Когда посадочные опоры десантного челнока, больше приспособленные для того, чтобы ровно удерживать ребристый бронированный корпус на заваленной обломками строений городской улице либо на крутом горном склоне, наконец коснулись ровной поверхности посадочного поля, оперативный управляющий модуль уже стоял в выходном тамбуре. Касание поверхности было, как обычно, довольно грубым. Но ОУМ «Е-7127» не обратил на это никакого внимания. Костяк и основные органы любого такта были сконструированы таким образом, что эта созданная на основе стандартного гуманоида боевая машина могла без особых последствий выдержать сброс с высоты до десяти своих ростов при гравитации, соответствующей норме. Причем рост любого такта в полтора раза превосходил рост обычного гуманоида. Так что грубое касание, заставившее десантный челнок содрогнуться всем своим массивным корпусом, не заслуживало даже малейшего внимания. Измененный-Аналитик, которого ОУМ по приказу Первого Контролера Разрушителя взял с собой на поверхность, совсем не разделял этого мнения. При посадке его швырнуло на ребристый пол тамбура, и сейчас он медленно поднимался на ноги, болезненно потирая ушибленные плечо и левое колено.

Пластальная плита, закрывавшая широкий воротный проем, медленно поползла вниз, превращаясь в широкую аппарель, способную выдержать вес тяжелой самоходной мортиры планетарной обороны. ОУМ, бросив сердитый взгляд в сторону наконец вставшего на ноги Аналитика, двинулся вперед.

Внизу, у края аппарели, их ожидало двое встречающих. Одним, как обычно, был Измененный из вездесущей когорты Вопрошающих, а вторым был такт. Он стоял неподвижно, будто застывшая глыба металла, и молча смотрел на сходящего вниз собрата. Толстый край тяжелой створки аппарели лег на поверхность в опасной близости от его грубого ботинка. Сторонний наблюдатель мог содрогнуться, представив, как в случае ошибки многотонная плита буквально размазала бы ступню по гладкой поверхности посадочного поля. Но прицельно-дальномерная система любого такта была не такова, чтобы вероятность подобной ошибки была хоть сколько-нибудь значительной. А этот, похоже, был не из обычных. «Е-7127» окинул его быстрым взглядом. Судя по обилию сенсорных башенок, торчащих из черепа, скорее всего его встречал тоже ОУМ. Но, похоже, одной из предыдущих серий. Сам «Е-7127» был Возвышен уже после Нового Терминума, когда боевые действия выявили недостаточную вооруженность ОУМа и заставили пересмотреть некоторые, казавшиеся незыблемыми тактические правила. Среди тактов был стандартизирован после этого новый класс – тактические носители, которые отличались от рядового такта несколько меньшей мобильностью, но гораздо более мощным вооружением. Однако пока тактов нового поколения было еще слишком мало даже для формирования боевых десантных нарядов действующего флота. Что уж говорить о планетарных силах.

Встречающий вскинул руку в приветственном жесте и, развернувшись, молча двинулся вперед. У обоих тактов с левой стороны черепа торчали башенки многофункциональных модемов, поэтому в устной речи необходимости не было. За пару секунд они могли не только обменяться идентификационными коллокодами – так сказать, представиться, – но и немного дружески поболтать. Вопрошающий и Аналитик потрусили следом. Их скорость горизонтального перемещения была ниже, поэтому, чтобы успеть за вроде бы неторопливо передвигающимися тактами, им приходилось почти бежать.

Старший Планетарный Контролер принял его сразу же. Когда «Е-7127» вошел в помещение, Контролер поднялся ему навстречу. ОУМ отметил, что Контролер подчеркнуто не оставил подсоединенным ни одного разъема и даже снял с черепа венец мощного модема. Похоже, это говорило о том, что обстановка на планете не требует непрерывного контроля. Однако на «Е-7127» этот жест не произвел ОЖИДАЕМОГО впечатления. Но дал понять, что разговор будет жестким. В конце концов, решение отправить на Землю Базовый системный разрушитель было принято на Бегране, а Земля находилась в вертикали ответственности малой искусственной планеты Гронта. Так что подобная реакция была понятной. ОУМ подумал, что Высшие Контролеры бодаются, а ему расхлебывай. Похоже, Планетарный Контролер допустил промашку с собственным эмоциональным контролем: когда он заговорил, в его голосе явно присутствовали нотки раздражения, заметные даже такту.

– По нашим оценкам, ситуация на Земле не вызывает такого уровня обеспокоенности, который требует присутствия кораблей класса Базового системного разрушителя.

«Е-7127» сделал утвердительный жест. Разница в их уровне ответственности была слишком велика, чтобы он мог позволить себе противоречить. В подобных ситуациях принято было считать, что Старший Планетарный Контролер, чей статус по сравнению со статусом гостя был выше на несколько порядков, принимает отнюдь не ОУМ «Е-7127»,а всего лишь исполнительный механизм Первого Контролера Базового системного разрушителя. Хотя после того, как «Е-7127» вошел внутрь комплекса зданий Планетарного Контроля, связь с Разрушителем стала возможной только при включении боевого режима. Поскольку влезать в сети, находящиеся под контролем разума равного статуса, не говоря уж о более высоком, без серьезных на то оснований считалось недопустимым. Так что реально разговор вел именно «Е-7127».

Но, похоже, Планетарный Контролер просто выпустил из-под контроля ту часть своего «я», что происходит от человека. И потому все эти дипломатические тонкости вылетели у него из головы. А значит, если ОУМ не хотел стать свидетелем и, что гораздо неприятнее, объектом, на который будет направлен результат серьезного сбоя лица высшего ранга, ему следовало срочно напомнить Контролеру о различиях в статусе собеседников.

– Первый Контролер исполняет волю Беграны, а я всего лишь должен предоставить данные для его собственного анализа обстановки, Высший, – он сделал паузу и осторожно добавил: – К тому же, согласитесь, основания для некоторого беспокойства все-таки есть. Коэффициенты «Трай», «Монек», «Стуро» и еще некоторые неуклонно растут.

Планетарный Контролер замер, видимо уловив что-то в интонации. Что ж, смешно было ожидать от такта виртуозного умения вести дипломатическую беседу. Но главное было сделано. Контролер окинул своего собеседника уже совершенно спокойным взглядом, а потом демонстративно неторопливо вернулся к своей консоли, привычным жестом извлек из-под нее несколько тонких волоконно-оптических кабелей с жаловидными разъемами и воткнул их в затылочную часть черепа. Это послужило неким признанием, что потуги «Е-7127»замечены и оценены по достоинству.

– Каков ваш коэффициент «ай-кью»?

– Сто пятьдесят семь, Высший.

Контролер медленно кивнул:

– Странно, среди моих ОУМов никто недотягивает даже до сотни. Вы из новой серии?

«Е-7127» сделал утвердительный жест и пояснил:

– После Нового Терминума были пересмотрены многие требования.

Контролер повернулся в сторону мониторной стойки, бросил пальцы на пульт и, набрав какую-то команду, снова поднял взгляд на собеседника:

– Вы правы, внешне ситуация выглядит довольно тревожно. Но Земля – необычная планета. И к ней нельзя подходить со среднестандартными мерками. К моменту начала принуждения к Обращению она находилась еще на очень низкой ступени развития. А потому основной генофонд имеет чрезвычайно высокий коэффициент выживания. Слой аборигенов, обладающий навыками примитивного земледелия и скотоводства, был необычайно велик даже в крупных городах. Поэтому, несмотря на крайне суровые природные условия, мелкие неорганизованные группы, на которые мы обычно не обращаем внимания, не только не вымерли в первые же годы, как это происходило на иных обращенных планетах, но даже создали свой примитивный вариант цивилизации. В то же время существенная часть созданных нами куклосов требует постоянной подпитки продовольствием, топливом, специальными культурами. – Контролер замолчал, то ли отвлекшись на какой-то сигнал, поступивший прямо в мозг через волоконно-оптическую линию, то ли давая «Е-7127» возможность осмыслить сказанное. – Но все эти затруднения нельзя рассматривать в отрыве от общей картины. А эта планета, повторяю, очень необычна. Вариативность базового генофонда почти на два порядка выше среднестатистической. Это звучит чудовищно, но мы даже допуски размножения определяем скорее по ассоциациям со среднестатистическими параметрами, чем на научно разработанной основе. И оболочечный генофонд не менее вариативен. Сотни тысяч, миллионы видов флоры и фауны. И крайняя агрессивность. Ни одна специальная культура не может удержать в местных условиях стабильные характеристики. Даже Барьеры. Эта планета уникальна практически по всем параметрам. Поэтому то, что в других условиях следует считать серьезным отклонением, требующим немедленной коррекции, здесь может даже не доходить до границ стабильности. Поэтому я считаю любое силовое вмешательство преждевременным.

«Е-7127» согласно наклонил голову.

– Первый Контролер благодарен вам за предоставленный анализ. Он хотел бы иметь возможность более детально ознакомиться с накопленным материалом, а также дополнить ваши данные результатами наших исследований.

Последняя фраза означала, что Первый Контролер Разрушителя настаивает на необходимости проведения собственной программы исследований. Это было не совсем корректно. «Е-7127» показалось, что во взгляде Планетарного Контролера мелькнула тень недовольства. Но, возможно, только показалось. Урок, полученный Контролером в начале беседы, был еще слишком свеж в памяти, чтобы Высший подобного ранга мог позволить себе так скоро повторить ошибку. К тому же Планетарный Контролер не мог не понимать, что решение принято на Бегране. И возможности воспротивиться ему у Планетарного Контролера крайне ограничены. Высшие Контролеры никогда не позволяли себе отменять решения друг друга.

– Мои аналитики в вашем распоряжении. А собранные нами данные, несомненно, окажутся полезными Системе Планетарного Контроля. – Произнеся эти слова, Планетарный Контролер отвернулся к мониторной стойке, явно давая понять, что аудиенция окончена. И ОУМ постарался быстро и бесшумно покинуть личное помещение Планетарного Контролера.

Когда он добрался до тамбура-накопителя, там одиноко маячил только такт-ОУМ, который встречал их челнок. Двухсекундный обмен импульсами дал «Е-7127» всю необходимую информацию. Похоже, Планетарный Контролер отдал распоряжения, когда длилась их беседа либо немедленно по ее окончании. И сейчас Аналитик, которого он привез с Разрушителя, уже сидел в Аналитическом секторе Планетарного Контроля и заканчивал получение информации во вживленные мнемоблоки. Так что ОУМ вполне мог потешить свою человеческую составляющую такой в общем-то достаточно невинной эмоцией, как удовлетворение. Он выполнил поручение Первого Контролера практически на сто процентов.

По информации диспетчерской службы следующее стартовое окно открывалось только через три часа. И хотя двигатели челнока способны были выбросить его на орбиту при полной загрузке даже с полюса планеты, имеющей, по сравнению со здешней, в четыре раза более мощную гравитацию, лишний расход энергии и ресурса был абсолютно ни к чему. Да и Аналитик вряд ли справится раньше. И потому, когда встретивший его ОУМ с флегматичной миной на красно-коричневом лице предложил осмотреть Парки, «Е-7127» согласился.

Парки содержались в идеальном порядке. Длинный ряд машин сиял чистотой. Большая часть техники была стандартной. Но неподалеку от выездных ворот стояло два десятка десантных ботов довольно необычного вида. Около них как раз возились Измененные-техники. «Е-7127» заинтересованно подошел поближе. Судя по несколько потускневшему покрытию и тщательно заделанным, но ясно различимым сенсорами царапинам, эти боты использовались намного чаще, чем остальная техника. Местный ОУМ молча стоял в стороне и смотрел на него. Вероятно, он вообще был молчалив. «Е-7127» указал рукой на большой обтекатель с правого борта:

– Что здесь?

Техник был из состава обычного планетарного персонала и потому не имел встроенного модема. Но, похоже, ему довольно часто приходилось общаться с тактами. И, судя по его почтительно напряженной позе, он узнал в собеседнике ОУМа.

– Гидролокационная станция, Высший.

«Е-7127» не поворачиваясь послал своему сопровождающему удивленный запрос. Но тот ответил коротким импульсом, означавшим что-то вроде: «несущественно» или «наплевать». Это означало, что брат-ОУМ может сам разбираться со всем этим дерьмом, если оно его так уж заинтересовало. Что ж, недаром Планетарный Контролер жаловался на низкий коэффициент «ай-кью» своих ОУМов. У этого он, похоже, был заметно ниже сотни. Хотя, с другой стороны, судя по морщинам, многочисленным шрамам и явно различимой даже невооруженным глазом разнице в тонировке различных частей доспеха, ОУМ прожил долгую и трудную жизнь. А это был факт, который перевешивал все остальное. Несмотря на то что Единение уже давно не вело широкомасштабных войн с равным по силе противником, последние полторы сотни планет приходилось силой принуждать к Обращению. Да и первые годы после Обращения обычно бывали довольно бурными. Впрочем, как правило, не такие, как были на этой планетке. Но все равно, средний срок активного существования рядового такта обычно не превышал десяти лет, а ОУМов – двадцати. До морщин доживали единицы. А основным принципом тактов был: «кто выжил – тот и прав». Так что ОУМу новой серии под индексом «Е-7127» стоило выкинуть из головы все эти высокомерные мыслишки и сначала дожить до таких лет. Поэтому он просто повернулся к заинтересовавшим его ботам и еще некоторое время рассматривал их, медленно обходя по кругу. Потом протянул руку и откинул панель обтекателя.

– А это что?

Техник услужливо ответил:

– Это сдвоенные сонары станции наведения. – Он наклонился над бортом и указал на обтекатель поменьше, закрывающий наплыв в передней части корпуса. – Вот здесь кассеты с гидроударными пилларами, – и, покосившись на флегматично стоящего рядом старого ОУМа, осторожно пояснил: – «Дикие» любят прятаться под водой.

«Е-7127» вновь повернулся к старому такту и послал запрос. На этот раз тот ответил:

«Дикие» используют толщу воды, чтобы оставаться незамеченными нашими сенсорами. У некоторых даже сохранились примитивные воздухообеспечивающие аппараты. Мы были вынуждены организовать патрулирование некоторых озер и рек».

«Они наносят урон?»

«Теперь нет».

«Е-7127» пару мгновений осмысливал полученную информацию. Тремя фразами старый ОУМ сообщил ему очень многое. Во-первых, «дикие» доставляли Планетарному Контролю столько неприятностей, что пришлось организовать ПАТРУЛИРОВАНИЕ. Что для планеты, принужденной к Обращению почти пятьдесят оборотов назад, было из ряда вон выходящим событием. И во-вторых, они до сих пор сохранили некоторые остатки технологий. А это уже прямо указывало на то, что хотя бы у части «диких» существовало сложноструктурированное общество. И это было уже серьезно. Никакой вариативностью базового генофонда этого не объяснить. Структурированный «дикий» генофонд – это угроза Обращению. Впрочем, «Е-7127» прекрасно понимал, что разговор с Планетарным Контролером уже закончен. И ничего более сделать нельзя. Единственное, что ему остается, – это сообщить всю информацию Первому Контролеру Разрушителя. Возможно, Аналитик накопал ничуть не менее интересные факты. В этот момент как раз пришло сообщение от челнока, что Аналитик уже на борту, а окно старта откроется через сто мерных импульсов. Старый ОУМ, модем которого также засек это сообщение, с тем же равнодушным видом повернулся и двинулся в сторону ворот, ведущих на стартовую площадку.

Когда основная стартовая перегрузка упала до терпимой величины, «Е-7127» вдруг поймал себя на мысли, что, пожалуй, абсолютно напрасно усомнился в «ай-кью» старого ОУМа. Тот вел себя с обычной невозмутимостью и равнодушием туповатого исполнительного механизма, но ведь при этом он поволок гостя именно в Парки. Причем именно через те ворота, рядом с которыми и стояли эти переоборудованные боты. Только вот что он хотел этим сказать?

5

– Стой. Привал… Стой, да остановись же…

Тяжелая рука отца упала на плечо мальчика. И до Уимона наконец дошло, что можно перестать двигать тяжеленными, будто налитыми свинцом ногами и остановиться. Он облегченно выпрямился, постоял, дожидаясь, пока пройдет боль в затекшей пояснице, затем стянул с плеч лямки мешка и осторожно опустил его на землю. Отец наблюдал за его действиями, набычившись и раздраженно закусив губу. Мешок Уимона был почти на треть легче мешков других мальчиков, которых Редд-родитель определил в ученики охотников. Однако остальные волокли свой немаленький груз, весело переговариваясь и одолевая охотников настырными вопросами, а сын лучшего охотника куклоса еле добирался до очередного привала. Впрочем, Уимон был самым маленьким среди своих сверстников. На вид ему вряд ли можно было дать больше семи лет. Но Торрей напрочь отметал все попытки Оберегательницы Аумы осторожно обратить на это его внимание.

– Контролер выдал ему полный допуск, – рычал он, так же упрямо набычившись. – Никто в куклосе не имеет полного допуска. Значит, парень абсолютно здоров. Просто он ленится.

Его уверенность в непогрешимости Контролера и вообще любого Высшего и раньше была непоколебимой, а сейчас превратилась в манию. Но Аума сдавалась не сразу:

– Но ты же знаешь, что большая часть тех, кто был отравлен ядом Барьера, или умерли, или, в лучшем случае, стали Иждивенцами. А ведь мальчик получил очень большую дозу.

– Контролер выдал ему полный допуск!

На этой фразе очередной разговор Аумы и Торрея о будущем Уимона всегда и заканчивался. После чего Желтоголовый Торрей еще тяжелее нагружал мешок сына и безжалостно гнал его в леса с партией учеников. Всем своим видом показывая, что уж на этот-то раз он совершенно не намерен позволять сыну лентяйничать. Но стоило ему на первом же привале увидеть покрасневшее и покрытое разводами пота лицо сына, как вся его решимость улетучивалась.

Уимон опустился на траву и вытянул гудящие ноги. Несмотря на свой юный возраст, он научился хорошо понимать людей. Особенно взрослых. Сверстники зачастую и сами не очень-то знали, чего им хочется. Со взрослыми было легче. Но было и непонятное. Уимон относил это к своему пока еще недостаточному знанию некоторых особенностей взрослой жизни. Вот, например, почему Нумр так бесится, когда Сган делает Лии очередного ребенка? И зачем он так часто занимается с Лией тем же самым, если никаких детей у Лии от него не будет? Их единственный ребенок прожил только восемь недель. А когда осенью Лия понесла в Енд высушенную ручку своего малыша, чтобы сделать анализ тканей, то выяснилось, что Контролер запретил Нумру участвовать в линии размножения. Так что весь этот труд, после которого с Лии и Нумра ручьями тек пот, казался мальчику абсолютно бессмысленным. Но Нумр и Лия отчего-то занимались этим считай каждый день.

– Уимон, смотри, двулистник. – Тарвес подскочил к нему и с размаху шмякнулся на свой сухопарый зад, даже не поморщившись от гулкого удара.

За последний год он изрядно вытянулся и раздался в плечах. Когда они стояли рядом, Тарвес возвышался над приятелем почти на две головы. Уимон частенько ловил на себе его покровительственные взгляды. Но мальчик относился к этому философски. В конце концов, Тарвес оставался единственным из всех детей куклоса, кто не шептался и не хихикал у него за спиной. Никто не рисковал слишком уж задевать лучшего приятеля самого сильного мальчика куклоса.

– Уимон, да ты что, заснул?

Мальчик улыбнулся приятелю:

– Нет. Но ведь чтобы загадать желания, надо два двулистника.

– Так пошли искать!

Уимон покачал головой:

– Я лучше посижу.

– Ну как знаешь. – И, не дожидаясь ответа, Тарвес рванул в заросли, откуда доносились звонкие голоса детей, собирающих хворост для костра. Уимон огляделся. Двое охотников с помощью юных помощников собирали навес, а отец выкладывал из мешка продукты и пучки сушеной травы. Хотя это был всего лишь обеденный привал, взрослые не упускали возможности лишний раз потренировать кандидатов в охотники в искусстве устройства длительной стоянки. Поэтому стоянку устраивали по всем правилам, как для ночлега или для охотничьего стойбища.

Отец затянул горловину мешка и бросил на сына раздраженный взгляд. Уимон был единственным, кто не принимал участия в обустройстве стоянки. Мальчик вздохнул и поднялся на ноги. Что ж, таково правило: в охотничьей экспедиции все должны подставлять плечи под груз и делать свою долю работы. К тому же сейчас он мог сделать то немногое, что в общем-то и примиряло других людей с его присутствием в экспедиции. Сваренную им похлебку одобрила даже Туна-кухарка. А что уж говорить об охотниках, не привыкших к особым разносолам.

Вечерний переход был коротким. Однако при приближении к месту, выбранному старшими для ночного привала, возникла тревога. Первым неладное, как всегда, заметил Торрей. Его желтая голова, до того спокойно маячившая впереди, внезапно исчезла, а затем донеслось приглушенное сопение барсука, означавшее сигнал опасности. Охотники отреагировали с привычной сноровкой. Мгновенно утихомирив детей, они перекинули со спины арбалеты, молниеносно взвели их, заложив, однако, в лоток не широколезвийную охотничью стрелу, оставлявшую в теле зверя страшные, глубокие раны, а другую – с тонким игольчатым наконечником, которая используется для охоты только на одного зверя, имя которому – человек. Мальчишки, повинуясь охотникам, тут же рассыпались по кустам и замерли там, ожидая развития событий и кося по сторонам испуганными, но любопытными глазами.

Но ничего серьезного в этот раз не произошло. Через некоторое время появился Торрей. Он двигался быстро, но не прячась. Это означало, что непосредственной опасности нет. Поэтому все с облегчением покинули свои укрытия и собрались вокруг Желтоголового. Младшие не рискнули подойти вплотную, и потому расслышать разговор взрослых им было довольно трудно. Но маленькие желтые цилиндрики, которые показал старшим Торрей, увидели все. Эти цилиндрики назывались «гильзы» и означали, что где-то поблизости затаились «дикие».

Взрослые думали весь вечер. «Дикие» —это серьезно. Но цилиндрики были покрыты зеленоватым налетом окислов, значит, «дикие» ушли отсюда давно. А эта охотничья экспедиция была очень важной. Они забрались так далеко от куклоса именно потому, что в этих местах водилось много непуганого зверья. Река текла здесь среди обрывистых берегов, и троп к водопоям было мало. Даже одна выкопанная на тропе к водопою ловушка могла обеспечить куклос мясом на два зимних месяца. Упустить эту возможность означало обречь родичей на голодную зиму. А потому решили рискнуть и поохотиться.

На следующее утро большая часть детей отправилась копать яму-ловушку, трое, во главе с одним из старших, пошли рубить дрова для копчения, заготавливать колья и валить бревна для плотов, на которых они должны были сплавлять заготовленное мясо. А Уимон с отцом двинулись вверх по склону, чтобы разбросать соль. Лесные звери любят соль. После соли хочется пить. Значит, в яме-ловушке скоро будет много свежего мяса.

Первые мили Уимон прошел легко. Но потом склон круто пошел вверх, и ноги начали медленно, но неотвратимо наливаться знакомой свинцовой тяжестью, а заплечный мешок – все сильнее оттягивать плечи. Однако Уимон упрямо карабкался вверх, стиснув зубы и смаргивая пот с ресниц.

Первую остановку они сделали мили через четыре. Отец, который за все это время ни разу не повернул голову, чтобы посмотреть на сына, молча остановился и, дождавшись, пока мальчик добредет до него, протянул руку. Уимон с облегчением стянул с плеч мешок. Отец так же молча развязал его, достал несколько кусков желтоватой соли и, спрыснув их «пахучкой», буркнул сыну:

– Жди здесь.

Поднырнув под склоняющиеся над землей ветви деревьев, отец исчез. Уимон огляделся и заметил впереди поваленное дерево. Подхватил мешок и двинулся к нему. Пристроив мешок в развилке между сучьев, он осторожно опустился на замшелый ствол и вытянул гудящие ноги.

Отца не было долго. Уимон успел вздремнуть. Вдруг послышался треск сучьев. Мальчик вскинулся и, сонно потерев глаза кулаками, быстро накинул на плечи лямки мешка. А затем торопливо выбрался на середину тропы, забыв, что отец всегда передвигался по лесу бесшумно. Треск приближался. Мальчик насторожился, различив какие-то непонятные звуки – топот, странное чавканье. Мальчик замер. Из-за поворота показался здоровенный черно-бурый секач-одиночка. По-видимому, для него эта встреча также оказалась полной неожиданностью. Секач остановился и, поведя из стороны в сторону крупным буро-розовым пятаком, шумно втянул в себя воздух. Мальчик и кабан неподвижно стояли друг против друга, а потом Уимон осторожно, стараясь не делать резких движений, начал медленно отходить назад и вбок. Мальчик действовал инстинктивно. Никто и никогда не объяснял ему, как следует вести себя при встрече с диким кабаном.

Уимон успел добраться почти до самого дерева, на котором он так славно прикорнул. Но когда ему осталось сделать всего несколько шажков спиной вперед, под ногу попалась ветка. Ветка хрустнула, нога подвернулась, мальчик громко ойкнул и рухнул на тропу. Кабан взревел, вздыбил шерсть на загривке и бросился вперед. Уимон расширившимися от ужаса глазами заворожено смотрел, как громадный зверь, выставив огромные желтовато-серые клыки, огромными прыжками приближается к нему. Когда на мальчишку уже' пахнуло мокрой шерстью и жаркой кабаньей яростью, откуда-то слева выметнулась знакомая гибкая фигура с растрепанными светлыми волосами и повисла на загривке у кабана, заставив массивное тело слегка изменить направление. И вместо того чтобы поддеть на клыки беззащитное маленькое тельце, секач со всего маха вломился в густой орешник. Несколько минут мальчик неподвижно лежал на земле, повернув голову в сторону зарослей и оцепенело вслушиваясь в доносившийся шум, треск и остервенелый кабаний рев. Но потом перевернулся на живот, приподнялся на дрожащих руках и, подтянув к себе упавший заплечный мешок, развязал шнурок и вытащил массивный топорик-клевец. Отец взял его, чтобы откалывать куски соли от большого камня, который он нес в своем мешке. Вцепившись в удлиненную рукоять, Уимон бросился вперед по пролому, оставленному в зарослях массивным кабаньим телом.

Отца он догнал всего в трех десятках шагов от тропы. Схватка довела противников до полного изнеможения. Секач пропахал в орешнике здоровенную борозду, волоча за собой повисшего на нем охотника. Но в конце концов Торрей сумел завалить секача на бок. И теперь, ухватившись за клыки, из последних сил прижимал к земле морду и передние ноги хрипло дышащего зверя. Но даже в таком виде секач представлял собою страшное зрелище. Мальчик остановился, прижмурил глаза, позволив приступу животного страха на секунду овладеть своим сердцем, но затем снова широко распахнул глаза и, перехватив поудобнее короткую рукоять клевца, двинулся вперед. Торрей не видел сына. Похоже, он вообще ничего вокруг не видел, отдавая все силы этой неравной схватке.

Когда на Уимона повеяло запахом первобытной животной ярости и жаром напряженных мышц, он испуганно замер, но потом сознание того, что, если он ничего не сделает, отца ждет неминуемая и страшная смерть, заставило его сделать шаг, потом еще шаг и наконец он со всего размаха воткнул узкий и чуть изогнутый клюв клевца в налитый кровью глаз секача. Кабан взревел, мотнул головой, отшвырнув повисшего на его клыках охотника, как обломанную ветку, и резко развернулся. Но острый наконечник топорика, пробив глаз животного, вошел в мозг. Секач смог сделать всего лишь один скачок, ударив своим пятаком в живот мальчика и сбив его с ног. А затем передние ноги зверя подогнулись, морда уткнулась в землю, и задние копыта, сделав несколько судорожных движений, замерли навсегда.

Ребенок и взрослый долго лежали по разным сторонам мертвого зверя, не в силах пошевелиться. Охотник сразу и не понял, что все уже закончилось. А Уимону показалось, что последний удар высосал из него все оставшиеся силы, не оставив ни капельки даже для того, чтобы держать открытыми веки, не говоря уж о том, чтобы выползти из-под кабаньей морды, придавившей ему ноги. Но вот Торрей наконец открыл глаза и приподнял голову. Он недоуменно пялился на мертвую тушу, но затем разглядел торчащий из глаза топорик-клевец. Глаза его изумленно расширились, и он, неуклюже, но торопливо поднявшись на четвереньки и помогая локтями дрожащим ногам удержать тело, пополз к кабану.

Увидев неподвижно лежащего сына, придавленного кабаньей мордой, охотник скрипнул зубами и, навалившись своим весом на левую сторону животного, выдернул сына из-под мертвого секача. Веки мальчика дрогнули и приоткрылись. Торрей выдохнул:

– …Жив! – и обессилено привалился к боку кабана.

До стоянки они добрались только к полуночи. У отца был сильно разодран бок, правая рука располосована кабаньими клыками и, похоже, сломано два или три ребра. А Уимон отделался несколькими царапинами, но был так измучен, что отцу пришлось большую часть дороги просто нести его, останавливаясь через каждые полсотни шагов. И потому путь, который утром они прошли за два часа, занял более двенадцати.

На следующее утро Уимон проснулся сам. Несколько мгновений он, жмурясь, поводил глазами по сторонам, недоумевая, почему, несмотря на то, что солнце уже довольно высоко, его никто не растолкал. Но тут в костре треснул уголек и Уимон дернул головой, отчего все тело пронзила такая острая боль, что мальчик, не удержавшись, застонал.

– Уимон! Что с тобой? Тебе больно? Где болит? – над ним склонилась лохматая голова Тарвеса. Прикрыв глаза, Уимон молча переждал вспышку боли, а потом ответил:

– Нет, уж прошло.

Одновременно с болью он вспомнил вчерашний день.

Тарвес серьезно глядел на него:

– Взрослые сказали, что тебе надо лежать. Есть будешь? У меня тут для тебя горячая похлебка и жареная печень. Итрон принес.

Не дожидаясь ответа, Тарвес исчез. Пока Уимон собирался с силами, чтобы сказать, что у него нет никакого желания что-нибудь в себя вталкивать, Тарвес уже вернулся, приволок деревянную миску-колоду со вкусно пахнущим варевом и оструганную ветку с нанизанными на нее кусочками жирной печенки.

– Твой отец и остальные с рассвета отправились к убитому тобой кабану. А пару часов назад вернулся Итрон и принес для тебя печенки и мясо для похлебки. – Мальчик замолчал, а потом произнес уже другим тоном: – Уимон, а как тебе удалось его убить? Итрон говорит, что кабан очень большой. Им пришлось даже делать две волокуши, потому что на одной не утянешь…