Меня все время преследует мысль о смерти, говорит Неврастеник. Я тоже думаю, говорит Карьерист. Но мне страшно. Как подумаю о том, что еще мгновение - и нет ничего, ужас берет. Я думаю о прошлом, говорит Ученый. Где оно? А люди-то были. Писали стихи. Доказывали теоремы. Мучились в лагерях. Где все это? Много ли осталось в памяти? Да и что память! Дело не в этом. Дело не в этом, говорит Посетитель. Что такое нормальная человеческая жизнь? Твое благополучие? Нет. Нормальная человеческая жизнь - это когда ты продолжаешь жизнь и дело других, они смотрят на твою жизнь и на твое дело как на свои, кто-то продолжает твою жизнь, и твое дело. И вы все - одно. При этом создается состояние причастности к вечности, л страха смерти нет. Если люди при этом и думают о смерти, то не так болезненно, как вы, а как о деле. А как живете вы? На предшественников вам наплевать. Их у вас нет. А если они и были, вы стараетесь о них забыть и вести все отсчеты только от себя. Продолжателей вашего дела нет, и вы это знаете. На вас наплюют так же, как вы на своих предшественников. Родители? Дети? Тут еще хуже. А между тем даже с чисто биологической точки зрения тут мы потеряли. Говорят, продолжительность жизни увеличилась на двадцать лет. Нет, она сократилась на сорок. Нормальный человек есть единство по крайней мере трех поколений. Подсчитайте, сколько это. А мы - мы просто обрубленные люди. Без прошлого. Без будущего. Мы и есть чистое мелькание. Потому-то мы и наполнены страхом смерти. Страх смерти есть лишь осознание этого факта разрушенности связи времен. А где же выход, спросил Неврастеник. Религия, говорит Посетитель. В условиях современного образования это пустое дело, сказал Ученый. Религия не только учение, сказал Посетитель. Религия есть еще человеческая общность. Старушечья общность, сказал Неврастеник. Замолчи, сказал Болтун. Он прав. Нужна антисоциальная общность людей и нужна для нее своя неофициальная религия. Не нравится слово религия - путь будет идеология. Любопытно, говорит Неврастеник. Может быть, вы уже и роли распределили? Может быть, сказал Болтун. И как же, спросил Ученый. Ну хотя бы так, сказал Болтун. Правдец - пророк. Мазила - создатель иконики. А мессия, спросил Неврастеник. Кто мессия? Клеветник? Шизофреник? Нет, сказал Болтун. Они апостолы. Мессия идет. Где, спросил Неврастеник. В тебе. В нем. В нем. Во мне. Во всех. И откуда же исходит, спросил Ученый, Ваш мессия. Из науки? Из искусства? Из тюрем? Из политики? Из салонов? Из разума? Из сердца? Из желудка? Отовсюду, сказал Болтун. Кто знает, может быть, он уже пришел. А мы слепы, и потому этого еще не знаем. А зачем он нужен, спросил Карьерист. Восстановить разорванную связь времен и очистить твою душу от страха смерти, сказал Посетитель. Ну и разговорчики мы ведем, сказал Неврастеник. Неужели это серьезно?

      Кончился юбилейный год. Еще три года в Журнале допечатывали оставшиеся от него материалы. Начали готовиться к новому предстоящему через десять лет юбилею и печатать подготовительные материалы. Но поскольку установка на промежуток между юбилеями по каким-то причинам (наверняка, происки реакции!) задержалась, образовался промежуток, который не знали, чем заполнить. Секретарь заявил на заседании, что редколлегия не справляется, и потребовал ее укрепления. Создали комиссию, в которую вошли передовики предприятий, пенсионеры и видные представители. Комиссия начала допрос пострадавших. Претендент срочно вернулся из внеочередного отпуска. Стоит мне отлучиться на неделю, орал он на Мыслителя и всех прочих сотрудников редакции, как начинается бардак! Полная беспомощность! Все надо делать самому! Не хотите работать, так и скажите честно и открыто! Держать не буду!
      Мыслитель предложил гениальный план - выпустить серию совместных номеров: ибанскопольский, армянскобиологический, генетикочувашсконемецкий, а также номер, посвященный союзу естествознания, науки и физики. Начать решили с интервью Академика, который только что выпустил сотый том своего эпохального труда "Одна минута одного открытия". Поскольку Академик страдал неизлечимым словонедержанием, вследствие чего при разговоре с ним его пасть приходилось затыкать специально изготовленным кляпом с глушителем, интервью поручили написать самому Мыслителю. Потом Претендент встретился с Кисом, который писал статью за самого главного руководителя реакции Троглодита. В статье давалась погромная критика Претендента. У меня гениальная идея, сказал Претендент, и они перешли на шепот. Только никому ни гу-гу, сказал Претендент. И Неврастенику, спросил Кис. Ему в особенности, сказал Претендент. Он ненадежен. И нашим. И вашим.

      Только официальная идеология может стать полноценной и даже великой идеологией. Неофициальные идеологические образования, как правило, несамостоятельны, уродливы, неустойчивы. В дальнейшем я буду иметь в виду только официальную идеологию. Я не собираюсь при этом строить целостную теорию идеологии. Я лишь хочу обратить внимание на некоторые стороны дела, важные с точки зрения перспективы социальных преобразований.
      Официальная идеология - это идеологическое учение и идеологическая организация людей. Задачи последней общеизвестны: поддерживать учение, следить за его чистотой (охранять от ревизий и ересей), следить за единством (охранять от сект и расколов), пропагандировать его людям, следить, чтобы к нему относились с почтением, искоренять тех, кто выражает к нему недоверие, и т.д. Идеологическая организация не есть просто одна из организаций общества наряду с другими (аналогичная, например, министерству какой-то отрасли промышленности или даже армии). Она есть организация общества в целом с этой точки зрения. Она пронизывает все сферы общественной жизни. Помимо многочисленных специальных учреждений различных рангов (Отделы, Институты, Школы, Группы и т.п.), профилей и функций, идеологической работой занимается многомиллионная армия агитаторов, пропагандистов, корреспондентов, журналистов, писателей, художников, ученых. От мала до велика. Газеты, журналы, радио, телевидение, книги, кино, концерты, театры. Почти каждый начальник отчасти есть идеологический работник. И огромная армия добровольцев. Особенно - пенсионеры. Особенно - отставные полковники. Почти каждый гражданин, достигший определенного возраста и имеющий маломальски терпимое образование, потенциально есть идеологический работник. И способен быть им, на самом деле, в силу особенностей отправления идеологических функций в нашем обществе и грандиозной организации идеологического просвещения (если можно так выразиться). И лишь благодаря этой системе идеологическое учение становится могучим фактором общественной жизни. Оно немыслимо вне этой системы как явление социальное. Вне этой системы оно есть лишь совокупность текстов, которые можно рассматривать с самых различных точек зрения - с исторической, физической, логической, эстетической. Однако, если мы хотим их рассматривать именно как идеологические тексты, мы ни на минуту не должны забывать о деятельности могущественной организации людей. И тот, кто намерен посягнуть на идеологическое учение без учета этого обстоятельства, будет выглядеть как наивный младенец или безумец. Но это еще не все. Это еще только начало.
      Прошедший период растерянности был в высшей степени поучителен со многих точек зрения. Поучителен он и в плане рассматриваемой темы. До наступления этого периода казалось, что стоит сбросить идеологические оковы, превращающие способных писателей, художников, ученых и т.д. в бездарных лгунов, холуев и кретинов, как наступит расцвет всего и вся. В этот период перед людьми открылись огромные возможности. А много ли сделалось? Кое-что. И дело тут не в том, что не успели или не дали. Другого и не было. Отсутствие давления со стороны этого другого было одной из причин того, что возможности оказались неиспользованными. Все, что смогли, сделали. Сделали все то, что смогли. Дело в том, что подавляющая масса людей, не смогла сделать ничего другого потому, что ей это и не нужно было делать. Как выяснилось с полной очевидностью, подавляющая масса людей, так или иначе причастных к идеологии (кстати сказать, аналогичное явление имело место и в других сферах общественной жизни), оказалась заинтересованной именно в той форме официальной идеологии, какую они имели, представляли и потребляли. Она оказалась удобной почти для всех. Я не утверждаю ничего о том, какой она оказалась с точки зрения экономических, политических и других последствий. Я не утверждаю, что она оказалась хорошей. Я не утверждаю, что она оказалась плохой. Я лишь утверждаю, что она оказалась подходящей. И думать, будто она держится только на насилии ошибочно. Она принимается также и добровольно. Не берусь высчитывать проценты добровольности, безразличности и принудительности. Я не апологет этой идеологии. Но я считаю своим долгом констатировать следующий факт. Если даже по каким-то причинам аппарат идеологического принуждения перестанет действовать (например, будет физически разрушен), какие-то элементы официального идеологического учения сохранят свое значение в качестве добровольных элементов той или иной (официальной или неофициальной) идеологии. Мы здесь имеем дело все-таки с великой идеологией. Если бы это было не так, то не было бы проблемы. И кстати сказать, всеобщее презрение и пренебрежение к официальной идеологии ничуть не лишает ее статуса великой.

      На свой страх и риск Мазила вылепил надгробие в глине в натуральную величину. Болтун, увидев его, ахнул. Никогда бы не подумал, что это будет так здорово. Эффект масштаба, сказал Мазила. И потом, какая бы это ни была маленькая частичка от меня, она сделана бескомпромиссно. Это все равно я. А в мраморе это будет смотреться очень и очень неплохо. Если этот мрамор будет, сказал Болтун. И все-таки, это Мазила двадцатилетней давности, да и то частичный. К тому же если дадут поставить. Начались снова комиссии, просмотры, утверждения. И завершились они успешно. Наконец главный архитектор Ибанска изъявил желание посмотреть надгробие. Дважды он выехал, но не доехал. Дважды его срочно вызвали вверх. Теперь он обещал быть наверняка, если не произойдет ничего непредвиденного.

      Мы установили, что специальные крысы-эксперты по одним им понятным признакам производят отбор среди молодых крыс. Эксперты некоторое время наблюдают за крысиной молодежью, затем выделяют избранника, окружают его и обнюхивают. Затем собирается сборище из ранее отобранных крыс. Крыса-избранница выбегает в середину и что-то пищит (писки крыс были записаны и классифицированы; об этом в следующей главе). Затем выбегают по очереди еще две-три крысы и тоже пищат. Затем крысы поднимают хвосты. Как правило, поднимают почти все. Некоторые воздерживаются. За все время наблюдений было лишь два случая, когда подняло хвосты меньшинство крыс. И тогда избранница тут же была разорвана на куски и съедена. По всей вероятности это - ритуальное пожирание, так как все собравшиеся обычно до этого нажирались досыта. После процедуры поднятия хвостов крыса-избранница тут же смешивается с массой других и выделить ее потом из массы практически невозможно. Из отобранных таким образом крыс затем избираются лидеры всех рангов. Система отбора построена настолько безукоризненно, что ошибок мы почти не наблюдали. Отобранных крыс мы называем отмеченными.
      Да, сказал Болтун. Ошибок тут не может быть. Но не потому, что система разумна. А потому, что она абсолютно иррациональна. Ошибка всегда есть ошибка раздумья. Когда не думают, ошибок не делают.
      Мы установили также, читал далее Болтун, что в сложной системе управления колонией регулярно производится смена крыс, реализующих управление, сопровождаемая мероприятиями, которые нам на первый взгляд показались нелепыми, но в разумности которых неоднократно убеждались в дальнейшем. Это осуществляется в такой последовательности: 1) стадия продвижения отмеченных крыс в круг особей, являющихся кандидатами в лидеры; 2) стадия вживания (ее результат - снюхивание с определенными кругом крыс); 3) выталкивание в лидеры (захват поста); 4) замена чужих своими, обычно при этом происходит массовое уничтожение чужих; 5) массовый террор, имеющий целью устрашить всех и сделать покорными; б) некоторые преобразования крысария, имеющие целью завоевание популярности и оправдание сделанного ранее. Разумность систематически проводимых при этом массовых уничтожении не подлежит сомнению. Мы предприняли однажды попытку воспрепятствовать им, но результат получился плачевный. Находящиеся в системе управления старые крысы устроили такой погром, что потребовалось несколько лет, чтобы крысарий восстановил нормальный вид.
      Только в этом пункте Болтун допустил неточность. Предсказанные им величины оказались вдвое меньше тех, которые получились в опыте. Но он объяснил несовпадение внешним вмешательством в ход процесса, которое было с научной точки зрения неправомерным отклонением от типа эксперимента.

      Идеологическое учение содержит в себе учение о мире вообще, учение о человеке и учение о человеческом обществе. Подчеркиваю, учение, а не науку, если под наукой иметь в виду научность в указанном выше смысле. Если кратко и ориентировочно сформулировать суть идеологического учения, то она сводится к следующему. Мир, человек (т.е. ты) и общество (т.е. система большого числа таких "ты" со всеми их орудиями, средствами существования и т.д.) устроены так (или существуют по таким законам; или подчиняются таким законам; заметьте, подчиняются!), что общество, в котором ты живешь, есть наилучшее изо всех мыслимых. Твое начальство глубоко (глубже, чем кто бы то ни было) постигает законы мира, человека и общества и строит твою жизнь в полном соответствии с ними. Оно делает максимально лучшее для тебя. Оно живет и тяжко трудится во имя тебя. И жизнь твоя прекрасна. Прекрасна только благодаря твоему мудрому начальству, которое руководствуется самой правильной теорией и т.д. Короче говоря, тут мы найдем все атрибуты божественной премудрости, доброты, провидения и прочая, и прочая, и прочая. Но тут есть одна особенность, на которую стоит обратить внимание. Особенность эта - двадцатый век, несколько отличный по условиям существования человека от тех времен, когда создавались такие великие идеологии, как буддизм, мусульманство, христианство.
      Учение о мире? Есть мощное естествознание. Есть физика, которая недвусмысленно заявила свои претензии на многое такое, что считалось неотъемлемой сферой философии (а философия стала частью идеологии; "стала", если не хотим сказать "есть"). Учение о человеке? Есть антропология, физиология, медицина, психология, педагогика, генетика, логика, лингвистика и т.д. Учение об обществе? Есть история, социология, политэкономия, социальная литература, социальная журналистика и т.д. Причем, человек сведения всякого рода на этот счет получает в любом количестве и регулярно. В результате перед идеологией возникает задача: занять определенную позицию по отношению ко всему этому (а позиция эта общеизвестна - контроль, надзор, опека, цензура) и отвоевать у науки, литературы и прочих областей культуры свою собственную вотчину, в которой идеология являлась бы не только надсмотрщиком, но хозяином, исполнителем, созидателем, хранителем и т.п. Такую вотчину, которая стала бы неотъемлемой частью тела идеологии. И такую вотчину она имеет. Это - некое общее учение о мире в целом (мировоззрение), некое учение о познании и мышлении и вся область общественных наук. Недавний печальный опыт социологии обрести если уж не автономию, то хотя бы право на отдельное название, красноречиво говорит о том, что сферу наук об обществе идеология никому без боя не уступит. Повторяю, захватив сферу общественных наук, сама идеология от этого не становится наукой. В отношении мира в целом и познания (и мышления) идеология имеет конкурента, с которым не так-то просто справиться, - логику. И даже не столько конкурента, сколько постоянную угрозу быть уличенной в мошенничестве.

      У нас, говорит Карьерист, самая высшая власть - это самая низшая власть. Имя Р. тебе, конечно, известно. Так вот, его окончательно выперли с кафедры. Р много лет заведовал кафедрой. Целую школу создал! Превосходная кафедра была. Кстати, я был у него аспирантом. Помнишь, эти истории с письмами? Подсунули и ему. Он человек порядочный, не смог отказаться, хотя к политике совершенно равнодушен. Ему предложили выступить публично и заявить, что его обманули. Он, разумеется, отказался. На другой же день освободили от заведования. Чтобы сохранить кафедру, назначили заведующим некоего Нолика. Абсолютное ничтожество. Непременный член всех делегаций за границу. Его просто присоединяли к делегациям, минуя все те сложные процедуры, через которые должен пройти наш брат. Назначая Нолика, говорили, что это для виду, что фактически руководить будет Р. Вроде бы так и оставалось некоторое время. Но лишь по видимости. А фактически началось совсем другое. Жизнь кафедры - это миллион мелких дел. И результат руководства сказывается лишь в итоге. Курсовые и дипломные работы студентов, отбор в аспирантуру, рекомендация для печати, обсуждения докладов, введение или исключение спецкурсов, назначение руководителей студентам и аспирантам, отметки на экзаменах, распределение на работу, допуск к защите диссертаций, отзывы... И почти в каждом конкретном случае есть выбор. Причем, взятый по отдельности акт выбора не принципиален. Его можно обосновать так, что не придерешься. А в целом постепенно, но неотвратимо складывается вполне определенная тенденция. Допустим, есть две темы, для научной работы: А и В. Разницы между ними на первый взгляд нет. Тема В вроде даже звучит как более передовая. Но Р знает, что тема А перспективнее. Правда, она труднее, нужно более сильное руководство и более настойчивый и способный исполнитель. Нолик знает, что Р об этом знает, и поступает наоборот. Он - заведующий. Вопрос не принципиален. Р деликатен и не спорит. Он просто теряется, когда соприкасается с людьми такого типа - типа Нолика. Проходит тема В. Два студента, допустим, есть: А и В. Примерно одинаковы. У В даже какие-то показатели предпочтительнее. Но Р предпочитает А, значит Нолик предпочитает В. Нолика поддерживают общественные организации. В аспирантуру оставляют В. Все это идет на глазах у всех. Все видят. Все понимают. Но никто не может противостоять. Декан? Да он всю жизнь завидовал Р. Он спит и видит, как бы его зажать. Притом зачем поднимать шум из-за пустяка. Начинается пока еле заметная деморализация общей среды кафедры. Обсуждается дипломник или аспирант Р. Придирки, замечания, затягивание. И все это под самым благородными предлогами и корректно. В общем, опять не придерешься. Обсуждаются дипломники или аспиранты Нолика. Все прекрасно. Мелкие дефекты. Легко исправить. Рекомендовать. Вроде и те и другие проходят. Но люди есть люди. И они понемногу начинают отдавать предпочтение Нолику. Так им жить спокойнее. Самые интересные идут пока к Р. Но их мало. А то и совсем нет. А Р разборчив, не всякого желающего берет. Освободилась ставка на кафедре. Претендуют двое: А и В. Один тяготеет к Р или хотя бы не тяготеет к Нолику. Другой готов на что угодно. По формальным показателям вроде бы одинаковы. Берется В. На кафедре начинают накапливаться сначала люди, лишь незначительно превосходящие Нолика, затем - почти равные ему, наконец уступающие даже ему. И все это в рамках законности, с одобрения начальства, на виду. Люди Нолика более профессиональны в устройстве своих личных делишек, люди Р - ученые, не способные оказать сопротивление. Вынужден покинуть кафедру ближайший ученик Р. Тем более был повод - ошибочное выступление. Изменил другой. Как-то незаметно стушевался третий. Ушел на более выгодную и спокойную работу Л. Да, тот самый. Р оказался в итоге в полной изоляции. И почти без нагрузки. Разумеется, остаться на кафедре он уже не мог по собственному состоянию. Но ведь по результатам работы кафедры можно же судить, кто чего стоит, возмутился Мазила. Как? Студенты нормально учатся и выполняют прочие обязанности, кончают, устраиваются на работу, поступают в аспирантуру, пишут диссертации. Курсы лекций читаются. Экзамены сдаются. Заседания проводятся. Жизнь идет нормально. Даже немного лучше, чем у других. Повысилась воспитательная работа. Провели ряд эффектных мероприятий. Сотрудники кафедры довольны. Недовольные выглядят смешно или уходят. Кроме того, повсюду трубят, что Р и его группа работает на кафедре. Почет. Результат, конечно, сказывается. Но так, что связь с истоками обрывается и ответственных не найдешь. Он сказывается в масштабах страны, в состоянии каких-то отраслей науки или хозяйства. Например, обнаруживается отставание в такой-то области. Где-то не полетела или взорвалась какая-то штучка. Виновные находятся, но не те и не там. Нолики неуязвимы. Кстати, его выдвинули в Корреспонденты. Не пройдет, конечно. Но сам факт выдвижения тоже есть признание заслуг. Хотя может и пройти, чем черт не шутит. Я все это в общей форме читал V Шизофреника, сказал Мазила. Но я, откровенно говоря, не очень-то верил в это, что это именно в такой форме реализуется в вашей среде. А где же выход? О каком выходе ты говоришь, спросил Карьерист. Люди Нолика какие-то дела делают не хуже, чем люди Р. Люди Р социально неудобны. У них есть достоинство, гордость, даже честь. Люди Нолика послушны и способны на все. Люди Р укрепляются, если чувствуется в них общественная потребность. Например, надо догонять, обгонять, в общем - конкурировать с сильным противником Уничтожь такого противника - вот тебе и выход. Надобность в людях Р отпадет. И никаких проблем. Правда, тогда начнется другое. Люди Нолика держатся на каком-то уровне из-за людей Р, а те терпятся из-за общей ситуации. Отпадут люди Р, придет новый Супернолик, сожрет Нолика и вытеснит его людей своими или заставит их опуститься еще на уровень ниже. Страшно, сказал Мазила. Ничего особенного, сказал Карьерист. Это норма. Это устраивает большинство или даже почти всех. Страдают лишь единицы. В перспективе страдают все, но люди Нолика - в меньшей степени. И им на это наплевать. В глубине души даже приличные люди довольны, что Р пал. Это дает им возможность испытывать благородный гнев и притом чувствовать себя немного значительнее. Ну а ты сам как реагируешь на эту историю, спросил Мазила. Как все, сказал Карьерист. Видишь, жалуюсь тебе. Кстати, мы давали отзыв на работы Нолика. Разумеется, положительный. И я голосовал за. А что я сделаю? Я ведь не ты и не Р. Я всего лишь простой смертный. Я люблю удобства. У меня семья. Хочу поехать Туда на пару месяцев. Есть такая возможность. Проголосуй я против, поездка немедленно отпала бы. И потом у меня сын поступает на этот факультет. А Нолик там - сила. Я слушал тебя, сказал Мазила, и у меня все время было такое ощущение, будто я через какой-то мощный прибор наблюдаю, как медленно и неуклонно образуется раковая опухоль у близкого мне существа, но не могу предпринять ничего, чтобы помешать этому. Страшно не то, что все это происходит. Наверно, так было и будет всегда и везде. Страшно то, что это происходит без какого бы то ни было прикрытия. Без психологии. Без нравственной драмы. Не будем сгущать краски, сказал Карьерист. Мы же живем. Работаем. Даже смеемся. И ведем умные содержательные беседы. Чего же еще? Сегодняшнй день и есть сама жизнь, а не подготовка к жизни.

      Несмотря на всяческие меры, принятые против, ибанская интеллигенция имела довольно полное представление об обличительной литературе последних лет. Во всяком случае, о ней говорили так, будто ее специально и в обязательном порядке прорабатывали в кружках антиполитграмоты. Последняя книга Правдеца, сказал Ученый, ошеломляюща. Мне стало страшно. Начали говорить о страхе. Я, сказал Болтун, различаю страх животного в человеке и страх человека в животном. Животное страшится убийств и насилий в общем зла, которое оно видит и предвидит сознанием. Человек страшится невозможности сделать добро, которое он способен сделать. Ужасно, конечно, что есть много людей, способных делать зло и имеющих для этого возможности, но еще ужаснее то, что мало таких, которые способны делать добро и имеют для этого хоть какие-то возможности. Настоящий ужас не в том, что есть отклонения от нормы, а в том, что есть норма, с необходимостью рождающая эти отклонения. Констатировать убийства, насилие, террор и все такое прочее и назвать виновных - это, конечно, акт величайшей важности. Но меня интересует другое, а именно - ужас ситуации, в которой никого не убивают, а делают нечто более страшное: не дают людям, способным стать Человеками, стать ими. Я тебя понимаю, говорит Мазила. Но эта позиция обрекает на бездействие. Смотря, что называть делом, сказал Болтун. Мы говорим - это тоже дело. Не столь сенсационное, как книга Правдеца, но дело. В конце концов и книга написана для того, чтобы люди говорили. Иногда бездействие есть подготовка к делу. И все-таки, как мне кажется, ты недооцениваешь активного начала в человеке, сказал Мазила. В книге Правдеца приводится много примеров, когда активность даже нескольких человек давала эффект. Какой, спросил Болтун. Материал для книжки - да. Все равно это допороговые явления. Исторически их нет и не было. Короче говоря, если ты мышь и недоволен этим, то что ты предложишь мышам для того, чтобы стать слонами?

      Мне вспоминается беседа с Ученым. Я говорил, что так называемое учение о мире (мировоззрение) есть чисто идеологическое явление, ничего общего, кроме словесной формы, не имеющее с наукой. Ученый, который всегда с презрением отзывался о философии, к моему удивлению встал в данном случае на ее защиту. Потом я неоднократно убеждался в том, что представители конкретных наук при всем их как будто бы пренебрежительном отношении к философии являются оплотом последней. Само их презрение есть форма признания, чисто субъективный и общепринятый способ выражения того, что у них за душою нет ничего другого позитивного. Когда говорят, что наше мировоззрение тесно связано с наукой, то говорят правду. Легко презирать то, что сделали другие. Попробуй, предложи что-то получше!
      Какая-то доля истины во всем этом есть, говорил Ученый. Вот, скажем, утверждение о том, что в мире все изменяется. Это же действительно так! Банально, конечно, но верно. А все ли, спросил я. Изменяются ли неизменные предметы? А как изменяется, скажем, круглый квадрат? Это софистика, запротестовал Ученый. Вы же понимаете, о чем идет речь! К чему эти словесные придирки! Да, говорю я. Я-то понимаю, о чем идет речь. И потому не считаю это словесными придирками. Речь идет об определенных языковых выражениях. И я вправе смотреть на них именно как на факты языка. Придирки тут обязательны, если, конечно, Вы стремитесь к ясности.