Глава 4

Окрестности сельского клуба сотрясали звуки ударных. На крыльце тусовалась молодежь, покуривая и потягивая пиво. Мат, визгливый смех девчонок и хохот пацанов смешивались с фонограммой группы “Стрелки”.

Лера сидела на спинке скамьи, спиной к клубу, и, глядя прямо перед собой, лузгала семечки.

— Говорил тебе — не ходи туда, — ворчал Колька Смирнов.

Он на самом деле уговаривал ее не ходить сегодня на танцы. Делать там нечего. И Мишка предлагал пойти к реке и устроить костер. Но их отговоры лишь укрепили желание сделать по-своему. Она поняла, что Юра там и что он не один, и захотела сделать себе больнее. Как дура притащилась в клуб! Увидела Юру с этой девочкой с Севера, Аленой. Они целовались под музыку прямо посреди зала. Его руки находились под ее майкой, и, увидев Лерку, он не смутился, не опустил руки, а только поплотнее обхватил габаритную Алену.

А та вообще ничего не замечала вокруг, лениво, в такт музыке, двигая ягодицами.

Лерка вылетела из клуба и помчалась к реке. Туда, где они обычно гуляли с Юрой. Она еще надеялась, что он догонит ее и станет убеждать, что с Аленой он просто так, чтобы позлить Лерку. Но вместо Юры притащились Колька и Мишка и позвали ее на лавочку.

— Она все равно скоро уедет, — осторожно бросил Мишка, отрывая плавник у сушеной воблы. — Я слышал, ей Семеновна уже билет на самолет до Сургута купила.

— И я уеду, — усмехнулась Лера, выбрасывая в траву остатки семечек. — И он; И вы уедете. Ну и что? Что из этого?

— Ничего, — отозвался Колька. — Просто с ней он гуляет недавно. Ас тобой… сколько?

— Сколько? — зло передразнила Лерка и тут же отрезала: — Все. Тема закрыта. Хотели костер? Давайте ваш костер!

На свет костра подтянулись девчонки. Потом деревенские пацаны принесли домашнего вина. Лерка громко, неестественно хохотала над Колькиными шутками. Мишка тоже вовсю прикалывался — он здорово, изображал эстрадных артистов.

Поначалу Лерке приходилось выдавливать из себя смех, делать вид, что ей веселой она не думает о Юре, о его руках, лапающих девочку с Севера. А потом ей и вправду стало весело — то, ли от вина, которое на вкус было вроде компота, то ли от шуток ребят, то ли еще от чего. Поэтому для нее полной неожиданностью прозвучало сообщение запыхавшегося Андрюшки, Колькиного брата, примчавшегося из деревни на велике.

— Лерка, тебя мать везде ищет! Сюда идет. Лерка отчего-то побледнела. Она чувствовала, что бледнеет, но не понимала отчего. А лица Кольки и Мишки поскучнели. Бутыль с вином спрятали за корягу. Веток в костер подбросили. Лера накинула ветровку и направилась по тропинке в сторону деревни. Зачем это маме вздумалось приехать среди недели? Тем более что они с отцом собирались вернуться домой в понедельник. Неожиданно сердце незнакомо стукнуло и заныло. Лера прибавила шагу. Она почти столкнулась с матерью у оврага. Та вынырнула из лопухов — запыхавшаяся, какая-то вся взъерошенная. На секунду они замерли друг перед другом, тяжело дыша.

— Привет, мам, — первая сказала Лерка и потянулась для поцелуя. — Ты чего это на ночь глядя?

— Где ты ходишь, Лера? — все еще задыхаясь, спросила Наташа. — Я и в клубе была, и у подружек твоих…

— Мы с ребятами костер жгли. А что случилось? Ты зачем приехала?

— Я? — Наташа обшаривала дочь взглядом, все еще тяжело дыша и словно боясь увидеть в той какие-то заметные перемены. Лерка показалась ей выше ростом, и в лице, как нарочно, промелькнуло что-то рожновское. Тень усмешки. То, чего Лерка в себе не замечала.

— Так я… приехала вот… за тобой. Надо к школе подготовиться.

Глухая деревенская ночь, овраг в лопухах, отзвуки дискотеки, и посреди этого — взволнованная мать, несущая что-то несусветное. Все это не вязалось у Лерки в мозгу и вызывало подозрения. Она пожала плечами.

— Ну, пошли домой.

— Нет! — остановила ее Наташа и развернула к реке. — Нам нужно поговорить.

Лера послушно взяла мать под руку, и они двинулись назад. Им навстречу шли ребята от реки, вдалеке затухал брошенный, но не залитый костер.

— У тебя все нормально? — спросила мать, не глядя на Леру.

— Конечно, — пожала плечами Лерка. — Что могло случиться за неделю?

— Не за неделю. Раньше.

Лерка молчала. Они молча дошли до костра. Лерка стала собирать в кучу разбросанные ветки и кидать их в оставшийся жар. Ветки затрещали, костер вспыхнул.

— Ты говоришь неправду, — сказала Наташа с вновь вспыхнувшей обидой.

Лерка вела себя так, будто ничего не случилось!

— Ты прочитала письмо! — Лера ошпарила мать жестким взглядом. — Я так и знала! Тебе ничего нельзя доверить!

— Да, прочитала, — подхватила Наташа, вскипая с новой силой. — Ты — моя единственная дочь! Ты — моя жизнь, и я боюсь за тебя! И ты обещала мне! Ты обещала мне, что не станешь делать этого! Хотя бы пока не окончишь школу! А ты…

Не дождавшись от дочери ни слова, Наташа спросила тихо:

— Или он тебя заставил?

Лерка ковыряла веткой в костре, низко склонив голову.

— Нет, зачем, — почти спокойно отозвалась она. — Я сама захотела… попробовать. Мне было интересно.

В тоне дочери Наташа не услышала раскаяния. Она не чувствовала себя виноватой! Не жалела о случившемся! Наташа была в шоке.

— Тебе было интересно, — эхом отозвалась она, проглатывая ком в горле. — И что, ты теперь довольна? Тебе понравилось? Может быть, ты замуж захотела в пятнадцать лет? Может быть, ты нарочно издеваешься надо мной? Давай уж, помогай отцу! Мало он из меня крови выпил за время нашей совместной жизни, так теперь еще подмога подросла! Давайте, вместе на меня навалитесь. Он — пьянкой своей, ты — гулянкой. Весело!

Наташа хлестала дочь словами, видя только ее белесую макушку и блеск черной лайковой жилетки. Не видя глаз. Она знала, что может наговорить лишнего, но остановить себя не могла. Обида кипела в ней, как вода в электрическом чайнике — бурно, с выплеском.

— Я думала: ты взрослая, понимаешь меня, прислушиваешься. А ты только делала вид! Неужели так трудно было сдержать обещание?

— Трудно! — с вызовом заявила Лерка, с хрустом ломая ветку. — Мне было одиноко! Ты все время отправляешь меня на все лето в деревню, я тут одна, без тебя! Дед пьет, отец пьет, бабушка вся в заботах. Я никому не нужна. А Юрка… Он любит меня! Да, любит! Я хотела отблагодарить его за любовь!

— Лера! Я тебя отправляю… Да ты рвешься сюда как… Тебя же в городе не удержишь летом!

— А куда мне рваться? — яростно защищалась Лерка. — Ты каждое лето в санатории лечишься. Или в лагере работаешь. Что же, я должна в городе с пьяным отцом оставаться? Спасибо!

— Но ты никогда не говорила, что чувствуешь себя так одиноко… — растерялась Наташа, отслеживая взглядом Леркины резковатые движения.

— А как я должна себя чувствовать? — Лерка уселась на коряге и перешла в наступление: — Ты целыми днями на работе! За день у меня накапливается полно вопросов, я жду тебя, хочу поделиться. И вот ты наконец приходишь с работы! Тебе тут же начинают названивать твои подружки и выливать на тебя свои проблемы! И ты часами выслушиваешь их, подбадриваешь и даешь советы! А я как собачка жду, когда же на меня наконец обратят внимание! Когда же ты наговоришься, поешь и сделаешь свои дела, наступает ночь. Ты засыпаешь, едва коснувшись подушки. А я остаюсь одна со своими мыслями и вопросами! Одна! Всегда одна!

Голос Лерки окреп, агрессивные интонации в нем пугали Наташу настолько, что она с трудом улавливала смысл обвинений.

— В чем ты меня обвиняешь, Лера? В том, что я работаю за себя и за отца? Ты прекрасно знаешь почему. Я вынуждена тянуть семью. Если бы я работала только в одном месте, я была бы дома. Да. Но мы умерли бы с голоду! Я даже представить не могла, что услышу такие обвинения! От тебя! Я делаю это все для тебя! Пойми, мне самой ничего не надо! Ты думаешь, я получаю удовольствие, бегая по городу высунув язык? К концу дня у меня так ноет почка, что мне уже ничего не хочется. Я даже к телевизору не подхожу.

Лерка, насупившись, смотрела в костер.

— И если бы ты больше помогала мне, делая все по дому, то у нас с тобой всегда оставалось бы время поболтать. Ведь так? Но ты забываешь даже помыть посуду!

От обиды и недоумения у Наташи дрожал голос. То, что Рожнов ее три работы воспринимает как развлечение, еще куда ни шло. К его наглости притерпелась. Но Лерка!

Наташа вспомнила, как два года назад она уезжала на курсы в Москву, денег, как обычно, не было. Провожая мать на вокзал, Лерка все прижималась к ней своим тельцем и говорила: “Мне, мам, ничего не нужно. Купи что-нибудь себе”.

И Наташа тогда решила, что вырастила понимающую дочь, что они как подруги. Из оставленных денег Лерка умудрилась еще что-то сэкономить и вручила Наташе после возвращения. А Наташа привезла дочери сапоги. Мерила на себя — уже тогда у них был один размер…

— Я только и слышу от тебя про эту несчастную посуду! Да о том, что все нельзя! Это нельзя, то нельзя! А что можно? Сижу целый день взаперти, дышу папочкиным перегаром. У меня никаких развлечений, кроме деревни. В городе я даже на дискотеку не хожу, потому что у нас сроду нет денег!

— Почему эти претензии ты не высказываешь отцу? — тихо спросила Наташа.

— Что толку-то ему высказывать? От него как от козла молока…

— Мои родители тоже жили бедно, — задумчиво произнесла Наташа, пытаясь найти нить, связующую две темы — секс и бедность. — Отчим пил. А мама много работала и еще после работы сама мастерила ковры. Тот ковер, что висит над твоей кроватью…

— Да, я знаю. Его изготовила бабушка своими руками. И что?

— А то! Что я тоже хотела развлечений, и одеваться хотела, и любить. Но у меня как-то мысли не возникало в связи с этим переспать в пятнадцать лет с кем-нибудь из мальчиков!

— С кем-нибудь из мальчиков! — эхом вторила Лерка. — Юра не кто-нибудь из мальчиков! Он… Ты же знаешь, как давно он мне нравится. За ним все девчонки бегают, а он выбрал меня. И он взрослый, он не может ждать, когда я подрасту!

— Ах, он не может ждать! — взвилась Наташа и подскочила. Она стала вышагивать вокруг костра, пытаясь совладать с эмоциями и не наговорить лишнего. — Теперь он доволен? Кстати, где он теперь? Что-то я его не заметила в твоем окружении. Зато в клубе очень даже заметила в обнимку с какой-то грудастой девицей. Быстро он тебя бросил!

— Что ты понимаешь! — Теперь они стояли друг против друга по разные стороны костра. — Может, это я его бросила! Он не может без “этого”, а я, как выяснилось, не могу с “этим”. Я фригидная, поняла?

— Дурочка ты, — улыбнулась Наташа.

Реакция Лерки на “дурочку” стала полной неожиданностью для Наташи.

— Да, а вы все умные! Ты сама не можешь без любовника! — закричала Лерка, отступая от Наташи к оврагу. — И все твои подруги мечтают о мужиках, и разговоры ваши о них! А я… а я…

Она развернулась и помчалась прочь от матери. Она бежала, не разбирая дороги, а Наташа, подстегиваемая все тем же чувством тревоги, устремилась следом. Силы были неравные. После оврага Лерка легко оторвалась от матери и ушла далеко вперед. Наташа со своим “минус четыре” едва различала ее белую одуванчиковую головку на черном фоне ночи.

— Лера, подожди! — просила она, но ее просьба не была услышана.

Лерка на всех парусах подскочила к крыльцу клуба. Дискотека заканчивалась, и молодежь расходилась. Прислонившись к кирпичному фасаду, ждал хозяина чей-то мотоцикл. Лерка узнала бы его из сотни таких же мотоциклов. Она нырнула мимо пьяных, мимо целующейся парочки, тенью скользнула вдоль стены. Все, кто был на крыльце, обернулись на звук взревевшего мотоцикла. Белые легкие волосы взлетели над тонкой фигуркой, мотоцикл взвился, и Лерка помчалась по пыльной проселочной дороге.

— Лерка! Сумасшедшая! — разрезал ночь чей-то басистый голос. Все относительно трезвые молодые люди высыпали на дорогу.

— Она и ездить толком не умеет, — бросил кто-то из толпы.

Молодежь, взбудораженная непредвиденным событием, заволновалась, задвигалась. Кто-то завел мопед, кто-то двинулся своим ходом. К клубу подбежала запыхавшаяся Наташа, на нее никто не обратил внимания. Когда до нее наконец дошло, в чем дело, ноги отказали ей, и она опустилась на крыльцо клуба.

— Коля, — поймала она одного из Леркиных приятелей, — беги к Рожновым, разбуди дядю Сережу. Пусть ищет Лерку.

Через десять минут долговязый Рожнов, трясясь от злости и животного страха за дочь, выводил из конюшни Маруську, а еще через минуту скакал в том направлении, которое показали ему пацаны.

Лерка помчалась по проселочной дороге, подпрыгивая на кочках. Ветровку надуло пузырем, ветер, уже холодный по-осеннему, обжигал щеки, мотоцикл под ней зловеще ревел, норовя вырваться и сбросить ее — случайного неумелого ездока. Лерка мчалась, не ощущая ни времени, ни расстояния. Только когда дорога перед ней уперлась в темную щетину леса, она сообразила свернуть влево, съехала в поле, мотоцикл остервенело запрыгал по кочкам, колеса принялись выделывать восьмерки, и Лерка впервые по-настоящему испугалась. Мотоцикл вел себя по-звериному, он вдруг стал неуправляемым, и Лерка с ужасом увидела, что несется как раз на стоящий посреди поля старый толстоствольный раскидистый дуб.

— А-а-а… — заорала она и выпустила руль.

Ее подбросило на очередной кочке, с силой выкинуло вверх, и она, отлетев несколько метров, больно ударилась о землю. Вероятно, Лерку угораздило удариться головой, потому что, теряя сознание, она все же успела подумать о Юре. Как, увидев ее разбитой, покалеченной, он осознает, что потерял, и будет плакать над ней, забыв Алену.

— Лерка! — орал Рожнов, остановив взмыленную лошадь посреди поля. — Лерка!

Ответом была неправдоподобная зловещая тишина деревенской ночи, разбавляемая лишь фырканьем Маруськи. Рожнов подосадовал, что впопыхах не захватил фонарик, и теперь посреди родных просторов, где вырос, стоял совершенно беспомощный.

Со стороны деревни послышался нарастающий шум. Рожнов прислушался — работал мотор грузовика. Маруська заходила, притопнула копытом и заржала. Фары приближающегося грузовика осветили дорогу, кусочек поля, Маруську и Рожнова. Грузовик подкатил ближе, и фары выхватили из темноты дуб, разбитый мотоцикл и валяющуюся невдалеке Лерку.

— Лера! — Наташа выпрыгнула из грузовика, оттуда же горохом посыпалась молодежь.

Рожнов и Наташа на ватных ногах приближались к дочери. Лерка открыла глаза и, увидев вокруг себя толпу, сначала не могла сообразить, что к чему.

— Жива… — простонал Рожнов и заплакал.

Он сидел на корточках, обхватив голову руками, и тихо качался из стороны в сторону. Наташа торопливо ощупывала дочь. Луна выплыла из-за облаков и осветила поляну. Молодежь бурно обсуждала случившееся. Со стороны деревни с ревом приближались несколько мопедов. Мопеды остановились, и Лерка сразу увидела Юру. Она узнала его по торчащим кверху вихрам. Он бежал в ее сторону, смешно взмахивая руками. Лерка приподнялась, и в голове сразу же зашумело. Но ей было все равно. Он бежал к ней, подпрыгивая на кочках, спотыкаясь, один, без Алены…

— Юра, — прошептала она.

Но он, все так же спотыкаясь и подпрыгивая, промчался мимо нее… Все повернули головы туда, где остановился Юра. Он стоял над своим разбитым вдребезги мотоциклом и трясся так, словно его било током.

— Идиотка! — наконец прорвало его. — Дура. Сумасшедшая! Не твое — не трогай! Его теперь не собрать! Новый теперь покупай! Дура!

Лерка, все еще не веря ушам, смотрела на него. Как в кино, она наблюдала за его перекошенным от гнева лицом, видела, как к Юре подошла ее мать, и слух поймал хлопок — Наташа смачно, со звоном, влепила Юре пощечину. Лерка поднялась на ноги и, ковыляя, приблизилась к Маруське. Она обняла лошадь и ткнулась в ее теплую, остро пахнущую потом морду.

Глава 5

Все говорило о том, что дом обитаем. Огарок свечи на заляпанном воском столе, обгорелые спички, ссыпанные в банку из-под консервов, полбуханки серого хлеба, зачерствевшего, но не успевшего превратиться в сухарь.

— Бомж какой-то обустроился, — сделала заключение Лариса, хозяйским взглядом окидывая запущенное помещение. — Ничего страшного. Заведете собаку, обживетесь тут, он больше не сунется. У нас здесь без присмотра жилье оставлять нельзя. Или наркоманы присмотрят, или бомжи.

— А если он вернется? — предположила Юля, боязливо оглядываясь.

Она плохо представляла, как они с Олей станут тут жить. В душе закипало тихое возмущение. Чего хотел Никита, покупая эту хибару? Вероятно ли, что он планировал устроить здесь дачу? Скорее всего он собирался снести это строение, а на его месте возвести что-то принципиально новое. Как плохо, что он никогда не посвящал ее в свои планы! Насколько легче ей было бы сейчас, будь она хоть наполовину в курсе его дел и замыслов! Если души после смерти действительно попадают на небеса, или куда там они еще попадают, то хорошо было бы, чтобы Никита полюбовался, что сделал со своей семьей. Юля искренне этого желала. Стоя посреди чужого заброшенного жилища, она вдруг некстати почувствовала, что сейчас зарыдает. А ведь она почти не плакала последний месяц. В душе ее все это время что-то каменело, готовясь либо принимать новые удары, либо созерцательно и безучастно плыть по течению. Теперь, когда ей, до смерти перепуганной, пришлось проситься на ночлег к едва знакомым людям (слава Богу — угораздило познакомиться в электричке) и впервые что-то решать самой, она почувствовала злость — на покойного мужа, на собственную беспомощность, на бомжа, облюбовавшего именно их жилище, на город, растянувшийся длинной бессмысленной кишкой вдоль Волги. Но то, что рядом были Оля, да еще и Лариса со своей воспитанницей Маринкой и четырехлетним сыном Вовчиком, заставило Юлю собрать волю в кулак и приступить к действиям. Вдвоем с Ларисой они натаскали из колонки воды. Пока она грелась — вытащили мусор и подмели углы. Оля с Вовчиком следили за костром, устроенным посреди огорода. Маленькая Маринка работала наравне со взрослыми. Она мыла окна так, будто все свои восемь лет только и занималась этим делом.

— Ларис, можно у тебя спросить? — начала Юля, наблюдая за ловкими действиями юркой Маринки. — Что заставило тебя взять из приюта ребенка? У тебя ведь свой есть, родной?

Ларисин Вовка, шустрый кудрявый мальчик, производил впечатление вечного двигателя. Он был похож на девочку лицом, но манерами напоминал обезьянку. Лариса на Юлин вопрос усмехнулась:

— А что? Замуж выйти мне, я думаю, уже не грозит. У нас тут девчонкам не за кого выйти, а уж женщине с ребенком… Так хоть что-то полезное в жизни сделаю. Да и потом, это для меня пусть небольшой, но все-таки дополнительный заработок. Мне как воспитателю пусть немного, но платят.

— Но ведь с ней наверняка столько проблем… — вспомнила Юля вчерашнюю сцену в электричке. — Я бы никогда не смогла с чужими детьми. Это такая ответственность!

— Ничего, справимся.

К вечеру дом обрел хоть какое-то подобие человеческого жилья. Отмытые окна открыли глазу умытое дождем лицо осеннего сада — красные листья вишен, оранжевые вкрапления рябин и темную зелень листьев сирени и груши. А из кухни и веранды открывался вид на Волгу. Длинная полоса воды глянцево поблескивала со спокойным достоинством главной в России реки.

Уходя на электричку, Юля чувствовала в своей душе странные перемены. Нет, ей не стало спокойней. Но страха и тупой покорности она уже не ощущала. Юля подозревала, что новый период жизни не станет для нее легким, но он уже начинался, он неизбежен, и у нее найдутся силы его пережить. В электричке Олю быстро сморило — она уснула, а Юля пыталась распланировать свои дальнейшие действия. Сначала нужно найти грузовую машину и грузчиков. Перевезти вещи, расплатиться с хозяйкой. Для мамы даже лучше, что они с Олей станут жить в Вишневом. Она сможет гостить у них летом, спасаясь от городской жары.

Юля заехала к брату и оставила Оленьку с мамой. Возвращаясь домой, она уже по-новому смотрела на привычный глазу пейзаж.

“Это уже не мое, — отстраненно думала она, шагая мимо разрытого котлована с водой, мимо автостоянки и киосков. Она не обратила внимания на серую “Волгу”, припаркованную у песочницы, не отреагировала и на гудок. И только когда ее окликнули по имени — остановилась, удивленно оглядываясь. У “Волги” стоял Евгений Петрович, главный врач санатория “Лесная поляна”, и переминался с ноги на ногу.

“Что-то с Наташей!” — молнией мелькнуло в мозгу у Юли, и она стремительно направилась в сторону “Волги”.

Евгений Петрович выглядел не то чтобы взволнованным, скорее — озабоченным. От Юли не укрылась складка на лбу, и глаза, обычно искрящиеся природным юмором, сегодня были подернуты пеленой невеселой заботы.

— Какими судьбами? — поздоровавшись, поинтересовалась Юля.

Евгений Петрович молча взял ее за руку и увел от “Волги” к лавочке.

“Не хочет, чтобы слышал шофер”, — поняла Юля, теряясь в догадках по поводу визита Бородина.

— Юля, мне нужна ваша помощь, — без подготовки заявил Евгений Петрович, доставая сигареты. — У Наташи что-то стряслось. К телефону никто не подходит, домой прийти я не могу. На работе никто не знает, где она. Только вы можете что-то сделать.

И он несколько раз нервно щелкнул зажигалкой.

Женя отпустил шофера и подцепил обе увесистые сумки.

— Ты наконец скажешь, куда мы идем?

— Место встречи изменить нельзя, — хитро поблескивая глазами, ответил он.

— Ну, наши-то как раз постоянно меняются, — заметила Наташа, оглядывая незнакомый двор в районе новостроек, одинаковые блочные дома.

— Декорации меняются, действующие лица те же, — весело заметил Женя, ускоряя шаг. У подъезда он, не опуская сумок, потянулся к ней лицом и, зажмурившись, потерся щекой о Наташино ухо. — Как я соскучился! — прошептал он, и его слова горячим потоком хлынули в голову. Наташа сглотнула. В груди что-то мелко задрожало.

— Соловья баснями не кормят, — нарочито ворчливо заметила она, подталкивая его в подъезд. — Неизвестно еще — куда приведешь. Может, там хозяин дома.

— Хозяин — мировой мужик, — шагая через две ступеньки, сообщил Женя. — Крутой, правда, до чертиков, но добрый. Лечился у меня. Я, говорит, Петрович, теперь твой должник по гроб жизни. Понадобится что — только намекни.

— Вот ты и намекнул.

На третьем этаже Наташа остановилась. Надо же — дыхания не хватает! Не прошли даром эти переживания с Леркой, сердце откликается по-своему. Месяц сидела на лекарствах, думала, восстановится. Нет! Гляди-ка, одышка как у старухи.

— Ну да. Он мне тут же ключи и выложил. — Женя веселился как ребенок.

Наташу восхищали его непосредственность и умение искренне радоваться пустякам. Она легко поддавалась его настроению, возможно, поэтому им было так хорошо вдвоем. Он приносил в ее жизнь праздник.

— А если заявится кто-нибудь? — предположила Наташа.

— Не заявится, — с едва сдерживаемым предвкушением ковыряя ключом, успокоил Женя. — Его жена об этой квартире и не подозревает. Он ее для интимных встреч держит. Знают только несколько близких друзей. Но те по мобильнику с ним связываются.

Его волнение тут же передалось ей. Ключ не спешил открывать квартиру. Женя начинал нервничать, пробуя повернуть в ту и другую сторону. Наконец догадался попробовать другим ключом, квартира открылась. Едва оказавшись в тесной прихожей, они начали целоваться как дети. Наташа смеялась под градом торопливых поцелуев, а Женя тут же начал стягивать с нее плащ и косынку, обнюхивать ее кофту, как собаки обнюхивают одежду людей.

— Дай хоть осмотреться, — остановила его Наташа, чувствуя себя в этой ситуации не совсем комфортно. Чужой город, чужое жилье.

— Пошли осмотримся, — согласился он и, прижавшись к ее спине, обхватив руками, повел по квартире.

Квартира была только после ремонта. Поблескивающие лаком полы, новые рамы. Кроме двуспальной кровати и тумбочки с телевизором, в квартире ничего не было. Правда, на кухне имелся стол с двумя табуретками, увидев которые Женя незамедлительно спохватился:

— Ты же хочешь есть! Где наши сумки?

Сам распаковал продукты, сам резал, сам расставлял посуду на столе. Наташа сидела сразу на двух табуретках, по привычке поджав под себя одну ногу, и как кошка, щурясь и мурлыча, следила за его движениями.

— Нет, ты уже села мне на шею, — ворчал Бородин. — Хоть бы сделала вид, что хочешь помочь. Чтобы у меня возникла иллюзия, что ты хорошая хозяйка.

— Пусть у тебя не будет иллюзий, Бородин. — Наташа взяла со стола бутерброд с копченым мясом. — Я дома только и делаю что стою у плиты. Меня тошнит от этого занятия.

— Да все я понимаю, — перебил Женя, протягивая ей фужер с красным сладким вином. — Вот все как ты любишь.

На тарелках громоздились бутерброды с мясом и рыбой, капельками воды поблескивали фрукты.

— За нас. — Наташа дотронулась своим фужером до Жениного.

— За нас, — эхом отозвался он.

Всякий раз, когда Наташа встречалась с Бородиным, она сама не верила в свое счастье. Неужели это с ней? И за все страдания небо наконец послало ей встречу с добрым и понимающим человеком? С человеком тонкой душевной организации, ее поля ягодкой… Тогда, в санатории, он начал со стихов. Он стал читать ей стихи прямо в своем врачебном кабинете. А потом был его творческий вечер, и он со сцены искал ее глазами. Ее шевелюру было нетрудно отыскать среди однотипных химических завивок отдыхающих дам.