Выстрел (сборник)

«Милостивая государыня, прошу вас, не бойтесь меня. Я слаб как ребенок. Вы меня знаете. Я тот, кого ваш муж при вас назвал негодяем. Зачем я набрался смелости писать вам? Затем, что я люблю вас любовью, не имеющей названия. Не кажется ли вам постыдным обожание такого человека, как я? Вы знаете, почему я вас люблю, не правда ли? Вы восхитительны, и я часто вижу вас. Другой причины нет… Я не думаю ни о чем!.. Я не желаю ничего… Мне хотелось бы только быть камердинером вашего мужа, чтобы чаще видеть вас… Всякий раз, как ваше платье в лесу коснется фиалки или листа, я срываю их и уношу с собой, любуюсь ими и говорю с ними, как будто они переняли частичку вас… Прочтете ли вы это письмо до конца?..»

В воскресенье, когда Мадлен пришла в лес, Томас Луар бросил письмо посреди тропинки и принялся ждать. Мадлен была одна и шла медленно, рассеянно. Она наклонилась, подняла письмо, распечатала его и улыбнулась при первых словах, потом спрятала письмо за корсаж и продолжила прогулку. Вскоре она исчезла за кустами, а Томас Луар почти лишился чувств от восторга.

IV

Две недели Томас не видел Мадлен. Он думал, что его письмо напугало молодую женщину, и ему на ум пришла мысль о самоубийстве. Но, вспомнив о больной матери, которая останется в страшной нищете, он подавил приступ отчаяния. Томас решил во что бы то ни стало увидеть госпожу Гонсолен и с безумной смелостью принялся отстреливать зайцев и косуль, опустошая господский лес. Но он ни разу не встретил свою возлюбленную. Мадлен, по-видимому, навсегда отказалась от своих обычных прогулок.

В один из вечеров он решительно направился к дому Гонсолена. Тот как раз выходил из дома. Очутившись лицом к лицу с Томасом, он удивился и рассвирепел:

– Что тебе нужно?

– Господин Гонсолен, – ответил лесоруб, – я работаю за четверых и занимаюсь контрабандой и все же не могу прокормить больную мать. Вы богаты, и я пришел попросить у вас денег, чтобы решить насущные вопросы.

– А-а! – протянул Гонсолен. – Вот чего ты просишь! Уж не хочешь ли ты, чтобы я увеличил твою зарплату за то, что ты убиваешь дичь в моем лесу?

– Нет. Мне хотелось бы получить новую работу, все равно какую. Может быть, я был бы вам полезен на лесопильном заводе.

Он вытер платком свой лоб, покрытый потом. Гонсолен посмотрел на него с лукавым видом.

– Но, мой милый, кто же мне поручится, что на другой день после того, как я возьму тебя к себе, ты не улепетнешь в Швейцарию по известным тебе тропинкам и не унесешь в своем мешке мое серебро и бриллианты моей жены?

Томас Луар вздрогнул, а затем сжал кулаки и сделал шаг навстречу мужу Мадлен с таким выражением ярости в глазах, что тот испугался, но Томас сдержался. В эту минуту вышла Мадлен. Она услышала злорадный смех мужа.

– Что здесь происходит? – спросила она, узнав Томаса.

Гонсолен объяснил ей странную просьбу лесоруба. Томас оробел и потупил глаза. Когда Гонсолен закончил рассказ, Мадлен с улыбкой произнесла:

– Почему же не взять его?

– Это безумие. Мне никто не нужен.

– Вы говорили вчера, что вам нужен мастер.

– Я предпочитаю встать на два часа раньше, чем поручать свои дела такому негодяю.

– Почему же он негодяй?

– Браконьер, контрабандист! Прекрасная репутация! В деревне будут злословить.

– Вы настолько независимы, что можете пренебрегать клеветой, и настолько добры, что не можете не помочь господину Луару… когда он говорит вам о своей матери.

Ее последние слова были полны злой иронии. Наступило молчание. Гонсолен колебался. Он давно сердился на Томаса, и так как был суров по характеру, то ему было все равно, есть или нет работа у лесоруба. С другой стороны, он боялся разгневать жену. Если он уступит ей, это, может быть, даст ему долгожданную возможность сблизиться с ней, заставить забыть о супружеских ссорах.

– Вы настаиваете, чтобы я согласился? – спросил он.

– Вы знаете, что я не имею права выражать свою волю. Но мне кажется, это будет доброе дело.

– Вы вынуждаете меня совершать глупости.

– Как знать? – произнесла Мадлен странным тоном.

Гонсолен обернулся к лесорубу:

– Приходи сюда завтра утром. Я посмотрю, чем ты можешь быть мне полезен.

Луар с трудом нашел силы поблагодарить его. Радость душила его. Сама Мадлен ходатайствовала за него! Стало быть, она прощала ему его любовь. Значит, Мадлен догадалась о его страданиях? Значит, она сжалилась над ним? Это было невозможно. Написав ей, он поддался необдуманному порыву. Это было безумием. Но никогда, никогда не лелеял он надежды, что эта женщина удостоит его взглядом. Он чувствовал к ней обожание, безграничную преданность, которая походила на преданность собаки хозяину. Жить возле нее – какое бесконечное счастье! И это счастье он обрел благодаря ей! Какой прекрасный сон!

Последовавшие за тем месяцы действительно прошли как в раю. Мадлен и Томас часто виделись, но редко разговаривали – иногда лишь обменивались несколькими словами. Молодая женщина находила развлечение в том, что позволяла юноше безмолвно восхищаться ею. Это восхищение так ясно выражалось в его глазах, во всей его наружности, в малейших движениях, что она даже опасалась, не приметит ли этого ее муж. Мог ли Гонсолен подозревать, что крестьянин, получавший у него жалованье, осмелился смотреть на его жену? Мог ли он подозревать, что эта страсть волновала сердце Мадлен? А главное, мог ли он предполагать, что молодая женщина сама поощряла эту любовь?

Мало-помалу между Луаром и госпожой Гонсолен установились близкие отношения. Однажды, когда они были одни, Мадлен отворила ящик письменного стола, ключ от которого носила при себе, вынула письмо и подала его Томасу. Это было его послание к молодой женщине.

– Возвращаю вам это письмо, – сказала она, усмехнувшись. – Хочу доказать вам, что я незлопамятна.

Томас покраснел, пролепетал несколько слов, потом вдруг потупил голову и замолчал. В словах молодой женщины была ирония, заставившая его страдать. Однако он пробормотал:

– У меня никогда не хватало мужества попросить у вас прощения.

Она с любопытством посмотрела на него:

– Итак, вы находите меня красавицей?

– О!

Томас взял в руку ружье, которое Гонсолен, вернувшись утром с охоты, поставил у стены. Ружье было заряжено. Он взвел курок.

– Я готов убить себя ради вас, – уверенно сказал он.

Мадлен улыбнулась кончиками губ.

– Хорошо, – произнесла она, – я согласна!

Томас приставил дуло к груди и, пристально глядя на молодую женщину, дотронулся до курка. Он упал бы мертвым, если бы она не остановила его с гневом:

– Какой же вы ребенок!

Мадлен была сильно взволнована. Томас опустился на колени, она вырвала у него ружье и прошептала:

– Неужели вы в самом деле убили бы себя?

– Я вас люблю, – сказал Томас.

– Я запрещаю вам думать обо мне.

– Возможно ли это?

– Если я запрещаю!

– Позвольте мне взять ружье.

– Зачем?

– Потому что мне легче умереть, чем прогнать вас из моих мыслей.

– Какое безумие!

Прошло несколько дней. Мадлен и Томас часто виделись. Когда Гонсолен отлучался, они вместе проводили свободное время. Женщина то и дело приходила на фабрику, выдумывая разные нелепые предлоги, чтобы сделать свое присутствие естественным в таком месте, куда никогда не заглядывала до появления Луара, или уходила далеко в горы на свидания, которые назначала молодому человеку. Вместе они долго гуляли в сосновом лесу, в оврагах, у горных потоков и водяных каскадов. Теперь она одевалась с утонченным кокетством, а лесоруб не снимал выходной синей блузы и фатоватых штиблет.

Не возбудив подозрений у Гонсолена, привыкшего к фантазиям жены, Мадлен стала одеваться как крестьянка. Теперь она носила темную пуховую шляпку с черными лентами, обшитыми кружевами с двух сторон. Бледная, с большими карими глазами, Мадлен была восхитительна в этом головном уборе. Он высоко поднимался надо лбом, а сзади вплотную доходил до длинной белой шеи, на которой красовалась черная бархатка с золотым крестиком и сердечком. Передник был украшен золотыми цепочками, которые с каждого бока придерживали булавки с большими головками. Шерстяное платье было коротким и с высокой талией, рукава доходили только до локтей, а швы были прикрыты широкими шелковыми лентами. Цветная косыночка прикрывала лиф. Это был костюм юрских крестьянок. Горцы, приходившие к Гонсолену по делам, несмотря на свое невежество, были поражены изящным видом молодой женщины. А крестьянки восхищались, завидуя количеству складок на подоле платья, демонстрирующих богатство Гонсолена.

Мадлен одевалась таким образом в те дни, когда муж уезжал в Сен-Клод и оставлял ее одну с Томасом Луаром. Складывалось ощущение, что ее забавляло безумие бедного молодого человека. Возможно, ей было приятно привлекать и ослеплять Томаса всеми фантазиями своего ума, всем блеском своей красоты. Ей нравилось дразнить и смущать лесоруба. В минуты скуки она выучила наречие сен-клодских горцев и пела старинные крестьянские песни.

Однажды утром, на восходе солнца, она отправилась с лесорубом в лес. Они шли по тропинкам, влажным от росы, и Мадлен радостно напевала песенку о наивной и нежной любви. Молодые люди остановились на опушке соснового леса. Перед ними расстилался грандиозный пейзаж, впереди высился амфитеатр гор, громадные уступы которых громоздились на горизонте, кое-где покрытые буками и соснами. Все это походило на волшебное представление.

Они сели рядом, и Томас Луар как во сне слушал куплеты, которые напевала Мадлен. Он взял обе ее руки в свои и горячо поцеловал.

– Вы сведете меня с ума!

– Надеюсь, – сказала она с улыбкой, затем, однако, отняла свои руки, и, когда он попытался удержать их, лицо ее омрачилось.

– Нет, – произнесла она, качая головой. – Вы меня пугаете, когда даете себе волю таким образом.

– Но я вас люблю!

– Разве я запрещала вам любить меня?

– Этого недостаточно.

– Чего же вы еще хотите?

– Знать, взволновано ли ваше сердце…

Мадлен встала.

– Вы обещали никогда не задавать мне этого вопроса, – сказала она резко. – Разве вы не счастливы? Разве я не добра? Разве я огорчала вас когда-нибудь?

Он покачал головой, не находя в себе сил ответить, боясь испугать ее.

– Вы любите меня, вы считаете меня неотразимой, вы говорите мне это, и я вам верю, – продолжала Мадлен. – Я не рассердилась на вашу любовь. Я приняла ее и поощряла. Вы со мной, это большая милость с моей стороны, и мне не следовало оказывать вам ее. Вы можете меня видеть ежечасно, присутствие моего мужа не удерживает вас. Чего еще вы хотите?

– Ничего, – произнес он изменившимся голосом.

– Я ваш друг. Разве вы надеялись, что я полюблю вас? Я сожалею об этом. Вашей любовницей я не буду.

– Мадлен!

– Вы вынуждаете меня говорить вам жестокие вещи.

– Это правда, – сказал он очень тихо, – я вынуждаю вас. Мне было бы так легко жить с надеждой. О! Я никогда не возвышусь до вас, но можете ли вы снизойти до меня?

Мадлен молчала. Она рассеянно смотрела на сен-клодскую долину, в эту минуту ярко освещенную солнцем, потом, пожав плечами, сказала:

– Вы испортили нашу прогулку, вернемся.

Они вошли в лес и тут заметили лесничего Гиде, скрывшегося за поворотом дороги. Мадлен побледнела. Видел ли их Гиде? Томас встревожился. Он знал, что Гиде – его личный враг. Это был старый слуга Гонсолена. Гиде с гневом воспринял поступление лесоруба на завод – он не хотел иметь в друзьях браконьера, эта мысль возмущала его. Он не скрыл от хозяина своей досады и удивления. Гонсолен ответил ему тогда: «Что же делать, Гиде, об этом попросила меня жена».

Лесничий был злопамятен и скрытен, как большинство крестьян. Внешне он был вежлив с Томасом, но не терял его из виду. Стал ли он свидетелем тайного свидания молодых людей?

V

Каждое лето генерал Горме проводил несколько дней у Гонсоленов. Франсуа учился медицине в Париже и редко бывал в Сен-Клоде. Генерал, человек практичный, принудил сына не бездельничать в свободное время, а путешествовать по Европе, чтобы у других народов набраться ума и знаний, необходимых в столь хитроумной науке, как медицина. Блистательно выдержав докторский экзамен, Франсуа вернулся в Сен-Клод, открыл свою практику и познакомился с Мадлен. Он много слышал о ней от отца и его друзей, знал о ее блистательной красоте и странном браке, на который она согласилась.

В первые дни после возвращения в Сен-Клод у Франсуа было много свободного времени, и он пользовался любой возможностью, чтобы развлечься. Он намеревался возобновить знакомство с Гонсоленом, прерванное его пребыванием в Париже, но никак не предполагал, что уже вскоре его станет привлекать в Бушу не желание провести вечер в мужской компании, а глубокое чувство, внушенное Мадлен.

Франсуа еще не любил никого. Любовные интрижки его студенческой жизни не затронули душу. Теперь же, в свои тридцать лет, он полюбил всем сердцем, как человек, не знавший страсти.

Мадлен ответила на его любовь взаимностью. Привязанность к ней Луара, как ни была она трогательна и глубока, вызывала в ней только чувство сострадания. Сначала женщина думала, что полюбит его. Это было в тот день, когда Томас в припадке любовного безумия хотел убить себя, чтобы доставить женщине жестокое удовольствие узнать, что из-за нее умер человек. В тот день Луар подумал, что Мадлен побеждена. Но юноша был слишком робок. В его любви было чересчур много искренности и смирения, чтобы он мог рассчитывать на возможность успеха. После того случая привязанность Луара была для молодой женщины всего лишь развлечением, способным избавить от грусти и скуки, которые она нередко испытывала.

Мадлен быстро поняла, какое впечатление она произвела на сына генерала, и со своей стороны почувствовала волнение и трепет. Она стала вместе со своим мужем ездить в Сен-Клодскую долину. У подножия гор супруги часто примечали издали на белой дороге, при ясном утреннем солнце, экипаж, в котором сидела Сюзанна; старший Горме и его сын ехали впереди верхом. Сюзанна и Мадлен махали друг другу платками, и скоро оба экипажа сближались. Мадлен позволяла генералу целовать себя, потом, бледнея, протягивала руку Франсуа. Сквозь перчатку она ощущала сладость его поцелуя. Потом к Мадлен возвращалось хладнокровие, она начинала смеяться, целовала Сюзанну и делала вид, что не замечает страстных взглядов, которые тайком бросает на нее Франсуа.

Каждый такой день до самого вечера был наполнен для них счастьем. Они понимали и любили друг друга, хотя в те короткие минуты, когда молодые люди оставались одни, оба отчаянно скрывали друг от друга свои чувства. Страсть сквозила в их взглядах и нерешительных улыбках. Ни он, ни она не боролись с собой. Это была страсть бешеная, разгоревшаяся с силой пожара.

Однажды они остались одни в гостиной. Гонсолен, Сюзанна и генерал пошли в сад. Сюзанна с крыльца крикнула брату:

– Ты придешь к нам, Франсуа? Я жду тебя, чтобы сделать букет.

Мадлен прошла мимо молодого человека, направляясь к двери. Она обернулась к Франсуа с нерешительной улыбкой:

– Вы слышите? Вас зовут.

В комнате царил полумрак. Большие карие глаза Мадлен, обращенные к молодому человеку, сверкали, точно два бриллианта. Внезапный порыв привлек влюбленных друг к другу. Они обнялись, и девушка произнесла со страстью в голосе:

– Вы всегда будете меня любить?

– До самой смерти.

– Вы обдумали свое решение?

– Нет.

– Мы будем несчастны, мы будем страдать в разлуке. Может быть, лучше было бы для вас… еще есть время… если бы вы уехали…

– Молчите!

– Стало быть, решено! Вы этого хотите?

– Хочу.

– И это будет на всю жизнь?

– На всю жизнь.

Они держались за руки, сердца их бились, в глазах плясало пламя.

– Послушайте, мы будем осторожны, – сказала Мадлен. – Наше счастье и спокойствие зависят от этого. Если я лишусь вас, я умру. Однако мы должны видеться. Нам надо договориться о времени наших свиданий и способах переписки. Приходите сегодня в час ночи к оранжерее. Я буду ждать вас там.

Эти слова были произнесены тихим голосом, как будто девушка не могла до конца решить, готова ли она на столь решительный поступок.

– Сегодня ночью, в час, – повторил Франсуа, очень взволнованный.

В эту минуту Сюзанна снова закричала:

– Ну, Франсуа, что же ты?

Сюзанна побежала в сторону дома, чтобы поторопить Франсуа.

– А вот и моя сестра, – сказал Франсуа, – расстанемся.

Он вышел, а Мадлен, ослабевшая от накала страстей, опустилась в кресло, бледная и дрожащая.

Настала ночь. Дождь принудил Горме и Гонсолена остаться в гостиной. Они играли до десяти часов, Сюзанна и Мадлен развлекались музыкой, Франсуа, сидя возле окна, разрезал страницы журналов, по-видимому, поглощенный чтением. При этом он украдкой следил за движениями госпожи Гонсолен, встречая в зеркале ее страстные взгляды. Вскоре гости разошлись. Дождь продолжал лить. Через несколько минут огни в доме погасли. Но вот на часах церкви в Бушу пробило одиннадцать, потом полночь, потом час. Окно, убранное со стороны сада цветами и ползучими растениями, бесшумно отворилось. Мадлен высунула голову, прислушалась, удостоверилась, что никто не ходит по саду, потом закуталась в широкий плащ, скрывавший изящество ее стана, и пошла по аллее, в конце которой находилась оранжерея.

Ночь была темной. По небу неслись тучи, луна, которую они закрывали, окаймляла молочной белизной их рваные края. В воздухе стояла свежесть, гроза кончилась. Цветы издавали благоухание, на тропинке под ногами молодой женщины хрустели камешки. Мадлен шла, не разбирая дороги, она то и дело задевала за ветви, окроплявшие ее шею и затылок каплями воды. Женщина накинула шлейф от платья на руку, оставив открытой белую юбку, резко выделявшуюся на фоне черного платья. Дважды она останавливалась: ей казалось, что она слышит шум шагов. Но каждый раз женщина ошибалась. Это был шорох летучей мыши в листве или шум от падения дождевых капель на землю.

Возле оранжереи ее уже ждал Франсуа. Увидев Мадлен, он пошел ей навстречу. Женщина упала в его объятия, вся трепеща, и он на руках унес ее в оранжерею. Она прижалась к его сердцу, как испуганная птичка, у которой еще нет крыльев и которая, выпав из гнезда, укрывается как умеет. Глубокая темнота, окружавшая их, вернула мужество Мадлен, и она сказала почти без трепета:

– Видишь, я пришла, я не побоялась. Я люблю тебя. К чему сопротивляться? Это значило бы замедлять мое падение. Я не спасалась. Я чувствую себя побежденной. Ответь мне, любишь ли ты меня?

Франсуа покрыл ее руки и волосы горячими поцелуями, в которых были и лихорадочная увлеченность, и жгучее счастье. Он произнес ей на ухо безумно нежные слова. Положив голову на плечо молодого человека, она слушала, томно опустив веки, пожимая ему руки, прерывая его иногда быстрым поцелуем, который она запечатлевала на его устах как награду. С тех пор как молодые люди полюбили друг друга, они еще не пользовались такой свободой, не могли доверить друг другу свои опасения, свои мечты, свои надежды.

– Мы будем теперь счастливы, – говорила Мадлен, – но нам необходимо принимать ежедневные, ежечасные предосторожности, если мы не хотим лишиться этого бесконечного блаженства – взаимной страсти… Я сумею быть равнодушной к вам, смогу демонстрировать вежливую холодность, всегда буду сохранять ровное расположение духа, старательно следить за своим лицом и глазами – словом, во всей моей наружности, несмотря на слабость моих нервов, не будет ничего, что выдаст нашу тайну. Я сделаю так, что никто не сможет догадаться о той страсти, которая влечет меня к вам. Но вы, Франсуа, сможете ли вы так искусно притворяться? Не измените ли себе? Захотите ли ежеминутно приспосабливаться к новой роли? Хватит ли у вас на это сил и сдержите ли вы при Гонсолене, при тех, кому будет интересно узнать о наших отношениях, свое нетерпение в любви?

Мадлен была готова на все притворства, на всякую ложь, на все страдания, потому что она любила, и эта любовь была единственной в ее жизни. Она готова была дойти даже до бесславия, до стыда, чтобы сохранить ее, но могла ли она ручаться за Франсуа? Не наскучит ли ему это чувство? Сила ее любви к нему поглотит все, заключит в себе все ее мечты, все честолюбие, всю ее душу. Но не пугает ли его то, что у него не будет других желаний, других мыслей, другой жизни, кроме тех, что связаны с фантазиями женщины? Он окажется в неволе. Не возмутится ли он и не вздумает ли разорвать свои цепи?

Ах! Она давно обдумала это. Один случайный взгляд, невольный трепет, минута забывчивости могут разрушить их спокойствие. Неосторожный намек их погубит, слово, шепот, вздох навлекут грозу. Твердо ли он решился жить этой темной и таинственной жизнью? Хватит ли у него сил?

Если это так, то нерушимая тайна их любви, это неизмеримое счастье, неизвестное никому, будет неслыханным наслаждением. Боязнь лишиться его, страх разлуки станет только обострять удовольствие от их свиданий, а сдержанность, которую они всегда должны будут демонстрировать, чтобы обеспечить безопасность своих проступков, сделает пыл их страсти сильнее во сто раз.

О! Какие порывы, какой любовный трепет ждет их в те ночи, когда они будут видеться! Они наверстают страшные дни, проведенные в лицемерном томлении, в горестном равнодушии! Конечно, подобные минуты стоят целой жизни, и она готова заплатить своей жизнью за эту страстную нежность. Пугает ли его такая любовь? Мадлен замолчала, взяла молодого человека за голову, прильнула губами к его губам. Потом прерывающимся голосом сказала:

– Ответьте мне, ответьте, успокойте меня!

– Я люблю вас, – сказал Франсуа серьезным голосом, дрожащим от волнения.

– Как мы будем переписываться?

– Пишите мне в Сен-Клод. Я каждый день получаю много писем. Опасности нет никакой, подозревать не станут, что письмо из Бушу от вас.

– А я разве останусь без писем?

– Это необходимо.

– Ах! – вздохнула она.

– Когда я поеду в вашу сторону и у меня не будет возможности навестить вас, я вам напишу и спрячу мое письмо в лесу в условленном месте.

– Как я узнаю об этом?

– В такие дни я под каким-нибудь предлогом напишу вашему мужу, он передаст вам мой поклон, и таким образом вы узнаете, что вас ждет письмо.

– А как мы будем видеться?

– Это труднее…

– Особенно зимой, когда дороги заносит снегом. Мой муж в такие дни редко выходит из дома, и потом вы приезжаете в Бушу только летом.

– Я сделаю вид, что пристрастился к охоте, и буду помогать вашему мужу воевать с кабанами.

– Хорошо. А я буду ездить в Сен-Клод. Я смогу видеть вас там. Кроме того, мои родные живут в Безансоне. Может быть, я смогу уехать в этот город дней на пять или шесть, и вы приедете ко мне, сказав моему мужу, что направляетесь в Париж. Возможно ли это?

– Да. А для большей предосторожности я действительно могу поехать в Париж. Из Безансона вы напишете мне, предупредите, и я приеду тотчас.

– Стало быть, вы любите меня, действительно любите?

– До безумия.

– И так будет всегда, вы не расстанетесь со мной?

– Клянусь.

Они замолчали. Мадлен вдруг задумалась.

– Что с вами? – спросил Франсуа с удивлением.

Она не отвечала.

– Какая мысль пришла вам в голову? Мне кажется, вы побледнели.

– Это правда, Франсуа, мне пришла безумная мысль.

– Какая?

– Я не могу сказать вам это…

– Мадлен, умоляю вас!..

– Это безумие, говорю вам…

Он взял ее за руки, привлек к себе и принялся страстно целовать.

– Говорите, – сказал он, – не скрывайте от меня ничего. Вы хотите о чем-то спросить меня, почему вы боитесь? Разве вы не знаете, что я весь ваш? Вы отдали мне свою жизнь, и я также отдаю вам свою. Чего вы хотите? Какой жертвы требуете от меня?

– Это действительно жертва.

– Соглашаюсь заранее.

– По крайней мере выслушайте, чего я хочу. Вы доктор, вы недавно живете в Сен-Клоде. Вы должны открыть здесь практику. А для этого вам придется жениться. Ваш отец и друзья скоро постараются найти вам какую-нибудь девушку, чтобы она стала вашей женой.

– Я не женюсь.

– Вас принудят.

– Нет, никому не удастся сделать это.

– Как доктор, вы не можете оставаться холостым.

– Почему?

– Это значит пожертвовать своей известностью. Это помешает вашей карьере, внушит недоверие местным жителям. Вам нужна семейная жизнь.

– Ваша любовь заменит мне все. Я не стану думать о практике. К счастью, я достаточно богат и пользуюсь полной независимостью. Число моих клиентов будет, конечно, ограничено, но я буду счастлив вашей любовью.

– И без сожаления, без беспокойства?

– Уверяю вас, Мадлен.

– Но строгость вашего отца?

– Я не поддамся ни его строгости, ни его просьбам. Впрочем, будьте уверены, мой отец не станет на меня сердиться, он сочтет уважительными все те причины, которые я ему приведу. Успокойтесь же, а главное – доверьтесь мне.

– О! Я доверяю вам, – сказала женщина. – Итак, вы будете любить меня больше всего, больше вашего отца, вашей сестры Сюзанны, вашей славы, ваших занятий, ваших друзей…

– Я буду любить вас так, как вы этого пожелаете.

– Я бесконечно счастлива.

Они вышли из оранжереи в сад. Тучи рассеялись, луна сияла, озаряя своим светом ночной сад. Дорожки высохли, с листьев не падали больше жемчужные капли, но запах цветов был так же силен. Влюбленных окружала тишина. В доме, побелевшем от лунного света, по-прежнему спал старый Гонсолен, доверявший чести своей жены.

Влюбленные обнялись в последний раз, не в силах расстаться. Они боялись вновь оказаться в одиночестве и погрузиться в мысли о том, что никогда не смогут свободно принадлежать друг другу. Наконец Мадлен нашла в себе мужество отстраниться.

– Мы с тобой увидимся завтра, – сказала она, обращаясь к нему на «ты» в пылу страсти, – здесь, в это же время, хочешь? Как долго твой отец рассчитывает остаться в Бушу?

– Две недели.

– Стало быть, мы будем видеться четырнадцать ночей. Прощай, оставь мои руки, приказываю тебе. Я должна быть осторожна, ты это знаешь. Сейчас два часа. В три начинает светать. Нам надо расстаться. Останься еще ненадолго. Я уйду первая.

Франсуа не сводил с Мадлен горящих глаз, пока девушка не скрылась в темноте ночи.

VI

Они виделись каждую ночь, как и условились. Днем ничто в их отношениях и обращении друг с другом не изменилось. Ни человеку предубежденному, ни даже самому внимательному наблюдателю не удалось бы угадать в их взглядах или движениях ни малейшего следа той пылкой страсти, которая соединяла их друг с другом.

Гонсолен, влюбленный в свою жену, даже не подозревал о ее измене. Другая на месте Мадлен, чтобы усыпить бдительность мужа, удвоила бы свое внимание к нему. Обыкновенно случается, что по мере того, как приближается падение женщины, она становится нежнее по отношению к супругу. Госпожа Гонсолен была слишком скрытна, слишком осторожна, чтобы демонстрировать мужу большую привязанность, чем прежде. Она всегда оставалась чрезвычайно сдержанной и холодной, а он пользовался любым представившимся случаем, чтобы удовлетворить самые прихотливые ее фантазии.

После тех ссор, что происходили в первое время их совместной жизни в Бушу, молодая женщина с ледяным равнодушием и мраморным лицом принимала доказательства любви, расточаемые ей Гонсоленом. Прошли годы, не смягчив этой неприязни. Мадлен не любила Гонсолена, она не могла ему простить отказ. Его упрямство разрушило ее мечты и планы, которые она строила, рассчитывая на его богатство. После нескольких месяцев глубокого спокойствия, во время которого ни один намек не напоминал о прошлом, теперь, когда у нее был любовник, теперь, когда она любила страстно, когда была принуждена к постоянной осторожности, не стоило пробуждать подозрений у Гонсолена, не стоило проявлять к нему чувства, к которым он не привык. Следовало предвидеть, что торговец лесом удивится этой внезапной привязанности, постарается узнать причину и станет следить за своей женой. Правильнее всего, конечно, было – что, впрочем, и согласовалось с философией молодой женщины – с прежней суровостью и прежней сухостью принимать безграничную преданность и смешанную с тревогой нежность Гонсолена. До сих пор ни малейшее сомнение не закрадывалось в душу старика.

Мадлен без раздумий показалась бы в объятиях Франсуа на публике, если бы он потребовал от нее этого доказательства любви. Но, поскольку случай мог открыть их тайну, поскольку в глубине души Мадлен боялась, что муж жестоко поступит с Франсуа, если когда-нибудь узнает о нанесенном ему оскорблении, она предпочитала окружать свою связь таинственностью. С необыкновенным хладнокровием она предпринимала все предосторожности, которые было только возможно.

Особенно ее тревожил Томас Луар. Мадлен спрашивала себя, не будет ли он проницательнее ее мужа, не станет ли подозревать ее и следить за ней. Этого действительно надо было опасаться. Однако те две недели, которые семейство Горме провело в Бушу, прошли в безмятежном спокойствии, и ничто не заставляло любовников тревожиться за будущее. По прошествии этого времени Франсуа и Мадлен продолжали встречаться, никогда не забывая о предосторожностях и стараясь сделать все, чтобы сохранить свою тайну.

С Томасом Луаром Мадлен вела себя как прежде. Все ее мысли были заняты Франсуа, однако она сохранила присутствие духа и власть над собой, чтобы скрыть поглощавшую ее страсть от лесоруба, запальчивости и ревности которого она опасалась.

Их прогулки продолжались, но в разговорах было меньше романтических излияний, и если Луар выказывал прежнее восхищение по отношению к своему предмету обожания, то Мадлен, слушая его, со своей стороны начинала испытывать утомление и скуку. Прежде ее развлекало это приключение, теперь же признания крестьянина надоедали ей и звучали в ее ушах фальшиво. Прежде, когда плохая погода вынуждала Мадлен оставаться дома, Луар писал ей письма. Если его отправляли в город по делам и он не мог увидеть Мадлен до отъезда, то подбрасывал письмо в ее комнату. Теперь она даже не читала того, что он ей писал.