27

КЕЛЬКЕМЕШ

Глубоко в Тверди есть беспланетная звезда, известная ныне как Пилотская. Маленькая, желтая, она ничем не примечательна, кроме того, что топологически расположена ближе всех к Геенне Люс. Выйдя около нее, я обнаружил, что из всех участников гонки через мультиплекс сюда добрался только один. «Ворпальский клинок» Соли сверкал в звездном свете, как шпиль Старого Города зимней ночью.

Я послал свое изображение в теплую, темную сферу его кабины, очень похожей на мою собственную.

— Далеко ли летишь, пилот? — приветственно произнес он. — Помнишь состязания на следующий день после твоего посвящения в пилоты? Тогда я тоже всю дорогу лидировал. Но теперь уже никто из нас не пересечет финишную черту, верно? Звезда твоей богини слишком скоро стала сверхновой — деформация метрики превысила единицу, так что сомнений в этом нет. К той звезде уже никто не проложит маршрута, так ведь?

— Только домой.

— Наши гонки…

— Гонки окончены, Соли. — Я рассказал ему, как присутствовал при смерти звезды, и рассказал о ста миллиардах бездомных людей, способствующих росту Экстра.

Пот выступил у него на лбу. Ему не хотелось верить, что я добрался до Геенны Люс раньше его.

— Это невозможно, — сказал он. — Мои маршруты были легки и изящны. Твои никак не могли быть точнее.

— Возможно, мне просто не понадобилось столько маршрутов.

— Как так, пилот?

Мне хотелось прокричать ему свое доказательство Гипотезы Континуума. Что, если известие о том, что я доказал теорему, над которой он тщетно бился три жизненных срока, убьет его? Очень хорошо — пусть убивает.

— Что тебе сказать? Причина очень проста: между любыми двумя фокусами дискретных множеств Лави существует…

— Ты доказал это!

— …прямой…

— Ты доказал это, верно?

— …маршрут.

— Да-да… Безумные мечты бастарда Рингесса на поверку оказались не такими уж безумными. — Он гордо выпятил подбородок. — Как ты доказал это, пилот? Познакомь меня со своим доказательством.

Но я ничего не сказал. Мне не терпелось похвастаться, как я опроверг схему соответствия Лави, но я ничего не сказал. Впервые в жизни я начал понимать Хранителя Времени и его склонность к секретам.

Соли, видя, что я не отвечаю, постучал пальцами по своему длинному носу.

— Ты что, стыдишься своего доказательства? Возможно ли это? Да полностью ли оно твое? Что ж, пожалуй, тебе есть чего стыдиться — своего свихнутого подправленного мозга и всего, что ты делаешь. Тебе не позавидуешь, нет — скорее тебя следует пожалеть.

— Твоя жалость мне без надобности.

— А еще мне жаль этих заблудших людей из Экстра, — неожиданно сказал он. — По твоим словам, они потеряли чувство того, что хорошо и что плохо. Есть ли участь хуже этой? Потерять то, без чего невозможно жить счастливо в пределах…

Он не закончил и закрыл глаза. Мне показалось, что он хочет сказать мне что-то о Жюстине, о жалости и о прощении, но он словно голоса лишился. Кадык у него ходил вверх-вниз — он пытался что-то вымолвить, но только впустую глотал воздух.

Наконец он растер себе горло и сказал:

— Твоя богиня действительно открыла тебе важные секреты. Когда вернемся в Город, надо будет объявить новый поиск. Поговорим с Хранителем и отправим миссию в Экстр, чтобы преподать этим бедным людям начала математики и правила цивилизации.

— Хранитель Времени не станет больше объявлять поиск.

— Ты говоришь это как скраер или как преступник, боящийся ответственности за свои преступления?

— Соли, я должен рассказать тебе кое-что о Хранителе.

— То, что сообщила тебе твоя богиня?

— Правду.

— Ну что ж, говори, если это правда.

— Я расскажу то, что знаю, к чему пришел логическим путем. И то, что видел.

Он открыл глаза, влажные и голубые, как ледяное море.

— Расскажи мне, как продлить любовь. Не это ли главная тайна вселенной?

Вскоре после этого — впрочем, в реальном времени прошло порядочно дней — около нас стали появляться другие легкие корабли. Ли Тош, Зондерваль, Аларк Утрадесский — хорошо, что хоть кто-то из моих старых друзей остался жив. Появились и пилоты Соли — Сальмалин и Чанок Чен Цицерон на своем «Прядильщике». Из ста двенадцати пилотов, которые отправились к Геенне Люс, у Пилотской звезды вышел сорок один. Остальные, как мы предполагали, погибли в бою или затерялись в мультиплексе. (Тогда никто еще не мог знать, что не все эти пилоты пытались дойти до Геенны. Пятеро — Керри Блэкстон, Гэйлорд Ной, Тоня Сэм, Катя и Сабри Дур ли Кадир — по каким-то своим безумным причинам вернулись к Пердидо Люс и продолжали биться, пока в живых не остался только Сабри Дур. Еще двадцать восемь пилотов, к стыду своему, убоялись причудливых пространств Тверди и бежали назад в Город.)

Мы снова устроили совет, и Соли удивил меня, сообщив всем, что Великая Теорема доказана. Пилотов, помоему, это взволновало больше, чем открытие, касающееся Экстра.

— Это все меняет, — сказал Ли Тош остальным. Он откинул каштановые волосы со лба, и я прочел на его лице нечто вроде почтения. — Мы должны воздать честь Рингессу за его блестящие открытия.

— Да, вот только как? — отозвался Соли и снова удивил меня, сказав: — Никогда больше пилот не должен выступать против пилота. Война умаляет нас, не так ли? И если, чтобы закончить эту войну, я должен буду сложить с себя полномочия Главного Пилота, то да будет так. — Он посмотрел на своего старого друга Сальмалина — тот пощипывал бородавки на подбородке, переводя взгляд с Соли на меня, и в его глазах тоже сквозило почтение. — Если таково будет ваше решение, пусть Главным Пилотом станет Рингесс.

Сальмалин надул свои старые сморщенные щеки, изумленный благородным жестом Соли, и на всех лицах отразился тот же почтительный трепет, отнимающий у людей здравый смысл. Никогда я не понимал природы этого вируса раболепия. Почти все пилоты преклонялись передо мной, и меня это злило. Они проецировали на меня собственные мечты и желания. Непонятным для меня образом я должен был стать носителем их коллективной воли. Я вдруг понял — и от этого сознания мне стало тошно, — что отныне я для них не просто человек, а нечто большее, вернее, многое сразу. Вдохновитель, первопроходец, вождь. Они склонили передо мной головы, и тридцать пять из них, в том числе и Соли, проголосовали за избрание меня Главным Пилотом. Я смотрел на их полные почтения лица с той противоречивой смесью эмоций, которую, должно быть, все лидеры испытывают по отношению к ведомым: с любовью, презрением, иронией и гордостью.

Позже, когда мы с Соли остались наедине, он сказал мне:

— Поздравляю… Главный Пилот. Ты всегда хотел этого, правда?

— Зачем, Соли? Я тебя не понимаю. К чему это внезапное смирение?

В его глазах почтения не наблюдалось — только печаль и изнеможение.

— Забег окончен, но гонки продолжаются. Да, ты теперь Главный Пилот. Хочешь знать почему? Сказать тебе? Да, это должно быть сказано, потому что вскоре ты узнаешь сам: нет никакой доблести в том, чтобы возвышаться, подобно богу, над другими пилотами. Это только раздувает твое самомнение. И нужно же было всю жизнь обманывать себя, чтобы под конец испытать некое… трудно произнести это слово… просветление. Да, самомнение — худший из грехов. Вот почему я голосовал за тебя. Это моя месть.

Вот таким-то образом, над желтым водородным факелом Пилотской звезды, я и стал Главным Пилотом нашего Ордена. Этому событию надлежало бы стать величайшим моментом моей жизни, мне следовало бы испытать счастье, гордость и ликование. Но этот момент был горек, как плод дерева йау. Я наконец-то сделался Главным Пилотом по праву, но Бардо погиб, и мне предстояло сдержать данное мной обещание.

Я вернулся в Город на второй день глубокой зимы 2934 года. Прошел почти год после моего бегства из тюрьмы Хранителя Времени, а по личному времени я, должно быть, состарился лет на десять. Я чувствовал себя старым, запятнанным преступлениями, изменившимся. В своем Городе я тоже подсознательно ожидал найти перемены, но меня встретил все тот же вечный холодный его лик, который я знал всегда. Каменный лик, припорошенный снегом, пронизанный красными и пурпурными жилами улиц. Год выдался на редкость студеный — даже историки это признавали. Некоторые из них именовали его Жестоким, будто бы потому, что жестокие морозы глубокой зимы начались раньше обычного. Но мы все знали истинную причину: на шестой день Пилотская Коллегия вынесла решение выбить имена всех погибших и пропавших пилотов на Памятнике Пилоту, что стоит у подножия Аттакеля под красивым природным изваянием из гранита, известным как Горная Мадонна.

Одна перемена в Городе все-таки произошла: Хранитель Времени больше не правил единовластно. Когда мы, пилоты, бились при Пердидо Люс, главные специалисты Ордена вели в холодных башнях и залах Академии битву иного рода. Николос Старший наконец-то убедил Коллегию ограничить власть Хранителя. Со временем академики изменили некоторые из старейших канонов Ордена. Седьмой канон упразднили дней за тридцать до моего возвращения, и Хранитель, должно быть, догадался, что его самого тоже скоро упразднят. Академики, нарушив тысячелетнюю традицию, решили, что правитель Ордена может уйти в отставку при жизни. Более того: отныне любой главный специалист, даже скромный Главный Фантаст, мог быть избран правителем. Произошли и другие перемены. Так, Хранитель Времени не мог больше возвращать пилотов из космоса, лишать кого-либо из мастеров его степени, и было объявлено, что ни ему, ни кому-либо из Главных не позволят больше держать личную армию роботов.

Когда мы, оставшиеся в живых пилоты, посадили свои корабли в Пещерах, нас встречала вся Академия (а также множество пришельцев и инопланетян). Состоялся парад, словно в праздник; трубили рога, айсвайн и пиво лились рекой, и шелковые флаги развевались на ветру. Раскольники-специалисты на большом корабле вернулись вместе с нами и тут же покатили залечивать раны Ордена. Различные коллегии провели в заседаниях несколько бурных, тревожных дней. В недрах некоторых профессий еще продолжали бушевать старые страсти, особенно у эсхатологов и академиков. Но когда специалисты и академики узнали, чем окончился бой у Пердидо Люс, на них нашла оторопь, сменившаяся при известии о происхождении Экстра откровенным ужасом. Старые соперники примирились и решили предоставить Коллегии Главных Специалистов выработать, как выразился историк Бургос Харша, «новый порядок». Хранитель Времени сделал очень рискованный ход, послав Соли взять в плен или убить мятежных пилотов, — и проиграл. Вместо того чтобы выиграть время, за которое он мог бы победить академиков, он оттолкнул их от себя. Николос Старший назначил следствие по делу о покушении на Соли, а также о причинах Пилотской войны и потребовал низложения Хранителя Времени.

Ясным морозным утром десятого числа даже наиболее вздорные и замшелые мастера и академики поняли, что грядут великие перемены. Мы, главные специалисты (мне было странно причислять себя к ним), собрались у себя в Коллегии, величественном здании из зернистого гранита. На расстоянии оно казалось сверкающей белой коробкой, аккуратно поставленной среди голубовато-белых складок почвы под Садами Эльфов, и напоминало огромную квадратную снежную хижину. Нас, облаченных в парадные одежды, сотрясала дрожь в этом пронизанном сквозняками святилище. Луннолицая Колония, Главный Акашик, Главный Цефик — здесь присутствовали все, за исключением Главного Горолога. Мы заняли места за холодным, ничем не украшенным столом. Любопытно, какую большую роль климат и дискомфорт играют в делах человека. Попивая горячий кофе и потирая руки, мы приняли решение быстро и на холодную голову. Хранитель Времени больше не будет Хранителем Времени, решили мы. Некоторое время у Ордена вообще не будет правителя. Затем мы встали и вышли на улицу, чтобы объявить эту весть собравшимся там мастерам, кадетам и послушникам.

Лорд Харша, подойдя ко мне на скользких ступенях Коллегии, учтиво склонил голову и сказал:

— Поздравляю, Мэллори. Я всегда ожидал от тебя великих свершений. — И он задал мне вопрос, волновавший, видимо, всех: — Но кто сообщит об этом Хранителю? Не хотелось бы мне быть там, когда он это услышит.

— Я скажу. И лучше, если главные специалисты будут при этом присутствовать.

— Полно, Мэллори, — сказал лорд Харша, выковыривая лед из носа (тот самый Бургос Харша, который распоряжался знаменитыми пилотскими гонками пять лет назад, друг моей матери. Он стал Главным Историком, когда старая Туту Ли, всегда бывшая в числе самых преданных поклонников Хранителя Времени, поскользнулась на льду, разбила себе голову и умерла). — Это ты из-за того, что он посадил тебя в тюрьму? Знаю, знаю, это неприятно, но в то скверное время у него просто не было иного…

— Должен же кто-то сказать ему.

На следующий день академики явились в башню Хранителя Времени. На церемонию, которой мы собирались «почтить» Хранителя за долгие годы службы, приглашены были также выдающиеся пилоты и специалисты. По моей просьбе пришли Зондерваль и Ли Тош. Я не думал, что Соли захочет подвергнуться этому финальному унижению, но он, к моему удивлению, объявил, что тоже придет. Около башни меня ждал еще один сюрприз. Когда я остановил свои сани у ее арочного входа, из толпы любопытных специалистов, курсирующих вокруг башни, вышла моя мать.

— Главный Пилот, — сказала она и потрогала мою голову в том месте, где ее пробил камень Сейва. — Вот ты и стал им, сын.

— Мама! Ты жива!

Двери башни раскрылись. В них показались Ли Тош и Родриго Диас, Главный Механик. Были сумерки, и братья и сестры Ордена выстроились вдоль дорожки между световыми шарами. Их меха — цвета различать становилось трудно — колыхались на ветру. Мне казалось, что все они смотрят на меня.

— Я беспокоился, что тебя убили.

— Разве я не учила тебя беспокоиться только о том, что достойно беспокойства? Никакой причины для беспокойства нет.

Но я все-таки беспокоился, ужасно беспокоился. Я искал на лице матери признаки страха, но их не было. В определенном смысле эта женщина, которая, держась за мое плечо, снимала коньки, не была моей матерью; мою мать в определенном смысле убили, как только она встретилась с воином-поэтом.

— Поднимешься со мной в башню? — спросил я.

— Конечно. — Она спокойно улыбалась. Нервный тик, которым она всегда страдала, прошел. — Разве я не готовилась к этому моменту всю свою жизнь?

Это верно — она готовилась, и даже усиленно. Чуть позже до меня дошли слухи, что мать весь последний год активно убеждала отдельных специалистов сместить Хранителя Времени. Средством убеждения ей служили угрозы смерти. Многие думали, что старая Туту Ли поскользнулась не случайно. Ведь Главным Историком после нее стал Бургос Харша, друг матери. Но как я мог обвинить ее в убийстве? Я же знал, что часть ее мозга — а может быть, и весь мозг от мозжечка до коры — подвергли мимированию. Поэтому она мне больше не мать, твердил я снова и снова. Она мне не мать.

Подкатил Соли, одетый легко, в одном форменном черном балахоне. Когда Сальмилин спросил его, не забыл ли он надеть шубу. Соли, сбив лед с коньков, ответил:

— Мне нужно привыкать к холоду. — Ни на меня, ни на мать он старался не смотреть, а потом вовсе отвернулся, чтобы поздороваться с Главным Механиком и другими своими друзьями.

Мороз был слишком сильный, чтобы задерживаться снаружи, и мы поднялись в башню. Хранитель приветствовал нас благосклонным кивком и пригласил разместиться у закругленных стеклянных переплетов южных окон. Я протиснулся между матерью и Кнутом Озеном Эмансипированным, Главным Экологом. Нас было двенадцать главных специалистов и мастеров, и все мы смотрели на Хранителя, который расхаживал по белому ковру в центре комнаты.

— Итак?

Хранитель в своих просторных одеждах выглядел беспокойным и отощавшим, как голодный волк. Его белая грива стала реже, чем мне помнилось. Натянутые жилы на шее вибрировали, как струны арфы. Хмурое, составленное из острых углов лицо стало немного другим. Возможно, причиной этому были глаза, черные мраморные шарики, которые он, глядя на нас, переводил то вправо, то влево. Глаза были холодные, бездушные и мирные. Одно это должно было вызвать у меня подозрение. Я не мог ничего прочесть ни по глазам его, ни по лицу. Были, конечно, определенные знаки в том, как он пробурчал свое приветствие, и в быстрых взглядах, которые он бросал в окно на поблескивающие вдали Крышечные Поля. Но я неверно истолковал эти знаки. Он конченый человек, сказал я себе, а конченые люди начинают руководствоваться новыми, отчаянными программами. Возможно, в крови у него сейчас бродит непентес или какой-нибудь другой эйфоретик. Я наблюдал за ним, как деваки за тюленьей аклией, и мысленно клялся, что не спущу с него глаз, пока нахожусь у него в башне.

Он остановился рядом с одними из своих древних часов, то поглядывая на трясущееся брюшко Николоса Старшего, то угрюмо улыбаясь Соли. Медный маятник часов раскачивался туда-сюда, и я слышал, как они тикают. Комнату, как всегда, наполняло тиканье. Вертелись колесики, качались маятники, звучали электронные сигналы. У меня самого сердце забилось как часы, когда Хранитель встретился со мной взглядом и спросил:

— Слышишь, как они тикают, Мэллори, мой храбрый глупый Главный Пилот?

Не дожидаясь ответа, он подошел к фравашийскому пульсатору, помигивающему в своем футляре, и резко обернулся, обращаясь ко всем нам:

— Итак, мои академики и мастера, — он подчеркнул слово «мои», как будто мы по-прежнему подчинялись его воле, как будто он по-прежнему был правителем Ордена, — время пришло, не так ли? Вы пришли сказать, что мое время истекло?

Николос скривил свое доброе умное лицо так, словно ему оцарапали подбородок чем-то острым, и посмотрел на меня с молчаливой мольбой сказать наконец что-нибудь. Я вышел вперед и набрал воздуха.

— Коллегия Главных Специалистов постановила простить ваши преступления. Вы не будете изгнаны. Отдайте нам Печать Ордена, и вам будет позволено остаться в вашей башне.

— Вы прощаете меня?!

Я хотел сказать, что простил бы ему что угодно, потому что он спас мне жизнь и определил мою судьбу, дав мне книгу стихов. Часть меня — тот мальчишка-послушник, которого он когда-то учил бороться — все еще питала к нему некоторое почтение.

— Вы забываете, что Бардо и еще восемьдесят пилотов погибли по вашей вине.

— Как это помпезно, юный пилот! Что ты можешь знать о моих преступлениях? Что ты вообще знаешь?

— Отдайте Печать, — сказал я.

Бургос Харша и лорд Парсонс промямлили, поддерживая меня, что он должен сдать Печать в официальном порядке и без промедления. Я посмотрел туда, где она тикала на своей полированной подставке. Даже за тридцать футов чувствовался горьковатый запах полировочного масла.

— Рингесс требует у меня Печать Ордена. Допустим, я отдам ее — что дальше? Вы полагаете, что сможете изменить Орден? Каким же это образом? — Его голос звучал низко, как гонг. — Я в жизни видел много перемен, но человек всегда остается тем же.

Я подумал о божественном семени в моей голове, о Великой Теореме и сказал:

— Не всегда.

— И он, и его преступления.

Я прочувствовал эти слова: в том, как он произнес «преступления», был какой-то знак. Память заработала, и у меня возникло досадное ощущение, будто я должен знать, на какие преступления он ссылается.

Взгляд Хранителя, блуждающий по нашим лицам, задержался на Соли.

— А кто же будет делать трудную работу, Мэллори, если я перестану быть Хранителем?

— Убивать имеется в виду?

— Разве это я пытался убить Соли?

В интонациях этого «убить» проявились новые знаки, и я вдруг понял.

— Да — в первый раз, когда Соли чуть не убили, это, думаю, было дело ваших рук. — Я перехватил взгляд Соли, который смотрел в окно на городские огни, и пояснил: — Это Хранитель пытался убить тебя в день пилотских гонок.

— Это правда? — Соли, сохраняя неподвижную позу охотника, посмотрел с высоты своего роста на Хранителя. Он старался сохранять холодную отчужденность, но даже кадет-цефик увидел бы, что он взбешен. — Зачем вы это сделали?

Моя мать схватила Соли за локоть.

— Вот я и дожила до того, что ты убедился в моей невиновности. Но теперь уже поздно.

Соли вырвал у нее руку и бросил:

— Да, в этом преступлении ты невиновна.

— Она права, — сказал Хранитель. — Поздно.

— Почему вы хотели убить меня?

Я почесал нос и сказал:

— Расскажите-ка нам о Тверди. Почему боги остерегают людей против нее?

— Это правда? — снова спросил Соли.

Хранитель резко повернулся, и его слова хлестнули Соли, как кнут.

— Конечно, правда! Я уже говорил и теперь повторяю: насратъ мне на Эльдрию и ее проклятые секреты! Вернувшись из ядра галактики, ты своей трепотней насчет Старшей Эдды вынудил меня объявить поиск. Есть вещи, которые нам знать не положено, но ты меня не послушался. — Хранитель, сжав кулаки, подступил к Соли. — Почему ты не послушался меня, Леопольд? Все твоя проклятая гордость. Ты всюду говорил о своем хваленом открытии, говорил и пил свое поганое виски. В каждого городского послушника ты вселил мечту о своей Эльдрии с ее Старшей Эдцой. Я просил тебя помолчать, я предупреждал тебя, но ты не слушал. Еще и спорил со мной. Истина, говорил, есть истина. Провались ты со своей истиной! Почему ты не слушал меня, Леопольд?

— Значит, вы хотели убить меня за то, что я вас не слушал, — саркастически ответил Соли.

— А что же это, чего человеку знать не положено? — вмешался я. — Скажите — я должен знать.

Соли, хлопнув кулаком в черной перчатке по ладони, поклонился Хранителю.

— Кто станет судить вас? Разве судей судят? Мы с вами проделали вместе долгий рейс, но он окончен. Пора сдать Печать, вы не находите?

Хранитель, взглянув на одни из часов, ответил с угрюмой улыбкой:

— И верно, пора. — Он подошел к Печати и взялся за ее стальной футляр.

Николос позади меня пробормотал: «Осторожно!», а Бургос Харша затаил дыхание. Академики перешептывались.

Хранитель с Печатью в руках подошел к нам. Печать ритмично тикала. За стеклом циферблата виднелось голубое с белым изображение Старой Земли, совершающей путь вокруг Солнца. Хранитель остановился передо мной, и тиканье стало громче. У меня зародилось подозрение, что эта Печать — подделка, замаскированное под часы взрывное устройство.

— Кому же сдать ее? — спросил Хранитель. — Главному Пилоту?

Я не сразу вспомнил, что Главный Пилот теперь я. Я протянул руки. Тиканье сделалось еще громче, и я вдруг стал различать, как тикают каждые часы в башне.

— Печать Ордена, — промолвил Хранитель и прижал часы к груди, как девакийская мать младенца. Казалось, он чего-то ждет — я прямо-таки слышал, как он про себя отсчитывает секунды. — Мои лорды-академики! Вы сказали, что я должен сдать Печать Ордена. Ну что ж, вот она.

— Мэллори! — вскрикнула мать.

Все взоры обратились на Хранителя. Он передал Печать мне. Она была тяжелее, чем мне представлялось — я чуть не уронил ее.

— "Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, — произнес Хранитель, цитируя одно из своих пресловутых стихотворений. — Он звонит по тебе". [12]

Печать прозвонила один-единственный раз и умолкла. В приступе дурацкого, иррационального страха я подумал, что сделал что-то не так: быть может, сжал ее слишком сильно и повредил механизм. Я потряс Печать над ухом — ничего. Внезапно я заметил, что в башне воцарилась тревожная тишина: помимо биения собственного сердца, я слышал только дыхание собравшихся — и только. Все часы в комнате умолкли в один и тот же момент. Тиканье прекратилось, маятники остановились, биочасы умерли, и в песочных больше не текли кобальтовые струйки.

— Время пришло. — Хранитель указал скрюченным пальцем на южное окно позади нас и вскричал: — Смотрите!

Я не стал смотреть — это, помимо всего прочего, меня и спасло. Но Николос Старший, Джонат Парсонс, Бургос Харша и многие другие обернулись к окну. Бургос потом говорил, что увидел ослепительную вспышку и поднявшееся над Крышечными Полями светящееся облако — не знаю, может быть. Зато все мы почувствовали, как затряслась башня и снизу докатился рокот, какой бывает при землетрясении. Хрупкие окна башни разлетелись вдребезги, и стекло градом посыпалось внутрь. Два осколка впились мне в затылок. Бургос и еще несколько человек завопили: «Мои глаза!», а Хранитель прикрыл глаза согнутой в локте рукой. Горячий ветер нес стеклянную метель по всей комнате. Когда ударная волна прошла. Хранитель убрал руку от лица, и в ней оказался нож, длинный и серебристый, как осколок стекла. Сначала я подумал, что это и есть стекло — так быстро сверкающее лезвие метнулось к моему лицу.

— Слишком старая, — загадочно молвил Хранитель и напал на меня со скоростью, достойной воина-поэта. Я бросил Печать и повысил собственную скорость. Когда мои внутренние часы затикали как бешеные, а время замедлило ход, я начал скраировать.

— Мэллори! — снова вскрикнула мать.

Я увидел, как будет действовать Хранитель, еще до того, как он опустил нож на уровень моего живота, и увидел еще, как мать бросилась между нами. Я увидел, как нож Хранителя пронзил шерстяную ткань у нее под грудью и вошел по самую рукоять. Увидев это будущее, я метнулся вперед, чтобы помешать ему осуществиться. Но я все-таки был не настоящим скраером, и моему зрению недоставало совершенства. По сей день недостает. Я попытался оттолкнуть мать в сторону, но не все при этом предусмотрел. Я едва не споткнулся о Печать, косо лежавшую на ковре, и поэтому толкнул мать не вбок, а немного вперед. Прямо на нож Хранителя. Когда клинок вошел ей в грудь, она улыбнулась — возможно, это была гримаса боли — и воткнула Хранителю в шею блестящую иглу воина-поэта. Повсюду слышались крики, в выбитые окна лился морозный воздух. Соли, из окровавленного, изрезанного рта которого вырывались клубы пара, бросился к Хранителю. Мать повалилась на меня, и я уложил ее на мягкий ковер. Хранитель чуть не придавил нас. Отравленная игла парализовала его, и он, как ледяная статуя, рухнул среди битого стекла.

— Смотрите! — крикнул кто-то, но я не мог ни на что смотреть: мать истекала кровью у меня на коленях. Ее горячая кровь промочила шерсть моей длинной туники. Широко раскрытыми глазами она смотрела на меня. Я видел, что в ней нет страха смерти. Возможно, программы воинапоэта так овладели ею, что она даже приветствовала смерть. Я говорил себе, что она спасла меня не из любви, а потому, что была запрограммирована стеречь свой момент возможного, и я должен благодарить ее не больше, чем послушного робота. И все же я испытывал великую благодарность, а жизнь все уходила из нее, и ее мучительный кашель надрывал мне сердце. Наверное, все сыновья запрограммированы так. Яркая артериальная кровь хлынула у нее изо рта, и мне хотелось верить, что она умирает моей матерью, а не воином-поэтом. Я искал искры человечности, которая, как я верил, горит в каждом из нас, вечного пламени, точки чистого света.

— Хранитель мертв, — сказал Соли. Стоя над нами и держась за окровавленную руку — стекло порезало ему пальцы. — Нервно-паралитический яд воинов-поэтов, не так ли? Твоя мать знала в этом толк. — И он добавил: — Если мы поторопимся, то, может быть, еще успеем доставить ее к криологу, пока мозг не умер.

Его слова потрясли меня. Я не думал, что он способен на прощение или сострадание, и понял, что совсем не знаю его. Я приложил руку к сердцу матери и закрыл ей глаза.

— Нет, — сказал я, — не надо криологов. Она умерла — умерла в свое время.

Встав и повернувшись к окну, я увидел страшное зрелище. Почти все академики корчились на полу, покрытые ранами. Николос Старший тер глаза, безрассудно втирая стекло еще глубже. Бургосу Харше осколки утыкали все лицо. Он с криками извивался на полу, а Махавита Нетис, чье твердое смуглое лицо тоже сильно кровоточило, склонился над ним, пытаясь извлечь наиболее крупные. Да, это было страшно, но до определенной степени.

— Смотрите! — крикнул кто-то, указывая за окно. — Смотрите! — Я посмотрел, и вот тогда меня обуял ужас. Над Крышечными Полями поднималось грибовидное облако. Я никогда не видел настоящих грибов, но, как и каждый человек, очень хорошо знал, что означает такое облако.

Оно было почти черным на синем вечернем небе и продолжало расти — грибовидная гора в кругу настоящих гор по краям Города.

— Атомная бомба, не так ли? — сказал, подойдя ко мне, Соли. Он видел то же, что и я: все башни Полей и многие здания в южной части Города были разрушены, снесены до основания. — Почему же мы остались живы? Почему не рухнул весь Город? Не может быть — кто поверит, что это атомный взрыв?

Но это был действительно атомный взрыв. Я почему-то знал это, и Соли тоже должен был знать. На это указывала сила взрыва и светящееся облако. Точнее, бомба была водородная, как сообщили мне позднее технари и механики, исследовавшие воронку на том месте, где прежде были Пещеры Легких Кораблей. Небольшая водородная бомба с лазерным взрывателем, очень старая, из которой за тысячи лет хранения вытекло больше половины дейтерия. Силы взрыва едва хватило на уничтожение Пещер. Мы, как и Город, остались живы только потому, что это была стараяпрестарая бомба, да и взорвалась она глубоко под землей. Но я еще не знал этого, глядя на грибовидное облако, встающее над южной частью Города. Я вспоминал слова Хранителя «слишком старая» и знал одно: он хотел уничтожить нас всех с помощью атомной бомбы.