Но торг не пошел. Никто не покупал их товаров, и купцы сговорились бежать ночью, подняв якоря, обрубив причалы и отдавшись воле течения, которое неминуемо их принесло бы к Черкасску. Однако их судовые ярыжные за эту неделю успели сойтись и сдружиться со всей островной голытьбой. Узнав о купеческой хитрости, гребцы тотчас же выдали своих хозяев Наумову. Кулак есаула был крепок, тяжел и жесток. Но больше всего страшились купцы ответа перед самим атаманом. Оба купца по дороге прощались с жизнью и тихонько творили молитву.

— Мыслю я так, Степан Тимофеич: товары отнять, а самих в куль да в воду, — сказал Наумов.

— Чего побежали? — сурово спросил купцов Разин.

— Неделю стою — на алтын не продал! Пошарпали много — тащат да тащат, а денег не платят! — воскликнул, осмелившись, один из купцов.

— Торговли нет, а грабеж повсядни! — подтвердил и второй.

— Товар у тебя каков? — спросил атаман.

— Юфть, сапоги, овчина, валенки тоже.

— А у меня холсты да сукна. В Черкасске бы в три дни продал. За тем поспешал к осеннему торгу: к зиме все раскупят! Не зиму стоять у вас. Дон уж скоро замерзнет!

— Что же торга нет, есаул? Раздетых да босых у нас, я гляжу, к зиме вволю! — обратился Разин к Наумову с той же суровостью.

— У кого деньги есть, Тимофеич, тот уж давно обулся, оделся, а у голых да босых, знать, денег нету! — попросту объяснил Наумов.

— Вели развязать купцов, — приказал Степан.

Казаки обрезали веревки на руках пленников.

— Аленушка, дай-ка ларец «рыбья зуба», — повернувшись к жене, приказал Разин.

Алена спустилась в землянку и вынесла оттуда тяжелый драгоценный ларец, привезенный Разиным из морского похода. Степан откинул крышку ларца. При блеске осеннего яркого солнца оттуда брызнули разноцветные искры, — так засверкали грани драгоценных камней, смарагдов, рубинов, алмазов.

— Вот, купец, — сказал Разин, захватив щепоть дорогого узорочья. Отборный бурмитский жемчуг, как крупный белый горох, отливающий матовой радугой, повис на богатых нитях. — Возьми-ка за свой товар. Хватит тебе за твои сапоги да овчины? Не обидно ли будет? — насмешливо спросил Разин.

Ошалелый от счастья и удачи, купец не знал, верить ли щедрости атамана.

— А вот и тебе за твое добро, — сказал Разин второму, щедрой горстью кинув расплату.

— Постой, Тимофеич! — схватив его за руку, воскликнул Наумов.

— Степан, да на что тебе столь сапогов?! Куды столь овчины, сукна?! — с удивлением и почти что с испугом в голосе спросила Алена.

Она считала, что в этом ларце хранится приданое атаманской дочери, а теперь ее муж отдавал своею рукой богатства невесть зачем, на покупку ненужных товаров…

— Лавку рядом с Корнеем открою в Черкасске! — расхохотавшись, воскликнул Степан и спокойно добавил, обратясь к есаулу: — Слышь, Наумыч, бери у купцов сапоги и сукна и все, чего надо. Чтоб не было в городе босых да голых.

Алена не сразу пришла в себя, не сразу все поняла, но алчное сердце Глухарихи не могло снести легкомысленной выходки атамана. Когда она услыхала разговор про порох, сердце ее было готово выскочить из груди от радостного сознания удачи. Она представила себя хозяйкою половины добра, которое ей показала Алена. Должен же был Корнила ее наградить за услугу!.. Поглядывая из бочки, она увидела еще такие богатства, от которых у нее закружилась голова. От жадности ей показалось, что он отдает ее собственное добро, чтобы одеть толпу оборванцев, сошедшихся бог весть откуда.

— Кум Степан, да ты спятил! — внезапно раздался из бочки ее голос, и на четвереньках высунулась жирная Глухариха. — Куды ж ты добро раздаешь задарма! Такое богатство салтану индейскому впору!.. Кума! Да чего ж ты молчишь? Ведь цену знать надо такому товару!.. — шумела старая бабища, выбираясь из бочки.

— Ба-а! Ты, стара клуша?! — воскликнул Степан. — Здорово, здорово, кума! Не нашел, знать, Корнила лазутчика лучше?! Ло-овко ты спряталась!

Старуха струхнула.

— Помилуй, Степан Тимофеич! Какой я лазутчик, старая баба да дура?! К куме прибралась проведать…

— Вот, купцы, придачу даю вам к богатству — жирную ведьму, — строго сказал Степан. — Возьмите ее да в российски края отвезите. Да не спускать на берег, чертовку! Узнаю, что скоро в Черкасск воротилась, — не являйтесь во всю вашу жизнь больше на Дон: поймаю — повешу!

Лазутчица побагровела, и руки ее затряслись.

— Кум Степан, да куды же мне плыть! Пропаду, как дите, в московитских краях! — хватая Разина за рукав, бормотала Глухариха. — Пожалел бы меня, голубчик!

— Уразумели, купцы? — словно не слыша ее, грозно спросил Разин.

— Увезем, куды ворон костей не заносит! — не помня себя от радости, обещался купец.

— В Епифани пустим! — подхватил и второй.

— Степан Тимофеич, да как же ее? Ведь лишку слыхала баба-яга… По мне — ее в куль да на дно! — заметил Наумов.

— Кум, я слышала — не слыхала! Язык проглочу, ни словечка не вымолвлю… Кум!.. Ей-ей, проглочу язычок!..

— А ты его, кочерга, не глотай. Слово лишнее скажешь — и так тебе его палачи с корнем выдерут. Доводчику первый кнут на Руси. Иди, покричи, что ты тут у меня слыхала! — сказал Степан.

— Да что я, себе злодейка?! Кум Степан Тимофеич! Да ты меня у себя оставь, не спускай в Черкасск! Послужу тебе верой-правдой! — визжала старуха, валясь на колени в слезах.

— Ну вы, стали чего?! — прикрикнул Степан на Наумова и купцов.

— Пойдем, старуха, пойдем! Недосуг! — окликнул Наумов.

Казаки подхватили лазутчицу. Она, поджав ноги, валилась, садилась на землю, цепляясь за что попало, крича на весь Кагальник.

— Кума, да чего ж ты молчишь?! Грех, кума! Ведь погубишь несчастну вдову! Пожалей, заступися, голубка, — визжала старуха, брыкаясь в руках казаков. — Чтоб те сдохнуть, ворище проклятый, шарпальщик, анчихрист, собачья кость, окаянный разбойник, поганец, безбожная рожа!.. — слышались выкрики ее уже издалека, от самой пристани.