоз, который так мучил ее в городе, здесь вдруг отступил. Они много гуляли, забирались на вершину холма и оттуда любовались рекой. Каждый день дарил что-то новое. Они то уходили в поход, знакомились со здешней природой, то навещали соседнюю деревню и покупали там сочные, теплые от солнца груши, то устраивали пикник на поляне в лесу. Но больше всего Аня любила бывать на реке. Она говорила, что река всегда новая, не повторяется. Они плавали, валялись на песке. А иногда просто сидели на берегу и смотрели на воду.

…В тот день на соседней турбазе проходили соревнования по футболу, Егор поехал играть, а Аня осталась — она не переносила автобусов.

— Обещаю по горам без тебя не лазать и вообще никуда не ходить, — заверила она на прощание.

— Даже на пляж? — поддел он, намекая на ее слабость.

— Ну-у, — неопределенно протянула она, хитро прищурив глаз.

Он и сейчас видит ясно, как тогда, ее гладкие русые волосы, убранные в хвостик, и рыжие веснушки на плечах. Вопреки Аниной любви к пляжу загар ей был не впрок. Плечи обгорали моментально, оставляя розовые островки ожогов в белой шелухе старой кожи.

К концу матча испортилась погода, доигрывали под дождем. Когда возвращались, Егора подгоняло какое-то незнакомое ноющее чувство. Несмотря на непогоду, на турбазе царила суета: кто-то громко кричал в мегафон, на берегу под зонтиками толпился народ.

Егора сильно толкнуло в грудь изнутри. Он боялся идти на берег, но все же побежал туда, не заходя в свой домик. Он прибежал, и сразу все к нему обернулись.

И несколько человек одновременно начали рассказывать, как не правдоподобно спокойно все произошло.

Как Аня плавала и даже махала рукой с середины реки.

А потом просто исчезла под водой, и сразу несколько человек это видели. Никто не думал, что она тонет.

Думали — нырнула. Потом, когда поняли, что дело неладно, поплыли, начали нырять, вызвали спасателей. Но — все напрасно.

…Тело не нашли ни на второй, ни на третий день.

Егору казалось — он выучил наизусть это дно, этот берег и досыта нахлебался речной воды, Он часами сидел на берегу, как терпеливый пес, надеясь, что кто-нибудь окажется удачливее, чем он.

Река не хотела отдавать ему жену и ребенка. Егор не понимал тогда, что уже не сможет жить как прежде.

Он вместе с остальными уехал в город и попытался жить. Честно пытался перемолоть свое горе. Но река звала его назад, она снилась ему настойчиво и неотвязно. И он вернулся.

Он устроился на турбазу сторожем и подчинился своему горю. Долго он ждал от реки чуда, но чуда не было. Прежняя его жизнь — общие друзья, карьера, материальные желания — уже не представляла для Сухарева никакой ценности. Он оставался на турбазе как на границе между жизнью и смертью и уже ничего не ждал. Семь лет, которые он провел здесь и которые для всех людей были наполнены событиями и впечатлениями, для Егора прошли как один длинный и монотонный день. Только последний год, когда турбазу выставили на продажу, в нем проснулся протест и возник азарт. Это его территория, и он ее не отдаст. Он останется здесь навсегда, и ничто не заставит его уехать.

Собственная активность удивляла в первую очередь его самого. Он нашел инвесторов, один банк согласился дать ему кредит под небольшие проценты. Оставалось лишь отпугнуть чересчур богатых покупателей и убедить руководство завода в том, что турбазу можно продать только очень дешево и только ему, Егору. И ему это почти удалось.

Дело осталось за малым, но приехала Вера. Она спутала все его карты. Более того, она нарушила течение его замкнутой жизни своим вторжением. Раньше, после гибели Ани, Сухарев долгое время не видел женщин. То есть он их, конечно, видел, но не замечал. Не мог сказать — красива женщина или нет, привлекательна ли, сексуальна? Он словно что-то такое утратил и думал, что навсегда.

Потом, гораздо позже, Сухарев пришел к выводу, что его замкнутость и отсутствие интереса к противоположному полу только подстегивают любопытство женщин. Так было с Ларисой. Она не знала его — настоящего, все пыталась залезть в душу. А Сухарев не спешил ее туда пустить. Он уже знал про себя, что он — однолюб и тут уж ничего не поделаешь. И вдруг эта его уверенность поколебалась. Как же это произошло? Когда он услышал плач ребенка ночью и вышел посмотреть? Или когда она потащила его смотреть пещеры, а увидела параплан в небе? И незадачливые спортсмены соединили их. Ему это не было неприятно. А ей? Ах да — Коля… Похоже, она тоже однолюб, как и он. И его это взбесило. Почему? Он позволил втянуть себя в чужие проблемы и увяз в них по уши.

Он попытался представить, как все будет, когда Вера со своей командой уедет, — и не смог.

Глава 8

— Вера Сергеевна, я все просчитал! Эту базу мы окупим за год! Здесь такие перспективы! Я знаю один клуб экстремалов, который давно ищет подобный лагерь для тренировок… А лыжи? Да здесь зимой никакой Швейцарии не нужно!

Кирилл распалился так, что его бритый затылок покрылся потом.

Вера молча укладывала в кейс бумаги.

— Нет, Кирилл, я передумала. Мы подыщем что-нибудь другое. Мне здесь не нравится.

— Вера Сергеевна! Я вас не понимаю! Яснее ясного, что это вас местный администратор с пути сбивает. Да он сам на эту базу глаз положил, неужели не ясно? Да тут же.., золотое дно!

— Так уж и дно, — усмехнулась Вера Сергеевна и достала чемодан. — Как бы там ни было, Кирилл, собирайся. Сегодня мы уезжаем.

Кирилл смотрел на начальницу в полном недоумении. Он хорошо знал: если уж она решила, то — все. Но что-то в ее поведении сбивало с толку — она словно сама была не уверена в правильности своего решения. И будто бы даже не хотела уезжать. Но — собиралась. Скорее всего на нее подействовал неожиданный гость. Он как приехал неожиданно, так и уехал — ни с кем не попрощавшись. А она стала сама не своя.

Кирилл вышел и прикрыл за собой дверь. Вера захлопнула чемодан и подошла к окну. Там, за окном, на площадке перед воротами стоял автобус парапланеристов. Шла погрузка — они уезжали на тренировку. Сухарев находился там же и отдавал какие-то распоряжения. Его белая футболка выгодно оттеняла первый загар. Движения были неспешны и лаконичны. Вера поймала себя на мысли, что смотрит на администратора другими глазами. Ей будто бы даже нравится его крепкое тело, манера расставлять ноги и держать руки в карманах.

И то обстоятельство, что необходимо подойти к нему и попросить машину на сегодняшний вечер, ее почему-то ужасно злило и одновременно волновало.

Конечно, можно подослать Кирилла, но тогда Сухарев решит, что она трусит. Что после той злополучной ночи она боится на него смотреть или что-нибудь в этом роде. Нет, она соберется и подойдет как ни в чем не бывало. Пусть торжествует по поводу ее отъезда.

Он добился чего хотел. И она добилась: Коля уехал даже не попрощавшись. Он так и не узнал, что Ксюшка — его внучка.

В голове у Веры царил полный сумбур. Она уже не понимала, чего хочет. Но едва автобус со спортсменами выехал за ворота, Вера вылетела на веранду и, отдышавшись, пошла навстречу Сухареву.

— Здравствуйте, — сухо бросила она, не глядя на него. — Я хотела вас попросить…

— Да?

— Нам нужна будет машина вечером, чтобы ехать на вокзал.

— Вы уезжаете?

Вера окинула его удивленным взглядом.

— Не об этом ли мы с вами вчера договорились?

Сухарев развел руками.

— Конечно, но я ведь не выгонял вас. Вы могли бы еще.., пожить здесь. В качестве гостей.

— Некогда нам тут рассиживаться. Я и так потеряла уйму времени. Меня ждет работа.

— Вы.., жалеете о чем-то?

Сухарев смотрел на нее, склонив голову набок.

— Я никогда ни о чем не жалею! — отчеканила Вера. — Так я могу надеяться на вашу помощь?

— Конечно, — Сухарев улыбнулся. — К шести машина будет у вашего домика.

— Великолепно! — Вера смерила его холодным взглядом, развернулась и зашагала к своему крыльцу.

Войдя в комнату, она поняла, что не сможет сидеть здесь в полнейшем бездействии.

Выйдя на крыльцо и заметив, что дверь в комнату Любы приоткрыта, вошла туда.

Глазам Веры предстала следующая картина: Люба валялась на кровати с книжкой в руках, в углу стояла собранная сумка. Ксюшка лежала на полу, на разостланном там тонком покрывале, и сосала погремушку. В комнате вовсю гулял сквозняк.

— Люба! — только и сказала Вера, созерцая эту картину.

— А что такого? — не поняла няня. — Она хорошо играет. Я уже измучилась с ней. Вер Сергевн! А так она хоть молчит.

— Люба, как ты могла додуматься положить ребенка на пол? Тут полно пыли! Ты протирала сегодня полы?

— Так мы же уезжаем, Вер Сергевн!

— О Боже! Я не знаю, как с тобой разговаривать!

Разве ты не чувствуешь, что в комнате сквозняк? Сейчас же подними ее и переодень, она вся мокрая!

Вера чувствовала, что накаляется и готова разрядиться на горе-няньке. Она вышла и прикрыла за собой дверь. Делать больше нечего — вещи собраны, осталось только ждать. Смятение, вызванное непонятно чем, гнало ее прочь. Она прошла по тропинке мимо столовой, к реке. Едва ступила под полог сосен, непонятная тоска сжала горло. Вера ускорила шаг. Она не могла понять, что с ней происходит. Она досадует на то, что не удалась сделка? Или на то, что Коля так легко отступился от нее? Или на то, что ее отверг Сухарев, когда она так бесцеремонно навязывалась?

И все же среди клубка этих противоречивых мыслей пульсировала одна инородная: какая у него приятно-жесткая щека и как удивительно он пахнет — зверобоем, полынью и мятой.

С того времени, как она рассталась с Николаем, у нее было два коротких романа. Они с самого начала были обречены, ибо она с покорной отчетливостью осознавала, что видит своего избранника насквозь. Эта ее дурацкая способность все понимать про людей мешала ей с самого начала. И она смирилась, полагая, что ее первая любовь и есть единственная и другой ей судьба не приготовит. Только Колю она могла видеть сквозь розовые очки. А тут — Сухарев. Она ничего не понимает про него. Абсолютно. Тот портрет, который она второпях сляпала, может, ее и устраивал поначалу, но теперь было ясно, что это — не подлинник. Кажется, ей немного жаль, что она так и не узнает его тайну, не увидит настоящий портрет.

Вера обошла пустынный пляж, побродила в лесу, постояла на поляне перед холмом, наблюдая парение параплана.

Когда она вернулась в лагерь, «уазик» уже стоял перед флигелем, а на веранде толпились Кирилл, водитель и Сухарев.

— А где Люба? — спросила Вера.

— Вас пошла искать, — ответил Кирилл и добавил:

— У Ксюшки температура.

Вера вбежала в комнату. Девочка спала, раскинув ручки и ножки. Щеки ее неестественно пылали. Вера приложила пальцы к крохотному лобику и тут же убрала — лоб был огненным.

— Я уже позвонил в «скорую». — Сухарев вошел в комнату за ней следом. — Я думаю, вам нельзя ехать сегодня.

— Да, конечно…

— Как? Мы не едем? — На пороге возникла Люба.

— А ты думаешь, ребенка можно везти в таком состоянии? — вопросом ответила Вера.

— Нет, ну я не могу так! Сколько можно! Тут такая скукотища! — заныла Люба. — Я не останусь, как хотите. Если бы я знала, что работа няни такая нудная, то никогда бы… Загнали в какую-то глушь, комаров кормить… — Люба находилась на грани истерики. Вера молча смотрела на нее, думая о своем. — Ребенок постоянно орет, не знаешь, что ей надо!

— Так. Я все поняла, — оборвала ее Вера. — Ты уволена. Поедешь с Кириллом.

— А как же вы. Вер Сергевн? — Кирилл заглянул в комнату. — Может, мне остаться?

— Нет, Кирилл, ты возвращайся, фирма-то у нас совсем брошена осталась, — через силу усмехнулась она. — Мы тут сами справимся, не маленькие.

Люба выбежала из комнаты. Через стенку было слышно, как она двигает мебель, пытаясь сорвать на ней свое настроение.

— Я совершенно не представляю, что делать, — призналась Вера, беспомощно оглядываясь на Сухарева.

— Дети часто болеют. — Сухарев склонился над девочкой, та неровно дышала, открыв свой розовый ротик. Кирилл с Любой уехали, а «скорой» все не было. Погода вдруг резко изменилась. Поднялся ветер, сосны загудели и зашатались, как-то сразу стало темно.

Сухарев кинулся закрывать окно, и едва он это сделал — на турбазу обрушился дождь.

Крупные капли забарабанили в окно. Девочка проснулась и сразу начала плакать. Жар не спадал. Вера ходила из угла в угол, пытаясь укачать ребенка, и неотрывно смотрела в сторону проходной.

Вот звук какой-то машины, лязг ворот. Нет, это автобус со спортсменами.

Сухарев привел с собой ту самую женщину, стриженную под мальчика.

— У Татьяны двое детей, может, посмотрит? — виновато предложил он, словно это по его вине девочка заболела.

Едва к ребенку прикоснулись чужие руки, поднялся истошный крик. У Веры подкосились колени.

— Горячая какая… — только и сказала Татьяна.

Но, взглянув на Верино лицо, посчитала нужным добавить:

— У грудничков часто так, вы не переживайте сильно. Может, животик болит, может, зубки лезут. Поноса нет?

Вера и Сухарев одновременно покачали головами, — Самое главное сейчас — жар сбить, — посоветовала Татьяна, — а то могут случиться судороги.

Вера побледнела. Егор усадил ее на кровать.

— А чем лучше температуру сбить? — спросил он. — Таблетками?

— Таблетку она выплюнет, — сказала Татьяна. — Попробуйте водкой растереть.

Сухарев помчался за водкой.

— Я бы побыла с вами, — извинилась Татьяна. — Но у нас, как назло, ЧП. Родион неудачно приземлился, похоже на перелом. Но я зайду попозже.

Вера проводила женщину. Вернулся Егор с водкой.

За окном было уже совсем темно, дождь хлестал, небо трещало, разрываемое по швам неровной молнией. Сухарев сбросил с себя мокрую насквозь рубашку и остался в таких же мокрых шортах. Ребенка уложили на стол и сами встали у этого стола — испуганные и сосредоточенные. Сухарев наливал водку, разведенную теплой водой. Вере в ладонь, она растирала орущего ребенка. Делали дело молча, сосредоточенно. Когда растерли последний пальчик, напряжение в комнате звенело.

— Теперь уж «скорая» не приедет? — полуспросила Вера.

— Наверное, застряла на полпути.

Они одновременно вздохнули. Девочка барахталась на столе. Крик ее потерял интенсивность, перешел в обычный плач.

Сухарев показал на бутылочку, Вера дала девочке пузырек со сладкой водой — та зачмокала. Ее накрыли пеленкой. От усилий крошечный лобик покрылся бисеринками пота. Когда содержимое подошло к концу, девочка уснула. Ее положили на Верину кровать.

Лоб и щеки ребенка стали влажными и прохладными — жар спал.

Вера опустилась на стул у кровати и не отрываясь следила за беспокойным сном ребенка.

— Если с ней что-то случится, я не переживу, — вдруг сказала Вера.

Сухарев опустился на свободный стул.

— У нее нет родителей? Кто она вам?

— У нее есть по крайней мере мать. И дед.

— Почему же она с вами?

— Ее матери шестнадцать лет, это моя двоюродная племянница. Вернее, даже троюродная. Дочь моей двоюродной сестры Инги. Так вот эта бестия не придумала ничего лучше, как подкинуть свою дочку мне.

— Наверное, она знала, что вы любите детей.

Вера посмотрела на Сухарева. В темноте его глаза казались темнее, чем на самом деле, мерцали сдержанным блеском. Она усмехнулась:

— Зоя это сделала, чтобы позлить меня. В детстве она дико ревновала меня к отцу.

Сухарев ошарашенно уставился на нее.

— Так, значит…

— Да, Егор. Коля — Ксюшкин дед.

— И он ничего не знает?

Вера развернулась к нему на стуле.

— А чего вы хотели? Чтобы я рассказала ему, что его дорогая Зоя родила? Чтобы он забрал беспомощного ребенка скитаться с ним? У него ни кола ни двора! Он только что из тюрьмы.

— Но что же вы собираетесь теперь делать? Растить ребенка, зная, что в любой момент у вас его могут отнять?

— Не берите в голову. — Вера поднялась, подошла к шкафу, достала оттуда две кружки. — Вам нужно выпить, вы промокли.

Она налила немного водки Сухареву и себе.

Разрезала яблоко. Выпили.

— A y вас есть дети? — спросила она, уже смелее глядя Сухареву в глаза.

Он покачал головой.

— Ну а женаты вы были? — не унималась Вера. — Неужели никогда? Вот уж не поверю!

Сухарев поднялся.

— Ну, мне пора. Что-то я засиделся.

Вера удивленно смотрела в его голую спину. Что она такого сказала? Задала обычный вопрос.

— Подождите, Егор! — Она поднялась и подошла к нему. — Вы не обижайтесь на меня за тот вечер, хорошо? Я вела себя по-дурацки, не знаю, что на меня нашло.

— Я уже забыл.

— А.., тогда — спокойной ночи…

Вера не знала, что сказать. Ей мучительно не хотелось оставаться одной. Но она не могла попросить его остаться. И в то же время больше всего на свете ей хотелось, чтобы он остался.

— Да. Я пойду. Но я зайду позже узнать, как она. — Он кивнул на девочку.

Сухарев ушел, и одиночество волной нахлынуло на Веру. Она поправила Ксюшкину пеленку. Девочка спала, обессиленная жаром. Дождь хлестал по стеклу, будто пытался что-то доказать ей. Что? Что вся ее теория о любви и предательстве — бред и никаких выводов из собственной жизни делать нельзя? Все повторится вновь, человек способен вновь и вновь обретать надежду? Но на что она надеется сейчас? Что этот сыч лесной полюбит ее и развеет ее страхи? Какая наивность! Зачем он ей нужен? Да и она не нужна ему вовсе, это он демонстрирует ей как может.

Вера вскочила и вытащила из чемодана ветровку.

Она не может оставаться здесь одна. Сейчас она пойдет и скажет ему об этом. Пусть он думает о ней что хочет. Вера выскочила под хлесткий ливень. Ноги мгновенно промокли. Она двигалась на свет ночника в его окне, как корабль на свет маяка. Ее колотила внутренняя дрожь. Холода она не замечала.

Она толкнула дверь и ударилась о Сухарева. Он стоял в плащ-палатке.

— Я.., мне страшно одной, — пробормотала она.

— Я уже иду.

Они вышли под дождь, держась за руки. Преодолев пространство сплошной воды, вбежали на веранду Вериного флигеля. Прежде чем войти туда, где спал ребенок, Сухарев снял плащ-палатку и, стряхнув, бросил на скамейку. Вера проделала то же с ветровкой.

Лицо у Сухарева было мокрым, и Вере захотелось убрать с его щек холодные капли. Как только ей пришла в голову эта мысль, он протянул руку и стал вытирать ладонью ее лицо. У нее и волосы были мокрые, но ясное дело — их не вытрешь руками. Тем не менее Сухарев провел ладонью по мокрым волосам. От этого внезапного проявления тепла у Веры перехватило горло. Она громко всхлипнула, и тогда он обеими руками сжал ее голову. Потом наклонился и попробовал на вкус ее губы. Они были влажными и прохладными от дождя. Его губы показались Вере немного с горчинкой, как петрушка. Минуту назад она что-то хотела объяснить Сухареву, рассказать, что она чувствует. Но теперь, после поцелуя, она поняла, что ничего сказать не сможет. Ей только хочется крепко держаться за него, впитывая спокойное тепло с запахом мяты и зверобоя.

Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.

— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.

Вера помолчала.

— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.

— Почему?

— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.

— Ты пробовала искать их через Интернет?

— Я все пробовала. Игорь не отвечает.

— Не может быть, чтобы он ни с кем из России не общался.

— Видишь ли… У него с матерью были сложные отношения. Она подавляла его. Думаю, что в конце концов его отлет в Канаду — это своеобразный бунт.

К тому же его мать уже умерла. А друзей у него и здесь было немного, а там он мог завести новых.

— А о себе ты что думаешь? — задал Сухарев странный вопрос.

— Не поняла.

— Ну ты-то против чего бунтуешь?

— Разве я бунтую? — размышляла Вера. — С чего ты взял?

— Во-первых, ты бунтуешь против своего имени.

Ты разделила его на два взаимно исключающих. Вера.

Ника. А в сущности, это одно красивое имя — Вероника. Я буду звать тебя Вероника.

«Я буду звать тебя Вероника», — звучало у Веры в ушах. Он будет звать ее. Это как обещание, как что-то в будущем.

— Зови, — сказала она и потерлась ухом о его плечо. Это оказалось очень приятно — чувствовать щекой и ухом чужое жесткое плечо.

— Ты решила все вычеркнуть, что было в прошлом, включая саму себя.

— Да, наверное.

— Ну и как, получилось?

— Нет, как видишь. Прошлое догнало меня и схватило за подол. Я всех их любила — Ингу, Колю, тетю Оксану. Я только Зойку не успела полюбить. А потом решила: раз они меня предали, то я их вычеркну, будто их и не было в моей жизни. Разлюблю.

— А Ксюшка заставила тебя усомниться в своей силе.

— Да, я люблю ее. С этим ничего не поделаешь.

Больше всего я мечтаю сейчас, чтобы она проснулась здоровой.

— Я тоже. Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала.

Сердце Веры сжалось и поползло в живот. Она повернулась и прижалась губами к его плечу.

— Повтори, — попросила она.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — ровно произнес он, не глядя на нее. И замолчал.

Вера дышала ему в плечо и плакала. Он не хочет, чтобы она уезжала!

Целую вечность никто не говорил ей этих слов. И что самое главное — они звучали искренне. Уж в оттенках интонаций Вера хорошо научилась разбираться. Он сам почему-то изо всех сил сопротивляется своему чувству, и именно это вызывало доверие. Хотелось слушать его голос.

— Я хочу знать о тебе все. Расскажи мне о себе, — попросила Вера.

— Когда-нибудь потом.

— Но почему?

Это показалось Вере странным.

— Сдается мне, что ты тоже бунтуешь. Заперся здесь вдали от людей, никого в свою жизнь не пускаешь. Почему?

— Тебя пущу. Но не сейчас, ладно?

Сухарев наклонился и нашел в темноте ее губы.

Они целовались, сидя на полу — как школьники. Дождь за окном поредел.

— Не уезжай, — попросил он шепотом.

— Ладно, я побуду еще немного, — так же шепотом ответила она.

«Скорая» приехала утром, никаких отклонений в здоровье девочки врачи не обнаружили.

— У нее режется первый зуб, мамаша, — устало сообщила врач. — В этом случае может быть не только температура, но и расстройство стула, повышенная нервозность. У вас что — первый ребенок?

Не дождавшись вразумительного ответа от Веры, врач посоветовала побольше с ребенком гулять, поскольку после дождя воздух в лесу особенно целебный. Вера собралась и отправилась выгуливать Ксюшку. Пляж был мокрый, каждый след отпечатывался в песке. Вера шла и разговаривала с девочкой. О том, как испугалась за нее вчера и как нехорошо так пугать тех, кто любит тебя.

У лестницы ее поджидала Татьяна.

— Ну как? Воспаления нет?

Вера покачала головой.

— Зубки лезут.

— Надо же! Так нас всех перепугала, хулиганка!

Татьяна весело погрозила пальцем Ксюхе. Та в ответ пустила слюни.

— А у вас как дела?

— Перелома, слава Богу, нет, но вывих порядочный. Сегодня ездили на рентген.

Вера не успела выразить сочувствие, Татьяна отвлекла ее, показывая в небо. Параплан парил над поляной, а рядом невозмутимо завис орел.

— А вообще-то, Вера, я очень рада за вас. Ну, точнее, за Егора.

Вера открыла было рот, но Татьяна не дала ей возразить:

— Я сразу, как приехала, заметила — он другой.

Глаза другие. Мы ведь пять лет назад, можно сказать, силком его в свой клуб втянули. В глазах — голая тоска, смотреть невозможно. Стал летать, немного ожил.

А сейчас с ним такие перемены…

— Какие же раньше у него были глаза? — полуспросила Вера.

— Отсутствующие. Весь в себе.

— Да, но, наверное, для этого были причины?

— Конечно, причины, — согласилась Татьяна и вдруг попросила:

— Можно я ее подержу?

— Попробуйте. Она у нас дама с норовом, не ко всякому пойдет.

Татьяна осторожно взяла Кеющку. Та нахмурила бровки.

— Какие мы красивые! Какие норовистые! На маму похожа, вижу. А на папу?

— Таня, вы извините… Вы нас не правильно поняли. Это не Егора дочь и не моя.

Татьяна вскинула на собеседницу огорченное лицо.

— Правда? А я-то думала! Ему бы так нужно семью, ребенка…

— Но почему?

— Как почему? Ведь его жена погибла беременная, разве он вам не рассказывал?

Вера замялась.

— Егор всегда обходит эту тему. Ему до сих пор больно об этом говорить.

— Да это и понятно. Он столько лет стережет эту реку, где утонула его жена. Словно она может выплыть, понимаете? Как он с ума не сошел до сих пор?

Они приехали на месяц отдохнуть, а он поселился здесь навечно. Похоронил себя вместе с ней. У них так долго не было детей, они так радовались…

— Так.., тело не нашли? — тихо спросила Вера, зная, что у Егора она об этом не спросит.

— Нет… — Теперь Татьяна уставилась на Веру с подозрением. — Так вы и этого не знаете?

— Теперь знаю.

Она забрала Ксюшку и зашагала вдоль берега в противоположную сторону. В голове пульсировала кровь.

Она все поняла. Горло сжимал спазм. Чужая боль облила ее своей неподдельностью. Преданность — качество, которое она превыше других ценила в людях, бесспорно, принадлежало Егору, этому странному лесному сычу.

Она должна для него что-то сделать. Что? Купить в конце концов для него эту турбазу, чтобы никто не смог прогнать его отсюда. Она понимает его беду. Больше того, она любит его…

Вера вернулась в лагерь и стала искать Сухарева.

Его нигде не было.

Накормив и искупав девочку, она укутала ее и положила в коляску. Засыпала Ксюшка только на свежем воздухе. Вера катила коляску перед собой по направлению к столовой, когда ее догнал Сухарев.

— Пойдем, — сказал он и положил ей в руки букет полевых цветов.

Букет был пестрым, горько-ароматным, но Сухарев не дал ей насладиться созерцанием.

— Куда мы идем?

— Ко мне.

Он привел ее к своему флигелю. Коляску со спящей девочкой поставили на веранде и накрыли пологом от комаров. Вечерело. Во флигеле пахло полынью и мелиссой. На столе у окна Вера заметила два высоких бокала и миску с черешней. Ягоды высились горкой, а стебельки торчали в разные стороны. Сухарев чиркнул спичкой, и на подоконнике ожила свеча. Достал из шкафа вино и наполнил им оба бокала:.. И вино, и черешня были одного цвета. Вера села к столу и взяла ягоду. Черешня оказалась упругой и сочной. Сухарев поднял бокал.

— Я хочу выпить за вчерашнюю ночь. Она оказалась очень важной для меня.

— И для меня, — как эхо повторила Вера.

Он пил свое вино, не отрывая от нее глаз. Она проделала то же самое. Краем сознания Вера отметила, что, конечно, где-то она это уже видела или читала: вино, свеча. И что Сухарев неоригинален.

Но сейчас это не имело значения. Он сделал это все для нее. Он хочет быть с ней, она ему нужна. И это главное.

В ночь за окном вдруг ворвались звуки ударных.

— Танцы, — кивнул Егор в сторону столовой.

Вера встала и взяла его за руку.

— Я объявляю белый танец.

Сухарев поднялся и обнял ее. Они танцевали на маленьком свободном пространстве его комнаты между столом, кроватью и дверью, и теснота помещения делала их еще неразрывнее и ближе. Сухарев потерся щекой о ее волосы, и Вера закрыла глаза. Казалось, что ночь плывет мимо них, унося с собой заботы и впечатления. Им оставалось только чуткое ощущение друг друга, их тесный мир на двоих. Сухарев остановился и нашел губами ее лицо. Он изучал его неторопливо, словно губы хотели запомнить то, что целовали, и, сбиваясь, возвращались к уже изученному, чтобы повторить все сначала.

— Ты все еще думаешь о нем? — вдруг спросил Егор, держа ее лицо в ладонях.

— Нет. Я думаю о тебе. Я хочу.., может, это звучит слишком прямолинейно, но я хочу тебя! — выпалила Вера, держа обе ладони на его груди.

Он молча кивнул. Потом сел на корточки и развязал ей кроссовки. Они легли на кровать поверх одеяла и долго лежали молча, боясь нарушить то полноценное состояние покоя, которое было создано во время танца. Им было хорошо. Вера вдруг мысленно увидела себя со стороны, с позиции сосен, облаков, звезд. Она — посреди дикой природы, в ветхом щитовом домике, на старой кровати.

На веранде в кровати спит ребенок, а рядом, в ее объятиях — любимый мужчина. И больше ничего не надо. Все остальное — приходящая и уходящая суета.

А это — счастье. Очень хочется получше распробовать и запомнить его вкус., — Вероника, — произнес Егор ее имя, и они оба прислушались. — Вероника…

— Так меня никто не называл. Никогда.

— Я буду первым.

Егор сбросил с себя рубашку. Вера проделала то же самое. Теперь они изучали кожу друг, друга — все выступы, ложбинки, шероховатости. Каждое новое открытие доставляло им наслаждение. Ночь загустела.

Постепенно нежность переросла в страсть. Из головы исчезли все лишние мысли. Они плавали где-то поблизости, но Вера о них забыла. Для нее существовало сейчас только пружинистое, разгоряченное страстью тело Егора, запах разнотравья, исходящий от него… И имя, которое он без конца повторял: Вероника…

Посреди ночи их разбудил телефон. Сухарев спал.

Вера нашарила на столе трубку и сонно пробормотала туда:

— Але…

После секундного замешательства в трубке прошелестел женский голос:

— А Егора Андреича можно?

— Егор Андреич спит. Нельзя ли подождать до утра?

— А вы.., кто? — бесцеремонно допрашивал голос, показавшийся Вере знакомым.

Веру сразу взбодрила чужая наглость.

— А вас это не касается, девушка! — отчеканила она и уже собралась положить трубку, как там что-то произошло.

Знакомый голос незамедлительно воскликнул:

— Вера Сергеевна?! Вы?! А что вы там делаете в такой час?

Глава 9

«Цыганщина», — раздраженно подумала Инга, когда экскурсовод с завидным упорством вернулась к особенностям испанского национального костюма. Окинув напоследок недобрым взглядом глазницы старинного замка, Инга отошла от группы и повернулась спиной к морю. Тут же в поле ее зрения попал Курт — отойдя от замка на приличное расстояние, он довольно резво для своей комплекции приседал и поворачивался, пытаясь вместить в объектив фотоаппарата это древнее строение.

«И нужны ему фотографии этих развалин!» — почти зло подумала она, созерцая, как потный от своих усилий и жары Курт добивается желаемого результата.

Заметив, что жена смотрит в его сторону, он стал делать ей знаки. Мол, подойди к замку и сделай ручкой.

«Идиот», — подумала Инга, но проделала, как он просил. Подошла, ножку поставила на ступеньку, очки подняла наверх, распрямила складку на своем ярко-желтом платье. И даже улыбку изобразила. Все это было совсем нетрудно. Она уже давно поняла, что Курта в отличие от русских мужиков никогда не проймешь какими бы то ни было душевными переживаниями. Ничего такого он демонстративно не замечал. Ему важна была внешняя сторона брака, соблюдать которую Инге до сих пор не составляло труда.

Собственно, ее тоже мало волновало, чем живет ее иностранный муженек, какие мысли и мечты посещают его в часы досуга. Он ее обеспечивает, выполняет все ее прихоти, а этого с него вполне достаточно. На большее он просто не способен. Вот захотела она в Испанию — пожалуйста вам Испания.

Чтобы не видеть, как грузно Курт взбирается по каменным ступенькам наверх, Инга отвернулась к морю. Испания ее не поразила. Ну, море. Ну, камни.

Черт дернул ее сюда притащиться! Да еще с Куртом.

Когда она намекала ему об отдыхе на море, то подразумевала, что поедет одна. Но Курт то ли плохо понял ее, то ли нарочно прикинулся дураком, но, как оказалось, он и не думал отпускать жену одну в Испанию.

Путешествие начинало Ингу тихо бесить. Курт с его туповатой веселостью, туристы, счастливо пялящие глаза на местные развалины. Отели, автобусы, чемоданы. Жуть!..

Едва выдержав обед с обильно и смачно жующим Куртом, Инга натянула купальник и отправилась на пляж. Курт с ней не пошел — улегся переваривать мясо и пиво.

Инга скинула сарафан и уселась на горячий песок. Огляделась. Народ неторопливо выползал после обязательной в этих местах сиесты. Парочки, ленивые, но цепкие глазами дамы, разомлевшие от жары мужчины. На последних-то и задерживала Инга свое внимание. На пляже это стало ее излюбленным занятием. Она выбирала кого-нибудь одного и начинала его изучать сквозь стильные темные очки. Иногда ее привлекало молодое свежее тело, чуть тронутое загаром, явно не пресыщенное плотскими наслаждениями, а потому всегда готовое к ним. Она трогала глазами чье-то тело, и это было ее тайной игрой, которая могла бы зайти дальше, не будь рядом этого зануды Курта.

Сегодня молодежи на пляже собралось сравнительно мало, и она, пошарив глазами, остановила свой взгляд на загорелой крепкой спине и затылке — коротко стриженном, изысканно украшенном первой сединой. Спина была примерно ее лет, это Инга научилась узнавать безошибочно, навскидку. Она, спина, не была пока еще заплывшей в талии, выглядела поджарой и не расслабленной, в тонусе. Мужчина сначала сидел на песке, затем поднялся, и Инга принялась разглядывать его чуть кривоватые крепкие ноги.

Мужчина резко расправил плечи, развел в стороны руки, словно пытаясь сбросить с себя истому послеобеденного сна, и Инга живо представила его в номере отеля, на белом шелке простыни, раскинувшегося во сне. Мурашки пробежали по ногам. Инга села, отбросив книжку, и теперь уже не исподтишка, а в открытую рассматривала мужчину. Она не торопилась увидеть его лицо, грудь и все остальное, это успеется, а пока она дала волю своей фантазии и стала ловко пририсовывать воображением к этой сексуальной спине себя, любимую. Занятие оказалось столь увлекательным, что она почувствовала невероятную досаду, когда изучаемый объект загородила нахальная женская фигура в белом купальнике.

«Иди куда шла!» — раздраженно подумала Инга и нетерпеливо зарыла ступни в песок. Но фигура в белом купальнике и не собиралась никуда уходить. Более того — она явно демонстрировала права на выбранный объект! Протянула мужчине бутылку пива и газету, а сама плюхнулась рядом, на шезлонг, бессовестно вытянув вперед свои длинные ноги. К нарастающей досаде, Инга была вынуждена признать, что на бедрах у «соперницы» нет ни капли целлюлита. Она стройна как газель и, чувствуется, довольно молода.

Инга закопала ноги по колени в песок. Что ж… молодость подруги только повышает рейтинг «объекта». Мужчина сел на песок и углубился в чтение. Дамочка попыталась привлечь его внимание тем, что принялась сыпать тонкую струйку песка ему на спину.

Он даже не повернулся. Тогда женщина в белом купальнике стала рисовать на его спине пальцем. Инга живо ощутила под своими пальцами прогретую солнцем кожу, подрагивающую от прикосновений. Она сама частенько пользовалась этой простой незатейливой игрой, рассчитанной на быстрый успех. Но мужчина, потерпев эту игру совсем немного, бесцеремонно сбросил пальцы своей спутницы легким раздраженным движением плеча.

«Браво!» — мысленно воскликнула Инга. Этот маленький нюанс воодушевил ее. Похоже, отношения этой пары не так уж трепетны. Мужчина явно охладел к Белому Купальнику, а это — плюс! Сколько раз приходилось Инге испытывать что-то подобное, когда ей было невмоготу от ласки чьей-то руки, совсем недавно вызывавшей у нее страстный трепет. Все проходит.

И едва проходило, Инга без сожаления расставалась со своими партнерами, мужьями, любовниками. Она твердо знала: новое — это всегда большее наслаждение, чем самое восхитительное старое.

Дама в белом выпалила в загорелую спину целую тираду слов. Инге было плохо слышно, что именно она говорила, но по постановке губ, по близкому расположению языка к зубам Инга сообразила, что дама скорее американка, чем европейка. Мужчина молчал, отгородившись газетой. Ингу разбирало любопытство.

Если мужика не интересует его спутница, то его вполне могут заинтересовать другие дамы на пляже.

Взбодренная последней мыслью, Инга стряхнула с ног песок и резво подскочила. В минуты эротического вдохновения Инга напрочь забывала о возрасте. Если бы ей в эту минуту напомнили, что у нее имеются шестнадцатилетняя дочь и двенадцатилетний сын, она бы только фыркнула в ответ.

Инга пружинисто двинулась к морю и у самой воды обернулась, надеясь поймать тягучий и липкий взгляд американца. Не тут-то было. Газета валялась на песке, а сам он теперь был развернут в сторону своей спутницы и что-то тихо, но резко отвечал ей. Шея от напряжения покраснела, и во всей его позе читалось столько скрытой страсти, что у Инги подкосились коленки.

Она поспешила войти в теплую воду, окунулась, поплыла.

Она плыла, а парочка на берегу настолько занимала ее воображение, что она не рискнула отплыть подальше. Инга вернулась на берег, вышла и, якобы ожидая, когда теплый ветер обсушит ее, встала у воды, на мокром песке, лицом к интересующему ее объекту.

Дама уже стояла рядом с обладателем сексуальной спины, чуть не подпрыгивая от злости, и трясла перед его лицом полотенцем. Мужчина стоял невозмутимо, скрестив на груди руки.

Ингу охватил азарт, словно на корриде. Когда женщина развернулась и яростно зашагала прочь, Инга едва сдерживалась, чтобы не заулюлюкать ей вслед.

Она чувствовала себя победительницей, словно это была полностью ее заслуга и американец остался здесь на пляже исключительно из-за нее, Инги.

Наконец он развернулся, и Инге сразу бросилось в глаза, что его черные плавки впереди довольно прилично наполнены. Она сглотнула. В голове лихорадочно метались идеи, но это не мешало ей трезво и быстро выстраивать их в более-менее осуществимый план.

Сейчас она отойдет немного влево, чтобы, возвращаясь, пройти как раз мимо него. Рядом с ним на песке бутылка из-под пива. Если изловчиться, то на нее вполне можно «нечаянно» наступить, поскользнуться и если не упасть, то хотя бы правдоподобно покачнуться, а уж потом наиболее естественно ухватиться за него. А там уж она не пропадет, там, слава Богу, ее Иняз еще ни разу не подводил. Если она не разговорит его на английском, то у нее в запасе всегда имеется немецкий и французский. И пара-тройка забавных историй на все случаи жизни.

Воодушевленная придуманным, Инга неторопливо двинулась намеченным маршрутом. Она уже выруливала на вожделенную тропу, когда американец вдруг обернулся и посмотрел в ее сторону. Инга замерла, как цапля, на одной ноге. Теперь черта с два удастся наступить на бутылку! Словно читая ее мысли, мужчина потянулся к бутылке и, сбросив пробку, не спеша приложился к ней. Поглощая теплую пенистую жидкость, он продолжал смотреть в сторону Инги. Это ее несколько приободрило. Она опустила ногу и осторожно двинулась в его сторону. То, что он ее заметил, в корне меняло дело. Вариант со случайным падением отпадает. Теперь более подходит что-то типа «Извините, это не вы вчера так пристально смотрели на меня в баре?».

Но Инга и рта не успела открыть, как он поставил бутылку на песок и снял темные очки.

— Игорь?! — воскликнула она, едва не наступив на кого-то из отдыхающих.

Мужчина встрепенулся, ища глазами, кто же мог окликнуть его по имени — здесь. Никакого сомнения.

Инга была в шоке. Если бы не такие знакомые московские глаза, она ни за что не узнала бы его, столь потрясающими оказались перемены. Из полусогнутого худого инфантильного юноши Игорь умудрился превратиться в этакого киношного загорелого бойфренда! Годы только придали ему импозантности.

— Игорь! Миронов! — не скрывая изумления, воскликнула Инга и устремилась к давнему знакомому.

Он уже увидел ее и узнал, но в настороженных глазах не мелькнуло даже намека на радость.

— Привет. — Он поднимался, отряхивая с ног песок.

Впрочем, его серьезность ее не смутила. Она ведь тоже не ожидала встретить здесь знакомых, И уж никак не думала, что единственная особь мужского пола, избранная сегодня для изучения, окажется бывшим мужем сестры Ники! Поистине пути Господни неисповедимы.

— Какими судьбами? — поинтересовался Игорь, пока она приходила в себя, усиленно сопоставляя Игоря прежнего с Игорем настоящим. Наконец Инге удалось стряхнуть с себя оцепенение, и она уже ловко выстроила новый план, не оставив камня на камне от старого.

— Слушай, Игорь, я так рада! Здесь такая скукотища! Как прелестно, что появилась возможность поболтать на русском! Я совсем увяла среди этих немцев, турок и испанцев…

Инга была довольна собой. Она удачно ввернула слово «увяла», открывающее путь к флирту. Теперь ему ничего не оставалось, как засмеяться шутке и возразить: «Что-то не заметно следов увядания!» Ну или что-то в этом духе. И завяжется легкая непринужденная беседа.

Но Игорь не разделял ее энтузиазма. Он резво подхватил полотенце, газету и теперь озирался, явно намереваясь ускользнуть от нее. Ну уж нет! Инга уцепила его за руку и потащила за собой.

— Вон там есть небольшое кафе под навесом. Возьмем коктейль и поболтаем. Ты так классно выглядишь, Игорь! Если бы не твои брови, они у тебя такие специфические… Если бы не брови, то я бы ни за что тебя не узнала! Ты стал таким… Очень даже ничего!

Инга игриво засмеялась, ожидая ответного комплимента, но его не последовало. Интересно, в чем же причина его угрюмости? Может, виной всему ссора с Белым Купальником? Конечно! Эта идиотка испортила ему настроение. Ну ничего — дело поправимое.

Наконец она притащила его под навес, где они взяли по апельсиновому соку, и Инга прочно завладела вниманием Игоря.

— Давно из России? — спросил Игорь, нарочно не глядя на нее, пытаясь подчеркнуть этим обыденность вопроса. Но Инга безошибочно прочла за этим интерес. Она махнула рукой:

— Что ты! Я уже три года живу в Германии! Сто лет не видела никого из наших. А ты? По-прежнему в Канаде?

— Почти сразу перебрался в Штаты.

Игорь приложился к соку, и Инга поняла, что из собеседника придется клещами вытягивать информацию.

— Ну и как тебе Штаты? Оправдали ожидания?

Игорь пожал плечами:

— Штаты как Штаты. В Москве, наверное, тоже все изменилось, так что сравнивать не могу. Вначале было трудно, теперь уже привык.

— Да, я вижу… Неплохо «привык»… — усмехнулась Инга. — В Европах отдыхаешь. Надолго в Испанию?

— Нет, подожду дочь — она сдает экзамены в колледже — и назад.

Игорь говорил нехотя, словно досадуя, что вынужден делиться личным.

— Уже в колледже! — воскликнула Инга, словно ее дочь была совсем другого возраста. — Вот время-то летит! А разве она не в Америке учится?

— Нет, в Париже, — сухо обмолвился он, и Инга сразу поняла, что эту тему Игорь развивать не собирается.

— Ну, значит, ты неплохо устроился, Игорь, раз дочь в Парижах учишь.

— Не жалуюсь.

— А что же ты обо мне не спросишь?

— Как ты? — вяло отозвался Игорь, закуривая.

Но Инга уже знала, что за кажущейся вялостью скрывается взрывной темперамент. У нее перед глазами все еще стояла сцена разборок с Белым Купальником.

— У меня все о'кей. Живу в Германии, муж неплохо зарабатывает, у нас свой домик. Знаешь, такие беленькие немецкие домики с лужайкой…

— Весь в цветочных горшках, — закончил да нее Игорь.

Инга неловко хихикнула. Она никак не могла склеить разговор. Игорь не был расположен к ностальгическим воспоминаниям или же ему что-то мешало.

Инга загорелась. Ей во что бы то ни стало захотелось устранить эту помеху. Интересно только, в чем же она заключается? Либо он хочет, но не смеет спросить ее о Нике, либо он вообще не желает о ней слышать и боится, что Инга заговорит на эту тему. И злится, что встреча с Ингой напомнила ему прошлое. И в том и в другом случае она готова подыграть, ей бы только разгадать этот ребус. Инга вдруг отчетливо поняла, чего ей не хватало три ее немецких года: близкой души рядом! Зеркало, в которое можно заглянуть и полюбоваться. Человека, с которым можно потрепаться о пустяках, похохмить и посплетничать! Этой простой вещи она себя лишила, уехав из Москвы.

Что ее дернуло собраться и рвануть с Куртом, к которому она вопреки обыкновению и страсти-то не испытывала?

Уехала назло. Сбежала. В тот период у нее было столько проблем! Особенно с дочерью…

— Кстати, я все хотела спросить, как Юля?

— В каком смысле? — насторожился Игорь, Инга закурила, откинулась в кресле. Закинула ногу на ногу. В конце концов — все при ней. Она и выглядит молодо, стройна, красива. Не может быть, чтобы он не захотел ее.

— Не знаю, как у тебя, но лично у меня полно проблем с детьми, — призналась она.

— И с дочерью?

— С дочерью в первую очередь!

Инга обрадовалась, заметив в его глазах проблеск интереса.

Курила она красиво, по-женски, и этим пользовалась, когда нужно было достичь доверительности в отношениях. Совместно выкуренная сигарета вроде рюмки, выпитой на брудершафт.

— Значит, у матери тоже могут быть проблемы с дочерью… — задумчиво проговорил Игорь и провел пятерней по коротко стриженной голове. Инга поймала это «тоже», но развивать не стала. Просто приняла к сведению. Значит, у Игорька с его украденной дочкой не все тип-топ. О'кей.

— Сегодняшние дети — это что-то! — вдохновенно проговорила она, стряхивая пепел. Ее пальцы весьма кстати дрогнули, как в признании о наболевшем.

Пепел просыпался на стол. — Если бы ты видел, что моя дочь творила!

— Что же? — Игорь впервые заинтересованно взглянул на собеседницу.

— Ее папаша загремел в тюрьму, и она обвинила во всем меня! Господи, попробуй докажи подростку, что ты не осел! Это был настоящий ад!

Она портила мои платья! Делала гадости моему мужу.

Мы, собственно, разошлись тогда из-за этого…

В лице Игоря что-то дрогнуло. Что-то вроде усмешки недоверия.

— Ты что, не веришь, что из-за ребенка можно разойтись?

Игорь пожал плечами:

— Все бывает… А что, Николай действительно попал на зону?

— Конечно! Ты же помнишь его! Он вечно искал приключений на свою задницу. Я ему дала отставку, так он еще несколько лет таскался за мной! Только в Германии и удалось скрыться.

— Так он же… Они с Никой разве.., расстались? — наконец, сделав усилие над собой, спросил Игорь.

— О! Что они там прожили-то? Всего ничего. Моя доченька и ей нервы потрепала.

— А сын? У тебя ведь еще есть сын?

— Сын остался со своим отцом. Они сейчас в Москве.

Инга курила и наблюдала за Игорем из-под полуприкрытых ресниц. На его лице бродили эмоции. Это ей нравилось. Она таки заставила его волноваться. Тото же, мистер Холодная Голова! Теперь нужно вызвать его на откровенность, заставить захотеть говорить с ней. Пока это желание оставалось односторонним.

— Знаешь, честно говоря, я иногда безумно скучаю по своей сестре.

— Инга произнесла эту фразу чуть тише, чем остальные, нагнув голову. А потом посмотрела на собеседника снизу вверх. — Я очень любила ее. Как глупо все получилось… Из-за увлечения.

Даже не любви, а короткого увлечения… Потерять такую дружбу… Я очень жалею.

Игорь молчал. Если бы он согласился выпить хотя бы коктейль! Нет, он тянул свой сок и держал язык за зубами. Инга вдруг поняла, что только что сказала правду. Любовь к мужчинам довольно быстро проходит, становится пресной. Стоило ли из-за этого ломать дружбу? Что она приобрела и что потеряла? Чего она хочет? Что ищет, гоняясь по свету?

Невидимку по имени Любовь? А есть ли она, любовь?

— А ты… Ты не жалеешь, что уехал? — спросила она, уже разомлевшая. Уже не прочь всплакнуть и, если понадобится, подставить и свое плечо для слез, — Нет, — резко ответил Игорь и посмотрел на часы. — Пожалуй, я засиделся.

— Ты живешь в этом отеле? — спросила Инга, еле удерживаясь от соблазна схватить его за руку.

— Нет, я снимаю бунгало, — ответил он, отсчитывая мелочь. И прежде чем Инга успела остановить его вопросом, распрощался и быстро двинулся прочь.

Инга заскрежетала зубами. Она толкнула стакан с соком, и тот отъехал на край стола. Ее нервное напряжение дошло до предела. Внутри все выло, и то, что творилось в ее душе, уже не вмещалось в понятие «плохое настроение». Она оглянулась. Лица, полуобнаженные Тела, чужая речь — все закружилось вокруг нее цветным хороводом.

— Виски, — попросила она подошедшего официанта.

Залпом опустошив стакан, Инга пошла в сторону отеля. Вернувшись в номер и застав там мирно храпящего Курта, Инга закрылась в ванной и включила душ.

Там, попав под теплые струи воды, она разрыдалась, давясь необъяснимой беспричинной тоской, навалившейся на нее внезапно. И самым обидным было сознание того, что эти тоску и тяжесть она сама вырастила, много лет таскала их за собой, не замечая, и эти тяжесть и тоска навалились на нее только потому, что Игорь походя, нечаянно задел эту тяжесть. Той только этого и не хватало — она свалилась немедля. Инга рыдала до стука в зубах. Она вспомнила свою комнату в московской квартире, мать с крошечной Зойкой на руках. Все эти годы она звонила матери и обещала забрать их в Германию. Она говорила, что хлопочет о разрешении и оформляет документы.

Это была ложь.

Оформить документы на опекунство над больной матерью было несложно. Все крылось в другом. Забрав родителей в Германию, она навсегда отрезала бы себе возможность вернуться. И, не признаваясь себе в этой банальной причине, Инга отделывалась звонками и материальной помощью. Она искала наслаждений, убеждая себя, что живет в раю и все московские знакомые должны с ума сходить от зависти. Инга завалила их фотографиями. Она снималась кругом: в магазине, у китайского ресторанчика, в парке, полном цветов, в небоскребе и в порту, на скалах острова Хельголланд и дома, в своих изысканных интерьерах. Фотографии пачками отсылала матери и всем знакомым, словно намеревалась вколотить им в мозги уверенность: она нашла что искала, жизнь того стоила. Первое время она и сама была почти убеждена в этом. Освоив чистейшие, вероятно, с мочалкой вымытые улочки Бремена, изучив каталоги и исколесив вдоль и поперек этот кукольный город, она ощутила легкое беспокойство. Приняла его как позыв к действию.

У Курта оказался довольно широкий круг знакомых. Инга принялась организовывать всевозможные вечеринки, коктейли и барбекю. Впрочем, вскоре ей это наскучило. Немецкие мужчины оказались до жути добропорядочными семьянинами, а среди их жен она так и не сумела обрести не то что подруг, а хотя бы приятельниц. Они сторонились ее. Одно время Инга повадилась посещать стриптиз-бар. Впрочем, и это вскоре наскучило.

Инга оказалась в вакууме. Ей необходим был глоток свежего воздуха.

…Вечером Курт потащил ее в казино, и она пошла, надеясь увидеть там Игоря. Но Игорь в казино так и не появился, напрасно она сидела у барной стойки, карауля входную дверь и потягивая мартини. К ней подсел смуглый молодой испанец и стал довольно откровенно клеиться. «Он хочет меня, — удовлетворенно подумала Инга. — Молодой, такой черноглазенький, симпатичный. Но он ни черта не понимает по-русски».

— Ты ни черта не понимаешь по-русски, — сказала она испанцу, и тот вытаращился на нее. — А я хочу говорить. Я пойду к нему. Раз ты меня хочешь, то почему он не может захотеть?

Испанец заинтересованно всматривался в ее лицо, пытаясь вставить слово.

— Нет, ты не перебивай, сопляк! Я пойду к нему.

Он живет в бунгало. Я знаю, где это…

Она поднялась и нетвердой походкой направилась к выходу. Услышав что-то про бунгало, испанец двинулся следом. Инга увидела его в зеркале витрины.

Красивый сексуальный мальчик. Жаль. Ей понадобилось нечто большее, чем секс. Ей необходимо, чтобы ее выслушали, поняли и простили. Чтобы убедили, что она всего лишь слабая женщина. И все это она хотела услышать на русском языке.

— Уйди! — замахала она руками на испанца. — Брысь! Я пойду к Миронову, я хочу его! А тебя не хочу! Кыш!

Кое-как отделавшись от назойливого ухажера, Инга разыскала россыпь экзотических хижин у самого пляжа, расцвеченных огнями.

Унылый упитанный полицейский помог ей сориентироваться и найти бунгало, снятое американцем по фамилии Миронофф.

Игорь лежал перед телевизором. Увидев Ингу в ее длинном блестящем платье с одной бретелькой, он просто посерел лицом. Впрочем, она была столь занята собственными переживаниями, что такую деталь проигнорировала.

— Как у тебя уютно! — воскликнула она и плюхнулась в соломенное кресло.

— — Зачем ты пришла? — сухо спросил Игорь, поднимаясь с кровати. — Мы, кажется, распрощались, все обсудили. Я, Инга, не испытываю ностальгии по прежним временам.

— Бог с ней, с ностальгией, — попыталась улыбнуться Инга. — Мы с тобой — два одиноких существа.

Почему бы нам не обогреть друг друга?

Игорь уставился на нее, открыв рот, как обычно делают американские актеры в сериалах, оценивая реплику партнера. Потом он совершенно идиотски расхохотался.

— Как это на тебя похоже! Я должен был это предвидеть! Нет, тебя годы не изменили! Интересно, сколько мужиков прошло через твою постель?

— Игорь! Судьба свела нас за тридевять земель от России. Неужели ты и теперь не можешь оставить свои амбиции, обиды? — недоумевала Инга, выбираясь из кресла. Единственная бретелька сползла с ее плеча, и теперь весь верх у платья был открыт, что ей очень шло. Но Игорь вел себя неподобающе.

«Может, он робеет?» — предположила Инга и от этой мысли буквально загорелась. Лично она обожала робких мужчин.

Она двинулась к нему и обхватила его руками за шею.

— Я хочу тебя! — прошептала ему в самые губы.

— Да ты перебрала, подруга! — Он расцепил ее руки и легко толкнул назад, в кресло. Она шмякнулась туда как кукла.

— Игорь! Я не понимаю тебя! — вскричала она, цепляясь за подлокотники. — Неужели я тебя не привлекаю? Никогда не поверю! Я только что отшила молоденького аппетитного испанчика и пришла к тебе!

Неужели ты прогонишь меня только потому, что я напомнила тебе о бывшей жене?

— Ничего ты мне не напомнила! Жена тебя и знать-то не хотела! С какого боку ты мне ее могла напомнить?

— Ой ли? А то я не вижу, как ты весь ощетинился, едва мы заговорили о России!

— Слушай, Инга. Я не расположен говорить о России. Я вообще не расположен разговаривать.

— Ну… — Инга поняла последнюю фразу по-своему. — Давай займемся чем-нибудь более интересным.

Она скользнула из кресла на пол и вмиг оказалась у его ног.

Прежде чем он успел оценить ситуацию, Инга обеими руками ухватилась за его шорты.

— Ты не пожалеешь, что встретил меня на пляже в Испании… — торопливо бормотала она. — Ника была дурой, она не знала, что теряет.

Но Игорь не дал ей договорить. Приподняв над полом, он оттащил ее к выходу.

— Да ты просто импотент! — взвизгнула она. — Поэтому Ника облизывалась, глядя на моего мужа!

Он усмехнулся, смерив ее презрительным взглядом. Инга поежилась, холодея от его глаз.

— Ты так же несчастен и одинок, как и я! — заверещала она. — Я видела, как ты ругался с той женщиной на пляже. Я не боюсь признаться: у меня в кишках сидит мой Курт и его зализанная Германия!

— Сочувствую, — откликнулся Игорь, — чего не могу сказать о себе. Штаты меня вполне устраивают.

— Да врешь ты все, — устало возразила Инга и уселась на пол. — Ты мстишь моей сестре.

Думаешь, ей есть дело до тебя? До того, Что ТЫ уехал?

Она тебя и не вспоминает!

Она не могла не заметить, как при этих словах глаза Игоря сузились, лицо как-то передернулось. Он медленно повернулся к ней.

— Ты уверена? — с недоброй ухмылкой уточнил он. — Да она ищет меня по всему свету, если хочешь знать, — медленно и с нажимом произнес он. — Твоя сестрица забомбила Интернет слезными обращениями ко мне!

Инга с интересом наблюдала за преображением собеседника. На его лице не осталось и следа былого равнодушия. Она задела его! Нашла уязвимое место!

— Если кого она и ищет, так можешь быть уверен: не тебя. Вот дочь.., — возразила она негромко.

— Так вот, заруби себе на носу — она ее не найдет!

И передай своей дражайшей сестрице — пусть бегает за своим Колей. За мной — не надо! Бесполезно! Нам и без нее хорошо!

Он резко поднялся, толкнул ногой кресло: и пошел к столу за сигаретами.

— Так ты увез дочь с единственной целью — Нике насолить? — Инга захлопала глазами. — И до сих пор злишься на нее? Ты что же, все еще любишь ее?

— Ненавижу! — вскричал Игорь, щелкая зажигалкой. — Всех вас баб ненавижу! Поняла? Вы все одним миром мазаны, у вас одно на уме! Для вас нет ничего святого, вы все…

— Игорь, ты, может, стал голубым? — некстати ляпнула Инга то, что вдруг пришло ей в голову.

Игорь отбросил зажигалку и смял сигарету в пальцах. Инге стало страшно. Он двинулся на нее. Она сидела в углу и смотрела на него, как кролик на удава.

Игорь молча протянул руку и дернул на себя ее платье. Материя затрещала, бретелька оборвалась.

— Совсем ошизел, что ли? — закричала Инга и вскочила. — Платье четыреста долларов стоит!

На лице Игоря появилась нехорошая ухмылка. Он дернул ее за руку, и она стукнулась о его грудь.

— Пусти меня, ты, ненормальный! Я пошутила! — взвизгнула Инга. — Меня муж ждет!

— Подождет.

Игорь рванул платье еще раз, и оно упало на пол.

Инга осталась в одних прозрачных трусиках, состоящих из двух тонких полос. Она завизжала, но в следующее мгновение уже оказалась на кровати, лицом вниз, изо всех сил барахтаясь, как утопающий в волнах. Игорь прижал ей чем-то голову, навалился на нее всем телом, больно впиваясь коленями, локтями. Инга рьяно пыталась вырваться, пробовала кричать, но чувствовала себя абсолютно беспомощной во власти этого разъяренного тела. Боль пронзала ее. То, что творил с ней сейчас Игорь, было больно, унизительно, отвратительно. В какую-то минуту ей показалось, что она не выдержит и умрет прямо здесь, под ним, в этой дурацкой Испании, в этом бунгало, куда притащилась сама по доброй воле, в поисках приключений. Левую ногу сводило судорогой. Инга чувствовала себя половиком, о который вытирают ноги.

Наконец он забился над ней, рискуя добить ее окончательно, затем откатился и отшвырнул ее от себя как грязный носовой платок, к которому противно прикоснуться.

— Убирайся! — бросил он откуда-то из кухни. Инга услышала, как за ним захлопнулась дверь ванной. Она собрала себя в кучу. Села. Руки-ноги целы. Схватила то, что час назад считалось шикарным платьем. Урод!

Она убьет его! Она подожжет это бунгало!

Ей на глаза попалась зажигалка. И вдруг в голове у нее что-то включилось. Как счетчик в такси.

Нет. Она поступит умнее. Она сделает ему больно другим способом. Она отомстит ему тонко и изощренно. Он считает, что она дура, и напрасно. Скотина!

Возомнил о себе! Ну ничего, ты свое получишь, Игорь Миронов! Держись!

Инга повертела в руках клочки блестящей материи и швырнула их в корзину для мусора. Туда же полетели остатки трусов. Она обернулась в белую шелковую простыню на манер индийского сари и, зло и мстительно сверкая глазами, нырнула в жаркую испанскую ночь. Игорь даже не подозревал, какого рода месть она может ему приготовить…

Глава 10

Вера проснулась, когда утро окрасилось в бледно-молочные тона. Где-то рядом отчаянно звенел соловей. Еще не открыв глаза, она подвинула руку — кровать рядом хранила тепло. Улыбка выползла на лицо. Она повернулась и открыла глаза. Егор сидел на табуретке и держал на руках Ксюшку. Та сосредоточенно и ритмично поглощала из бутылочки молочную смесь. Сухарев подмигнул Вере и глазами показал на девочку.

— Оголодала совсем. ; :

— Я тоже, — сообщила Вера и сладко потянулась.

— В порядке очередности, дамы.

Вера натянула футболку, джинсы, глянула на себя в зеркало. Глаза отчаянно блестели. Концентрированно-черные зрачки в обрамлении темно-древесной коричневы на молочно-голубоватом фоне белков. Она давно не видела у себя таких глаз, даже не поверила вначале. Их словно хорошо помыли. Как окна перед Пасхой. И те — засияли. Ксюху, накормленную и переодетую, поместили на кровати Егора.

Вера ела ягоды черешни одну за другой, не отрывая глаз от Сухарева.

— Твои глаза похожи на эти черешни, — сообщил он, поглядывая на нее немножко пьяно.

— Угу.

Вера кивнула. Она плевала косточки в пустой стакан. Ей было весело и хотелось тихонько смеяться.

— Завтра пойдем на рыбалку, — объявил Егор, и Вера весело закивала, но спохватилась:

— А Ксюха?

— Возьмем палатку для нее.

Вера засмеялась, и ее смех отразился на лице Егора шальной улыбкой.

— Ты такая красивая сегодня, — сказал он.

Вера снова закивала. Ей хотелось соглашаться со всеми его высказываниями. Слишком уж долго они спорили. Хватит.

Ксюшка что-то громко гукнула на своем языке, и они засмеялись. Вера легла рядом с ней на кровати, Сухарев растянулся с другой стороны. Теперь между ними лежал ребенок, который шустро сучил ножками и что-то весело агукал.

— Знаешь, Сухарев, — начала Вера, зажмурившись, — я хочу, чтобы эта турбаза была твоя. Я хочу тебе сделать подарок.

Он молчал. Он не смотрел на нее, и Вера сразу почувствовала, как он внутренне напрягся.

— Я бы могла помочь тебе… — начала пояснять она, пытаясь разгадать подоплеку его молчания. — Купить ее и оформить на тебя.

Сухарев медленно повернул голову и стал смотреть на нее пристально, будто впервые увидел. В его взгляде появилось что-то такое, что сразу сбило ее с толку.

— Ты меня не понял. Я не буду на нее претендовать, если хочешь, я поищу полигон для «Арго» в другом месте. База будет полностью твоя, делай с ней что хочешь. Я уже решила, что для себя приобретать ее не буду. А ты… Я теперь понимаю почему… Короче, я все знаю.

Сухарев молча поднялся, оглянулся, будто находился не у себя в комнате, а где-то еще, в малознакомом месте. Вера испугалась.

— Если ты переживаешь из-за денег, я могу дать тебе в долг. Отдашь, когда сможешь. Когда база станет приносить прибыль.

Теперь он на нее посмотрел в упор, и Вера увидела совершенно чужие глаза.

— Вот спасибо, — протянул он нехорошим тоном. — Напомнила. А я, дурак, и забыл, представь, что ты у нас дама состоятельная. Бизнес-вумен. Можешь все купить и кого хочешь осчастливить.

— Егор, я не то хотела.., ты меня не понял.

Он уже застегивал рубашку и торопливо искал зажигалку.

— Кого облагодетельствуешь, кого под зад пнешь.

Вера вскочила.

— Егор, что ты такое говоришь? Я просто знаю.

Мне рассказали твою историю…

— И она тебя тронула! И ты, как императрица, решила купить меня?

— Боже! Что ты говоришь, Егор?! Что с тобой? Я предложила… Что в этом особенного? Я предложила… взаймы, в конце концов, если ты не хочешь подарков… Это обыкновенная сделка, если ты не в курсе.

Мы будем партнеры, если хочешь…

— Как с Колей? А потом ты меня выкинешь, когда тебе покажется, что я недостаточно хорош? Как ты с ним расправилась, я видел. Наверное, если бы между вами не стоял этот чертов общий бизнес, ты бы побежала к нему в ту ночь, а так…

— Замолчи!

Егор нашел сигареты, схватил их и зажигалку и стал распихивать по карманам. Вера в ужасе смотрела на него. Все рухнуло. Сейчас он уйдет.

— Знаешь, в чем твоя ошибка? — спросил он уже на пороге. — Ты слишком погрязла в своих чувствах.

А о других ты подумала? Вот о ней, например? — Он кивнул в сторону Ксюшки.

— Егор, милый, подожди. — Вера схватила его за руку. — Ты меня осуждаешь, я понимаю. Я не сказала Коле, что это его внучка, не согласилась делить с ним фирму. Но ты не знаешь всех деталей, тонкостей. Это же бизнес! Если ты никогда не занимался им, то тебе трудно понять. Тут нужно, чтобы в одной упряжке, чтобы на равных. В бизнесе нельзя одеяло тянуть на себя.

— Понимаю…

Егор недобро усмехнулся. Вера заметила, как на его левой щеке дрогнул мускул.

— Егор, ну ты как в лесу живешь! — ляпнула она и осеклась. Он сверкнул глазами и вышел.

— Не забудь закрыть дверь, когда уйдешь, — донеслось до нее с веранды.

Вера сжала кулаки. Потом стала кусать белые костяшки пальцев, стремясь сделать себе еще больнее.

Когда ей это удалось, она обнаружила, что все руки искусаны. На кровати весело агукала Ксюшка. «Закрой дверь, когда уйдешь». Он выгоняет ее! Неужели она вот так легко потеряет все, что только что получила в подарок от судьбы? Вера завернула ребенка в одеяльце и положила в коляску. Она поправила покрывало на кровати, вымыла миску из-под черешни и выкинула косточки. Произведя все эти действия, она поймала себя на мысли, что нарочно тянет время — вдруг он одумается и вернется? Ведь всего несколько часов назад они были так близки, он был таким нежным, шептал ее имя. Казалось, он понимает ее как никто! И то, что с ним сделалось после ее предложения, это ни в какие рамки не вмещается! Это вспышка, она должна пройти.

Вера все убрала, но он не шел. Тогда она взяла девочку и вернулась к себе. На столе отчаянно пел мобильник. Комната казалась чужой и неуютной.

— Алло?

— Ника! Я думал, с тобой что случилось. Звоню всю ночь, где тебя черти носят?

Вера не сразу узнала голос брата.

— Славик? Что-то с мамой?

Она села на табуретку. Брату скоро пятьдесят, а она: Славик. Вера почувствовала, как на нее нападает заторможенность, которая обязательно следует за большим потрясением. Она зло потрясла головой и встряхнула плечами.

— С матерью совсем плохо, я не знаю, что делать!

Приезжай!

— Что стряслось? — повторила Вера, медленно включаясь. Она нарисовала мысленным взором их квартиру на Руднике, мать, взирающую в пространство невидящими глазами. Лысеющего Славика.

— Приступы участились, сегодня ночью было опять, да по телефону всего не перескажешь. Мы с Катериной хотели с тобой кое-что обсудить. Приезжай срочно.

— Хорошо, я приеду.

Вера как замороженная нажала кнопку и уставилась в пространство. Итак, все кончено. Ее жизнь возвращает ее к себе, а он остается здесь. Она оставит о себе память в виде горького осадка с оттенком презрения у этого лесного сыча, администратора турбазы «Сокол». А увезет с собой горький запах травы, головокружительное предчувствие счастья, эту несбывшуюся любовь…

Нет! Вера вскочила, выбежала на крыльцо, потом вернулась, схватила девочку и помчалась. Она обежала все помещения, спустилась к реке, пробежала вдоль берега весь пляж. Она бегала, как собака, потерявшая хозяина. Ксюшка в недоумении взирала на нее из своего кружевного чепчика.

В столовую, в его флигель, к себе, к проходной…

Егора никто не видел, и никто не мог сказать, где он.

У проходной стоял автобус со спортсменами. Шла погрузка. Вера стояла и сиротливо взирала на их сборы.

Татьяна подошла и что-то спросила у Веры. Та даже не поняла вопрос. Почувствовала, что готова разреветься, повернулась и побежала к своему флигелю. Там стоял «уазик». Заметив его, Вера выровняла шаг. Наверняка Егор одумался и теперь приехал за ней. Сердце радостно подпрыгнуло. Навстречу ей из «уазика» выбрался шофер.

— Карета подана.

Вера, улыбаясь, смотрела на него. Шофер переминался с ноги на ногу, не понимая ее выжидательного молчания.

— Вот. Егор Андреич велел отвезти вас на вокзал.

Вы ведь сегодня уезжаете?

Улыбка сползла с ее лица и растаяла.

Вера по инерции хлопала ресницами, взирая на шофера. Тот совсем смутился.

— Вы ведь к двенадцатичасовому? Как раз успеем за два часа до поезда, чтобы билеты купить.

— Ага. Да. Я сейчас. Я быстро.

Вера спрятала глаза. Она нырнула в свою комнату и стала собираться. Главное — не давать волю эмоциям. Это больно, но она переживет. Не раскисать. Все проходит.

Через полчаса она была готова к отъезду. Ничто на ее лице не выдавало смятения. Шофер кинул в машину детскую коляску и чемодан. Вера уже не вглядывалась в окна и деревья, она не шарила беспокойным взглядом по территории турбазы. Все ясно: он не придет. Он просто не хочет ее больше видеть. Никогда.

— Хорошо же ты устроилась, сестренка! — Брат хмуро смотрел на нее, разглядывая кожаные брюки и дорогой пиджак. — Уехала, живешь в свое удовольствие, бросила мать, понимаешь, на нас с Катькой…

Брат говорил как бы шутя, но Вера слышала в его словах явно сквозящий упрек.

— Кажется, мы определенно договорились: я высылаю деньги, а вы обеспечиваете матери уход. До сих пор тебя такой расклад устраивал. Что изменилось?

Катерина молча ходила туда-сюда с тарелками — накрывала стол для золовки. В разговор не встревала, ждала своего часа.

— Мать изменилась, — отозвался брат. — Она стала невыносимой. То ей кажется, что ее соседи обокрали, то мы с Катериной. Там и добра-то.., брать нечего, а она… И эти ее приступы… Постоянно у подъезда «скорая» дежурит. Нужно что-то решать.

— Что ты предлагаешь?

Вера не любила пустой болтовни. Ведь ясное дело — брат позвал ее с каким-то конкретным предложением.

Теперь же, увидев ее, ходит кругами.

Слава не торопился отвечать на вопрос. Он открыл бутылку водки, разлил в рюмки.

— За встречу.

Катерина вытерла руки о передник и тоже подняла рюмку.

— Редко видимся, — вставила она и, выпив, поделилась:

— Мы совсем здесь замучились с матерью. Она такая капризная. Да ты знаешь, в детстве натерпелась. Но то — цветочки. Теперь она совсем набаловалась, притворяться много стала. Чуть что не по ней — бряк в обморок, и все дела.

— Она похоронила папу, — напомнила Вера.

— Когда это было! Давно пора в себя прийти! — подхватила Катерина.

— Ну а если нанять сиделку? — предложила Вера, —" тщетно пытаясь понять, куда клонит сноха.

— Сиделку! Ее еще отыскать нужно! Кто, по-твоему, согласится сидеть безвылазно со слепой и капризной старухой?

Вера поморщилась. Ее коробила циничность Катерины, но одновременно она не могла не понимать, что сноха права.

— Ты ешь, сестренка, ты с дороги.

Слава подвинул сестре миску с салатом и голубцы.

— Тут врачиха одна ходит, участковая, и та сочувствует. Тяжело вам, говорит, столько лет мучаетесь. Ухаживать за такой только за квартиру согласятся. А зачем, говорит, вам чужому человеку квартиру дарить?

— Логично, — усмехнулась Вера.

— Тут недалеко, — сноха положила Вере голубец и зачерпнула ложкой салат, — есть что-то типа интерната для больных стариков.

Вера подняла глаза от тарелки. Катерина на нее не смотрела.

Слава тоже — катал по тарелке зеленый горошек.

— Дом инвалидов? — переспросила Вера.

— И престарелых, — добавил Слава.

Вера отодвинула от себя тарелку. Та задела тонкую ножку фужера, он упал и звякнул. Брат и сноха дружно взглянули на гостью.

— Вы меня за этим вызвали?

— Конечно, — удивился брат. — Твоя подпись будет нужна. У матери же двое детей. Ты и я.

Вера пристально посмотрела на брата. От прежнего Славика в нем мало что осталось. Живот, обтянутый китайской футболкой с надписью «Адидас», лысина с торчащими посреди нее редкими волосками.

Темное, почти красное лицо.

— Когда ты в школе учился, меня заставляли на цыпочках по квартире ходить, если ты за уроками сидишь… — зачем-то вспомнила Вера. — Мама говорила: «Славику не мешай, он вырастет, будет опорой нам с отцом в старости».

Брат вытаращил на нее глаза и, не найдя что ответить, забухтел себе под нос что-то нечленораздельное.

— И жену она тебе выбрала по своему усмотрению, свою, деревенскую, что попроще.

— Ой, нашла что вспомнить! — вскричала Катя, с беспокойством наблюдая за мужем.

Тот вскочил и, махнув рукой, ушел на кухню.

— Ты что думаешь, ты приехала нам тут мораль читать, а мы уши развесим? — Катерина обрела необходимый в разговоре раж. — Про отца вспомнила, про детство…

Вера молча наблюдала за ней.

— Еще расскажи нам, как она твоего отца-то любила и себя блюла…

— При чем здесь это? — не поняла Вера.

— А при том! Как умер, так хорош стал, а при жизни-то она под кого только не легла, ваша мать-то! Весь поселок знает, как она отца-то любила.

— Ты мою мать не трогай, — тихо сказала Вера.

— А че я ее трогать-то не буду?! — взвилась Катерина. — Не ты ей подштанники стираешь, а я! Ты про нее Многого не знаешь, про мать-то свою! Ты об отце вот плачешь, а он тебе никакой не отец!

— Катька! — Славик вылетел из кухни и схватил жену за руку. — Закрой рот!

— А чего я? Пусть знает, что мать ее от заезжего цыгана родила и всю жизнь не знала, как грех прикрыть!

А она мне матерью тычет. Вот какая ваша мать-то!

Вера видела, как Славик толкнул жену на диван и с размаху шмякнул полотенцем. Вера потеряла способность двигаться.

— Я тебе не верю, — тихо проговорила она.

— И правильно, сестренка, и не верь, — заюлил Славик, забирая у нее грязную тарелку. — Собирает сплетни, а потом…

— За что купила, за то и продаю! — зло всхлипнула Катерина. — Мне ваши тетушки родные рассказали по секрету. У нас возле деревни табор стоял, и мать ваша под носом у отца к цыгану бегала! Славик маленький был, не помнит. А когда она тебя родила да увидала глаза твои черные, то уговорила отца в город уехать, вроде как на заработки. А на самом деле — от разговоров лишних. А ты ее жалеешь после такого!

— Я тебя убью, Катька! — прошипел Славик. — Ведь говорил же тебе!

— А ты мою мать не суди, — поднялась Вера, удивляясь своему холодному голосу, напрочь лишенному эмоций. — Это не твое дело. — И, оглядев притихших брата со снохой, уставленный закусками стол, добавила:

— Ну вот и повидались, родственнички…

Домой она не пошла. Ноги сами привели ее на поселковое кладбище, где под сиренью уже четыре года как лежал ее папка. Ее любимый, добрый, безотказный папка… Она смотрела на фотографию, и он с фотографии смотрел на нее. Слезы принесли ей облечение. Они лились сами собой, не требуя от нее никаких усилий. Глядя на фотографию на памятнике, она без труда вспомнила другие фотографии, где родители молодые и мать обязательно в центре. Она всегда любила быть в центре. А отец где-нибудь с краю, но глаза непременно косят в сторону матери. С обожанием — на жену. Он всегда любил ее — даже потом, слепую, злую от собственной уязвимости и беспомощности, «Закрой глаза, — вспомнила Вера; — Темно? А у нее всегда так…»

Как же нужно было любить, чтобы, все зная, ни разу не упрекнуть, не устроить сцены, не вспомнить?..

Девушки стояли на балконе и любовались видом на Сену. В это время года река пестрела яхтами, откуда лилась музыка, и веселые туристы нередко махали девушкам, вызывая у тех искренний восторг и бурную ответную реакцию. Замок, откуда девушки любовались видом, был, пожалуй, не менее стар, чем сама Сена, и видел на своем веку не одно поколение девиц, и, как всякий старик, не без любопытства прислушивался к щебету молодежи. Девчонки болтали без умолку, легко переходя с французского на английский, бесцеремонно вставляя в эту смесь вульгарный американский сленг. Впрочем, это ничуть не портило общей атмосферы разговора, тонус которого был на высоте. Девчонок явно что-то возбуждало. И старый замок с видавшими виды галереями из темного камня притих, прислушиваясь…

— Ты никогда мне не говорила, что у тебя есть тетушка в Германии, — сказала одна из них, та, что была поменьше ростом и, несмотря на свои шестнадцать, все еще оставалась похожей на мальчика. — Выходит, Джулия, у тебя есть от меня секреты, тогда как я…

— О-ля-ля! — передразнила ее подруга. — Какие там секреты?! Я ни разу не видела эту тетушку, и когда она позвонила в колледж, я была удивлена не менее твоего. Я была ошарашена, когда она заявила, что жаждет познакомиться со мной.

— А разве отец никогда не говорил, что у вас есть родня в Европе?

— Натали! Ты совсем не знаешь моего отца! Он терпеть не может подобных разговоров!

— Видимо, здорово они ему насолили! — предположила Натали, искоса поглядывая на подругу.

Лицо Джулии мгновенно стало строгим. Она не любила говорить о своих отношениях с отцом, всегда уходила от темы. Но сегодня особый случай — завтра девушка встречается со своей новоявленной тетушкой, о которой и знать не знала до сих пор. Она сама обратилась к Натали за советом, та к ней не навязывалась.

И они приехали на выходные сюда, к бабушке Лулу, чтобы обсудить все без посторонних ушей. Нужно отдать должное Джулии — два дня она держалась молодцом, вида не подала, как волнуется. Но сейчас здесь, на балконе, когда они совсем одни, она выдала себя.

Натали догадалась, что все ее веселье сегодня днем — показное. А сама она, пожалуй, ночь не спала, думала о предстоящей встрече.

— Не знаю, Натали, был ли он знаком с тетушкой, но о моей матери он даже слышать не хочет, — не сумев сдержать горечи, призналась Джулия. Брови ее, раскинутые над карими глазами как два крыла, дрогнули.

— Неужели он тебе ничего не рассказывал о ней? — поразилась Натали. Она отвернулась от проплывающих яхт и уставилась на подругу. — Бедняжка Джулия!

Ты совсем не помнишь мать?

— Совсем. У отца нет даже фотографии. Он запретил мне упоминать о ней.

Голос Джулии по-прежнему оставался сухим и твердым. Но глаза.., в них уже дрожала искристая Сена, они наполнились влагой.

— Что такого она могла натворить? — Брови Натали полезли вверх.

— Отец как-то обмолвился, что она отказалась ехать с ним из-за какого-то мужчины.

Натали присвистнула:

— О-ля-ля! Здесь попахивает роковой страстью!

Джулия резко повернулась и посмотрела на подругу в упор.

— Я иногда думаю, Натали: неужели она совсем никогда не вспоминает обо мне? Будто меня нет?

Под взглядом подруги Натали почувствовала себя неуютно — он сверлил насквозь. Натали пожала плечами и вновь повернулась к реке. Туристы глазели на них в бинокли. Таких замков, как у них, вдоль Сены понатыкано в изобилии, и наверняка девушки на балконе одного из них выглядят для любопытных глаз с фантазией этакими средневековыми дамами. Натали перегнулась через перила и показала туристам язык.

— Не могу сказать о твоей матери, Джулия, но моя обо мне уж точно не печется. Она отдала меня в эту чертову школу только для того, чтобы я не мелькала у нее перед глазами и не напоминала ей о возрасте. Все ее мужчины не старше тридцати. А недавно она завела роман с двадцатипятилетним.

— Зато у тебя замечательная бабушка, — напомнила Джулия, зная, что тема матери для Натали больная.

— О да! Лулу просто прелесть! Лулу и этот замок — все, что у меня есть. Хоть сама Лулу и шутит, что из них обоих сыплется песок.

Наконец-то Джулия улыбнулась! Подружки обнялись и продолжали смотреть на Сену в изменившемся настроении. Им расхотелось махать вслед проносящимся мимо яхтам.

Назавтра девушки, переодетые в синие форменные платья, входили в холл главного корпуса школы для девочек. Непривычно пустынный холл встретил их прохладой. Все учащиеся уже находились в большом зале на собрании, а Джулию отпустили для встречи с родственницей.

Натали не могла отказать себе в удовольствии проводить подружку, чтобы хоть одним глазком взглянуть на загадочную родственницу из Германии.

Натали сразу заметила женщину, ожидавшую их в одной из арок. Женщина оказалась не старше матери Натали и, пожалуй, не менее красивой. Натали была приятно удивлена, не обнаружив в родственнице Джулии и намека на чопорность и высокомерие. Заметив девушек, тетушка вскочила и побежала к ним навстречу совсем как девчонка. Женщина была хорошо и демократично одета. Ее бледно-салатовый блейзер очень шел к белым распущенным волосам и гармонировал с платьем. Сумочка, часы, кулон — все было добротным, дорогим. Это Натали отметила сразу. А вот Джулия ее разочаровала — вела себя как настороженный зверек, не смогла даже улыбнуться, когда тетя безошибочно узнала ее и протянула к ней руки.

— Юля… — незнакомо произнесла она имя Джулии и обняла ее. — Как ты похожа на маму! — изумилась тетушка, разглядывая Джулию.

Натали поздоровалась, но ее даже не заметили. Она догадалась, что ей лучше уйти, и потихоньку, оглядываясь, двинулась в сторону зала.

— Папа говорит, что я похожа на бабушку, его мать, — поправила Джулия, тряхнув волосами.

Инга улыбнулась. В девушке чувствуется характер.

Тут нужно держать ухо востро.

— Да, раньше и мне так казалось. Но теперь ты — вылитая Ника.

— Ника? Богиня победы?

— Я называла так твою мать. Ее полное имя — Вероника.

— Красивое имя.

Девочка отвечала вежливо, но без тепла. Что ж, примерно этого Инга ожидала. Папаша, конечно же, наплел ей про мать с три короба. От такого чудовища можно ожидать чего угодно.

Инга предложила племяннице выйти на лужайку.

Ей хотелось рассмотреть девушку при солнечном свете. До чего же поразительное сходство! Те же глаза, те же волосы…

— Так вы — сестра моей матери?

— Кузина, — поправила Инга. — Мы были большими подругами.

— Она.., похожа на вас?

— Нет. Скорее, она похожа на тебя. Тебе нравится школа?

Девушка впервые взглянула новой родственнице прямо в лицо. Глаза ее смотрели жестко, по-отцовски.

— Вы ведь не за тем приехали, чтобы расспрашивать меня о школе? — в упор спросила она.

— Я вижу, ты прямолинейная девушка, — похвалила Инга. — И тебе по душе разговор начистоту.

— Именно так, — подтвердила Джулия.

— Не так давно я была в Испании и встретилась там с твоим отцом. От него я узнала, что ты учишься в Париже. Я решила, что это счастливый случай познакомиться с тобой. Ты не рада?

— Папа сам дал вам адрес? — ушла от вопроса девушка.

— Нет, он и не подумал, что я стану разыскивать тебя, ведь мы с твоей мамой в ссоре…

— И вы тоже? Что же она такого сделала, что перессорилась со всеми?

Инга рассмеялась. Она видела, что разговор становится для племянницы интересным.

— Я уже забыла и не держу на твою маму зла. Наоборот, я очень скучаю по ней. Если ты приедешь ко мне в Бремен, я тебе столько порасскажу о наших проделках! Кстати, у меня есть фотографии, и когда ты приедешь ко мне, ты сможешь их посмотреть.

— Вы приглашаете меня? — Глаза Джулии недоверчиво сверкнули.

— Конечно!

— Боюсь, что директриса не отпустит меня без папиного согласия. А папа…

— Как жаль… — искренне вздохнула Инга. В ней уже загорелся азарт новой авантюры. — Но ведь отпускают же тебя на выходные к подруге?

Джулия кивнула, думая о чем-то, что ее томило и мучило.

— Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, — решительно заявила Инга.

— Как она могла оставить меня?! — выдохнула Джулия Инге прямо в лицо. Ее как прорвало — на лицо вылезла вся боль, которая тщательно пряталась под маской приличия.

— Боже! — воскликнула Инга. — Она тебя совсем не оставила! Как ты могла такое подумать! Игорь увез тебя тайком, Ника искала тебя и теперь ищет.

Инга в первый миг испугалась, что у Юли начнется истерика и сбегутся воспитатели. Тогда все пропало. Но через минуту поняла, что девушка наделена недюжинным самообладанием. Она быстро взяла себя в руки, внимательно вслушиваясь в то, что говорила ей тетка. А тетка разговорилась не на шутку. Она расписывала Нику, словно они вчера расстались. Она рассказала племяннице о тех счастливых днях, когда Мироновы еще жили вместе со свекровью и устраивали воскресные обеды, на которые приезжали Инга с Колей и маленькой Зойкой. И все выходило красочно и колоритно, и было совсем непонятно, как могло все это рухнуть, ради чего? И что их всех ждет впереди?

Глава 11

Антонина растерянно хлопала глазами. Никогда еще Вера не позволяла себе разговаривать с ней в подобном тоне. Вера летала по квартире мимо озадаченной Антонины — взъерошенная, растрепанная и — орала. Она орала самым безобразным бабским голосом!

— Как ты могла отдать ей ребенка?! Ты свихнулась! Ты знаешь, куда она ее понесла?! Ты спросила адрес?

— Но ты же сама, Вер, хотела…

— Нет, вот ты, лично, знаешь, в каких условиях она живет? А может, там притон? Как ты могла?

Антонина наконец вспомнила о достоинстве и уперла кулаки в бока. Постепенно она начинала приходить в себя.

— Минуточку! — решительно рявкнула она, хватая Веру за рукав и тем самым пресекая ее хаотичное движение. — Не ты ли два месяца назад обегала пол-Москвы в поисках своей беспутной племянницы, чтобы отдать ей ее ребенка? Не ты ли висела на телефоне в поисках всех этих Инг, Коль и прочая, прочая…

Я не понимаю — в чем моя вина? Пришла Зоя, показала документы, сказала, что забирает свою дочь. Она в отличие от тебя была вежливой и сказала спасибо!

А ты…

— Она подкинула свою дочь, как слепого котенка!

Она ей была не нужна! Сегодня — на, завтра — отдай.

Это что, по-твоему, игрушка? Ей можно доверить ребенка, по-твоему?

Антонина исподлобья взглянула на Веру.

— А тебе, значит, можно? Она по крайней мере родная мать!

— Ты ничего не знаешь! — кипятилась Вера. — Зоя — первостатейная эгоистка, избалованный ребенок, она кашу сварить не умеет, ей самой жрать нечего, она и Ксюшку голодом уморит.

— Да ты просто любуешься собой! — вскричала Антонина. — Какие они все плохие, эти Инги, Коли, Зои, и какая ты святая! А ты сама-то кашу умела варить в ее возрасте? Небось свою-то дочь свекровке доверила!

Теперь они стояли друг против друга, смотрели одна на другую широко раскрытыми глазами. Вдруг в спальне послышалось шарканье тапочек, и на пороге показалась Верина мать. Антонина так и не привыкла, что у Веры живет кто-то еще — как видела, всякий раз пугалась. Седая женщина без взгляда приводила ее в трепет. На этот раз она просто молча схватила сумку, развернулась и убежала в прихожую. Громко хлопнула входная дверь. Вера все еще смотрела вслед убежавшей Антонине.

— Ника, это правда? Зоинька родила?!

Голос матери был полон трагизма. Вера расхохоталась. Нервы не выдержали.

— Да, мама! Зоинька, дочь твоей обожаемой Инги, родила! И подкинула ребенка мне! А теперь вот решила взять поиграть.

— Ника! Но ведь Зое всего шестнадцать лет! Позор-то какой… Бедная Оксана…

— Господи, мама, о чем ты? Какой еще позор? Сейчас никто на это внимания не обращает. А тетя Оксана, боюсь, до сих пор не знает.

— Как? — Мать нащупала руками кресло и опустилась в него. — Оксане ничего не сказали? Она не знает, что у нее правнучка? Нужно немедленно известить Оксану.

Вера глубоко вздохнула. Боже, она плюс ко всему должна еще бороться с матерью. Та в восприятии мира отстала на тридцать лет.

— Мама, я тебе говорила: тетя Оксана больна, ее нельзя волновать.

— А Инга? Ты сообщила Инге?

— О Боже, мам! — Вера схватилась за голову. — Я не знаю, где Инга! Я не общаюсь с ней уже больше десяти лет!

— Ника, но вы же сестры! Ты должна с ней помириться. Вы родня. Это с подругами ты можешь ссориться, а с родней надо родниться.

Так. Все. Вера с силой сжала виски пальцами. Нужно что-то делать. Сидеть в четырех стенах и беседовать с матерью она не в состоянии. Нужно разыскать Зою. Забрать у нее ребенка. Она докажет! Она лишит ее прав! Снять квартиру для матери и нанять сиделку.

Нужно навести порядок в фирме — она совсем забросила работу. Вера схватила пиджак и кейс с бумагами.

— Мама, я должна уйти ненадолго, а ты тут…

— Отвези меня к Оксане.

Вера подавила резкий возглас.

— Мама, мы потом обязательно съездим к тете Оксане. Ты должна привыкнуть — у меня много дел. Очень много дел и очень мало времени. Сейчас я должна ехать на работу.

— Ты ведь начальница в своей фирме? Задержишься часа на два, никто тебе ничего не скажет.

— Мама, мы потом все обсудим.

— Зачем ты привезла меня сюда?! — В голосе матери послышались привычные истеричные ноты. — Чтобы запереть здесь, как в тюрьме?! Я хочу гулять! Я хочу поехать к Оксане в гости! Отвези меня к ней немедленно!

— Я вернусь ровно через два часа, и мы поедем.

Последнюю фразу Вера произнесла особенно четко, вышла в прихожую и хлопнула дверью. Оказавшись в машине, она долго не могла унять дрожь.

Добравшись до проспекта Мира, она прочно застряла в пробке в двух шагах от своего офиса. Машины стояли сплошной разноцветной стеной. Вера заставила себя досчитать до ста и обратно. Ни слева, ни справа от нее не образовалось просвета. В голову пришла мысль о том, что ее жизнь сейчас похожа на эту пробку. Она зажата со всех сторон, и нет никакой возможности выбраться, и впереди никакого просвета. Постепенно бешеный стук ее сердца переходил в более ровный. Она откинулась на сиденье и включила музыку. А может, жизнь нарочно затолкала ее в эту пробку, чтобы не дать натворить что-то сгоряча? Чтобы дать возможность подумать? А много ли у нас возможностей вот так посидеть и подумать о жизни?

Вера слушала музыку, позволяя той воздействовать на настроение, менять его в любую сторону. Она мгновенно вспомнила турбазу, полет параплана над равниной, запах зверобоя и плеск реки. И ночь во время грозы, и голос Сухарева: «Я буду звать тебя Вероникой». У нее было время подумать обо всем. Ее мысли побывали везде — она думала о дочери, пытаясь представить ее взрослой, думала об Игоре, Инге и Коле.

Думала о своем будущем, пытаясь представить его не таким, каким оно рисовалось полчаса назад. На нее снизошло спокойствие и умиротворение. Словно сквозь голоса эфира к ней пробился тонкий голос ангела. Хорошо, что она не выбросила номер Колиного телефона. Он написал его на календаре в лесном флигеле турбазы «Сокол». Вера нашарила на соседнем сиденье свою сумку. Нашла номер телефона и набрала его на мобильнике.

Элла Ильинична металась по квартире, натыкаясь на незнакомые предметы, то и дело больно ударяясь и царапая руки. Ее окружали чужие запахи и непонятные, необъяснимые звуки. Что это зашуршало там внизу, за окном? Словно огромным раскаленным утюгом провели по мокрой поверхности. А это?

Что-то ухнуло и словно провалилось в бездну… Эти шаги за стеной…

Элла Ильинична с ужасающей обреченностью ловила звуки. В висках застучало. Почему Ника заперла ее здесь? Сначала уговорила поехать с ней в Москву, а теперь оставила одну и закрыла на ключ. Куда она ее привезла? Дома Элла целыми днями сидела одна, а дверь всегда оставалась открытой. Куда она ее заперла? Почему отказалась отвезти к Оксане?

Вопросы прижали ее к стене. Элла Ильинична пробралась в прихожую и стала лихорадочно шарить в поисках своей сумки. Неужели дочь спрятала и ее документы?! В качестве кого ее здесь держат? Немедленно выбраться отсюда!

Лицо Эллы покрылось бисеринками пота, в висках стучало. В голове билась одна и та же мысль: выйти отсюда, оказаться на свободе, найти выход.

Встав на четвереньки, она стала шарить в поисках туфель. В прихожей на полу не было никакой обуви. Элла ткнулась лбом в холодное зеркало шкафа-купе. Ее обжег ледяной холод стекла. Элла отпрянула, вскинула руки и наткнулась на сумку. С сильно бьющимся сердцем ощупала потершиеся куски кожи своей видавшей виды сумки. Здесь. Бумаги на месте.

Она прижала заветную ценность к груди и на коленках поползла к двери. Так. Гладкая дверь с массивным выступом замка. Элла Ильинична сосредоточилась на замке. Она тщательно ощупала каждый выступ, гладкие никелированные поверхности шурупов, ребристую ручку защелки. Изучив все это, она стала поворачивать ручку. Та поддалась. Повернув ее несколько раз, Элла Ильинична поняла, что с замком она совладала, хотя дверь все еще оставалась закрытой. Быстро перебирая пальцами, женщина нашла торчащий повыше замка ключ. Повернула и его. Дверь открылась. Опьяненная победой, Элла схватила сумку и как была, в тапках и халате, выскочила в узкий, как пенал, коридор меж двух квартир.

Получилось! — ликовала она.

Оставив позади мотающуюся распахнутую дверь, она кинулась к выходу и с разбега наткнулась на решетку. Она ударилась лицом, но почти не почувствовала боли — столь велико было ее изумление. Только вырвавшись на свободу, так сразу вдруг наткнуться на следующее, еще более изощренное препятствие! Элла Ильинична принялась торопливо и растерянно ощупывать металлические крашеные прутья. Обведя пальцами несколько одинаковых квадратов, она вдруг с ужасом поняла: решетка! Ее заперли одну в железной клетке, как преступницу, как сумасшедшую! Поняв это, она вцепилась в решетку и стала трясти ее, издавая сдавленный, почти звериный вой.

— Выпустите меня! — закричала она. — Что я вам сделала?! Выпустите меня кто-нибудь отсюда!

Накричавшись, она тревожно вслушивалась в тишину и, собравшись с силами, вновь принималась кричать и расшатывать прутья.

— Что, мать, выбраться не можешь? — вдруг услышала женщина у самого лица. Элла отпрянула от решетки.

— Кто здесь? — спросила она, привычно принюхиваясь. По запаху она определила — рядом мужчина.

И он довольно молодой. Об этом говорил не только масляный концентрированный мускусный запах, но и сильный тяжелый голос, пока еще не испорченный возрастом или болезнью.

— Я говорю — помочь, что ли, мать?

— А вы сможете открыть.., это?

— Почему же не открыть? Ключ-то где?

Элла Ильинична задумалась. Выходит, мужчина стоит по ту сторону решетки и может ей помочь. У этой решетки должен быть ключ. Если Ника не унесла ключ от квартиры, то, возможно, и ключ от решетки остался?

Она метнулась назад и уже из квартиры крикнула:

— Не уходите, пожалуйста, я сейчас!

— Ну ты, мать, не торопись, ищи.

Элла Ильинична пошарила по стене. У нее в квартире на Руднике был прибит крючок, где всегда висели связки с ключами. А вдруг и Ника устроила так же?

Крючок с ключами она не нашла, зато наткнулась на крошечную полочку, где нащупала что-то длинное, металлическое, побольше гвоздя, с одинаковыми ровными ребрами на конце.

Схватив добычу, Элла метнулась в сторону решетки.

— Посмотрите, может, это?

— Ну-ка, давай. Попробуем.

Элла услышала, как мужчина копается с замком, потом протяжный спасительный скрип — решетка поддалась. Элла протянула руки и быстро вышла из «заточения», забыв сказать «спасибо» своему спасителю.

— Эй, мать, тебе, может, лифт вызвать? Ты куда?

— На улицу. Я хочу гулять, — охотно пояснила она.

— Гулять так гулять! — очень даже бодро отозвался мужчина, и Элла услышала, как гулко и шумно к ним приближается ЧТО-ТО.

Поддерживаемая под руку незнакомцем, она вошла в кабинку, где он ее и оставил.

Кабинка ухнула вниз. У Эллы от незнакомых ощущений закружилась голова. Она боялась трогать стены лифта и стояла очень смирно, пока кабина не остановилась. По звуку она догадалась, с какой стороны открылась дверь. Элла шагнула в пространство, слыша со двора голоса, крики детей и шум машин.

Глотнув спасительного воздуха свободы, Элла двинулась вперед, выставив свободную руку (другой она прижимала сумку). По мере своего беспрепятственного движения она осмелела, пошла быстрее, еще не выработав план, а просто стремясь как можно дальше уйти от своей новой тюрьмы, куда ее поместила собственная дочь. Она шла на звуки, словно там, где гнездились скопления шумов, мог находиться спасительный свет. Подходя к проспекту, она так и не вспомнила об оставленной открытой двери, о распахнутой настежь решетке. Ей казалось, что, выйдя туда, где машины, она покажет кому-нибудь адрес Оксаны и ей обязательно помогут добраться до родственников. Язык до Киева доведет.

Она бодро шла и потом уже почти бежала. Элла вдруг почувствовала, что находится внутри бешено движущегося потока — живого, грозного. На нее обрушилась лавина звуков. Все вокруг гудело, визжало, рычало, фыркало. Запахи бензина и выхлопных газов заполонили мир. И прежде чем почувствовать удар и оказаться на асфальте, она услышала противный скрежещущий визг тормозов и невольно сжалась в комок…

Вера сидела за своим столом и смотрела на Колю.

Собственно, прошлый раз она многого в нем не заметила. Там, на турбазе, после стольких лет разлуки, она продолжала видеть его внутренним зрением. Тогда встреча накрыла ее. Она как-то даже ослепла. Теперь все обстояло иначе. Она видела глубокие складки на его щеках, лоб с залысинами и морщины на лбу. Она чувствовала его беспокойство и даже некоторую агрессивность, которая раньше ему не была присуща.

Вероятно, он уже в курсе насчет Ксюшки и держит оборону. Что ж, тем лучше.

— Как Зоя? — поинтересовалась Вера, включая кондиционер. Она постаралась не вложить в вопрос никакого подтекста. Она просто интересуется делами племянницы. Но Коля сразу выпустил колючки. Ногу на ногу перекинул.

— У Зои все в порядке. Она здорова. Ты это хотела узнать? — В его голосе звенел вызов. Он злился на нее. Злился, но все же приехал на встречу. Наверное, приготовил что сказать. Вера невесело усмехнулась.

— Я думаю, Коля, ты прекрасно понимаешь, ЧТО меня интересует.

— Ошибаешься! Я тебя совсем не понимаю. Напрочь! Как ты могла не сказать мне о Зое и моей внучке? Как? Я был у тебя, видел девочку, а ты передо мной комедию разыгрывала! Я, конечно, подозревал, что ты жестокая женщина, но что до такой степени…

Ты превзошла все мои ожидания! Ты что же, думала воспользоваться беспомощностью Зои, ее растерянностью и одиночеством? Присвоить себе чужого ребенка? Ловко! Или ты надеялась, что я ничего не узнаю?

Обычно мягкий и добрый, Коля стал не похож на самого себя. Вера наблюдала за ним совершенно бесстрастно. Она понимала и его негодование, и возмущение. Понимала и.., не испытывала по отношению к нему ничего. И это самое НИЧЕГО удивляло ее и обескураживало.

— Я бы сказала тебе о внучке, как только ты устроился и смог бы содержать ее.

— Вот как? Ловко! А возможно, и не пришлось бы, да? Вдруг бы я спился, стал бомжом, что тоже бывает, тогда бы ты была довольна собой! Ты бы реабилитировала себя в собственных глазах — одну дочь у тебя отняли, зато ты воспитала другую! Правильно я понимаю?

— Не правильно.

Вера чувствовала, как Коля кипит, изо всех сил пытаясь раскрутить ее на ругань. У него наболело. Но она не раскручивалась. Она все решила для себя.

— Ты не сказал мне, как дела у Ксюшки. Она здорова?

— Твоими молитвами.

— Не паясничай, Николай. Меня действительно интересует здоровье Ксюши. На турбазе у нее поднималась температура.

— Все хорошо. Зоя заботится о ней.

— Я не сомневаюсь, что Зоя способна хорошо позаботиться о ребенке, она…

— Это не твое дело! — Колю наконец прорвало, как плотину. — Она — мать! А ты — никто! Ты — денежный мешок! Железная леди! Тебе наплевать на нас всех! Больше того, ты мстишь! Я тебя понял! Ты составила план мести нам всем: мне, Зое, Инге. За то, что когда-то мы перекроили твой сценарий, сделали не по-твоему.

— Сломали мне жизнь, — уточнила Вера.

— Так я прав? Ты хотела отомстить? У тебя не получилось! — Коля покраснел от эмоций.

Вера вернулась за свой стол и, крутясь на рабочем стуле, грустно смотрела на Колю.

— Ты не прав. Мстить я не собиралась. Зоя принесла мне ее в сумке, сюда, в этот кабинет, и оставила здесь. А сама убежала. Сначала я хотела отдать младенца кому-нибудь из вас, но оказалось — некому.

Потом я привязалась к девочке. Надеюсь, в этом ты не видишь ничего противоестественного?

— Выглядит правдоподобно. Только зная тебя…

— Тебе лишь кажется, что ты знаешь меня. Впрочем, не об этом речь. Я надеюсь, ты хотя бы разрешишь мне видеться с девочкой?

— Нет! — спешно отрезал Коля. — Ты для этого пригласила меня сюда? Могла бы спросить по телефону.

— Не для этого, — сказала Вера и поднялась. Она плюхнула на стол перед Колей пакет документов и опустилась в кресло напротив.

— Что это? — с оттенком брезгливости поинтересовался Коля.

— Это акции. Пакет акций, о которых мы вели речь на турбазе. Я передумала и решила, что ты прав.

Ты имеешь право на свою долю. В конце концов, мы вместе начинали.

Коля присвистнул, откинулся на спинку дивана и уставился на Веру. Она, в свою очередь, спокойно взирала на него. Время Колю не пощадило. И, как ни крути, у мужчин нет привилегии пользоваться косметикой. Женщина к сорока годам может хоть замаскироваться. Мужчины, бывает, тоже приобретают в этом возрасте некоторый шарм, но Коля, похоже, не из их числа. Его жизнь здорово потрепала.

— Ты хочешь сказать… Что ты.., снизошла до моих слезных просьб, в ущерб своих интересов откромсала мне кусок фирмы? — медленно заговорил Коля, не сводя с нее глаз. — Что бы это значило? Позволю себе усомниться в твоей щедрости. Я подозреваю, что во всем этом кроется подвох. Уж не оказалась ли фирма «Арго» на пороге банкротства?

Веру неожиданно задел его тон. В конце концов, хватит перед ней комедию ломать. Разве она должна в ногах у него валяться, чтобы он принял у нее деньги?

Она делает это только ради Ксюшки!

— Фирма процветает как никогда. Я приложила к этому все усилия, — не без яда в голосе ответила она. — Если ты сомневаешься, к твоим услугам мои менеджеры, бухгалтерия, вся документация.

Она поднялась. Он поднялся вслед за ней и сунул руки в карманы.

— Я не возьму, — шевельнул коленкой в сторону документов.

— Почему? — удивилась Вера.

— Ты изменила свое решение, а я изменил свое.

Мне не нужны подачки. Тем более от женщины. Тем более — от тебя.

Вера усмехнулась:

— Мне очень жаль, что я так тебе досадила, Коля, но придется взять. Документы я оформила на Ксюшу.

Это мой подарок ей.

Коля скрестил руки на груди. Он собирался ей что-то ответить, но Вера так и не узнала, что именно. На столе зазвонили оба телефона. Николаю пришлось молча наблюдать, как Вера справляется одновременно с двумя аппаратами.

— Что? Где? — Она вдруг побелела и опустилась на свой вертящийся стул. — Да, да, повторите, я запишу.

Она стала что-то царапать карандашом в своем ежедневнике, карандаш сломался, она схватила маркер.

Рука дрожала.

— Что-то случилось? — спросил Николай.

— Моя мать попала под машину. Звонили из больницы. Я ничего не понимаю.

Вера покрутила головой, будто бы с труден узнавая все вокруг, и с удивлением остановила свой взгляд на Николае.

— Уходя, я закрыла ее. Как она могла оказаться на улице?

— Я поеду с тобой, — решил Николай. Через минуту он уже выводил Верину машину на Садовое кольцо.

Глава 12

Лариса уже заканчивала работу над новым рекламным проспектом, когда дверь ее кабинета распахнулась и на пороге возник Сухарев собственной персоной. Лариса взвизгнула и развернулась от компьютера на 180 градусов. Она жадно окинула его взглядом — загорелые лицо, шея, руки так сильно контрастировали с белым дизайном офиса, что моментально возникла ассоциация с ковбоями и чем-то диким. Лариса подпрыгнула и заверещала:

— Вот сюрприз так сюрприз!

Сухарев не одобрил ее бурной реакции, но Лариса поспешила его успокоить:

— В офисе никого нет, только охрана и я. Тружусь аки пчелка! Надо же! Ты первый раз приехал за мной в офис! Случилось чудо?

Сухарев только бровью повел. Вообще выглядел Сухарев немного странно. Так выглядят мужчины, когда волнуются перед важным разговором. У Ларисы закружилась голова от предчувствий. Она хотела прочитать по глазам, о чем пойдет речь, но Сухарев избегал смотреть ей в лицо. Он все озирался кругом, словно искал что-то или кого-то.

— Я, собственно, мечтал застать вашу Мадам…

— Зачем она тебе понадобилась? — скривилась Лариса. — Соскучился?

— Она очень хотела приобрести мою базу… Так вот, пусть берет.

— Ты что? — вытаращилась Лариса. — Ты согласен работать под ее руководством? Ведь она может захотеть и сменить администратора…

— Я решил уехать оттуда.

Вот оно! Лариса ликовала. Наконец-то! Ему надоело сидеть безвылазно в этой глуши. Он решил… Не кроется ли за этим серьезное предложение?

У Ларисы подкосились колени.

— Значит.., ты решился, милый? — Она села на диван, не ручаясь за себя.

Если он сейчас начнет делать ей предложение, она вполне может грохнуться в обморок. Столько ждать и дождаться!

— Да, решил, что хватит. Пора возвращаться.

Лариса едва сдерживала ликование. Она знала, что этот день настанет! Теперь он будет рядом. Всегда.

— Кстати, ты знаешь, я как-то звонила тебе ночью, что-то не спалось. И напала на эту мымру. У меня даже мелькнула мысль.., уж не соблазнила ли она тебя?

— Я одолжил ей свой телефон.

— Я так и подумала. — Лариса прижалась к Егору и заглянула ему в глаза снизу вверх. — Мы сегодня сходим куда-нибудь?

— Да, но… Я хотел уже сегодня встретиться с вашей Мироновой и решить вопрос.

— О! Боюсь, ей сейчас не до тебя, милый. Тут такое творится! — Лариса включила чайник и достала из шкафа банку с кофе и печенье. Как удачно она сегодня задержалась на работе. Как чувствовала!

— Так что же творится? — переспросил Сухарев.

— Сегодня приходил ее бывший хахаль…

— Кто?

— Ну, бывший совладелец «Арго». Какая тут была разборка! Я случайно оказалась в кабинете Риты и все слышала.

Лариса насыпала в чашки кофе и залила кипятком.

— Наша Мадам замешана в такой афере.., нарочно не придумаешь! Она, как я поняла, украла у этого дядьки ребенка! Кто бы до этого додумался! А теперь он выкрал ребенка назад. А она успела к ребенку привязаться, у нее ведь своих нет, и предлагает ему любые деньги, лишь бы он разрешил ей видеться с ребенком.

Ну, смех!

— Где они сейчас? — спросил Сухарев будто между прочим, листая журнал.

— Где? Кажется, в больницу поехали. У нее мать под машину попала…

Сухарев вскочил, журнал выпал и звучно шлепнулся. Лариса вздрогнула.

— Ты куда? — удивилась Лариса. — А кофе?

— В другой раз! — крикнул Сухарев уже из коридора.

— Может, мне подняться с тобой?

Николай смотрел, как Вера неподчиняющимися руками пытается закрепить на руле блокиратор. На его слова она только отчаянно закрутила головой. Больше всего ей сейчас хотелось остаться одной, залезть под — одеяло и забыться сном. То, что она увидела в больнице, было ужасно и стояло перед глазами: мать под двумя капельницами, вся в трубках. И все это по ее вине!

Она увезла мать в Москву, и в первую же неделю с той случилось несчастье! Что она скажет брату? Он во всем обвинит ее и будет тысячу раз прав!

Веру плохо держали ноги. Распрощавшись с Николаем, она как во сне вошла в свой подъезд, поднялась на свой этаж. Коридорная дверь-решетка оказалась открытой. Не успев сделать никаких выводов, Вера шагнула в пенал коридора и поняла, что дверь квартиры не заперта. Вот тут в мозгу начала всплывать вся картина. Еще не войдя в квартиру, она уже представила, ЧТО там увидит, и не ошиблась. Язвительно смотрела на нее голая стена гостиной — голубой картины с желтыми цветами не было и в помине.

Обреченно Вера шагнула в гостиную — на тумбочке зияла пустота от телевизора. Исчезли музыкальный центр, ваза, телефон. Обнаружив пропажу телефонного аппарата, который ей на тридцатипятилетие подарила Соловьева, Вера почему-то стала смеяться.

Смех мелко тряс ее, она, не сумев совладать с ним, упала в кресло и больно ударилась локтем о журнальный столик. Из глаз брызнули слезы. То ли смех, то ли плач долго сотрясал ее, пока она, поджав под себя ноги и свернувшись в клубок, не уснула.

Проснулась уже в сумерках. Не сразу сообразила, где именно она находится, но, сообразив, зажмурилась и протестующе тряхнула головой. Реалии прошедшего дня обрушились на нее подобно холодному дождю. Нужно проверить спальню, кухню… Это неизбежно. Хочешь не хочешь, нужно подниматься, включать свет, звонить в милицию. Короче, нужно что-то предпринять. Позвонить в больницу и спросить о состоянии матери. Мобильник остался в машине. Вера с ужасом думала о необходимости стольких действий. Тело отказывалось подчиняться. Оно хотело одного — спрятаться куда-нибудь. Вера вытащила из-под себя затекшую ногу и потерла ее. Но даже мысль перебраться с кресла на диван не вдохновила женщину. Она так и осталась в кресле.

Когда в прихожей скрипнула дверь, она не пошевелилась. Вяло подумала: воры вернулись вынести мебель. Увидев в квартире хозяйку, они либо уйдут, постеснявшись выносить при ней, либо свяжут ее, чтобы не мешала. Впрочем, она, кажется, не в состоянии кому-либо мешать. Пусть выносят.

Вера выжидательно уставилась на дверь. Вошедший не торопился проходить в гостиную. Шаги двинулись в направлении кухни, потоптались там и вернулись в прихожую. Секунду спустя там включили свет, и Вера уже взирала на освещенный квадрат скорее с любопытством, чем со страхом. Шаги приближались, и по мере их приближения Верино сердце начало беспорядочно постукивать, будто кто-то посторонний толкал ее снаружи. Дверной проем загородила высокая мужская фигура. Прежде чем разглядеть знакомые черты, Вера уловила запах разнотравья — полынь, зверобой, мята… В дверях стоял Сухарев.

— Что это у тебя двери настежь, как в лесу?

Ворчливые интонации ласкали слух.

— Забыла закрыть, — вспомнила Вера. Она говорила шепотом, словно Сухарев был видением, которое можно ненароком спугнуть.

Егор прошел и сел напротив нее.

— Без света сидишь, с открытой дверью. А если воры придут?

— Не придут. Они уже приходили.

Сухарев поднялся и стал шарить по стене в поисках выключателя. Не нашел, вернулся к Вере и сел рядом с ее креслом на корточки. Вера следила за его движениями с незнакомой для себя боязливой жадностью. Она словно хотела насмотреться про запас, будто Сухарев мог исчезнуть в любую минуту.

На нем был незнакомый Вере кожаный пиджак, светлые джинсы и клетчатая рубашка. Если он ей снится, то почему в незнакомой одежде?

Точно прочтя ее мысли, Сухарев взял ее руку в свои:

— Ты здорова?

Вера пожала плечами. Она прислушалась к своей руке. Та чувствовала вполне земную ладонь Сухарева.

Она схватила пальцами его ладонь, погладила ее, потом наклонилась лицом и потерлась о нее щекой.

— Ты приехал, — со вздохом констатировала она.

— Кажется, да, — улыбнулся Сухарев и провел указательным пальцем по ее щеке. — Хотя, честно говоря, ожидал застать у тебя дома несколько иную картину.

— Какую?

— Домработница готовит ужин, ты сидишь в ванне, вся в белой пене, а нянька укачивает Ксюшу.

— Домработница от меня ушла. Ксюшку забрал Коля. Я теперь совсем одна.

Вера громко шмыгнула носом. Глаза возвращались на мокрое место.

Сухарев опустился на колени и вплотную подвинулся к ее креслу. Он обхватил ее руками, уперся подбородком в ее колени.

— Не надо плакать. Мы с тобой свою родим. Со-. гласна?

Его глаза в темноте влажно блестели.

— Ты.., думаешь… Ты правда думаешь, что мне еще не поздно?

— В самый раз, — уверенно отозвался Сухарев и поднял ее из кресла.

Теперь они оба сидели на полу, тесно обнявшись, как в ту ночь на турбазе, когда была гроза.

— Ты не исчезнешь? — на всякий случай спросила Вера, и Сухарев решительно качнул головой. Вера потерлась о его шею. Шея оказалась колючей и теплой. — А как же твоя турбаза? — спросила Вера и тут же прикусила язык. Потом поспешно добавила:

— Если хочешь, я поеду туда с тобой.

Сухарев снова покачал головой.

— Я думаю, что пришло время попробовать начать все сначала.

Вера отодвинулась и недоверчиво взглянула ему в лицо.

— Ты передумал выкупать турбазу?

Сухарев кивнул. Глаза улыбались.

— Я ничего не понимаю. Что-то изменилось?

Сухарев снова молча кивнул.

— Случилось. Я влюбился.

Вера следила за движениями его губ.

— Скажи еще, — попросила она.

— Я люблю тебя, Вероника. Хочу быть рядом с тобой. Мне все равно где — хоть в лесу, хоть в городе.

В поезде, в самолете, под землей, на земле. Есть возражения?

— Если бы ты не пришел, я бы сейчас выла на луну, а волки в твоем лесу подпевали бы мне.

— И я тоже подпевал бы. С тех пор как ты уехала, я только и делал, что выл на луну.

— Послушай! Ты, наверное, голодный! — спохватилась Вера.

Сухарев усмехнулся:

— А у тебя в квартире найдется что-нибудь помягче, чем этот палас?

— В каком смысле?

— Ну, кровать воры не вынесли?

— Не знаю.

Она переместилась в сторону спальни и толкнула дверь. Кровать на месте. Только на многочисленных полках шкафа-купе зияет пустота.

— Вещи вынесли, а кровать оставили, — сообщила Вера.

— Вот и славно, — заключил Сухарев.

Он поднял ее и понес в спальню. Вера почувствовала, как постепенно оттаивает в его руках, как жизнь возвращается к ней. Она с удовольствием пробовала ее на вкус. У жизни был горьковато-пряный оттенок и великолепная смесь ароматов леса. Жизнь дарила ей нежность любимого мужчины, обещала наслаждение, манила за собой в неведомое ЗАВТРА. Впервые за многие месяцы Вера без страха подумала о будущем. Ей уже не казалась невероятной возможность счастья. У нее все будет хорошо. А почему нет? Она выпила до дна свою чашу страданий. Все плохое когда-нибудь кончается.

Активное тепло, исходящее от Егора, убеждало ее в этом.

И когда потом на кухне он жарил яичницу им на ужин, она почти спокойно набрала на мобильнике телефон больницы и спросила о состоянии матери. Там все оказалось без изменений. Но Вера знала, ей подсказывала интуиция, что ничего страшного сейчас случиться не может. Черная полоса в ее жизни закончилась.

Сухарев вошел в темноту и зажег огонь.