Я человек суеверный: нe подвожу итогов, не завожу архи-
      вов, не ставлю дат на сочинениях. Интерес к личной жизни де-
      ятелей искусств нам чужд, хотя там самое интересное, а моя
      автобиография для предъявления в разные организации, как
      бы я ее ни растягивал, умещается на одной странице.
      Да! Родился в Одессе, где-то в 34-м. Что-то вспоминает-
      ся очень солнечное, пляжное, заполненное женщинами мами-
      ного возраста. Пока не грохнула война. Дальше — поезд, лопу-
      хи, Средняя Азия, школа, Победа, возвращение в Одессу, Ин-
      ститут инженеров морского флота, где и застал нас 53-й год.
      Ренессанс! Бурный рост художественной самодеятельности.
      В Москве студия «Наш дом», в Ленинграде — «Весна в ЛЭТИ»,
      в Одессе — «Парнас-2» (в отличие от древнегреческого № 1).
      В наш институт на вечера — как в Ленком в Москве: давка,
      слезы. Мы с Виктором Ильченко играем миниатюры. Ведем
      концерты. По поручению комсомола я начал писать. После
      страшного раздолба начал писать смешно, вернее не смешно,
      смешно я никогда не писал, а грустно, что и вызывало смех.
      Смех слышал с удивлением, и чем я меньше понимал, отче-
      го смеются, тем громче они это делали. Открылся городской
      студенческий клуб. Театр «Парнас-2» процветал. Я уже за-
      кончил институт, работал в порту сменным механиком, чтоб
      легче было репетировать. Восемь лет погрузки-выгрузки,
      разъездов на автопогрузчике, сидения в пароходе, в трюме,
      в угле, когда видны только глаза и зубы. Там я мужал.

       Для Р. Карцева

 
      Шшш!.. Шшш!.. Тише! О таких вещах только между
      нами. Я тебе, ты мне, и разбежались! Не дай бог! Что
      вы?! Жизнь одна, и прожить ее надо так, чтобы не бы-
      ло больно… И все! Все разговоры, замечания только
      среди своих — папе, маме, дяде, тете. И все! И разбежа-
      лись. А вы на всю улицу. Что вы?! Осторожнее! Десять
      тысяч человек, и все прислушиваются. Вы их знаете?
      А кто за углом?.. Ну, не можете молчать, вас распира-
      ет — возьмите одного-двух, заведите домой… Окна за-
      ложите ватой — и всю правду шепотом! Недостатков
      много, а здоровье одно. Недостатки исправишь…
      А так сидим, молчим. Ничего не видели, не слыша-
      ли. Глухонемые. Мычим. И все! Кто к глухонемому
      пристанет?! Что вы!.. Молчание — золото. Читали,
      в Гостином дворе золото нашли — шесть кирпичей.
      Они растрезвонили — шесть кирпичей! Уррра!
      Шесть кирпичей! Землекопы, некультурные люди! Ну
      и сразу пришли и забрали! Что, им дали хоть один кир-
      пич?! Абсурд! Они теперь ходят за зарплатой, локти
      кусают. Ну а если бы они не сказали?.. Я понимаю, но
      допустим. Ну, нашли. Ну чего кричать? Молчание —
      золото! Шесть кирпичей. Пять закопал, один на расхо-
      ды. Кусочек отпилил — и в Сухуми на пляж. У всех зи-
      ма, а вы загораете. Всем зубы золотые вставил — себе,
      жене, теще, детям. Младшему полтора года — он уже
      в золотых зубах. Что, некрасиво? Красиво! Улыбнуться
      нельзя — арестуют! И нечего улыбаться. Нечего рот
      раскрывать! Дома радиаторы золотые — сверху глиной
      обмазаны. Что, плохо греют? Согреют. Это же золото!
      Сын в институт попасть не может — полный идиот. Де-
      кану полкирпича — сын академик, золотая голова!
      Дочка — корова, еле ходит. Полкирпича в зубы — при-
      ма-балерина в Большом! И в результате все устроены
      и три кирпича на черный день. Только тихо! Никаких
      собраний. Никаких обедов, никаких праздников. Окна
      закрыты ставнями, из дома не выходить! Круглосуточ-
      ные дежурства. Кушать только ночью под одеялом! Вот
      это жизнь! И — тс-с! Молчание — золото!

       Для Р. Карцева

 
      Ничто так не приободряет человека, как личный
      опыт… Билеты у спекулянта взял в кино. Оказалось, на
      вчера, в другом городе и не в кино, а куда-то в планета-
      рий. Черт с ним. Но опыт приобрел. Теперь дудки меня
      объедешь… Теперь билеты — намертво! Пока сам не
      обожжешься, никто тебе не докажет.
      Копил на машину. Предупреждали! Ничего, купил.
      Подержанную. Всего пятьсот тысяч прошла, прогроха-
      ла. Доехал домой, а из дому — ни колесом. Ни гудком!
      Даже дверцу не откроешь. Что с ней ни делал — не
      идет, стерва! Все, что накопил, в нее вбухал и продать
      не могу… Вдряпался, конечно. Но опыт приобрел. Те-
      перь на машину веревкой не затянешь. Даже разгово-
      ров избегаю.
      Все самому надо испытать. Только на себе. Ничто
      так не убеждает, как собственный затылок. Говорили,
      готовый бери. А я сшил… Портной, как летчик. Он
      ошибется — я погиб. В общем, снять не могу. Трещит.
      Под горячей водой снимали. Дудки я теперь шить буду.
      Убедился. Конечно, средств на все эти опыты уходит —
      будь здоров. От еды временно отказался… Но неоцени-
      мый опыт приобрел. Багаж. Мудрость. Будет что моло-
      дежи рассказать!
      Пошел к зубному технику одному. Они со стомато-
      логом вместе. Ай!.. Чего они там?.. Ой, они там чего-то
      плавили вдвоем, в тигле… Чего-то там автогеном вари-
      ли… Гипсом заливали… Еле отодрали… Вместе со сво-
      ими зубами отодрали… И выколотить не могли, так
      и выбросили. Теперь, конечно, «с», «ж», «з», «ф», «к»,
      «ц», «ч», «ш», «щ» не выговариваю, но опыт приобрел.
      Теперь я к этим двум жукам ни ногой. Хо-хо! Теперь
      ты меня там увидишь?! Я у них первым был, оказыва-
      ется… Ничего, зато они у меня последние. Без зубов
      и без букв как-нибудь проживу, а они меня теперь уви-
      дят!.. Задним умом буду крепок, если передним не
      прошибаю.
      Этот тип косой мне заграничную радиолу подбро-
      сил. «Хрундик». Многооборотную. С пяти метров бе-
      рет. В его руках, на пустыре, она все брала. А у меня
      теперь на ней только чайник — «Маяк» с трудом…
      А я на нее сверхурочно, как дурачок, пульман цемента
      на горбу… А «Маяк» любой наш репродуктор берет, за
      пять рублей. Ничего. Поумнел. Опыт есть. Я теперь
      того косого за квартал… Найдет он меня… На всю
      жизнь зарекся радиолы брать… Шалишь! Умнеем на
      глазах!
      С этой тоже так нехорошо получилось… С личной
      жизнью. Нелегко… Ой!.. Ну, дает она мне прикурить…
      Ой!.. Один раз ей изменил. Разок… Но теперь опыт
      есть. Обжегся. Все! Теперь ни ногой… Конечно, ма-
      лость подзалетел… Платим теперь… Выплачиваем… До-
      ходит до того, что в получку шесть рублей получаем.
      Двое там растут… Но опыт есть. Дудки теперь домой
      провожать, только до троллейбуса. Извините, я теперь
      опытный.
      Что еще мне осталось?.. Ерунда. Почти все на своем
      опыте испытал.
      Это все теория: красный свет, зеленый свет, а пока
      тебя не переедет, пока грузовик на себе не почувству-
      ешь — никому не поверишь.

       Для Р. Карцева
      Первый монолог в спектакле А. Райкина «Нам — 25»

 
      Я к вам из районного отделения культуры. Сидите,
      товарищи, сидите! Я к вам не по службе пришел и буду
      говорить то, что думаю. Ну что, неплохо. Сатиру даете,
      молодцы: и авторы, и те, что пишут, актеры и те, что иг-
      рают, режиссеры и те, что поставили. Молодцы! Но нет
      у вас, нет у вас… (сжимает кулак) вот этого у вас нет.
      Вот я смотрел две ваши сценки: «Наглость» и «Осто-
      рожность». Одна женщина дома лежит, другая женщи-
      на дома сидит, им пойти некуда. Ну, одному некуда,
      другому, третьему, соберитесь вместе, идите в баню,
      к зубному врачу, стихи почитайте с выражениями. А вы
      с этим вопросом на сцену.
      Сейчас время не то, а раньше я за эти вещи… раз…
      и все! Так что повнимательней, и авторы и те, что пи-
      шут, и актеры и те, что играют. И на прошлом концер-
      те я у вас был. Там какие-то люди ходили по сцене:
      «Хав ду ю ду, ай лав ю…» — по-английски ругались,
      а что, по-русски нельзя? А этот толстый актер бегает,
      мотается, шумит чего? Ему разве там место? Ему боль-
      шие формы нужны: опера, балет «Щелкунчик»,
      с крупными тиграми может работать товарищ! А тот,
      что худой, с мышами! Я сам над собой много работаю.
      Недавно закончил автобиографическую повесть —
      «Дурак» называется. Тоже такая умная вещичка полу-
      чилась. Так что смотрите, товарищи, и актеры, и те, что
      играют, и авторы, и те, что пишут… И про женщин да-
      вайте, мало у вас про женщин, а среди них тоже разные
      люди есть. Так что смотрите, товарищи актеры, и те,
      что играют, режиссеры и те, что ставят…
      И название у вас «Нам — 25»… Что двадцать пять?
      Кому двадцать пять? За что двадцать пять?… Непо-
      нятно. Если трудно будет, приходите ко мне или
      я к вам режиссером попрошусь. Дадим сатиру юмори-
      стически! Телефон у меня есть: Ж-2-Ж-3-Ж-5-Ж-6 до-
      бавочный сто пятьдесят. Звоните, заходите, если меня
      не будет, значит, меня нет!

 
      Вы знаете, может быть, я ничего не понимаю, но
      все это нужно играть не так. Как?.. Я не знаю. Но не
      так. Может быть, я ничего не понимаю, но играть
      нужно совершенно иначе. Может быть, даже как-то
      наоборот. Там, где он заходит спереди, попробовать…
      попробовать… нет, не сзади. Попробовать совсем не
      заходить. Там, где все играют слева направо, попробо-
      вать сыграть по диагонали, что ли, и завернуть што-
      пором вбок! Попробовать! Надо делать. Это же все не
      так. Все! Как? Еще раз говорю, я не специалист.
      Я знаю, что не так. Господи! Ну что тут сложного?..
      Ну, может быть, появиться в зале на лошади, а может
      быть, в темных очках, с брандспойтом. Я сейчас фан-
      тазирую, вы заметили?.. Или в другом ключе. Более
      эмоционально.
      Может быть, актеры через трубу должны полезть на
      крышу. Допустим, мы все в зале, а они все на крыше.
      Может быть, так. А может быть, мы все на крыше, а они
      все… дома… Я опять фантазирую, вы заметили?..
      Я не знаю, я не специалист, меня недавно оперирова-
      ли. Я лежу и чувствую — не так. Не знаю как, но не так.
      Я не специалист, поэтому я молчал, иначе они бы меня
      зарезали. Но это в больнице, а здесь мы же можем фан-
      тазировать. Может быть, я не прав, но у меня такое ощу-
      щение… Это все нужно играть не так. Как?.. Отвечу.
      Иначе! Может быть, настолько иначе, что не играть во-
      обще. Попробовать. Если получится хорошо, продол-
      жать не играть. Может быть, так. А может быть, ничего
      не менять, все так играть, но без публики. Вы следите за
      ходом моей мысли?.. Следите вы, потому что мне труд-
      но. А может быть, так играть, чтобы не играть? Ставить
      и в то же время не ставить. Обращать внимание и не об-
      ращать. Говорить о чем-нибудь и не говорить. Речка
      движется и не движется. Трудно высказать и не выска-
      зать. То, что это не так, я знаю твердо. А вот как? Если
      вы не сыграете так, как я говорю, еще раз извините…
      Я могу изложить свои пожелания в письменном виде.

 
      Наступило такое время, когда сказать, кто куда по-
      едет, невозможно. Наступило время больших переме-
      щений. Люди ездят. Над головой жужжат битком наби-
      тые самолеты, они летят на юг. Такие же набитые само-
      леты летят обратно. Если бы Ту-104 имели подножки,
      на них бы висели гроздьями. В Воркуту билет достать
      невозможно, на Дальнем Востоке битком, на Крайнем
      Севере на каждом камне турист, в Москве, как обычно,
      вынесет из метро, ударит об забор и понесет в другое
      метро — ваше счастье, если вам туда надо. В каждом го-
      роде полно приезжих, откуда же они выезжают?
      Мы встречаемся с друзьями в Ленинграде, уезжаем
      от них в отпуск и там встречаем тех же друзей.
      Время больших перемещений! Половина людей едет
      туда, половина обратно, остальные стоят в очереди за
      билетами. Мой дедушка пятьдесят лет сидел камнем,
      вчера он двинул в Новосибирск с ответным визитом.
      Такое время! Все знают правила уличного движе-
      ния. Появились миллионы непьющих: они за рулем, их
      пешком под кирпич не затолкаешь!
      Такое время — каждый третий спрашивает, как
      пройти, каждый второй не знает.
      Время больших перемещений. Массы двинули за
      город. В музеях демографический взрыв. В гостиницах
      толпы. Под каждым деревом семья. В гнездах по два
      птенца и по четыре первоклассника.
      На одного лося по двадцать тысяч человек с фото-
      аппаратами. На малого зайца сорок человек с ружьями,
      собаками и удостоверениями.
      Волки растерялись: за каждым их движением сле-
      дят по восемь человек, и в их стаю затесался самец с ки-
      нокамерой и билетом клуба кинопутешественников.
      За Полярным кругом завыл белый медведь, опеча-
      танный, окольцованный и зарегистрированный.
      Двадцать человек ждут, когда вынырнет морж. Он
      бы и не вынырнул, но его снизу подталкивают четыре
      аквалангиста.
      Рыба-кит по фамилии Джек с потухшим взглядом
      крутит сальто за полведра рыбы, которая свое уже от-
      крутила.
      Шестнадцать человек помогают льву охотиться.
      Двое держат козу, один бежит впереди и лаем показы-
      вает, где она находится.
      В стае акул двое наших!
      Люди ездят. Пообедать им уже неинтересно, одеть-
      ся им уже неинтересно, им интересно путешествовать,
      видеть, слышать и кроме желудка и тела доставлять на-
      слаждение своей душе, чтобы еще полнее сделать то,
      что называется этим простым словом — жизнь!

 
      Хотите помолодеть?..
      Кто не хочет, может выйти, оставшиеся будут слу-
      шать мой проект.
      Чтобы помолодеть, надо сделать следующее.
      Нужно не знать, сколько кому лет.
      А сделать это просто: часы и календари у населения
      отобрать, сложить все это в кучу на набережной.
      Пусть куча тикает и звонит, когда ей выпадут ее
      сроки, а самим разойтись. Кому интересно, пусть возле
      кучи стоит, отмечает.
      А мы без сроков, без времени, без дней рождения,
      извините.
      Ибо нет ничего печальней дней рождения, и годов-
      щин свадеб, и лет работы на одном месте.
      Так мы и без старости окажемся…
      Кто скажет: «Ей двадцать, ему сорок»? Кто считал?
      Кто знает, сколько ей?..
      Не узнаешь — губы мягкие, и все.
      Живем по солнцу.
      Все цветет, и зеленеет, и желтеет, и опадает, и ждет
      солнца.
      Птицы запели — значит утро.
      Стемнело — значит вечер.
      И никакой штурмовщины в конце года, потому что
      неизвестно.
      И праздник не по календарю, а по настроению.
      Когда весна или, наоборот, красивая зимняя ночь,
      мы и высыпали все и танцуем…
      А сейчас… Слышите — «сейчас»?
      Я просыпаюсь — надо мной часы.
      Сажусь — передо мной часы.
      В метро, на улице, по телефону, телевизору и на ру-
      ке — небьющаяся сволочь с календарем.
      Обтикивают со всех сторон.
      Напоминают, сколько прошло, чтобы вычитанием
      определить, сколько осталось: час, два, неделя, месяц.
      Тик-так, тик-так.
      Бреюсь, бреюсь каждое утро, все чаще и чаще!
      Оглянулся — суббота, суббота. Мелькают вторники,
      как спицы.
      Понедельник — суббота, понедельник — суббота?
      Жить когда?..
      Не надо бессмертия.
      Пусть умру, если без этого не обойтись.
      Но нельзя же так быстро.
      Только что было четыре — уже восемь.
      Только я ее целовал, и она потянулась у окна, про-
      свеченная, — боже, какая стройная!
      А она уже с ребенком, и не моим, и в плаще, и рас-
      полнела.
      И я лысый, и толстый, и бока, и на зеркало злюсь…
      Только что нырял на время и на расстояние — сейчас
      лежу полвоскресенья и газеты выписываю все чаще.
      А это раз в год!
      В детстве казалось, возьмешь ложечку варенья —
      в банке столько же.
      Ерунда! В банке меньше становится.
      Уже ложкой по дну шкрябаешь…
      И что раздражает, так это деревья.
      То зеленые, то желтые.
      И стоят, и все.
      Маленький попугай — крепкий тип.
      Гоголя помнит и нас помнить будет.
      Нельзя нам так быстро.
      Не расстраивался бы и вас не расстраивал.
      Но жить люблю, поэтому и хочется…
 
 

      Для В. Ильченко

 
      Спасибо, спасибо, спасибо вам всем. Спасибо цент-
      ральной печати, нашему городскому начальству, пио-
      нерской организации. Спасибо всем вам!
      Инвалид я. Один остался. Лежу, почти не встаю. Ос-
      колки всюду. Лицо изуродовано — стыдно на улице.
      Дома лежал. Вначале работу давали. Скрепочки делал.
      Потом как-то замотались. Кто-то проворовался. Ар-
      тель прикрыли, а я так остался. Все заняты, бегают.
      А я лежу, стараюсь не шуметь. Пятнадцать лет лежал,
      никого не было. Думал, забыли. Вдруг случайно това-
      рищ фронтовой заглянул. Увидал, как я лежу, написал
      письмо. Корреспондент приезжал. Увидал, как я лежу,
      написал статью. И что самое удивительное — напечата-
      ли! Напечатали! Спасибо, спасибо… Все, все перемени-
      лось. Не одинок я больше, просто, оказывается, никто
      не знал. А как все узнали — примчались, прилетели!
      Вся комната в знаменах. Пионеры сбор у постели героя
      провели. Неделю помощи объявили. Шестой день по-
      могают, еще завтра целый день будут помогать. Солда-
      ты прибегали с лейтенантом, просили рассказать, как
      Днепр форсировали. Я начал рассказывать, как форси-
      ровали, и не могу. Спасибо, спасибо вам, товарищи из
      округа, что не забыли. Спасибо, что помните тех, кто
      осколки в груди носит. Спасибо вам всем.
      Памятник мне делают. То есть бюст. Фамилию при-
      бегали узнавать. Старушка одинокая написала, что хо-
      чет меня удочерить. У нее уже есть два грузина, казах
      и друг степей калмык, ей нужен инвалид. Отставник
      приглашал к себе в Ялту погостить, только просил, что-
      бы его письмо опубликовали. А позавчера вообще стол
      накрыли, деликатесов навезли, в жизни не то что не ел,
      не видел такого! Икры всякие, крабы, осетры, ананасы.
      Все, что земля родит, все на том столе было, — иност-
      ранцев ждали. Уже начали обратно в корзину соби-
      рать — думали, не приедут — приехали, приехали. От-
      ведал всего. Первый раз такое испытал. Спасибо. Что,
      значит, не забыли. Нужен я кому-то, нужен. А сегодня
      двое из райисполкома, от которых все зависит, приезжа-
      ли посмотреть, как я лежу. С газетой приехали. Статью
      читают и на меня смотрят — сличают. А я лежу и раду-
      юсь: занятые люди, а вырвались, нашли время. И прямо
      спорить у постели начали, кто раньше должен помогать.
      — Вы обязаны были проявить чуткость!
      — Почему я обязан? Кто он мне, отец?
      — А мне он кто, дядя?
      — Идите с ним вместе к чертовой матери!
      — Ха-ха! Теперь уже поздно! Теперь нужно реаги-
      ровать.
      — Теперь ему квартиру надо давать.
      — Давайте!
      — А очередь?
      — А не надо было корреспондента пропускать.
      — А я его видел? Проскочил этот писсссатель. На-
      царапал!!! И ускакал!!! А я теперь выискивать должен!
      Ох, я б его…
      А я лежу и улыбаюсь. Наконец-то, наконец-то…
      А слезы по щекам стекают в подушку… Под пулями не
      плакал, ноги отнимали — не плакат… А здесь первый
      раз в жизни… Не забыли! Спасибо вам… спасибо… спа-
      сибо… спасибо…

 
      Сегодня мне бы хотелось поделиться своими разду-
      мьями, своим опытом. Я думаю, будет полезно кое-ко-
      му. Особенно из молодежи. Она, как говорится, пороху
      не нюхала, ран не считала. Я, граждане, с большой горе-
      чью и обидой замечаю, как кое-кто, особенно из молоде-
      жи, добившись увеличения зарплаты или там получив
      гонорар, начинает обставляться, покупать квартиры,
      холодильники и прочее.
      (Ему подставляют кресло.)
      Кое-кто забывает, в чем истинная красота жизни.
      Красота жизни в красоте человека. А обстановка лиш-
      ний раз подчеркивает эту красоту. Скромная обстанов-
      ка создает красоту человеческой личности.
      (Меняют кресло на диван.)
      Пусть кто-то живет в роскошных квартирах, сидит на
      диванах, ходит по мягким коврам. Такая жизнь не для
      нас. Мы — романтики. Нам куда милей тайга, шалаш, ко-
      стер, комары и песня. «На битву и доблестный труд, рас-
      правив упрямые плечи, вперед комсомольцы идут».
      (На него надевают халат.)
      Вот так надел рюкзак на плечи и — марш, марш впе-
      ред. В неизвестное. В загадочную неустроенную даль.
      (Подставляют скамеечку для ног.)
      Пусть у нас одна рубаха на троих, одни штаны на
      четверых, пусть нам холодно. Пусть!
      (Устраивается на диване, на него направляют вен-
      тилятор.)
      Пусть нам жарко! Пусть нам мокро и не подвезли
      продукты.
      (Привозят столик.)
      Пусть даже… ну утонул кто-то. Все равно! Романти-
      ка в этом. Смысл жизни в этом. И украшает нас не то,
      что снаружи, а то, что в нас, внутри.
      (Жует.)
      Беспокойство наше. Желание идти туда, где еще ни-
      чего нет. И неизвестно когда будет.
      (Приносит кота и молоко.)
      Вот посмотрите (щекочет кота). Что движет поко-
      рителями Севера? Мороз восемьдесят семь градусов
      (отгоняет муху). Не то что муха — ничто живое не вы-
      держивает. Белые медведи мерзнут. А нашим ничего.
      Наши в палатках с транзисторами. Один из них мне
      рассказывал, медведь упал на них. Сверху на палатку.
      И лежал. А они снизу лежали. Вот это жизнь. К этому
      можно стремиться. Я не верю, что такое можно сделать
      ради заработка. Ради вот этой бумажки. Дайте-ка!
      (Ему дают доллар. Он возвращает.)
      Что на нее купишь? Моральное удовлетворение?
      Авторитет товарищей? Любовь окружающих? Уваже-
      ние родственников? Ничего. Только обстановку квар-
      тиры, дачи, то есть именно то, что унижает человека. Да
      вы вспомните, какими были великие люди. Как они
      одевались. Какой образ жизни вели? Боже мой, на сту-
      пеньке, согнувшись, накинув пальто, что-то записыва-
      ет. У меня эта картина всегда перед глазами.
      (Кто-то переспрашивает и записывает.)
      Я говорю, у меня эта картина всегда перед глазами.
      (Диктует.) Согнув… шись… на ступеньке… А какие
      мысли?! Жизнь, отданная идее братства, равенства,
      счастья для всех, для всех, а не для избранных. Вот
      идея, ради которой великий человек жил и не разбрасы-
      вался на мелочи. И, пользуясь огромным авторитетом,
      не использовал власть для своих целей. Скромность от
      волос до ногтей. Как же вы свою жизнь, которая дается
      один раз и которую нужно прожить так, чтобы не было
      (щелкает пальцами, дают книгу, читает) "мучительно
      больно за бесцельно прожитые годы", эту жизнь разме-
      нивать на мелочи. Искать роскоши и уюта, покупать
      зеркала и кондиционеры, отгораживаться дачами и ма-
      шинами, терять с людьми контакт, менять жизнь, пол-
      ную романтики и риска, на мягкое кресло, за которое
      держитесь руками и зубами. И вообще, стараться ис-
      пользовать свое малейшее продвижение по службе для
      немедленного улучшения свого жилья и этого гнусно-
      го быта. И самое главное, на это нужны деньги!.. И не-
      малые… А где их взять?.. Значит, приходится… Но это
      уже другая тема: о честности. О ней я вам расскажу
      в следующий раз.

 
      Ревизор. Устал. Пока проверишь вашу отчетность,
      с ума сойдешь. У вас столько нарушений. Придется пе-
      редать дело в суд…
      Бухгалтер. Может быть, погуляем?
      — Погуляем?.. Зачем?
      — Зачем погуляем? Кто сказал погуляем?.. Посидим.
      — Посидим?.. Где посидим?..
      — На скамеечке…
      — На скамеечке?.. Зачем?
 
      — На скамеечке? Кто сказал на скамеечке?.. На
      стульчике…
      — Где… на стульчике?..
      — За столиком.
      — За каким столиком?..
      — За каким столиком? Кто сказал за столиком?..
      В ресторане…
      — В ресторане?.. Зачем?..
      — Зачем в ресторане?.. Кто сказал в ресторане?.. Дома…
      — У кого дома?.. У меня дома?..
      — Зачем у вас?.. Кто сказал у вас?.. У меня…
      — Пить будем?!
      — Зачем пить?.. Кто сказал пить?.. Кушать тоже будем…
      — Пошли!
      — А в нарушениях я не виноват. Эти нарушения…
      — Какие нарушения? Кто сказал нарушения? Пошли!

 
      Сейчас главное попасть в группу. При одном инсти-
      туте группа подопытных образована. Они так и гово-
      рят. Ты — подопытный человек. Вот тебе сколько угод-
      но денег, в мешке — крупные, в ящике — мелкие. Бери,
      делай что хочешь, а мы тебя изучать будем в порядке
      эксперимента на будущее. Допустим, мне так говорят.
      Я беру торбу, набираю, или еще лучше тачкой. А все
      спрашивают: чего это у тебя звенит в тачке? Ну, там,
      гвозди… Тут главное — домой довезти. А уже из тач-
      ки — в торбу. И что же я делаю как подопытный с этой
      торбой? Ну конечно обмыть… Тут и речи нет. Пригла-
      шаю всех ребят с работы, с улицы, с базара — в ресто-
      ран, — сидим. До полусмерти. Официанты пьяные,
      вахтер — ресторан на ключ и в бочке с фикусом лежит,
      гардероб закрыт — все ушли в буфет. Повара вокруг
      котлов, как лепестки. Подопытный гуляет.
      Городок дрожит, милиция по дыму определяет — где,
      но трогать боится. Неделю сидим. Я беру и по телефону
      даю шестнадцать телеграмм в разные города. Вызываю