Наконец добрались до науки. Провели специальное заседание. Приняли установочное решение повысить, улучшить и исправить. Разработали Конкретные мероприятия: 1) увеличить число кандидатов и докторов наук; 2) повысить качество подготовки научных работников и повысить научно-теоретический уровень диссертаций; 3) увеличить число публикаций по актуальным проблемам науки и т.д. Сказано - сделано. Как говорится, заяц трепаться не любит. И через полгода число кандидатов наук увеличилось в сто раз, а число докторов - в девяносто девять. Объем публикаций возрос до ста миллионов тонн. А что мелочиться? Делать, так по-большому. И скоро Ибанск оказался битком набит наукой. Один захудалый райончик, население которого перешло к изму сразу от Дикости и лишь за год до этого получило свою письменность, которую еще не успело освоить, по числу докторов наук превзошел Францию и Англию, вместе взятые.
      Воспользовавшись суматохой, в науку пробрались несколько настоящих ученых и возомнили о себе. Когда этот недосмотр обнаружили, решили принять неотложные меры. Началась антидокторская кампания. Велась она с таким размахом, будто все ибанские доктора невежды и проходимцы, хотя все газеты в один голос твердили, что все доктора в Ибанске хорошие, за исключением некоторых, которых проглядели. Но все знали, что к чему. В частности, все доктора упомянутого выше района Ибанска, превзошедшего Англию и Францию, вместе взятые, защищали одну и ту же диссертацию, которую первый защищающийся переписал из популярной брошюры для домашних хозяек. Он стал Президентом Районной Академии Наук. В печати дали статью о слесаре-водопроводчике, который превзошел докторов технических наук, и о конюхе, который утер нос докторам гуманитарных наук. Стало ясно, что без преобразований дальнейшее движение ибанской науки вперед будет убыстряться не так быстро, как оно будет убыстряться после преобразований.

 
Кому - красота. Выпадает судьба.
Города, Континенты. Дороги.
Ну а мне - пустота. Ну а мне - завсегда
В НИИ обивать пороги.
И в слякость, и в сушь. И в мороз, и в жару,
Пока я в могилу не слягу,
На всякую чушь штаны свои тру,
Наверх сочиняю бумагу.
Слов паутину бумажный паук
Годами плету я им, доктор наук.
Не раз я божился все это кончать,
Послать это к черту и к богу.
И спать я ложился с намереньем встать
И смело пуститься в дорогу.
Пустое волненье, по правде сказать,
Мне утром кажется странным:
Как можно дипломов штук пять потерять
И три языка иностранных?
Не зря же по горло наелся я мук,
Став доктором модных и нужных наук.
Семейство к тому же. Пара детей.
Им тоже лет двадцать учиться
И им тоже нужно с десятком статей
В каком-то НИИ очутиться.
К тому же отмерено раз навсегда
Паршивому антиллигенту:
В дорогу - не велено, шиш - города,
Под дых получай, континенты.
И чтоб ты не вздумал отбиться от рук,
Помалкивай, сукин сын, доктор наук.
Напрасно хлопочешь. Уйми свою страсть,
Ведь вас расплодилось безмерно.
Палкой захочешь в собаку попасть,
В доктора влепишь наверно.
Пора бы уж знать, есть порядок кругом.
Не суйся в чужую дорогу.
Осмелишься пикнуть о чем-то другом,
Останешься вмиг за порогом.
Хотя ты и доктор новейших наук,
На место твое таких несколько штук.
 

      Основная проблема нашей жизни, кричит Учитель, раскрепощение человека.
      Да, да! Мы все рабы. Сверху донизу, все рабы. Посетители Павильона переглядываются. Недоумение вызывает не то, о чем говорит подвыпивший студент. Они сами говорят о вещах пострашнее. А то, что студент кричит об этом вслух, и никто его не забирает. Посетители поглядывают на дверь, откуда по идее должны были бы появиться привычные сотрудники в штатском. Но их нет. Рушится привычный строй жизни, и посетителей охватывает тревога и страх. Все это неспроста. Допустят, дадут проявиться, а потом ка-а-к долбанут! И с отчаяния они сами начинают кричать. И крики Учителя им кажутся детским лепетом не видавшего жизни мальчишки. В их криках слышатся страшные слова: взяли, карцер, донос, вышка, палач, кретины, мерзавцы, голод... Попробуй, перемени место работы, кричит Учитель. Или переехать из города в город. Достать номер в гостинице. Высказать несогласие. Поехать за границу... Да что ты мне толкуешь про этого долдона, кричит однорукий за соседним столиком Нашел героя! Знаю я его. С начала войны. Знаешь, сколько этот мерзавец тысяч людей угробил! Забавно, думает Крикун. Обо всем этом я знал и думал еще мальчишкой. Когда-то я считал это своей великой тайной. Теперь об этом говорят все. Я ушел вперед и открыл для себя бытовое закрепощение человека. Теперь это предмет пьяной болтовни. Мне наступают на пятки. Раз это известно многим, значит не в этом суть. Надо идти дальше. Я не буду говорить и делать то, что могут сказать и сделать другие без особого риска для себя.
      Лучшее средство от облысения, говорит Супруга лысеющему Сослуживцу, не мыть вообще голову. Так вши же заведутся, говорит Сослуживец. Ерунда, говорит Супруга. Сейчас против вшей есть надежные средства. Человеческая голова сложилась в результате длительной биологической эволюции так, что должна быть грязной в нормальном состоянии. Кто его знает, думает Сослуживец. Может она права. Надо попробовать. Грязь вообще нормальна в нашей жизни. Это чистота есть уклонение от нормы. Когда чистота становится всеобщим явлением, это уже пахнет режимом. Чистота привлекательна только тогда, когда все кругом в грязи.
      А я пацифист, говорит Кис, и меня ваши военные подвиги не интересуют. Лучше быть рядовым в мирное время, чем генералом во время войны! Кис выражается только афоризмами. Они зарождаются у него где-то очень глубоко, в районе бывшего аппендицита, и вылезают наружу, как глисты, неожиданно для него самого и окружающих. Каждый трус, говорит Сотрудник, есть естественный пацифист. Я придерживаюсь диаметрально противоположной точки зрения. На мой вкус лучше быть генералом в мирное время, чем рядовым во время войны.
      Человек всегда закрепощен, говорит Супруга. Нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Я говорю не о свободе от общества, а о свободе в обществе, говорит Учитель. Не передергивай! Речь идет об элементарных правах человека, являющегося преемником... Мы преемники Хозяина и его жертв, ляпнул сдуру Кис и от страха за возможные последствия наделал в штаны. Это серьезно, подумал Мальчик. Об этом надо сообщить.
      Вот, гляди, кричит Однорукий. Я тебе нарисую. Видишь? Тут же младенцу все понятно! Что делать? Уходить! Куда? Верно! А я что говорил! Это младенцу понятно. А что делает твой военный гений? Неделю держит нас тут. Жрать нечего. Боеприпасы кончились. Зачем? Высшие соображения? Вздор! Просто не головой они думают, а жопой. Просто им насрать на людей. Забота о людях это вранье и демагогия. Насрать им на нас. И думают они все наоборот. Выпендриваются, ублюдки, друг перед другом. А мы плати за их идиотизм. Вот, взгляни, кругом! Каким же нужно быть дегенератом, чтобы построить такую красоту! Знаешь, во сколько обошлось нарисовать этих блядей? Три дома построить можно было! А эти колонны, зачем они? Да затем, чтобы столиков поменьше поставить. Чтобы проходить неудобно было. Чтобы официантки чертыхались. То-то! Со всем этим надо кончать. Не для того мы в Братию шли, чтобы всякие...

      Жить в подвале стало невозможно. Крикун не помещался на сундуке между печкой и уборной и спал на полу. К тому же в армии он отвык от такой ужасающей грязи и вони. Поживи пока у меня, сказал Капитан. Научишься делать деньги - будешь снимать. Или женись на квартире. За такого парня любая дочка министра пойдет. И они начали делать деньги. Сначала устроились разгружать вагоны. Деньги бригадир зажал. Вместо денег дал ящик яблок. Загоните, сказал, в три раза больше зашибете. На продажу яблок пришлось убить еще пару часов. И почти половину выручки пришлось отдать постовому. Заработанных денег еле хватило на обед. А на выпивку пришлось загнать гимнастерку Капитана. Невыгодная работа, сказал Капитан. На толкучке он успел кое-что заметить и предложил гениальный план. Надо скупать хлебные карточки и отоваривать, т.е. получать хлеб сразу за двадцать дней вперед. Для этого нужны справки об отпуске. А хлеб загонять. Смотри, что получается, подсчитал Капитан. Недурно, сказал Крикун. Жить можно. На другой день он за почти новые сапоги достал на факультете пачку бланков для отпускных свидетельств. Капитан насобачился делать печати. И дело пошло. Зарабатывали много. Но пропивали еще больше. Потом они попали в облаву, - оказывается, таких умников расплодилось невероятно много. Еле выкрутились. Спас иконостас из орденов Крикуна. Так дальше не пойдет, сказал Крикун. Эту лавочку надо прикрыть. Пропадем ни за что. Я завязываю, Как хочешь, сказал Капитан. В общем, ты прав. У тебя перспективы. А я? У меня же даже десятилетки нет. Агентом в артель детской игрушки идти? Гроши. Предлагают старшим инженером в артель замков. Но там еще меньше платят. К тому же там жулик на жулике сидит. Им явно лопух нужен. Карточки, конечно, дешевка. Да скоро им вообще конец. Я тут встретил ребят. Предлагают крупное дело. Может рискнешь напоследок? Нет, сказал Крикун. Не для этого я ушел из армии. Ты ушел сам, сказал Капитан. А меня ушли. Я ничего другого, кроме войны, делать не умею. И не хочу. Буду воевать до конца. Прощай.
      Больше они не виделись.
      Один знакомый предложил Крикуну неплохую работу - переводить техническую документацию для трофейных станков. Знакомый достает работу, Крикун переводит, деньги пополам. Потом нашлась работа еще выгоднее. Те же переводы, но уже для печати или для внутреннего пользования. Условия те же. Но платили лучше. И денег стало больше. И он снял комнатушку на окраине города. Купил первый в жизни гражданский костюм, белую рубашку и галстук. И почувствовал себя счастливым. Теперь, сказал он себе, можно делать предложение. Но кому? Пока он осматривался, его выбрали самого. Однажды на вечере в Университете (тогда такие вечера устраивались чуть ли не каждую неделю) к нему подошла Она и сказала: дамский танец, я Вас приглашаю.
      Я о тебе мечтала, говорила Она. Где ты пропадал? Почему пришел так поздно? Я замужем. У меня ребенок. Семью я не брошу. Не могу. И не хочу. Мне так удобно. А тебя я безумно люблю. Не хочу, чтобы на тебя заглядывались другие девочки. И ты не смей. Ты мой! Она приносила ему фотографии. Это я, говорила она. Смешная? Это в пятом классе. Это в десятом, на выпускном вечере. Это с папой. Твой отец военный, спросил он. Хуже, рассмеялась Она. И муж тоже. Он большая шишка. Будет еще больше. А это мы на море... Неужели мои мечты неосуществимы, потому что они о прошлом, думал он. Неужели весь я - лишь тоска по идеализированному прошлому? Человек, говорят, есть лишь лишившаяся хвоста обезьяна. Может быть потеря чести, верности, надежности, совести, искренности, последовательности и прочих добродетелей, выдуманных литературой прошлого века, и есть прогресс? Чушь. Дело не в этом. У тебя тут идеальный порядок, говорит Она. За тобой кто-нибудь ухаживает? Неужели сам? Не может быть. Тут бывает кто-нибудь, кроме меня? Смотри! Я этого не потерплю. А что, говорит он, пожалуешься мужу? Или даже папе? Не шути так, говорит Она. С этим шутить нельзя.

      Черт с ним, с прошлым, говорит Мазила. Давай думать о будущем. Будущее есть неотвратимая реальность. Перед будущим все бессильны. Чепуха, говорит Шизофреник. Люди бессильны только перед прошлым. На будущее надеяться бессмысленно. Оно бесперспективно. То, что обычно называют воплощением чаяний наших предков, вызвало бы дикий протест прежде всего со стороны самих чаятелей. Чаяния всегда воплощаются лишь как второстепенные детали какой-нибудь крупной мерзости. Надеяться можно только на прошлое. Его нельзя разрушить. Если ты был в прошлом, то ты будешь и в будущем. Но неверно обратное. Будущее есть зеркальное отображение прошлого. Жизнь идет на стыке прошлого и будущего. Неверно думать, будто она идет от прошлого к будущему. Она сразу идет и в прошлое и в будущее. Это допущение не более мистично, чем первое. Но твой стык прошлого и будущего перемещается во времени, говорит Мазила. Нет, говорит Шизофреник. Он сам есть время, а время не может перемещаться во времени. Это бессмыслица. Нет никаких критериев проверки суждений об этом. А появление новых имен в прошлом, говорит Мазила. Новые имена в прошлом появляются не на стыке, а в глубине, говорит Шизофреник. Как ты установишь, появились они или были? Прошлое характеризуется не понятием появления, а понятием бытия. В прошлом исчезают, но не появляются. К тому же у врат в прошлое проверяют документы и обыскивают. В этой галиматье есть что-то очень пластичное, говорит Мазила. Это не такая уж галиматья, говорит Шизофреник. Это законы языка, на котором мы думаем о судьбе. Тебя волнует проблема бессмертия, меня - где бы зашибить полсотни. Потому ты настроен грубо материалистически, а я - утонченно идеалистически. Твоя проблема разрешима. Моя - утопия. Привет!

 
К тебе обращаюся, боже, я.
Не корчь из себя глухого!
Пусть сбудется все хорошее,
За исключением плохого.
Должности дай претендующим,
Удесятери им зарплату,
Дай победу враждующим,
Привилегий всяких по блату.
Увесь их рожами улицы,
Награди их всех орденами.
Пусть в телевизор красуются,
Пусть властвуют. Но... не над нами.
 
      Нам важно знать, говорит Сотрудник, кто автор такого рода сочинений. Фольклор, говорит Социолог. Определенного автора нет. Одни выдумывают первооснову. Другие дорабатывают и варьируют. Не думаю, говорит Сотрудник. Частично, может быть, и так. Но в основном потоке чувствуется единство стиля, темы и мировоззрения. Что ты скажешь насчет Крикуна? Крикун, удивляется Социолог. Вряд ли. Он же математик. Где ему! Скорее Сослуживец. Ты недооцениваешь Крикуна, говорит Сотрудник. Сослуживец отпадает. Он в ином духе. К тому же все его сочинения от первой до последней строчки у нас есть. У меня к тебе серьезная просьба. По поводу Крикуна... Ясно, говорит Социолог. Надо будет к этому делу подключить лингвистов. Семиотиков. Там талантливые ребята есть. Они в два счета установят... Вот и порядочек, говорит Сотрудник. Действуй. А насчет Англии не волнуйся. Задержка не из-за тебя лично. Мы это уладим быстренько. Пока, старик.

      Ибанские физики открыли новую элементарную частицу. Назвали ее в честь изма изматроном. Изматрон обладает удивительными свойствами, которые в корне меняют старые представления о материи, оставляя незыблемым ее философское понятие. Изматрон не имеет размеров, скорости, массы и заряда. Обнаружить его с помощью приборов было принципиально невозможно, и потому его пришлось открывать с помощью высшей формы познания - теории изма. Физики открыли его ранее намеченного срока и с перевыполнением плана в два раза. Изматрон представляет собою единство противоположностей, все время переходит из количества в качество, одновременно находится и не находится в одном и том же месте, развивается от низшего к высшему путем отрицания отрицания по спирали и регулярно переходит на сторону пролетариата. Доктор философии Портян заявил, что об изматроне неоднократно писали классики. Изматрон так же неисчерпаем, как электрон. Западные физики, узнав об открытии ибанских коллег, сказали, твою мать, и сдохли от зависти. Посадили двух интеллигентов за хранение и распространение выпусков Срамиздата.

      Любимец Органов и американцев Распашонка вернулся из Америки с десятью тринитротолуолхлорвенилпаралоновыми шубами и новыми стихами.
 
На пляже двое: черный - белый.
По роже вижу: белый - беглый.
Кишками чую: черны оба
И будут черными до гроба.
А я, прикрыв свой желтый зад,
Понял: не наш у них уклад.
 
      В слове Понял ударение на букву Я. Сослуживец, завидовавший предсмертной славе Распашонки, заметил ехидно:
 
Сказал подонок Распашонка,
Чесая желтую мошонку.
 
      Ибанские деятели культуры, сказал Неврастеник, превосходно решают чужие проблемы, в особенности такие, которые на Западе своими силами решать не хотят.

      В Газете пишут, что некий никому не известный, но психически ненормальный гражданин сделал попытку поджечь себя, говорит Она. Подоспевшие милиционеры с группой дружинников мужественно бросились на горящего и потушили его. Злоумышленник доставлен в... В отделение милиции, говорит Он. И там его еще избили до полусмерти. Откуда это тебе известно, спрашивает Она. Это будет сообщено в ближайшем выпуске Срамиздата, говорит Он. Кто этот человек, спрашивает Она. Мальчик, говорит Он. Студент. Математик. Очень талантливый парень. Психически вполне здоровый. Может быть, сильно впечатлительный и болезненно честный и справедливый. А зачем, спрашивает Она. В знак протеста против нашей освободительной миссии, говорит Он. Бедный, говорит Она. Как он должно быть страдал. Это не больно, говорит Он. Вернее, ужасно больно первые секунды. Верхний слой кожи обгорит, и все. Я не об этом, говорит Она. Что с ним будет? Вылечат, говорит Он. Один глаз, правда, пропал. Другой под сомнением. Потом сгноят в сумасшедшем доме. Как же так, говорит Она. Надо меры принять... Надо, говорит Он. Удивительный все-таки мир. Бензин он достал у какого-то хапуги за бешеные деньги. Тот еще сострил что-то насчет самосожженцев. А бензин был разбавленный. Долго не загорался. У нас все разбавляют, говорит Она. Забавно, говорит Он. Много лет назад другой мальчик, тоже склонный к математике, придумал в шутку:
 
Бензина литров пять достать.
На площадь выйти.
 
      Дальше забыл. Я этого не приемлю, говорит Она. Это изуверство. Как люди решаются на такое! Кто как, говорит Он. Значит, не могут иначе. Но не думай, что это легко. Решиться на это при всех обстоятельствах надо иметь большое неподдельное мужество. О боже, говорит Она, Как бы я хотела хоть чем-нибудь облегчить его муки. Для этого, говорит Он, тоже нужно мужество. Вспомнил:
 
Чиркнуть спичкою успеть.
 
      Кошмар, говорит Она. Неужели он спичкой чиркнул? Не знаю, говорит Он. За эти годы произошла научно-техническая революция. Может быть, у него была зажигалка.

      Для научных работников ввели новую более прогрессивную систему оплаты труда. По этой системе ученые стали получать зарплату в зависимости от количества баллов, начисляемых по единой шкале: директор института - 500 баллов, заграничная командировка - 450 баллов, донос - 300 баллов, руководство сектором - 100 баллов, докладная записка для вышестоящих инстанций - 250 баллов, общественная работа - 50 баллов, монография - 3 балла, статья - 1 балл, открытие - 0, 5 балла и т.п. И уровень науки начал неуклонно повышаться. Самые талантливые и продуктивные ученые включились в борьбу за руководящие посты, разъехались по загранице, засели за пропагандистские статьи и доносы. Синхрофазотроны стали зарастать сорняками. Тех, кто не набирал достаточно большого числа баллов, сначала направили на уборку картошки, а потом уволили, ибо они бросали тень на здоровый коллектив.

      Огромной популярностью в этот период пользовался Театр на Ибанке. Полное его название - Малый Неакадемический Полухудожественный Театр Правды и Комедии на Ибанке имени Органов и т.п. Сокращенно - МНАПХТПИКНИИОБХС. Народ его называл просто Ибанкой. Он и сейчас в большом почете. А после того, как ибанское руководство, передушив всех неповинившихся и нераскаявшихся, решило показать всему миру, что в Ибанске никаких гонений на интеллектуалов нет, Театр, наряду с Художником, Распашонкой и столетним академиком, в юности дружившим с Исааком Ньютоном, выдвинулся в число ведущих явлений духовной жизни Ибанска на зависть БАПХТПИТЗИИБ... (Большому Академическому Полнохудожественному Театру Правды и Трагедии за Ибанкой имени Братии), Литератору и тремстам молодым академикам по физике, открывшим недавно изматрон. Но в то время его роль была качественно иной. Это был одновременно Якобыльский клуб, Кумвент и Винсовет интеллектуалистского движения Ибанска. Душой Театра был Режиссер, мозгом - Брат, совестью Распашонка.
      Первоначально, еще во времена Хозяина, Театр был самодеятельной студией при Органах, где допускалась значительно большая свобода творчества, чем в прочих учреждениях Ибанска. После того, как Хозяин сдох, а его Член выбросили из Пантеона и зарыли у стены как рядового главу государства, студию отобрали у Органов и превратили в Театр, несколько сократили свободу творчества, зато разрешили новаторство. И Театр с поразительной быстротой расцвел и стал центром духовной жизни левых интеллектуалов. Тесной связи с Органами театр не терял, ибо без их поддержки он не просуществовал бы и недели. Не выдержал бы нападок со стороны Министерства Культуры, Это нормально, говорила по сему поводу Супруга. Театр Шекспира был при короле. Театр Мольера был при короле. Ибанский балет зародился под покровительством Императора. Даже БАПХТПИ... возник под покровительством Шефа Жандармов. Святая истина, поддакивал Брат. Бомарше был стукач. Мильтон был стукач. Оскар Уайльд был педераст. Бернард Шоу был... Всякое великое искусство нуждается в покровительстве со стороны сильных мира сего, сказал Распашонка. Разговор происходил в личной ложе Начальника Органов, от которой у Распашонки имелся собственный ключ.
      Театр выдвинул и провел в жизнь два подлинно новаторских принципа. Первый принцип - актеры и декорации в театре не играют никакой роли. Играет режиссер. Это - театр режиссера, а не актера. Второй принцип - содержание пьесы не играет роли. Все зависит от того, как ее прочитать. И читать нужно старые пьесы, но по-новому. Например, они по-новому прочитали Шекспира. Гамлет выглядел как засидевшийся в кандидатах физик-лирик, воображающий себя гением, но не способный написать даже статейку в реферативный журнал, и обвиняющий в этом ужасные порядки при дворе датского короля, напоминающие порядки в рядовом НИИ Ибанска. Сам Шекспир, в общем положительно отозвавшийся о спектакле, заявил, что ему такой Гамлет даже не снился.
      Исследователи долго будут ломать голову над секретом необычайного успеха Ибанки. Но секрета нет. Или, как установил Болтун, секрет был, но не в Ибанке, а в Ибанске. Если бы не было Ибанки, ибанские интеллектуалы избрали бы какое-нибудь другое, столь же безопасное место для своих сборищ и переживаний.
      А дело происходило так. Избирает Режиссер пьесу, разрешенную начальством и бичующую язвы капитализма. Прочитывает ее по-новому. Совместно с Братом, разумеется. И с участием Распашонки, любимца Органов и американцев. И вот - спектакль. Зрителей битком. Половина - иностранцы. Другая - стукачи. Третья - остальные. В кассе билеты купить невозможно, ибо они распределяются по посольствам и министерствам. В зал со сцены летят слова: Репрессии, Расстрел, Концлагерь. Палачи... А у кого репрессии? У нас, конечно. У кого расстрелы? У нас. Кто палачи? Наши. И зал разражается бурными аплодисментами. Все встают и с восторгом смотрят друг на друга и на сцену. Все чувствуют себя участниками великого дела. И идут по домам продолжать трепотню с таким видом, будто они только что были на баррикадах или, по крайней мере, заявили смелый протест. Видя такое дело, начальство просит выкинуть из пьесы намеки на некоторые явления ибанской жизни недавнего прошлого. Теперь пьеса, бичующая язвы капитализма, изображает его так, будто там ничего подобного нет. Смотрите, говорят теперь зрители. Репрессий-то у них нет! А у нас? Концлагерей-то у них нет! А у нас? И разражаются бурными аплодисментами. И идут по домам обсуждать те же проблемы. А кое-кто из зрителей обдумывает при этом, под каким соусом посадить Н, чтобы особого шума не было, кого из знакомых зрителей привлечь в качестве эксперта, а кого - в качестве свидетеля.
      Суть Ибанки, говорил Болтун, состоит в том, что в качестве декабристов начинают воображать тех, кто ставит разрешенную начальством пьесу о декабристах, предварительно обсудив постановку на братсобрании и заручившись одобрением высших идеологических инстанций. А зрители расценивают эту пьесу и свое участие в ее просмотре как участие в восстании. Это - явление в рамках ибанской официальности, желающее, чтобы его воспринимали как нечто выходящее за эти рамки, но не желающее из-за этого страдать и лишаться благ жизни.

      Ты слышал, о чем трепался Однорукий, говорит Учитель. Я его понимаю. Я сам был в этом котле. Но он не прав. Дело тут не в глупости. Тут серьезнее. Проблема была действительно банальной. Но именно в этом и заключалась трудность ее решения. Ее решали сотни умов, а они не могли признать проблему банальной уже в силу того простого обстоятельства, что сотни умов не могут возиться с банальной проблемой. Если уж они с проблемой возятся, то она не банальна. И они ищут небанальное решение проблемы. А тут есть закон, я установил его и берусь со временем строго обосновать: небанальное решение банального вопроса есть ошибка. Взгляни с этой точки зрения на многочисленные акции нашего руководства во внешней и внутренней политике. Они производят впечатление невероятной тупости. Но это не тупость. Эти проблемы тщательно продумываются. Среди участников этого продумывания немало грамотных и умных людей. И все же такой эффект. Почему? Действует мой закон. Почему они не могут подойти к таким проблемам как к банальным? Это - другой вопрос. Это социальный вопрос. Тут действуют уже социальные законы. В частности, социальная оценка проблемы как важной или не важной не совпадает с ее гносеологической оценкой как трудной или не трудной. Но в силу социальных отношений важная проблема оценивается и как гносеологически трудная. Она имеет высокий социальный ранг. И по ее чину ей положено определенное число решателей, причем - решателей определенного ранга. А раз складывается группа решателей высокого ранга, проблема начинает рассматриваться как адекватная ей. Ошибка неизбежна как социальное явление. Вот в чем штука. Превосходная идея, говорит Крикун. Ерунда, говорит Сотрудник. Просто каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Я участвовал в этом бою, говорит Учитель. Тогда я, кстати сказать, был в штабе армии и вместе с другими офицерами предлагал банальное, но правильное решение. И чем это кончилось, спросил Сослуживец. Отчислили в часть на должность командира взвода, сказал Учитель.

      Известны различные способы воспроизводства власти, говорил Клеветник.