Мы и Запад

Того самого политического деятеля, о котором говорил Вдохновитель, все-таки убили. Запад в панике. Мои допрашиватели виду не подают, что я их предупреждал об этом, а я не хочу им напоминать сам. Мои мысли работают в другом направлении— Здесь паника. А случись такое в Советском Союзе, реакция была бы противоположной: мол, сплотим ещё теснее свои Ряды, усилим, укрепим, повысим!.. И странно, почему этого заурядного политика возвели в ранг великих? Здесь великие политические деятели невозможны в принципе, ибо их влияние на реальный ход дел ничтожно, власть их незначительна, они подвержены критике, пресса их развенчивает и заземляет, отбор их. производится по таким принципам, что они сами больше думают о своём личном положении, чем о положении своих стран.

Шеф спросил меня, что я думаю по поводу этого убийства. «Превосходно удавшийся эксперимент», — спокойно сказал я. «Что за эксперимент?!» — вытаращил глаза Шеф. «Представляете, что тут у вас начнёт твориться, если сразу шлёпнут штук десять таких „великих политиков“, — сказал я без всяких эмоций. Шеф ничего не ответил. „Между прочим, Советский Союз начнёт войну против Запада, — сказал я, — когда тут выпадет снег. Запад будет парализован — и...“ Шеф ушёл не попрощавшись.

Открытие «Центра»

Открытие «Центра» происходило, как отметил в своём вступительном слове Профессор, в торжественной обстановке. В речи Профессора это было единственное место, заслуживающее внимания: это мероприятие очень напоминало торжественное собрание советского учреждения по поводу официального праздника, юбилея, пуска, вступления в строй, вручения ордена или переходящего Красного знамени... Не хватало портретов классиков марксизма и руководителей Партии и Правительства, бюста Ленина, красных знамён и лозунгов. Но мы, годами натренированные лицезреть все эти атрибуты наших торжеств, легко восполнили их отсутствие своим воображением. Наше воображение было подкреплено тем, что собравшиеся бурными аплодисментами и вставанием приветствовали послание «Центру» от Писателя земли Русской. В послании давались чёткие указания «Центру» и всей советской эмиграции (и заодно — президентам всех западных стран, деятелям культуры и рядовым гражданам), что делать и куда вести человечество. Указания сводились к следующим двум краеугольным камням программы спасения Руси, а значит, всего человечества: 1) живи не по лжи; 2) слово «Бог» пиши с большой буквы. Потом зачитали послание Великого Диссидента из Союза, которое тоже было встречено бурными аплодисментами и вставанием. В послании говорилось о том, что обстановка чревата последствиями. Потом зачитывали другие послания. Им аплодировали, но не вставали. Сидевший со мною рядом Шутник сказал, что тут не хватает только послания от ЦК КПСС и КГБ. «Не спешите, — сказал я. — Все ещё может быть». И я не ошибся. Профессор зачитал выдержки из советских газет под соусом «Как наши враги оценивают нашу благородную деятельность на благо...». Когда Профессор делал это, в зале начался шумок, так что пришлось призывать собравшихся к порядку. Дама, исполнявшая в это время функции председательствующего, сказала с упрёком, что тут все-таки не партийное собрание в советском учреждении, можно было бы и потише.

Среди собравшихся можно было увидеть представителей западных разведок и антисоветских организаций. Я заметил, по крайней мере, с десяток человек, относительно которых я на сто процентов был уверен, что они из КГБ, и больше двадцати, насчёт которых моя уверенность была выше пятидесяти процентов.

Затем с обстоятельным докладом о задачах «Центра» выступила Дама. Доклад был заранее заготовлен; она зачитывала его, невольно подражая нынешнему Генеральному секретарю ЦК КПСС. Заметил это не я один. Но было уже несмешно. «Где мы? — спросил меня Шутник. — На партийном собрании?!» — «Берите выше, — сказал я. — На партийной областной конференции по крайней мере».

— Господа, — начала доклад Дама и, довольная, что проскочила опасное место, улыбнулась. — С чувством большой ответственности за судьбы человечества, прогресса и демократии начинает наш «Центр» свою деятельность по...

Обрисовав международную обстановку и ситуацию в Советском Союзе, Дама сделала своего рода отчёт о деятельности советской эмиграции за последние годы (за прошедшую пятилетку, как заметил Шутник). Она отметила, что с каждым годом советская эмиграция наращивает мощь, что сложился многотысячный коллектив борцов против советского режима, что втрое возрос объём антисоветской печатной продукции и в десять раз возросло число встреч, посвящённых антисоветским проблемам, что возросла слаженность в работе различных групп, укрепилось содружество всех трех потоков эмиграции... Успехи с особой силой проявились в том, что... Но, отдавая должное успехам, достигнутым в борьбе с советским режимом (перешла Дама к критической части доклада), бережно подходя к положительному опыту, мы должны в то же время остро, по-деловому вскрывать упущения и недостатки... Необходимо всемерно повышать... Решительно пресекать... Вскрывать имеющиеся резервы... Преодолевать ведомственные барьеры... Чутко относиться к рационализаторским предложениям... Внедрять в дело... Поддерживать почин-Комплексно... Сама жизнь диктует нам новые методы...

— Движимые единым порывом, — выкрикнула Дама в заключение, — мы, советские эмигранты, жертвы советского режима и поборники прав человека, будем твёрдо и последовательно бороться за!..

— Звание предприятия антикоммунистического труда, — закончил фразу довольно громко Шутник.

На нас зашикали.

Мы и Запад

После заседания именитые персоны отправились в ресторан отмечать событие. Конечно, за счёт «Центра», т.е. за счёт местного налогоплательщика. Писателя не пригласили. Он был уязвлён. И вёл себя как московский партийный правдоборец, которого не выбрали в партийное бюро: как обиженный, видящий своё превосходство над окружающими в том, что его обидели.

— Почему они вас не привлекли? — сказал он, заметив меня в толпе неприглашённых. — Это очень странно. Я так старался для вас. Хотя с моим мнением тут тоже не очень-то считаются. Пойдёмте-ка лучше к нам, жена нас покормит получше ресторана.

Солдаты особого батальона на надувных лодках и, как всегда, в ярко-оранжевых спасательных жилетах возвращались в свои комфортабельные казармы.

— Глядите! — воскликнул Писатель. — Что это?!

— Воины.

— Что это на них? — Спасательные жилеты.

— Зачем? Тут же воды по колено.

— Чтобы ближе к боевой обстановке.

— А почему они без оружия?

— Они же западные солдаты. Оружие им ни к чему. Они думают, как бы уцелеть.

— А почему жилеты такие яркие?

— Чтобы противник их издалека заметил и прекратил стрельбу.

— Вы шутите?

— Ничуть. Тут всех волнует одна проблема: куда бежать в случае прихода Советской Армии и как наивыгоднейшим образом капитулировать перед ней.

— Странно. Перед нами никогда не стояла проблема, как жить под немцами. Мы воевали против них. И первым делом мы выбрасывали излишние средства самозащиты — противогаз, каску, штык. Как любил говорить наш политрук, солдат должен иметь с собой только то, что позволяет ему быстрее Добежать до своей гибели.

— Хорошие слова.

— Он погиб, тот политрук. Я был трижды ранен, сражаясь за Советский Союз. Но если бы сейчас Советская Армия ринулась сюда, я пошёл бы добровольцем воевать против неё.

Жена Писателя накормила нас ужином по-московски. Писатель сказал, что это хорошо, что мы не пошли в ресторан: у него от ресторанной еды изжога бывает. Потом мы смотрели по телевизору совершенно пустой, но технически великолепно сделанный фильм. Писатель сказал, что для западного искусства вообще характерно несоответствие формы и содержания. Грандиозно ни о чем — вот его суть. А у нас, в Москве, наоборот: убого о грандиозном.

Когда шёл домой, на улицах не было видно ни одного прохожего. В Москве в это время улицы полны народу. Недалеко от Пансиона со мной поравнялась полицейская машина, некоторое время она медленно двигалась рядом со мной, потом внезапно умчалась на большой скорости. Стражи порядка, очевидно, решили, что я не представляю опасности для их демократического общества.

Суть дела

Ночь проходит без сна. Чтобы скоротать время, вспоминаю разговоры с Вдохновителем.

Не надо преувеличивать мощь нашей агентурной сети на Западе, говорил Вдохновитель. Не надо преувеличивать наше воздействие на Запад вообще. Не надо думать, будто Запад такой уж легковерный, ранимый, беззащитный. Там тоже есть понимающие и деловые люди, занятые «советскими делами». Короче говоря, оставим детективный и идеологический вздор и будем рассуждать здраво и трезво. Запад — это махина. И если эта махина покатилась в каком-то направлении, то никакая советская политика в отношении Запада и агентура на Западе не способна свернуть её с этого направления. Проблема стоит для нас так: катится эта махина в общем и целом в желаемом для нас направлении или нет, и если да, то что мы можем сделать, чтобы она и дальше катилась туда же, причём — стремительнее, чтобы она сама сметала на своём пути тех, кто хочет воспрепятствовать этому движению. Наша деятельность может иметь успех только в том случае, если она соответствует объективным тенденциям истории — вот в чем суть дела. Нам надо выяснить с полной определённостью, так это или нет. Всякого рода сведений о том, что творится в мире, у нас в избытке. От всякого рода специалистов и знатоков отбою нет. Чем больше сведений и чем больше знатоков, тем меньше уверенности в том, что мы достаточно правильно и глубоко понимаем происходящее. Нам сейчас до-зарезу нужно всего несколько человек, которые способны на такое дело и которые заслуживали бы нашего доверия. Нужны настоящие гении в этом деле.

Предстоит самое великое сражение в истории, говорил Вдохновитель. От него будет зависеть, останемся мы в будущем на века или сойдём со страниц истории как временный зигзаг и курьёз. Мы на карту ставим все. Наши силы не безграничны. Пока ещё можно выбрать путь: либо мы замыкаемся в себе и превращаемся в обороняющуюся крепость, либо мы растекаемся по всей планете и проникаем во все её поры. Выбор пути зависит от того, поймём мы ход истории верно или нет, поверим мы в нашу концепцию её или нет. Сейчас пока мы действуем в силу прошлых установок и по инерции, т.е. вслепую.

А вдруг этот путь ведёт к катастрофе? Мы начинаем терять уверенность и обретать страх. Мы уже не способны довести до конца гениально задуманные и рассчитанные планы. Мы нехотя начинаем их осуществление и охотно бросаем на половине пути. Возьми, к примеру, операцию «Афганистан». Да и операцию «Эмиграция» мы вряд ли доведём до конца. Может быть, у нас хватит выдержки на операцию «Польша». Но она самая примитивная. Да и то там вверху раздаются голоса «прекратить этот шабаш». Сейчас нам Нужно нечто аналогичное тому, что в своё время сделали Маркс, Ленин и Сталин вместе. Ирония истории состоит в том, что сейчас такое можно сделать только тайно. Интеллектуальные функции исторического гения теперь могут выполнить только тайный агент вроде тебя и средний чиновник Органов вроде меня. Зато через много лет...

Через много лет, думал я, в качестве гения такого рода будет признан тот, кто в подходящий момент выскажет хотя бы сотую долю того, что может высказать сегодня настоящий гений. К тому же для нас проблемы выбора пути тоже уже нет: мы обречены на то, что происходит независимо и порою помимо нашей воли. И гений тут нужен лишь на то, чтобы удовлетворить своё праздное любопытство. Я его удовлетворил вполне. Мне все ясно, причём на много веков вперёд. Наконец, гений в наше время есть объединение многих посредственностей, выполняющих примитивные функции. Нынешние компьютеры — вот материализация гения нашей эпохи. А продуктами гения, как всегда, пользуются дегенераты и проходимцы. Ученики здешних школ не знают даже таблицу умножения, но все умеют обращаться с компьютерами, которые чуть побольше спичечной коробки. Советские руководители с трудом читают по складам чужие тексты и не способны даже обучиться владеть школьными компьютерами. А решают они эпохальные проблемы.

Сооружение

Есть лишь одно светлое пятно на мрачном горизонте моей жизни (я начинаю красиво выражаться, это симптоматично!) — это моё Сооружение. Оно особенно красиво рано утром, когда восходит солнце. Оно становится таким сияюще-радостным, что хочется плакать от восторга. Это, конечно, будет Храм новой, чистой Религии. В нем будет обитать молодой и ликующий Бог.

Надежды

Утром позвонила Дама. «В руководстве „Центра“, — сказала она торжественно (в её голосе мне послышалось „в партийном бюро“), — есть намерение привлечь вас. Пока, конечно, без оплаты. На общественных началах, так сказать (она в этом месте подхихикнула по-московски). Прочитать вводный курс лекций по социологии сотрудникам „Центра“. Кроме того, мы готовим сборник статей. Не могли бы вы дать в него статью? Гонорар мы пока не платим».

Истратив последние гроши на письменные принадлежности, я засел за статью. Работал с увлечением — изголодался по работе. На другой день статья была готова.

Статья

Чтобы понять реально существующее коммунистическое общество (а именно таким является оно в Советском Союзе), надо быть изощрённым диалектиком. Но диалектический способ мышления либо начисто забыт, либо в окарикатуренном виде служит предметом насмешек для всякого рода образованных бездарностей и снобов, либо в оглуплённом и опошленном виде вошёл как часть в государственную идеологию. Пренебрежение к диалектическому методу мышления — таково первое серьёзное препятствие на пути к познанию реального коммунизма. Сейчас огромное количество людей думает, говорит и пишет о советском (и вообще коммунистическом или социалистическом) обществе. Но все они погружены в болото житейских страстей, тщеславия и корысти. Одни защищают это общество ценой потери истины, другие критикуют его той же ценой. Одни смотрят на него глазами пострадавшего, другие — глазами выгадавших. Одни хотят показать себя умниками и благородными за счёт подходящей темы, другие хотят урвать кусок благ за счёт указания на язвы этого общества, третьи предлагают программы преобразований и выдают желаемое за возможное и действительное. Никто не хочет взглянуть на это общество просто с точки зрения интеллектуального любопытства, не отдавая предпочтения никакой априорной доктрине, не становясь на позиции никакой (пусть «прогрессивной») социальной категории людей, не выдвигая никаких программ избавления людей от зол этого общества и построения некоего «подлинного социализма (коммунизма) с человеческим лицом». Эта неспособность к некоему незаинтересованному интеллектуальному любопытству есть второе серьёзное препятствие на пути к пониманию реального коммунизма.

В этой короткой статье я и попытаюсь изложить взгляд на реальное коммунистическое общество диалектически мыслящего человека, для которого это общество не есть ни благо и ни зло, который не хочет предписывать ему, каким оно должно быть согласно его политической демагогии или мании величия, который принимает его как объективно существующий факт, достойный, по крайней мере, праздного интеллектуального внимания.

Последствия

Статья произвела переполох в «Центре». Профессор заявил, что это провокация КГБ. Дама сказала, что не ожидала от меня такой подлости. Статья была обречена. Но чтобы придать видимость демократичности «Центру», её дали на отзыв Энтузиасту.

Энтузиаст заявился ко мне важный, без обычного хихиканья, с видом вершителя судеб. Сказал, что ему дали посмотреть мою статейку и высказать своё мнение. Он категорически не согласен с моей концепцией. Й если я радикально не переработаю статью, он вынужден будет её отклонить. Я спросил его, как же быть со свободой мнений? Как он собирается строить правильный социализм со всеми гражданскими свободами, в том числе — со свободой слова, если сам проявляет такую нетерпимость в отношении чужого мнения, находясь к тому же в обществе со всеми этими гражданскими свободами? «Мы, — сказал он (обратите внимание: уже „мы“), — не мешаем вам печатать ваше мнение в любом другом месте. И репрессировать вас не будем, как в Советском Союзе. Но наш (уже „наш!“) журнал (уже „журнал“!) имеет своё политическое лицо (уже имеет, хотя ещё не вышел!). Мы не можем...»

Свобода слова

Я перевёл статью на немецкий и послал в журнал, известный своей «объективностью». Через две недели получил отрицательный ответ. Я поинтересовался, в чем дело. Оказывается, они обратились в «Центр» с просьбой высказать мнение о статье. Дама послала им погромный отзыв Энтузиаста. Я напомнил последнему его фразу о том, что «они» не мешают мне печатать моё свободное мнение в других местах. Он сначала растерялся, начал хихикать и лепетать что-то бессвязное. Потом, ощутив важность своей персоны, принял позу всесильного гиганта. «Борьба есть борьба, — изрёк он. — Мы не остановимся ни перед чем, но откроем глаза миру на...» Я не стал слушать, на что именно эти карлики собираются открывать глаза миру: я опаздывал на очередной допрос. Ты — одиночка, думал я дорогой, и потому ты обречён здесь на жалкое существование. В Советском Союзе ты мог позволить себе быть независимым одиночкой, ибо ты примыкал к официальному коллективу, к официальной партии, к официальному обществу, которые законно и открыто присвоили себе функции мафии. Это лично не оскорбительно. Поскольку советская мафия всесильна, она иногда бывает великодушна по отношению к таким, как я. А поскольку местные мафии ограниченны и немощны, они беспощадны и оскорбительны.

И я вычеркнул Даму и Профессора из своего списка советских агентов.

Будни

Альянс Энтузиаста с «Центром» не удался. Он их завалил своей макулатурой. Они героически отбиваются от него. Он поносит Профессора, Даму и «весь этот сброд». Уверяет меня, что его вынудили разгромить мою статью, предлагает пристроить статью в журнал госпожи Анти. У него есть соображения насчёт компромисса с ней. Конечно, какие-то расхождения с ней будут. Это все-таки Запад, а не Москва. Свобода слова! Я сказал, что антикоммунистический журнал, развивающий теорию правильного коммунизма, — это будет мировая сенсация. Только возникнет проблема: что считать правильным и неправильным антикоммунизмом и не окажется ли правильный коммунизм неправильным антикоммунизмом? Энтузиаст презрительно хмыкнул и умчался планировать первый совместный программный номер журнала. Кто кого из них перепараноит? Неужели и советские параноики уже превосходят западных?

Битва против Режима

— Великий Диссидент объявил голодовку, — гордо объявил Энтузиаст.

— Сейчас в Советском Союзе плохо с продовольствием, так что почин Великого Диссидента будет подхвачен всем народом, — сказал Циник.

— Я не шучу, — обиделся Энтузиаст. — Он объявил голодовку в знак протеста.

— Против советской интервенции в Афганистане?

— Против отказа властей разрешить его свояченице выехать в США.

— Ну и дурак. Советские диссидентские генералы превратили оппозицию в мелких склочников. Великий Диссидент подобен великану, сражающемуся швейной иглой. А против чего, и сам толком не знает. Циник попал в точку. Много лет назад в Комитете интеллектуалов обдумывали, как вынудить крупных диссидентов заниматься мелкими делишками, вынудить их на крохоборство. Если сопоставить дела Великого Диссидента с масштабами страны и с её историческими проблемами, то замечание Циника о великане со швейной иглой вместо меча будет очень точным. Трагедия советского оппозиционного движения состоит в том, что оно всегда остаётся неадекватным масштабам истории. А Запад, раздувая до невероятных размеров ничтожные дела диссидентов, ещё более усиливает эту неадекватность.

В Пансионе по поводу голодовки Великого Диссидента появились журналисты. Пансионеры, за исключением Циника, изображают восторг. Я от интервью уклонился. На другой день интервью с пансионерами появилось в газетах, но без ответов Циника. И это называется свободой слова! — ругался Циник. Ещё пара таких случаев, и я стану яростным защитником советского строя.

Душа и мозг Истории

— На Западе думают, будто мозг и душу наших исторических устремлений образуют высшие партийно-государственные руководители, — говорил Вдохновитель. — Это грубая ошибка. Душа и мозг нашей истории — ты, я и миллионы других представителей Интеллектуальной элиты. Мы рассеяны в обществе и спрятаны за кулисы видимого исторического спектакля. Нас много. Но нам недостаёт организационного единства и элитарной солидарности. А без господствующей монолитной элиты великие исторические проблемы не решить. В стране есть только одна сила, способная создать такую элиту: это — мы, Органы! Но у нас слишком мало времени и слишкомя дурная репутация. Надо спешить и насильственно менять наш моральный статус. Для этого надо вер-Я нуться к сталинским методам. Западные кретины боятся наших «ястребов», «недобитых сталинистов», «стариков» и возлагают надежды на «голубей», «либералов», «молодых». А бояться надо, как раз наоборот, нас. Душой сталинизма, между прочим, тоже были молодые.

А где они, эти молодые гении, думаю я. Исчезли бесследно. Их имена никогда не появятся на страницах истории. Мы прилагаем титанические усилия к тому, чтобы общество использовало хотя бы ничтожную долю нашего гения — гений вообще есть служение людям. Общество нехотя делает это, но охотно наказывает нас же за нашу способность.

— Не думай, что я — сталинист, — говорил Вдохновитель. — Я хочу лишь сказать, что сталинизм до сих пор рассматривали либо со стороны (глазами западных наблюдателей), либо с точки зрения личного аппарата власти Сталина и системы репрессий. Настало время посмотреть на сталинизм снизу, т.е. как на массовое явление, как на великий исторический процесс подъёма миллионов людей с самых низов общества к образованию, культуре, творчеству, активности. Много погибло, это верно. Но гораздо больше уцелело, изменило в корне образ жизни, поднялось, жило интересной, сравнительно с прошлым, жизнью. Это был беспрецедентный в истории культурный, духовный и деловой взлёт огромных масс населения. Это был процесс творческий во всех основных аспектах жизни. Он ещё не оценён по достоинству. Думаю, что нужны столетия, чтобы отдать ему должное со всей объективностью. То, что мы имеем сейчас, — убогость, серость, унылость по сравнению со сталинским периодом. Но мы с тобой не историки, а деятели и мыслители, — говорил Вдохновитель. — Я заговорил о сталинизме вот почему. Если бы мне новый Сталин предложил хотя бы на два-три года полную власть в моей сфере деятельности, но предупредил бы, что я через эти два-три года буду расстрелян, я принял бы это предложение. Я хотел бы хоть раз в жизни и хотя бы на короткий срок влить свою мысль и волю в какой-то ручеёк большой истории. При Сталине это было возможно. Теперь — нет. Знаю, что дело тут не в личности Сталина, а в характере самой эпохи, породившей в том числе и Сталина. Но мы привыкли персонифицировать эпохи и связывать несбыточные надежды с личностями.

Творческая лаборатория

Сегодня Писатель разговаривал со мною так, будто его выбрали секретарём партбюро или председателем месткома. И он имел для этого достаточно серьёзные причины: у него взяли интервью для журнала. Причём интервью не о тяготах цензуры в Москве и не о свободе творчества на Западе, а о его, Писателя, творческой лаборатории. «В конце концов, довольно политики, — горделиво говорил он, глядя в потолок, — я же художник. Я же мастер слова. Мне же важнее говорить о моих приёмах творчества. Знаете, какой вопрос для меня был полной неожиданностью?» Жена Писателя, прислушивавшаяся к нашему разговору из кухни, тоже рассмеялась. «Ни за что не догадаетесь», — сказала она. «Они спросили, — опередил её Писатель, — применяю ли я Допинг?» — «А он спросил их, — решительно вклинилась Жена, — что такое допинг?» — «Представляете, как они хохотали, — снова взял инициативу сам Писатель. — Сказали, что мы, русские, все очень остроумные, что этот мой ответ будет сенсацией для их читателей». — «Они сказали, что поместят это на обложке журнала вместе с его портретом», — перебила его Жена. «Потом они сказали, — перебил её Писатель, — что я, как и все русские, пью водку. А я спросил их...» — «А он спросил их, — перебила его Жена, — разве водка — допинг? Это же национальный русский напиток вроде вашей кока-колы».

Успех

— Напечатали, сволочи! — кричит Энтузиаст, размахивая эмигрантским журнальчиком с его статьёй. — Первый серьёзный труд в мировой науке о советском диссидентском движении! Читайте!!!

— Извините, не могу. Я принял решение...

— Знаю, но не одобряю. И это не по-товарищески.

— Ладно, сдаюсь.

Я бегло просматриваю сочинение Энтузиаста. С первых же строчек мне ясна картина: типичное советское очковтирательство. По такому принципу составляются все советские отчёты. И хотя в статье все вроде бы есть правда, но в целом получается типично советское враньё.

— Здорово! Советскому строю осталось жить считанные минуты.

— Вам бы все шутить!..

— Я не шучу, я грущу. Мне жаль, что коммунистическое общество пожило так мало и что скоро исчезнет насовсем.

Мнение Циника

Энтузиаст убеждён, что по крайней мере тысяча копий номера журнала с его статьёй будет заслана в Советский Союз и его влияние на «освободительное движение» там ещё более возрастёт. Циник сказал, что он согласен с заявлением Энтузиаста, так как знаком с системой засылки антисоветской литературы в Союз. Более того, он даже уверен, что КГБ не будет чинить особых препятствий, поскольку хорошо знает цену такой макулатуре и знает, какое влияние она на самом деле оказывает на «освободительное движение» — разочарование, уныние, презрение, раздражение (мол, «там совсем сдурели»). И влияние Энтузиаста на сие «движение» возрастёт, но именно в этом направлении. Он бы на месте КГБ стал выпускать в Москве специальный бюллетень, в котором печатал бы сочинения мудрецов вроде Энтузиаста без всяких комментариев. Бюллетень назвал бы «Параноики на службе коммунизма». Впрочем, этот идиотизм вполне в западном духе. Сейчас тут все с ума сходят по поводу предсказаний некоего Нострадамуса. Тысяча книг и статей печатается. Целая эпидемия жульничества и шарлатанства. А книгу с серьёзным анализом реальных перспектив и с серьёзными прогнозами тут их силой читать не заставишь.