Мечта

Ты знаешь, о чем я мечтаю, говорит Она. Чтобы у нас была хорошая квартира. Хорошая мебель. Продукты в магазинах хорошие. И без очереди. Веселый малыш. Ты бы пришел с работы. Я бы приготовила вкусный обед. Я, между прочим, могу хорошо готовить. А ты о чем мечтаешь? Я мечтаю хотя бы один день прожить спокойно и беззаботно, говорю я. Не думая о прошлом, о будущем, о начальстве, о социальных проблемах… Поехать бы за город. Поваляться на траве… И кажется, все это — достижимо. Кажется, все наши мечты примитивны. А попробуй, начни их достигать! Все это достигается, но как! Никакой радости уже не остается. Даже на траве поваляться — проблема. Как до нее добраться? Где поесть? Где ночевать? Ты говоришь, вкусный обед. Для него надо пол-Ибанска обегать за продуктами. Да и достанешь ли то, что нужно. А очереди! Ну тебя, говорит Она. Дай хотя бы помечтать! А ведь есть же люди, которые все это имеют. Хотя бы директор. Или твой Чин. Имеют, говорю я. А какую цену они платят за это?! Холуйство. Страх потерять место. Лавирование. Просиживание на заседаниях. Одно удовольствие им остается: сознание того, что они имеют многое такое, чего нет у нас. Но и оно призрачное. Нет, милая моя, в этом обществе есть что-то такое, что делает всех людей по преимуществу несчастными нытиками.

Сменщик

Самое главное в нашем положении, говорит Сменщик, твердо держаться выбранной линии. Если дрогнешь хотя бы на мгновение и хотя бы чуточку проявишь слабину, пиши пропало. Там ведь тоже не дураки сидят. Не верьте тем, кто считает Их дураками. Слабину они сразу заметят и начнут давить на нее с ужасающей силой. Я не знаю ни одного случая, чтобы человек после этого устоял. Так что если Вы не чувствуете в себе силы выстоять до конца, лучше не лезьте. А если уж встали на эту дорожку, то жгите за собой все мосты. Пути назад нет. Попытка вернуться назад — это даже не слабина, а полная капитуляция.

Сменщик говорил, а я чувствовал себя самым препаскуднейшим образом. Неужели я уже капитулировал — и перед собою, и перед Ними?! Легко сказать, держись. А для чего? Неужели для этих пустяковых записок?! После того, что написали Правдец, Певец, Двурушник и многие другие о нашем Ибанске, мои записки — капля в море. Правда, все они, как мне кажется, говорили о второстепенных и поверхностных явлениях нашей жизни, лишь мимоходом или случайно касаясь самой ее сути. А я, как мне кажется, вроде бы набрел на дорожку, ведущую к пониманию этой сути. И что же я установил? А лишь то, что для этого надо становиться профессионалом ибанологом. Надо изобрести еще самую эту профессию. А уж где там небанальные результаты. Под силу ли это мне? Вряд ли. Я один. И я слишком слаб в качестве одиночки. В этом я признаюсь себе честно. Так что же остается?

А если я капитулировал, то ради чего? Реально ли то счастье, которое чуть-чуть засветилось на моем темном горизонте? Порыв души, — насколько он глубок у меня и насколько адекватна ответная реакция на него?

Вчера ко мне заявился Поверяющий, говорит Сменщик. Вот сволочь-то, так сволочь! Решил разыграть из себя человека ООН. Потребовал сведения дать о Вас. А сам, гадина, рассчитывал лишь на поллитровку. Я его, конечно, под зад коленом. Разорался. Грозился доложить куда следует про нашу шайку. У нас с Вами уже шайка! Не обращайте внимания, говорю я. Эта мразь вряд ли из ООН. Там таких не держат. Просто спекулянт и шантажист. Так-то оно так, говорит Сменщик. Но Вы напрасно таких гадов недооцениваете. Они вреда приносят очень много. По крайней мере можете считать, что один лжесвидетель против нас уже есть. Когда они меня начали разыгрывать по своим нотам, то я буквально с ног до головы был обделан именно такими гадами. Вы представить себе не можете, какое омерзительное состояние бывает, когда тебя насильно погружают в среду такого дерьма! Я не понимаю одного, говорю я, почему такое могущественное государство в борьбе с такими ничтожествами (с их точки зрения), как мы, опускается до таких подлых средств борьбы. Я думал об этом, говорит Сменщик. По моим наблюдениям тут накладывается множество различных жизненных слоев. Во-первых, самодеятельность подонков, спекулирующих на ситуации. Во-вторых, карательные органы должны изображать деятельность по общим канонам ибанской жизни. Надо же им оправдывать свой кусок хлеба, получать звания и награды. В-третьих, публика такого рода, как мы, тоже ведь не лыком шита. Среди нас появляются такие изворотливые экземпляры, что нужно много попотеть, прежде чем с ними справишься. В-четвертых, мы пробиваемся к самому сердцу ибанского общества — к правде о нем, и потому мы самый опасный враг для него. Можно назвать еще целый ряд разрезов жизни, играющих тут роль. И учтите ко всему прочему различие точек зрения. С Вашей точки зрения, например, Вы с большим трудом нашли низкооплачиваемую ночную работу. А с Их точки зрения? Но Они же сами, как Вы утверждаете, меня сюда направили, говорю я. Это не имеет значения, говорит Сменщик. Если раздуют дело, официально это будет выглядеть так, будто Вы обманным путем (скрыв диплом) пробрались в ответственное учреждение и свили там антиибанское гнездо. И это будет правда с точки зрения судей.

Где же выход, думал, я, расставшись со Сменщиком. А за каким чертом тебе нужен этот выход? Да пропади он пропадом! Единственный выход из безвыходного положения — не искать никакого выхода, а пребывать в нем. Плевать на безвыходные положения! Да здравствуют жизненные тупики! И я поспешил в забегаловку.

Собутыльник

Каждая вошь стремится использовать тебя в своих интересах, говорит мне новый случайный собутыльнник. И при этом не как-нибудь, а во имя интересов Государства, Народа, Братии, Института, Отдела, Искусства и прочей священной общности с большой буквы. И все врут, сволочи. И ничего не поделаешь с их враньем. Хочешь воевать с ними — сам выступай от имени Государства, Народа… А это значит сам рвись в заведующие, директоры, лауреаты… Значит, сам будешь с ними! И ведь единственный честный путь действовать ради Государства, Народа…, — это послать на… всю их демагогию о Государстве, Народе… А кто ты тогда есть?… То-то! Потому-то я и положил на всех и на все с прибором… Осточертело все, во как!… Надо, брат, так настроить себя, чтобы не видеть ничего этого. И получать удовольствие просто от того, что жив. Что пока на воле. И в общем сыт. И вроде бы одет. И выпить можешь. Чего тебе еще?! Живи-наслаждайся. И пусть они там сами разбираются между собой, кто во имя, а кто нет. Ты прав, говорю я. Хорошо так, если есть какие-то минимальные гарантии. А если их нет? Если тебя вот-вот лишат этого всего? А ты не лезь, говорит Собутыльник, вот тебе и гарантии. А если, говорю я, уже поздно? Случилось так, что ты влез. Тогда как? А у тебя есть гарантии, что не влезешь? Вот ты сегодня с шефом поругался. А ты уверен, что он это оставит без последствий? А если раздуют дельце? Я бы принял твою концепцию, если бы была гарантия, что возврата к прошлым порядочкам нет. А такой гарантии нет. Наоборот, все говорит о том, что поворот уже начался и идет на всех парах. Так что твой идеал скоро лопнет, как мыльный пузырь, хотя он и примитивен до безобразия. Неужели ты сам не чуешь? Твоя позиция Их вполне устраивает, но не как постоянная установка, а как временное средство. Потом Они с тебя шкуру сдерут. За что? За то, что не помогал Им активно. Нет, брат. Нейтрал в нашей жизни — сначала помощник Им, в потом — жертва. Ты меня не пугай и не агитируй, говорит Собутыльник. Все равно я другим не стану. Мы все равно другими не станем, и в этом суть дела. Все решает то, сколько в обществе таких, как я, как твой Сменщик, как ты, как Правдец, как Двурушник… Чтобы у нас произошли реальные перемены, нужны определенные изменения пропорций лиц таких типов. А это — история, а не результат постановления или призыва. Сейчас в Ибанске количественное соотношение основных социальных типов людей таково, что возможен только возврат в прежнее состояние. Сроки, скорость и форма возврата зависят не от сопротивления лиц типа Сменщика, Правдеца и т. п., а от чисто технических возможностей властей восстановить статус-кво. И только от этого. Издадут наши власти указ вернуться в состояние, какое было при Хозяине, или указ не возвращаться, все равно мы в это состояние вернемся. Возвращаемся уже. Скорость возврата не увеличится, если завтра во всех газетах напечатают портрет Хозяина и призыв восстановить его порядочки. Скорость возврата зависит от размеров страны, от числа людей, от числа учреждений, от иерархии учреждений, от иерархии власти и т. д. Она не может быть больше некоторого максимума.

Забегаловка постепенно заполняется всякого рода сбродом, вроде нас. Крики, мат, дым, грязь, вонь. А уходить отсюда не хочется. И мы с Собутыльником постепенно упиваемся. И все окружающее нам уже не кажется убогим. Наоборот. Убожеством кажется все то, что вне забегаловки и этого скопления пьяных людей. Что за жизнь, говорит Собутыльник, заранее переживать будущее зло! Делать предложение девушке с сознанием, что она тебе изменит! Заводить разговор с человеком с мыслью о том, что он настучит! Начинать книгу, зная о том, что ее не напечатают, или, хуже того, что за нее тебе дадут по шее, если узнают о ее существовании! Еще не состоявшаяся радость несет с собой сразу же яд огорчения. Так что лучше ничего вообще не начинать. Пусть происходит неожиданно и случайно. Я шел сюда, не зная, что встречу такого приятного собеседника, — нечаянная радость. Авось баба какая-нибудь подвернется, — маленькая, но тоже радость. И никаких априорных огорчений. Попробуй, поживи так год-другой. Сам убедишься, что так лучше. У меня это не получится, говорю я. К тому же поздно. Вряд ли у меня будет этот год-другой для житейских экспериментов.

Не верь тому, что я тебе тут наплел, сказал Собутыльник на прощание. Ничего из этой затеи все равно не выйдет. Только на время забудешься. Знаешь, какое открытие я сделал сейчас? Если даже кошмары времен Хозяина не повторятся, то общество обречено вечно жить под угрозой их повторения. Это проклятие на века. В основе нашего общества лежит преступление. А на преступлении нельзя основать безмятежно счастливую жизнь. Правдец прав, единственное спасение от этого кошмара памяти — полное и чистосердечное признание во всем. Но мы не способны на это. Мы стремимся и будем стремиться замалчивать. И потому мы никогда не забудем. Пока!

И мы разошлись, даже не пожав друг другу руки на прощание. Кто ты, человек? Из какой судьбы ты возник? Куда ты ушел? Почему такие, как мы (как я, Сменщик, Собутыльник) не прилепляемся друг к другу? Встретимся раз-другой, и расползаемся кто куда.

Ибанские тайны

Заехал Чин и развел демагогию о том, что начальство не даром ест хлеб, ибо трудится больше всех и вкладывает в дело выдающиеся таланты. Мы не стали спорить: если человек убежден в правоте своих слов, его не переубедишь. Однажды, сказал Кандидат, когда Чин уехал, нас заставили обрабатывать данные, собранные одной закрытой социологической лабораторией. И мы установили строгий математический закон, который знали еще до обработки опытных данных: чем выше ранг руководителей, тем легче труд, меньше требуется талантов и выше вознаграждаемость. Именно большая легкость труда, меньшая надобность в таланте и лучшая вознаграждаемость являются самыми привлекательными качествами руководящей деятельности в Ибанске, — истина, известная даже младенцам. А знаете, зачем социологи собирали сведения? С целью улучшения работы аппарата управления и очищения его от карьеристов. А видели вы где-нибудь публикации на эту тему? И не увидите. Это — сверхсекрет. Когда нам поручали обработку сведений социологов, с нас взяли подписку о неразглашении государственной тайны. Из-за нее меня до сих пор не выпускают даже в Берлин. Какой же это секрет, если все заранее известно даже младенцам, сказал я. Очень просто, сказал Физик. Во-первых, подтверждение. То, что мы знаем без социологии, это — лишь наше мнение. Его можно оспаривать, приводя противоречащие примеры. Во-вторых, масштабы и реальные величины. Пока ты знаешь, что начальство прожирает больше тебя, это естественно. А когда узнаешь неоспоримый факт, что оно прожирает больше тебя в сотни раз, это заставляет волноваться. Смешно, сказал Кандидат. В Лаборатории Творчества в те же либеральные времена разработали систему тестов для определения умственных способностей. Социологи попытались по ним исследовать соотношение способностей и ранга руководителей. Намерения были самые добропорядочные: оправдать существующее положение. И что же? Им запретили это делать в самом начале. Ходил слух, будто сам Заибан сказал однажды по пьянке, что им и без науки известно, какими дегенератами укомплектован у нас аппарат управления. Боже мой, воскликнул Физик, до чего же у нас все скучно! Чего от нас хотят? Чтобы мы считали существующий порядок справедливым и наилучшим. Чтобы мы уважали и любили начальство. Чтобы мы любовались их кривляниями, считали их мудрыми и талантливыми. В общем, чтобы мы обеспечивали спокойствие и приятность их идиотского образа жизни. И больше ничего! Вот вам и вершина развития материи!! Физик начал последними словами поносить… таракана, который по глупости заскочил в кабинет Чина, который мы в данный момент изолировали от раздражающих звуков внешнего мира.

Житейские мелочи

Зятю потребовались какие-то справки. Три часа потерял в самой вшивой конторе нашей системы всеобщего конторства — в домоуправлении, и без толку. Пришел домой злой, понося все на свете. Безобразие, кричал он. Каждая вошь над тобой куражится! Ты зря возмущаешься, сказал я. Ты же сам в своей последней статье писал о подлинно народном характере ибанской власти. И она действительно такова, ты сам сегодня испытал это на собственной шкуре. Зять сказал, что таких, как я, давно пора (что именно?), и ушел, хлопнув дверью. Опять надрызгается, мерзавец, сказала сестра.

Я попытался заснуть, но не смог. Стал думать, о чем бы я сейчас пожалел, если бы сию минуту пришлось расстаться с жизнью. И не смог назвать ничего. Вспомнил о Ней. Но мысль тут же ушла в унылое детство. Если в Ибанске человек становится отщепенцем, он погибает в силу своих внутренних психологических причин задолго до того, как его ликвидируют внешние силы. Мистика? Нет. Я такого рода примеры встречал в работах историков, изучавших первобытные народы. Очевидно, человеческое Я есть лишь постольку, поскольку есть какое-то Мы, с которым оно органически связано. Отрицание Мы имеет следствием отрицание Я, — законное наказание за дерзость восстания против самой природы ибанского общества, против самой глубинной основы общественности вообще.

В конторе меня ожидало новое наваждение: совместное заседание Жилищной Комиссии и представителей Дирекций, Месткома и Бюро. Оказывается, Конторе выделили десять квартир. А включенных в очередь нуждающихся по меньшей мере полсотни. И по меньшей мере полсотни нуждающихся сотрудников не имеет перспектив даже быть включенными в очередь: или потому, что у них на каждого члена семьи приходится чуть-чуть больше минимума метров, либо по другой причине. Меня, например, когда брали на работу, предупредили, чтобы я не рассчитывал получить жилье за счет Конторы. И заставили подписать бумажку, что я претензий по этой линии не имею. А сколько молодых специалистов готово подписать любую бумажку, лишь бы не ехать на периферию! Комиссия заседала до полуночи. Ближайшие претенденты ждали и переживали. Зрелище — для античной трагедии. Нескольких отпаивали лекарствами. Двоих отвезли на Скорой Помощи. Претенденты один за другим подходили ко мне и изливали душу. И странно, я не заметил ни одного случая, чтобы положение было действительно катастрофическим. Помню, когда нам на шесть человек дали двухкомнатную квартиру, мы были безумно рады. А тут сражение шло за комнату на двоих и даже на одного. Прогресс! И страсти пропорционально возросли.

Потом мы разговаривали на эту тему со Сменщком. Я все это и раньше замечал, сказал я. Но никогда не придавал значения. Знаете, среди некоторой части наших идиотов еще пользуется успехом принцип: быть выше житейских мелочей. Удобный принцип, сказал Сменщик. Раньше им пользовались вовсю. Теперь поклонников у него все меньше и меньше. Я под его обаянием всю жизнь проходил. Удобный принцип. Для начальства, конечно. Да и для нищеты тоже. Успокаивает. Внимание отвлекает. А заведующий справочной группой умер от инфаркта, сказал я. Квартиру вместо него дали какому-то Холую, родственнику Начальника Главка. Ничего себе, братство! Борьба между людьми за жизненные блага — извечный закон человеческого бытия, сказал Сменщик. Это тривиально. Важно установить, в чем конкретно в данном обществе заключаются жизненные блага, за которые идет борьба, какими средствами она ведется и кто имеет преимущества в этой борьбе. Одно дело — борьба за более легкую работу, за грошовую надбавку к зарплате, за дополнительный метр жилплощади… Другое дело — борьба за работу, требующую отдачи всех сил и способностей, но дающую большие средства существования, за большие прибыли, за более высокое качество продукции, за новые рынки сбыта… Если, например, борьба идет за обладание женщиной, и борющиеся имеют в своем распоряжении лишь зубы, мускулы и дубины, получится один эффект. Если борющиеся имеют при этом в своем распоряжении смазливую рожу, острый язык и способность танцевать, получится другой эффект. Если же борющиеся располагают или не располагают такими средствами, как возможность устроить в институт, на хорошую работу, в аспирантуру и т. п., повысить зарплату, дать премию и т. п., то получится уже третий результат. В одних случаях в борьбе имеет преимущество талантливый, образованный и добросовестный человек. В других — бездарный холуй и жулик. Я вовсе не утверждаю, что общества строго различаются набором всех этих показателей. В любом обществе найдешь все примеры. Я утверждаю лишь то, что в каждом типе общества что-то преобладает, воспроизводится, поощряется, имеет преимущества. Собственно говоря, именно это-то и определяет тип общества и его главную тенденцию. Посмотрите на наше ибанское общество. Какие жизненные блага стали у нас предметом борьбы? Все самые необходимые и обычные: еда, жилье, одежда, отдых, зрелища. Что становится главным оружием в борьбе за это? Социальное положение. Место в служебной иерархии. Личные связи (знакомства, взаимные услуги, блат, взятки). Кто имеет преимущества? Это известно даже младенцам. Отнюдь не талант, не бескорыстный трудяга. А интриган, карьерист, хапуга, холуй, приспособленец, доносчик, бездарь, серость. Разумеется, есть исключения. Местами даже могут преобладать иные, противоположные качества. Но в целом и в главном дело обстоит именно так, как сказал. Именно это, а не лозунги, программы и прочие идеологические штучки определяют основные черты нашего общества и его основные тенденции. Они лишь оформляют, украшают, усиливают и охраняют эту прозаическую суть дела. Выходит, спросил я, навечно. Не обязательно, сказал Сменщик. Какая-то часть людей, начав борьбу против этого, может породить другую тенденцию. Может сложиться устойчивая традиция такой борьбы. Могут изобрести защитные средства. Могут сложиться влиятельные сферы жизни, без которых общество не может жить и в которых картина будет иной. Да мало ли что может произойти. Человечество найдет выход. Или погибнет. В лучшем случае — превратится в окончательную мразь. На это нужны века, а не годы, сказал я. Ну и что, сказал Сменщик. Мы же с Вами пока живем. Мы кое-что понимаем. И коечто вносим в желаемый поворот истории. Слабое утешение, сказал я. Физик считает, что все наше шебуршение не оставляет никаких следов в истории. Оно социально не ощущается, как мы не ощущаем ультразвук. Вот Правдец… Как знать, сказал Сменщик. И Правдецы выходят из таких, как мы. К тому же дело не в этом. Если ты окружен жестоким и беспощадным врагом, выход один: дерись до последнего вздоха.

Вы получили эту жизнь в готовом виде, сказал Сменщик. У Вас нет чувства вины. А я это общество строил. Защищал. Оправдывал. Я вот сейчас пытаюсь подсчитать, сколько человек в свое время погибло и пострадало по моей вине. Страшно… У нас за преступления многих всегда расплачиваются одиночки. Я еще и сейчас не уверен в том, что прав я, а не Они, мои бывшие соучастники. К тому же у Вас впереди еще есть какое-то время, а у меня — нет. У меня его тоже нет, сказал я. Но у меня и прошлого нет. Нет даже чувства вины — по крайней мере этого настоящего человеческого чувства. И выбор у меня простой: либо я вместе со всеми участвую в нелепой ритуальной пляске разукрашенных дикарей нашего просвещенного века, либо я должен стать ритуальной жертвой в их идиотской оргии. Третьего не дано. И я чувствую, что меня сейчас как будто специально готовят именно для роли ритуальной жертвы. И никто не отдает себе отчета в реальной сущности происходящего. А мы еще гордимся тем, что познали законы природы и общества, и свысока смотрим на чудом уцелевших музейных дикарей, на древних египтян, инков, ибанских язычников и прочих недоразвитых (на наш просвещенный взгляд) народов. Но к чему все это?! Ни к чему, сказал Сменщик. Просто так. Просто это есть нормальная жизнь этого трижды нормального общества. Это — его натура. И знаете, что меня больше всего страшит? То, что я не вижу никаких иных средств улучшения, кроме тех, которые декларирует наша официальная идеология и демагогия, — кроме реальной борьбы за воплощение идеалов ибанизма в жизнь.

Выбор

Пришел Поверяющий. На сей раз не один. Его сопровождал человек, принадлежность которого к ООН ощущалась даже через запертую дверь. Поверяющий остался вместо меня на посту, а мы с Сопровождающим ушли в кабинет директора. Вы догадываетесь, откуда я, спросил Сопровождающий. Вижу, ответил я. Прекрасно, сказал он. Вам, очевидно, известно, кто такой Ваш сменщик. В общих чертах, сказал я. Он пытается установить с Вами контакты, не так ли, спросил Сопровождающий. Мы изредка с ним встречаемся по службе, сказал я. А вне службы, спросил он. Иногда, сказал я. В забегаловке, по поводу получки. И о чем вы разговариваете, спросил он. О чем все говорят, сказал я. Обо всем. А конкретно, спросил он. Не помню, сказал я. Я не стремился запоминать. К тому же это обычно полупьяный сумбур. В нем нет никакой последовательности и связи. Хорошо, сказал он. Вот Вам списочек вопросов. Я его оставлю Вам. Постарайтесь ответить на них. Потом поставьте здесь свою подпись. И не валяйте дурака, Вы же не младенец. Содержание Ваших бесед со Сменщиком нам хорошо известно и без этого. Мы Вам даем шанс. Учтите, это — последний шанс. Утром я зайду к Вам.

Потом позвонила Она. Сказала, что безумно скучает, но прийти не может. Грипп. Так что дней пять мы не увидимся. Потом я перелистал вопросник. Десять листов. На первой странице вверху напечатано. Я… (фамилия, имя, отчество, год рождения, партийность, национальность, место жительства, место работы)… считаю своим долгом сообщить следующее о моих отношениях с… (фамилия, имя, отчество и прочие известные вам сведения). Затем все двадцать страниц — вопросы с левой стороны страницы, а с правой — место для ответов. В конце двадцатой страницы — место для даты заполнения и подписи. Более ста вопросов. Бог мой, каких только среди них не было! Что говорило упомянутое лицо о Заведующем, об ибанском искусстве, о внешней политике, о западном образе жизни, о Правдеце… Не замечал ли я, что упомянутое лицо занимается гомосексуализмом, спекуляцией, совращением малолетних, сочинением и распространением текстов… Вопросник меня заинтересовал, и я даже забыл на время, для какой цели он оказался передо мной. Данные интересующего Их лица — Сменщика — уже были впечатаны в анкету на машинке. Оказывается, он не такой еще старый. А выглядит как дряхлый старик. Любопытный документ, эта анкета-вопросник!! А что, если передать ее кому следует?! Вот шумок поднимется! А кому? У меня же никаких знакомств и связей. Сопровождающий сказал, чтобы я не валял дурака. Связаться с кемнибудь Они не дадут. Это ясно. Ну что, многоуважаемый Правдец, как бы ты поступил на моем месте? Ходит слух, что даже ты в свое время кое-что подписывал. И что-то не слышно было, чтобы ты этот слух опроверг. Так как же? Вот я сейчас возьму и разорву эту анкетку. И что? Поза! А для кого? Нет, на этом тоже только идиотов ловят.

Опять позвонила Она. Говорит, не спится. Говорит, думает о нашей будущей квартирке. Скоро отпуск. Может быть вместе махнем на юг? Конечно, вместе. У нее блат в месткоме. Пара путевок гарантирована. Ну, не скучай. Целую, пока!

Зачем все-таки это Им нужно? Ведь человека нет давно. Одна тень осталась. А я? На что я им нужен? Кто я такой с их точки зрения? Ничтожество. Полоумный. На что я-то им? Нужен, значит. Раз работают, значит нужен. Самый трудный час, говорил Сменщик, не тот, когда ты ждешь приговора. Тут от тебя уже ничто не зависит. Тут выбора нет. Самый трудный час — это когда надо сделать выбор: или на эшафот, или домой в теплую кровать. И выбор зависит только от тебя самого. Верно! Но выбор-то приходится делать разным людям и в разных условиях. И есть еще форма или способ сделать этот выбор. И цели. И тактика. Мне на Них в общем плевать. И что будет со мной — тоже плевать. И не из-за желания попасть в теплую кровать. Я не могу объяснить, почему. Я мог порвать анкету. Но это — поза для литературы и для воспоминаний уцелевших. Дело в конце концов не в том, заполню я ее или нет, а в том, как я ее заполню, если буду заполнять. Заполнять ведь тоже можно поразному. Уловка? Возможно. Без уловки нельзя. Без уловки тебя все равно раздавят как идиота. Уловка перед самим собой? Ну и что. Без этого не найдешь лучшего решения. С какой точки зрения лучшего? Все упирается в одно: чего ты хочешь! Пока я хочу выстоять, уцелеть. Не ради спасения своей шкуры. Я чувствую, что я могу Им подложить свинью. И где-то в глубине души хочу этого. И хочу, чтобы моя свинья была поболее. А вдруг удастся?! Ты же, Сменщик, сам говорил мне как-то, что надо суметь жизнь продать подороже!

И я начал заполнять анкету. И мне даже весело стало. Главное — заполнить так, чтобы она не могла стать документом против Сменщика. Это уже вопрос литературной техники. Чтобы никакой кусочек из нее нельзя было изъять в качестве свидетельского показания. Или хотя бы чтобы он звучал издевательски и смешно. Поэтому я ради точности снабдил все речи Сменщика отборным матом. Например, на вопрос о том, что Сменщик говорил об ибанской литературе, я написал: он говорил, что наш и интеллектуалы считают наших ибанских писателей проститутками и м…….и, а напрасно, так как наши писатели точно отражают нашу жизнь (надо только уметь читать их), и пишут они для народа, а народ любит именно то самое, что они для него пишут. А на вопрос о том, что Сменщик говорил об ибанских руководителях, написал: он говорил, что они вовсе не такие уж кретины, как думают наши оппозиционеры и на Западе. На вопрос же о том, что Сменщик говорил об ООН, написал: он говорил, что интеллектуальный и нравственный уровень ООН сейчас неизмеримо выше таковых Академии Наук, Союза Писателей, Союза Художников, Союза Композиторов и прочих творческих организаций Ибанска. В таком духе я заполнил всю анкету. Конечно, поза получилась не очень театральная. Но мне не предстоит стоять перед судом истории.

Утром пришел Сопровождающий. Мельком просмотрел анкету. Не густо, сказал он. Впрочем, для начала сойдет. Он уверен, что будет продолжение, а я уже не надеюсь даже на это.

Закрытое совещание

У входа в контору меня ждал… Неврастеник. Мне с тобой серьезно надо поговорить, сказал он. Ты знаешь, конечно, что состоялся закрытый Пленум по вопросам идеологии? Хотя мне хотелось спать и совсем не хотелось разговаривать с Неврастенком, я невольно насторожился. И тебе известны подробности, спросил я. Кое-что, сказал он. Это «кое-что» оказалось довольно солидным: Неврастеник бубнил мне больше часа. Трудно сказать, что в его сообщении было правда, что слухи, что собственные домыслы. Да это не важно. Важен лишь сам факт Пленума на эту тему и его общая ориентация. А тут и без знакомств в высших сферах заранее ясно: ослабили воспитательную идеологическую работу, притупили бдительность, допустили непозволительную терпимость к влиянию враждебных теорий, нарушали принцип партийности и т. д. и т. п. А что мне до всей этой бодяги, спросил я, когда Неврастеник исчерпал свои сверхсекретные сведения.