Кровь Кенигсмарков - Сын Авроры

Жюльетта Бенцони

Сын Авроры

Посвящается Мари-Клер Повельс, чья милая родственница оказала маршалу Морицу Саксонскому небезызвестные «милости», что кровно породнило ее с самой Жорж Санд[1].

Часть первая

«Милый маленький Бастард…»

1697 год

Глава I

Дамы Кведлинбурга

«Помилуйте!» – подумала Аврора, когда ее, в полнейшем смятении, препроводили в кабинет на встречу с аббатисой. «И зачем я только сюда пришла? Эта женщина меня даже не ждала!»

Ей и впрямь были не рады, о чем вполне красноречиво свидетельствовало отстраненное выражение лица княгини Анны-Доротеи Саксен-Веймарской[2], которая в то время управляла резиденцией светских канонисс[3] в Кведлинбурге. Госпожа аббатиса обладала удивительной для своих зрелых лет жизненной энергией, а вкупе с благородным происхождением это давало ей право открыто демонстрировать свое отношение к окружающим, пусть даже и негативное. Однако же ее безупречное воспитание позволяло ей несколько сгладить эффект презрительного удивления, выдаваемый лишь слегка приподнятой бровью:

– Вы утверждаете, господин фон Бехлинг, что Его курфюрстская светлость князь Фридрих Август оказал мне большую честь, в письменной форме оповестив меня о прибытии графини фон Кенигсмарк?

Внимание аббатисы переключилось на бывшего канцлера Саксонии, чье лицо, носившее явные следы весьма близкого знакомства с «божественной бутылкой», вдруг покраснело и стало такого же цвета, как и перья на его шляпе.

– Ну, разумеется, Ваше высокопреподобие! И у меня есть кое-что, что позволит разъяснить все наши вопросы.

Дрожащей рукой Бехлинг извлек из кармана письмо с личной печатью Его Высочества и с поклоном передал его аббатисе. Та поспешно вскрыла его и, нацепив очки, принялась внимательно изучать содержимое, в то время как Бехлинг, будучи в явной растерянности, посмотрел на Аврору беспокойным, затравленным взглядом. Она ответила ему лукавой улыбкой: ситуация начинала ее забавлять, даже несмотря на то, что спесь приходилось поумерить. Она и впрямь чувствовала, что все закончится ровно так, как она себе и представляла, покидая Гослар: скорым и беспрепятственным возвращением в Дрезден.

Прошло около года с тех пор, как она уехала из Дрездена в Гарц, где родила сына, отцом которого стал князь-курфюрст Фридрих Август Саксонский[4]. Он был настолько от нее без ума, что готов был даже пойти на развод и сделать любимую фаворитку своей женой. И все действительно случилось бы именно так, если бы его законная супруга – боязливая и нерешительная Кристина Эберхардина фон Бранденбург[5] – не забеременела практически одновременно с Авророй. Разумеется, любовникам необходимо было расстаться. В довершение ко всему, князю, во главе десятитысячной армии, необходимо было срочно отбыть в Вену, куда его вызвал император. Последний нуждался в поддержке в своей бесконечной войне с турками, захватившими к тому времени большую часть Венгрии. Тогда Аврора добровольно согласилась на ссылку, рассчитывая, что она не будет долгой, хотя ее изгнание оказалось слишком похожим на тюремное заключение. Разница состояла лишь в том, что вместо холодной темницы ей были предоставлены уютные апартаменты Генриха Кристофа Винкеля, бургомистра Гослара. Однако факт оставался фактом: покидать это милое место ей было запрещено…

Роды были сложными и крайне болезненными, однако результат оправдал все ожидания: Аврора с первого же взгляда полюбила своего очаровательного малыша и назвала его Морицем. Увы, на исходе третьей недели ей пришлось с ним расстаться, дабы тот не попался в руки графа фон Флемминга[6], канцлера, который, в отсутствие князя заправлял всеми делами в Дрездене. С Божьей помощью своевременно проинформированной Авроре удалось переправить сына в Гамбург, вольный город, где у Кенигсмарков было свое имение. Однако за это ей пришлось заплатить немалую цену: о возвращении в Дрезден теперь не могло быть и речи, к тому же с тех пор она находилась под пристальным наблюдением людей Флемминга. И вдруг, накануне, к ней как гром среди ясного неба заявился бывший канцлер фон Бехлинг (которого Аврора всегда была склонна считать скорее другом, чем врагом) – и не просто так, а в королевской карете! Неужели она, наконец, получит долгожданную свободу?

Но вскоре все надежды рухнули: Аврору привезли не в Дрезден, не в Гарц, а к Кведлинбургским канониссам, где ей суждено было стать настоятельницей, причем, как говорилось в письме Фридриха Августа, не просто так, а «по его личной просьбе»…

Это стало страшным потрясением для Авроры. В сложившейся ситуации даже тот факт, что богослужение в знаменитой обители канонисс считалось большой честью, было весьма слабым утешением. Канониссами могли стать только самые благородные женщины и девушки дворянских кровей, а статуса аббатисы и вовсе удостаивались лишь княгини, что позволяло им принимать участие в епископской ассамблее. Кроме того, канонисс сложно было назвать затворницами: они вели вполне светскую жизнь, могли сами распоряжаться своим временем и даже отлучаться из монастыря. К тому же все монахини, за исключением аббатисы и настоятельницы, были вправе нарушать обеты и выходить замуж.

Размышляя об этом по дороге в монастырь, Аврора почти поверила в то, что все будет не так уж и плохо, однако знакомство с аббатисой расставило все по своим местам. Молодая женщина дорого бы заплатила, чтобы забыть эту нелепую сцену как страшный сон!

Окончив чтение, преподобная мать Анна-Доротея положила письмо перед собой на письменный стол, и ее губы тронула легкая тень хитроватой усмешки:

– Похоже, предыдущее письмо Его курфюрстской светлости где-то затерялось… Равно как и мой предполагаемый ответ. Что же, князь мне пишет так, будто ничего особенного не произошло. Думаю, этим и следует ограничиться.

– Что вы имеете в виду, Ваше высокопреподобие? – осведомился заметно приободрившийся Бехлинг.

– О, все очень просто. Графиня фон Кенигсмарк станет одной из нас. Ее дворянский титул и прославленная фамилия дают ей на это полное право… Не говоря уже о воле Его курфюрстской светлости, который высказался на сей счет весьма недвусмысленно. Став полноправным членом нашего капитула, она сможет получать доход с церковного имущества, а также ей передадут в личное пользование дом, который она будет покидать исключительно по собственному желанию и где сможет принимать друзей или родственников. Нужно будет соблюдать всего лишь одно условие: лица мужского пола обязательно должны будут уйти до вечернего закрытия наших ворот. С завтрашнего же дня начнется церемония ее посвящения, тут, я уверена, все пройдет гладко. Однако, что касается должности настоятельницы… тут есть некоторые сложности.

– Но как же так? Монсеньор хочет, чтобы…

– Исключено! В этой области он распоряжаться не в праве. Приорство имеет выборную структуру, и для того, чтобы быть выбранной настоятельницей, необходимо собрать две трети голосов. Нашей новоиспеченной сестре надлежит предложить свою кандидатуру на этот пост в установленном порядке.

Последние слова аббатиса произнесла решительно и резко, а по тому, как она поднялась, вывод напрашивался сам собой: аудиенция была окончена. Впрочем, у пожилого дворянина, похоже, имелись еще кое-какие вопросы:

– Могу я хотя бы спросить, вакантно ли еще место настоятельницы?

– Разумеется. Избрание моей правой руки, которая придет на смену любимой нами сестре Лихтенберг, не должно совершаться впопыхах. От себя добавлю только, что у нас уже есть три кандидатки на этот пост, причем все – дамы в высшей степени почтенные! – произнесла аббатиса, смерив бывшего канцлера взглядом, настолько тяжелым и жестким, что им впору было забивать гвозди.

После этих ее слов господин фон Бехлинг покорно умолк, однако Аврора при слове «почтенные» покраснела от досады. Все было ясно как Божий день: у нее не было ни единого шанса стать настоятельницей. Отныне ей следовало довольствоваться статусом обыкновенной пешки, что решительным образом шло вразрез с ее глубокой натурой и честолюбивым характером. Пришло время показать шипы.

– Обдумав ваше предложение, дорогой друг, – начала она дерзко, обращаясь к Бехлингу и словно не замечая аббатису, – я полагаю, мне придется отказаться от той чести, что мне оказывают. Будучи женщиной общительной, я на дух не переношу показного целомудрия и кричащей добродетели. Они отравляют мою жизнь! Пойдемте же!

С этими словами она продемонстрировала в сторону аббатисы небрежный намек на реверанс, но не успела сделать и пары шагов, как Анна-Доротея крепко ухватила ее за локоть:

– Об этом не может быть и речи! Несмотря на то что внутренний уклад монастыря следует своим собственным правилам, князь по-прежнему остается нашим сюзереном. И все мы должны ему подчиняться. Он хочет, чтобы вы стали канониссой, и вы ею станете!

– Но я не саксонка, а значит – не его подданная!

– Зато саксонец ваш сын! Вопрос закрыт, не правда ли? Ну же, – добавила она уже мягче, – вы ведь прекрасно понимаете, что ничего не добьетесь своим бунтарством…

– Но у меня нет религиозного призвания!

– К счастью, тут у нас нет ничего общего с католическими монастырями. Достаточно просто быть благочестивой христианкой… Господин фон Бехлинг, – проговорила она, не выпуская руки Авроры из своих цепких пальцев, – можете считать свою миссию выполненной. Прикажите выгрузить вещи графини и разместить ее приближенных…

– Со мной приехала лишь одна юная служанка…

– Вы сможете набрать себе прислугу позднее. А теперь вас проводят в ваши покои. Господин фон Бехлинг, извольте пройти в дом для гостей, он у нас всегда открыт. Завтра вы сможете присутствовать на церемонии облачения… А потом вам придется попрощаться.

Ответа не последовало. Аврора и Бехлинг вышли из комнаты и разошлись, каждый в свою сторону: она отправилась вслед за пожилой женщиной в черной робе и белом переднике, голову которой венчала внушительного вида белая шапочка; он же прошел в монастырскую гостиницу, следуя за старым слугой в серой ливрее, обшитой черными галунами… Они лишь кивнули друг другу в полнейшей тишине, не перекинувшись ни единым словом…

Теперь, когда Аврора знала наверняка, что ей придется здесь остаться, она решила как следует осмотреться. Ранее ей и в голову не приходила подобная мысль: на протяжении всего путешествия ее буквально обуревала ярость, а сам Кведлинбург она воспринимала не иначе как мимолетный, незначительный эпизод в своей жизни. Она вдруг поняла, что этот «монастырь» был особенным, а также осознала, почему попасть в это место считалось величайшей привилегией. Все потому, что это странное заведение лишь называлось монастырем! Это был настоящий дворец, чьи богатство и величие могли соперничать с прекраснейшими дворцовыми убранствами, которые Аврора только могла припомнить: Дрезден, Ганновер, Целле или же роскошное семейное гнездо Агатенбург, что под Штаде. Чего стоил один только кабинет аббатисы: великолепные занавеси из лилового бархата, расшитого серебряными нитями; потолок, отделанный позолоченными кессонами с гербами; эбеновая мебель, украшенная слоновой костью; и огромный пышный ковер, покрывавший гранитные плиты пола, – все это, несомненно, должно было поразить Аврору. Однако взгляд ее был прикован к величественной фигуре хозяйки помещения, источавшей холодную неприязнь…

Снаружи замок Кведлинбург Аврора заприметила еще в карете. Проезжая вдоль излучины реки Боде, молодая женщина мельком взглянула в направлении, указанном Бехлингом, и была поражена невероятными размерами крепости. На внушительной насыпи высились каменные стены, а за ними располагался холм, похожий на большой муравейник, сплошь облепленный разномастными зданиями. Вершину холма, под хмурым, мертвенно-бледным небом, венчала прелестная церковь, выстроенная в романском стиле. В большинстве построек, выполненных еще в XI веке, отчетливо чувствовалась рука создателя, императора Генриха Птицелова[7]. Тяжелые, свинцовые облака отбрасывали причудливые тени на жизнерадостную терракотовую черепицу зданий, но Аврора вдруг отчего-то почувствовала страшную тоску. Ей захотелось немедленно бежать из этого места, и она поклялась себе, что исполнит задуманное при первой же возможности…

Однако позднее, плетясь за пожилой монахиней, она отметила про себя, что замок, суровый снаружи, имеет поразительное сходство с экзотическим фруктом, какой обычно подают к княжескому столу. Подобно тому, как колючки и шипы укрывают нежную, сладкую сердцевину, за древними крепостными стенами располагались изящные здания эпохи Возрождения, прекрасная часовня и совершенно невероятный сад, цветы в котором только и ждали лучика солнца, чтобы распуститься.

Поднявшись, наконец, на второй этаж, сопровождающая Аврору дама, которая в действительности оказалась светской гувернанткой по имени Гертруда, открыла дверь в спальню и пригласила ее пройти внутрь. Посреди просторной, светлой комнаты с белыми гардинами и синим ковром, в окружении коробок и узлов с вещами сидела Юта в своей извечной накидке. Голова ее была опущена, а весь вид выражал крайнюю степень удрученности…

– Эй, девочка, – окликнула ее Гертруда, – что это вы там высиживаете? Разве не должны вы сейчас распаковывать вещи, которые могут потребоваться вашей хозяйке этим вечером?

Взгляд девушки прояснился, она медленно поднялась:

– Мы будем здесь жить? – спросила она, взглянув на Аврору и чуть не плача.

Аврора не смогла сдержать улыбку: покидая Гослар, Юта, так же как и сама графиня, полагала, что им будет дозволено явиться к королевскому двору. Нетрудно было вообразить всю степень ее разочарования. Однако Гертруда быстро все расставила по местам:

– Эта комната предоставлена вам только на эту ночь. Завтра, во время церемонии облачения твоей хозяйки, ты сможешь отнести ее вещи в специально подготовленные личные покои…

Слушая ее краем уха, Аврора вдруг заметила в комнате два сундука, обтянутых кожей, которые она оставила в Дрездене перед отъездом в Гарц.

– Как они здесь оказались? – спросила она, жестом указывая на сундуки.

– Не могу сказать, госпожа графиня, – ответила Гертруда. – Но их доставили тем же экипажем, что и вас.

– Откройте их! Я хочу знать, что внутри!

В первом сундуке лежало несколько платьев из ее гардероба, во втором их было всего два: один наряд из белого сатина, расшитого жемчугом, к которому прилагалась дорогая вуаль из мехельнского кружева. Второе платье было из плотного черного шелка, с коротким шлейфом и рукавами, подбитыми горностаем. Этот строгий, но вместе с тем изысканный туалет дополнял накрахмаленный муслиновый воротник-фреза – точная копия того, что носила аббатиса, с той лишь разницей, что ее воротник был фиолетовый. Гертруда поспешила объяснить: на церемонию облачения, в церковь, госпожа фон Кенигсмарк должна явиться в свадебном (то есть в белом) платье, а затем, по завершении обряда, ей нужно будет переодеться в черное и носить традиционный монашеский головной убор…

Острая вспышка ярости заставила лицо молодой женщины вспыхнуть. Очевидно, в Дрездене за нее уже все решили, не оставив ей ни малейшего права на выбор…

– Здесь есть еще кое-что, – промолвила Гертруда, протягивая ей конверт, – я обнаружила его здесь, под платьем.

В сердце Авроры затеплилась надежда, что это могло быть письмо от ее сестры, Амалии-Вильгельмины, графини фон Левенгаупт[8], с которой она не виделась с самого отъезда из Гослара. Им не только запретили встречаться, но даже пресекали любую возможность переписки. Увы, конверт был без обратного адреса, а символ на зеленом сургуче – коронованная чайка – был ей незнаком. Аврора поспешно вскрыла конверт, и из груди ее вырвался возглас удивления: это было письмо от вдовствующей княгини, матери Фридриха Августа. Аврора уже не раз находила подтверждение тому, что под оболочкой черствости и отрешенности княгиня прятала чуткое, любящее сердце. Может быть, она сможет ей помочь?!

«Милое мое дитя, я пишу эти строки с одной только целью: по возможности смирить тот бунтарский дух, что я в Вас безошибочно угадываю. Это я попросила моего сына открыть перед Вами врата Кведлинбурга. Сам он планировал выдать вас замуж за одного барона, богатого и родовитого. Однако в сложившихся обстоятельствах совершенно необходимо, чтобы мать прелестного малыша имела в Саксонии не только высокое положение, но и некоторую свободу. На мой взгляд, статус канониссы является самым приятным, поскольку Вы не будете скованы в своих действиях, с условием, разумеется, что Ваши поступки не будут идти совсем уж вразрез с догматами Церкви. Кроме того, место среди канонисс обеспечит Вас необходимым жильем, которое придется как нельзя кстати, в том случае, если Вы более не сможете рассчитывать на милости князя. Кстати говоря, некоторые только об этом и пекутся… Прошу Вас со спокойным сердцем принять мое предложение. Ваш дом в Дрездене, равно как и Ваши друзья, по-прежнему останутся с Вами. Мне бы очень хотелось прислать в монастырь Вашу сестру, которой Вам, должно быть, очень не хватает, однако госпожа фон Левенгаупт в данный момент задержалась в Гамбурге, сраженная каким-то недугом. Впрочем, уверяю, болезнь не серьезная, Вашей сестре просто надо соблюдать постельный режим и избегать длительных переездов. Так что не терзайте себя напрасно. Зато теперь Вы можете писать кому угодно и что угодно, однако будьте осторожны: за некоторыми посыльными нужен глаз да глаз… Наконец, как только Бехлинг вернется, я тотчас же прикажу отправить в Кведлинбург Вашу карету, а вместе с ней и прислугу, в которой Вы, вероятно, будете нуждаться. Анна София»[9].

В это время Гертруда покончила с распаковкой белого платья, передала его Юте и вдруг озадаченно уставилась на черное. Аврора перехватила этот взгляд и спросила:

– Ну? Что-то не так?

– Нет-нет, разве что мне следует немедленно оповестить о том, что вы привезли свое платье и в нашем, приготовленном для вас, не нуждаетесь. Понимаете, дамы редко привозят к нам свои гардеробы, и я не уверена, что это…

– Что это соответствует местным стандартам?! Тогда не забудьте сообщить вашему начальству, что это платье – подарок Ее Королевского Сиятельства, вдовствующей княгини Анны Софии.

Гувернантка удалилась, сообщив, что скоро вернется с ужином. Аврора и Юта остались одни. Молодая служанка по-прежнему тоскливо озиралась по сторонам.

– Это ужасно! – наконец воскликнула она. В ее глазах снова блестели слезы. – Мы и впрямь здесь останемся, и мне придется стать монашенкой?..

– О боже, какая же ты глупая! – проворчала Аврора, удовлетворенная, впрочем, тем, что может отыграться на этой плаксе. – Канониссой буду я, ты же так и останешься моей камеристкой, не более и не менее. Все дамы здесь обзаводятся прислугой, но если тебе такой расклад не по душе, я отправлю тебя обратно в Гослар, раз уж все равно могу вызвать из Дрездена столько служанок, сколько потребуется! Тебе решать, однако поторопись! Нет, ну что за дуреха!

– О, нет, я не хочу возвращаться домой, но если госпоже графине угодно попутешествовать…

Аврора с возрастающим сожалением подумала о Фатиме – турецкой рабыне, которую ей когда-то подарил Фридрих Август и чьи многочисленные таланты были поистине неоценимы. К примеру, она все понимала с полуслова – как жаль, что она ее, скорее всего, больше никогда не увидит: Фатима смотрелась бы в религиозной общине слишком уж экзотично!

– Ну, ладно, время покажет! – воскликнула она, чувствуя подступающую усталость. – А пока приготовь мне все, что необходимо для вечернего туалета. Я порядком запылилась в дороге. Потом ты поужинаешь со мной, и мы ляжем спать. Я очень устала!

Это было не просто некое абстрактное утверждение. Двадцать лье[10], что Аврора провела в дороге, в отчаянии вынашивая планы о побеге, не прошли бесследно. К тому же ей необходимы были тишина и покой, требовалось тщательно все взвесить и продумать: как ей жить дальше, как добиться лучшего будущего для себя, но в особенности, конечно же, для своего сына. Однако Авроре так и не удалось собраться с мыслями. Всякий раз, как она пыталась сосредоточиться, перед ней возникал образ ее младенца. Сейчас ему уже должно было исполниться полгода, и – Господи, Боже! – как же ей хотелось его увидеть, хотя бы одним глазком. Она знала, что не сможет долго противиться этому чувству: оно было сильнее нее и буквально выжигало Аврору изнутри. Кое-как ей все же удалось забыться, но сон ее был прерывистый и неспокойный…

Рано утром ее разбудил звон колокола, а немного позднее в комнату торжественно вплыла Гертруда в сопровождении служанок, полная решимости приготовить «новенькую» к предстоящей церемонии. Сначала Аврору помыли. Затем ее восхитительные черные волосы тщательно расчесали, заплели в косы и красиво уложили вокруг головы. Вся процедура была проделана предельно аккуратно, с глубочайшим почтением, однако служанки при этом не обмолвились ни словом. Потом прелестную головку графини украсила тончайшая кружевная вуаль с букетиком белых роз, закрепленных длинными булавками. Затем настал черед сатинового платья, которое, безусловно, было очень к лицу Авроре и выглядело так, будто было совсем новым. Ах, как давно она не надевала праздничных платьев! Пожалуй, с тех самых пор, как она уехала из Дрездена: беременная женщина да к тому же еще и почти затворница вряд ли может похвастаться роскошным гардеробом! Наконец, стройные ножки графини оказались затянуты в белоснежные шелковые чулки, сверху закрепленные подвязками, а завершили туалет кремовые туфли на высоком каблуке. Она была так ослепительно прекрасна, что служанки даже позволили себе легкий вздох восхищения, который, впрочем, быстро угас под пристальным строгим взглядом Гертруды. Юта все это время стояла в стороне и завороженно следила за чудесным превращением своей хозяйки. С подобной церемонией она сталкивалась впервые и теперь впитывала все, как губка.

Как только туалет графини был завершен, Гертруда подала ей стакан воды. Церемония облачения восходила еще к стародавним рыцарским обычаям, когда к алтарю следовало обязательно явиться натощак… Авроре казалось, что эмоции, внезапно нахлынувшие на нее, сплелись в горле в тугой клубок, так что она ограничилась всего лишь одним глотком. Наконец, ей вручили длинные белые перчатки и Библию в черном кожаном переплете. Колокол зазвонил снова, но на этот раз перезвон звучал как-то по-особенному. Аврора вместе со своей небольшой процессией двинулась в сторону церкви, соединенной небольшим галерейным переходом с главным зданием аббатства.

Их встретила напыщенная, строгая дама в белоснежном шелковом платье со вставками из горностая. Рядом с ней стоял мальчик, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы длинный шлейф дамы не волочился по земле. Женщина высокомерно улыбнулась:

– Я графиня Беатриса фон Мерзебург, и сегодня я имею честь познакомить вас со всеми благородными дамами, которые будут вас сопровождать.

Аврора сделала реверанс и улыбнулась:

– Иметь вас в качестве сопровождающей, графиня, – это большая честь для меня. Я вам очень признательна за то, что вы вызвались помочь мне…

– Я не вызывалась, сударыня, я получила приказ, – поправила ее строгая собеседница. – Возьмите меня за руку и пойдемте!

Двери церкви распахнулись, и женщины под оглушительные звуки фанфар вошли внутрь. Госпожа фон Мерзебург стиснула вмиг похолодевшую ладошку Авроры и подняла ее прямо перед собой. Так обе дамы, рука об руку, медленно прошествовали к клиросу, где по обе стороны каменного алтаря, украшенного восковыми свечами в бронзовых подсвечниках, возносилось звучное, мелодичное пение канонисс. Могло показаться, что поют ангелы, настолько прекрасны были их голоса, исполненные необычайной грации и изящества.

Канонисс было около двадцати, и все они, в одинаковых одеждах, сидели в боковых проходах. В цент– ре же, под сводчатой галереей, на возвышающейся кафедре, восседала аббатиса. Спадающие складки одеяний, в которые были облачены поющие канониссы, резко контрастировали с фигурой пастора, напряженно застывшего и скрестившего на груди руки. Его взгляд рассеянно блуждал под величественными сводами храма, выполненными в романском стиле, что были даже еще древнее, чем готические стрельчатые арки, венчавшие клирос. Когда пение стихло, пастор спросил:

– Кто стоит предо мной и стучит в двери Господни?

Спутница Авроры ответила:

– Заблудшая душа, Мария-Аврора графиня фон Кенигсмарк, которая хочет прожить тихую и спокойную жизнь в лоне нашей святой церкви.

– Чиста ли она сердцем и тверда волей, чтобы служить Богу?

На этот раз ответила сама Аврора:

– Чиста и тверда. С Божьей помощью…

Тогда пастор повернулся к аббатисе:

– Готов ли святой капитул принять в свои ряды новую сестру?

– Святой капитул готов принять ее, милостью Божией!

– В таком случае, начинайте церемонию!

Пока Аврора вместе с графиней фон Мерзебург продвигалась к старой ризнице[11], где молодой женщине предстояло надеть церковное одеяние, канониссы запели новый псалом, по красоте своей ни в чем не уступавший предыдущему. Аврора уже слышала его раньше, но еще никто при ней не исполнял его с таким умением:

– Это великолепно! – прошептала она. – Как вы думаете, графиня, смогла бы я петь вместе с ними?

Орлиный взгляд дамы на мгновение смягчился.

– Вы любите музыку?

– Очень. Я играю на клавесине, на арфе, на гитаре… И я люблю петь, однако эти голоса, они просто восхитительны!

– Что ж, решать будет наша главная сестра по пению. В принципе, петь должны все. Если только голос не фальшивит. В этом случае вы просто будете делать вид, что поете: княгиня Анна-Доротея тщательно следит за тем, чтобы хор воспринимался как единое целое…

Беатриса фон Мерзебург и Гертруда помогли Авроре переодеться: белое сатиновое платье и кружевная вуаль сменились нарядом из плотного черного шелка, а горностаевая накидка довершила удивительное превращение.

– Это платье просто идеально! – тихо воскликнула графиня, и в ее голосе не было ни капли прежней язвительности. – Такое ощущение, что оно было сшито специально для вас!

– Так и есть. Ее Королевское Сиятельство Анна София приказали сшить его именно для меня, – ответила Аврора.

– Вот как? Что ж, я думаю, нам пора.

Новообращенную препроводили к хорам как раз в тот момент, когда канониссы допевали псалом. Аббатиса поднялась со своего кресла и приблизилась к Авроре. За ней неотступно следовал паж, бережно держащий в руках подушечку, на которой лежали золотой крест с лазурной лентой и легкий изящный головной убор из переплетенных белых муслиновых лент, сложенных бантом и скрепленных черными шпильками. Когда Аврора встала на колени, ей сначала торжественно надели убор (который она будет впоследствии носить лишь на службах), а затем – чеканную медаль с изображением креста и гербом аббатства (с которым ей будет суждено остаться навсегда). Пастор благословил ее, после чего молодую женщину усадили в большое резное кресло. На кафедру пастор возвращался под мелодичные звуки церковного гимна.

Для новоиспеченной канониссы торжественная речь слилась в единый неразборчивый поток слов, и только драматический, преисполненный страшных подробностей, отрывок о страданиях в аду заблудших душ, свернувших с пути праведного, прозвучали для нее отчего-то четко и разборчиво… Когда громкий голос пастора вдруг вывел Аврору из оцепенения, она поняла, что слова о «спесивой грешнице, предавшейся всем мирским порокам, равно как и незаконной, пускай даже королевской, любви» были обращены именно к ней. Суть всего выступления сводилась к тому, чтобы Аврора «с чистым сердцем отринула всякие легкомысленные отношения и приняла дары Святого Духа и позволила вести себя до самого сияющего трона Господня!» Молодая женщина видела, что все взгляды присутствующих были устремлены на нее, и с горечью отметила, что в некоторых даже сквозила насмешка. По всей видимости, канониссы и пастор ожидали ее ответной реакции. Однако она сделала вид, что вся эта обличительная речь ее никоим образом не касается. Она раскрыла Библию, подавила легкий зевок, погрузилась в чтение… и отчетливо услышала, как кто-то негромко, по-доброму рассмеялся. Что ж, было похоже, здесь ее окружали не только враги!

Проповедь (если ее вообще можно так назвать) окончилась, после чего канониссы запели последний церковный гимн, и на этот раз Аврора пела вместе с хором. Затем они собрались все вместе и дружной процессией направились в покои к аббатисе. Анна-Доротея, княгиня Саксен-Веймарская, приказала приготовить ужин в честь новоприбывшей, где мадемуазель фон Кенигсмарк предстояло познакомиться со своими будущими приятельницами. Аббатиса сама решила познакомить новоиспеченную канониссу со своим окружением, а посему встретила молодую женщину у входа в просторную гостиную, где уже был накрыт роскошный стол. Во время знакомства от обилия имен у Авроры закружилась голова:

– Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк… Графиня Мария фон Зальцведель! Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк… Графиня Эрика фон Данненберг.

Дамы приветствовали ее церемонно, но не подавая руки. Взгляд их был холоден, а некоторые и вовсе отворачивались к вящему неудовольствию аббатисы. Аврора задавалась вопросом: куда же исчезло знаменитое христианское человеколюбие, которым обычно так славились религиозные общины? Для самой Авроры все было ясно как день: ни одна из этих дам не была ей рада!

С последними двумя канониссами все обернулось совсем плохо. Очевидно, они были здесь старшими, о чем красноречиво свидетельствовали их седые волосы. Первая, с орлиным носом и выдающимся подбородком, держалась настолько прямо и ровно, насколько только мог ей позволить ее невысокий рост. Вторая, будучи заметно выше, опиралась на трость с золотой рукоятью. Ее лицо хранило неоспоримые признаки былой красоты. Не успела аббатиса и рта раскрыть, как вдруг первая дама заявила:

– Не стоит, Ваше высокопреподобие! Ни я, ни княгиня не имеем ни малейшего желания общаться с этой… этой дамой! Со всем уважением мы напоминаем Вашему высокопреподобию, что дом этот, в крипте которого покоится сам император, со времен своего основания предназначался исключительно для дам, столь же благородных, сколь и благочестивых. Мы явились лишь для того, чтобы поприветствовать вас и сообщить, что не намерены сидеть с нею за одним столом.

Не дожидаясь ответа, обе дамы с достоинством удалились. Бледная как полотно, Аврора отважилась спросить:

– Кто они?

– Графиня фон Шварцбург и княгиня фон Гольштейн-Бек, – ответила Анна-Доротея, явно смущаясь. – Прошу вас простить их за эти слова. Говорить такое в священных стенах этого дома запрещено…

– Да, но от этого значение сказанного вряд ли станет менее очевидным. Вероятно, они просто высказали то, о чем думали. Предполагаю, что и остальные придерживаются такого же мнения. Поэтому я прошу вашего дозволения удалиться в отведенные мне покои…

– Я вам отказываю! Это же ужин в вашу честь! И если вы вот так уйдете, это будет неуважением уже к моей персоне!

– Я вовсе не хотела оскорбить Ваше высокопреподобие! – произнесла Аврора с поклоном. – Я буду на ужине, хотя и ожидала несколько иного приема.

И они сели за стол.

Ввиду последних событий трапеза, как и ожидалось, прошла в натянутой, если не сказать холодной, обстановке. Все попытки аббатисы завязать хоть какое-то подобие общей беседы были тщетны. Сидя рядом с ней, Аврора видела лишь профили канонисс, склонившихся над своими тарелками с едой, которая, к ее вящему удивлению, оказалась превосходной. Она так об этом и сказала аббатисе.

– Здесь не монастырь, хотя и во многих из них теперь готовят мармелад, варенье, сыры и прочее, – ответила та. – Поэтому мы ревностно отстаиваем нашу репутацию. Особенно, когда речь идет о выпечке. Вот, попробуйте, – надеюсь, вам понравится…

Аврора одобрила угощение сдержанной улыбкой и попросила разрешения покинуть застолье. Ей уже не терпелось убежать с этого ужина, подальше от удушающей враждебности, снять это средневековое платье, богатое, но такое тяжелое. Наконец, ей просто хотелось побыть одной. Гертруда незамедлительно провела ее через сад, разбитый на месте бывших монастырских галерей. Вокруг располагались личные жилища канонисс. Все они были более или менее одинаковыми: белая штукатурка, фахверковые[12] стены и поблекшая от трещин старая кровельная черепица.

Авроре с первого же взгляда полюбился ее собственный дом: светлые деревянные панели на стенах, выкрашенные двумя оттенками серой краски и с позолоченным орнаментом, гармонично сочетавшиеся с нежно-желтым цветом мебельной обивки и штор. Скатерть на столе и обивка кресел также были желтыми: похоже, прежняя хозяйка комнаты отдавала явное предпочтение именно этому цвету.

– Та дама, что жила здесь до вас, умерла, не оставив наследников, – объяснила Гертруда. – Мы оставили тут все, как было, но если вы захотите поставить другую мебель, сообщите об этом – в аббатстве не проблема подобрать вам новую. Сможете выбрать все, что пожелаете, если, конечно, вы не решите привезти что-то из своего родного дома!

– Не стоит! Мне здесь все очень нравится, но… эта дама…

– Госпожа баронесса Луиза фон Биттерфельд, – уточнила Гертруда, и то уважение, с каким она произнесла эти слова, не ускользнуло от Авроры. – Можно сказать, она умерла во святости!

– Кажется, я слышала о ней… Хотя я думала, что она была настоятельницей аббатства.

– Она действительно была ею, и, как всякая настоятельница, она имела право на покои, соседствующие с комнатой аббатисы. Однако она всегда жила здесь: во-первых, потому что была скромна, а во-вторых, здесь у нее был сад…

Аврора не стала ни о чем расспрашивать. Она вдруг почувствовала странную симпатию, которая как бы сблизила ее с этой незнакомой женщиной. И это была вторая причина, по которой она не хотела ничего менять. К тому же у нее просто не было времени поподробнее расспросить гувернантку об этой даме. Зазвонил дверной колокольчик, и Гертруда отправилась посмотреть, кто пришел. Вскоре она вернулась вместе с Бехлингом; тот пришел попрощаться с Авророй, прежде чем уехать в Дрезден, хотя, по правде сказать, вид у него был неважный, и молодая женщина прекрасно знала причину его состояния:

– Итак, мой друг? Похоже, теперь вы видите окружающее не в столь радужном свете, как вы мне говорили ранее? Как вы, должно быть, заметили, аббатиса была явно не в духе. Что же до моих новых «сестер», то они, похоже, спят и видят, как бы оскорбить меня! Как же в такой ситуации должны исполняться приказы Его курфюрстской светлости?

– Уверяю, я в этом деле понимаю не больше вашего. Прощаясь, я попытался поговорить с Ее Высочеством…

– И что же? Она выставила вас за дверь?

Бехлинг покачал головой:

– Вы забываете, что я бывший канцлер Саксонии, и Ее высокопреподобие матушка Анна-Доротея знает об этом не понаслышке. Возможно, вам будет приятно узнать, что она очень недовольна поведением дам из капитула, а посему желает, чтобы с ее мнением все-таки считались. Вот почему она так хочет, чтобы в церковном сообществе и далее царило согласие…

– И поэтому она позаботится о том, чтобы никто не узнал истинных мотивов нашего господина! Если бы она проболталась, если бы она сказала хоть слово, ее «милосердные» сестры тотчас бы прознали об этом. Одному Богу известно, что бы тогда случилось! Они ведь могли бы даже поджечь монастырь!

– Ну, не будем преувеличивать! Видите ли, я думаю, что при данных обстоятельствах выжидание – лучшая тактика. И оно уже принесло свои плоды…

– О чем вы? Скажите ради всего святого!

– Аббатиса не испытывает более враждебности по отношению к вам.

– Вы что, смеетесь?

– О нет, что вы! Вам не хватает уверенности в себе, моя дорогая графиня, или вы уже забыли о силе вашего очарования, о том, с какой легкостью вы расположили к себе вдовствующую княгиню? А уж у нее характер куда более тяжелый, чем у нашей аббатисы… И все же! Верьте мне! Кланяться она перед вами, конечно, не будет, но в конце концов она поймет, что вы – дама в высшей степени замечательная…

– Ох!.. Право же, все, что вы говорите, весьма занимательно, но…

– А я готов повторять это снова и снова! Наберитесь терпения, дорогая графиня! Вы, вне всяких сомнений, можете выиграть эту битву! А теперь прошу меня извинить, мне нужно ехать.

Он наклонился к ее протянутой руке, и она вдруг ощутила острый укол в сердце. Бехлинг, бдительный союзник Авроры и пособник в ее любовных историях, который не раз выгораживал и спасал ее, – в тот момент он показался ей чрезвычайно усталым, постаревшим… Неожиданно, словно повинуясь какому-то внезапному порыву, она взяла его за плечи и поцеловала:

– Подумайте немного и о себе, мой дорогой граф, и расскажите нашему господину обо всем в общих чертах, не вдаваясь в излишне драматические подробности! Просто скажите ему, что я благополучно добралась до монастыря и меня тотчас сделали канониссой! Этого будет вполне достаточно, уж поверьте. Я хорошо его знаю и уверена, что он не станет расспрашивать ни о каких подробностях.

– Ну, все же, если он спросит?

– Постарайтесь уклониться от ответа… Придумайте что-нибудь, в конце концов! Ох, пока не забыла: не могли бы вы прислать сюда мою карету, лошадей и кучера?

Бехлинг чуть было не подскочил от изумления:

– Вы… Вы желаете поехать в Дрезден?

У него был настолько подавленный и растерянный вид, что Аврора невольно рассмеялась:

– Возможно, я наведаюсь туда как-нибудь, но только не теперь. Раз уж отныне я могу выезжать, когда и куда мне вздумается, не кажется ли вам вполне естественным, что я хочу повидаться с сыном?

Бехлинг быстро взглянул на нее, и в этом взгляде она прочитала странную смесь сомнения и нежности:

– О, простите меня! Старый я дурень… Будут вам лошади!

* * *

В последующие дни Аврора старалась влиться в размеренный ритм жизни аббатства. Она исправно присутствовала на службах, а ее голос, мягкий и теплый одновременно, почти идеально гармонировал с голосами остальных канонисс, чему был несказанно рад капельмейстер – крохотный человечек неопределенного возраста в серой церковной рясе. Никто (кроме него самого, разумеется) не знал, сколько ему было лет, а диапазон вариантов колебался от пятидесяти до девяноста. Он был настолько сух и худ, что стоило ему наклониться, как его кости тотчас же начинали громко хрустеть. Однако же его глаза, крохотные и черные, как яблочные зернышки, блестели живо и весело. И хотя передвигался он исключительно при помощи костыля, случалось, что во время какой-нибудь особенно захватывающей музыкальной партии он выделывал такие па, что любой балетный танцор позавидовал бы ему. Звали его Эльзеар Трумп, и даже сама аббатиса, увлекавшаяся церковным пением, относилась к нему с особым почтением, поскольку герр Трумп за органом был воистину неподражаем.

Очарованный голосом новой канониссы, капельмейстер всячески хвалил Аврору. С одной стороны, это не могло не сблизить ее с Анной-Доротеей, весьма дорожившей мнением Трумпа, но с другой – это лишь усилило неприязнь со стороны ее недавних противниц: графини фон Шварцбург и княгини фон Гольштейн-Бек. Аврора быстро поняла, что эти две дамы образовывали своего рода костяк своего окружения – группки из пяти-шести особенно строгих канонисс, которые прилагали все усилия, чтобы отравить существование остальным. Полусветский образ жизни, практиковавшийся в аббатстве, им претил, поэтому они старались «вразумить» окружающих в соответствии с учением Святой Терезы Авильской, создательницы орденской ветви «босоногих кармелиток».

К счастью, их было меньшинство. Другие дамы, втайне поддерживаемые аббатисой, вели против суровой компании нечто вроде партизанской войны, с той лишь разницей, что оружием в данной ситуации выступали статус и связи. Аврора сразу же сообразила, какую выгоду можно из всего этого извлечь, но пока довольствовалась дружескими отношениями со своими новыми сестрами. За исключением пресловутых неприятельниц, уже никто не отворачивался от молодой женщины, – напротив, с ней все здоровались, а иногда даже перекидывались парой слов…

Когда некоторое время спустя во двор аббатства въехала ее карета, Аврора была на седьмом небе от счастья. Бехлинг сдержал свое слово, и теперь она по-настоящему сможет ощутить вкус свободы! Чрезвычайно комфортабельная четырехместная карета для путешествий, которую специально для нее заказал в Берлине Фридрих Август (там эта модель имела бешеный успех, и вскоре ее так и стали называть «берлина»), была запряжена серыми в яблоках лошадьми мекленбургской породы, быстрыми и выносливыми. В такой карете она могла исколесить хоть всю Германию и приехать в гости к каждому, кто был ей дорог! Хотя таковых, конечно, у Авроры было не слишком много. Но истинную радость молодая женщина испытала, когда увидела, что на кучерском месте сидит не кто иной, как Готтлиб Хаас, – кучер, прислуживавший ее сестре Амалии. Сестра частенько одалживала Готтлиба Авроре, поэтому та прекрасно знала о его преданности, доброте и сметливости. Не в силах больше сдерживаться, она весело воскликнула:

– Это каким же ветром тебя сюда занесло? Надеюсь, вы не повздорили с госпожой фон Левенгаупт?

– Напротив, госпожа графиня! Госпожа Амалия крайне обеспокоена тем, что может произойти с имением в Дрездене в ваше отсутствие, а потому наказала мне присмотреть там за всем как следует, покуда местные слуги не превратились в сущих грабителей. Хотя там и слуг-то почти не осталось!

– Не осталось? Но почему?

– Совет постановил, что содержать прислугу в пустом доме получается излишне накладно. Помимо консьержа, меня и конюха, в особняке остались гувернантка Анна Шмидт и две камеристки. На кухне же вообще никого нет.

– А Фатима? Она еще там?

Готтлиб покачал головой:

– Она ушла в числе первых. Я не уверен, но, по-моему, ее пристроили при дворе Ее курфюрстской светлости княгини Кристины Эберхардины…

Невероятно! Это было действительно невероятно, если не сказать больше: это было просто возмутительно! Зачем этой несчастной серой мышке, забитой супруге Фридриха Августа, понадобилась жгучая турчанка, знавшая толк не только в уходе за лицом и телом, но и в различного рода любовных тонкостях, ежедневно используемых в гаремах на Востоке? Весь букет пленительных тайных знаний и приемов, которых так не хватало Авроре, скучавшей без любимой служанки, теперь оказался в руках Кристины Эберхардины! Фатима и ее волшебные руки, способные унять боль, прогнать тревогу и сделать женское тело здоровым и крепким, – как же Авроре их не хватало, особенно тогда, во время этих ужасных родов!.. Она прекрасно догадывалась о том, кто стоял за этой гнусной затеей, кто пытался избавиться от нее и навсегда вычеркнуть ее имя из сердца Фридриха Августа…. Конечно же, это был Флеминг! Отвратительный канцлер, который уже в открытую называл Аврору своим врагом!

«Раз так, – подумала она с яростью, – я сыграю с ним в эту игру!»

Обеспокоившись затянувшимся молчанием Авроры, Готтлиб спросил:

– Рискну предположить, что лошадей госпожа графиня попросила для того, чтобы ездить в карете?

– О, конечно же! Ехать придется далеко, поэтому отдыхайте, мой друг, набирайтесь сил. Выезжаем через два дня! В Гамбург! Мне уже не терпится обнять сына и сестру! Ну а как только мы доберемся до Дрездена… Кстати, князь уже там?

– Да, он был дома, когда я отправился в путь, однако с момента смерти польского короля Его курфюрстская светлость претендует на трон, а посему частенько наведывается в Варшаву.

– Верно-верно, я и забыла, как сильно он хотел стать королем…

На самом деле, 17 июня прошлого года, когда умер польский король Ян Собеский[13], спасший Европу от турецкого нашествия, Аврора отбывала свою ссылку в Госларе, а потому узнала о произошедшем лишь спустя много месяцев. В то же время Фридрих Август, повинуясь приказу императора, отбросил турецкое войско за пределы Венгрии. Молодая женщина тогда была крайне раздосадована своим незавидным положением, а потому мало интересовалась политической ситуацией на Западе. Одно было ясно сразу: временное отсутствие правящей руки Фридриха Августа предоставило канцлеру Флемингу ту свободу действий, о которой он так мечтал и которой не преминул воспользоваться. Что же, очевидно, сейчас курфюрсту не до нее: он и без того озабочен предстоящими выборами и бесконечными военными действиями. Но скоро, очень скоро она вернется в Дрезден и воссоединится с ним. И не важно, будет ли Аврора при этом в сане канониссы или нет! Но сначала ей необходимо увидеть маленького Морица!

Удивительно, но когда Аврора после вечерни сообщила аббатисе о своем предстоящем отъезде, та не стала возражать, но выглядела при этом весьма раздосадованной:

– Вы здесь еще совсем недолго и уже собираетесь нас покинуть?

– Ваше высокопреподобие, вы едва ли много знаете о моей прошлой жизни. Но вы должны меня понять: я просто обязана разыскать тех, кто мне дорог и кого я не видела на протяжении долгих месяцев. Уверяю вас, я скоро вернусь! И потом, разве не было примерным мое поведение? Разве я не заслужила этой поездки?

– Могу сказать откровенно, что ваш приезд не слишком пришелся мне по душе, – с улыбкой ответила Анна-Доротея, – но потом мое отношение к вам изменилось. Могу с уверенностью сказать, что ваше обаяние и ваша доброта постепенно меняют мнения людей. Не всех, разумеется! Но все же! Поэтому, прошу вас, не исчезайте надолго!..

Эти приятные, ободряющие слова успокоили Аврору. По крайней мере, теперь она была уверена, что далеко не все в аббатстве вздохнут с облегчением, когда она уедет. Погода соответствовала ее настроению. Май выдался поистине чудесный: под нежно-голубым небом сочная зеленая трава радовала глаз, яблоневые деревья стояли в цвету, и воздух в лесу был удивительно чистым и свежим. Дороги, правда, как обычно, оставляли желать лучшего, но, по крайней мере, было сухо, и колеса кареты не увязали в грязи. К тому же молодая женщина была настолько поглощена мыслями о скорой встрече с любимыми ей людьми, что практически не замечала досадных путевых неудобств.

* * *

По дороге в Гамбург она решила навестить свою приятельницу, баронессу фон Беркхоф. Несколько минут спустя карета графини уже была в Целле, а еще через некоторое время экипаж проехал под старой аркой у входа в поместье. Готтлиб спрыгнул с передка, позвонил в дверной колокольчик, и вот давние подруги уже обнимали друг друга и плакали от счастья.

– Господи, какой сюрприз! – воскликнула баронесса. – Я боялась, что никогда вас больше не увижу! А эти слухи! Чего только не говорили о вас!

– О, уж лучше бы не говорили вовсе! Что же до слухов, сами знаете, они редко соответствуют действительности!

– Но что же вы, входите, входите скорее! Вам еще столько нужно мне рассказать! Ужин подадут через десять минут!

Баронесса задержалась у порога, отдавая приказания слугам, чтобы те позаботились о лошадях, карете и, конечно же, о кучере. Аврора же прошла в дом и с удовольствием обнаружила, что здесь все осталось по-прежнему. Просторная теплая комната, ковры с вытканными на них фигурами, серванты с хрустальной и серебряной посудой внутри, большие удобные кресла с красными подушечками и, разумеется, камин – огромный роскошный камин с гербовыми вензелями – незаменимый зимой, но уместный даже теперь, в прохладный майский вечер. Толстые каменные стены строения излучали прохладу, поэтому яркое и сильное пламя огня, пожирающее еловые и можжевеловые поленья, наполнявшие комнату чудесными лесными запахами, было очень кстати. Стол был накрыт на одну персону. На другой стороне стола стояла ваза с букетом сирени. Заметив Аврору, лакей поспешно убрал вазу и поставил на ее место тарелку…

Аврора любила этот дом: здесь она чувствовала себя превосходно. Она сняла походный плащ и упала в кресло. Резные подлокотники были украшены изображением львиных голов. Молодая женщина медленно стянула перчатки и, откинувшись на спинку кресла, кончиками пальцев стала медленно поглаживать лакированное дерево, так, будто это была детская щечка. Как же ей хотелось приехать сюда во время своей ссылки в Госларе! Но теперь она была здесь, и это было просто божественно!

– Как же у вас хорошо, Шарлотта! – воскликнула Аврора, когда баронесса присоединилась к ней с двумя бокалами вина. – Но, прежде всего, расскажите мне, как вы себя чувствуете? Впрочем, я и сама вижу, что вы выглядите просто изумительно!

Это и впрямь было так! Баронесса фон Беркхоф, почтенная дама, далеко за сорок, и любимая приближенная герцогини Элеоноры Целльской, выглядела очень молодо. Лицо ее, приятное и свежее, было практически лишено морщин (за исключением пары тонких черточек в уголках губ – да и те появлялись лишь тогда, когда она улыбалась). В детстве, когда она жила в Гамбурге, она дружила с Кристиной фон Врангель, матерью юных Кенигсмарков. Так что, совершенно случайно встретившись с Авророй, она сразу же полюбила ее, и они быстро стали подругами.

– Что же, я не жалуюсь! – баронесса была явно в добром расположении духа. – Выпьем же за ваше счастливое возвращение!

Аврора привстала с кресла и легонько коснулась своим бокалом бокала собеседницы. Тогда-то госпожа Беркхоф и заприметила нарядную синюю ленту и медаль. Она удивленно моргнула, приподняла брови и воскликнула:

– Канонисса? Вы?

– А… да! В Кведлинбурге!

– Но каким же, позвольте спросить, образом это произошло?

– Если я скажу вам, что так пожелал князь, то это, пожалуй, будет правдой. Хотя сам он утверждает, что поступил в соответствии с моей просьбой. Вообще-то мне кажется, что после рождения нашего ребенка он просто не знал, как со мной поступить. Да, раньше он обещал взять меня в жены, однако сделать это было непросто: его супруга забеременела одновременно со мной. К тому же подобный поступок не пошел бы на пользу претенденту на польский трон.

– Это я знаю. Знаю и потому недоумеваю, как же он выпутается из этой ситуации, если все же получит голоса Сейма. Не может быть, чтобы поляки избрали лютеранина, ведь все польские короли были католиками!

Аврора допила свой бокал и промолвила:

– Могу лишь предположить, что он обязательно использует свою силу убеждения. Думаю, у него получится, ведь он так хочет стать королем! Я же только теперь начинаю понимать, какой восхитительной была эта идея с кведлинбургским аббатством. Статус канониссы предоставляет мне куда больше свободы, чем, скажем, брак с каким-нибудь деспотичным господином. Правда, я бы все равно ни на какой брак не согласилась!

– Стало быть, это означает, что он вас все еще любит?

– Понятия не имею. Может, и в самом деле любит…

– А вы? Вы его любите?

– Право же, это уже совершенно неважно! Сейчас для меня важнее всего прочего мой сын и его будущее…

Подали ужин. Женщины помыли руки и сели за стол. Шарлотта прочитала молитву, и обе дамы в полном молчании принялись за еду, поскольку великолепный овощной суп с фрикадельками слабо располагал к светским беседам. Лишь когда принесли сельдь, Аврора все же решила удовлетворить свое любопытство и спросила:

– Читали ли вы мое прошлогоднее письмо?

– Замечательное длинное письмо, в котором вы поверяете мне все ваши ранние любовные истории и рассказываете о жизни в Дрездене? Конечно… Тогда вы были счастливы…

– Да, была, но… Но потом мое счастье заметно потускнело. Я забеременела, а мой князь уехал на войну по приказу императора. Этим воспользовался канцлер Флеминг, и тогда в моей жизни наступила черная полоса. Мне пришлось покинуть Дрезден и переехать в Гослар…

Спокойно, без лишнего драматизма, Аврора в подробностях поведала баронессе о своей жизни в Госларе, изредка прерываясь для того, чтобы промочить горло вином. Она рассказывала обо всем: о том, как после ужасных родов на свет все же появился прекрасный крепкий малыш; как она держала его на руках и сердце ее наполнялось радостью; как совершенно неожиданно к ней явился Бехлинг с письмом от вдовствующей княгини Анны Софии, в котором ее просили незамедлительно оставить своего сына и уехать; и, наконец, как подлый Флеминг, прикрываясь приказом Фридриха Августа, вознамерился избавиться от них с малышом. Затем она рассказала о своих лишениях, о том, как, в конце концов, к ней снова приехал Бехлинг с княжеским приказом доставить молодую мать в Кведлинбург. Не умолчала Аврора и о приеме, оказанном ей в аббатстве…

– Вот так оно и было, моя дорогая Шарлотта, – закончила она, – так что здесь я проездом, направлюсь к моему сыну.

– И вы не вернетесь в Дрезден?

– Почему же? Вернусь, но позже!.. Ну, а теперь ваш черед делиться новостями. Как поживает герцогиня?

– Лучше, чем в прошлом году. Если вы помните, тогда ей нездоровилось. Но теперь она собралась с силами и пытается выбить из своего супруга отмены пункта в акте о разводе, согласно которому ее дочь не может повторно выходить замуж. Курфюрст Эрнст Август Ганноверский[14] часто болеет, его самочувствие стремительно ухудшается. Но он единственный, кто может повлиять на дальнейшую судьбу Софии Доротеи. И если он умрет, на престол взойдет «преданный» супруг, этот никчемный глупец Георг-Людвиг[15], и тогда можно готовиться к худшему. Кстати говоря, герцогиня старается изо всех сил. Действительно, у нее не так много времени, тем более когда она недавно узнала о бегстве Софии Доротеи!

– Госпоже фон Кнезебек[16] удалось сбежать из шарцфельдской крепости?

– О да, она в бегах уже больше месяца. Вообще это поистине невероятная история! В любом случае, можно предположить, что у нее остались кое-какие друзья, которые помогли ей. Один из них обосновался в деревне неподалеку от крепости. Узнав о том, что в замок требуется кровельщик для починки крыши в той башне, где была заточена молодая женщина, он незамедлительно предложил свои услуги. Однако вместо того, чтобы чинить, он продолбил дыру в черепице и в потолке и, наконец, с помощью веревки вытянул фон Кнезебек на крышу. Там он обвязал ее канатом и помог спуститься по стене башни к самому ее подножию. Молодой даме пришлось преодолеть сто восемьдесят футов!

– Боже мой! Я знала, что это храбрая дама, но чтобы настолько!..

– Жажда свободы творит чудеса… Как бы то ни было, она сбежала, и никто не знает, где она находится теперь! Увы, этот ее поступок повлек за собой плачевные последствия: была усилена охрана альденской заключенной[17]!

– Но это бессмысленно! Равно как и попытки герцогини аннулировать условия развода: София Доротея никогда не согласится повторно выйти замуж! Тем более, она не делает ровным счетом ничего, чтобы выбраться из своего треклятого герцогства-заточения! Хотя, быть может, она изменилась…

– Нет. Ее мать, навещавшая дочь на Рождество, отметила, что она все так же сидит одна и по-прежнему страдает. София Доротея живет (если это вообще можно назвать жизнью!) лишь воспоминаниями о вашем брате, графе Филиппе… И все же герцогиня Элеонора не теряет надежды. Если у нее получится, Альденом будут править… куда менее бесчеловечные люди. Только представьте себе, когда отец Софии Доротеи умрет, она, конечно, не получит герцогство Целльское, но, несомненно, станет одной из самых богатых женщин Европы. И это богатство унаследуют ее дети…

– Ей по-прежнему не дозволяют их видеть?

– Да, и от этого они так несчастны!

– Как это печально! О, а вам случайно ничего не известно о судьбе милого Клауса? Я так давно его не видела!

– Его здесь нет вот уже почти полгода… Может, даже больше. Ровно в канун Дня всех святых к нему прибыл гонец с известием о том, что его отец при смерти. Услыхав об этом, он тотчас же выехал в Асфельд, но так и не вернулся…

– Неужели? Он… Надеюсь, с ним ничего не случилось? – воскликнула Аврора, чувствуя, как сердце в ее груди начинает бешено колотиться.

– Насколько мне известно, после смерти барона он стал главой семьи. Его мать сдавала день ото дня. Я видела ее однажды: это милая женщина, но слабая… В том числе и рассудком. Похоже, смерть любимого супруга слишком повлияла на бедняжку! Она не в состоянии правильно распоряжаться оставленным наследством. Поэтому Клаус подал прошение об отставке…

– А братьев у него нет?

– Нет. Лишь он один носит гордое имя Асфельдов… И на его землях находятся залежи серебряной руды. Он должен жениться, чтобы продолжить свой род…

Аврора слушала свою подругу, и совершенно неожиданно чувство острой потери зародилось у нее в груди. Клаус! Ее верный друг, вместе с которым они тщетно искали ее брата, пропавшего в Ганновере 1 июля 1694 года! Клаус был без памяти влюблен в нее и даже не скрывал этого! Раньше ее это тяготило, но теперь, после стольких месяцев разлуки, Аврора желала оказаться подле него – такого надежного и дорогого ее сердцу…

Она также внезапно осознала, что практически ничего не знает о нем, по той простой причине, что никогда не задавала ему лишних вопросов.

– А где находится Асфельд? – спросила Аврора как будто невзначай.

Шарлотта проглотила кусочек яблочного пирога, запила вином и, промокнув губы салфеткой, ответила:

– В горах Гарца… И знаете что? Мне пришло в голову, что это не так далеко от Кведлинбурга. Иными словами, теперь вы с Клаусом фактически соседи. Забавно, не правда ли?

Шарлотта принялась за последний кусок. Складывалось впечатление, что десерт служил для нее и пищей для размышлений. Помедлив немного, она продолжила:

– У вас очень красивая карета. Если кто-то начнет вдруг вас преследовать, выследить такую заметную штучку ему не составит особого труда. Не кажется ли вам, что это небезопасно?

– Что вы имеете в виду?

– Отправившись в Гамбург в таком экипаже, вы, сами того не желая, укажете преследователю местонахождение вашего сына.

Аврора призадумалась. Облокотившись на стол и подперев голову руками, она, казалось, впала в глубокое забытье. Ее подруга, несомненно, высказала очень разумную мысль. Даже находясь в самом центре свободного ганзейского порта, Мориц и его опекуны не могли полностью укрыться от зорких глаз шпионов и дознавателей. Приехать к сыну в такой заметной карете было бы и впрямь вершиной человеческой глупости!

– Что же, моя дорогая, вы только что не позволили мне совершить ужасную ошибку, – заключила, наконец, Аврора. – Лучшим решением было бы оставить мою «берлину» у вас, а самой пересесть во что-нибудь попроще, как по-вашему?

– Это было бы мудрое решение. Вы могли бы взять одну из моих карет и сделать вид, что остаетесь здесь… А не в меру любопытным мы скажем, что вам стало плохо в дороге и вы решили временно передохнуть.

– Право же, друг мой, вы исключительная женщина!

Утром следующего дня, как и было задумано, госпожа фон Кенигсмарк отправилась на север в карете Шарлотты. Экипажем правил старый добрый Готтлиб: без него Авроре было бы совсем одиноко.

Глава II

Жить сначала…

В Гамбурге Готтлиб остановил карету на Бинненальстер, перед фамильным особняком, где Аврора провела свое детство. У молодой женщины было такое ощущение, что она начинает новую жизнь. Ничего не изменилось с тех пор, как она жила здесь ребенком: ровная, спокойная гладь озера, по которой бесшумно скользили многочисленные лодки и небольшие суда, снующие по каналам из старого города в порт и обратно; прекрасные здания, возвышающиеся вокруг и отделенные от кромки воды двумя рядами могучих столетних вязов, под тенистой сенью которых было так приятно прогуливаться. У самого берега плавали изящные белоснежные лебеди, а в лазоревом небе кружили ласточки. Вокруг нее кипела жизнь большого приморского города, утопающего в неясном гуле, создающем легкую ненавязчивую мелодию, ритмично прерываемую звоном колокола и звуком сигнальных рожков. Аврора отметила про себя, что она сама сильно изменилась. Теперь, к примеру, она выказывала куда больше уважения домашним слугам, чем раньше: мажордому Поттеру, поспешно склонившемуся перед ней, ее кормилице Ульрике… Пожилая женщина поспешно сбежала по лестнице, бросившись навстречу Авроре и раскрыв ей свои объятия, но потом вдруг остановилась, замешкалась и присела в глубоком реверансе. К подобным приветствиям Аврора как-то не привыкла.

Из первой комнаты навстречу ей вышла старшая сестра, графиня Амалия фон Левенгаупт, и остановилась в глубоком изумлении:

– Ты? Канонисса Кведлинбурга? Глазам своим не верю!

– Интересно, почему? По-моему, вариант вполне подходящий.

– Более чем подходящий! Так ты теперь на пути к абсолютной святости, да?

– Чем городить ерунду, лучше обними меня! И, если хочешь знать, кое-кто сделал этот выбор за меня. Более того, этот «кто-то» пожелал, чтобы я ходила в настоятельницах, пока не получу жезл аббатисы!

Амалия возвела глаза к потолку и всплеснула руками:

– А это, в свою очередь, сделает тебя княгиней! Это же прелестно, просто прелестно!.. И так неожиданно!

– О, это уж точно! Я сама еще не до конца привыкла!

Они обнялись с той радостью и теплотой, на какую только были способны любящие сестры. Затем наступил черед Ульрики, которая вошла в комнату с таким видом, будто к ней спустился сам Господь Бог. Она не слышала ровным счетом ничего из разговора двух сестер и, когда Аврора коснулась губами ее щеки, попыталась схватить ее за руку, чтобы поцеловать.

– Довольно, Ульрика! – воскликнула молодая женщина. – Меня еще не канонизировали! Возвращайся к себе, а еще лучше проводи меня к сыну!

Пожилая кормилица чуть не задохнулась от счастья. С блаженной улыбкой она круто повернулась к лестнице и продекламировала:

– Господь Милосердный услышал мои молитвы! Да святится имя Его во веки веков! Милостью Его мы покончили с грязным развратом и дьявольскими соблазнами!..

– Она что, повредилась умом? – пробормотала Аврора, а затем прокричала ей вслед: – Еще раз услышу от тебя нечто подобное, мигом отправлю в Агатенбург! Ну, или в монастырь, это уж как пожелаешь!

Но Ульрика будто бы ничего не слышала. Она самозабвенно продолжала возносить хвалу Всевышнему, хотя и допускала больше тонких аллюзий на прошлую жизнь новоиспеченной канониссы… Впрочем, Аврора ее уже и не слушала. Она торопливо подошла к открытой двери в спальню, из которой доносился возмущенный детский плач. Картина, открывшаяся ее взору, мгновенно наполнила сердце молодой женщины щемящей радостью: сидя на стуле, Йоханна, кормилица ребенка, как раз кормила грудью малютку Морица. Плакал малыш потому, что женщина кормила его правой грудью, тогда как он сам находился слева. Заметив Аврору, кормилица хотела было подняться для приветствия, но та, рассмеявшись, прошептала:

– Нет-нет, не вставайте! Не стоит беспокоить маленького господина!

Пока младенец увлеченно сосал грудь, Аврора присела на стул возле кормилицы, чтобы лучше рассмотреть свое дитя:

– Какой он очаровательный! – сказала она с придыханием. – А ведь ему всего полгода!

– Нам придется позвать новую кормилицу, – сообщила Ульрика, наконец спустившись с небесных высот. – Эта уже не справляется…

Ребенок и впрямь был прекрасен: пухленький, крепкий, смугловатый – этим он явно пошел в отца! – с короткими темными прядями волос на макушке. Пронзительно-синие глаза он унаследовал от матери и уже смотрел на окружающих уверенно и даже властно.

Когда он, наконец, насытился, Аврора взяла его на руки, легонько похлопывая по спинке, чтобы убедиться, что малыш не поперхнется. Младенец, слегка отстранившись, критически разглядывал даму, державшую его на руках.

– Грррр!.. – многозначительно проурчал он и попытался засунуть палец в нос своей матери, но та ловко перехватила его ручку и поцеловала. А потом еще и еще. Она покрывала тело малыша поцелуями, и вскоре он начал хихикать, а потом громко рассмеялся.

Безграничному счастью матери и сына положила конец Ульрика. Нянька вошла в комнату и безапелляционно заявила:

– Ему нужно поспать!

С этими словами она взяла маленького Морица и положила его в колыбель… где он тотчас же начал ворочаться и кричать.

Мать успокоила его, усадив на своих коленях:

– Ты же прекрасно видишь, что он не хочет спать! Дай мне посидеть с ним еще немного! Я так давно мечтала подержать его в своих руках!

Следующие несколько минут снова были наполнены поцелуями, радостными возгласами, ласками и смехом. Амалия с порога терпеливо наблюдала за ними, а затем с грустью промолвила:

– Ты ведь знаешь, что эта лента и золотая медаль не позволяют тебе быть вместе с ребенком? Ни один мужчина, будь то старик или младенец, не имеет права спать в одном доме с канониссой.

– Там, в аббатстве, – разумеется! Но здесь – совсем другое дело! Уж не думаешь ли ты, что я пойду ночевать на постоялый двор? Ну же, подумай сама! Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы забрать его. Просто побуду здесь несколько дней. Мне это необходимо, понимаешь? Ты даже представить себе не можешь, каким потрясением для меня стало то, что я оказалась в Кведлинбурге! Все эти благородные дамы, канониссы… Думаешь, они были рады меня видеть? Как бы не так! Одна только аббатиса была по-настоящему добра ко мне. С другой стороны, в стенах аббатства есть, по меньшей мере, два человека, для которых прокаженный – и тот более желанный гость, чем я. Как видишь, мне была просто необходима эта поездка!

Вместо ответа Амалия подошла и крепко обняла сестру. Спустя некоторое время она прошептала:

– Прости меня! Просто я очень волнуюсь за Морица. Я боюсь, что…

– Что мой приезд привлечет сюда недоброжелателей? По дороге в Гамбург я заехала в Целле и оставила свой экипаж у Шарлотты Беркхоф, взяв у нее другую карету. Но…

Аврора замерла: она только сейчас заметила, что сестра стала заметно полнее, чем в момент их последней встречи:

– Ты располнела… Или же ты…

– Да, я беременна! И надеюсь, в этот раз будет девочка!

Аврора подавила в себе гневную тираду. Предыдущие роды Амалии были слишком тяжелыми. Настолько тяжелыми, что ее врач прямо заявил, что очередная беременность может быть крайне рискованной и ее лучше избегать. Но попробуйте втолковать это мужчине, да к тому же еще и военному, для которого известные предосторожности всегда были сродни богохульству. К сожалению, уже ничего нельзя было поделать, а лишний раз касаться больной темы и тем самым волновать Амалию Аврора не хотела.

– Когда родится ребенок? – все же решилась спросить она.

– Думаю, месяцев через пять. Через три-четыре недели я уеду в Дрезден. Фридрих не хочет, чтобы я возвращалась в Агатенбург. Он говорит, что там я буду чувствовать себя одинокой!

– А как же я? – воскликнула Аврора. – У тебя же есть я! Я могла бы поехать с тобой…

– Да, конечно… Но он хочет, чтобы я была рядом с ним…

«Он скорее хочет избежать гнева доктора Корнелиуса, который отнюдь не разделяет его эгоистичной точки зрения!» – подумала Аврора, а вслух произнесла:

– Почему бы нам не выехать вместе? Медлить не стоит. К тому же в Целле я оставила настоящую «берлину», быструю и удобную, не чета нашим повозкам!

Лицо госпожи фон Левенгаупт прояснилось. Видимо, идея ей пришлась по душе:

– Мне бы, конечно, очень хотелось, но… Но какая тебе надобность ехать в Дрезден?

– Мне нужно уладить кое-какие дела! И потом, настало время позаботиться о будущем моего сына. Не буду же я его прятать всю жизнь! Он – сын великого князя, а потому судьба его должна сложиться соответствующим образом! Отныне это – цель моей жизни!

– Мне нечего тебе возразить: все кажется тебе понятным и ясным, но заклинаю: не позволяй эмоциям захлестнуть тебя с головой! Может так случиться, что за время твоего отсутствия все изменилось куда больше, чем ты можешь себе вообразить…

– Знаю, знаю, но я должна понимать, на что… или на кого я еще могу рассчитывать и насколько в действительности опасен и силен этот Флеминг…

– Об этом и я могу тебе рассказать: он канцлер, и если Фридрих Август займет польский трон, Флеминг станет первым министром, то есть, по сути, наместником короля в Дрездене, пока курфюрст будет находиться в Варшаве!

– Это меня не пугает, – улыбнулась Аврора. – Пожалуй, это будет даже забавно. Интересно знать, могу ли я еще волновать сердце мужчины, который не видел меня уже больше года? Вдруг он посчитает меня уродиной?

Вопрос относился не к Амалии, а скорее к зеркалу, висящему над изящным столиком с выгнутыми ножками, но ответила на него именно сестра:

– О, да перестань! Ты прекрасна, как и всегда. Он не заметит ни малейших признаков того ужаса, что ты испытала в Госларе. Твой князь увидит тебя точно такой, как и в минуту вашей разлуки. Твоя кожа, волосы, глаза – все просто бесподобно…

– Но мое тело, – прошептала молодая женщина, опершись о столик, – увы, оно прекрасно лишь снаружи!

– У тебя все еще случаются эти острые боли?

– Уже меньше, я привыкла, но все же… Я бы и рада заняться любовью, но я боюсь… И этот страх сильнее желания! Ты даже представить себе не можешь, какие ужасные у меня были приступы…

Аврора взяла со столика красивую вазу из дорогого китайского фарфора и, помедлив немного, продолжила:

– Видишь? Я в точности как эта ваза, в которую никогда не наливают воды. Ее форма сохраняет чистоту и изящество линий, цвета ярки, но приглядись, и ты заметишь небольшую, едва различимую трещину вот здесь. Да, ее почти не видно, но все же она есть! И она уже никогда не исчезнет…

На следующий день, после долгого трогательного прощания с сыном, объятий, поцелуев и слез, Аврора покинула поместье. Амалия все же решила добираться до Дрездена самостоятельно, а потому молодая женщина садилась в карету одна. Сестры увидятся вновь спустя две или три недели. Но когда же снова встретятся мать и сын? А это известно одному Богу…

* * *

Две недели спустя Аврора вернулась в Дрезден, однако, поразмыслив немного, решила остановиться не в своем особняке, который подарил ей Фридрих Август (по словам Амалии, там-то ее как раз не ждали), а в фамильном гнезде Левенгауптов. Прежде всего она решила явиться к княжескому двору. И ей было любопытно, каков будет прием. К тому же из-за того, что ее зять неожиданно отбыл под Лейпциг, Аврора стала полноправной хозяйкой дома.

Передохнув пару дней после изнурительного путешествия, графиня фон Кенигсмарк начала свои приготовления. Из бесчисленного числа нарядов она нарочно выбрала именно то платье, в котором впервые предстала при дворе – белый атлас, черный бархат с рубиновыми и жемчужными застежками и маленькие красные туфли. Она с удовольствием отметила про себя, что платье по-прежнему сидело на ней идеально, а значит, с момента беременности она ничуть не располнела. Затем она приказала подать карету и отправилась в Резиденцшлосс[18], где ее уже ждала вдовствующая княгиня Анна София Датская.

В большом помпезном салоне, где матери Фридриха Августа приходилось принимать гостей (ее скромная невестка Кристина Эберхардина Бранденбург-Байройтская самостоятельно с этой задачей не справлялась), было много народу.

Когда камергер громко объявил о прибытии Авроры фон Кенигсмарк, в зале воцарилась гробовая тишина. Толпа начала расступаться, пропуская молодую женщину к высоким креслам, где сидели княгини. С улыбкой на губах Аврора прошла сквозь оживленные, перешептывающиеся ряды людей, и смысл негромко сказанных реплик едва ли ускользнул от ее чуткого слуха: фаворитка князя неожиданно вернулась, и теперь – поглядите! – она стала даже краше, чем была прежде! И эта синяя лента… Право же, графиня внушает уважение!

Аврора подошла к княгиням и присела в глубоком реверансе, постаравшись вложить в это движение все свое почтение и признательность к статной седовласой даме, которая смотрела на нее сейчас с едва заметной улыбкой:

– Какая радость видеть вас здесь, госпожа канонисса фон Кенигсмарк! – воскликнула Анна София, протягивая руку для поцелуя. – И радость эту мы предпочли бы разделить в сугубо приватной обстановке, – добавила она уже громче, обращаясь к окружающим.

После этого она встала и вышла в соседнюю комнату. Ее невестка и Аврора проследовали за ней… Как только двери за ними захлопнулись, Кристина Эберхардина порывисто обняла Аврору и расплакалась:

– Как я счастлива, что вы вернулись, моя дорогая! – произнесла она сквозь слезы. – С Божьей милостью вы все так же прекрасны, и это вселяет в меня надежду!

– Ваше Высочество, право же, я тронута, – пробормотала молодая женщина, совершенно не ожидавшая подобного приема. – Не думала, что ко мне будут настроены столь дружелюбно.

– О, поверьте мне, это так! – вздохнула супруга Фридриха Августа. – По правде сказать, мне вас очень не хватало. В вашу пору, когда вы были при дворе, я была куда счастливее!

– В мою пору?..

Аврора почувствовала себя уязвленной и хотела было должным образом ответить, но Анна София уже усадила плачущую невестку на стул и вложила ей в руки носовой платок, которым Кристина Эберхардина не преминула воспользоваться.

– Полноте, девочка, успокойтесь! Не стоит огорчаться по такому поводу. Эта женщина приехала сюда в числе…

Она осеклась и бросила быстрый взгляд на Аврору, кивком указав на свободный стул, однако молодая женщина поняла, что та собиралась сказать «в числе прочих». Стало совершенно очевидно: у Фридриха Августа появилась другая любовница!

В принципе, Аврора уже давно подозревала нечто подобное – иначе чем можно было объяснить все эти странные поступки Фридриха Августа? Зачем он отправил ее в Кведлинбург? Впрочем, у нее не было времени как следует обо всем поразмыслить: Анна София вызвала служанку, чтобы та препроводила бедняжку Кристиану к себе, а сама подсела к Авроре, взяла ее за руку и с жаром воскликнула:

– Ну же, не томите, дорогая моя! Расскажите мне о нашем милом маленьком бастарде! Вы не представляете, как он меня занимает!

– Рассказывать почти нечего, сударыня: он очень красивый, крепенький и веселый… А еще очень своевольный! Я недавно навещала его, и теперь у меня сердце буквально разрывается на части от осознания того, что я не могу взять его с собой в Кведлинбург.

– Не стану спрашивать, где он сейчас. Всем известно, что в этом дворце даже у стен есть уши. Надеюсь только, что он в безопасности. Правда, угроза, которой мы обе так опасаемся, похоже, временно миновала…

– Что вы хотите этим сказать?

– О, все очень просто: его единокровный брат, наследник престола, тоже весьма крепенький, – что удивительно, учитывая то, насколько неуравновешенна его мать, впрочем, вы и сами все видели! Рискну предположить, что братьев у него больше не будет, а посему он без особых проблем займет место моего сына. Однако меня беспокоит Флеминг…

– Но у него, должно быть, полно других дел? Могу я спросить, как обстоит дело с польским троном?

– Думаю, все хорошо! Первые кандидаты, такие как великий герцог Баденский, устранились ввиду нехватки средств на уплату выборщикам Польского Сейма. Разумеется, остается самая большая проблема: король Франции, поддерживающий кандидатуру своего племянника, принца де Конти, который у поляков в большом почете благодаря своим блестящим действиям в войне с турками. Однако на стороне моего сына Россия и Австрия… Очень скоро все разрешится.

– Преимущество принца де Конти заключается в том, что он католик. Лютеранину непросто будет занять польский трон.

– Верно. Но чего только не сделаешь ради короны… – тихо произнесла пожилая княгиня.

– И… вы не против?

– Что за вопрос, разумеется, я против! – бросила она, пожав плечами. – Более того, я боюсь, как бы саксонцы не почувствовали себя забытыми, отодвинутыми на второй план… Не говоря уже о волнениях, которые может спровоцировать этот шаг. Но Флеминг, конечно, пресекает любое недовольство на корню: стать королем – вот что по-настоящему важно!

– Пожалуй, это единственный случай, когда мне не в чем его упрекнуть! Но разве для человека религиозного мало просто чувствовать себя честным христианином? Неужели это действительно так важно, молятся ли прихожане на латыни или на немецком? Ну а корона – это совсем другое дело! Ваше Высочество, будучи дочерью короля, знает это куда лучше меня…

Пожилая женщина рассмеялась:

– Что за язычок у этой канониссы Пресвятой Церкви! Ваш капитул и впрямь обосновался в древнем монастыре бенедиктинцев! Сразу видно, откуда ноги растут…

– Вероятно, все оттого, что в нашей крипте находится могила Генриха I. Жители Кведлинбурга свято чтят память о нем. Возможно, он приказал бы повесить Лютера на крепостной стене Виттенберга![19] Не сердитесь на меня, сударыня! Прежде всего я думаю о княжеском величии. Отныне я собираюсь трудиться исключительно во славу Фридриха Августа, потому как таким образом я буду способствовать счастью и славе моего сына.

Пожалуй, эти слова она произнесла с излишним возбуждением. Анна София удивленно подняла бровь:

– Прекрасно сказано! – заметила она. – Значит ли это, что вы больше не любите князя?

Возникла неловкая пауза, в ходе которой пожилая дама тщетно пыталась поймать ускользающий взгляд Авроры.

– Отвечайте же! Вы его больше не любите?

– Люблю! Люблю больше, чем когда-либо! Но для меня это словно наказание. Я люблю его, а он… Он отправил меня в монастырь! – добавила Аврора, едва сдерживая слезы.

– А вы бы предпочли, чтобы он женился на вас?

– Нет! Да я бы никогда и не согласилась на такое! Ваше Высочество, ради всего святого, подтвердите или развейте мои опасения, которые я вообразила себе, исходя из обрывков фраз, слухов и нелепых догадок: он любит другую?

– Не могу сказать, любит ли он, поскольку сама последнее время часто спрашиваю себя: имеет ли это слово для него вообще хоть какое-то значение? Но если вы спрашиваете меня, занял ли кто-либо ваше место, то в этом случае мой ответ будет утвердительным!

Аврора отреагировала на редкость спокойно – эта мысль преследовала ее с самого отъезда из Гослара, так что молодая женщина уже успела с ней свыкнуться:

– Благодарю вас, сударыня. Горькая правда всегда лучше сладких заблуждений. Могу я только узнать, кто она?

– Ваша полная противоположность: миловидная кукла девятнадцати лет, светловолосая, розовощекая, полная, с ямочками на щеках и на подбородке. Ее голубые глаза светятся кроткой невинностью, однако сочные, чувственные губы говорят об обратном. Они познакомились в Вене. Мой сын, видимо, решил, что перед ним очередное местное кондитерское изделие: сдобная булочка, повсюду пудра и глазурь… Лично мне, когда я вижу ее образ, всегда приходят на ум сладости. При этом она глупа, как пробка, и смеется по любому поводу. В особенности ее забавляет моя невестка. Вот почему Кристина Эберхардина так рада вашему приезду! С вами ей было намного лучше.

– Скажите, у меня ведь нет шансов?

– Если честно, понятия не имею! Но вы все так же прекрасны, моя дорогая.

Она не стала добавлять, что для «шанса» необходима была также искра страстной любви, но Аврора и сама это понимала. Посчитав свое дальнейшее присутствие излишне назойливым, она спросила дозволения удалиться.

– Надеюсь, вы побудете у нас какое-то время? – спросила княгиня, протягивая Авроре руку. – Вы снова проживаете в вашем особняке?

– Нет, я остановилась у сестры, которая вот-вот приедет, и меня все устраивает. Что же до особняка… Там почти нет прислуги, и может случиться так, что я вообще его продам.

– Уж не любовь ли всему виной?

– Если любовь ушла, это не имеет более никакого значения… Кстати, могу я справиться у Ее Высочества о госпоже фон Менкен? Мы были очень близки, но с момента моего отъезда из Гослара я о ней ничего не знаю… Признаться, мне очень ее не хватает…

Лицо княгини помрачнело:

– Увы, бедное мое дитя, мне следовало сообщить вам заранее: Елизаветы больше нет. Зимой ее карету занесло на скользкой дороге и швырнуло прямо на скалы, а оттуда – в Эльбу. Когда ее извлекли из воды, она была уже мертва.

– О, Господи!..

Аврора сделала быстрый реверанс и выбежала из комнаты. Она бросилась к лестнице, прижав ладони к лицу, чтобы не расплакаться, а стража и придворные провожали ее насмешливыми взглядами. Вернувшись в комнату для отдыха и убедившись, что она одна, молодая женщина разразилась рыданиями, позволив себе излить в слезах всю боль от страшной потери. Бедная Елизавета – всегда такая веселая, полная жизни! Любезный свидетель всех ее любовных треволнений, мудрая советчица и просто замечательный друг! Та, которая все понимала, с которой можно было делиться без утайки абсолютно всем! Неужели ее больше нет в живых?..

Убитая горем, молодая женщина сбежала по мраморным ступеням вниз, оступилась и, очевидно, расшиблась бы насмерть, если бы сильная рука вдруг не поддержала ее:

– Что это вы, сударыня, хотите покончить собой?

Слезы застилали ей глаза, но это не помешало Авроре разглядеть своего спасителя: этот знакомый запах, глубокий голос, могучие руки…

А он уже узнал эту женщину в слезах:

– Вы?.. Но как вы здесь оказались?

Холодный тон, каким был задан этот вопрос, быстро привел ее в чувство. Аврора выпрямилась, отступила на шаг и достала из кармана кружевной платок, который, впрочем, имел скорее декоративную функцию и был малопригоден для подобных ситуаций. Тогда он предложил ей свой.

– Никогда не мог понять, зачем вообще нужны эти смехотворные дамские платки. Разве что для того, чтобы ронять их или бросать кому-нибудь в лицо…

Он усмехнулся и преградил ей путь, отчего Аврора с яростью в голосе воскликнула:

– Я с большим удовольствием поприветствовала бы вас, как полагается, Ваша курфюрстская светлость, однако ступеньки этой лестницы, увы, не позволяют мне сделать реверанс…

– Будем считать, что я избавляю вас от этой досадной необходимости! Почему вы плачете?

– Вдовствующая княгиня только что сообщила мне о гибели моей лучшей подруги…

– Госпожи фон Менкен? Так вы не знали об этом?

– А как, по-вашему, я могла об этом узнать? Там, где я находилась, от меня все тщательно скрывалось! О, какое лицемерие, какая неприкрытая наглость: ведь это вы настояли на том, чтобы меня сослали в монастырь!

– Пойдемте со мной!

Он взял ее под руку и, проводив в свой рабочий кабинет, усадил в кресло.

Разгневанная и оскорбленная подобной развязностью, Аврора нарочно старалась не смотреть в его сторону. Приподняв подол платья, она сняла атласную туфельку и принялась осторожно массировать распухшую лодыжку.

– Похоже, вам и впрямь больно?..

Фридрих Август приблизился, встал перед ней на колени и бережно, даже ласково, взял ее ножку в свои большие ладони. Легким, привычным движением он распустил подвязку, стянул с ноги Авроры чулок и принялся тихонько массировать лодыжку. Не отрываясь от своего занятия и не поднимая глаз, он спросил:

– Так почему вы вернулись?

– Чтобы узнать, какая муха вас укусила: для чего вы отправили меня в Кведлинбург? Монашеская жизнь никогда меня не привлекала, и вы прекрасно знали об этом. Тогда в чем же причина?

– В том, чтобы вы не мучили себя напрасными ожиданиями. Я не хотел жениться на вас!

– Но я ведь даже не просила вас об этом!

– Возможно, когда-нибудь попросили бы! Боже, какая у вас гладкая кожа!..

Его голос заметно потеплел, а нежные руки скользнули вверх, до колена, и даже чуть выше… Взгляд Фридриха затуманился. Аврора одернула платье. Она слишком хорошо его знала, чтобы позволить овладеть собой теперь!

– Спасибо за заботу, Ваша светлость, но меня беспокоит исключительно моя лодыжка, не более того!

Он поднялся в явном смущении:

– Вот как? Я думал, вы все еще моя.

– Что ж, в таком случае вам не следовало вверять меня Богу! – бросила Аврора, в глубине души радуясь тому, что еще способна будоражить разум и чувства курфюрста, а, следовательно, имела над ним власть.

Однако несмотря на то, что ее желание тоже было велико, отдаваться Фридриху Августу девушка намеревалась в последнюю очередь. Она решительно и, пожалуй, немного поспешно завязала подвязку и заметила, как он смотрит на нее: с обидой и осуждением.

– Бог велит руководствоваться добрыми намерениями, и мы с вами всегда будем тесно связаны. Нашим ребенком, например…

– Давайте же поговорим об этом ребенке! Вам на него совершенно наплевать! Если бы не ваша благородная мать, спасшая его от происков этого вашего Флеминга, я бы уже давно оплакивала его крохотный труп!

– Что?.. О чем вы говорите? Неужели произошло нечто… Вы имеете в виду покушение?..

– А как вы думаете, почему я прячу, как говорит ваша мать, «милого маленького бастарда»?

– Вы его… прячете? Но в чем же дело?!

В общих чертах Аврора рассказала курфюрсту все, что знала. Когда она закончила, Фридрих Август долгое время молчал, а потом посмотрел на нее взглядом, полным такой неуемной скорби, какой Аврора никогда доселе не видела в его глазах.

– Надеюсь, вы не думаете, что этот гнусный план родился в моей голове?

– Вовсе нет, я даже не думала об этом, ведь вы тогда бились с турками. К тому же это ваша мать меня вовремя предупредила…

– Благодарю. Я сделаю так, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Где он?

Аврора не торопилась с ответом. Заметив, что ее взгляд беспокойно блуждает по комнате, Фридрих Август побагровел и воскликнул:

– Аврора! Это мой сын! Если кто-то хоть пальцем его тронет, будет отвечать головой!..

– Он в Гамбурге, в нашем фамильном особняке.

– Это слишком далеко от Дрездена! Вероятно, мне следует наведаться в Берлин и заручиться поддержкой Фридриха-Вильгельма по вопросу польского трона. Взамен я рассчитываю предложить ему то, о чем он просит уже довольно давно: Кведлинбург и его аббатство, расположенные на землях его далеких предков…

– Вы хотите обменять Кведлинбург на его поддержку? Но тогда в городе произойдет бунт…

– И вы будете там, чтобы его подавить. Разве вы еще не настоятельница?

– Я простая канонисса, не более того. Настоятельницу избирает капитул, и, могу вас заверить, что за меня не проголосует ровным счетом ни один человек!

– Вот и еще одна причина для того, чтобы избавиться от города, который, безусловно, чрезвычайно важен, но где моя воля и мои приказы воспринимаются как пустой звук! Возвращайтесь в Кведлинбург и передайте эту новость кому следует!

– Вы что, хотите, чтобы они за такое известие вырвали мне волосы?

– Они поостерегутся, поскольку затем вы отправитесь в Берлин, чтобы ходатайствовать не только о помощи курфюрсту, но и о сохранности аббатства в его нынешнем виде, с действующим уставом. Монахини больше всего боятся, что их превратят в простых мирян! Вне всяких сомнений, у вас все получится, и я буду сильно удивлен, если по возвращении вас не назначат настоятельницей!

– Вы и вправду так думаете? – спросила Аврора, которой подобная затея казалась полной бессмыслицей.

– Я не думаю, я уверен в этом. Тем более что я собираюсь в скором времени принять католицизм. Они будут несказанно рады узнать, что их землями правит не какой-то там еретик, будь он даже королем Польши! Когда вы будете в Берлине, попросите привезти туда нашего сына и ждите. На празднестве, посвященном коронации, я заберу его у вас.

– Вы так говорите, как будто полностью уверены в том, что изберут именно вас. А между тем ходят слухи, что у принца де Конти куда больше шансов на победу, потому что он тоже воевал с турками, а еще… Потому что Людовик XIV, очевидно, богаче вас. И, кроме того, поляки обожают Францию.

– Они будут обожать меня! В особенности, когда узнают, что я выставил на границе несколько тысяч солдат…

Авроре нечего было возразить. Пытаясь собраться с мыслями, молодая женщина на мгновение приумолкла, а потом спросила:

– Пожалуй, это действительно весомый аргумент, но, не кажется ли вам, что он слабо подходит для того, чтобы обзавестись союзниками и получить необходимые голоса?

– О, со временем они меня полюбят! Так вы выполните мою просьбу?

– А разве могу я вам отказать? Что ж, я поеду в Берлин, хотя у меня и нет там никаких связей!

– Об этом позаботится моя супруга. Она даст вам необходимые рекомендации! Кстати, похоже, вы ей очень понравились. Странно, не правда ли?

– Не так уж это странно! То есть, я хочу сказать, все познается в сравнении.

Князь нахмурился:

– Что вы имеете в виду?

– Не так давно мы понимали друг друга с полуслова, – рассмеялась Аврора. – Наверное, после вашего пребывания в Вене вы потеряли ваше превосходное чувство юмора?

Фридрих Август едва заметно улыбнулся, пытаясь оставаться серьезным, но уже через мгновение они смеялись в унисон. Он приблизился и начал медленно целовать ладонь Авроры и каждый пальчик в отдельности, совсем как раньше, когда они еще были вместе.

– Если честно, графиня, я думаю, что с вами не сравнится ни одна женщина на свете!

Аврора отступила на шаг и присела в реверансе, который по праву можно было бы назвать образцом изящества. Однако она не успела завершить его, как следует: дверь внезапно распахнулась, и на пороге появилась молодая и очень красивая девушка с молочно-белой кожей и светлыми волосами. Ее фиалковые глаза смотрели с нетерпением, а аппетитный ротик цвета спелой вишни был слегка приоткрыт. Розовое атласное платье, украшенное белыми кружевными оборками, открывало взору, пожалуй, больше, чем требовалось. На высокой круглой груди покоилось ожерелье из жемчуга и бриллиантов. Жемчужные же серьги подчеркивали маленькие прелестные ушки и довершали очаровательную картину. Вдовствующая княгиня была права: новая любовница Его курфюрстской светлости и впрямь походила на изысканное пирожное. Взбитые сливки и вишневый шербет – теперь понятно, что пленило Фридриха Августа. Впрочем, отметила про себя Аврора, «пирожное»-то было с характером!

– Итак, Ваша светлость? – закричала она, едва переступив порог. – О чем вы только думали? Я ищу вас уже полчаса!

Аврора удивленно посмотрела на незнакомку. Такого своевольного поведения она себе никогда не позволяла. Но тем сильнее было ее изумление, когда она увидела, что князь не только не рассердился, напротив, на его лице засияла блаженная улыбка:

– Уже иду, уже иду, дорогая моя! Вы ведь знаете, что я…

Однако своенравная любовница уже повернулась к Авроре, чье присутствие ей явно претило:

– Это еще кто? – презрительно кивнула она в сторону Авроры, так что той захотелось немедленно расцарапать ей лицо.

Фридрих Август поспешил ответить:

– Одна моя хорошая знакомая! Правда, вам еще не доводилось с ней встретиться. Моя дорогая Аврора, позвольте представить вам графиню Марию фон Эстерле, с которой я имел счастье познакомиться в Вене. Мария, это графиня Аврора фон Кенигсмарк, канонисса Кведлинбурга!

– А, так это монашка? По ней не скажешь…

– Ваша светлость, – резко произнесла Аврора, – если вы позволите, мне надо идти! Теперь я еще лучше понимаю вашу супругу!

Не дожидаясь ответа и решив, что одного реверанса с него будет вполне достаточно, Аврора проследовала мимо Фридриха Августа к двери и захлопнула ее за собой, нисколько не заботясь о том, что подумают Его курфюрстская светлость и эта расфуфыренная дуреха!

Спускаясь по лестнице, она пыталась успокоиться или хотя бы скрыть свою ярость под маской высокомерия, однако ее больная лодыжка только подливала масла в огонь. Аврора уже почти достигла подножия лестницы, когда вдруг за ее спиной послышался негромкий смешок. Она обернулась и увидела Флеминга.

– Не кипятитесь! – поспешно выпалил он, съежившись под ее гневным взором. – Я смеюсь не над вами, графиня!

– Над кем же тогда?

– Да над этой ситуацией. Ведь вы только что изволили познакомиться с прелестницей Эстерле, милой игрушкой Его светлости…

– Игрушкой? Если кто-то кому-то и приходится игрушкой, то уж точно не она! Что за манеры у этой выскочки! И он это терпит?!

– Он… гм, скажем так, его это забавляет. Правда, никто не может сказать наверняка, когда эта игрушка ему наскучит…

– Не может? Ну, так я скажу вам: она будет забавлять его до первых симптомов беременности! И тогда эта, как вы изволили выразиться, кукла, сядет ему на шею, а князь, насколько я его знаю, не потерпит…

– О, я тщательно слежу за тем, чтобы она знала свое место! Власть любовницы не должна распространяться дальше спальни. И поэтому, графиня…

– А вот это я с вами обсуждать не намерена, господин канцлер!

– Отчего же? Я-то думал заключить с вами… небольшое перемирие!

– Любое перемирие подразумевает предшествующую ему войну, – резко парировала молодая женщина, и в голосе ее сквозило неприкрытое презрение. – Когда началась наша вражда? Ах да, по-моему, я дала вам пощечину. Едва ли вы могли забыть такое. Стоит отметить, что вы меня тогда сильно обидели… И, кажется, вы говорили о том, что в будущем мне придется поплатиться за мой поступок… Надо признать, вы методично следовали своему плану отмщения. Так о чем же теперь нам с вами говорить?

Флеминг выдавил из себя жалкое подобие улыбки, которое никак не вязалось с его холодным злым взглядом:

– Быть может, о том, как вывести наши отношения на новый уровень? Тем более, если вам так уж не терпится вернуть то, что когда-то вам принадлежало. Я могу помочь. Эта девчонка до того жадна, что готова промотать всю саксонскую казну. И это в тот момент, когда мы из кожи вон лезем, чтобы заполучить польскую корону…

Аврора многозначительно взглянула на канцлера:

– У меня нет ни малейшего желания вредить этой девушке. Его светлость и я сошлись на том, чтобы сохранить теплые дружеские отношения. Не думаю, что я смогла бы быть фавориткой князя и настоятельницей Кведлинбурга одновременно. А его новая пассия вполне справляется со своими обязанностями. Во всяком случае, сам князь весьма ею доволен. И если слухи о том, что вы преданны Его светлости, хотя бы отчасти соответствуют действительности, то мы с вами, очевидно, находимся по одну сторону баррикад. А теперь, прошу меня извинить, но мне пора! Завтра я уезжаю в монастырь.

– Вы не останетесь в Дрездене? – спросил Флеминг с неподдельным удивлением.

– А зачем? Чтобы лишний раз подразнить новую избранницу Его светлости и вынудить тем самым самого князя быть свидетелем наших неприятных разбирательств? Ну, уж нет, подобная затея мне претит. Пусть лучше он развлекается, ну а мы сделаем все возможное, чтобы наш любимый князь стал королем Польши! Вы ведь тоже этого хотите, не так ли?

Флеминг попятился, словно впервые разглядел Аврору по-настоящему, и выдохнул:

– Совершенно верно!..

После чего вдруг склонился перед ней в глубочайшем поклоне:

– Простите меня, графиня! До сего дня я был о вас плохого мнения.

– Что ж, если вы говорите правду, это поистине замечательно, господин канцлер, – заключила она с улыбкой.

Она спрашивала себя: действительно ли ей удалось склонить Флеминга на свою сторону? Он был хитер, как змея, и, вне всяких сомнений, был способен на самое изощренное коварство. Но в то же самое время она хотела ему верить, ведь ей так нужна была, хотя бы на некоторое время, хоть какая-то поддержка со стороны!

* * *

Через несколько дней, вернувшись в аббатство, она обнаружила, что слухи о намерениях Его курфюрстской светлости уже добрались до Кведлинбурга. Монастырь гудел, как растревоженный улей. Приезд Авроры произвел эффект разорвавшейся бомбы. Не успела она присесть, чтобы перевести дух после долгого путешествия, как на нее буквально набросилась пожилая графиня фон Шварцбург:

– И после всего, что вы натворили, вам хватает наглости явиться в нашу святую обитель?!

Аврора удивленно подняла бровь:

– И что же такого, интересно, я натворила?

– Не прикидывайтесь, будто бы ничего не знаете! Нам прекрасно известно, что вы пособничаете Фридриху Августу, и мы понимаем, что станет с аббатством в случае, если он передаст его Фридриху-Вильгельму, курфюрсту Бранденбургскому! Это стыд и позор, и мы не собираемся терпеть присутствия в наших рядах предательницы, которая, желая отомстить за то, что ее не выбрали настоятельницей, тут же побежала жаловаться своему любовничку! Так что поспешите убраться отсюда подобру-поздорову, пока вас не выгнали силой…

Не удостоив старую даму ответом, Аврора повернулась к аббатисе, которая стояла в стороне и явно чувствовала себя неуютно в сложившейся ситуации:

– Она сейчас говорит и от вашего лица тоже?

– Я ничего подобного не говорила. Наша почтенная сестра просто высказывает свое мнение. Впрочем, признаюсь, нас действительно обуревают сомнения с момента вашего возвращения из Дрездена, ведь вы были там как раз тогда, когда князь принял это возмутительное решение…

– Да, это так, однако решение было принято задолго до моего приезда. Его курфюрстская светлость стремится завоевать дружбу курфюрста Бранденбургского, а взамен предлагает ему вожделенные земли, где покоятся предки Фридриха-Вильгельма!

– О, какая трогательная забота! – язвительно фыркнула графиня фон Шварцбург. – И что же именно выгадает из этого союза Фридрих Август?

– Я не собираюсь ничего вам объяснять. Просто знайте, что Его светлость еще не обнародовали своего решения в Берлине – это предстоит сделать мне, от его лица. Сделка произойдет лишь в том случае, если Фридрих-Вильгельм подпишет документ, согласно которому наше аббатство не будет секуляризировано.

Напрасно Аврора надеялась, что эти слова успокоят ворчливую мегеру. Она принялась кричать еще громче:

– Что?! Он посылает вас? Ту, которая меньше всех разбирается в этом вопросе? Неужели он и впрямь думает, что какая-то любовница имеет больше влияния и необходимых знаний, чем наша мать аббатиса, которая, кстати сказать, является еще и княгиней Саксен-Веймарской!

– Дело в том, что ее статус слишком велик, чтобы впутываться в политические дрязги. Я же виделась с князем лишь для того, чтобы…

– …чтобы он помог вам стать настоятельницей! Это же очевидно, дорогуша. Ваша история шита белыми нитками!

– Умерьте свой тон. Ведь я разговариваю с вами совершенно спокойно, без дерзостей! Князь полагает, что я действительно смогу стать настоятельницей. Это будет моей наградой в том случае, если мне удастся добиться успеха. Если же вы хотите сами отправиться в Берлин, что ж, я не стану вам в этом препятствовать, но, боюсь, вам придется предварительно избавиться от этой отвратительной манеры вести беседу. Спешу заметить, что подобным образом изъясняются лишь рыночные торговки!

– Да как вы смеете! Негодная…

Аврора так и не узнала, что должно было последовать за этим красочным эпитетом. Стоявшие неподалеку монахини удержали старуху, прежде чем та успела наброситься на противницу. Аббатиса поднялась со своего кресла и громко стукнула жезлом об пол:

– Достаточно! Со своей стороны я дозволяю нашей доброй сестре, Авроре фон Кенигсмарк, отправиться в Берлин от лица нашей Церкви. Если ее переговоры пройдут должным образом, она удостоится нашей милости и будет… возведена в сан настоятельницы! А теперь давайте покончим с этими препираниями и обратимся к Господу с молитвой, дабы он простил нас и осветил наш путь!

Никто не стал возражать.

Канониссы запели, взывая к Святому Духу, дабы тот даровал им спасение и покровительство в тот час, когда тучи так неожиданно сгустились над их скромной обителью, а Аврора сидела в отдалении и размышляла. Она задавалась вопросом: неужели действительно наступит день, когда аббатство, где почти все были настроены по отношению к ней крайне враждебно, станет для нее настоящим домом? Стоило признать, что свое решение Фридрих Август принял в самый неподходящий момент, поставив тем самым Аврору в весьма невыгодное положение. Что будет, если курфюрст Бранденбургский заупрямится и аббатство все же будет секуляризировано? И что станет с нею, если план князя провалится? Ей не останется ничего другого, как вернуться в Гамбург к своему сыну, вот только о светлом и славном будущем Морица и о его возможной блистательной карьере придется забыть. В хоровом пении сестер, обращенном к Небесам, в горячих просьбах укрыть церковь от вездесущих темных сил Авроре слышалось зловещее предзнаменование… Она решила, что чем раньше уедет отсюда, тем скорее все закончится. Но разве не должна она была дождаться в Берлине окончательной победы Фридриха Августа?

Вернувшись в свои покои, Аврора отдала необходимые распоряжения. Она решила выехать через пару дней, чтобы хоть немного передохнуть. К тому же ей нужно было написать сестре и рассказать ей о последних событиях. Письмо Ульрике, в котором она просила привезти ей малютку Морица, Аврора отложила до поры до времени, поскольку сама не знала, где ей придется остановиться в Берлине.

Она как раз заканчивала письмо сестре, когда в комнату вошла Юта:

– Господин барон Асфельд хотел бы видеть вас. Он ожидает в приемной.

Аврора едва не закричала от радости, и ей потребовалось недюжинная выдержка, чтобы тотчас не броситься сломя голову навстречу своему лучшему другу. Его неожиданное появление показалось ей чудесной возможностью разом разрешить все проблемы.

Мельком взглянув на себя в зеркало, она быстро спустилась по лестнице, сияя от счастья и совершенно позабыв о том, что торопливый и неспокойный шаг считался у канонисс дурным тоном. Впрочем, она прекрасно помнила их последнюю встречу в Дрездене. Тогда, дабы избежать праведного гнева Фридриха Августа, ей пришлось назвать барона своим кузеном. Войдя в комнату, она воскликнула:

– Кузен Клаус! О, как я рада вас видеть!

Удивленное лицо молодого человека, изуродованное двумя страшными шрамами, просветлело:

– Правда?

– Истинная правда! Мне о вас говорила баронесса фон Беркхоф. Она сказала, что вы покинули армию и вернулись на ваши родовые земли. Но не рановато ли уходить в отставку?

– Нет. Я больше не мог оставаться у герцога Целльского. На протяжении долгих месяцев я не получал от вас ни единой весточки. Я не знал, где вы, не знал, что с вами, и практически сходил с ума. Я воображал себе Бог весть что. Поговаривали даже, что вас уже нет в живых… Что вы умерли во время родов.

– Правда заключается лишь в том, что я действительно родила сына. Но, как видите, со мной все в порядке. Однако ребенка мне пришлось спрятать, подальше от ищеек Флеминга. Я же обрела свободу, но взамен мне пришлось пойти на кое-какие уступки, так что… Как видите, я теперь канонисса!

– Стоит ли мне говорить, как я рад за вас? Кведлинбург послужит вам отличным прикрытием… К тому же получается, что теперь мы соседи. Разумеется, я был очень огорчен, узнав, что вы уехали. Очевидно, вы были в Дрездене, – добавил он с легкой ноткой горечи в голосе. Аврора едва заметно улыбнулась: похоже, барон так и не оправился от своей любовной болезни.

– Это так. Но, спешу вас уверить, надолго я там не задержалась. Кстати, завтра мне снова предстоит уехать.

– Так скоро? Но почему?

– Необходимо уладить кое-какие вопросы с курфюрстом Бранденбургским, так что придется ехать в Берлин.

– Вы едете одна?

– Если не брать в расчет мою горничную и кучера, то, да, одна, но…

– Позвольте мне сопровождать вас! На дорогах сейчас неспокойно… К тому же я не знаю, чем себя занять…

– Но как же ваши владения… И ваша мать? Мне сказали, ей нездоровится. Вы нужны ей!

– Увы, вот уже месяц как она более ни в чем и ни в ком не нуждается…

– О, мне так жаль, Клаус!

– Довольно. Она, наконец, воссоединилась с моим отцом, о чем всегда мечтала. Для нее это не смерть, а освобождение… Что же до моих земель, то ими сейчас занимается человек, которому я полностью доверяю. Так что, получается, что я абсолютно свободен и полностью к вашим услугам. Позвольте мне ненадолго стать вашим сопровождающим!

Аврора на секунду задумалась. Идея иметь подле себя надежного сильного мужчину выглядела весьма заманчиво! К тому же барон наверняка сможет позаботиться о маленьком Морице… В настоящий момент ребенку ничто не угрожало, но, кто знает, что может ждать его на пути в Берлин? Конечно, их вражда с Флемингом несколько поутихла, и все же Аврора не могла окончательно поверить канцлеру. И потом, она не знала, существуют ли другие люди, желающие навредить младенцу. Взять, к примеру, того же «ворона», что посылал ей анонимные письма, полные язвительных намеков. Она до сих пор гадала, кем мог быть этот недоброжелатель. Вероятно, теперь он затаился и выжидает удобного момента, чтобы нанести удар…

– Вы не отвечаете, – тихо проговорил Клаус. – Мое предложение вам не по нраву?

– Ни в коем случае, даже наоборот, но… при одном условии…

– Я согласен на все!

– Неужели вы настолько безрассудны?

– Ради вас я готов сделать все, что угодно!

Боже правый, слушать его было одно удовольствие! Однако Аврора привыкла судить не по словам, а по поступкам…

– Есть некто, нуждающийся в помощи и поддержке куда больше, чем я: это маленький ребенок, которому едва исполнилось полгода…

– Ваш сын?… Для меня он так же дорог, как и вы. В моем понимании, мать и сын нераздельны!

Аврора положила молодому человеку руки на плечи, привстала на цыпочки и поцеловала Клауса тепло и нежно, как сестра целует брата:

– Спасибо!.. Если вы и впрямь согласны, завтра же поезжайте в Гамбург и заберите моего сына. Встретимся с вами в Берлине… И помните: я доверяю вам!

Глава III

По горам, по долам…

Прибыв в Потсдам, который для Берлина был тем же, чем Версаль для Парижа, – то есть, выражаясь без прикрас, любимой резиденцией Великого курфюрста, Аврора с легкостью получила аудиенцию при дворе. Стоило признать, что этому немало поспособствовало рекомендательное письмо многострадальной Кристины Эберхардины. Прощаясь с Авророй, бедняжка совсем пала духом и плакала еще больше прежнего:

– А я так надеялась, что вы поможете мне избавиться от этой нахалки! Вы даже представить себе не можете, как она меня ненавидит! Заклинаю вас, возвращайтесь поскорее!

– Не волнуйтесь, очень скоро вы станете королевой, и я обязательно вас навещу. Только тогда я буду обращаться к вам не иначе как «Ваше Величество»!

– Королевой… Знаете, я ведь даже не уверена, хочу ли я всего этого…

– Будет вам! Ведь говорят, что поляки – очень милые люди…

– Неужели? А что, в таком случае, говорят о полячках? Когда мой супруг получит корону, у него будет поистине королевский выбор любовниц! Как я смогу это пережить!

– Попробуйте посмотреть на это с другой стороны: ведь тогда он позабудет графиню Эстерле. Не думаю, что монсеньор способен долго любить[20] кого-то. Скажем так… вы должны привыкнуть к его увлечениям. Но, взойдя на трон, Ее светлость увидит ситуацию в совершенно ином свете, вот увидите!

– Я буду молить Господа Бога о том, чтобы ваши слова оказались правдой! В любом случае, будьте осторожны в Берлине. Не доверяйте никому – особенно моей невестке! А еще лучше вообще с нею не встречаться!

Аврора ей охотно поверила: прусская княгиня София-Шарлотта Ганноверская приходилась родственницей альденской заключенной и была наслышана о графине фон Кенигсмарк. Будучи дочерью грозной курфюрстины Софии, она принадлежала к числу тех, кто исправно отравлял жизнь Софии Доротеи Целльской, сведя ее сначала с Филиппом фон Кенигсмарком, а затем, после трагической смерти молодого человека, презирая несчастную и издеваясь над ней. Размышляя подобным образом, Аврора пришла к выводу, что со стороны ее бывшего любовника было по меньшей мере странным поручить защиту интересов Кведлинбурга простой канониссе. У аббатисы, пожалуй, было бы больше шансов. И действительно, почему бы не доверить это задание той же княгине фон Гольштейн-Бек?

Когда она задала этот вопрос вслух, Кристина Эберхардина была явно обескуражена:

– А разве это не очевидно? Все эти пожилые княгини, графини и прочие уже на ладан дышат. В отличие от вас, слава богу. Дело в том, что мой брат, имея в женах сущую мегеру, по достоинству оценит вашу приятную внешность…

Аврора не осмелилась спросить, сколь пристальной и интимной может быть эта «оценка». Узнав о том, что аудиенция состоится, она надела один из самых строгих своих нарядов – церковное платье из плотного черного шелка, с широкими рукавами и горностаевой отделкой. В конце концов, рассуждала Аврора, она приехала в Берлин просить о сохранности церковной общины, а потому следовало одеться как подобает, без излишеств.

И вот прекрасным летним утром ее карета остановилась возле потсдамского дворца, охраняемого внушительного вида гренадерами. Аврора, вне себя от волнения, чувствовала, как сердце буквально готово было выпрыгнуть у нее из груди. Сам дворец, правда, не производил особого впечатления. Он походил скорее на очень большой сельский замок, чем на княжескую резиденцию, однако цветущий сад и внутреннее убранство помещений – ковры, зеркала, дорогая мебель, картины – действительно поражали воображение…

Один из офицеров, прямой и статный, как и прочие стражники, провел ее длинной чередой гостиных, залов и зальчиков – прямиком в рабочий кабинет князя. Большую часть помещения занимали всевозможные книги. Сам князь стоял за длинным письменным столом, заваленным бумагами и документами. В руках он держал древний свиток и в тот момент, когда Аврора вошла, внимательно изучал размещенные на нем иллюстрации… Он был высок, плечист, однако вид у него был весьма болезненный. На бледном лице отчетливо выделялся орлиный нос, а под изогнутыми бровями посверкивали живым блеском темные глаза. Свои густые, всклокоченные волосы он скрывал под париком в стиле Людовика XIV, который также несколько скрашивал его искривленную шею – результат падения с рук кормилицы в раннем детстве. Из-за этого несчастного случая князь на протяжении долгих лет вынужден был носить жесткий корсет, и теперь, словно повинуясь некоему чувству противоречия, слегка сутулился, отчего казался несколько хилым и слабым, что, разумеется, было не так…

На глубокий, полный почтения реверанс посетительницы он ответил легкой улыбкой и чуть дрогнувшим голосом попросил ее присесть. В действительности скромность и застенчивость этого необычного представителя гогенцоллерновской ветви нахалов и смутьянов объяснялись довольно просто: детство князя сложилось так, что из-за злой мачехи несчастный ребенок практически не бывал дома и не видел своих родных. Наконец, скрыв свое смущение глухим покашливанием, он сел за стол и произнес:

– Графиня, видеть здесь одну из благородных представительниц кведлинбургского аббатства – удовольствие столь же редкое, сколь… неожиданное, а потому ценное. Могу ли я как-то помочь вашей святой общине?

Князь говорил мягким елейным голосом, а последние его слова были произнесены так, что Аврора едва не рассмеялась. Эпитет «святой» мало подходил к определению надменных и, по большей части, сварливых дам, чьим парламентером выступала Аврора. Но для смеха момент был совершенно не подходящий. Молодая особа опустила взгляд и восторженно заговорила, втайне надеясь, что ее благоговение не покажется князю слишком уж наигранным:

– Я бесконечно счастлива, что Его курфюрстская светлость такого высокого мнения о нашей скромной обители. Это значительно облегчит мне задачу.

– Задачу?

– О, я так горжусь, что честь представлять аббатство выпала именно мне, хотя аббатиса отпустила меня с явным сожалением, потому как лично хотела явиться к вам. К сожалению, ей нездоровится – в противном случае, она бы не захотела доверить столь важную миссию кому-либо другому, ведь она сулит вам значительное утешение.

Глаза Фридриха III[21] заметно округлились:

– Вы сказали «утешение»? Значит ли это, что мой кузен, Фридрих Август Саксонский, готов вернуть мне Кведлинбург?

– Так он мне сказал, и, говоря откровенно, Ваша светлость, я представляю здесь интересы не только Анны-Доротеи. Будучи лютеранином, князь Фридрих Август очень дорожит аббатством, которое, вне всяких сомнений, является наиболее почтенным религиозным институтом, однако став королем Польши, ему, очевидно, придется превратить это сокровище в… очередную вотчину реформаторских идей. Что, разумеется, ставит его в неудобное положение.

– Вот как!

На протяжении нескольких секунд, показавшихся Авроре вечностью, князь и графиня смотрели друг на друга в полной тишине. Наконец князь сказал:

– Вы правы, я действительно очень хотел бы заполучить Кведлинбург. Но, если я правильно понял, он будет моим лишь в том случае, если курфюрст Саксонский взойдет на древний ягеллонский[22] трон? В этом я ничем не могу ему помочь!

– Вы, как и царь Петр или император Леопольд, – глава морской державы. Ваше слово может изменить очень многое.

– Если я помогу Фридриху Августу, Кведлинбург станет моим?

– Не совсем… Есть одно условие, на котором настаивает мой князь.

– Какое же?

– Чтобы наше аббатство не подверглось секуляризации.

– А это важно?

– Очень важно, уверяю вас!

– Что ж, вот вам мое слово. С нетерпением жду того дня, когда мне выпадет честь преклонить колено возле могилы императора Генриха и поприветствовать ваших высокородных сестер, графиня. Что же до моей поддержки, курфюрст Саксонский может целиком и полностью на нее рассчитывать… Однако не думаю, что она будет ему так уж необходима.

– Его светлость думают иначе.

– Возможно, возможно, однако ходят слухи, что Сейм уже сделал свой выбор в пользу французского принца де Конти и что тот уже сел на корабль, дабы получить свою корону…

Князь произнес эти слова медленно и даже с некоторой небрежностью. Его веки вдруг дрогнули, и они с Авророй встретились взглядами. В глазах князя сквозила усмешка. Молодая женщина непонимающе воззрилась на него, но князь поспешил объяснить причину своей внезапной насмешливости:

– Быть может… стоит поторопиться? По морю путь неблизкий, а польская граница находится совсем рядом с Дрезденом…

Аврора резко встала:

– Вы правы! Мне впрямь надо спешить! Ваша курфюрстская светлость, соблаговолите принять мою искреннюю благодарность за ваш мудрый совет!

Она сделала реверанс, но князь, казалось, не замечал Аврору: его одолел приступ кашля. Кое-как справившись с ним, он негромко сказал:

– Кхм!.. Курфюрст Саксонский на хорошем счету у императора Леопольда[23]. Если в Польше у него все получится, быть может, он согласится оказать мне одну услугу? Меня уже давно не покидает идея… сделать из моего прусского герцогства королевство…

Вот так поворот! Это что-то новенькое, подумала Аврора и поспешно ответила:

– Превосходная идея! Не сомневаюсь, что в Саксонии она будет одобрена…

В следующее же мгновение она исчезла. Будущий монарх остался в комнате один. Он сел за стол, вслушиваясь в перестук ее стремительно удаляющихся каблуков с нежной, почти отеческой улыбкой.

Аврора же, подобрав свой длинный шлейф, бежала прямиком к карете. Она стремглав преодолела пару лестничных пролетов, чем вызвала немалое волнение среди стражников: впервые в жизни им доводилось наблюдать лодыжки канониссы!

Добравшись до квартиры, которую она сняла неподалеку от дворца, она немедленно приступила к сборам. Поручив Готтлибу приготовить лошадей и карету, она переоделась, а Юта тем временем собрала ее вещи.

– Несмотря на то что мне надо добраться до Дрездена, обратно я вернусь довольно скоро, – ободрила Аврора свою удрученную служанку. – Ты же останешься здесь и будешь ждать Ульрику с моим сыном. И вы никуда отсюда не уедете до моего возвращения, слышишь? И не вздумай снова плакать. Я же не оставляю тебя в полном одиночестве!

После чего она перекинулась парой слов с госпожой Браунер, хозяйкой дома, исполняющей также обязанности гувернантки, а затем села в карету и отправилась в Дрезден.

Два дня спустя, вечером, будучи уже в городе, она обнаружила, что у Левенгауптов по-прежнему никого нет дома и что Фридрих Август отбыл в Варшаву в тот же день, когда она покинула Берлин… Явившись в Резиденцшлосс, молодая женщина справилась о возможности встретиться со вдовствующей княгиней, и, несмотря на весьма поздний час, ей ответили утвердительно. Через каких-то пять минут она уже стояла перед пожилой дамой. Княгиня как раз закончила ужинать и готовилась ко сну, но, узнав о прибытии Авроры, тотчас же отправила из комнаты служанку и повернулась к молодой даме. Она была в халате и ночном колпаке, представлявшем собой удивительное нагромождение кружев и лент, полностью скрывавшее ее волосы. Княгиня сидела в кресле возле открытого настежь окна с видом на окутанный синими сумерками сад и держала в руках Библию. Женщина встретила Аврору теплой улыбкой:

– Милое мое дитя, я и подумать не могла, что вы вернетесь так скоро!

– Я тоже, Ваше Высочество, и я прошу прощения за то, что осмелилась потревожить вас… но, выходит так, что мое дело не требует отлагательств. Признаться, я…

Она не знала, как начать, но Анна София вежливо произнесла:

– Вы несколько разочарованы отсутствием в Дрездене моего сына, не так ли? Вам ведь сказали, что он отбыл в Польшу?

– В самом деле, но правильно ли я поняла, что он взял с собой большую часть своих придворных? Означает ли это, что он не торопится?

– Именно так. Благо погода позволяет. Он хочет явиться к своим будущим подданным во всей красе и устроить празднества по случаю коронации.

– Ох, понимаете, дело в том, что коронация и вовсе может не состояться, если он не поторопится! Время дорого!

Дрожащий от ярости голос Авроры привел княгиню в некоторое замешательство.

– Боже правый! Вы меня пугаете! Что происходит, скажите на милость?

И молодая женщина в подробностях пересказала ей события своего визита к курфюрсту. Едва она закончила, Анна София встала и подошла к секретеру, откуда извлекла письменные принадлежности:

– Присаживайтесь, Аврора, и напишите ему все, что только что поведали мне! А я пока разыщу самого быстрого придворного гонца. Он мигом нагонит моего сына!

Молодая женщина села за стол, положила перед собой лист бумаги и замерла.

– Вот только… я бы лучше все ему рассказала при личной встрече, – тихо произнесла она, стараясь побороть внезапную нерешительность.

– Вы себя в зеркало видели? – бросила пожилая дама. – Вы умираете от усталости, и, уж поверьте мне, это заметно даже невооруженным глазом. Вы что, и впрямь хотите, чтобы он вас сравнивал со своей фавориткой?

– Сравнивал? Так он увез с собой и ее тоже?

– Эстерле? Разумеется. А его супруга дожидается здесь. Ее даже не подумали пригласить в это путешествие, под предлогом того, что, мол, путешествие обещает быть опасным… Вздор и бессмыслица! Можно подумать, это не ей должно находиться подле мужа во время коронации! Эта выскочка из Вены – просто напыщенная курица!

– Но он ее любит! – грустно вздохнула Аврора.

– О, не думаю, что здесь идет речь о любви. Она его возбуждает – это верно, и я не удивлюсь, если они начнут забавляться прямо на заседании Совета! Но одно можно сказать точно: Флеминг ее терпеть не может, ведь она держит его за прислугу! Я считаю, что связь князя с этой Эстерле долго не продлится, – добавила она, мельком взглянув на Аврору, увлеченную письмом.

Не отрываясь от своего занятия, девушка слегка улыбнулась:

– Вы бесконечно добры ко мне, но я уже со всем смирилась.

– А вот это зря! Такой женщине, как вы, не пристало опускать руки!

Спустя полчаса из ворот Дрездена стремительным галопом выехал гонец. Аврора же ненадолго зашла к Кристине Эберхардине (несчастная супруга, как обычно, встретила ее, обливаясь слезами), после чего вернулась в особняк Левенгауптов, чтобы немного отдохнуть. На следующий день ей предстояло отправиться в Потсдам…

* * *

Там она испытала неподдельную радость: в городе собрались все ее близкие люди, включая даже Амалию, которая решительно оставила свое гнездышко в Гамбурге, когда узнала (к величайшему своему удовольствию) о прибытии Клауса Асфельда. До сего момента она еще ни разу не видела доброго друга своей сестры, хотя и была наслышана об их совместных злоключениях, а потому видела в молодом человеке семя порока, что, несомненно, вызывало в ней некую предвзятую антипатию. Однако стоило ей увидеть, как маленький Мориц привязался к Клаусу за время путешествия, все ее сомнения мигом развеялись. Особенно ей запомнился случай, когда однажды вечером молодой человек битый час пел малышу колыбельную, чтобы тот уснул. Задача была не из простых: у Морица прорезались первые зубки, и бедняжка кричал так, что его голос разносился по всему дому. Клаус же взял гитару, сел возле кроватки и вполголоса затянул тихую, спокойную мелодию, в то время как Ульрика начала втирать в десны малыша измельченный просвирняк[24]. Результат превзошел все ожидания: спустя некоторое время Мориц уснул, мирно посасывая большой палец.

Измотанная бесконечными переездами, Аврора решила ненадолго задержаться в Потсдаме, побыть вместе с родными, не ввязываясь до поры до времени в политические игры. У Клауса в Берлине были родственники, так что девушка оказалась в курсе всего, что происходило на восточной границе. А новости были пугающими: Фридрих Август действительно вступил в Польшу, но не в окружении придворных и милых дам, а во главе войска. Сейчас его армия была в Кракове – старинном городе, где в церкви Святого Иоанна обычно проходила церемония коронации. Если князь предполагал, что его встретят с цветами, то, вероятно, он был крайне разочарован. Польский Сейм свято придерживался традиций, а потому процесс выбора будущего короля еще не закончился. Казалось бы, все говорило о том, что победителем станет принц де Конти, но на поверку дело обстояло несколько иначе. Мнения Сейма разделились, и члены Совета, заседавшие в Желязовой-Воле под Варшавой, были готовы буквально вцепиться друг другу в глотки.

По сообщению местного хроникера, «силы обоих лагерей были равны, а потому им не оставалось ничего другого, как смотреть друг на друга в бессильной злобе. Они ругались, угрожали и потрясали оружием с уверениями развязать братоубийственную войну, так что высший законодательный институт превратился бы в настоящую бойню, если бы наиболее влиятельные персоны обеих сторон, напуганные столь ужасными масштабами прений, не воззвали к рассудку членов Сейма и не попросили их сохранять спокойствие в столь смутный час, что послало им Провидение. «Контисты» решительно потребовали у польского Примаса[25] Радзиевского поставить точку в затяжных спорах. Тот, заручившись поддержкой ближайших соратников, рискнул и назначил день коронации. 27 августа, в шесть часов вечера, он провозгласил принца Франсуа-Луи де Бурбон-Конти королем Польши, после чего, под покровом ночи, проследовал в собор Святого Иоанна и втайне исполнил там «Te Deum»[26]. Разумеется, ни о какой торжественной церемонии не было и речи. Несколько часов спустя сторонники князя Саксонского, во главе с епископом Куявским, тоже явились в церковь и провозгласили королем уже Августа II. В свете факелов они исполнили хвалебный гимн, а снаружи им вторили крики толпы и семьдесят пушечных залпов. Так у Польши появилось два короля…»

Правда, разница заключалась в том, что де Конти в тот момент еще был на корабле, чьи трюмы были доверху нагружены сокровищами, в то время как Фридрих Август и его обозы с золотом без труда въехали в ворота Желязовой-Воли. Таким образом, саксонец опередил француза. А закончилось все вот чем: к вящему неудовольствию французского посла Мельхиора де Полиньяка, Флеминг побеседовал с парой человек, уладил кое-какие проблемы, и вскоре после этого кортеж с епископом Куявским и князем Любомирским отправился в сторону Тарновеца, где их уже ждал Фридрих Август. Оттуда они поехали в Краков, и там, 15 сентября, князь Саксонский был коронован новым Примасом, которого сам же и назначил ранее в Варшаве. С тех пор новоиспеченного короля называли не иначе, как Август II…

Эта новость стала для Авроры и ее соратников сигналом к отправлению. Новому королю предстояло провести несколько дней в Кракове, так что у молодой женщины было в запасе достаточно времени, чтобы добраться до Варшавы. Они прибыли в польскую столицу в самом начале октября, и Клаус, представившийся окружающим фуражиром госпожи и юного господина фон Кенигсмарков, разместил их в маленьком, но довольно уютном доме, представлявшим собой одну из пристроек дворца Красинских, расположенного на главной улице города, именуемой Краковским предместьем. Сам он, вместе со своим слугой Жозефом, устроился в лучшей гостинице Варшавы.

Ждать им пришлось довольно долго: Фридриха Августа задержали обстоятельства. Наконец, уже под Рождество, когда трубы издалека возвестили о его прибытии, они поспешили на Рыночную площадь – главную площадь Варшавы, в самый центр города. Изумительный образчик городского пейзажа полностью соответствовал своему названию: повсюду гнездились разномастные торговые лотки и палатки. Их окружали разноцветные здания, выстроенные в стиле эпохи Возрождения. Стены этих строений изобиловали всевозможными фресками, что делало площадь похожей на причудливую книжку с картинками. Аврора отметила про себя, что на площади яблоку негде упасть. Толпа волновалась и перешептывалась; пытаться как-то вклиниться в столь бурное скопление народа было бы явным безрассудством.

Поразмыслив, Клаус Асфельд привел Аврору в гостиницу, окна которой как раз выходили на площадь (впрочем, они были не первые, кому в голову пришла подобная идея: чтобы посмотреть на нового короля, люди свешивались с балконов и даже забирались на крыши). Перед молодыми людьми простиралась узкая улица, по обеим сторонам которой располагались две башенки. Проход между ними обычно был закрыт, но не в этот праздничный день. Между башенками собралась целая процессия варшавских евреев. Они принесли с собой Тору в золотом переплете. Разнообразные национальные костюмы превратили площадь в своеобразный цветник. Большая часть народа столпилась возле подмостков, устланных ковровой дорожкой. Там, на возвышении, под пурпурным навесом с золотой бахромой, стоял позолоченный трон.

Вдруг толпа зашевелилась, словно по поверхности воды пробежала легкая рябь. Заиграли фанфары, в унисон им вторили барабаны: прибыл король! Как только Аврора увидела его верхом на роскошном белоснежном жеребце, у нее перехватило дыхание. Август II был облачен в богатый церемониальный наряд – алую мантию с золотой оторочкой, – а на голове его, в бледных лучах зимнего солнца, сверкала корона. Бесспорно, он был очень красивым королем. Толпа кричала и аплодировала, когда он, спешившись, гордой походкой направился к подмосткам, чтобы занять свое законное место на троне. Спустя некоторое время, как того требовал местный обычай, Август II поднялся, чтобы поприветствовать бургомистра и его советников. Они преклонили перед королем колени и торжественно протянули ему красную подушечку, на которой лежали ключи от города. Август II не только взял ключи, вежливо поблагодарив своих новых подданных, но даже обратился к толпе с небольшой речью на польском языке. Разумеется, он не знал ни единого слова по-польски, но несколько часов упорной зубрежки принесли свои плоды: народ был в восторге. Затем, вернувшись на свой трон, король взял свиток пергамента, перехваченный лентой с красной сургучной печатью, развернул его и зачитал имена тех, кто должен был составить его Золотую милицию. Все, кого он называл, по очереди поднимались на подмостки, кланялись королю, а тот, в свою очередь, устраивал им нечто вроде посвящения в рыцари. По окончании церемонии Август сел на коня и направился в собор Святого Иоанна, где его принял Примас, помолился вместе с ним и благословил на царство (за две недели до прибытия в Краков князь Саксонский принял католицизм), после чего оба посетили Королевский замок, где был устроен торжественный ужин.

Новому королю предстояло провести в Замке некоторое время, пока его люди обустраивали Вилянувский дворец, из которого вдова покойного Яна Собеского, урожденная Мария Казимира де Лагранж д’Аркьен, вывезла наиболее ценные вещи, а потом и сама сбежала в Гданьск. Там она дожидалась приезда принца де Конти, в надежде, что тот восстановит ее при дворе в качестве вдовствующей королевы. Впрочем, для этого у нее не было ни малейших оснований. Вдова, конечно, имела троих сыновей, однако двое младших были еще совсем маленькими, а старший – Якуб Людовик, – мягко говоря, не пользовался авторитетом у Сейма[27].

Больше всего Аврору поразило то, что Кристина Эберхардина не присутствовала на церемонии коронации. Казалось бы, она стала королевой Польши и должна была находиться рядом с супругом. Однако ее не было даже в Кракове, когда Фридрих Август общался с Примасом.

– Она, наверное, не хочет отрекаться от своей веры? Кстати, интересно, вдовствующая княгиня испытывает те же чувства?

– Вполне возможно, ведь если Анна София и разделяет точку зрения Генриха Наваррского – «Париж стоит мессы!»[28], – то это касается лишь ее сына. Но королевская супруга не может отказаться от принятия католицизма: она слишком привязана к своему мужу и готова следовать за ним повсюду. К тому же у нее просто не хватит духу сопротивляться его воле…

– В любом случае когда-нибудь ей придется сменить вероисповедание: не в последнюю очередь – ради своего ребенка, к которому в будущем перейдет отцовская корона.

– Об этом еще рано говорить. Давайте не будем гадать, что и как сложится в дальнейшем, а лучше пойдем в замок и покажем Фридриху Августу малютку Морица.

Вечер выдался холодный. Пожилая кормилица держала полуторогодовалого Морица на руках. Ребенок был с головы до пят плотно укутан в горностаевую шубку с капюшоном. Аврора тоже решила одеться по погоде. Ее роскошный наряд полностью скрывала просторная черная бархатная накидка на собольей подкладке. За исключением Амалии, которая осталась дома, вся компания была в сборе: Аврора и Ульрика – в карете, Готтлиб – на кучерском месте, а Клаус – рядом с каретой на своей лошади. Закончив все приготовления и раздав указания, они двинулись в путь. Вечерняя Варшава приветствовала путников праздничными огнями, но было заметно, что с момента торжественной церемонии радость и веселье поляков несколько поутихли. Если и слышались иногда пьяные выкрики уличных выпивох, для которых понятие времени значило не более чем пустой звук, то в большинстве домов, напротив, стояла тишина. Должно быть, причиной тому был снег, что начал валить большими хлопьями. А может – саксонские войска, разбросанные по городу небольшими группками. Так или иначе, жители Варшавы, похоже, не выказывали особой симпатии по отношению к новому сюзерену.

Старинный замок, словно в противовес всеобщему затишью в столице, кипел новой жизнью. Веселые звуки скрипки были слышны уже из внутреннего двора, сплошь уставленного различными экипажами. За ярко освещенными окнами то и дело маячили силуэты слуг и приглашенных гостей.

– Может быть, вам стоило подождать до завтра? – спросил Клаус, явно обеспокоенный таким большим количеством народа.

– С чего бы это? – беззаботно откликнулась Аврора. – Сейчас они знакомятся, потом будет пиршество, а затем… Кто знает, что еще выдумает наш король (Боже, как же все-таки приятно было произносить это слово)!

Карета Авроры остановилась, и к ней сразу же подскочили два лакея. Пока первый открывал дверцу и спускал подножку, второй осведомился о личностях новоприбывших. Еще только выходя из экипажа, молодая женщина заприметила неподалеку Гакстгаузена, личного управляющего Фридриха Августа. Увидев Аврору, он со всех ног бросился к ней:

– Госпожа графиня, вы?.. Его Величество вас ожидает?

– Его Величество лично просил меня явиться в Варшаву в день коронации. Будьте любезны доложить ему о моем приезде.

Если у Гакстгаузена и возникло желание побеседовать с графиней, то он сумел быстро его подавить: слишком уж хорошо он знал характер бывшей любовницы короля. Он провел ее в просторный зал, где повсюду висели ковры и выцветшие от времени знамена. В большом камине уютно потрескивали дрова. Напротив него, в кресле с высокой спинкой, сидел Август II и знакомился со своими новыми приближенными. Перед ним длинной чередой выстроились дамы в придворных платьях и увешанные медалями офицеры. Каждого из них по очереди объявлял высокий костлявый церемониймейстер. Мрачное лицо и монотонность, с которой он произносил даже самые сложные имена и фамилии, делали его похожим на нелепую механическую игрушку. Гакстгаузен сам вызвался представить Аврору и ничуть не смутился, когда церемониймейстер смерил его оскорбленным взглядом:

– Графиня фон Кенигсмарк… с маленьким графом приветствуют Его Величество.

Управляющий посторонился, пропуская молодую женщину вперед. Появление Авроры произвело настоящий фурор. Ее потрясающее черно-золотое атласное платье слегка заколыхалось, когда она исполнила перед королем три реверанса, как было положено по этикету. Август II улыбнулся, приблизился к ней и взял за руку.

– Я бесконечно рад видеть вас здесь, моя дорогая Аврора! Этим вечером вы прямо-таки безгранично, ослепительно прекрасны, однако, право же, я надеялся видеть вас на коронации!

Аврора была приятно тронута, обнаружив в нем эту искру былой страсти, потому сердечно ему улыбнулась, после чего обернулась, взяла за руку Морица, стоявшего позади рядом с Ульрикой, и подвела поближе к королю.

– Могу я представить Его Величеству моего сына Морица?

В этот момент ребенок засмеялся и даже подпрыгнул, сделав нечто, отдаленно напоминающее реверанс, что получилось очень мило, а потом издал целый ряд непонятных звуков, явно выражавших его расположение.

Поначалу Август II, казалось, был немного удивлен и даже недоволен, но после и он не смог устоять перед очарованием прелестного малыша. Он наклонился, подхватил Морица на руки и, приказав всем ждать его возвращения, быстрым шагом направился к двери:

– Следуйте за мной, графиня!

Аврора с Ульрикой почти бегом бросились за королем. Август вошел в комнату, которая служила ему в замке рабочим кабинетом, и поставил ребенка на письменный стол, при этом не выпуская его из рук. Тот снова начал радостно сучить ножонками и смеяться.

– Вам уже говорили, что он бесподобен, графиня? Сколько ему лет?

– Полтора года, Ваше Величество!

– Пресвятые угодники, да он куда выше и крепче юного принца, своего единокровного брата!

– Ему есть на кого равняться, Ваше Величество! Думаю, он будет очень на вас похож!

– О, он будет куда красивее меня, уж будьте уверены. Ведь у него такая прекрасная мать…

И, повинуясь какому-то внезапному порыву, король крепко обнял малыша и расцеловал. Потом он передал ребенка Ульрике, которая взглянула на короля с недоверием:

– Возьмите его! Подождите нас в соседней комнате. Мне нужно поговорить с графиней!

Как только лакей, прибежавший на звонок, выпроводил их из кабинета, Август II бросился к Авроре и заключил ее в объятия:

– Спасибо! – прошептал он, заглядывая ей в глаза. – Я и подумать не мог, что буду так счастлив видеть его. Он, как и ты… неотразим!

В следующее мгновение она уже отвечала на его поцелуй, который, надо признаться, не имел ничего общего с обыкновенной признательностью. Волна радостного блаженства захлестнула Аврору. Неужели их история любви начинается заново? Стоило полагать, что именно так и будет, поскольку с губ поцелуй плавно переместился на шею, а затем и на грудь, затянутую в атласный корсет. Нежные ласки Августа напомнили девушке о былых временах, и она решила не сопротивляться, когда он поднял ее и отнес в смежную комнату, положил на кровать, поднял нижние юбки и склонился над ней… Прекрасные ощущения лишь подкреплялись осознанием того, что эта внезапная вспышка страсти была у них совершенно обоюдной.

Но все изменилось, когда он вошел в нее: острая боль вдруг пронзила все тело Авроры. Она вскрикнула, но король посчитал, что так она выражает свое наслаждение, и только ускорил темп. Девушка крепко стиснула зубы и закрыла глаза, едва сдерживая слезы от невероятной боли. Наконец, когда он упал рядом с ней, Аврора с облегчением вздохнула: она едва не потеряла сознания. А король ничего не заметил. Растянувшись на кровати, он наслаждался этой передышкой (они, впрочем, у него надолго не затягивались!) после плотских утех. Аврора решила воспользоваться моментом и начала одеваться. Фридрих Август встрепенулся и приподнялся на локте:

– Как, уже?

– Ваше Величество, вы забыли, что вас уже давно ждут гости…

– Ах, ты права… Ты всегда права… но я так рад, что мы вместе! – Пока они оба натягивали на себя одежду, Аврора молила Господа, чтобы король не заметил ужасных пятен крови на ее юбках. Впрочем, судя по тому, как поспешно он одевался, девушка решила, что гости заботят его куда больше… Застегнув последнюю пуговицу на камзоле, король проговорил:

– Ребенок и впрямь чудесный. Придет время, и я займусь его карьерой. А пока я буду выплачивать ему пособие в три тысячи талеров, которые пойдут на его образование…

Аврора была вынуждена его поблагодарить, хотя в глубине души у нее шевельнулось неприятное ощущение. Она бы скорее предпочла, чтобы Август публично признал своего сына. Не в силах больше замалчивать эту тему, она тихо спросила:

– Я все еще должна носить имя Кенигсмарков?

Король усмехнулся и поднял бровь:

– Но это же прекраснейшее имя на земле, не так ли? Или вы так не считаете?

– Не то чтобы я…

– Вы хотите, чтобы я признал Морица своим сыном? Вероятно, так оно и будет… но позже, когда он подрастет и продемонстрирует мне поведение настоящего мужчины… Как долго вы у нас пробудете?

– Ровно столько, сколько покажется нужным Его Величеству, – пробормотала Аврора, неприятно удивленная сложившейся беседой.

Король хотел, чтобы она уехала? Но он только улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой, которая была так ему к лицу, и воскликнул:

– «Его Величеству»! Признайтесь, эти слова ласкают слух! Но вернемся к вам. Задание, которое я вам поручил, было выполнено блестяще, и теперь канониссы не будут ворчать у вас за спиной, когда вы станете настоятельницей.

– Вы правы, вот только… Вот только я думаю, что у меня нет ни малейшего призвания к церковной жизни.

– О, не думайте, что вам придется заниматься только этим! Ведь может случиться так, что мне вновь понадобятся ваши способности… дипломатические, разумеется! Вы невероятно ценный помощник, Аврора. Ваше имя и ваша красота откроют любые двери… а ваше обаяние довершит начатое.

Глаза молодой дамы изумленно расширились. Вот так новость! Неужели он решил сделать из нее тайного агента? Что ж, это было вполне в его духе искателя приключений, однако ей было сложно представить себя в этой роли, будучи еще, ко всему прочему, одновременно настоятельницей и матерью.

– Я всегда буду верой и правдой служить Его Величеству, – промолвила Аврора, исполнив легкий реверанс, – но какое место во всей этой истории вы отвели моему сыну? Мне следует отправить его в Гамбург?

– Нет. Это слишком далеко. Разместить его в Дрездене тоже не представляется возможным… Быть может, он сможет жить вместе с детьми вашей сестры?

– Они в Швеции, Ваши Величество. А это еще дальше, чем Гамбург!

– Верно, верно… Нет, так дело не пойдет. Мне надо хорошенько обо всем подумать, – добавил Август с внезапным раздражением. – Я займусь этим завтра, когда мои вещи окончательно будут перевезены во дворец. Эта каменная громадина – сущий кошмар… В общем, пока не торопитесь с отъездом! Как только я что-нибудь решу, я обязательно дам вам знать!

– Как прикажете, Ваше Величество! Могу я только спросить, скоро ли мы сможем увидеть нашу королеву?

– Кор… ах да, мою супругу! Ну, так знайте: у меня от нее одни хлопоты! Кто бы мог подумать, что столь тихая и мягкая женщина станет упрямиться и отказываться от принятия католической веры! А между прочим, поляки ни за что не согласятся короновать лютеранку. Как бы вы поступили на моем месте?

– Даже не знаю, Ваше Величество, – проговорила Аврора, пряча улыбку. Она с удовольствием отметила про себя, что, возможно, Кристина Эберхардина не так проста, как кажется. – Но, думаю, торопиться не стоит. Взвесьте все, как следует, обдумайте… Она ведь приехала в Польшу?

– Нет. Она осталась в Дрездене… Кстати, может, вы согласитесь навестить ее? Она вас любит, да и моя мать о вас очень высокого мнения…

Будучи протестанткой, Аврора слабо представляла себе, как сможет убедить Кристину Эберхардину принять католицизм, поэтому решила закончить эту беседу:

– Могу ли я напомнить Его Величеству, что его ожидают и что уже довольно поздно?

– О, рядом с вами время летит незаметно! До скорой встречи, дорогая моя! Гакстгаузен вас проводит!

И он исчез, так внезапно, будто сквозь землю провалился… Даже не удосужившись обнять ее или поцеловать руку! Авроре вдруг стало очень тоскливо. Что ж, времена меняются… Пора бы ей свыкнуться с мыслью, что в недалеком будущем ей придется довольствоваться ролью друга, советника и, вероятно, шпионки. Она была готова на все ради короля – при условии, конечно, что он признает своего внебрачного сына и поможет ему встать на ноги…

Дойдя вместе с управляющим до кареты, Аврора как бы невзначай спросила:

– Как же так получилось, что я не заметила при дворе ни одной женщины? Где королева? Или… графиня Эстерле?

– Графиня уже два дня как во дворце: дожидалась Его Величества. Что же касается королевы, то, по всей видимости, она не желает приезжать сюда.

– Может, она и права! – процедила Аврора, и в голосе ее послышалось разочарование, смешанное с яростью.

Ей было невероятно трудно признать, что после коронации ее милый князь, отрада дум и сердца, превратился в совершенно заурядного человека… Он стал таким, как все! Более того, Авроре вдруг стало стыдно оттого, как он ею сегодня воспользовался. Она дала себе слово, что этого больше не повторится…

В последующие несколько дней Аврора, Амалия и Клаус, которым в незнакомом городе не оставалось ничего другого, как просто смотреть и слушать, узнали много нового. Вести были не из приятных: новым королем многие оказались недовольны. После спешной коронации Августа II стало заметно возрастающее напряжение между королем и его подданными. Члены Сейма осознали, что Фридрих Август получил корону в результате «необдуманного порыва» с их стороны, вызванного, скорее всего, саксонскими войсками, выставленными на границе Польши. Все больше голосов раздавалось против Августа II; люди не хотели, чтобы на польском троне сидел заморский вояка. Многие даже утверждали, что Сейм выбрал Августа II по ошибке, что было не совсем так, поскольку, по сути, князь Саксонский заставил поляков аннулировать выборы де Конти. Спесивый характер короля, полная безнравственность и абсолютное незнание местных законов, обычаев, языка, а также его военное окружение подвергались жесткой критике как со стороны дворянства, так и среди низших слоев населения. Повышение Флеминга до поста первого министра ни к чему не привело. Бывший канцлер только лишний раз убедился в том, как сильно от него зависит Фридрих Август. Новая должность позволила ему опутать своими связями почти все правительство, а практически безграничная власть стала главным ключом к воплощению его давнего плана – захвата северных стран. Для этого лучше всего подходила армия. Не слишком многочисленная, но зато хорошо обученная, прекрасно вооруженная и – не в пример полякам! – дисциплинированная. С такой армией можно было многое сделать. Но чтобы заручиться поддержкой армии в таких серьезных начинаниях, необходимо было ее к себе расположить. Фридрих Август и Флеминг решили действовать наверняка. Решив, что ничто так не поднимает самооценку, как добрая лесть, они позволили войскам вступить в Польшу так, как победитель является к побежденным: гордо и высокомерно. Разумеется, поляки это поняли, и очень скоро единичные мелкие волнения переросли в настоящий бунт.

Быстро сообразив, что над Варшавой сгущаются тучи, Клаус Асфельд предложил сестрам фон Кенигсмарг незамедлительно покинуть город, но Аврора была настроена решительно:

– Я не могу просто так уйти! Король лично просил меня дожидаться его указаний…

– Так почему бы вам самой к нему не съездить? Дворец не так далеко отсюда…

– Явиться во дворец? О нет, на это у меня нет ни малейшего желания!

Девушке не хотелось объяснять, что на самом деле она избегала встречи с Марией Эстерле, но Клаус стоял на своем:

– Тогда отправьте во дворец меня! Я там никого не знаю и совершенно не боюсь никаких встреч.

– А разве я сказала, что боюсь? – вспылила Аврора.

Тут Амалия посчитала нужным вмешаться и встала на сторону молодого человека:

– Но он прав, Аврора! Мы не можем сидеть здесь бесконечно в ожидании какого-то распоряжения. Говорят, что король собирается в Дрезден, где примет русского царя Петра. А еще говорят, что вскоре его ожидает пренеприятный разговор с женой. Поляки четко обозначили свою позицию по поводу иноверной королевы. Кроме того… я буду вынуждена тебя покинуть: мой супруг зовет меня в Лейпциг. У него там гарнизон…

Аврора прекрасно понимала, что Амалия и Клаус были, по сути, правы, но все никак не могла решиться на отъезд. Наконец, когда она почти уже решилась покинуть Варшаву, пришло вожделенное письмо. В паре сухих, подчеркнуто-официальных строк Август сообщал ей, что пока не нуждается в ее услугах, и желает, чтобы она вернулась в Кведлинбург, где должна ожидать его дальнейших указаний. Ребенка же, писал он, можно перевезти в Берлин к некоему Руссо – протестанту французского происхождения, который был раньше придворным слугой в Версале и которому можно доверять. В Кведлинбурге Морица оставлять было нельзя, поскольку город с недавних пор принадлежал Пруссии. Было бы неплохо, если бы госпожа фон Кенигсмарк продолжила свое общение с курфюрстом Бранденбургским с прицелом на долговременное сотрудничество. С наилучшими пожеланиями и прочее, и прочее, и прочее…

Аврора была в ярости:

– Доверить Морица какому-то незнакомцу?! Бросить его в Берлине, а самой запереться в этом треклятом монастыре? Так вот какую судьбу нам уготовило Его Величество! Что ж, я немедленно отправляюсь к нему, чтобы сказать все, что о нем думаю!

Клаусу и Амалии пришлось изрядно потрудиться, чтобы успокоить разгневанную графиню. Она кричала, что несложно догадаться, кто стоит за всем этим: Флеминг! Ну, разумеется, это был он! То, что он предложил ей объединиться против выскочки Эстерле, вовсе ничего не значило! Естественно, первый министр не хотел, чтобы Аврора ввязывалась в его политические дела и подрывала его драгоценный авторитет перед лицом Фридриха Августа!

Амалия фон Левенгаупт знала свою сестру достаточно хорошо, а потому позволила буре разразиться в полную силу. Когда пик ярости, наконец, прошел, Аврора бросилась на кровать и расплакалась. Амалия выждала несколько минут, чтобы сестра побыла наедине со своим горем, а потом, решив, что настал подходящий момент, помогла ей подняться и крепко обняла:

– Давай мыслить здраво. Если Флеминг и впрямь стал инициатором этого письма…

– Подозреваю, что он вообще его продиктовал!

– … то, заявившись к Августу, ты ничего не добьешься! Ты же знаешь, что в глубине души он слаб; ему всегда нужен кто-то, на кого он мог бы опереться… Ему нужен волевой человек с крепкими нервами. И потом… ты уверена, что он вообще тебя примет? Вполне вероятно, что он сейчас со своей новой любовницей.

– Как раз от нее-то Флеминг и хочет избавиться!

– Что ж, похоже, в этом он не слишком преуспел. Послушай, вот что я тебе предлагаю…

– Говори же!

– Ты вернешься в свой монастырь, где тебя будут чествовать как спасительницу, а уже оттуда ты сможешь завязать переписку с пруссаком.

– Оставив у него сына, будто бы в заложниках? Ну уж нет! И если Флеминг задумал его туда отправить, одному Богу известно, что может там случиться с моим Морицем!

– Может быть, ты и права, но в таком случае я, кажется, нашла подходящее решение: я отвезу Морица в Лейпциг. Мой Фридрих привезет туда наших сыновей и будет только рад познакомиться с твоим ребенком. Так и ты будешь спокойна: с нами ему ничто не угрожает.

Это и впрямь было неплохое решение. Аврора вытерла слезы и обняла сестру:

– Право же, не знаю, что бы я без тебя делала, – вздохнула она.

Она почувствовала невероятное облегчение. Лейпциг находился ровно посередине между Дрезденом и Кведлинбургом, так что она могла навещать своего сына так часто, как захотела бы. Выехать они с Амалией решили вместе. Большую часть пути им пришлось трястись по грязи и талому снегу. Весна постепенно вступала в свои права, но погода была настолько мерзкой, что Аврора всерьез начинала задумываться: уж не кроется ли здесь некий дьявольский умысел. Наконец, они въехали в Лейпциг. Амалия сразу же отправилась к своей семье и с радостью обняла мужа и детей – сдержанно, без лишней патетики, как свойственно большим, крепким семьям, – которые с удовольствием приняли маленького Морица. Прощаясь, Аврора вдруг почувствовала, как сердце у нее сжимается, будто сдавленное невидимыми тисками. Ульрика, разумеется, осталась приглядывать за ребенком, так что уезжала молодая женщина в сопровождении Юты и Клауса.

Говоря откровенно, Аврора не слишком желала возвращаться в монастырь. Пожалуй, она была готова к общению с аббатисой, но с остальными же…

– Не печальтесь вы так, – ободрил ее Клаус. – Я думаю, что они встретят вас подобающим образом – вы же все-таки возвращаетесь победительницей! И потом, я буду рядом с вами!

– Я знаю, но между Асфельдом и Кведлинбургом все же есть какое-то расстояние…

– Но не настолько большое, как вы себе вообразили! Я попросил моего управляющего, чтобы тот купил дом на Базарной площади. Так что вы можете обращаться ко мне, когда захотите.

– Правда? – прошептала Аврора, растроганная этим поступком. – Но, Клаус, у вас ведь своя жизнь… Вы молоды, и вам нужен наследник, который смог бы продолжить ваш род. Вы женитесь, у вас будут дети… Мне нет места в вашем сердце…

– Послушайте, что я вам скажу. С того самого дня, как я расстался с вами на границе Целле, я решил для себя, что единственной женщиной, которая сделает меня счастливым, будете вы. Я готов отдать свою жизнь в полное ваше распоряжение и никогда не попрошу ничего взамен.

– Но почему?

– Вы хотите, чтобы я повторил это снова? Когда-то давно я уже сказал, что люблю вас, но тогда мои слова вас только раздосадовали. Больше я этого не скажу. Просто позвольте мне быть вашим рыцарем, как в Средние века… В общем, я вверяю вам свою судьбу, и вы меня не отговорите от этого! Я знаю, что я прав, и прекрасно вижу, что вы бесконечно одиноки!

Что она могла ему ответить?

– Спасибо! – проронила молодая женщина со слезами на глазах и протянула ему руку. Клаус мягко заключил ее в свои теплые ладони и поцеловал.

Авроре едва исполнилось тридцать, и хотя красота ее была безупречна, неудачные роды изувечили ее изнутри, после чего плотская любовь стала для нее сущей пыткой. Слова Клауса тронули ее до глубины души, однако она понимала, что была не вправе оставлять молодому человеку даже намека на какую-либо надежду. Ей следовало сразу сказать ему, что она не только не может больше иметь детей, но что от женщины в ней осталась одна лишь внешность. Но эта любовь, эта безграничная нежность, которые испытывал по отношению к ней Клаус, были для Авроры панацеей, целебным бальзамом, от которого она не могла просто так отказаться. Поэтому она молча приняла его ухаживания, чувствуя, как в груди клокочет странное чувство: будто радость, сожаление и чувство вины сплелись воедино.

К ее удивлению, возвращение в аббатство стало настоящим триумфом. Ее поздравляли, ей рукоплескали, и даже язвительная графиня фон Шварцбург вместе со своей извечной компаньонкой княгиней фон Гольштейн-Бек пожала девушке руку. Кандидатуру Авроры не только единогласно одобрили в качестве настоятельницы, но даже предложили ей стать коадъюторшей аббатисы; другими словами – стать ее правой рукой, которая смогла бы в дальнейшем, в случае смерти Анны-Доротеи, принять чин Главной матери. Молодая женщина о таком могла только мечтать: ведь это сразу же возвысило бы ее до уровня благороднейших княгинь империи, но… Она все же отказалась. Негоже было отбирать хлеб у тех, кто в нем по-настоящему нуждался. К тому же этот поступок выявил бы куда больше ее противников, чем союзников. Несколько часов спустя, в ходе торжественной церемонии, Аврора фон Кенигсмарк была произведена в сан настоятельницы Кведлинбургского аббатства, а еще немного погодя – приступила к своим обязанностям. Теперь, когда будущему канонисс ничто не угрожало, дамы обращались с Авророй более чем обходительно, и следующие несколько месяцев она провела в тишине и покое. К тому же земли аббатства больше не принадлежали Саксонии, что тоже само по себе давало некоторые преимущества.

В то же время в Варшаве Август II и Флеминг (точнее – Флеминг и Август II) вознамерились расширить суверенные территории и отвоевать у Швеции значительный кусок северных земель, а в частности – богатую и обширную Ливонию. Заключив союз с Россией и Данией, а также заручившись поддержкой местной знати, частично разоренных шведской короной, войска Фридриха Августа и союзников вступили в Ливонию.

Юного шведского короля Карла XII[29] никто не воспринимал всерьез, а зря: польское вторжение стало для него отличной возможностью продемонстрировать свои способности… В 1700 году он разгромил датчан в Копенгагене и русских при Нарве. В итоге Августу II и его первому министру пришлось в одиночку противостоять силам одного из самых выдающихся военачальников в истории! Карл XII не только отстоял Швецию, но даже вышел за пределы своих границ и погнал противника до Польши, захватив земли Фридриха Августа. Именно тогда в головы горе-воякам пришла странная идея, которая, однако, показалась им спасительной. Так, однажды вечером Аврора с удивлением обнаружила врагов, въезжающих в ворота аббатства.

Когда она осведомилась, что происходит, ответ ее ошеломил: Карл XII любил женщин! Аврора же по праву считалась первой красавицей в Европе. К тому же Кенигсмарки все еще подчинялись шведской короне, что, впрочем, не мешало им оказывать военные услуги другим государствам. Более того, шведами были и Левенгаупты, чья родовая вотчина находилась в Левеброде. Вывод напрашивался сам собой… Молодой женщине предстояло явиться к своему «истинному суверену» и просить у него мира, который не выглядел бы слишком постыдным.

* * *

Большая ответственность, так внезапно свалившаяся на плечи юной дамы, совершенно сбила ее с толку. И тем мне менее Аврора собрала свои вещи и незамедлительно отправилась в Ливонию. Позднее французский писатель Жюль Барбе д’Орвейи писал о ней так: «Она отважилась растопить ледяное сердце Карла XII».

Аврора прибыла в Ригу с манерами, достойными настоящего посла. Карл Пипер, первый министр Швеции, был настолько ею очарован, что пообещал молодой женщине ходатайствовать о скорейшей аудиенции у юного короля. Увы, Карл XII прекрасно знал, с кем имеет дело, а потому внезапная горячность, с которой первый министр докладывал ему о приезжей, показалась ему неуместной и даже оскорбительной. Он ясно дал понять Пиперу, что не имеет ни малейшего желания принимать госпожу фон Кенигсмарк. К тому же его раздражали сами методы, какими Фридрих Август пытался добиться мира:

– Почему бы ему самому не прийти ко мне, вместо того, чтобы подсылать свою любовницу? Ведь он мой родственник, а потому должен бы знать меня лучше. Впрочем, заявись он лично, даже это не заставило бы меня свернуть с намеченного пути. Передайте госпоже фон Кенигсмарк мои слова и поприветствуйте ее от моего имени как подобает!

Аврора ничуть не обиделась на подобное «гостеприимство» со стороны короля и сделала вполне логичный вывод: молодой победитель ее просто боялся. Но она не сдалась. Она затеяла своего рода игру, расспрашивая Пипера о жизни короля, его распорядке дня и тому подобном. Так она узнала, что Карл XII имел обыкновение совершать по утрам конные прогулки. Причем ездил он всегда один и одним и тем же маршрутом.

На следующий день она как будто случайно встретилась с ним лицом к лицу на узкой тропинке возле живой изгороди. Аврора была великолепна: ее белоснежная лошадь идеально контрастировала с черной бархатной «амазонкой», кремовыми кружевными перчатками и изящной треуголкой, увенчанной белоснежными перьями.

При виде короля она соскочила с лошади и исполнила один из самых глубоких реверансов. Карл XII застыл, как громом пораженный, и, не отрываясь, следил за молодой женщиной своими водянистыми голубыми глазами. Некоторое время они просто стояли друг напротив друга. Когда Аврора уже была готова первой нарушить молчание, она заметила во взгляде короля смутное беспокойство. Вдруг он вздрогнул, снял шляпу и, пришпорив своего коня, стремительно ускакал прочь, как будто бежал от чего-то. Или кого-то…

Августу II и его министру не оставалось ничего другого, как принять условия победителя. Поляки, в свою очередь, не желали больше и слышать ни о новоявленном короле, ни о проклятой саксонской армии, которая не только завоевала их, но еще к тому же и ограбила, а теперь даже не могла должным образом защитить Польшу от иноземного вторжения. Так что, по мере того как шведы продвигались в глубь их земель, поляки быстро свергли Августа II (которого моментально стали снова называть Фридрихом Августом) и силами Сейма провозгласили новым королем Станислава Лещинского, который пленил их своим умом и отвагой. Что же до неудачливого князя, то у него едва хватило времени, чтобы сбежать на родину и собрать остатки войск на защиту милой его сердцу Саксонии.

Впрочем, свергнутый суверен не простил своего досадного поражения. Он оставил в Кракове небольшие диверсионные отряды в надежде, что его час еще когда-нибудь пробьет.

Фридриху Августу пришлось нелегко. Шведы отрезали ему путь к отступлению, вынуждая дать бой. Каким-то чудом граф фон Шуленбург[30] сумел разбить Карла XII, что позволило бывшему королю наконец-то вернуться в Дрезден.

Но это была всего лишь передышка. Немного погодя шведский король собрался с силами и буквально уничтожил армию фон Шуленбурга, оттеснив Фридриха Августа к Лейпцигу… Но и это было еще не все. Карл XII гнал князя Саксонского до самого Люцена. Там, наконец, он водрузил свой штандарт прямо на священной для Фридриха Августа земле, где покоился его славный предок Густав-Адольф. Дальше он решил не идти: во-первых, потому что саксонец и так был измотан и больше не представлял особой опасности, а во-вторых, потому что над Швецией нависла новая угроза в лице русского царя Петра Великого. Позднее Карл XII нанес Фридриху Августу неожиданный визит. Он приехал один, без сопровождения, и оба былых противника мирно побеседовали о сложившейся ситуации, после чего князь Саксонский проводил своего родственника вплоть до границы и тепло попрощался с ним. Этот, можно сказать, рыцарский поступок вызвал у Флеминга приступ бешенства. Он всеми правдами и неправдами пытался убедить саксонца, что Карла XII нужно схватить и бросить в темницу. Но всем известно, что подобные жесты доброй воли у дворян в крови. Фридрих Август был одинаково способен как на добрые… так и на дурные поступки.

Но что же сталось с нашей Авророй?

В награду за поездку к Карлу XII Август предложил ей крупную сумму денег, на которую она смогла купить премилый особняк под Вроцлавом, в Силезии, находящийся на полпути между Дрезденом и Варшавой. Там она стала жить со своим сыном. К своему удивлению, вскоре она получила письмо от некоего герцога Кристиана-Ульриха, милого, обходительного и без памяти в нее влюбленного. В письме он просил ее руки. В какой-то момент она хотела было согласиться, тем более что канонисса всегда имела право отказаться от своего религиозного сана, если речь шла о замужестве. Но потом она вспомнила весь тот ужас и всю боль, которые испытала в постели во время их последней встречи с Фридрихом Августом, и ответила решительным отказом. К тому же о письме каким-то образом узнал курфюрст и, считая Аврору своей собственностью, довольно сурово попросил ее остаться в аббатстве.

Странное дело: она не обиделась, не расстроилась, не попыталась противиться его воле. В отвратительном самолюбии Фридриха ей виделась мягкая привязанность, какую испытывал к ней князь; привязанность, которую уже ничто не могло разорвать. Так что она послушно вернулась в свой монастырь и осталась там под присмотром своего извечного ангела-хранителя Клауса Асфельда.

А в это время маленький Мориц подрастал…

Часть вторая

Время страстей

1709 год

Глава IV

Первые мгновения первой любви…

Пиршество было обставлено в лучших традициях: веселое, поначалу, возможно, слегка напыщенное, но эта чопорность с лихвой была возмещена терпким приятным вином. Принц Евгений Савойский[31], великий маршал империи и военачальник имперской гвардии, умел принимать гостей. В тот вечер в приемном зале Лилльской цитадели – жемчужины среди творений маршала де Вобана[32] – собрались все офицеры из числа тех, кто выжил после кровопролитной битвы при Мальплаке. Это случилось 11 сентября 1709 года. Силы были неравными: 60 000 французов под командованием маршала де Виллара[33] против 110 000 союзных войск Великобритании, Австрии и Пруссии! Армиями союзников командовали Евгений Савойский и английский герцог Мальборо. В этом сражении не было победителя как такового. Несмотря на то что союзники смогли захватить Монс и разбить французскую армию, потери обеих сторон были колоссальны. Говорят, что истинной причиной поражения французов стало ранение маршала де Виллара. Пуля угодила ему в колено, и армия, временно лишившись своего главнокомандующего, была вынуждена отступить. Тем не менее солдатам Людовика XIV удалось перегруппироваться под Валансьеном и Ле Кенуа и ценой собственной крови сдержать почти вдвое превосходящие силы противника.

Осада Лилля длилась полгода и завершилась безоговорочной победой принца Евгения, так что повод для празднества был достаточно веский. В числе присутствовавших были и саксонские офицеры (предоставленные Евгению бывшим королем Польши Фридрихом Августом) со своим командиром, генералом фон Шуленбургом, а также его ученик, молодой Мориц, которому совсем недавно исполнилось тринадцать, но который был так высок и статен, что его вполне можно было принять за семнадцатилетнего…

Всего лишь восемь месяцев подросток находился на службе у ветерана битвы при Фрауштадте, когда Саксония чуть было не оказалась захвачена войсками Карла XII. Годом ранее Аврора фон Кенигсмарк всерьез озаботилась будущим своего сына. Время шло, а Фридрих Август все никак не хотел признать Морица своим законным отпрыском. Когда же Аврора поставила вопрос прямо, он попросил привезти мальчика к нему. Сам Мориц тогда был в Вирене вместе со своим молодым учителем Жаном д’Алансоном, французским гугенотом-иммигрантом. Наскоро собравшись, Мориц отправился к отцу в Дрезден.

Там, в Резиденцшлоссе, где как раз кипели восстановительные работы (в ходе наступления шведы учинили настоящий погром и подожгли здание), он был представлен своей бабушке. Вдовствующая княгиня была приятно удивлена видеть перед собой столь молодого, но уже высокого и сильного юношу. Его пронзительно-синие глаза смотрели гордо и рассудительно – словом, он был куда приятнее другого ее внука, юного наследника Саксонии! Мориц сразу же стал ее любимцем, и они много времени проводили вместе. Он и сам был в восторге от этой пожилой дамы, гордой и величественной с виду, но теплой и веселой в общении. По правде сказать, мальчику очень не хватало женской ласки. Его блистательная мать все чаще бывала в Кведлинбурге, и, за исключением тетушки Амалии, которая изредка навещала его, все окружение молодого человека составляли мужчины: слуги, гувернеры, учителя… Единственной отдушиной для него была старая Ульрика, хотя со временем ее поведение не стало менее эксцентричным. Бывшая кормилица души не чаяла в Морице, но в силу своего непростого характера скрывала преданную любовь к мальчику под слоем вздорных проповедей… Что же касается отца, то его Мориц не видел с пресловутого визита в Варшаве, случившегося ни много ни мало двенадцатью годами ранее!

Как-то утром в комнату к молодому человеку заглянул старший офицер в сопровождении ординарца, нагруженного тюками с одеждой:

«В мою спальню вошел господин фон Шуленбург, – писал позднее Мориц, – и именем короля призвал меня к военной службе. Он просил, чтобы я поблагодарил Его Величество и был готов отправляться на следующий же день. Он сообщил, что все мои вещи уже собраны и мне разрешается взять с собой одного только слугу. Я был несказанно рад, в особенности тому, что мне не придется более сидеть с гувернером. Господин фон Шуленбург приказал сшить для меня военную форму, которую я надел вместе с широкой портупеей, ножнами и саксонскими гетрами, после чего я сел в карету и поехал к королю, чтобы проститься…»

Четверть часа спустя все было готово, и Мориц улучил минутку, чтобы собраться с мыслями и переварить последние события. Внезапное знакомство с Фридрихом Августом произвело на юношу неизгладимое впечатление: от его сурового взгляда у Морица душа уходила в пятки, а низкий, басовитый голос родителя заставлял желудок мальчика неприятно сжиматься. Вскоре после этого отец позвал его ужинать. Трапеза была отменной и разнообразной; Фридрих Август даже позволил ему выпить пива и вина, хотя до этого юношу в выпивке, разумеется, ограничивали. После этого десерт был уже явно лишним, и Мориц начал клевать носом. Впрочем, когда король заговорил с фон Шуленбургом, сон как рукой сняло. Мальчик встрепенулся и прислушался:

– Я желаю, чтобы вы как следует расшевелили этого малыша, и без нежностей, пожалуйста! Знаю, ему придется туго. Пускай сначала пешком пройдет до Фландрии, а там посмотрим!

Тут Мориц не удержался и возразил:

– Выходит, я должен стать пехотинцем? Но кавалерия-то куда приятнее!

Жесткий, гневный взгляд тотчас обрушился на него, точно молот на наковальню:

– Кто дал вам право вмешиваться в разговор? Будьте уверены, нам абсолютно не интересно ваше мнение!

И, повернувшись к Шуленбургу, Фридрих Август продолжил:

– И пусть вас не заботит, что мальчишка тащит на себе все оружие: у него достаточно широкие плечи, чтобы с этим справиться. Но особенно следите за тем, чтобы его никто, слышите, никто не подменял. Пусть он все делает сам. Отдых позволителен лишь в случае тяжелой… очень тяжелой болезни.

Мориц слушал короля в изумлении. Ощущение было такое, будто его оглушили дубиной по голове: «Я сидел, разинув рот, и недоумевал, отчего король говорит обо мне, как о злейшем враге. Дрезден я покинул с большим удовольствием!»

* * *

Простившись со вдовствующей княгиней, Мориц выехал на рассвете. К его несказанному удивлению, фон Шуленбург предоставил ему место в своей карете, очевидно, полагая, что варварское предложение Фридриха Августа отправить тринадцатилетнего ребенка пешком в другую страну будет встречено графиней фон Кенигсмарк в штыки. Сборный пункт саксонских войск находился под Люценом. Впервые в жизни подросток наблюдал армейскую жизнь во всех подробностях. С неподдельным восторгом он следил за построением войск, за тем, как ровные шеренги солдат друг за другом маршировали близ кургана, где покоился прославленный Густав-Адольф[34]. Именно там Мориц принял военную присягу. Фон Шуленбург поцеловал его и сказал:

– Мне бы хотелось, чтобы это место стало для вас счастливым предзнаменованием. Да снизойдет на вас дух великого человека, что покоится в этой земле! Да направит его добрая воля и справедливость в нужное русло все ваши поступки и начинания! Будьте учтивы с вашими наставниками и строги с вашими учениками: никогда не показывайте слабости, ни в дружбе, ни в работе, пусть даже слабость эта вам покажется незначительной и мимолетной. Будьте безупречны духом, и вам покорится весь мир!

Эти слова так взволновали Морица, что он твердо принял решение следовать советам своего отца.

– Я должен делать то, чего от меня ждут, но спасибо вам за вашу доброту!

Сказав это, юноша подобрал свой походный рюкзак, ружье и присоединился к колонне солдат, державших путь во Фландрию.

Стояла суровая, необыкновенно холодная зима. Трескучий мороз превратил дорожные рытвины в опасные скользкие ловушки, покрытые колким льдом. Храбрость и хладнокровие Морица были достойны всяческих похвал: юноша стоически выносил все тяготы долгого перехода. Однако в Ганновере, когда войска остановились на привал, выяснилось, что ноги у него стерты в кровь, а плечи покрыты жуткими синяками от переносимых тяжестей.

– Довольно, мой мальчик, – обратился к нему фон Шуленбург, – отвагу и пыл вы уже продемонстрировали. А теперь забирайтесь в карету!

Мориц уже хотел было с радостью согласиться, как вдруг увидел на лицах солдат насмешливые улыбки:

– Вы очень добры ко мне, господин, но приказ есть приказ! С вашего позволения, я пойду до конца!

И, стиснув зубы и поудобнее перехватив ружье и ранец, которые, казалось, весили целую тонну, он двинулся дальше под одобрительное перешептывание своих соратников. Этот кошмар продолжался вплоть до Брюсселя, где Мориц, наконец, вышел из состава пехоты и пополнил ряды знаменосцев. Господин фон Шуленбург познакомил юношу со многими влиятельными личностями, в том числе с графиней д’Эгмонт, наследным принцем Гессенским, парой-тройкой генералов и другими важными людьми. Но самым важным знакомством стала встреча с принцем Евгением.

Этот выдающийся во всех отношениях человек стал одной из главных «ошибок» Людовика XIV. Евгений родился и вырос в роскошном Суассонском дворце в Париже. Будучи пятым сыном Эжена-Мориса де Савой-Кариньяна, графа Суассонского, он приходился родственником самому Людовику XIV. Его матерью была Олимпия Манчини, племянница знаменитого кардинала Мазарини, по слухам бывшая любовница самого короля. Мальчик родился некрасивым, слабым и до крайности болезненным, так что родители прочили ему судьбу религиозную, а сам Король-солнце, будучи проездом в Суассонском дворце, даже посмеивался над «маленьким монашком». Вскоре после этого Олимпия оказалась замешана в нашумевшем деле с ядами и была вынуждена бежать в Брюссель. Бабушка выгнала юного Евгения из родного дома, и тот должен был скрываться, не имея средств к существованию. Проникнутый страстью к военному ремеслу и оружию, он вознамерился променять монашескую сутану на армейский сюртук. К слову, Евгений не был так уж одинок: его связывали теплые, дружеские отношения с принцем де Конти. Желая помочь бедному другу, принц обратился к королю с просьбой предоставить Евгению высокий пост в армии, в память о заслугах его славного отца, который всю свою жизнь посвятил служению Франции. Однако король не только никак не отреагировал на эту просьбу, но даже не пожелал встретиться с молодым человеком. Тогда, 26 июля 1683 года, Евгений уехал из страны и нашел укрытие при дворе императора Леопольда, который позволил молодому благородному дворянину служить в армии на добровольных началах. И это было лишь начало его головокружительной карьеры. Людовик XIV презирал и ненавидел молодого выскочку, который, наряду с такой выдающейся личностью, как Тюренн[35], стал одним из величайших полководцев своего времени. За свою самоуверенность он заплатил сполна. Евгений служил Габсбургам так же преданно, как некогда его отец служил Бурбонам. Он буквально возродил увядающую империю, вновь обрел большое состояние, восстановил поруганную честь, а его неоценимый вклад в развитие приютившей его страны нашел свое отражение, например, в таком великолепном образце архитектурного искусства, как Бельведерский дворец в Вене…

Примечания

1

Мориц Саксонский имел множество любовниц. Одна из них, Мария Рэнто де Веррьер (1730–1775), родила на свет дочь, которая, в свою очередь, стала бабушкой писательницы Жорж Санд. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания переводчика.)

2

Анна-Доротея Саксен-Веймарская (1657–1704) – дочь герцога Иоанна-Эрнста II Саксен-Веймарского и Кристины-Елизаветы Голштейн-Зонденбургской.

3

Канонисса – название штатных монахинь женского католического монастыря, преимущественно тех, которые заведуют, под руководством и по поручению аббатисы, какой-нибудь частью монастырского хозяйства и управления, в особенности уходом за больными в больницах монастыря, обучением в монастырских школах, раздачей милостыни и т. п. Светская канонисса – это монахиня, не отказавшаяся от собственного «светского» капитала (точнее – самостоятельно управляющая им).

4

Фридрих Август Саксонский (1670–1733) – князь-курфюрст Саксонии, а с 1697 г. – король Польши.

5

Кристина Эберхардина фон Бранденбург-Байройтская (1671–1727) – дочь Кристиана II фон Бранденбург-Байройтского и Софии-Луизы Вюртембергской.

6

Граф Якоб-Генрих фон Флемминг (1667–1728) – фельдмаршал и премьер-министр курфюрста Саксонии Фридриха Августа.

7

Генрих I Птицелов (876–936) – герцог Саксонии с 912 г., с 919 г. – первый король Восточно-Франкского королевства (Германии) из Саксонской династии.

8

Амалия-Вильгельмина фон Левенгаупт (урожденная Кенигсмарк) (1662–1728) – старшая сестра Авроры фон Кенигсмарк. Была замужем за графом Фридрихом фон Левенгауптом.

9

Анна София Датская и Норвежская (1647–1717) – мать Фридриха Августа Саксонского по прозвищу «Сильный».

10

Лье – старинная французская единица измерения расстояния. Сухопутное лье было равно 4445 метрам, морское – 5557 метрам, а почтовое – 3898 метрам.

11

Ризница (сакристия) – отдельное помещение при христианском храме для хранения облачения священников и церковной утвари. В нем же совершаются не только облачение, но и некоторые другие обряды. Месса начинается с торжественного выхода священников из ризницы, а после окончания мессы священники вновь уходят туда.

12

Фахверк – тип строительной конструкции, при котором несущей основой служит пространственная секция из диагональных (под различным углом) балок из древесины хвойных пород.

13

Ян III Собеский (1629–1696) – с 1674 г. король Польский и великий князь Литовский. В период его правления Речь Посполитая в последний раз пережила взлет как европейская держава. Он был женат на француженке.

14

Эрнст Август Ганноверский (1629–1698), он же герцог Брауншвейг-Люнебургский, стал курфюрстом в 1692 г., а умер 23 января 1698 г. С 1658 г. он был женат на Софии Богемской (1630–1714).

15

Георг I Ганноверский (1660–1727) – сын Эрнста Августа, курфюрст Ганновера, а с 1714 г. – король Англии. В 1682 г. он женился на Софии Доротее Брауншвейг-Целле (1666–1726).

16

Элеонора фон Кнезебек (1655–1697) – фрейлина Софии Доротеи.

17

София Доротея любила Филиппа-Кристофа фон Кенигсмарка (1665–1694), шведского офицера на ганноверской службе (брата Марии-Авроры фон Кенигсмарк). Выйдя замуж, она продолжала поддерживать с ним отношения. 1 июля 1694 г. любовник Софии Доротеи был убит, а будущий король Георг I заточил свою жену в крепости Альден, где она прожила более тридцати лет до самой своей смерти. Их развод был провозглашен 28 декабря 1694 г.

18

Резиденцшлосс – дворец-замок, одно из древнейших зданий Дрездена.

19

Мартин Лютер (1483–1546) – христианский богослов, инициатор Реформации, именем которого названо одно из направлений протестантизма. Он преподавал в университете Виттенберга.

20

Августу Сильному приписывали почти триста шестьдесят незаконнорожденных детей, почти столько, сколько дней в году. Но признал он только шестерых или семерых. (Прим. автора.).

21

Фридрих (1657–1713) – представитель династии Гогенцоллернов, курфюрст Бранденбурга под именем Фридрих III (с 1688 г.) и первый король Пруссии под именем Фридрих I (c 1701 г.).

22

Ягеллоны – королевская династия, основанная Владиславом Ягелло и правившая в государствах Центральной Европы в XIV–XVI вв.

23

Леопольд I (1640–1705) – император Священной Римской империи с 18 июля 1658 г., второй сын императора Фердинанда III и Марии-Анны Испанской.

24

Просвирняк (или алтея) – лекарственное растение, листья или отвар из которого использовали при воспалении полости рта.

25

Примас (лат. primas – первенствующий) – так в римско-католической церкви назывался почетный титул церковного иерарха, обладающего высшей юрисдикцией над прочими епископами страны.

26

«Te Deum laudamus» (лат.) («Тебя, Бога, хвалим») – христианский гимн. (Прим. ред.)

27

Многие вообще недолюбливали Марию Казимиру и считали ее интриганкой. Поначалу она хотела примкнуть к сторонникам князя Саксонского, однако ее попытки не увенчались успехом, и она была вынуждена бежать во Францию. Там ее довольно неохотно принял Людовик XIV, разместив в замке Блуа, что на Луаре, где она и скончалась в 1716 г. (Прим. автора.)

28

Эти слова произнес вождь гугенотов Генрих Наваррский (1553–1610), когда ему, чтобы получить французский престол, пришлось перейти из протестантства в католицизм.

29

В 1697 г. Карлу XII, только вступившему на трон после смерти отца, было всего 15 лет.

30

Граф Матиас-Иоганн Шуленбург (1661–1747) – фельдмаршал. Служил последовательно в армиях брауншвейгской, савойской и саксонско-польской. Во время Северной войны в битве под Клиссовой он командовал центром; с большим искусством совершил отступление в Саксонию, отличившись особенно в бою при Пунице, но был разбит при Фрауштадте. После Альтранштедтского мира он поступил волонтером в нидерландские войска. В 1709 г. получил командование над пехотой принца Евгения во Фландрии, во главе которой сражался в битве при Мальплаке. Исключенный из саксонской службы своим врагом Флемингом и не получив определенного положения в имперской армии, он затем поступил на венецианскую службу.

31

Принц Евгений Савойский (1663–1736) – полководец, родившийся в Париже. Сын племянницы кардинала Мазарини. Некоторое время был главнокомандующим австрийскими войсками в войне за Польское наследство.

32

Себастьен Ле Претр, маркиз де Вобан (1633–1707) – наиболее выдающийся военный инженер своего времени, маршал Франции, писатель.

33

Маркиз, затем герцог Клод-Луи-Эктор де Виллар (1653–1734) – наиболее успешный французский полководец времен Войны за испанское наследство. В 1733 г. он был удостоен высшего на тот момент военного звания – главный маршал Франции.

34

Густав II Адольф — король Швеции с 1611 г., был убит в битве при Люцене 16 ноября 1632 г.

35

Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (1611–1675) – знаменитый французский полководец, маршал Франции (с 1643 г.) и главный маршал Франции (с 1660 г.). Представитель славного рода Ла Тур д’Овернь.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.