Они стояли в ряд под большим деревом, все как на подбор рослые, крепкие, молодые, в руках автоматы и винтовки, у крайнего — ручной пулемёт, нацеленный в объектив. Отец стоял третьим справа, я сразу узнал его, как узнал бы самого себя, хотя долгие годы разделяли нас. Он стоял, выставив автомат, и это тоже отличало его. Он казался старше, а ведь тогда ему было меньше лет, чем мне сейчас. И сравняться с ним не так-то просто.

Я горячо поблагодарил президента за журнал. Де Ла Гранж улыбнулся.

— Он спрашивает, есть ли у тебя интересные вопросы? — сказал Иван.

— Я хотел бы узнать об особой группе «Кабан».

— К сожалению, о действиях этой группы известно очень мало, потому что все её люди погибли, так он говорит. Он даже не знает, кто был командиром группы, но это можно узнать в архиве генерала Пирра, который ещё не опубликован. Известно, что в группу входили одиннадцать человек, из них четверо русских, два поляка и один югослав.

— На фото их только десять, — заметил я и тут же догадался: — Одиннадцатый тот, кто их снимал, понятно.

— Это так, он с тобой согласный.

— А что они делали в этой группе?

— Они выполняли самые опасные операции: саботажи, расстреливали предателей, освобождали патриотов. Их прозывали «кабанами» за то, что они проживали в глухом лесу на горе. Он хочет объяснить тебе, что кабаны — это ихние звери, они тёмные, волосатые, и нос у них франком. «Кабанами» руководил шеф Виль, только он один знал об этом отряде, что он делает и где скрывается. Президент очень жалеет, но после войны этот шеф Виль сам скрылся со всеми бумагами и деньгами, удрал.

— Так просто и удрал? Куда же?

— Эту историю я тебе потом расскажу, — отозвался Иван, не переводя вопроса. — Об этом Виле вся Бельгия знает.

— Но, возможно, есть другие люди, которые были связаны с группой «Кабан»? — спросил я, не теряя надежды. Мне казалось, что президент что-то недоговаривает, хотя я не имел никаких оснований думать так.

— Он тебе отвечает, — переводил Иван, — что будет искать справки, возможно, ему удастся найти интересных свидетелей. Когда они погибли на мосту, то делали важную операцию, о которой тоже стало известно только потом. Они погибли как герои, и вся ихняя Бельгия почитает их, но историю группы «Кабан» никто специально не изучал. Армия Зет не располагает такими большими деньгами для истории. Но Антуан тоже был связан с «кабанами», он тебе расскажет.

Ничего, сказал я себе, могло быть и хуже. Что же всё-таки выясняется? Три периода отцовской жизни в Арденнах у меня выясняются. Когда мы приехали в Ворнемон, Антуан рассказал, что несколько раз бывал на могиле отца в Ромушан, там лежат три белых плоских камня, подогнанных один к другому. Три периода, три белых могильных камня, на которых пока ещё ничего не написано. Первый камень: побег из немецкого лагеря и все, что было до партизанского отряда, надписи на этом камне сделает Антуан Форетье. Второй камень: партизанский отряд, это связано с Луи Дювалем. И, наконец, третий камень, самый главный, потому что он связан с последним днём жизни отца — группа «Кабан», третий камень, самый белый и чистый, ни одного имени на нём. И самого главного вопроса некому даже адресовать.

— Решено! — объявил я. — С этой минуты я сам займусь историей группы «Кабан».

Президент демократично похлопал меня по плечу.

— Он тебе поможет, — сказал Иван, — потому что ты его друг, он говорит, что вся его Армия Зет будет тебе помогать, и все будут рады, если тебе удастся открыть новости, тогда он опубликует их в ихних прессах. Он спрашивает, есть ли ещё вопросы?

— Только один. Когда познакомились Луи Дюваль и Антуан Форетье?

Иван удивился, но перевёл. Они говорили довольно долго, ответ был короче.

— Они три дня знакомы, когда Антуан получил твою телеграмму о выезде и поехал в Льеж. Их познакомил президент. А раньше они знакомства не имели.

— А ты, Иван, когда с ними познакомился?

— Тоже три дня. Президент позвонил ко мне на дом и сам просил, чтобы я тебя встретил. Я сказал, что я согласный помочь моей родине.

Примерно так я и думал: ещё три дня назад они и вовсе ничего не знали. Значит, отыщутся следы и в группу «Кабан», не могут не отыскаться.

Президент посидел с нами, а потом уехал в Льеж на собрание, но тут же начали наезжать другие гости — застолье продолжалось. Я едва успевал улыбаться и пожимать руки. Скоро весь дворик перед домом оказался заставленным машинами, как стоянка на городской площади. Первой явилась мадам Люба. Прикатила на длинном роскошном «марлине» Ирма со всей своей семьёй, приехал из Уи Оскар, двоюродный брат Антуана. Они названивали во все концы по телефону, скликая новых гостей. Я подивился было такому обилию новых знакомств, но Иван коротко объяснил:

— Ты же из Москвы прилетел. Поэтому они имеют интерес до тебя.

Но никто ни о чём меня не расспрашивал. Они просто подходили ко мне и улыбались. А Ирма села за стол и долго смотрела на меня размытым взглядом. На её руке предательски синела наколка: сердце, пронзённое стрелой, а под сердцем её бывшее имя — Ира. На той же руке нацеплены и перстни, и дорогой браслет.

Потом глаза у Ирмы растуманились, и она принялась рассказывать, как ей удалось — и совсем недорого — купить в Лондоне подержанный «марлин», вполне приличный и ещё не старой модели. У её Виллема много богатых клиентов, он должен иметь хорошую машину, иначе будет мало прибыли.

Мадам Люба подсела к ней, и они дружно взялись за прежнюю тему: «Бельгия — это перезрелая роза».

— Голландия — перезрелый тюльпан, — подпевала Ирма. — Лепестки его красивы, но уже осыпаются…

Я слушал их и дивился: на родину не вернулись и в новом доме не прижились — где же их сердце?

Поздний обед перешёл в ранний ужин. Я находился в приподнятом настроении, я верил: и завтра, и послезавтра все пойдёт так же хорошо и удачно. Даже Ирма перестала меня раздражать, когда притащила «грюндиг» и заявила, что не может жить без русских песен.

Хриплый голос запел под бренчащую гитару: «Жулик будет воровать, а я буду продавать, мама, я жулика люблю», — вот без каких русских песен она не может жить, бог с ней, нет мне до неё никакого дела!

Иван подсел к нам, обняв меня за плечи:

— О чём вы тут секретничаете? Или ты нашёл себе лучшего переводчика?

— Программу мою изучаем. Луи волнуется, когда я к нему приеду?

— Твой визит к Луи предвиден на субботу, он тебя с собрания заберёт в свой дом.

— Ай да Иван. Ты молоток, Иван. Мигом разрешил все проблемы. Выпьем по такому случаю.

— Как ты разговариваешь по-русски? — удивился Шульга. — Почему ты назвал меня молотком? Разве я такой глупый?

— Что ты, Иван? Совсем наоборот, Иван. Молоток значит молодец, так сейчас в Москве говорят.

— Ну раз я молоток, — улыбнулся Иван, — тогда ладно. За наших «кабанов». Чтобы ты всё узнал про них.

— Подождите меня, — сказала мадам Люба. — Я тоже с вами. Только узнавать там нечего. В этой группе «кабанов» был предатель, потому они все и погибли на мосту.

Я выпил, но закашлялся. Иван пронзительно засмеялся, хлопнув меня по спине. Это мне помогло, я окончательно пришёл в себя.

Странно, но в мире все оставалось по-прежнему. Мадам Люба глядела на меня с осуждением. Магнитофон продолжал свою песню: «Что нам горе, жизни море надо вычерпать до дна». Сюзанна спешила с шампиньонами. Ничего не изменилось в мире, только я сделался другим человеком, хотя моя рука продолжала двигаться по инерции, опуская на стол рюмку. Я знал, что так останется до тех пор, пока я не узнаю всего. Сначала возникла женщина, теперь предатель. Недаром Скворцов сказал: «Там странная история». Как в воду глядел.

Продолжая улыбаться, я повернулся к Ивану.

— А ты и в самом деле молоток, Иван. Что же ты мне сразу не рассказал, что там был предатель?

— Какой предатель? — невинно удивился Иван.

— Ты что, не слышал, что Любовь Петровна сказала? Повторите ему, Любовь Петровна.

— Разве я что-нибудь сказала? — удивилась, в свою очередь, мадам Люба.

— Сейчас я у неё спрошу, — быстро сказал Иван и тут же перешёл на французский.

Я ничего не понимал. Ловко же они меня провели.

— Что происходит? Теперь вы засекретничали? — спросил я, стараясь говорить так, чтобы голос мой звучал непринуждённо и весело.

— Я спрашиваю у неё, откуда она узнала это? — ответил Иван, не оборачиваясь.

— Так спрашивай же по-русски, чёрт возьми, — не выдержал я. — Есть же нормы общения. Кто же всё-таки вам сказал, Любовь Петровна?

За Любу ответил Иван:

— Она говорит, что слышала это от людей.

— А ты? — взбесился я. — Что ты говорил ей?

— Я спрашивал: у каких людей она слышала это?

— И дальше. Только все говори. И по-быстрому.

— Слушай, Виктор, — Иван посмотрел на Любу, положил руку на моё колено. — Ты сам подумай, откуда она может знать про это дело? Она к нам сюда приехала только в сорок пятом году, когда война уже перестала. Про нашу войну с бошами она ничего не знает. Она пришла сюда на все готовенькое, а теперь берётся судить о наших делах.

— Я собираю материалы, — невозмутимо заявила мадам Люба.

— А где ты раньше была? У кого ты забираешь наши материалы? — обиделся Иван.

— Ты был здесь на свободе, а я в немецком лагере сидела.

— Ты в немецком лагере сидела? — Иван задумался. — Я слышал, ты на ферме работала.

Люба презрительно поджала губы. Ирма подошла ко мне и запустила в волосы руку, ту самую, с наколкой. Но я терпел.

— Любочка, зачем ты лезешь в эти мужские дела? — пропела Ирма. — Кто-то кого-то предал, подумаешь. Будто у них в России предателей не было.

— Вы всё-таки не ответили на мой вопрос, Любовь Петровна, — сказал я мягко, но настойчиво.

— Давно я слышала, лет десять назад, — в голосе Любы звучало притворное равнодушие. — Кто-то из бельгийцев говорил, я не помню. Я ж про «кабанов» материалы не собираю…

— Вот видишь, — оживился Иван, — слышала звон, а не знает, откуда он звонит.

Они снова перешли на французский. Я верил им и не верил. Если я от русских не могу правды добиться, то с бельгийцами ещё труднее будет. Но погоди, Иван. Есть человек, который скажет мне правду. Я огляделся. Антуана в комнате не было.

Луи увлечённо беседовал с Оскаром. Шарлотта задумчиво листала журнал, подаренный президентом, «рыжий» полицейский посапывал на диване.

— Хорошая встреча, — сказал вдруг по-русски Виллем. — Акцент у него был ужасный, но я обрадовался и этому.

Мы разговорились по-немецки. Перед поездкой я пополнил свои прежние знания в надежде, что немецкий поможет мне здесь, однако первый опыт оказался решительно светским.

— Мы едем во Францию, — говорил Виллем, — у Ирмы там тоже есть русские подруги. А на обратном пути заедем в Кнокке, там живёт её приятельница. У меня гараж и три машины, я вожу товары в Германию. Работы много, но раз в год всё-таки удаётся вырваться. Посмотрите на мои руки. — И он раскрыл могучие ладони, пальцы в ссадинах и буграх, под ногти навсегда въелась маслянистая копоть. — Но я люблю своё дело.

— Молодец, Виктор! — крикнула через стол Ирма. — Виллем очень любит русских. К нам часто приходят люди с корабля, и мы с ними вспоминаем родину.

— О, я люблю русских, — подтвердил Виллем.

Вот сколько замечательных вещей узнал я о Виллеме, вот как легко, оказывается, узнать о человеке, который сидит рядом с тобой. Вы просто болтаете и узнаете друг друга. А если вас разделяет двадцать с лишком лет и белая могильная плита — как тогда узнать правду? Отец-то уж ничего не узнает, он даже не знал, что я буду и есть. Он ничего не узнает и не расскажет. Но я-то могу узнать о нём, хочу знать, должен знать.

— Я тоже участвовал в Сопротивлении, — говорил Виллем. — Правда, у нас не было такого размаха, как в Арденнах, но мы тоже не сидели сложа руки.

Я заинтересовался:

— Сколько человек было в вашем отряде?

— Шестнадцать. Мы жили в деревнях, каждый в своём доме. Собирались только перед операциями. У нас в отряде был пароль, по которому человек обязан помочь тебе.

— Какой?

— Честь и свобода. И ещё мы складывали два пальца в виде буквы V — виктория. Так делали все голландские партизаны. А пароль был только у нас.

— Интересно, как он по-голландски звучит?

— Феер ен фрейхайт.

— Феер ен фрейхайт, — повторил я задумчиво. — Честь! Честь хороша до тех пор, пока не появится предатель.

— У нас он был, — живо отозвался Виллем. — Его расстреляли. Правда, не я приводил приговор в исполнение. Я не решился.

Иван с грохотом отодвинул стул и плюхнулся между нами.

— Ты мне не веришь, Виктор?

— А, Иван? Оказывается, ты ещё не разучился говорить по-русски. Я тебе верю, Иван. Ты молоток, Иван.

— Нет, я вижу, ты мне не веришь, — обиженно упорствовал Иван. — Но если ты мне не веришь, давай спросим Луи.

— С Луи я уже говорил. Все, что Луи знает, он мне расскажет. Но про «кабанов» он не знает. Я сам знаю, кого надо спросить.

— Кого?

Антуан стоял в дверях, держась одной рукой за косяк, и внимательно глядел на меня. Взгляд его был спокойным и изучающим. Странно, но я до сих пор как бы не замечал Антуана. Он был тут хозяином, но это никак не обнаруживалось. Он почти всё время молчал, но видел все. А теперь он посмотрел на меня — и я будто заново узнал его. Он был невысок и крепок. Я перевёл глаза на фотографию, прикреплённую к стене, Антуан был там в борцовской майке с глубокими вырезами, в мягких башмаках, снимок сделан в Будапеште, где Антуан выступал в полусреднем весе на европейском первенстве. И сейчас он стоял в той же позе, крепко упёршись ногами, и глаза его видели все. Только взгляд был у него сейчас иным, нежели на фотографии. Он смотрел на меня спокойно и твёрдо, словно знал, о чём я думаю, но ещё не решил, стоит ли говорить мне о том, что знает он сам. Встретившись с моим взглядом, он не дрогнул, а продолжал смотреть так же уверенно и пытливо. Конечно, он слышал разговор Ивана с Любой и имел своё суждение на этот счёт — так говорили его глаза. Но он ещё раздумывал и решал. Ну что ж, решай, Антуан!

Меня словно подбросило к нему.

— Поборемся, Антуан?

Он легко отделился от двери и сделал шаг навстречу.

— Давай поговорим, Виктор, — сказал он, и это было его ответом.

Мы сели. Виллем потянулся к нам с бутылкой.

— Выпьем по маленькой.

— Чуть позже, герр Виллем, — ответил я. — Сейчас мы немного поговорим.

— Я понимаю, — сказал Виллем, улыбаясь добродушной улыбкой. — Серьёзный мужской разговор.

— Да, Виллем, серьёзный мужской разговор. Садись сюда, Иван, и не вздумай переводить отсебятину. Только то, что я буду говорить. Иначе обойдусь без тебя.

— Сидишь и сиди, — отругнулся Иван. — Я буду переводить точно.

Антуан передвинулся на стуле, подался вперёд, поставил локти на колени, сцепил пальцы рук и снова посмотрел на меня тем же спокойно-пытливым взглядом.

— Иван, спроси Антуана, — начал я, — знает ли он, что в группе «Кабан» был предатель и потому эта группа погибла?

Антуан ответил тут же. Голос его был задумчивым, словно он размышлял наедине с собой.

— Он говорит, что не знает фактов, хотя и думал об этом. Но теперь ты сам приехал сюда и сам должен узнать это. Завтра ты поедешь на мост и сам увидишь, как это случилось.

У меня от сердца отлегло: да, теперь я знаю, кому надо задавать мой главный вопрос. И вопрос свой главный знаю — что было на мосту? И каким бы ни был ответ, я его выслушаю. И после этого я поступлю так, как повелит мне сыновний долг.

— Хорошо, Иван. Скажи ему, что я доволен ответом. Но не совсем. Меня интересует собственная точка зрения Антуана. Переводи.

— Он сказал тебе все, что мог сказать, — перевёл Иван. — Он хорошо понимает, что ты сейчас чувствуешь. Ты сын Бориса и имеешь право узнать всю правду. Но ты должен узнать её сам. Та женщина, о которой он тебе говорил, знает много. Надо сделать так, чтобы она рассказала тебе, что знает. Это будет зависеть от тебя. И в лесной хижине он надеется найти что-нибудь, он давно там не был. Вот как ты будешь узнавать свою правду. А он будет тебе помогать. Его дом, его время, машина, память — все находится в твоём состоянии. Все, кроме Сюзанны, так он сам говорит, — заспешил Иван, увидав, что я нахмурился. — Он говорит, что ты очень понравился его Сюзанне. Но он только рад, что ты понравился Сюзанне. Поэтому он верит, что ты узнаешь все, как надо. Женщины в таких делах лучше понимают. Надо только набраться терпения. Ты согласный?

— Спасибо, Антуан. Иного ответа я не ждал. У каждого в жизни случается свой мост, и надо пройти по нему достойно.

— В таком случае он говорит тебе «бонжур» и хочет пожать твою верную руку.

— Бонжур, Антуан.

Он стиснул мою ладонь так, что я едва не присел, но вовремя успел перехватить пальцами его кисть и ответил как следует.

Антуан выдержал и улыбнулся.