– Я слушаю, мам.

– Того, что произошло, уже не изменишь. Ты сам знаешь, как все мы любили и уважали отца (на этом слове голос матери слегка дрогнул, насколько Андрей помнил, мать так называла деда, только когда обращалась к отцу, причем в раздраженном настроении – «скажи своему отцу…», «перестань тыкать мне в глаза своим отцом…», «если бы твой отец был поумнее…»), но теперь нам надо научиться жить без него.

– Да, мам, – тупо кивнул Андрей, не понимая, куда она клонит.

– Понимаешь, Петр Демьянович был во многом сам виноват, нечего было против силы переть. Время сейчас такое, что сила солому ломит. Все его заслуги и регалии денег не перевесят. Ему же хорошие деньги предлагали, надо было соглашаться, а не упираться как… кхм, то есть я хочу сказать, что мы не должны повторять его ошибку.

– Какие деньги, мама, какие деньги? – тоскливо произнес Андрей. – Ты же сама слышала, как тетя Катя рассказывала. По половине адресов, куда старики выехали, совсем другие люди живут. Дядю Пашу из семнадцатой квартиры вообще племянник с трудом отыскал. Его в какой-то подвал заселили.

Мать сердито поджала губы.

– Ничего, Петр Демьянович был человек известный – его бы обмануть не рискнули. А в чужие дела лезть нечего. Время сейчас такое: меньше знаешь – крепче спишь. И вообще, что случилось, то случилось. Пусть теперь милиция работает. Так я говорю, Альберт?

Отец, всю жизнь проживший под каблуком у матери, покорно кивнул.

– Ну вот. – Лицо матери смягчилось. – А мы на эти деньги тебе квартиру купим. Тебе уже жениться пора. Вон у Константина Алексеевича дочка экономический заканчивает и работает уже, в Пассаже.

– Мам, – вздохнул Андрей, – какая квартира, какая свадьба? Надо сначала тех подонков найти, что деда убили. Ведь дураку ясно, что это те, кто дедову квартиру купить хотел.

– И ничего не ясно, – возвысила голос мать. – Может, и наркоманы какие. Следователь говорил, дед тем вечером с какими-то алкоголиками у подъезда поругался. Соседи видели. Вот они и… сам знаешь, время сейчас какое. И вообще, не твое это дело. Тебе служить надо, в академию поступать. А с этим пусть милиция разбирается. Так ведь, Альберт?

Отец снова кивнул и робко заметил:

– И правда, Андрюш…

– Я никуда не поеду, – упрямо набычился Андрей. – И если милиция тех подонков не найдет, то сам их отыщу.

– И потом что? – вскинулась мать. – Ну отыщешь? Что с ними сделаешь? В милицию сдашь? Так там и разбежались! Сам прибьешь? Так тебя посадят или тоже прибьют! А ты нам живой нужен! Да и неизвестно, отыщешь ли? Ты у меня такой же пентюх, как и твой отец. Тебе что ни расскажи – всему веришь. Оттого-то дед тебе голову и задурил. Тоже мне розыскник нашелся. А вот нормальных денег нам тогда за квартиру не видать.

– Мама!

– Что мама, что мама? Ну да, приходили ко мне приличные люди, соболезнование выражали. С продуктами вот помогли. Нам ведь еще деду девять дней отмечать… только я всех этих его ветеранов звать не намерена. Сами посидим, семьей. И денег обещали прилично. Только если у них издержки (это слово мать произнесла с каким-то внутренним удовольствием, вроде как прикоснулась к чему-то значимому) не сильно вырастут. А ведь сам знаешь: если всякие глупые слухи пойдут, то непременно вырастут.

– Мама! – Андрей вскочил на ноги. – Ты что?! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Ты предлагаешь нам взять деньги от убийц деда! И как раз за то, что мы им все простим и будем молчать в тряпочку. Да как же ты можешь?!

– Да нет, Андрей, что ты! – Мать испуганно замахала руками. – Ни в коем случае. Просто… я говорю, не надо торопиться. Пусть милиция отыщет убийц, это ж, в конце концов, ее работа, а мы пока продадим квартиру, купим тебе. Я ведь об этом. В конце концов, может оказаться, что эти господа и вовсе ни при чем, а знаешь, сколько мы можем потерять? Ну скажи же ему, Альберт!

Вечер закончился тем, что Андрей ушел в свою комнату, с размаху саданув дверью о косяк. Но еще долго из-за двери слышался бубнеж матери: «…все твой отец», «…я давно говорила».

Следующий месяц для Андрея прошел будто во сне. Он ходил на службу, занимался с бойцами, вечерами вместе с механиками-водителями ковырялся с дизелем «тройки», одного из танков взвода. Работать в парке по вечерам разрешалось только по специальному разрешению и в присутствии старшего офицера. Но домой идти не хотелось, да и вообще никуда не хотелось, потому что внутри, в груди, застыл тяжелый ледяной ком. Так что он частенько оставался ночевать здесь же, в казарме, приказав дневальным затащить свободную койку в ротную канцелярию.

Как-то вечером позвонила мать. Нейтральным тоном она сообщила, что «разобралась» с дедовой квартирой, и если Андрею хочется что-то забрать себе на память, то нужно это сделать поскорее.

На следующий день Андрей поехал на дедову квартиру.

Старый дом встретил его темными окнами. Похоже, за это время съехали последние жильцы. Андрей толкнул дверь подъезда и вынужден был остановиться. Судя по всему, в доме все-таки отключили электричество. Темень стояла такая, что хоть глаз выколи. Андрей достал из кармана зажигалку, чиркнул кремнем и начал осторожно подниматься на этаж, едва различая ступеньки в призрачном свете горящего огонька. Поднявшись, он остановился у знакомой двери, обитой стареньким дерматином. Постояв несколько мгновений, вытащил старый, слегка погнутый ключ с двойной бороздкой и направил в замочную скважину. Дверь дрогнула. Андрей убрал ключ и толкнул тяжелую створку.

В квартире было пустынно. Большая часть мебели отсутствовала. То ли выбросили, то ли мать вывезла. И ведь к нему не обращалась даже. Ну, солдат там попросить… Андрей прошелся по комнатам. В спальне осталась лишь старая железная кровать с никелированными шарами на спинках. А в гостиной только древний диван, стол с совершенно испорченной столешницей и старый книжный шкаф со скрипучими дверками. Пустой. Да еще пара фотографий на стене. Старых, очень старых… в простых сосновых рамках… И именно поэтому, возможно, так и не привлекших внимание матери. Обе были еще фронтовой поры. На одной из них был дед, еще совсем молоденький лейтенант, запечатленный среди своих бойцов. Андрей знал, что этот снимок делал корреспондент дивизионной газеты, когда готовил заметку о подвиге разведчиков, захвативших языка и подорвавших почти сотню фашистов в их собственных блиндажах. Подкрались ночью, сняли часового, забрались на земляные крыши блиндажей и ухнули в печные трубы по противотанковой гранате, те разорвались внутри массивных чугунных печек, посекли осколками чугуна все живое… Дед рассказывал ему об этом случае. Андрей вообще любил слушать рассказы о войне. У них с дедом это называлось «быль»… А вторая – дед и бабушка. Дед уже чуть постарше, на один военный год, с усами, с орденом и парой медалей на груди. В сорок втором еще не очень щедро награждали. И бабушка, молоденькая, в простом ситцевом платьице и вроде как несколько испуганная тем, что такой статный офицер и настоящий герой (вон сколько наград) обратил на нее внимание…

В прихожей скрипнула дверь. Андрей обернулся. В коридоре пробежал по стенам луч фонаря, а затем в комнату осторожно просунулась чья-то физиономия.

– А-а, это ты…

Человек шагнул вперед, бросил на пол большую сумку, которую нес в левой руке, и осветил себя. Это оказался Венька Гриценко из соседнего подъезда. Они вместе ходили в первый класс. Мать тогда еще только заканчивала институт (поступить в который ее заставил как раз дед), так что Андрей по большей части жил у деда. Чтобы не мешать учебе. Так и отучился первые три класса. А потом перешел в другую школу, уже рядом с домом родителей.

Венька огляделся.

– Тоже ищешь, чего продать, или так зашел?

Андрей непонятливо нахмурился:

– Как это?

– Ну… многие свои старые вещи не стали брать, так здесь и бросили. А мы с ребятами надыбали канал. Финны на нашу старину очень даже нехило западают. Вот мы и таскаем им – керогазы всякие, утюги старые, зеркала, стулья. Кое-что, конечно, приходится почистить там, подшаманить, но ничего, нормальные бабки платят.

– Да нет, – качнул головой Андрей. – Я так… прощаюсь.

– Понимаю, – после короткой паузы кивнул Венька, затем внезапно оживился: – А знаешь что, давай помянем Петра Демьяныча, хороший человек был. – Он наклонился к сумке и извлек оттуда початую бутылку водки, пару помятых кружек и завернутые в одну газету кусок колбасы и полбатона.

– Это я греюсь, – хохотнул он. – В квартирах-то холодно, отопление еще на прошлой неделе отключили.

Они уселись на заскрипевший диван. Молча разлили водку, хряпнули не чокаясь и торопливо зажевали, попеременно откусив от колбасы и батона. Венька вальяжно откинулся на спинку. Похоже, он уже до того порядочно «погрелся».

– Ну а ты сам как? – спросил он.

– Что как? – переспросил Андрей.

– Че дальше делать думаешь-то? Все так же служить?

– Ну… да.

– Зря, – авторитетно заявил Венька. – Я тебе скажу, сейчас в погонах – никаких перспектив. А вот на гражданке такие возможности открываются, – он округлил глаза, – такие бабки делать можно, и совершенно просто.

– Просто даже кошки не родятся, – хмыкнул Андрей.

– Брось, – Венька пренебрежительно махнул рукой, – надо только отбросить все эти сопли, которыми нас пичкали в школе и… комсомоле, и рубить деревянные. Время сейчас такое, что можно нехило приподняться. Надо только первоначальный капитал накопить…

– И как же ты его накопишь? – усмехнулся Андрей. Венька внезапно выпрямился и испытующе уставился на Андрея:

– Слушай, а хочешь со мной хорошие бабки заработать? Не обижу. Дело есть – верняк. Заодно и за деда твоего отомстим.

– Как это? – слегка севшим голосом спросил Андрей.

– А вот так, – возбужденно заговорил Венька. – Мы этих ребят, что тут химичили, на хорошие бабки выставим. Вот смотри. – Он потянулся к сумке, извлек из нее толстую папку, торопливо развязал шнурки и, наклонившись к свету, заговорил:

– Они же нас тоже обжулили. Обещали новую трешку, а предоставили такое дерьмо… да еще на предков так наехали, что те и рот открыть боятся… Ну ничего, я с ними посчитаюсь. Я всю их химию раскопал, вот смотри: Аникеевым из второго подъезда, ну помнишь, у них еще собака Жулька была, обещали двушку, а заселили в полуразвалившуюся общагу на Советской, бабы Тони Полуяновой вообще нигде не числится. Так же и Суминой, Постышева дяди Жени, да у меня тут вообще таких сорок семь фамилий, ну, которые вообще нигде не значатся, понимаешь?

– Они их что, всех убили? – глухо спросил Андрей.

– Да кто их знает, – отмахнулся Венька. Его глаза возбужденно блестели. – Да и не в этом дело. Они-то думают, что все замазано, ан нет… я их за все заплатить заставлю… они мне такие бабки отвалят…

Андрей вздрогнул.

– Ты что, не пойдешь в милицию?

– А толку? – Семен махнул рукой. – Что это даст? Ты думаешь, милиция не куплена? Все вокруг куплены. Да и вообще, никого уже не вернешь. А вот заработать можно легко… Так что давай вместе. Ты все-таки военный. У тебя же, наверное, и пистолет есть. А деньги поделим. Я знаю, кто у них главный. И адрес имеется. Он себе такую домину отгрохал в Заречье. Ну где обкомовские дачи… Его дом сразу видно – огромный такой, из красного кирпича с зеленой крышей. Три этажа и пять окон по фасаду, с башенками. Он там один такой.

Заречье Андрей знал. У них там был танкодром. Конечно, не в самом поселке, а подальше, километрах в пяти. Туда вела проселочная дорога, проходящая в полукилометре от зеленого забора, отгораживающего поселок от простых смертных. И дом тот он вроде как видел…

– Ну как, входишь в долю? Четверть отстегну!

Голос Веньки вернул Андрея в эту комнату.

– Дурак ты, – устало произнес он, – так они тебе и заплатят. С чего бы? Сам же говоришь – у них все куплено.

– Так пусть и меня купят! – совершенно искренне удивился Венька его непониманию жизни. – Я ведь много не попрошу. Штучек этак тридцать – сорок.

– А если они тебя просто грохнут?

– Э-э нет, – засмеялся Венька, – меня так просто не возьмешь. Я не дурак, свою папочку с собой тащить не собираюсь. Схороню ее у надежного человечка да накажу ему, если со мной что-нибудь случится – тут же передать ее куда следует. Ну как, вступаешь?

– Нет, – мотнул головой Андрей, – я с ними ни в какие финансовые дела вступать не собираюсь. Они мне по-другому заплатить должны.

Венька окинул его снисходительным взглядом:

– Ну и дурак… – Он закрыл папку, засунул ее обратно в сумку и повернулся к Андрею с посуровевшим лицом: – Только уговор: о моих делах – молчок. А за это я тебе потом, когда все проверну, свою папочку отдам. Сам с ней по милициям бегай. Посмотрим, чего выбегаешь. Лады?

Андрей молча кивнул…

Венькина мать появилась у них дома через полторы недели после этой встречи. Андрей как раз ненадолго забежал домой, чтобы поспать перед дежурством. Едва он вошел в прихожую, как по ушам резанули сдавленные рыдания, доносившиеся из кухни.

– …Я уж и не знаю, что и думать…

– Андрей, это ты? – послышался с кухни голос матери. – Зайди к нам.

За кухонным столом сидела мать Веньки с красным носом и зареванными глазами и мяла в кулачке мокрый платочек.

– Андрей, это мама Вени Гриценко. Ну ты помнишь… Веня пропал неделю тому назад…

– Да-да, – мелко закивала головой мать Веньки, – неделю уже. Я уж всех обегала. Из его знакомых ребят – никто не знает. Только вроде как Веня говорил, что скоро заработает много денег. Я и к Тане ходила, это его девушка. Так и Таня говорит, что ничего не знает, только мне показалось, что она вроде как напугана очень…

Андрей медленно покачал головой:

– Я тоже ничего не знаю. Мы с ним виделись где-то недели полторы назад. Случайно встретились. В старом доме. Деда помянули, поговорили и разошлись.

– Да-да, мне Венечка рассказывал, – вновь закивала его мать, – я поэтому и пришла. А вдруг ты знаешь что-то? Я уж не знаю, что и делать. В милиции говорят – должен месяц пройти, прежде чем заявление примут…

На следующий день, сменившись с дежурства, Андрей отправился к следователю. Он рассказал ему все, что узнал от Веньки. Следователь слушал его, нейтрально отводя глаза. А когда Андрей закончил, поинтересовался:

– А папочки этой у вас не осталось?

– Да нет же. Я же говорю, он мне после обещал отдать…

Следователь кивнул и глубокомысленно задумался.

– Что мне вам сказать, гражданин… информацию вы принесли интересную, но подтверждений ей никаких. Так что тут скорее вам обвинение грозит – за клевету. И не думайте, это я не грожу и не пугаю, а просто констатирую факт. Потому как доказательств у вас никаких. Одни слова.

– Но это же просто! – вскинулся Андрей. – Достаточно проехать по адресам, по которым они людей переселили, и все станет ясно.

– Ездили, гражданин, ездили, – пояснил следователь, – не по всем, конечно, но по многим. И не выявили никаких правонарушений. Все переехавшие довольны предоставленным жильем и претензий к фирме не имеют.

– Да их просто запугали!

– И вы готовы это доказать? – усмехнулся следователь. – Причем в тот момент, когда те, кого вы пытаетесь защищать, будут в голос утверждать, что они всем довольны и все, что вы говорите – это просто ваши фантазии?

– Ну… – Андрей запнулся, – вы же можете…

– Мы можем только то, что написано в Уголовном и Уголовно-процессуальном кодексе. А там написано, что если нет пострадавших и признаков преступления, то нет и самого преступления. А пострадавших – нет. И признаков преступления нам тоже обнаружить не удалось.

– А как же дед?

– А это совсем другое дело, – развел руками следователь, – и никаких железных, юридически выверенных, каковых в любом суде ни один адвокат оспорить не может, оснований соединить их в одно у меня нет. А твои или, скажем, мои умозаключения я использовать не могу. Потому что если я это сделаю, то любой мало-мальски грамотный адвокат не оставит от моих выводов камня на камне… Пойми, – начал он другим тоном, – вот, скажем, ты машину водишь?

– Можно сказать и так, – угрюмо усмехнулся Андрей, представив свою «машину».

– Что у тебя в цилиндрах горит? Бензовоздушная смесь, так ведь? А что, к примеру, будет, если у тебя в цилиндрах окажется самый что ни на есть лучший бензин, но почти без воздуха?

– Заглохну.

– Вот. – Следователь поднял палец. – Так что какая бы отличная у нас ни была милиция, без воздуха, то есть всемерного содействия граждан, ничего у нас не выйдет. А граждане боятся или не хотят. Мол, ничего не знаю – моя хата с краю. Вы милиция, вы и работайте. А как? Мы же не бандиты, которым никакой суд не указ и никакой адвокат не помеха. И сделать что-то мы можем, только если САМ гражданин озаботится соблюдением закона и восстановлением справедливости – время свое потратит, показания даст, да не откажется от них в суде, да не испугается, когда бандюки на него первый раз наедут. Потом-то мы можем охрану дать, потому как, опять же, основания появятся, а не просто умозаключения, а вот первый раз ему самому придется натиск выдержать. Вот тогда мы и победим.

– Если милиция хорошо работает, то и граждане… – начал Андрей.

– А мы что, в другой стране живем? – перебил следователь. – Что, если в стране ТАКОЕ творится, причем с одобрения с самого верха, у нас все в порядке будет? Ну ничего, – его глаза зло сверкнули, – они еще наплачутся. Они думают, если бабок нарубили и пару мордоворотов в охрану наняли, так теперь все – в безопасности? А вот хрен! Настанет день, и они еще заплачут горькими слезами… над своими могилами…

Уже прощаясь, Андрей не выдержал и спросил:

– А что там с дедовым делом?

Парень пожал плечами:

– Работаем, отрабатываем версии… – И по его тону Андрею стало ясно, что никакой надежды нет…

Еще через день рота должна была ехать на танкодром. Последнее время такие выезды стали очень нечастыми. Да что там говорить – почти совсем прекратились. Из механиков-водителей последнего призыва на танкодроме еще не был ни один. Как учить солдат в таких условиях, Андрей не представлял. Армия разваливалась, постепенно превращаясь из серьезной боевой силы в скопище насильно или от безысходности собранных людей, влачащих полунищенское существование. Честнее было бы оставить от дивизии батальон для охраны складов и парков, во всяком случае, пока не отправят технику на переплавку, а остальных отпустить на гражданку, честно сказав: «Живите как хотите, а на то дело, что вы выбрали как дело всей своей жизни, у ЭТОГО государства денег нет». Но так тоже не поступили, поэтому оставалось только терпеть и надеяться. И радоваться тому, что время от времени случаются чудеса вроде сегодняшнего выезда на танкодром.

Когда они проезжали мимо обкомовских дач, Андрей вылез из люка и, поднеся к глазам бинокль, уставился на дом, о котором ему рассказывал Венька. Дом был огромный, аляповатый. Данилыч, старшина роты, называл такие «пережравшими коммуналками». Вокруг дома шел пижонский забор из красного кирпича, а въезд перекрывали кованые ворота на кирпичных столбах с фонарями. Да и кирпич был, судя по цвету, не простой, а финский…

Вождение отработали плохо. Кармазин, из молодых, даже умудрился слететь с колейного моста, да так, что его танк пришлось стаскивать буксиром. Ротный обматерил Андрея и в наказание заставил остаться после всех и собрать матбазу. Так что обратно в парк Андрей ехал один. Вечерело. Когда они выехали на проселок, ведущий мимо обкомовских дач, небо на востоке уже потемнело. В домах зажглись окна. В том числе и в ТОМ. Обед на танкодром привезли скудный, едва хватило на солдат, поэтому у Андрея уже сосало под ложечкой. И он вдруг ясно представил, как НЕКТО, жирный наглый боров, вылезает из ванны, надевает махровый халат и шлепает босиком вниз, в кухню, чтобы залезть в холодильник, достать оттуда финский сервелат, черную икру, масло, и, усевшись за стол, мажет себе бутерброды… А потом вдруг навалилось осознание, что ЭТОТ жив, а деда уже нет и никто за это не ответит! Андрей вздрогнул, стиснул в кулаке застежки шлемофона и внезапно глухо произнес в микрофоны лингафона:

– Стой!

Танк остановился.

Несколько секунд Андрей прислушивался к себе, выясняя, насколько он готов к тому, что задумал, что собирается сделать. Ведь этот поступок разрушит всю его жизнь, все планы, которые у него были, все его надежды. А может быть, и вообще отнимет эту самую жизнь. То есть, если верить гуманистам, – самое ценное, что только есть в мире. Но ведь если он его не совершит, то…

Андрей глубоко вздохнул и бросил уверенным голосом:

– Экипаж из машины!

– Товарищ лейтенант! – испуганно охнул снизу Яковенко, механик-водитель, но Андрей полоснул по нему бешеным взглядом и, нырнув на место башнера, включил привод, разворачивая башню. Ствол пушки пополз назад. Яковенко и Таджиев выбрались из танка и стояли у обочины, испуганно жались друг к другу. Андрей выскользнул из башенного люка, захлопнул крышку и, громыхая сапогами по броне, забрался в люк механика-водителя.

– Стоять здесь, понятно? – буркнул он и опустил сиденье механика-водителя в боевое положение. Глухо звякнул люк, будто отрезая всю прошлую жизнь. Андрей поудобнее перехватил рычаги и влип лбом в рубчатое ограждение смотровых приборов. Верный «Т-72» взрыкнул мотором и, перевалив через кювет, ходко пошел по заснеженному полю.

Перед самым забором Андрей слегка притормозил и чуть повернул танк, чтобы ударить по кирпичному столбу лобовой броней корпуса. Крылья над гусеницами сделаны из довольно тонкого металла, и если врезаться в столб гусеницей, то они непременно погнутся, да и сама гусеница тоже может порваться.

Удар был не слишком сильным. Так, вроде как снес ствол нетолстого дерева. По броне глухо застучали обрушившиеся кирпичи. Андрей подал назад левый рычаг и, развернув танк, двинул вдоль забора, снося его, будто картонную перегородку. В смотровом приборе нарисовалась дверь гаража, из которой выскочил какой-то мужик. Разинув рот в безмолвном крике, он суматошно взмахнул руками и рванул куда-то в сторону. Андрей хищно ощерился. Гараж, значит, а там никак крутой «мерседес» стоит. Ну-ну… «Т-72» крутанулся на пятке и вломился в стену гаража. К грохоту осыпающихся кирпичей прибавился визг сминаемого железа. Ого! Да гаражик-то здоровенный, на три машины. Танк провернулся на месте, превращая искореженную груду железа, кожи и лакированного дерева в этакий плоский блин, а затем, радостно взревев мотором, двинулся к следующему сверкающему чуду немецкой инженерной мысли…

Он как раз заканчивал с третьим, когда слева, со стороны башни, послышался ритмичный приглушенный звон. Андрей развернул танк. Ого, противник открыл огонь на поражение. Он издевательски захохотал:

– А вот это зря-а-а, ПАЦАНЫ… Для того чтобы пробить мою броню, надо иметь калибр не меньше ста миллиметров, а не сраные девять.

Он зло рванул кулису. Танк захрустел гусеницами по битому кирпичу и буквально прыгнул вперед. Трое придурков, лупящих по танку из пистолетов, вопя, брызнули в стороны. Андрей притормозил, примерился и направил свой «Т-72» в ближний угол ненавистного дома. Тот задрожал и осел на танк всей своей немалой массой. Торсионы заскрипели. Андрей переключил передачу и рванул кулисы. Старина «Т-72» не подвел. Взревев дизелем, он выкарабкался назад, сопровождаемый грохотом осыпающихся кирпичей. Андрей развернул танк, нацелившись на соседний угол, и остановился. Он не хотел убивать тех, кто в доме, а значит, надо было дать им время выскочить. Через несколько мгновений на двор вывалилась целая толпа орущих полуодетых женщин, вопящих детей, кутающихся в халаты и пледы мужиков. Андрей газанул, ревом дизеля подгоняя тех, кто еще задержался в доме, и уже положил руку на рычаг переключения передач, как вдруг его внимание привлек какой-то тип в вызывающе элегантном костюме и с «испанской» бородкой, стоявший в стороне, у бассейна. В отличие от всех остальных, он не орал, не бегал и вообще стоял совершенно спокойно, будто наслаждаясь всем происходящим. Видно почувствовав, что Андрей на него смотрит, тип поднял руки перед собой и несколько раз торжественно приложил ладонь к ладони, будто демонстрируя аплодисменты, а затем сложил руки на груди, как бы давая понять, что готов и дальше наслаждаться зрелищем. Андрей хищно усмехнулся и включил передачу…

Глава 2

– Все готово, Вить.

Танечка, секретарь директора, выложила на стол его трудовую книжку. Виктор не глядя сгреб ее со стола и сунул в карман. А что там смотреть? Все давно известно – уволен по статье, за нарушение трудовой дисциплины. Можно сказать, «волчий билет».

– Зря ты так, – расстроенно произнесла Танечка. – Повинился бы – Алевтина Михайловна и простила.

– Может, и зря, – тихо буркнул Виктор, – да только теперь уж ничего не изменишь.

В этот момент дверь директорского кабинета распахнулась и на пороге появилась сама Алевтина Михайловна. Танечка тут же выпрямила спинку и напустила на себя строгий вид. Не дай бог директриса подумает, что ее секретарша любезничает с выгнанным с позором учителем…

– Вот, Крагин, распишитесь в получении, – холодно произнесла она, пододвигая к Виктору копию приказа о его увольнении. Виктор наклонился и размашисто поставил свою подпись, затем выпрямился и скользнул по директрисе спокойно-независимым взглядом. Взгляд Алевтины Михайловны был насмешливо-высокомерным.

– Ну спасибо, Татьяна Алексеевна, – буркнул Виктор, – пошел я.

– Всего хорошего, – равнодушно бросила Танечка, склоняясь над пишущей машинкой…

Когда за спиной Виктора захлопнулась дверь приемной, Алевтина Михайловна покачала головой.

– Да-а, гонору в нем…

– Подумаешь… – подобострастно поддакнула Танечка, – строят из себя.

Директор бросила в ее сторону одобрительный взгляд.

– Ничего, сейчас побегает без работы – пообломается. Или в грузчики пойдет… Ну да ладно, что мы все о нем да о нем, зайди, мне продиктовать надо…

На ступеньках школы сидели пацаны из секции. Увидев его, они вскочили на ноги и хором, но вразнобой поздоровались:

– Здравствуйте, Виктор Петрович.

– Привет, ребята!

Виктор остановился и пожал каждому руку, чувствуя себя несколько не в своей тарелке под обстрелом детских глаз, в глубине которых отчаянно горела надежда на чудо. О его конфликте с директрисой знало множество народу. И о том, что педсовет постановил уволить его «по статье», тоже. А это означало, что и секция также накрывается медным тазом. Ибо доступ к спортзалу ему тоже перекрывали напрочь, а педагога с такой записью в трудовой книжке в другую школу никто не возьмет. Снимать зал? Это означало резко поднимать плату за занятия. А из тех пацанов, что ходили к нему заниматься, две трети не могли платить больше, чем уже платили. Вернее, даже три четверти…

– А вас все-таки уволили? – не выдержал Стасик, самый маленький и шустрый из всех.

– Да. – Виктор расстроенно кивнул. – Так уж получилось, простите…

Пацаны тут же загалдели, перебивая друг друга, стали уверять, что они все понимают, и так и надо, и эта директриса сама…

– Так, стоп! – вскинул руки Виктор. – Инин, Патрушев – упор лежа, десять отжиманий!

Инин молча упал на руки, а Толька Пагрушев возмущенно вскинулся:

– За что?

– Подумай! – качнул головой Виктор.

– Да ведь она ж… – начал тот, но, наткнувшись на спокойный взгляд Виктора, сник и опустился в положение упор лежа. В секции действовало суровое правило. Оценивать можно каждого – хоть сверстника, хоть президента, но высказывать суждение или критиковать – только тех, по сравнению с которыми ты сумел добиться большего. Поэтому взрослые для пацанов были как бы вне критики. Мол, сначала вырастите, станьте кем-то, а уж затем… Как-то раз, во время очередного пьяного выверта нашего Гаранта в раздевалке разгорелся жаркий спор. И Виктор прекратил его фразой:

– Один умный человек сказал: «Как жаль, что все, кто знает, как управлять страной, уже работают таксистами и парикмахерами».

– Виктор Петрович, – разгоряченно встрял Пагрушев, – неужели вы считаете…

– А ТЫ, Пагрушев, еще даже и не парикмахер, – закруглил разговор Виктор и жестко закончил: – Все ясно?

– Ясно-о… – уныло протянули остальные, и разговор увял. Наверное, такой подход был не слишком правильным, но Виктор терпеть не мог людей, которые громогласно ругают всех и вся, а свое собственное дело делают из рук вон плохо, находя для этого сотни «железных» оправданий: и начальники у них идиоты, и подчиненные уроды, и сослуживцы все вокруг лентяи и бездари, и в стране бог знает что творится – а вы хотите…

– Значит, так, ребята, – начал Виктор, – секция у нас пока распускается. Что будет дальше – посмотрим. Если будет возможность – поддерживайте форму, но только общефизическими упражнениями. Никаких бросков и спаррингов на необорудованных площадках – поломаетесь.

– Виктор Петрович, а поход?

Каждое лето они с пацанами ходили на байдарках по рекам и озерам. Однако получится ли что-то на следующее лето, Виктор не мог представить даже и без проблем с увольнением. Спортклуб, в котором они брали напрокат лодки и палатки, был на грани закрытия. Людям как-то перестало быть интересно все – от собственного здоровья до открытия мира, все бросились зарабатывать деньги…

– Ну… поход ведь планируется летом? А сейчас осень. Так что… поживем – увидим. – Он с деланной уверенностью улыбнулся: – Ну ладно, ребята, всем пока. У меня еще сегодня много дел…

Едва он завернул за угол школы, как пришлось притормозить. Дорогу перекрывал огромный джип с затонированными до черноты стеклами. Виктор тихонько вздохнул. Он знал, чей это джип, и предполагал, какой разговор ему предстоит…

Когда он подошел вплотную, огромная правая передняя «калитка» медленно распахнулась и густой сочный бас негромко произнес:

– Витя, не торопись, разговор есть.

Виктор остановился. Щелкнула левая передняя дверь.

– Ты присядь. Как говорят, в ногах правды нет.

Виктор хмыкнул.

– А в чем тогда – в жопе?

– Ну вот ты уже и ощетинился, – неодобрительно произнес хозяин джипа, – а ведь я к тебе по-доброму…

Виктор вздохнул.

– Да уж, извините, Владимир Николаевич, сорвалось… – И полез внутрь джипа.

– Ну ничего, ничего, – успокоил его хозяин машины, – я ведь понимаю, каково тебе сейчас.

Виктор уселся на широкое кожаное кресло, почти диванчик, и повернулся к собеседнику.

– Вот, знакомься, – произнес Владимир Николаевич, кивая в сторону человека, уютно устроившегося на заднем диване. – Бальтазар Иннокентьевич. Мой, так сказать, финансовый советник.