Но кто же указывал мне на этот след? Отец и чёрный монах. Отец обманулся, чёрный монах — навряд ли. Значит, мы имеем и кое-какие положительные выводы даже из ложного следа. Синяя тетрадь также отметает подозрения на Жермен. Но по-прежнему главным остаётся вопрос: находился ли предатель среди «кабанов» или надо искать его дальше? Тетрадь отвечает на этот вопрос довольно туманно, но всё же след прощупать можно. И ошибка отца, если он сам писал записку, имеет свои основания.

Жермен, Матье Ру, Мариенвальд — все имена, начертанные было на белом камне, отпали. Впрочем, не совсем: чёрного монаха мы пока подержим в резерве. И новое возникло имя: Мишель R. = П.Д., пока оно ещё не расшифровано. Но монах-то явно связан с этим человеком, пусть не сейчас, так в прошлом, иначе зачем было ему наговаривать на Жермен? Куда-то выведет новый след? На «Остеллу»?.. Или он опять окажется пустым? Но нет пока иной нити.

Сюзанна взяла плетёную корзину, спустилась в погреб. Резко прозвучал телефонный звонок, перебив мои разбегающиеся мысли. Я даже вздрогнул от его внезапной тревожности — что сулит этот ранний звонок?

Телефон залился снова. Я один на один с телефоном. Третий звонок. Сейчас на том конце провода положат трубку, и я никогда не узнаю, что хотел сказать неуслышанный голос.

— Это дом Форетье? — спросила по-французски женщина, я тотчас узнал её.

— Бонжур, Любовь Петровна, — отвечал я бодро, она-то никогда не узнает о моей печали.

— Как поживаете, Виктор? — голос её не обещал ничего доброго.

— Гран мерси, Любовь Петровна. У нас, как говорится, полный манифик, Антуан на работе, мы только что позавтракали с Сюзанной. Жду Ивана и Луи. Президент обещал позвонить. — Все ей доложил, пусть возрадуется.

— А сегодняшнюю газету вы читали? — с наслаждением спросила она.

Так вот оно что — ещё и газета! Вариант не из худших, но и радости от него ждать не приходится.

— Ах, Любовь Петровна. Я так тоскую здесь без газет. Где моя родная «Комсомолка»? Слышали про такую? Иван обещал привезти из Льежа, говорят, там есть магазин, где продаются московские газеты. А что же пишут в ваших газетах? — поддел я её.

— Я и сама-то ещё не читала, — продолжала она злорадной скороговоркой. — Муж позвонил с работы и сообщил: очень интересная заметка про вас. Вот я и решила телефонировать.

— Мерси, Любовь Петровна, мы непременно вам сообщим, что там написано. Может, вы с Сюзанной хотите поговорить, она на минутку отлучилась, но я могу позвать.

— Я к вам, пожалуй, загляну. Буду сегодня в ваших краях.

Я тут же подхватил:

— Непременно приезжайте, Любовь Петровна. Мне крайне необходим ваш совет. Я имею в виду барона Мариенвальда? Как вы думаете, ему можно довериться?

— Он вполне солидный человек. Я связана с ним контрактом.

— Да, да, он говорил мне. Ведь вы же и сказали ему о моём приезде?! Он произвёл на меня самое благоприятное впечатление.

— Этот скряга угощал вас! — теперь она была удивлена бесконечно. Но я-то уже не удивлялся. — Мне показалось, что он был весьма озабочен, когда я ему сказала, что вы приезжаете к нам.

— Ну зачем же так, Любовь Петровна? Вы же сами сказали, что он лоялен. Он был искренне рад встретиться с соотечественником. Сообщил мне массу интересных вещей. Шерше ля фам, — поведал он мне. Кстати, ведь это вы рассказали московскому корреспонденту про Жермен? Там, в Ромушане, ещё весной. Наверное, он, этот фон-барон, и доложил вам про тёмную историю?..

— А про то, как он дерёт с меня три шкуры, он вам не докладывал? — она уже завелась, я только посмеивался.

— Об этом речь как-то не заходила. Приезжайте к нам, с удовольствием вас послушаю. Вы ведь все тут знаете, Любовь Петровна, все тёмные истории. Кто такой Щёголь — не слышали?

— Что ещё за Щёголь? Я могу показать вам свои материалы…

Но я уже не слушал и скоро положил трубку. Не знает она про Щёголя, слухи только собирает. Вот и про газету сообщила. Итак, газета. Нетрудно представить, что они там изобразили. Я прошёл в гостиную и увидел газету на телевизоре, куда Сюзанна положила её, на развёртывая.

Газета как газета — ихняя, как говорит Иван, газета. На первой полосе целуется парочка: фрак, фата, обручальные кольца — гвоздь номера. В углу перевернувшаяся машина — тоже не про меня. На второй полосе девица, похожая на Терезу, демонстрирует купальник, не она ли это? Мало ли их, похожих? Дети купаются в бассейне, парочка в купальниках отплясывает твист…

А вот моя персона… Стою на фоне церкви в Ромушане, клятвенно подняв руку, и рот раскрыт в той же клятве. Рядом Луи, чуть дальше президент. Слушают.

И заголовок про меня: «Ле рюс шерш ле третр». Тут и за словарём ходить нечего, до гроба не забуду этого слова — предатель. Ах, мадам Констант, вечно они вперёд лезут. Русский ищет предателя да ещё двести строк текста в придачу. Ищет русский, ищет — но только где его искать? И кто он есть, чёрт возьми?

И опять зазвонил телефон. Сюзанна уже стояла там, оставив корзину с бутылками и банками на погребной лестнице. Я подхватил корзину, вернулся на кухню.

Звонила мадам Жюли, мать Антуана, «Журналь, журналь», — твердила Сюзанна, шаря глазами по комнате. Я поставил корзину, протянул ей газету. Сюзанна закончила разговор, глаза её жадно забегали по строчкам. Что они там на меня настрочили? Просим предателя «кабанов» явиться с повинной, что будет учтено при вынесении приговора как смягчающее обстоятельство. Приём предателей во Дворце Правосудия ежедневно с трех до шести. Вход свободный. Вот и мне на собственной шкуре пришлось испытать нравы этой печати.

— Сенсация! — заключила Сюзанна, посмотрев виновато. И правильно заключила. Нужна мне эта сенсация, коль я на бобах сижу!

Сюзанна снова схватилась за трубку, я плечами пожал и принялся за кофе. Теперь он уже не смолкал, этот чёрный трезвонящий аппарат. Позвонил Ру, чтобы узнать результаты вчерашней поездки к Альфреду, и ответил, что вечером сам приедет. Николь доложила, что тоже прочла газету и спешит ко мне. Поздравительный звонок от президента: это прекрасно, что газеты оповестили всех о вашей клятве… Мерси, мсье президент. Оскар, брат Антуана, в чём-то упрекал Сюзанну, а та возражала, я уже не вникал. Я устал от звонков, хотел было пойти на ежевичную тропу, чтобы на покое обдумать ситуацию, как Сюзанна протянула трубку мне.

— Мой друг, поздравляю вас с высочайшей королевской милостью, — распинался фон-барон Птеродактиль. — Отныне для вас в Бельгии открыты все дороги. Даже в нашем ордене не все бельгийцы удостоены такой награды. Я так жалел, что не мог позавчера присутствовать на церемонии, чтобы лично пожать вашу руку. Но я ещё не теряю надежды сделать это, разговор с вами произвёл на меня самое глубокое впечатление, трагическая судьба вашего отца взволновала меня. Я долго думал над вашими словами, и мне кажется, я вспомнил имя той женщины из Эвая. Её зовут Жермен, она…

— Вы имеете в виду племянницу мадам Женевьевы? — перебил я, чтобы не дать ему опомниться, но не таков был фон-барон, реакция у него вполне подходящая.

— Совершенно верно, именно благодаря незабвенной Женни, да упокоит бог её душу, я и вспомнил, как звали племянницу. Ведь она была тогда ещё дитя, такая голенастая девчонка, она безумно любила сладости.

«Эх ты, поп толоконный лоб, — я уже забавлялся, слушая его, — фиговая у тебя реакция, куда тебе против Виктора Маслова: с животиком уже была твоя голенастая Жермен, когда ты вёз её в Эвай, не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

— Так вы её видели? — не выдержал он. — Она, разумеется, наговорила вам немало любопытного? Не я ли предупреждал вас…

— Ах, Роберт Эрастович, — я тяжко вздохнул, чтобы он услышал. — Вы лучше меня знаете женщин. Они нас любят, и они же первыми забывают. Се ля ви, как говорят в Париже. Мадам Жермен даже на церемонию не соизволила приехать в этот день, видно, курицы бойко шли…

— Но вы не пробовали, мой друг, поинтересоваться у неё подробностями, которые привели к столь трагическому концу? — наставлял меня чёрный монах, фон-барон недобитый. — Я читал сегодняшнюю газету. Вы сказали прекрасные, благородные слова…

— Нет, мсье Мариенвальд, — остановил я его излияния. — Это была не Жермен. То, что вы имеете в виду, сделал человек по кличке Щёголь! — Так я ему выложил, пусть он остолбенеет, услышав это слово. — Вот если бы вы мне про Щёголя рассказали, ах, как я был бы вам признателен…

Увы, всё-таки неплохая у него реакция!

— Щёголь, Щёголь, — зашептал он, вспоминая. Я отчётливо представил его глаза, молитвенно закатившиеся к потолку. — Щёголь… Знакомая кличка. При каких же обстоятельствах я слышал её? Дайте вспомнить. Ах да, это стоило мне голодной весны. Я накупил продуктов на три месяца вперёд, и чей-то отряд нагрянул ко мне, чтобы произвести реквизицию. Все они, разумеется, были в масках. И кто-то окликнул: «Щёголь!» Да, да, я совершенно точно вспоминаю. Это был их командир. И он крикнул: «Щёголь, принеси пустые мешки».

— А Буханки там не было? Вы не помните? — Я послал воздушный поцелуй Сюзанне, которая заинтересованно слушала наш разлюбезный разговор.

— Буханка? — удивился он упавшим голосом. — Какая буханка? Это хлеб или кличка? Но, кажется, я не помню…

— Огромное спасибо, Роберт Эрастович, — отвечал я с подтекстом. — Я ни минуты не сомневался, что вы скажете мне всю правду. Я тоже, как и вы, считаю, что предатель был в отряде. Как только мы найдём этого Щёголя, тут же приведу его к вам для опознания, ведь, кроме вас, его никто не знает.

Я бросил трубку, не дав ему ответить, и прошёлся колесом по кухне. Сюзанна с недоумением наблюдала за мной. Я приземлился перед ней и чмокнул в щеку. Сюзи потупила глазки.

— Продолжаю вызывать огонь на себя, — известил я её. — Звоночек-то был от П.Д. Виват, Виктор Маслов! Виват, мадам Констант! Виват, Сюзанна! Ещё одно последнее сказанье — и сойдутся белые камни.

На дворе заурчала машина. Прибыл Луи Дюваль, и в руках у него, естественно, газета.

Луи был озабочен и потрясал газетой:

— Год фердом? Как они смели? Они же его предупредили, этого бандита. Теперь он скроется, он улетит на самолёте.

Я развёл руками.

— Сенсация, Луи, — теперь уже я его утешал. — Им нужна сенсация. Бум-бум! А на истину им наплевать. Однако и нам следует поторопиться. Мы должны ехать в «Остеллу».

— По Терезе соскучился? — Луи усмехнулся, принимая от Сюзанны чашку кофе.

Я молча раскрыл перед ним синюю тетрадь.

— Слушай внимательно, Луи. Альфред Меланже был убит, но его тетрадь нам кое-что рассказала. И последнее слово в этой тетради «Остелла». Тебе это о чем-нибудь говорит?

Луи забыл про кофе, схватил тетрадь. Я показал ему наиболее важные места, которые Антуан отметил карандашом.

— Интересно, интересно, — приговаривал Луи, листая тетрадь. — Значит, этот предатель и убил Альфреда. «П» и «Д», его зовут Пьер или Поль — это точно. А что означает «Д»? Таких фамилий очень много: Делакруа, Даладье, Дюма, Делон, Даррье, Демонжо… Тут придётся поломать голову. — Луи решительно отхлебнул кофе и поднялся. — Об этом мы подумаем по дороге. Мы должны ехать к президенту Полю Батисту. Мы пойдём к властям и передадим официальное заявление об убийстве.

— И они положат его под сукно, как положили после войны твоё заявление про Шарлотту? — Я невесело усмехнулся. — Да они сто лет искать его будут.

— Нет, нет, это дело серьёзнее, чем ты думаешь, — убеждённо сказал Луи, опускаясь на лавку. — Тут речь идёт о героях Сопротивления, которых предали и убили. И убийство Альфреда совершено в мирное время… — Он уставился в окно и сосредоточенно зашептал: — Дебюсси, Дега, Дантес, Древе, Дамбрей, Дьемен, Далу…

— Луи Дюваль и де Голль, — подсказал я.

— Дасье, Дидье, Дамремон… — шептал он не спеша.

Я засмеялся:

— Ты становишься настоящим Джеймсом Бондом, Луи. — Я услышал шум мотора и глянул в окно. Меньше всего я ждал этого человека, но больше всех мне был нужен он.

Пряча лицо, старик вылез из машины, огляделся, не закрывая дверцы и словно бы ещё раздумывая, сюда ли он приехал и стоит ли вылезать?

— Кто это? — спросил Луи у Сюзанны, та отрицательно и удивлённо замотала головой.

— Самый нужный человек! — крикнул я, бросаясь к двери. — Старый Гастон из лесной хижины. Но он же молчит! — Последние слова я выкрикнул уже на дворе, спеша к машине, и обращены они были только к самому себе.

— Бонжур, мсье Гастон, — ликующе крикнул я, подбегая.

Старик смотрел на меня как на пустое место и молчал. Он стоял передо мной в парадном чёрном пиджаке, при белой рубахе и галстуке, такой же кряжистый, с тем же страшным рубцом через всё лицо — и не желал замечать меня. Дверцу машины он всё же легонько прихлопнул и посмотрел при этом на дом.

Ладно, я тоже молчать умею. Посмотрим, кто кого перемолчит. Я молча достал сигареты, молча протянул ему пачку. Он буркнул что-то невнятное, то ли сказал, то ли крякнул, обогнул меня и зашагал к дому. Сюзанна и Луи стояли на пороге, поджидая его. Старик снова крякнул нечто похожее на звук «нжу»… и проследовал сквозь них в прихожую.

Я молча шагал за ним, показав рукой в гостиную. На этот раз он, похоже, заметил если не меня, то мою руку, потому что пошёл куда надо. Я молча отодвинул перед ним стул. Он с грохотом сел. Луи вошёл в комнату, быстро заговорил о «кабанах». Старик молчал.

Сюзанна поставила перед ним чашку с дымящимся кофе. Старик молча придвинул чашку и громко отхлебнул, пытливо глядя то на меня, то на Луи. Шрам стягивал кожу над правым глазом, открывая красное безресничное веко, и оттого взгляд старика делался жутко пронзительным.

— Я Виктор, сын Бориса, — произнёс я свой пароль, будучи не в силах отвести взгляда от его застывших всевидящих глаз.

Гастон едва заметным кивком дал понять, что слышал.

— Виктор прилетел из Москвы для того, чтобы… — начал по-французски Луи мне в поддержку, но старик и бровью не повёл.

Так дальше не пойдёт, это бесполезно, все равно он будет молчать как рыба. Надо его расшевелить. Я схватил заветную папку, вспорол замок, достал фотографию «кабанов» и положил перед Гастоном.

— Вот он! — сказал я, показывая пальцем.

— Борис, — скорее выдохнул, чем выговорил он, и рассечённые губы его с усилием растянулись в улыбку, напоминающую гримасу боли, — Борис Маслов, — проговорил он более уверенно, — он был настоящий парень. А это Альфред Меланже, он тоже настоящий парень. Он мёртв. И Борис мёртв! — Но до чего же странно он говорил, я даже имена разбирал с трудом.

— Он по-валлонски говорит, — сказал Луи.

По-валлонски, по-баварски, по-китайски — какая теперь разница, коль старый Гастон заговорил!

Старик достал из пиджака сложенную газету, не поспешая, развернул её, аккуратно разгладил ладонями, ткнул пальцем в меня, стоящего на фоне церкви.

— Чего тебе надобно, старче? — спросил я с улыбкой. — Это я, Виктор, сын Бориса, собственной персоной перед тобой. Не томи душу, выкладывай!

— Дай ордун, — потребовал Гастон. Я не понял, но Луи обратился к Сюзанне, и та поспешно взяла зелёную коробочку, лежавшую на буфете.

— Вот мой орден, старик, — я достал серебряного Леопольда из коробки и положил его на газету — орден Бориса.

Гастон взял орден, почтительно взвесил его на ладони.

— Леопольд наш король, — сказал он.

— Все верно, старик. Вот мои остальные верительные грамоты, — я выложил перед ним все своё богатство: указ на орден, грамоту на партизанскую медаль, удостоверение личности с фотографией. — Это Аэрофлот. Штурман второго класса Виктор Маслов. Пепел Клааса стучит в моё сердце. А теперь и ты выкладывай, старче. Где предатель? Ты же видишь, я поклялся его найти. Где он?

— Борис Маслов, — Гастон снова вернулся к тому, с чего начал. Потом положил орден в коробочку и приказал: — Пусть они уйдут. А ты сюда! — он ткнул пальцем в мою сторону и указал на стул. — Я буду говорить только с русским.

— Год фердом, — выругался по-валлонски Луи, подступая к старику, но тот не реагировал. — Он будет разговаривать только с русским! А мы кто — не люди? Я отсюда не уйду. Я партизан Армии Зет. Я коммунист, понимаешь ты, валлонская твоя башка.

Но старый Гастон оказался железным.

— Тогда я все сказал. Адьё! — И принялся неторопливо, но деловито складывать газету.

Луи пошёл на попятный:

— Хорошо, я уйду, но ты ещё пожалеешь об этом, старый валлонский баран. Ты перевёрнутый горшок, вот ты кто.

— Закрой за ними дверь! — приказал мне старик.

Я подошёл к Луи:

— Его ведь тоже можно понять, дорогой Луи. Он отвык верить своим соотечественникам.

— Мальчишка! — кричал на меня Луи, скрываясь в дверях, а я едва от смеха удерживался.

Мы остались вдвоём.

Я тут же как бы невзначай пододвинул фотографию. Гастон увидел её и ткнул пальцем в Мишеля.

— Кто это? — сказал он.

— Спроси что-нибудь полегче, старик. Мишель, разумеется, он же Щёголь.

Гастон посмотрел на меня с уважением.

— Мишель Ронсо, — продолжал он, доставая чёрный потёртый бумажник. Извлёк старую фотографию, обломившуюся с края. Двое мужчин стояли у какого-то дома. Одного я сразу узнал: носастого. Старик подтвердил: — Мишель Ронсо и Густав Ронсо, два брата, — он показал на пальцах и перевернул фотографию. — Видишь надпись: «Дорогому брату Мише… от Густава Ронсо. 15.08.38-го…» — Я внимательно разглядывал надпись, всё было так, как Гастон говорил. Краешек старой фотографии отломился, и оттого не хватало нескольких букв в окончаниях слов, надпись и без того была понятна. Гастон снова перевернул фотографию, теперь я и дом узнал, тот самый, с весёленькими занавесочками. — Густав Ронсо — хозяин «Остеллы», — продолжал старик. — Густав рексист, понимаешь? Альфред и Борис пиф-паф Густава Ронсо, они его убили. Мишель Ронсо отомстил за брата, он предал «кабанов» и получил за них денежки.

Вот и все. Очевидность тайны даже разочаровывала. До чего же все просто, только этой детали я и не мог ухватить: они были братья. В ней и мотив, и дальнейшая нить. Вот и ответ на вопрос, который томил меня вчера утром у родника, когда я вглядывался в его хрустальную глубь. Вот кто сказал женщине в чёрном, кто убил её мужа, — Мишель. Сошлись мои камни, главное имя начертано на могильной плите.

Я вытащил из папки столовый нож, положил его перед стариком. Гастон коротко кивнул.

— Ещё не все, доблестный старче. — Прямо на газете я написал: М.Р. = П.Д. = X. — А такую задачу с двумя неизвестными ты можешь решить? Как бы лучше сказать: кроссворд, ребус, сфинкс — понимаешь?

Гастон пошарил в бумажнике и положил рядом с ножом пожелтевшую визитную карточку. «Мсье Пьер Дамере, — прочитал я, — отель „Святая Мария“…» Намюр, улица, номер дома, телефон — всё было как полагается, удобная вещь эти карточки, ничего не скажешь.

— Я «кабан», — с гордостью сказал Гастон. — Двенадцатый «кабан». А этот был свинья, он даже и тогда струсил, он переменил имя и стал Пьером.

— Старый адрес сорок шестого года, — заметил я, указывая на карточку, и опять старик поглядел на меня с уважением. — После этого Мишель-Пьер жил и в Монсе, и в Генте. Имя он тоже мог переменить в третий раз. Где же он сейчас?

Гастон сконфуженно головой помотал.

— Ты можешь не уважать старого Гастона, но этого я не знаю.

— Я тебя уважаю, старик, — я разлил остатки водки по чашкам. — Спасибо и на том, что ты открыл нам. «Святая Мария», неплохо придумано, ха-ха.

— «Остелла» принадлежит Пьеру, — заключил старик.

— Едем в «Остеллу»! — воскликнул я второй раз за нынешнее утро.

— Пьер там не живёт, — уточнил Гастон. — Но больше я ничего не знаю.

— Постой, старче, постой, — я задумался, пытаясь соединить свои данные с версией Гастона. Ещё не все сошлось у старого Гастона. Как же мог Мишель быть в «кабанах» под фамилией Ронсо? Ведь тогда бы Альфред узнал, что Густав и Мишель — братья. — Что-то у тебя не сходится, доблестный «кабан». Отвечай, старче.

Но старый Гастон снова впал в молчание и, видимо, надолго — на сей раз по мотивам выдающегося храпа.