Ибанцы много всего внесли в мировую культуру. Радио, самовар, матрешки, - всего не перечесть. Ибанский землепроходимец Хмырь раньше Колумба ходил в Америку. И не раз. Возьмет, бывало, краюху хлеба и пару запасных лаптей, и пошел. Далече ли собрался, спрашивают соседи по квартире. В Америку, говорит Хмырь. Ишь, Колумб какой нашелся, шипят соседи от зависти. Может, подарочки принесешь? Бутылочку ихней какой-колы? Пиджак замшевый? Или шубку нейлоновую? Ха-ха! Я бы принес, говорит Хмырь. Да валюты, сами понимаете, в обрез. И пошел. На работу пошел. Прямо в братийное бюро. Характеристику, говорит, дайте. А далече ли ты собрался, спрашивает Браторг. В Америку, говорит Хмырь. Ишь, Колумб какой нашелся, говорит Браторг. Чего ты там не видал, в этой Америке? Думаешь, без нас, сопливых, не обойдутся? Они и без нас Америку-то откроют! Они - не то, что мы. Европа! У меня родственник там, говорит Хмырь. Чингачгук. Может, слыхали? Приглашение вот прислал. А кто он такой, твой Чинначхать, спрашивает Браторг. Может, миллионер какой? Реакционер? Расист небось? Из ЦРУ? Нет, говорит Хмырь. Он - вождь. Красный. И голый весь. Как ибанец. Не отличишь. Раз так, говорит Браторг, иди О ткрывай Америку! И Хмырь пошел. Прямо в специальную комиссию маразматиков-пенсионеров. А скажи-ка, спрашивает Маразматик, какой политический строй в этой твоей... как ее... Америке? Дикость и варварство, говорит Хмырь. И никакой семьи, частной собственности и государства. Угадал, говорит Маразматик. А как относится король одной иностранной державы к событиям на Ближнем Востоке? Отрицательно, говорит Хмырь. Верно, говорит Маразматик. А сколько картошки в этом году собрали хлеборобы Заибанья? Вдвое, говорит Хмырь. Молодец, говорит Маразматик. Политически ты подкован. Можно доверить. Иди! И Хмырь пошел. Прямо в Органы Охраны Народа (ООН). В Америку собрался, спрашивает Сотрудник. Прекрасно. Давно пора. Только вот ответь, что ты говорил своему собутыльнику Балде в Забегаловке? А анекдотики кто рассказывал во время пьянки у Лаптя? А известно ли тебе, что твой Чинначкак пренебрежительно отзывался о наших мероприятиях по воспитанию интеллектуалов с испорченной анкетой? И Сотрудник нажал кнопку. Из окошечка прямо в рожу Хмырю со свистом выскочила автоматическая фига и поставила на лбу у Хмыря штампик: ОТКАЗАТЬ. Иди, сказал Сотрудник. Раньше, чем через год, не появляйся. И помни... И Хмырь пошел. Прямо домой. Далече ли ходил, спрашивают довольные соседи. В Америку, говорит Хмырь. Скажите, пожалуйста, Колумб какой объявился, перемигиваются соседи. Может подарочки какие принес? Сувенирчики? Бутылочку коки-колы? Дал бы попробовать, давненько не едали. А как там поживает твой родственничек Хемингуей? Может литературку какую разоблачительную дашь почитать? Мы ведь необразованные! А пошли вы все куда подальше, говорит Хмырь. Пока вы мне тут палки в колеса суете, Колумб на всех парусах в Америку шпарит за приоритетом. И он был прав. Колумб перед отплытием в Америку приезжал в Ибанск под видом иностранного туриста и встречался с Хмырем. И тот дал ему кое-какие адресочки. Сотрудники ООН своевременно разоблачили Хмыря. Но было уже поздно. Колумб уплыл.
      Однако самый грандиозный вклад ибанцев в мировую культуру - это обычай троекратного целования. Историки считают, что повсеместное его распространение сыграло в судьбах человечества не менее важную роль, чем изобретение огня и открытие книгопечатания. Не случайно же год принятия Декларации Целования на чрезвычайной международной ассамблее всех стран и народов стал началом нового летоисчисления. Все исторические события стали отсчитывать годами до или после Поцелуя Ибанца (ПИ).
      Согласно упомянутой Декларации процедура целования производится так. Лица предназначенные для целования, движутся навстречу друг другу, изображая на лице нечто такое, что в великой ибанской литературе передается возгласом: ба, кого я вижу! сколько лет, сколько зим!! Вот не чаял встретиться!!! Сблизившись на такое расстояние, чтобы нижние части животов плотно прижались друг к другу, целовальщики останавливаются и разводят руки в стороны под углом шестьдесят градусов ладонями вперед. Одновременно они приоткрывают пасти ровно настолько, чтобы не вывалились искусственные челюсти, но чтобы началось обильное слюноотделение, и выпячивают губы как можно дальше вперед. Затем резким движением они хватают друг друга крест-накрест, причем встречающий слегка сгибается влево, поскольку правая его рука идет вверх, на левое плечо встречаемого, а левая - вниз, на правый тазобедренный сустав встречаемого, тогда как встречаемый слегка сгибается вправо, кладя левую руку на правое плечо встречающего, а правую - на его левый тазобедренный сустав. Раньше целующиеся часто путали правое и левое у стоящего напротив партнера и сцеплялись таким фантастическим образом, что их с большим трудом разнимали. Иногда их даже разрезали автогеном. Потом разработали специальную инструкцию в дополнение к Декларации и под расписку разослали королям, президентам, председателям, шахам и прочим лицам, допускаемым к обряду целования на высшем уровне. Инструкцию разработали в Научно-Исследовательском Институте Житухо-Обыденных Проблем (НИИЖОП, или короче, ЖОП)! И недоразумения стали происходить реже и без грубых патологических последствий. Да и то лишь в случаях, когда не соблюдались другие пункты Декларации. Например, если пупы встречающихся не совпадали по вертикали, то ближайшим к правой руке оказывалось не левое, а правое плечо партнера, а ближайшим к левой руке - не правое, а левое бедро. В таком случае целующиеся некоторое время ловили друг друга как будто бы с завязанными глазами, дружелюбно похихикивая. Мол, где же ты потерялся, твое королевское величество,... твою мать! Ха-ха-ха! А Вы-то где, Ваше Высокопревосходительство Товарищ Председатель! Ха-ха-ха! Наконец, объятие устанавливалось в строгом соответствии с инструкцией. И тут же каждый из обнимающихся впивался губами в губы партнера, издавая звуки, похожие на звуки лопающегося детского воздушного шара или вытаскиваемой из бутылки пробки, и брызгая на окружающих слюной. Делают они это трижды. Сперва справа налево. Потом слева направо. Потом прямо, отведя носы в стороны. Окружающие в это время хлопают в ладошки, блаженно улыбаются и скандируют: друж-ба! друж-ба!
      Утвердился этот обычай, конечно, не сразу. Ибанским руководителям пришлось приложить немало усилий и изобретательности. Так, однажды Заведующему Ибанска (Заибану) доложили, что король одной вшивой западной державы, с которым Заибан решил побеседовать по душам, целоваться не будет. Ему, видите ли, воспитание не позволяет. Он даже условием встречи поставил, чтобы никаких целовании. Не беда, сказал Заибан. Не таких перевоспитывали. И перевоспитали. Когда король вылез из самолета, Заибан пошел ему навстречу, заложив руки за спину. Король вздохнул с облегчением и улыбнулся. Этого только и надо было Заибану. Он мигнул министру обороны. Тот навалился мощным пузом, усеянным орденами, на хилого королишку. А начальник почетного караула с таким остервенением взмахнул шашкой перед самым носом королишки, что его величество с перепугу ринулся прямо в объятья Заибана. Тот зажал его и нацеловался власть. Короля потом две недели отмывали, как будто он провел ночь в клетке старой верблюдицы в ибанском зоопарке и был ею оплеван. На родине подчиненные стали обращаться к королю на Ты и требовать реформ. И король отрекся от престола. Короче говоря, ибанским руководителям пришлось перецеловать не одну тысячу политических деятелей, прежде чем обычай целования завоевал мир. После этого ибанские руководители вместо устаревшего обращения "Погодите, мы вам покажем!", стали употреблять современное обращение "Погодите, мы вас поцелуем". В Париже начались студенческие беспорядки, ставшие неразрешимой загадкой для западных социологов, но блестяще объясненные с позиций ибанизма Социологом, Супругой и Тлей. Для Сотрудника они загадкой не были еще до того, как они начались. И он лишь снисходительно усмехался, читая статью Тли в Установочном Журнале. Под давлением левых сил в Париже открыли кафе и выпустили духи "Поцелуй ибанца". Теперь немного терпения, сказал Заибан своим соратникам, и мы их всех передавим, как клопов.

      Как вы тут жили это время, спрашивает Мазила. Никак, говорит Болтун. Здесь не происходит ничего существенного. Одни пустяки. Недавнее прошлое воспринимается как Золотой Век. О Претенденте, Академике, Мыслителе и прочих из этой компании вспоминают как о светочах разума и свободомыслия. Представляешь, кто должен вылезти на сцену ибанской истории, чтобы все эти ничтожества воспринимались как титаны! Крыс, Вошь, Вша, Тля, Мышь и прочая мерзость. И это далеко не худшие экземпляры. Наоборот, это лучшее, что есть. Значит, говорит Мазила, придавая сплюснутому носу Заибана форму носа римского патриция, период Растерянности кончился ничем. Почему же ничем, говорит Болтун. Результаты этого периода весьма характерны и значительны. Во-первых, ибанское общество вытолкнуло из себя чужеродные элементы и снова стало на путь монолитности и однородности. А мы, спросил Мазила, не в счет? Ты лепишь Заибана, сказал Болтун. А я по-прежнему ничего не делаю. Так что мы не в счет. Во-вторых, попытка либералов утвердиться у власти потерпела крах. Либералы либо выброшены из системы власти, либо перелицевались, либо потонули в могучем потоке обыденности и серости. А что из себя представляют в общих чертах те, кто утвердился у власти, спросил Мазила. Ничто? Серость? Бездарность? Так-то оно так, сказал Болтун. Но такая характеристика слишком поверхностна. Она не учитывает специфику этих людей. Либералы ведь тоже не блистали талантами. Вообще, бездарность и серость не есть социальная характеристика людей. Это их общее нормальное качество. Ну как что же это за люди, спросил Мазила. Я тебе поясню на примере нашего учреждения, сказал Болтун. Оно типично для целой категории учреждений, активно участвующих в определении характера власти. А только их и надо в данном случае принимать во внимание. Парикмахерские, магазины, заводы и т.п. тут не имеют решающего влияния.
      Директором у нас назначили Крыса, продолжал Болтун. Кто такой? Ничего особенного. Раньше никому даже в голову не пришла бы мысль, что его могут назначить на высокую должность. Представь себе, два года искали, прежде чем его нашли. И безошибочно точно. Именно то, что нужно. Честный, исполнительный работник. Не карьерист в том смысле, что не предпринимал никаких мер, чтобы вырваться вверх. Они все вообще делают карьеру вместе со слоем, к которому принадлежат, а не лично. Пишет статьи и книги. Сам пишет. Серенькие. Но свои. И результаты современной науки учитывает. И идеи новые. И все такое прочее. Скука одуряющая. Никаких ошибок. Линию, какую от него потребуют свыше, будет проводить неуклонно, спокойно, не спеша, с прицелом на бесконечность. Прикажут раздуть дело, раздует. Если нужно, напустит на себя искренний гнев. Нальется кровью. И понесет на высшем уровне. Удивительное сочетание спокойствия, хладнокровия, выдержки и психопатии, пафоса, демагогии, искренности, надрыва и т.п. При Хозяине сформировался в настоящего братийного функционера. Потом был в тени. Последнее время начал понемногу выталкиваться. Не хапуга. Скромен в быту. Хороший семьянин. Ну как? Нравится?
      Любопытно, сказал Мазила. Продолжай! Первый заместитель - Вошь. Раскопали где-то в тридевятом царстве-тридевятом государстве. Когда-то я с ним в одной группе учился. Во время войны он служил в заградотряде. Всю учебу - братийный руководитель. Совершенный продукт режима Хозяина. И искренний его поклонник. Честен. Скромен. Неглуп. До ужаса сер, как асфальт. Принципиален. И так далее в таком же духе. Ученый секретарь - Тля. Знаю его тоже по Университету. Когда-то они с Вошью и еще одним типом терроризировали весь факультет. Устраивали всякие персональные дела и кампании с травлей. Тогда они зарвались. И их слегка одернули. Бездарен. Трудолюбив. Честен. Принципиален. Целеустремлен. При Хозяине еще мальчишкой начал делать карьеру. Отказался, ушел с крупной должности учиться. На нищенскую стипендию. Все они защитили диссертации уже далеко за сорок. До последнего времени их никто нигде не упоминал, настолько они ничтожны даже в наших кругах, набитых сплошь ничтожествами.
      На глазах таких людей либералы печатали статью за статьей, книгу за книгой. Защищали диссертации в районе тридцати лет. Ездили на конгрессы, симпозиумы, коллоквиумы. Организовывали лаборатории, кафедры, институты, фигурировали в газетах и журналах. Красовались по телевизору. В общем, снимали сливки. А эти люди ждали. Больше двадцати лет ждали. Копили ненависть. Кое-чему научились. Защитились. Напечатались. Продвинулись. Не на виду, на периферии. Но продвинулись. И, главное, поняли, что либералы такое же дерьмо с творческой точки зрения, как и они сами. А местами даже хуже. И выработали определенные установки. Они сравнительно молоды, как и либералы. Может быть чуть-чуть постарше. Так что они пришли надолго и всерьез. Значит это реставрация режима Хозяина, спросил Мазила. Почему же реставрация, сказал Болтун. Нормализация. Что же нас ждет, спросил Мазила. Ничто, сказал Болтун. Что угодно. Этого не знают сами эти люди. Это не зависит ни от нас, ни от них.
      Но прогресс все-таки какой-то есть, сказал Мазила. Ты же сам признаешь, что они честные принципиальные люди, а не беспринципные жулики и карьеристы вроде Претендента. Не забывай, что мы - в Ибанске, сказал Болтун. У нас все кошмары начинаются с болезненной честности и гипертрофированной принципиальности. И все честные и принципиальные деятели заканчивают мелким жульничеством и непомерным тщеславием. А все просветления (их не так уж много было!) начинаются с мелкого жульничества. И кончаются они, выходит, по-твоему..., начал было Мазила. Нет, сказал Болтун. Они кончаются ничем. Они не имеют продолжения. Кошмары имеют другие источники, независимые от них. Либералы, как обнаружилось в итоге, бездарны и глубоко непорядочны, хотя претендуют на одаренность и порядочность. Сменившие их..., как бы выразиться,... не консерваторы, не реакционеры, это было бы неточно, а..., скажем, стабилизаторы делают пакости, аналогичные па-костям либералов, из принципа и серьезно, и потому они просто нормальны. Они законны и по форме.

      Началась ожесточенная борьба за разрядку напряженности и сразу же достигла апогея. Враждовавшие стороны трижды поцеловались по ибанскому обычаю. В обмен на оппозиционно настроенных интеллигентов с дефективной анкетой ибанцы вывезли из Америки сто миллионов пудов щей. Демократизация ибанского общества достигла зенита. Ибанские власти разрешили поставить на могиле Хряка надгробие из черно-белого мрамора. Переплетение и взаимное проникновение черного и белого цветов символизировало борьбу сил добра и зла в сложной натуре Хряка, который, даже по мнению Хозяина, был примитивным хитрецом районного масштаба. Власти разрешили также нескольким никому не ведомым художникам выставить свои паршивые картинки на мусорной свалке, предварительно разогнав их с помощью энтузиазма народных масс. Поглядите, кричали прогрессивные силы на Западе. Что мы вам говорили! Ибанцы исправились! Преодолели! Погодите, говорили консервативные силы. История еще может повториться. Ерунда, кричали прогрессивные силы. История повторяется. Но один раз - как трагедия, а другой раз - как фарс. А фарс нам не страшен. Историю вспять не повернешь. Не те времена. Это глубочайшее заблуждение, сказал Двурушник. История повторяется. Но один раз - как трагедия, а другой - как катастрофа. Но Двурушника не послушали. Его вообще не слушали, ибо про него вообще забыли. Судьба западной цивилизации решается в Ибанске, говорил Правдец. Ибанские проблемы - это не экзотика и не материал для развлечений. Это ваши, западные проблемы. Поймите это, в конце концов! Но даже Правдеца не слушали. Даже о нем позабыли. И понимать ничего не хотели. Вспомните уроки прошлого, говорил Правдец. Кто пал первой жертвой режима Хозяина? Хватит, кричали прогрессивные силы. Надоело! Не забывайте о исторической оправданности! Не нужно преувеличений! Глядите, как здорово живут теперь ибанцы! Надо же, в конце концов, считаться с фактами!.. Но ведь режим Хозяина - тоже факт, говорил Двурушник, факт сегодняшней жизни, а не прошлого. Это не сон, а реальность. Слова бессильны, сказал Двурушник. Тут дело не в заблуждениях. Если люди будут точно знать, к чему приведут их действия, они все равно от них не откажутся. Они их совершают независимо от сознания, по законам поведения масс, лишь придавая им ту или иную словесную форму. Бессмысленно говорить падающему .о том, что падение причинит ему неприятности. Но молчать невозможно, если знаешь об этом.

      В Забегаловке вокруг Хмыря и Учителя сразу образовалась теплая компания. Хмыря знали все. А Учитель был Оттуда, и это производило более сильное впечатление, чем возвращение из космоса. Оттуда, как всем известно, не возвращаются. И тут вдруг такое чудо. Сначала не верили. Щупали бумаги. Потом качали головами и говорили, что с Учителя за такое везение причитается. Потом пели песни. Разумеется, блатные.
 
Забулдыга с помятою рожей.
Год-другой, - и тебя больше нет.
Лейтенант с нежной девичьей кожей
Курс полета наносит в планшет.
До конца твоя песенка спета.
Не скомандуешь жизни - кругом.
Светит в утреннем небе ракета.
По машинам, ребята! Бегом!
Ни мечта. Ни печаль. Ни забота.
Забегаловки рвотная вонь.
В вышине лейтенант с разворота
По земле открывает огонь.
Скукой вечности стала минута.
Грязной стойкой кончается мир.
Кружат, кружат, свернувши с маршрута,
Где горит на земле командир.
Жизни след синяками под бровью.
Всем плевать, что хрипишь до сих пор.
Лейтенант, истекающий кровью.
Перебитый снарядом мотор.
 
      В Забегаловке просидели до закрытия. Прихватили еще полчаса, пока уборщицы мыли пол. Потом побрели к Ларьку. С некоторых пор, говорил Учитель, я думаю только о прошлом. И ни о чем другом больше думать не могу. Страшно. И места себе не нахожу от того, что прожил не свою, а какую-то вроде бы чужую жизнь. Как будто идиот-режиссер подсунул мне совсем не ту, не мою роль. А переигрывать поздно. Я тебя понимаю, сказал Хмырь. Со мной тоже такое бывает. Чувствую себя невинно осужденным на бессрочную серость, глупость, пошлость и все такое прочее. Лейтенант, истекающий кровью, - это хоть чуточку романтично. А если так:
 
Исходящий мочою ученый,
Перебитый соплями поэт.
 
      Пожалуй, это ближе к истине, сказал Учитель. Вся наша жизнь ушла на то, чтобы обрести внутреннюю свободу. Обрели. А что с ней делать? Мы вроде все знаем, все понимаем, не связаны никакими предрассудками. Ну и что? Годы? Я не хочу жить снова. Вот наш дом, сказал Хмырь, отжав фанеру в стенке Ларька и забираясь внутрь. Отдельная квартира - мечта рядового ибанца! Залезай? Ночь перебьемся, а завтра что-нибудь придумаем. Я считаю, надо шарики подкатить к Спекулянтке. Баба - во! И добрая. И оборотистая. Будешь жить, как у Христа за пазухой. Впрочем, если она не влипнет с этой ревизией.
      Так Учитель обрел кров на первую ночь на свободе. И приснился ему сон. Ему приснилось, что он на самом деле на свободе.

      В первый же день после ПИ без объявления войны началось Великое Глобальное Целование (ВЦ). Никто не знал, почему оно началось и зачем. Лишь после того, как оно закончилось, и без объявления мира начался мир, выяснилось, что враждебные силы хотели повернуть историю вспять. Но ибанцы перецеловали всех и покрылись неувядаемой славой. Поэтому ВЦ с их стороны было справедливым. Еще лишний раз подтвердилась правота ибанизма - самой научной науки, по которой все и происходило в мире в последние столетия. Заведующий Ибанска (Заибан) был награжден десятью тысячами высших орденов и удостоен высшего воинского звания ефрейториссимуса. Заместители получили по пять тысяч высших орденов и по чину фельдфебелиссимуса. И так далее, вплоть до забулдыги Хмыря, который закончил ВЦ безнадежно рядовым и не получил никаких наград. Он был и этому безумно рад, так как могло быть еще хуже. Единственное, о чем он просил высшие власти в лице Участкового, это чтобы его оставили в покое. Участковый за сравнительно скромное вознаграждение (два поллитра в неделю) шел навстречу и позволял Хмырю ничего не делать.
      ВЦ было самое большое. Зато самое последнее. Теперь мы перекуем мочу на рыла, сказал Заибан, вылезая из погреба, откуда он руководил сражениями. И приказал Академии Наук приготовить ему круглосуточный доклад, который он намеревался зачитать по поводу Великой Победы. Для зачтения доклада в помощь Заибану рационализаторы изготовили Робота, как две капли похожего на Заибана. Во избежание недоразумений Робота-Заибана заперли в чулан. Вскоре из чулана стало распространяться чудовищное зловоние. Когда чулан вскрыли, выяснилось, что Робот наложил в штаны самым натуральным образом. Это было единственное доказательство того, что он настоящий Заибан, а тот Заибан, который в это время шлялся по Ибанску и отдавал дурацкие распоряжения, был Робот. Заибан все мероприятия двойника присвоил себе и очень гордился ими.
      ВЦ теперь больше не будет, сказал Заибан. Целоваться теперь не с кем. И некому. Так что армию теперь увеличим не вдвое, как планировали, а втрое. Будем призывать всех без исключения. Пятерки теперь будем ставить тем, кто сумеет промазать в мишень, пользуясь новейшими храпо-сонными прицелами. Пусть стреляют, у нас теперь есть опыт и закалка... За высокие научные показатели доклада Заибану присвоили высший научный титул эйнштейниссимуса. Заместителям присвоили титулы ньютониссимуса. И так далее вплоть до безграмотного забулдыги Хмыря, который остался без степени и звания и был безумно рад тому, что его оставили в покое.
      Во время ВЦ Ибанск был стерт с лица земли вместе со всем населением. Но ибанцы не растерялись и обосновали новый на месте старого, только чуть выше, над землей, так как на земле стало жить опасно из-за отходов промышленности, насовсем засоривших среду, и бытового мусора. Земля превратилась в мусорную свалку, на которую ибанцы по особым пропускам снаряжали экспедиции за сырьем и продуктами питания. Поскольку ибанцам теперь никто не мешал, они быстро восстановили все то, что было, и даже кое-что такое, чего не было. В частности, они впопыхах напечатали вредную книжонку Клеветника. Но вовремя опомнились, за что Заибану было присвоено высшее художественное звание пикассиссимуса. Заместителям присвоили звания леонардыдависсимуса. И так далее вплоть до равнодушного к судьбам искусства забулдыги Хмыря, который был безумно рад тому, что его оставили в покое. Клеветника посадили, а Заибану присвоили высшее охранное звание агатакристиссимуса и т.д. Короче говоря, ибанцы начали стремительно развиваться. И доразвивались до того, что с большим опережением графика построили высшую ступень социзма или полный социзм - псизм. И не столько этому обрадовались, сколько удивились, что это почему-то получилось. Кто бы мог подумать, что построим, говорил по пьянке Заибан своему старому врагу Главному Теоретику. Между нами, врагами, говоря, ведь никто в эту ерунду не верил. И на тебе! Построили! Честно говоря, сказал Главный Теоретик, я тоже никогда в это не верил. Не такие же мы идиоты, как о нас думают эти вшивые интеллигентишки, чтобы верить в такой бред. Я и сам до сих пор не пойму, как он построился. Неужели ибанизм действительно прав?! Вот это хохма! Ладно, черт с ней, с теорией. Пошли. Пора открывать этот псизм. Нас уже там заждались.

      Хмырь ошивался в районе Продуктового Ларька, правдами и неправдами заколачивая ровно столько, сколько нужно на выпивку и расплату с Участковым. Напившись в ближайшей Забегаловке, он плелся в Берлогу, - в комнатушку к своей Сожительнице, распевал на весь Ибанск непристойные песенки.
 
Сногсшибательный успех!
Гип-ура! Но вот потеха.
Раздолбали мы их всех,
И теперь нам не до смеха.
 
      Поэт-лауреат, опустившийся в народ с целью стать его вожаком, презрительно кривил истонченные завистью губы потасканного импотента-гомосексуалиста. Он считал, что это не искусство. Но Хмырю было наплевать на мнение любимца ООН и молодежи, так как он сам категорически отрицал свою причастность к искусству. И он продолжал орать благим матом.
 
На кого теперь валить
Со жратвою недостачи?
Кто поможет нам покрыть
В освоеньи неудачи?
 
      Этого поэт стерпеть не мог и побежал жаловаться. Хмыря забрали. В каталажке он выцарапал ржавым гвоздем прямо под портретом Заибана апологетический стих:
 
Демократий наших рай
Ширится и прочится.
Куда хочешь, удирай,
Говори, что хочется.
 
      Но удирать было уже некуда, так как везде был Ибанск. И на месте Парижа Ибанск. И на месте Нью-Йорка Ибанск. И даже на месте Лондона Ибанск.
 
Я б удрал. Да вот беда.
Удирать-то некуда.
 
      И говорить было нечего, так как все было уже сказано. И без всяких последствий.
 
Я бы что-нибудь сказал,
Да от слов эффект пропал.
 
      Не знаю, как с точки зрения поэзии, сказал Коридорный, но по содержанию правильно. Потом выяснилось, что Хмырь - единственный и последний ибанец с нулевым уровнем сознательности. Как так, удивились сотрудники ООН. Ибанец и без наград, степеней и званий? Не может быть такого! И Хмыря отпустили домой как резерв, за счет которого в дальнейшем будет происходить прогресс общественного сознания.

      И очень плохо там без языков, говорит Мазила. Что за черт! Десять лет учили иностранный язык в школе. Потом в институте. Потом с учителями. На курсах. И никакого толку. В чем дело? Есть разные объяснения, говорит Болтун.
 
Учим, учим языки.
Языки иностранные.
От пеленок до доски.
А результаты странные.
Начинаем лепетать
Мнемся и хихикаем.
И по-нашему опять
Шпрахаем и спикаем.
Отчего, хотел бы знать.
С чем причина связана?
За границей нам бывать
Проти-во-по-ка-за-но!!
За границею наш брат,
Хоть и заикается,
От общенья, рад-не рад,
Духом разлагается.
Как же так! А вера где?!
А наше преимущество?!
Воспитание в труде?!
Теории могущество?!
Мне начальник пояснил.
Не себе стараемся.
Мы за Запад, чтоб он сгнил,
Шибко опасаемся.
Между нами говоря,
Не психуй, а выслушай.
Не пускаем вас не зря,
А для цели выс-с-с-шей.
Вас наслушаются там,
Примут резолюцию,
И устроят тарарам,
То есть революцию.
Что ж, кричу я, за беда?
С этим же не спорю я.
Подтвердится, как всегда,
Лишний раз теория!
Объясню тебе, изволь.
Тут тебе не критика,
Не начальства произвол,
А тонкая политика.
Думать надо, говорит,
Головой, ей-богу.
Если Запад погорит,
Кто нам даст подмогу?
Это ж в миг сообразит
Бывший брат - китайцы.
И ухватит, паразит,
Нас с тобой за яйца.
Такова событий нить.
Опытные данные.
Так что дуй домой учить
Языки иностранные.
 
      Неужели все эти проблемы сохранились, спросил Мазила. Конечно, сказал Болтун. Они вечны. Не будет заграницы, разобьют мир на районы и создадут искусственные препятствия для передвижений и общения. Это один из глубочайших социальных законов. Индивид должен быть ограничен во всех отношениях. Иначе такое огромное общество существовать не может. Все эти разговоры о нормах общения двадцатого века - пустяки. Антидемагогия, но демагогия. Тебе часто приходилось видеть, чтобы клетка из задницы индивида совершила туристическую поездку или эмигрировала в правое полушарие мозга? Но это же совсем другое, сказал Мазила. Пусть, сказал Болтун. А как часто клетки из мозга одного свободного индивида перебираются в мозг другого? Мы живем идеалами прошлого. А дело фактически идет к формированию сложнейших гигантских автономных социальных механизмов, исключающих свободу и взаимозаменимость деталей. Ты только почитай, вот здесь. Видишь, даже готтентоты строят металлургический комбинат и завод швейных машинок, заводят академию наук и разрабатывают программу полетов в космос. И без визы их теперь даже за бананами на дерево уже не выпускают. Это, конечно, из области анекдотов, сказал Мазила. На Западе-то ничего подобного нет. Они отстали, сказал Болтун. Во всех отношениях отстали. Вот, читай далее. Видишь, в Народной Тибенголии открылась выставка живописи и скульптуры. Выставлено скульптур в полтора раза больше, чем во всем Париже, вместе взятом, а полотен в два раза больше, чем в Нью-Йорке с пригородами. Во как! А ты Запад!... У нас скоро открывается школа для одаренных детей на сто тысяч мест. Вот это масштабы! Приказано поднять уровень и утереть Западу нос. Погоди, может быть, тебя попросят там лекции почитать. О сочетании скульптуры с архитектурой и политикой.