Крупнейшим событием сезона в культурной жизни Ибанска явилось открытие выставки старых костей, привезенных из несоседнего, но дружественного государства, в помещении музея изобразительных искусств. В связи с выставкой костей музей закрыли. За два месяца до выставки началась запись в очередь на получение талончиков на право стоять в очереди на выставку. Открытие выставки производилось на высочайшем уровне. Мазила на выставку попасть не смог. Неврастеник, попавший на нее по блату, сказал, что выставка, конечно, любопытная. Но стоять часами в очередях из-за нее не стоит. Болтун сказал, что люди истосковались по чему-нибудь настоящему и необычному. И готовы смотреть все, что угодно, лишь бы не наше. Мазила спросил, была бы или нет очередь на его выставку, если бы такая открылась. Неврастеник сказал, что если бы Мазила был представлен как западный художник, была бы давка. А если бы шел как наш, то очереди некоторое время все равно были бы, но поменьше. А со временем вообще исчезли бы. Болтун сказал, что, по его мнению, эффект от выставки Мазилы был бы ошеломляющий. Даже друзья не знают того, что он фактически сделал за эти годы. Или не ценят, поскольку это валяется в мастерской. Но гадать бессмысленно, ибо выставку Мазилы никогда не разрешат. Неужели никогда, спросил Мазила. Никогда, сказал Болтун. Какой бы ни был у тебя официальный успех, выставки не будет. Может быть лишь нечто противоположное ей. Что это такое, спросил Мазила. Ты сам знаешь, сказал Болтун. Знаю, сказал Мазила. Но мне не хочется об этом даже думать.

      Идеология и наука суть взаимоисключающие явления. Я не хочу этим сказать, что они враждуют. Враги могут жить мирно и даже временами выглядеть друзьями. Я хочу этим сказать лишь то, что это - качественно разнородные явления. Наука предполагает (в тенденции хотя бы) осмысленность, точность и однозначность терминологии. Идеология предполагает бессмысленные, расплывчатые и многосмысленные языковые образования. Терминология науки не нуждается в осмыслении и интерпретации, фразеология идеологии нуждается в истолковании, в ассоциациях, в примысливании и т.п. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения или, в крайнем случае, установления их неразрешимости. Предложения идеологии нельзя опровергнуть и подтвердить, ибо они бессмысленны. С этой точки зрения распространение мнения, будто идеология состоит из знаков, ошибочно. Наука состоит из знаков, а идеология состоит из квазизнаков. Идеология антизнакова. Она есть языковое образование лишь с точки зрения использования вещества языка. Так что многие явления в современной науке фактически суть явления в области идеологии. Наконец, если словом "научная" обозначать науку в целом, включая антинаучность, то научная идеология мыслима как часть антинаучности. Выражение "научная идеология" с этой точки зрения обозначает такую идеологию, которая сосет соки собственно научной части науки и маскируется под нее. Но идеология как наука в смысле собственно научности есть нонсенс. У нее совсем другие источники и другие цели, нежели познание действительности. Скорее наоборот. Лишь в сравнении с какой-то другой формой идеологии та или иная идеология может выглядеть как продукт познания и просвещения. Но это состояние скоро проходит. Идеологии в принципе не различаются с точки зрения степени научности понимания природы и общества.
      Ненаучность идеологии не должна обижать ее. Быть наукой - это не так уж почетно в наше время. Быть идеологией почетнее, ибо идеология господствует, а наука подчиняется. Стремление науки подчинять смехотворно. Если она и подчиняет, то лишь в роли идеологической организации, а не науки в собственном смысле слова. Стремление идеологии к наукообразности есть исторически преходящее явление.
      Научная идеология есть такая же нелепость, как, например, научное искусство. В отношении искусства различают само искусство как особую форму деятельности и науку о нем, т.е. теорию искусства. Известно, что произведения искусства создают художники, а не ученые, изучающие искусство, а теорию искусства создают не художники. Случаи, когда один и тот же человек создает произведения искусства и вносит вклад в теорию искусства этого отношения не меняют. В отношении идеологии также следует различать деятельность по созданию идеологических предметов (текстов, предметов культа), которая не есть наука, и науку, изучающую эту идеологическую деятельность и ее продукты. Но этого фактически не делают. Молчаливо считается, что люди, создающие, охраняющие и сохраняющие идеологические предметы, суть ученые. А так как сами идеологические тексты считаются произведениями науки, то научное их изучение совпадает, как кажется, с самой их разработкой. А между тем это не так. Чем труднее провести различие, тем настойчивее и четче оно должно быть проведено. У идеологии как особой формы деятельности по созданию идеологических текстов и других предметов и науки об этой деятельности и этих предметах не больше общего, чем у искусства и теории искусства. Идеологические тексты строятся по принципиально иным правилам, чем тексты научные. Слабость современной официальной идеологии состоит, прежде всего, в том, что ей пытаются придать вид текстов, построенных по правилам науки. И стараются это сделать на самом деле. Наука не получается, а правила построения идеологии не осознаются и явно не используются. Получается скверная наука и не менее скверная с точки зрения профессиональной обработки идеология.
      Казалось бы, что в силу исключительно важной роли идеологии в обществе она должна быть сделана наилучшим образом с профессиональной точки зрения. Однако именно с этой точки зрения она являет наиболее жалкое зрелище. Случайно ли это?

      Полистав книгу Клеветника, Кис обозвал Клеветника мерзавцем и начал перефразировать мысли Клеветника применительно к требованиям Журнала, приписывая Клеветнику подходящие нелепости и с блеском опровергая их аргументами, взятыми из тех же книги. Статьей Киса занялся сам Претендент, попросив по-дружески Неврастеника ее отредактировать. Неврастеник сказал, что статья дерьмо, но отредактировать взялся. Он сдал в Журнал свою статью, публикация ее нужна была ему до зарезу (скоро переизбрание, а публикаций почти нет!). Отказ автоматически вел к тому, что его статью снимали из номера. Статья Киса получилась довольно приличная, и Кису она понравилась.
      Окрыленный успехом. Кис задумал монографию о борьбе идей в нашу эпоху. К нему присоединился Мыслитель. Для большей уверенности тайно от Претендента пригласили в соавторы Секретаря. Во-первых, сказал Мыслитель, книга наверняка пройдет. Во-вторых, к нам никто потом не придерется. В-третьих, наверняка получим гонорар. В-четвертых, Секретарь кретин, ничего не поймет, и мы проведем свои идеи. Монографию включили в план. Под будущий гонорар Мыслитель взял в долг у Социолога крупную сумму, купил на нее икону для одной из своих знакомых неопределенной национальности и, намазав икону красной икрой из открывшегося для него закрытого буфета, подарил ее другой знакомой из одного посольства. Они не подумали только об одном. Секретарь сам для себя в жизни не написал на строчки. За него всегда писали другие. Мыслитель по производительности уступал даже Кису, а Кис мог вы давить из себя от силы статейку в год. Выход из положения нашел, однако, сам Секретарь. Он предложил принять за основу его старую книгу, написанную еще при Хозяине, и переработать ее с учетом новых установок. Вот влип в пакостную историю, говорил Мыслитель на вечере у Социолога. Вызвали нас с Кисом в Отделение и обязали работать с Секретарем над темой "Борьба идей". Отличную книгу можно сделать, сказала Супруга. Секретарь тут лишь для проформы, его можно в расчет не принимать. Кстати, сказал Кис Мыслителю, от Клеветника остались какие-то бумаги для второй части его книги. Дребедень, конечно. Но взглянуть не мешает...

      Жизнь ибанского мыслящего интеллигента - это, прежде всего и главным образом, разговор. А разговор - бессистемный и безрезультатный спор. Исторические явления надо оценивать по их последствиям, кричит Ученый. Можно, кричит Болтун. Но почему "надо"? Разве невозможен иной подход? А что вы называете историческим явлением? Наш разговор сейчас есть историческое явление? А поездка Заместителя в район Ларька? А речь Заведующего? А выступление Правдеца? А какими способами вы устанавливаете причинно-следственные отношения? Почему вы считаете сам факт революции причиной террора? Почему вы считаете коллективизацию причиной голода? Что вы имеете в виду, говоря здесь о причинах? Поймите же, в конце концов, что все слова, которые вы употребляете, стали бессмысленными. Чтобы наши разговоры приобрели хотя бы первоначальный ориентировочный смысл, надо выполнить, по крайней мере, такие условия. Описать стандартные способы, с помощью которых устанавливается (и даже измеряется!) характер и сила (степень) влияния данного события на людей. Различить влияние события на современников и в последующей истории. Для этого надо точно установить временные границы того, что считается современным данному событию. Надо также установить временные рамки того, что считается последующим историческим периодом. Этот период не все время после времени современников. Если приняты определенные способы выяснения влияния событий на жизнь людей, то начиная с некоторого времени после данного события этими способами получить проверяемые утверждения нельзя. Наконец, надо иметь в виду, что оценки события для современников и для последующей истории не совпадают. Великое для современников событие может иметь незначительные исторические последствия. Между этими оценками есть зависимость. Если все понятия точно определены, и установлены способы измерения влияния исторических событий на людей, то можно чисто дедуктивно вывести из этого базиса некоторые общие следствия. Например, если событие социально незначимо для современников, оно не может быть социально значимым в истории. Случаи, когда кажется, что событие прошлого вдруг приобретает значение в последующей истории, суть результат смешения понятий и фактов. На самом деле, тут происходит иное. На самом деле, современные события, имеющие социальное значение, ассоциируются с событиями прошлого по тем или иным причинам, и значимость их приписывается событиям прошлого. Прошлые события лишь дают какой-то материал для работы воображения, фразеологии и т.п. Значимость события в истории не может превышать его значимости для современников не в силу каких-то объективных законов, а в силу принятых языковых правил рассуждения об этих событиях. Чтобы событие стало значительным для истории, оно должно быть предварительно значительным для современников. Эти чисто языковые соотношения затемняются еще тем, что очень часто о значительных для современников событиях не говорят публично, не печатают в газетах и т.д. Например, что вы читали о выступлении Правдеца? А видели ли вы сегодня хотя бы одну газету без портрета Заведующего и без описания его поездки в район Ларька? А что произвело более серьезное впечатление на ибанцев? Поездка? Да она не произвела никакого впечатления. О ней не то, что забыли. Ее даже не увидели, хотя и смотрели.
      После речи Болтуна опять начался гвалт. Все в один голос закричали, что Болтун ошибается. О чем же можно говорить с другими, если даже вы не понимаете того, что понятие ошибки неприменимо к моим словам. Ошибаться может лишь утверждающий. А я говорил лишь о соглашениях, без которых невозможно утверждать, и ничего еще не утверждал.

      Я всю жизнь живу с таким ощущением, говорит Болтун, будто вот-вот раздастся команда "Выходи строиться!", и я выбегу, встану в строй и зашагаю туда, куда прикажут, Я понимаю это, говорит Клеветник. Я всю жизнь живу с таким ощущением, будто вот-вот раздастся стук в дверь, мне скажут "Собирайтесь!", и я пойду туда, куда меня поведут. От прошлого надо очищаться покаянием, говорит Посетитель. Каяться должны грешники, говорит Болтун. А как очиститься от будущего, спрашивает Клеветник. Гнетет не прошлое, а ожидание неизбежного. Покориться, говорит Посетитель. Все равно осталось немного. Потерпите немного, и все кончится. И не будет ничего, А Ничто не страдает. И не имеет проблем. А я живу с таким ощущением, говорит Мазила, будто мне давно уже говорят и говорят "Пшел вон!".

      Болтун решил сам проделать такой эксперимент. Выдумать абстрактную схему, исходя из некоторых взятых из книги предпосылок, и посмотреть затем, что по этим вопросам написано в книге. Итак, сказал Болтун себе, начинаем. Крысарий есть замкнутое в силу какой-то необходимости скопление крыс, обреченных на длительное совместное существование. Либо это скопление остается хаотичным, и тогда оно погибает вследствие взаимоистребления. Нетрудно даже подсчитать, когда это произойдет, Либо оно как-то упорядочивается. Раз оно существует, размножается и с какой-то точки зрения процветает (средний вес крысы, кстати сказать, увеличился; удлинились хвосты; увеличились клыки и когти; стала глаже шерсть), значит упорядоченность достигнута. Но за счет чего? Крысарий автономен. Никакого внешнего давления на этот счет нет. Вещи и пища неподвижны. Единственное, что обеспечивает порядок, сами крысы. Все они систему порядка организовать не могут, ибо это и будет хаос. Следовательно, разделение функций: упорядочивающие и упорядочиваемые. Это лишь начало системы. Упорядочивающих много. Можно подсчитать минимальное их число, исходя из некоторого соотношения числа членов первичных групп. Они, в свою очередь, образуют иерархическую систему групп и лидеров.
      Развив таким образом гипотетическую систему, Болтун начал читать соответствующее место книги и вскоре убедился, что был прав. И он тоже был потрясен, но не тем, о чем писали авторы книги, а тем, с какой точностью и детальностью он предсказал результаты эмпирических наблюдений. По всей вероятности, думал он, люди обычно достаточно точно предсказывают общие контуры социальных явлений, но никогда не верят в свои предсказания, и потому кажется, что они не способны постигнуть сложность бытия. Людям надо вернуть утраченную веру в свой собственный разум - одно из непременных условий социального прогресса общества. Любопытно, что современная наука разрушает эту веру, что бы ни болтали в пользу противоположного мнения. Вера в разум не есть явление в сфере науки. Это вера, т.е. самый основной элемент идеологии. Официальная идеология, стремясь казаться научной, разрушает основу основ человеческого в человеческой истории - веру в свой собственный разум.

      Дело с надгробием пошло сверх ожидания успешно. Мазила изготовил эскизы. Комиссия Союза Художников посмотрела их и одобрила. Только предложила вместо белого и черного мрамора использовать красный гранит. Красивее получится, И выделяться не будет. Но Мазила настоял на своем. Потом была специальная комиссия, которая эскизы тоже одобрила, но предложила вместо сочетания белого и черного мрамора дать сочетание серого и красного или, в крайнем случае, светлосерого и темносерого. А то могут неправильно истолковать. Потом была Комиссия самая высокая. Эскиз Комиссия одобрила, но предписала делать надгробие в одноцветном мраморе. Через год дело все же утряслось, и высшие власти утвердили эскиз Мазилы. Это ерунда, сказал Болтун. Мелкие успехи никогда не ведут к крупной победе. Крупная победа складывается только из поражений. Будут и поражения, сказал весело Мазила. И начал делать рабочую модель надгробия. Модель была маленькая и не производила должного впечатления. Скорее наоборот, она производила комическое впечатление из-за малюсенькой головки Хряка. Это хорошо, что не смотрится, весело говорил Мазила. Значит все советы и комиссии проскочит. А вот потом посмотрите в натуре - ахнете. Комиссия Союза модель одобрила. Поговорили опять о материале. Этот материал, говорил он, как красная тряпка быку. На форму они уж не смотрят. Модель одобрили комиссии выше, еще выше, сбоку, с другого боку и, наконец, на самом верху. Удрученный непривычным успехом Мазила собрался лепить надгробие в натуральную величину. Но тут пришло долгожданное поражение.

      Предполагали, что главной причиной снятия газеты является отдел сатиры и юмора. Тут действительно было к чему придраться. На рисунке "Старобабье кладбище через сто лет" были изображены надгробия над могилами ныне здравствующих теоретиков. На надгробиях были написаны гнусные эпитафии. На могиле Троглодита, было написано:
 
Почти сто лет он вам вещал:
Первичен мир, вторичен разум.
Ни разу он в идеализм не впал,
Но и в науку он не впал ни разу.
 
      На постаменте были изображены знакомые сапоги с усами, а из сапог торчали маленькие Троглодитики. Кис был изображен в невообразимо непотребном ни на что не похожем виде, но так, что его сразу узнавали. На постаменте была надпись:
 
Адам из глины создан был.
А Ева из ребра Адама.
Мыслитель из г...а слепил
Закопанного тут болвана.
 
      Искажение личности, заорал Кис. Но Неврастеник сказал, что Кис напрасно принимает карикатуру на свой счет. Самый ужасный вид имело надгробие Секретаря. На постаменте распласталась зеленожелтокоричневая куча, кишащая червями. От кучи исходили зловонные испарения, на которых были написаны названия трудов Секретаря. На червях были написаны слова "Донос", "Клевета", "Плагиат" и другие еще более неприличные. Золотыми буквами была выписана эпитафия:
 
Какой титан от нас ушел!
Какое сердце перестало биться!
И как узнать, когда ышо
Такая мерзость народится!
Посредине кладбища высился обелиск с надписью:
Остановися, человек!
Здесь затаилася навек
Наставников твоих отцов
Ватага умственных скопцов.
 
      Проглядев отдел сатиры и юмора, Комиссия удалилась на совещание. Институт затаил дыхание в ожидании решения. Двух старших сотрудников хватил инфаркт. Пять младших попали в вытрезвитель. Одного поймали с поличным, и на Институте появилось пятно.

      Что будет, шептались сотрудники, что будет! Ничего особенного, сказал Болтун, Ситуация, конечно, серьезная, и потому ее не следует принимать всерьез. Никто не может знать, что они там напишут. И потому это нетрудно предсказать. Дело в том, что все великие решения строятся по такому принципу. Решение провоцируют одни люди. Изучаются материалы деятельности других людей. Для формулировок используются идеи, не имеющие с ними никакой логической связи. Объектом решения становятся люди, вообще не имеющие к этому никакого отношения. Между всеми этими аспектами отсутствует причинно-следственная обусловленность. Тут нет даже совместности. Последняя привносится извне самим актом решения. Вы хотите знать, что будет? Это банально просто можно установить. Кто затеял дело? Не Секретарь и его банда, а Претендент и его банда. Зачем? Нанести удар по конкурентам и зарекомендовать себя в верхах. Кто конкуренты? Исполняющий обязанности директора, заведующий сектором теоретического осмысления и заведующий отделом. Исполняющего обязанности можно купить на серьезной ошибке, остальных - на чем угодно, что роли не играет. Никакой ошибки Исполняющий не делал, но ошибку можно привнести и извне применительно к ситуации, пришив ему то, что он проглядел эту ошибку в газете. Что это за ошибка - очевидно: последствия искривлений давно исправлены, как известно, но некоторые злостные элементы вопреки установке продолжают считать, что они еще есть. И стукнут в конце концов по Клеветнику, Болтуну и компании.
      На другой день в Институте зачитали закрытое письмо. За последний год, говорилось в нем, газета улучшила работу. Напечатаны интересные критические материалы в адрес Секретаря и Заведующего сектором теоретического осмысления. Они должны учесть справедливую критику в их адрес и исправить. Однако газета допустила грубую ошибку, опубликовав ряд материалов, противоречащих установке. В этих материалах ошибочно утверждается, что у нас не все искривления преодолены. В особенности это касается такого-то отдела (заведующий такой-то), а также гнусных и грязных намеков в виде порочных карикатур, инспирированных группой безответственных лиц (Клеветник, Болтун и другие). В целях исправления исполняющего обязанности освободить и назначить другого, заведующим отделом и сектором строго указать, о Клеветнике и Болтуне поставить вопрос. Было отмечено также, что подлинную бдительность проявил Претендент.
      Ну, что я вам говорил, сказал Болтун. И все равно этот кретин директором не будет. Когда слишком много побед, то дело в целом кончается поражением. На другой день стало известно, что множество конкурентов изменилось по составу, но зато выросло по числу. И Претендент в нем шел уже на пятом месте. Затевая свою игру и чувствуя себя в ней главной фигурой, Претендент и думать не хотел о том, что сам он при этом станет пешкой в чьей-то другой игре. И он не знал, что его судьба в этой игре давно решена и ему давали поиграть в свою игру только потому, что он еще не сделал до конца то, что от него требовалось. А там наверху уже давно решили, что Претендент на пост директора не годится, так как чрезмерно левый и прогрессивный. Сам-то Претендент еще ничего, но он под влиянием своего окружения. Особенно подозрительны тут Мыслитель и Социолог, Пижоны! Начитались западных книжек и вообразили о себе! Претендента решили передвинуть на другой не менее высокий пост (пусть занимается наукой, он же ученый!), начисто исключающий возможность задуманной Претендентом карьеры. О судьбе Мыслителя не говорили, ибо это незначительная мелочь. Болтун предсказывал, что Претендента выкинут из игры вверх, но так, что он больше никогда не поднимется. А Мыслитель все пытался пронюхать, откуда у Болтуна такие сведения. Боже мой, что за идиоты, возмущался Болтун. Неужели они не понимают, что между бандой Секретаря и бандой Претендента есть еще более мощная банда, которая должна сместить банду Секретаря по общим законам социального изменения. Банда Претендента захватила инициативу случайно, благодаря исторически сложившимся благоприятным для нее обстоятельствам. Но эти обстоятельства уже исчерпали или почти исчерпали себя.

      Секретарша одного не очень большого, но и не самого маленького начальника вынула печать, подышала на нее и подняла руку в последнем завершающем шлепке. Все бумаги собраны и подписаны. Все печати поставлены, кроме этой, которую секретарша не очень большого, но и не самого маленького начальника поставит на самой последней уже подписанной ее начальником бумаге. Слава богу, подумал Мазила, кончилась эта бумажная волокита. Теперь за дело. Но... Но секретарша печать не пришлепнула. Она медленно опустила руку с печатью, бережно убрала печать в стол и закрыла его на ключ. Обождите минутку, я позвоню... Она назвала ничего не значащее имя. Вот тут у меня Мазила, сказала секретарша в трубку, он... Полчаса держала секретарша трубку. Полчаса стоял Мазила с рукой, протянутой за последней почти заверенной печатью бумажкой. Позвоните через несколько дней, сказала секретарша, положив трубку после слова "ага". И спрятала бумажку в стол.
      Хотел бы я знать, что тут произошло, сказал Мазила. Указание свыше? Но они же дали согласие. Союз? Но они уже капитулировали. Тем более они думают, что я делаю ерунду и компрометирую себя. Органы? Но для них это пустяк. Это не их дело. Личная инициатива начальничка? Секретарши? А кто я им? Не ищи ответа, сказал Шизофреник. Его нет. Не потому, что трудно установить правду, А потому, что ты хочешь иметь ответы на вопросы "Кто?" и "Почему?". Но тут нет никакого "Кто" и никакого "Почему". Здесь работает механизм, а он не персонифицирован и безответственен. Да мало ли что могло быть? Есть люди, которые не хотят, чтобы ты делал надгробие? Есть. Делают они что-нибудь в связи с этим? Делают, Здесь даже говорение есть дело. Усмешка есть дело. Молчание есть дело. Отсутствие звонка есть дело. Звонок есть дело. Достаточно в машину через какой-то вход (а их - миллион) ввести какой-то материал, и он может дать совершенно неадекватный ему эффект. Представь себе, судьбу одной книги Клеветника решила незначительная заминка в речи его поклонника. Поклонник (ответственное лицо, кстати сказать) произносит похвальную речь. Его перебили, задали пустяковый вопрос. Он на мгновение замялся и что-то невнятное промычал. И это было истолковано как руководство к действию, а все остальное - как камуфляж. Я в свое время анализировал серию неудач Болтуна. Взял десять дел. Все дела разные. Участвующие лица разные. А эффект один и тот же. А твое дело очень серьезное. Необычайно серьезное, фактически, неофициально оно с самого начала было решено отрицательно. Положительное официальное решение не есть лицемерие. Оно тоже реальность. Они там могут искренне желать тебе удачи. Но они тоже детали машины. Они могут даже не ведать того (хотя я в этом сомневаюсь), что, принимая положительное официальное решение, они принимают его так, что оно есть отрицательное фактическое решение.

      Наивысшего расцвета в Ибанске достигла мясология. Вообще-то говоря, сначала было плохо. Сначала мясологи разводили Муху и заграничную Хромосому и строили на этой основе чуждые нам теории. На Западе их, конечно, за это хвалили. А у ибанцев от них было полное засилие. Пришлось поправить. Вместо них назначили Великого Ветеринара. Был он невероятно глуп и косноязычен. И, как говорили ибанцы, не мог отличить Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от Кабеля, Кабеля от Кобеля, Кобеля от Гоголя, зато имел правильное происхождение и взгляды, соответствующие моменту. Он быстро наверстал упущенное. Опираясь на первоисточники, он начал проводить на необъятных просторах ибанского пустыря знаменитые опыты по скрещиванию арбуза с кукурузой. И добился выдающихся результатов. Коров в окрестностях Ибанска вывели. Молоко стали получать из порошка, а мясо - из-за границы. После снятия Хряка выяснилось, что Великий Ветеринар допустил перегиб. Хромосому реабилитировали. И Претендент срочно написал смелую книгу, в которой изобличал Ветеринара и одобрительно отзывался о Хромосоме. Правильное соотношение Теории и Естествознания было восстановлено. В Журнале стали регулярно печатать статьи реабилитированного специалиста по Мухе и Хромосоме. Поддержка естественников обеспечена, сказал Претендент про себя. Теперь мы Их зажмем, сказал он вслух. Кого он имел в виду, знали, но думали, что он сокрушает Секретаря, Троглодита, Ветеринара и прочих сподвижников Хозяина.

      Смотри, сказал Болтун, показывая Мазиле свежий номер Журнала. Передовая ибанская интеллигенция совершает стриптиз. Мазила полистал статьи Киса и Мыслителя и выругался матом. Что творится? Наши друзья обнаруживают свое подлинное лицо, сказал Болтун. Период растерянности кончился. Теперь им надо устранить всех, кто значительнее их или хотя бы знает им цену. И набить себе цену. Обрати внимание, как это делается. Резко критикуются слабые и устаревшие по ориентации работы выживших из ума стариков и всяких проходимцев. Проводятся, а иногда даже с боем пробиваются работы, которые выглядят лучше тех. По сути эти работы такое же барахло, если не хуже. Но создается видимость прогресса. И если при этом не пропустят одну, две, три по-настоящему хороших работы (а хорошие работы всегда редкость), это пустяк. Стоит ли на это обращать внимание! В нашем деле можно пропустить тысячу работ и задержать только одну, чтобы стать подлецом, если эта одна была единственной точкой роста, а все остальные - заурядные тупики. Мыслитель всегда был такой. Только раньше была вера в то, что у нас настоящих людей все равно не будет. И еще не было никакой власти. Никакой загадки и духовной драмы тут нет. Банальная функция страха, стяжательства, паразитизма и бездарности.

      Дело обстоит вовсе не так, будто с одной стороны - банда Претендента, а с другой - банда Секретаря, говорит Неврастеник. Реальная ситуация такова. Секретарь - начальник всех, Претендент - ему подчиняется по одной линии. Но есть другая линия, по которой Претендент не подчиняется Секретарю. Секретарь вместе с Кисом и Мыслителем пишут книгу. Исполняющий обязанности работает на полставки у Социолога. Супруга защищала диссертацию на кафедре у ближайшего врага Претендента, оппонентом был один из ближайших соратников Секретаря. Продолжать? Мы образуем единую дружную семью. Распадение на враждующие группы - здоровая критика и самокритика, интересы дела, забота о благе ибанской науки и о чистоте изма. Группы Претендента и Секретаря - это даже не уплотнения в некоторой сплошной среде. Это некоторая тенденция многих людей совершать какие-то поступки таким образом, будто одни из них хотят помочь, а другие помешать Претенденту стать директором. И это бессмысленное брожение трясины или, скорее, дерьма субъективно переживается как борьба за какие-то идеалы. Здесь несоответствие страстей и оценок, с одной стороны, и реальной жизни, с другой, достигает таких чудовищных размеров, что мне по временам кажется, будто мы все сидим в сумасшедшем доме.

      Где я, спросил Шизофреник у молодцеватого красивого парня, одетого в жутко знакомую форму, которую он никак не мог вспомнить. Вы, дорогой товарищ, находитесь в столице нашей родины - в лагерь-сарае Чингиз-Хана, ответил парень, и свистком вызвал сотрудников в штатском. Посредине лагеря, видит Шизофреник, возвышается синхрофазотрон. На нем на корточках сидит Правдец и играет на балалайке. Мазила из конского навоза лепит бюст передовика монгола, который перевыполнил норму вырезки славян втрое. В сторонке Болтун, аккуратно посаженный на кол, читает лекцию об ибанском искусстве. Около него с автоматом стоит Мыслитель и внимательно наблюдает за тем, чтобы Болтун сидел симметрично.