Как покорить Запад

А с другой стороны, Западную Европу можно взять голыми руками. Для этого надо всячески расширять любые контакты с Западом. Удесятерить эмиграцию. Укрепить её диссидентским элементом. Для этой цели в стране надо наладить массовое производство диссидентов. Учредить особые учебные заведения для диссидентов, включая высшие. Печатать популярные брошюры и книги о том, как стать диссидентом. Пропагандировать диссидентство в печати и через телевидение. Устраивать специальные симпозиумы и съезды, регулярный обмен опытом. Ввести для начинающих диссидентов бесплатное обучение иностранным языкам и технике общения с представителями зарубежных разведывательных служб. После сдачи выпускных экзаменов диссидентов направлять на практику в исправительно-трудовые лагеря строгого режима. По отбытии положенных сроков выдавать свидетельства «Дипломированный диссидент» и высылать обладателей таких дипломов в Западную Европу или в США. При засылке на Запад предоставить диссидентам полную свободу действий. Остальное получится само собой. Через десять лет Запад поднимет руки, согласится на любые условия, лишь бы мы сократили нашу эмиграцию и взаимовыгодные контакты с ними. Тут мы и предложим им наш коммунистический строй.

Писатель сказал, что эти сюжеты тоже для литературы второго сорта, т.е. для сатириков и юмористов. Ему надо в самые глубокие тайники человеческой души забраться. Он мечтает дать глубокий анализ переживаний гениального писателя, оказавшегося в изгнании и лишённого...

Интеллектуальная элита

Домой иду привычным маршрутом — вдоль реки. Вода в реке почти совсем исчезла, так что солдатам особого батальона придётся ставить свои лодки на колёса. Мне кажется, что рядом со мной идёт Вдохновитель и развивает свои сумасшедшие идеи.

— Интеллигенция, — говорит он, — неоднородна, поскольку она теперь есть массовое явление. Твой Писатель — типичный представитель бездарной, тщеславной и алчной массы интеллигентов. Он ещё лучше многих других. Он не дурак. И, как русский человек, пережил трудности и страдал. Внутри интеллигенции есть очень небольшая часть, действительно являющаяся мозгом и гением общества, — интеллектуальная элита. Если хорошенько покопаться в механизмах нашего общества, то обязательно обнаружишь продукты деятельности интеллектуальной элиты. Масса интеллигенции скрывает этот факт, поскольку она в первую очередь эксплуатирует свою элиту и паразитирует за её счёт. Она присваивает её продукты, фальсифицируя всю ситуацию в культуре общества. Она имеет мощного союзника — власть. Власть тоже тщательно охраняет эту тайну, ибо она в качестве власти узурпирует функцию интеллекта: власть должна выглядеть не только волевой, но и мудрой. Что было бы с армией, если бы всем было известно, что план предстоящего сражения был разработан группой младших офицеров во главе с капитаном, который не умеет даже подать команду «Шагом марш!»?!

Возьмём машину сталинских репрессий. Наши разоблачители все приписывают Сталину и его подручным. А на самом деле она была бы вообще невозможна без интеллигенции и в конечном счёте без интеллектуальной элиты. Она была спроектирована, рассчитана, создана и пущена в ход рафинированными интеллигентами. Я входил в комиссию, изучавшую этот аспект сталинских репрессий. Если бы я тебе рассказал, кто из нашей интеллигенции и в какой форме приложил руку к нему, ты не поверил бы. К счастью для истории, все следы на этот счёт уничтожены. И нашим потомкам останется только гадать о фактической роли интеллигенции в преступлениях сталинской эпохи. Впрочем, роль интеллигенции в идеологическом оправдании их уже не скроешь. Сталинские репрессии — дело прошлое. А жизнь идёт. И в таком огромном организме, как наша страна, постоянно складываются циклопические механизмы для решения не менее важных проблем, чем проблемы сталинских времён. Думаешь, эти проблемы можно решить силами официальных учреждений? Сейчас страна готовится к мировой войне. Невозможно даже вообразить себе, какая исполинская мозговая работа идёт в связи с этим. А кто её выполняет? Кто генерирует идеи?

Разумеется, посредником между элитой и обществом выступает масса интеллигенции. Мы всю нашу интеллигенцию заставили работать в нашу пользу. Мы и западную интеллигенцию используем в беспрецедентных масштабах. Вот тебе примерчик из многих тысяч примеров такого рода. Вышла на Западе книга критика нашего общества. Одновременно вышел перевод книги Академика Н. Сотрудник нашего посольства заранее узнает, кто будет рецензировать эти книги, в этом отношении мы имеем бесчисленные и безотказные источники информации, не стоящие нам никаких затрат. А бывает и так, что мы сами советуем подходящих лиц, и нам охотно идут навстречу. Происходит якобы случайная встреча дипломата с будущим рецензентом. Дипломат намекает, что в Москве собираются переводить книгу рецензента. Остальное делается само собой. Появляется плохая рецензия на книгу критика режима и превосходная — на книгу советского академика. Что это за книги, ты знаешь сам.

Сомнения

«А не переоцениваем ли мы роль интеллектуальной элиты в нашей Великой атаке на Запад? — говорю я, мысленно обращаясь к Вдохновителю. — Современное общество интеллектуально избыточно. Обычные люди, которых интеллектуалы считают невеждами и дураками, на самом деле имеют интеллект, вполне достаточный для решения всех проблем современной жизни. В понимании этих проблем интеллектуалы не превосходят их нисколько. Скорее наоборот. Они превосходят практически живущих и действующих людей только по уровню словоблудия. Если бы интеллектуалы заняли место руководителей общества, стало бы много хуже, ибо у них нет чувства реальности, здравого смысла. Для них их словеса важнее реальных законов и тенденций общественных процессов. Психологический принцип интеллектуалов таков: мы могли бы организовать все наилучшим образом, но нам не дают. А фактическое положение таково: они могли бы организовать жизнь наилучшим образом лишь при наличии условий, которые практически неосуществимы, и потому они не способны действовать даже на уровне презираемых ими лидеров общества. Фактические руководители подчиняются потоку жизни, и потому они хоть что-то делают. Интеллектуалы недовольны тем, что поток жизни им неподвластен. Они его считают неправильным. Они опасны, ибо выглядят умными, будучи на самом деле профессионально изощрёнными глупцами.

Вот, например, проблема: может ли группа гениев спланировать для руководства страной гениальную политику? Я утверждаю: нет. Почему? Одно дело — замысел и план. Другое дело — условия их исполнения. Гении планируют абстрактно, т.е. отвлекаясь от «мелких» житейских обстоятельств. Без этого они не были бы гениями. Может ли, например, гений из окружения начальника КГБ принимать во внимание тот факт, что советские шпионы в некоем районе Западной Европы будут пьянствовать, жульничать, интриговать, халтурить, короче говоря — вести себя как нормальные советские люди? Нет, конечно. Тот, кто будет исходить из этих явлений, тот в группу гениев допущен не будет. Практически действующий начальник соответствующего отдела КГБ, которого все гении считают формалистом и идиотом, на опыте знает цену шпионской сети в курируемом им районе. Он соглашается с гениальными планами интеллектуалов, но делает по-своему. И хоть что-то имеет в итоге. Так кто же гений на самом деле? Западная интеллигенция, говоришь, служит нам? Верю, ты можешь привести тысячи примеров такого рода, как пример с рецензиями. Но это мелочи. Из тысячи мышей не сложишь одного слона».

«Верно, — слышу я ехидный голос Вдохновителя, — не сложишь. А зачем складывать? Слоны нам не нужны. Нам именно мыши нужны. А ещё лучше — крысы. Миллионы крыс. Причём образованных и интеллигентных крыс».

Подозрение

Любая мыслительная машина портится без реальной пищи для размышлений. Это касается и меня. Я теряю точки опоры и социальную ориентацию. Бросаюсь из одной фантазии в другую, будучи не в состоянии отдать предпочтение какой-то из них. Сейчас мне начинает казаться, что все это — пустые разговоры, что на самом деле идёт подлая и грязная игра. Но играю не я. Играют мною. Игроки — советская и западная контрразведка. Второй я кажусь крупной фигурой из КГБ, прибывшей на Запад с особой миссией. Первая даёт понять второй, что её подозрения основательны. Для второй я удобен как объект, на котором она может продемонстрировать своё профессиональное мастерство и заслужить одобрение своего начальства. Для первой я удобен как средство отвлечения внимания от реальных её фигур. И как дымовая завеса. Я есть лишь карта в игре, которую один игрок подбросил другому, чтобы тот побил её и был доволен своей кажущейся победой. Этому игроку достаточна кажущаяся победа, а его противник готов пойти на кажущееся поражение, чтобы скрыть фактическую победу. Обеим важна не объективная истина и справедливость, а их собственные действия, расцениваемые ими самими как успех. От меня лично в этой игре ничто не зависит. Я действительно мог говорить и делать все, что угодно. Судьба моя была предрешена самим фактом выбора меня на эту роль.

«Верно, — слышу я голос Вдохновителя. — Выбрать подходящего актёра на западную роль — на то и нужен хороший режиссёр».

Намерение

Теперь я хочу одного: вырваться из чужой игры и стать сторонним наблюдателем. Видеть и понимать — и больше ничего мне не надо. Я по профессии и по призванию пониматель. Вся моя прожитая жизнь может быть обозначена одним словом — «размышление». Здесь у меня от обычных феноменов жизни почти ничего не осталось, и практически я стал органом познания, как таковым. И оказалось, что именно в роли чистой мысли я меньше всего нужен людям. К тому же гомосос есть личность лишь как частичная функция коллектива. Моя роль чистой мысли сложилась как роль в советском коллективе. Я могу существовать в качестве понимателя, только прилепившись к полноценному советскому коллективу.

«Мы знаем это, — слышу я голос Вдохновителя. — Став сторонним наблюдателем, ты лучше поймёшь происходящее. А когда тебе будет совсем невмоготу, мы протянем тебе руку братской помощи из нашего советского коллектива».

Решение судеб

Художник устроился на временную работу в фирму, производящую ёлочные украшения. Говорит, главным художником. Явно цену набивает — такой советской должности здесь вообще нет. Они с женой собрали тихонько пожитки и непроданные картины. Уехали не попрощавшись.

Шпион века

Рано утром Вдохновитель заехал за мной на служебной машине, что делал в исключительных случаях. «На Западе, — сказал он, когда мы выехали за пределы Москвы, — любят всякое ничтожество возводить в великие личности. Не умеющего рисовать художника объявляют величайшим художником века, страшную бабу — первой красавицей мира, пошлого кинорежиссёра — великим новатором, пустого писаку — величайшим мудрецом. Так обстоит дело и в Нашем шпионском мире. И кого только тут не объявляли величайшим шпионом века! А если разобрать по существу, что эти гении шпионажа сделали, то только диву даёшься, за что на них вообще обратили внимание. Настоящие гении обнаруживаются лишь по прошествии столетий. А чтобы наша эпоха очистилась от мусора и обнажила своих подлинных гениев, нужны тысячелетия — слишком уж много мусора накопилось. Но хватит общих разговоров. Сегодня я тебе покажу самого незначительного советского шпиона на Западе».

Через час мы были в дачном посёлке и пробирались через грязь к маленькому домику, затерявшемуся среди недавно отстроенных шикарных дач. Навстречу нам вышел невзрачный старикашка. Вскоре мы сидели на террасе с прогнившим полом, пили привезённую нами водку, закусывая привезённой нами же колбасой. Вдохновитель попросил хозяина рассказать кое-что из своего прошлого. Тот замахал руками: мол, он вообще ничего не сделал такого, о чем стоит рассказывать. «Вот об этом и расскажите», — настаивал Вдохновитель. Старик нехотя начал говорить. «Советских шпионов в Германии перед войной было много. И информация от них поступала в гигантских размерах изо всех сфер немецкого общества. Надо было эту информацию обрабатывать и направлять в Москву. Никакой электронной техники не было. И средства связи не такие были, как сейчас. Именно из-за плохой организации обработки и передачи информации начались провалы. Вся наша шпионская сеть оказалась под угрозой гибели. И тут только кто-то и где-то упомянул о забавном пареньке в одном исследовательском институте. Паренёк конструировал и чинил хитроумную аппаратуру, а заодно молниеносно решал в уме головоломные математические задачи, над которыми доктора наук бились порой месяцами, запоминал с одного взгляда целые газетные страницы и проделывал другие „штучки“, забавлявшие учёных института. Паренька забрали в соответствующее учреждение, кое-чему подучили, переправили в Германию и буквально спрятали под землю-Так он и прожил два года до войны и всю войну в погребе где-то неподалёку от Берлина. В его задачу входило обрабатывать, ужимать и максимально экономно кодировать мощный поток шпионской информации. Уже через несколько месяцев он достиг такого совершенства, что молниеносно определял степень ценности документа, из многих тысяч страниц извлекал достойные внимания, ужимая информацию порою до нескольких строк. После войны его хотели на всякий случай расстрелять, но потом решили все же сохранить. До 1958 года он просидел на Лубянке в одиночной камере. Потом освободили, дали мизерную пенсию и этот домишко. Ничего из того, что прошло через его голову в те годы, он не помнит. Не помнит и свою систему „упаковки информации“.

«Неужели Они и меня прочат на аналогичную роль», — подумал я, выслушав историю Старика. «Твоя задача будет посложнее, — угадал мою мысль Вдохновитель. — Тут потребуется образование, эрудиция, навыки научной работы. И твои мозги, конечно. Тебя ведь тоже считают мыслящей машиной. Но на домик под Москвой не рассчитывай».

«Наша активность на Западе даёт свои результаты, — говорил Вдохновитель на обратном пути в Москву. — Но какой ценой? Это враньё, будто это не стоит нам ни копейки. Как раз наоборот, это обходится нам в копеечку. Ещё немного, и мы сами вылетим в трубу. Надо в корне менять всю нашу работу на Западе. Убедить наше руководство — наша задача здесь. Твоя задача — узнать там для этой цели то, что не узнаешь ни из каких газет, журналов, книжек, тайных документов. Жаль, у нас уже нет времени обсудить детали...» — «А куда спешить?» — спросил я. «Операция „Эмиграция“ исчерпала себя, — сказал он. — Приказано закругляться. И это в момент, когда мы могли бы извлечь из неё максимальную выгоду! Ну, пора. Давай Попрощаемся. Мне грустно расставаться с тобой: я Тебя любил и люблю, как брата. Но пойми меня правильно: ты — мой главный козырь. И может быть, последний козырь. Прощай!»

Решение судеб

Писатель получил постоянную работу в антисоветском издательстве. Он на седьмом небе от радости. Хотя зарплата мизерная, зато гарантированная. И работа пустяковая — читать рукописи и давать отзывы на них. Пустяковая с точки зрения затрат времени и сил, но важная (по его словам) с точки зрения влияния на судьбу русской литературы здесь, на Западе. Теперь он может спокойно отдаться серьёзному литературному творчеству. Теперь он горы свернёт. Одним словом, не надо впадать в мрачный пессимизм. Трудное время рано или поздно пройдёт.

А ведь и тебя в лучшем случае ждёт нечто подобное, думал я, слушая восторженное блеяние Писателя. И ты в конце концов получишь жалкий во всех отношениях минимум и будешь уговаривать окружающих и себя самого, что никаких оснований для пессимизма нет, что трудное время рано или поздно пройдёт.

По дороге в Пансион мне пришла в голову идея: а что, если я сыграю с Писателем шутку — сочиню что-нибудь и пошлю в его издательство? Под псевдонимом, конечно. Он все-таки добрый человек. Я не хочу ставить его в неловкое положение. И за одну ночь я сочинил повесть. Сюжет её таков. Советский агент попадает на Запад под видом диссидента. Стремится работать хорошо. Для этого он должен стать агентом западных секретных служб. В КГБ подозревают его в предательстве и хотят устранить. Западные секретные службы усматривают в этом хитрую игру КГБ и тоже хотят устранить агента. Тогда он использует последнее средство: начинает халтурить, врать, изворачиваться, короче говоря — вести себя как нормальный гомосос В результате его признали своим все разведки мира, повысили в чине как в Москве, так и на Западе. Поскольку теперь на Западе без сексуальных сцен не изображают даже заседание правительства, похорони и террористические акты, и я снабдил свою повесть сценами такого рода. Чуть ли не на каждой страничке герой совокупляется с прекрасной незнакомкой (рост сто семьдесят, талия шестьдесят, зад сто шестьдесят, груди по два кило каждая), причём использует не он её, а она его, восторгаясь русской выносливостью. «Теперь, — говорит она, — я понимаю, почему русские выстояли в войне с Германией».

Отослал повесть в издательство. Стал ждать. Шли дни. Недели. Писатель уехал в очередную поездку «с лекциями». Особых надежд на повесть я не возлагал. Это была, скорее, шутка. Шутка не удалась. Туда ей и дорога. И я вообще позабыл о своём литературном начинании.

Проблемы

Самый близкий мне теперь человек — Хозяйка. Она помогает мне в бытовом отношении (бельё, еда) и рассказывает много такого о жизни обычных людей, что имеет первостепенное значение с социологической точки зрения, но на что тут никто не обращает внимания. Сейчас она объясняет мне, как следует экономить на транспорте. По её подсчётам получается экономия пятьдесят пфеннигов в неделю, две марки в месяц, двадцать четыре марки в год, двести сорок марок в десять лет... Две тысячи четыреста марок в столетие, доканчиваю я её расчёты. Но мы, русские, изобрели ещё более мощные методы экономии: мы ходим пешком. Это экономит нам в неделю пять марок, в месяц двадцать марок... А за сто лет набегает огромная сумма. Дом можно купить. Хозяйка принимает мои слова всерьёз. Согласно официальной статистике семьдесят процентов семей здесь имеют всего одну зубную щётку: экономят. Тут экономят во всем так, что тошно становится. А мы проживаем все от получки до получки, не придавая такого угнетающего значения будущему. Что лучше? Если бы советские власти были чуточку поумнее, они могли бы в течение нескольких лет поднять жизненный уровень населения настолько, что отпали бы всякие сомнения насчёт преимуществ того или иного образа жизни. Именно это есть самое мощное советское оружие, а советское руководство уже не способно его использовать.

Решение судеб

Шутник получил разрешение на жительство в США. «Теперь будет все о’кей, — сказал он на прощанье. — Приезжайте в Штаты. Там устроиться гораздо легче». — «Боюсь, что меня отсюда не выпустят», — сказал я. «Кто?» — удивился он. «Они», — сказал я. «Кто Они?» — спросил он. «Не знаю, — сказал я. — Они всегда и везде Они».

Запад

Состав пансионеров полностью обновился, за исключением меня и Диссидента с женой. Знакомств с новыми пансионерами заводить не хочу. И они меня избегают. Очевидно, их кто-то предупредил, что со мной надо быть поосторожнее. С Диссидентом у меня тоже нет никаких контактов. Утром они бесшумно проскальзывают через холл на улицу, а поздно вечером — в свою комнату. И все. Целыми днями я валяюсь на кровати или смотрю телевизор. Выхожу только за сигаретами и поесть что-нибудь. И на допросы, конечно. Оценил по достоинству ценность телевидения для социолога, желающего изучить Запад. Вот, к примеру, что я узнал тут только за один день. Деятель Церкви призывает к духовному единению, усматривая в этом путь спасения. «Болван, — говорю я, — если путь спасения и существует, то не в единении, а в разъединении. Нужна ясность во всем, а не помутнение. Нужны чёткие формы, а не расплывчатые очертания. Лучше искренняя вражда, чем лицемерная дружба».

Ещё одна пара советских танцоров решила не возвращаться в Советский Союз. Поскольку невозвращенцы стали обычным явлением, советским властям следовало бы признать их официально. В анкеты, которые советские граждане заполняют перед поездкой за границу, следует добавить пункт: собираешься или нет остаться на Западе, в какой стране и с какой мотивировкой?

Дискуссия по поводу убийцы, убившего целую семью из пяти человек: считать его вменяемым или нет? В дискуссию вовлечены светила наук, медицины, права, литературы, журналистики. Никакой проблемы на самом деле тут нет. Пятьдесят лет убийца был нормальным человеком, а тут вдруг появилось сомнение. Просто последствия преступления принимались во внимание заранее: смертной казни нет, будет волынка с выяснением его психического состояния (считай, санаторий) и прочее. А всем, вовлечённым в дело, выгодно, чтобы оно тянулось: статьи, выступления по телевидению, гонорары.

Один пенсионер умер почти три года назад в своей квартире, но только сейчас это обнаружили в связи с необходимостью ремонта водопровода. Почти три года человек был мёртв, а все житейские операции в это время совершались через банк. Не сломайся водопровод, может быть, ещё пару лет не обнаружили бы, что он мёртв. Опять дискуссия. Одни усматривают в этом достоинство банковской системы, другие — порок капитализма.

Похитили семилетнюю девочку. Требуют выкуп два миллиона. Похитили генерала. Никакого выкупа до сих Пор почему-то не требуют. Любопытно: западные террористы не захватывают советских посольств, не убивают советских чиновников и дипломатов, вообще не касаются ничего, имеющего отношение к Советскому Союзу. Почему бы это, а? Западные умники видят в этом свидетельство того, что террористы действуют по указке из Москвы. Если бы это было так, Москва первым делом разыграла бы спектакль с покушением на что-либо советское.

Бунтуют ученики. Повод для бунта — покончила с собой девочка, которой показалось, что ей занизили отметку на один балл. Ученики старших классов требуют либерализации школы (хотя они и так вытворяют что хотят) и облегчения программы (хотя программа здесь просто смехотворна сравнительно с московскими школами). Само собой разумеется, требуют демилитаризации (!!!) Западной Европы и отмены армейской службы вообще. Ученики младших классов жалуются на то, что повысили цены на конфеты и пирожные. «Если бы правительство меньше тратило денег на вооружение и больше на насущные нужды населения, — сказала семилетняя крошка, — то сладости были бы дешевле». Толпа журналистов и прочих взрослых, беседовавших с детьми, разразилась бурными аплодисментами.

Мы

А по ночам слушаю разговоры в комнате, где раньше жил Художник с женой. Не хочу их приводить здесь. О чем могут говорить советские люди, выбравшиеся под каким-то предлогом из голодной и убогой русской провинции на сказочно изобильный и яркий Запад? Но иногда в их речах улавливаются зловещие нотки.

— Без языка тут плохо.

— Изучим. А нет, так и без языка проживём. Иван десять лет тут торчал, а по-ихнему не научился даже водку заказывать.

— Иван чуть ли не погорел из-за незнания языка, он сам мне об этом рассказывал. Он раздобыл очень важные секретные документы и хотел отослать в Москву. Упаковал. Пришёл на почту. А там пакет не принимают, суют какую-то бумажку и велят заполнить. Взглянул на бумажку и понял одно: что от него требуется имя написать, адрес и ещё что-то. Анкета, подумал он по советской привычке. Решил, что это — провал. Впал в панику. Решил признаться. Ничего страшного в этом нет. Многие так делают, а потом все равно хорошо работают. Пошёл в полицию. Раскрыл пакет, показал документы. Пальцем в себя тычет: мол, их бин советиш шпион. В полиции сказали, что это не по их части. А где найти службу безопасности, никто не знал. Собралась толпа. Кто-то сказал, что тут две службы безопасности — гражданская и военная. Если документы суть военные секреты, надо идти во вторую, а если промышленные — в первую. Возникла жаркая дискуссия по поводу политических секретов: военные они или гражданские? К счастью, нашёлся добрый человек, кое-как говоривший по-русски (был у нас в плену). Он растолковал Ивану, в чем дело и как быть. Оказывается, бандероль была слишком тяжёлая. Её можно было разделить на две части и послать их по отдельности. Но это на целых сорок пфеннигов дороже. Это непрактично. Лучше послать посылкой, заполнив для этого другую бумажку. А стоить будет даже на десять пфеннигов меньше. Знаешь, что самое обидное в этой истории? Иван говорил, что он чувствовал себя тогда круглым идиотом, а эти люди смотрели на него свысока как на типичного русского недоумка.

— Не беда! Мы им ещё покажем, какие мы недоумки.

Резюме

Снова набросился на газеты. И снова плююсь, просматривая то, что в них пишут о советском блоке. Отбирают факты, соответствующие их априорным установкам, и интерпретируют эти факты в духе своих представлений о социалистическом обществе и своих желаний насчёт его. Если бы от меня сейчас потребовалось сделать отчёт для КГБ, в нескольких строках сообщив самое главное из моих наблюдений, я бы ограничился следующим: Запад не просто не может понять сущность нашего общества, он активно не хочет этого делать. Советские службы, занятые Западом, могут смело принять это как аксиому своей деятельности вплоть до новой мировой войны. Все западные специалисты по советскому блоку, вместе взятые, в принципе не способны правильно оценить жизненный и военный потенциал советского блока. Они способны лишь на то, чтобы метаться между различными крайностями, случайно и временами натыкаясь на верные идеи, но не будучи в состоянии правильно оценить и использовать свои же собственные верные догадки. Советская официальная идеология ближе к истине в понимании социальной реальности, чем все то, что я увидел здесь, на Западе. Она плохо сформулирована и испорчена интересами пропаганды, что позволяет западному бесконтрольному словоблудию смотреть на неё свысока. Изначальная истина часто выглядит уродом в сравнении с высокоразвитым заблуждением. Советская идеология, поддавшись влиянию Запада в послесталинское время, несколько выиграла в отношении внешней словесной формы, но много потеряла по существу. Наши московские представления о Западе в общем и целом верны, и на Запад стоит выезжать не с целью познать Запад, а с целью познать самих себя и оценить свои собственные возможности.

Решение судеб

Самыми незаметными в Пансионе были Диссидент с женой. И вот они совсем перестали появляться в холле и встречаться на пути в туалет и на помойку. Я не удивлюсь, если именно Диссидент окажется тем Великим Рыбаком В Мутной Воде, о котором я когда-то говорил Цинику. Очень уж он сер и скучен. И незаметен. Пока здешняя контрразведка волынится со мной, этот Великий Рыбак тихо и незаметно проскользнул туда, куда ему и нужно было, и начал свою скромную деятельность раковой клеточки в теле западного общества. Мы вползаем в тело врага как могильные черви. И я тоже теперь мечтаю лишь о положении червяка, пожирающего своё окружение и отравляющего его своими выделениями.

Подлинное лицо

Я сказал, что мне надоели допросы. Они сказали, что им ещё не вполне ясно моё «подлинное лицо». «Этого, — сказал я, — вы никогда и не узнаете. Проблема неразрешима логически. Если взять множество поступков многих людей и множество соответствующих их внутренних состояний, то по одним можно достоверно судить о других. „Подлинное лицо“ массы людей точно выражается в массе их поступков. Но для отдельных людей и их отдельных поступков такого совпадения обычно не бывает. Я — представитель массы. Как индивид я не имею лица». — «Но есть же у вас какие-то тайные цели», — сказали они. «Какие цели может иметь червяк, насаженный на крючок? — сказал я. — Цели имеют рыбак и рыба». — «Хорошо, — сказали они. — Действительно, пора... как это по-русски... закругляться. У нас последняя просьба: сделайте в письменном виде краткое описание советского человека».

Описать гомососа! Они от меня требуют решить задачу, за решение которой через много десятилетий или Даже столетий люди будут признаны выдающимися Учёными. А какую награду получу я за это? Ладно. Тут, как говорится, не до жиру, лишь бы быть живу. Попробую решить им эту эпохальную задачу.

Гомосос

Гомосос — это гомо советикус, или советский человек как тип живого существа, а не как гражданин СССР. Не всякий гражданин СССР есть гомосос. Не всякий гомосос есть гражданин СССР. Ситуации, в которых люди ведут себя подобно гомососам, можно обнаружить в самых различных эпохах и в самых различных странах. Но человек, который обладает более или менее полным комплексом качеств гомососа, проявляет их систематически, передаёт их из поколения в поколение и является массовым и типичным явлением в данном обществе, есть продукт истории. Это человек, порождаемый условиями существования общества коммунистического (социалистического), являющийся носителем принципов жизни этого общества, сохраняющий его внутриколлективные отношения самим своим образом жизни. Впервые в истории человек превратился в гомососа в Москве и в сфере её влияния в Советском Союзе (в Московии).

Гомосос есть продукт приспособления к определённым социальным условиям. Потому его нельзя понять вне его нормальной среды, как по движениям рыбы, выброшенной на песок или попавшей на сковородку, нельзя судить о её качествах как существа, плавающего в воде. Надо взять характерные и типичные ситуации нормального образа жизни массы гомососов и поставить вопрос: как в такой ситуации поступит нормальный гомосос? И из ответов на такие вопросы вы получите описание гомососа как особого типа человека, адекватного особого типа обществу. Возьмём, например, современных гомососов, живущих в Московии. Повысили цены на продукты питания. Будет такой гомосос устраивать демонстрации протеста? Нет, конечно. Гомосос приучен жить в сравнительно скверных условиях, готов встречать трудности, постоянно ожидает ещё худшего, покорён распоряжениям властей.