«Картошка» оказалась «морковкой».
      Первокурсники не возражали. Морковку, в отличие от традиционного студенческого корнеплода, можно было сразу по извлечении из земли вытереть рукавом и съесть – а есть хотелось непрерывно. Особенно сильной части курса. Физфак – факультет преимущественно мужской, поэтому самая лучшая морковка до мешков не доходила, исчезая в крепких челюстях студентов. А самая-самая лучшая доставалась хрупким первокурсницам. На всю «морковную» бригаду их было семеро, поэтому особых проблем с поклонниками не было.
      Впрочем, у Оленьки Некрасовой проблем с поклонниками не было никогда. В противовес фамилии была она красавицей, и красавицей, которая знала себе цену. На фотографиях она не очень получалась, но в жизни поражала слабые мужские сердца навылет. Иногда она начинала вдруг «искрить» так, что воздух вокруг звенел от электричества. В такие дни она могла выйти на улицу ненакрашенная, в чем-то немодном и мешковатом – но мужики ложились к ее ногам штабелями.
      Еще по пути на сельхозработы Оленька провела инвентаризацию сильной половины (то есть восьмидесяти процентов) курса и отбраковала самых бесперспективных. Еще три дня ушло на более тщательную селекцию. В результате претендентов осталось шестеро. С ними Оля и принялась играть, поддразнивая, иногда даже сталкивая лбами (не со зла, потехи ради).
      Через неделю зарядили суровые дожди, и бедных студентов решили не отправлять на поле – вернее, уже болото. Первый день курс отсыпался, а потом с энтузиазмом принялся маяться дурью. Прикрепленные к студентам преподаватели заперлись в своем домике и появлялись лишь к ужину, подозрительно помятые.
      – Квашин, – строго спрашивали они, – как проходит досуг?
      Слово «досуг» они ударяли то на первый слог, то на последний. Алеша Квашин, которого за беззащитность и большие печальные очки сразу же выбрали комсоргом, краснел и добросовестно врал что-то про политинформации.
      – А-а-а, – говорили преподаватели, – молодец. Только ты разнообразил бы досуг. Какие-нибудь спортивные соревнования провел, что ли?
      – Так ведь дождь, – отвечал Алеша.
      – Ну, в шашки-то можно поиграть, – замечали наставники молодежи и косились на эту самую молодежь, которая азартно резалась в «храпа» на морковки.
      После чего руководители удалялись с чувством слегка выполненного долга, а студенты переходили от «храпа» к менее невинным занятиям. Во-первых, необходимо было добыть «горючее». Деньги кончились у всех и давно, поэтому добыча не сводилась к банальному походу «на магазин». Ушлый Юра Дубок просто тырил самогон у бригадирши, к которой ходил якобы за молоком. Честный Саня Дараев по прозвищу Царь собирал компанию и полдня батрачил на местных хозяек. Федя Уткин – человек с золотыми руками и вечно хриплым горлом – наладился чего-то чинить механизаторам и тоже трезвый от них не уходил (хотя с собой приносил редко). Самым таинственным способом добычи спиртного владел Максим Ширяевский, более известный как Макс. Он просто уходил куда-то с утра, а к вечеру возвращался с бутылкой, ужасно довольный и философски настроенный.
      Девчонки в этих снабженческих операциях, само собой, не участвовали. Они сбивались в стайку на кухне общаги и обсуждали кого-нибудь. Общагу на сентябрь переоборудовали в жилье для студентов, поэтому она являлась идеальным местом для получения и обработки информации. Чаще всего объектом завистливого обсуждения становился Макс. Девчонки сходились на том, что Ширяевский – альфонс и бабник, свою бутылку он зарабатывает, ублажая местных доярок. Однако при появлении Макса все, как одна, расправляли плечики и поворачивались к «альфонсу» наиболее выгодным ракурсом.
      Нельзя сказать, что он не замечал знаков внимания. Наоборот, замечал и даже ценил, но подолгу на ком-нибудь не задерживался, а порхал от одной однокурсницы к другой, на ходу подмигивая третьей. Словом, вел себя в точности как Оленька, что не могло ее не раздражать.
      Разумеется, Макс числился в списке наиболее вероятных избранников Оленьки. Он тоже, судя по всему, положил на нее глаз, – во всяком случае, Оля оказалась единственной, на кого балагур и донжуан Ширяевский никакого внимания не обращал. Демонстративно. Нет, была еще Ирка Кузовлева, но на нее никто ничего не обращал, невзирая на жуткий дефицит девушек. Однокурсники предпочитали клеить местных девчонок – пухлых и невероятно вульгарных, – но не Ирку. О ней вспоминали только во время еды: готовила Кузовлева прилично, порывами до шедевров. Ее даже освободили от сельхозработ и поставили вечной дежурной по кухне. Лучший кусок Ирка лично выносила Максу на белоснежной тарелке и еще несколько минут стояла рядом, умильно наблюдая, как предмет ее обожания поедает пищу. Потом предмет насыщался и принимался вытирать пальцы о попы близсидящих девчонок. Кузовлева надувалась и уходила на кухню.
      Ирка божественно готовила морковку. Она натирала ее с яблоком, мешала с капустой, тушила и даже мариновала. С тех самых пор Оля пристрастилась к оранжевому корнеплоду.
      Вечерами ходили на дискотеки. Поначалу Оленька обрадовалась, увидев на клубе объявление. В первый вечер она (да и все однокурсницы, кроме Ирки) вырядилась и накрасилась, но это оказалось пустой тратой времени и косметики.
      Освещение в клубе было изумительно отвратительным. Лампочка под потолком мерцала, словно свеча на ветру, тени превращали красавиц в длинноносых уродин, а некрасавиц – вообще в не пойми что. Музыку крутили древнюю, чуть ли не Утесова. Была одна пластинка Пугачевой, но заезженная до такой степени, что танцы под нее напоминали пляску святого Витта.
      – А… А… А… – заедала пластинка.
      – Арлекино, Арлекино! – хором допевали студенты.
      И наконец, танцульки оказались всего лишь разогревающей стадией перед банальной дракой. «Местные» даже особых поводов не искали. Просто подошли к кому-то из студентов и без предисловий заехали в глаз. Потасовка получилась омерзительной. Оленька ждала чего-то в духе Жана Марэ или, на худой конец, Бельмондо, но свалка в клубе вышла некрасивой, глупой и бессмысленной. К тому же студенты потерпели сокрушительное поражение.
      К удивлению Оленьки, после первого побоища однокурсники разъярились пуще прежнего. Они объяснили поражение тем, что с ними не было «армейцев», то есть ребят, уже отслуживших в армии. Вот в следующий раз!..
      И действительно, в следующий раз студенты явились на танцульки во главе с «армейцами», под предводительством здоровенного Саньки-матроса. Вооруженные ремнями с огромными латунными пряжками первокурсники взяли частичный реванш, но зрелище получилось еще более неэстетичное.
      Оленька «армейцев» и раньше-то побаивалась, а после того вечера вообще держалась подальше. И на дискотеку больше не ходила.

***

      Оля хотела замуж. Тянуть с этим делом она не собиралась по многим причинам.
      Во-первых, нужно быстренько хватать самого лучшего, пока другие не опомнились. Кстати, то, что физфак мужской факультет, стало решающим фактором при подаче документов.
      Во-вторых, раньше сядешь, раньше выйдешь. Воспитание мужа дело тяжелое и долгое. Чем моложе избранник, тем легче друг к другу приспособиться. Годам к тридцати у Оли уже будет идеальная семья. А такая семья в представлении Оли включала в себя идеального мужа, двоих идеальных детей и большую идеально воспитанную собаку. И чтоб все вокруг от зависти кисли!
      Поэтому Оленька не собиралась тратить время на бессмысленные романы. Ей нужны были лишь те, кто готов предложить не только руку и сердце, но и штамп в паспорте.
      Поэтому трое из шести ее потенциальных мужей довольно быстро отвалились. Двое приехали из какой-то дыры районного значения и жили в общаге, третий был просто помешан на своей семье и родителях, за время их недолгого разговора в тихом месте, наедине, в интимных сумерках он раз шесть упомянул маму. И в итоге сообщил, что обязательно пригласит Олю на «лучшие на свете блины» в исполнении мамочки.
      Оля тут же для себя решила, что такое счастье ей не нужно. Пусть уж мамочка дальше и растит любимого сыночка.
      Четвертый кандидат отпал, потому что был насмерть заарканен крашеной мымрой Алеськой. По глазам было видно, что он бы и рад переметнуться, но шаг вправо, шаг влево карался решительно и болезненно. А самое противное, что все девчонки почему-то мертво заняли Алеськину сторону и при невинной попытке соблазнить парня дружно перестали с Олей здороваться и общаться. Пришлось пустить в ход все свои актерские способности, поплакать, разыграть полную дурочку и через пару дней вернуть к себе расположение женской половины курса. После этого Алесю Оля тихо возненавидела, хотя на людях приходилось изображать из себя само дружелюбие.
      Итого, из курса в двести человек оставалось всего две реальные кандидатуры: Макс и… Алеша. Тот самый Алеша, которого выбрали комсоргом.
      Алеша Квашин был удивительно умен. Настолько умен, что, несмотря на ум, пользовался огромным уважением однокурсников. Настолько умен, что это заметила и осознала даже Оля.
      Благодаря ему Оля полюбила «мужские» разговоры. Раньше ее от этой всей политики, футбола, теории относительности и других глобальных вопросов просто воротило. Ну какая нормальная женщина выдержит восьмичасовой спор о том, какова вероятность встретить на морковном поле динозавра?! Причем не просто спора, а спора будущих физиков, с длинными формулами на салфетках и опровержением всех законов сохранения трехэтажными матюками.
      Алеша в таких спорах практически не участвовал. Он приходил к концу, десять минут слушал, а потом еще десять минут говорил. Четко формулировал причину спора, мнения оппонентов и делал пару элементарных логических выкладок. Обычно этого было достаточно, чтобы ответ всем стал очевиден. Например, делил площадь поверхности динозавра на площадь поверхности Земли и умножал на предполагаемое количество выживших динозавров.
      Самые упрямые пытались спорить и после этого, но Алеша только пожимал плечами и просил показать расчеты. Тут уж ломались и самые упрямые. Под язвительные замечания однокурсников они уходили к себе якобы думать – на самом деле зализывать раны.
      Квашин никогда не злорадствовал, просто стоял и смотрел с видом Александра Македонского, принимающего капитуляцию у персов.
      В такие минуты Оленька обожала подлезть к Алеше поближе, а лучше даже легко приобнять или протянуть ему стакан – короче, как-то продемонстрировать свою причастность.
      Оля чувствовала, что влюблена, так ей нравилось находиться с ним рядом.
      Но когда споры заканчивались и начиналось веселье, вся влюбленность Оли переключалась на Макса.
      Макс брал в руки гитару.
      «Эти глаза не против…» – затягивал Макс, и все валились со смеху.
      Каким-то чудом он умудрялся на простой шестиструнной гитаре играть все самые модные песни, начиная с «АББы» и заканчивая Тото Кутуньо. Что не мог сыграть на гитаре, достукивал ногой по полу или ложкой по стакану.
      – Макс, как это у тебя получается? – спросила как-то Оля, придвинувшись поближе и проникновенно глядя ему в глаза.
      – Делов-то! Нот семь, аккорда три.
      Макс смеялся, Оля завороженно смотрела на его губы и думала о том, что она его, похоже, очень любит.

***

      Соблазнить Алешу было очень просто. Он, собственно, и не сопротивлялся.
      Однажды вечером все пошли на танцы, Алеша, как обычно, завалился с книгой в комнате, Оля пришла к нему под каким-то надуманным предлогом, типа неоткрывающейся консервной банки.
      Осталась немного поболтать. Присела на постель. Неловко вывернула на себя какую-то жидкость из чашки, вместе начали ее стряхивать. Закончилось все страстным и умелым поцелуем, приятно поразившем Олю. Теперь пора было изобразить удивление и возмущение.
      – Ну ты даешь, – выдохнула она, – мы всего неделю знакомы, а ты уже готов…
      – Ты такая красивая, – перебил ее Алеша, – я тебя, наверное, недостоин.
      И нежно погладил девушку по голове.
      Оля немного растерялась, но главное поняла правильно: если Алеше позволить еще чуть-чуть распустить руки, то он никуда не денется, женится как миленький. Еще и умолять будет.
      С Максом было сложнее. Во-первых, его практически невозможно было застать одного – тетки вились вокруг толпами. Во-вторых, на банальные приемы рассчитывать было нельзя – эти самые приемы на нем ежедневно оттачивались десятками. В-третьих, теперь приходилось действовать аккуратно, чтобы Алеша ничего не заподозрил. А то еще расстроится, и пока она будет заниматься Максом, переключится на того, кого он больше достоин. Мало ли что ему в голову стукнет?
      На спонтанных весельях в комнатах Оля включала все свое обаяние, она из кожи вон лезла, чтобы показать – вот я, а вот все остальные девчонки. Если выделиться не получалось, просто уходила. В это время гуляла с Алешей или сидела рядом с ним, пока он читал очередную умную книжку.
      Все решилось неожиданно. Поздним вечером Оля шла по улице и увидела впереди развеселую процессию. Впереди шел Макс с гитарой, за ним паровозиком топали все девчонки курса и парочка прилепившихся парней. Макс пел «Чутаногу-чучу», все послушно крутили руками, пыхтели и изображали вагончики. В Олю тут же вселился чертик, она подскочила к Максу, обняла его за плечи, нежно оттеснив плечом какую-то девушку, стоявшую за ним, и прошептала:
      – А теперь давай летку-еньку!
      Дальнейшее вошло в истории «морковки» как «Ох!», «Ничего себе!» и «Ну, Оля с Максом и дали джазу!».
      Макс играл, Оля придумывала движения, Макс менял музыку, Оля на ходу перестраивалась. Паровозик сзади уже не пытался что-то за ними повторять, а валялся от хохота. Оба были в ударе, переходящем в угар. Оля несколько лет занималась танцами и знала, что красиво двигается, плюс легкий хмель, все это, умноженное на желание понравиться…
      Через пятнадцать минут Макс уже не отводил от нее глаз, через полчаса Оля поняла, что «клиент готов», и быстренько отскочила за угол дома «отдышаться». Минут через пять там появился и Макс.
      – Ты же хотела, чтобы я пришел?
      Оля мгновенно поняла, что сказать «нет» значит быть как все, поэтому сказала:
      – Да. – И пока Макс не опомнился, добавила: – Поцелуй меня, пожалуйста…
      Из-за угла пара вышла только через час. С истерзанными губами, затуманенной головой, Оля очень плохо соображала. Но одно поняла точно: Макса динамить не получится; чтобы заполучить его в мужья, с ним придется спать. И от этого ей стало страшновато.
      С Алешей вопрос решился просто. Оля сама попросила Макса не афишировать их отношения.
      – Я не хочу, чтоб тут все считали, что я твоя девушка. Я хочу свободы. Так что не треплись.
      Они встречались тайно, что только разжигало страсть. А дойти до чего-то более-менее серьезного просто не позволяли условия. На улице было холодно, в комнатах постоянно толклась толпа народа.
      Но один раз все ушли на поле, Макс под каким-то невероятным предлогом остался: он вызвался починить что-то на кухне, там не то чайник распаялся, не то у кастрюли ручка отвалилась… Бред немыслимый, но говорил он убедительно, его отпустили. Оля была немного нездорова и тоже не пошла на работу.
      Макс пришел к ней в комнату, запер дверь изнутри, и со щелчком щеколды у Оли все оборвалось внутри. Она поняла, что теперь ей не отвертеться.
      И как она себя ни настраивала и ни подготавливала, страх взял свое. Буквально в последний момент она отпрянула от него, расплакалась:
      – Прости, я не могу, просто не могу. Извини, давай не будем больше встречаться…
      Макс оторопело пялился на нее, плохо соображая, что случилось.
      Оля, понимая, что все уже все равно испортила, заплакала еще горше:
      – Макс… Ты… ты… это был бы первый раз… Зря я это все затеяла… – И уже совсем по-бабьи заскулила: – Я люблю тебя… И хочу… Но… Но…
      Слезы ее просто душили.
      Отрыдавшись, Оля заметила, что Макс не ушел, а сидит на соседней кровати и сосредоточенно на нее смотрит, криво усмехаясь.
      – Хорошо, что ты «до того как» сказала, а не «после». Это мне еще крупно повезло. Ладно, отложим до возвращения в город.
      И Оля поняла, что не все еще потеряно. Она направилась на кухню, стырила там чищеную морковку и торжественно ее сгрызла.

***

      С этого дня игры с Максом закончились. Все стало как-то вдруг… серьезно. Он даже целовать стал по-другому – нежно и аккуратно. От этого голова Оленьки шла кругом по еще большему диаметру. Однако афишировать свои серьезные отношения они так и не стали.
      Только Алеша что-то пронюхал. Он вообще был очень умный, этот Алеша. Однажды, когда Оленька застала его за очередной книжкой, он снял очки, вытер их о майку и спросил:
      – У тебя с Ширяевским роман… или просто секс?
      Слово «секс» в Алешиных устах прозвучало похабнейшим ругательством. Оленька растерялась и вдруг принялась оправдываться:
      – Что за глупости? Этот Макс… этот бабник… да зачем он мне?!
      Алеша надел очки и посмотрел в ее лицо большими серыми глазами.
      – Странно, – сказала Оля, – у тебя глаза в очках… просто огромные.
      – У меня дальнозоркость. Врожденная. В очках для дальнозорких ставят собирающие линзы. Геометрическая оптика, девятый класс.
      Алеша замолчал, и Оленька вдруг поняла, что ей срочно нужно все рассказать кому-нибудь. А хоть бы и Алеше.
      И она рассказала. Не все, конечно. Некоторые подробности не решилась. Квашин держался стойко. Только во время рассказа о неудавшемся интиме очки у него стали отчего-то потеть, Алеше пришлось их несколько раз протирать.
      Когда Оленька договорила, он погладил ее по руке и сказал:
      – Бедная. Ты имей в виду: я тебя все равно буду любить. Для меня это неважно. Просто он тебе голову задурил. Он всем дурит.
      Из Алешиной комнаты Оленька выбралась в состоянии странном. В компоте чувств больше всего было изумления, но и облегчение чувствовалось небывалое. В коридоре встретилась Ирка. Увидев очумелую физиономию Оленьки, она спросила:
      – Ты чего? Ты заболела?
      – Нет, – медленно ответила Оля. – Просто я совершенно не знаю мужчин.
      Двое суток она обдумывала сложившуюся ситуацию. Дожди временно прекратились, и можно было думать прямо на поле, что бодрило и стимулировало мозговую деятельность. В конце концов Оленька решила, что все сложилось как нельзя лучше, хотя и непонятно до невозможности.
      Так оно и продолжалось до конца «морковки»: Оля втихаря бегала целоваться с Максом, а потом беседовала о жизни с Алешей. Она щадила его, не рассказывала о той жаркой волне, которая протекала по всему телу от Максовых рук и губ (да и слов не хватило бы рассказать). Зато они много говорили о любви, о том, что важнее – страсть или взаимное уважение… короче, о всякой умной ерунде.
      Оленька сжилась с этой фантасмагорией. О том, что «морковка» когда-то закончится, она как-то не думала. Но однажды, во время очередного тайного свидания, Макс вдруг прижал ее к себе особенно нежно и сказал:
      – Ну, ничего. Через три дня сможем все сделать по-человечески.
      Оленька не очень могла в этот момент соображать, но слова «три дня» заставили ее заморгать.
      – Послезавтра уезжаем отсюда, – засмеялся Макс. – Забыла?
      – Уезжаем? Куда?
      – В город. Есть пустая квартира. Родители одноклассника в Африке, он у бабушки. Можно взять ключ…
      Макс почувствовал, что Оленька окостенела.
      – Ну-ну-ну, – сказал он и осторожно поцеловал кончики пальцев, – все будет хорошо.
      Оля очень любила, когда ей целуют кончики пальцев, но на сей раз этот прием не сработал.
      – Что будет хорошо? – почему-то прошептала она.
      – Все. Ну… я же понимаю, почему ты не захотела… Здесь… грязно и вообще… А там…
      Оленька поняла, что сейчас располосует ему рожу и получит от этого неизъяснимое удовольствие.
      – Выходи за меня замуж, – вдруг заявил Макс.
      Это был сильный ход. Неожиданный. В том числе и для самого Макса, если судить по его лицу. Оленька даже злиться перестала.
      – Максик, – вздохнула она, – что ты несешь? Ты ведь брякнул, не подумав…
      – Я не брякнул! Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
      Макс смотрел набычившись, выставив вперед нижнюю губу. В этот момент он сам верил в то, что говорил.

***

      Оленька шла к общаге одна, хотя Макс и вызывался ее демонстративно проводить. Еле удалось ему объяснить, что иногда девушке нужно побыть в одиночестве.
      – Понимаешь, – Оленька улыбалась и гладила его по плечу, – это такое чувство… Мне нужно привыкнуть.
      Эти доводы успеха не имели, поэтому Оля сменила тактику.
      – Ты что, – прищурила она глазки, – боишься, что меня кто-то уведет?
      – У меня?! И не надейся! Ладно, гуляй одна, пока холостая.
      Вот Оленька и гуляла. То ли думала о чем-то, то ли просто бродила. И как-то само собой получилось, что догуляла Оленька до дверей Алешиной комнаты. Увидела их и решила, что так будет правильно: Алешка заслужил право все узнать первым. Она, продолжая улыбаться, толкнула дверь… и настроение моментально испортилось.
      На ее законном месте, на кровати Алешкиного соседа, восседала эта корова Ирка!
      В голове почему-то возникло стандартное начало анекдота: «Возвращается муж из командировки…»
      – Та-а-ак, – протянула Оленька.
      – Ой! – сказала Ирка и подскочила. – А я как раз зашла к Алеше… он про биномы обещал рассказать… а то они у нас будут, а в школе не было…
      Оля уперла руки в боки и повернулась к повелителю биномов. Алеша мучительно краснел и молчал. Ирочка поняла, что помощи ждать неоткуда, и опрометью бросилась из комнаты.
      – Я ей правда про бином рассказывал. У них обычная школа, не спец… А на первом курсе с комбинаторики начинают. Ты не думай…
      Оленьку начал разбирать смех. Он жил где-то глубоко внутри, под левой лопаткой, и не вырвался бы наружу, если бы несчастный Квашин не заявил:
      – Оля! Выходи за меня замуж.
      Оставшиеся два дня прошли как в тумане. Оля носилась от Алеши к Максу и обратно.
      Ее просто раздирало на части от несправедливости. Почему, почему она должна выбирать? Почему бы Максу не стать таким же умным, как Алеша? Тогда с ним бы было не только весело, но и интересно. Или почему бы Алеше не оторвать свою попу от кровати и не сходить бы с ней (не с попой, а с Оленькой) куда-нибудь? Неужели ему трудно научиться играть на гитаре и танцевать?
      Оля стала раздражительна, дулась на обоих кавалеров, грызла морковку на нервной почве. Она начала скандалить по пустякам и даже плакать. Макс на это почти не реагировал, обидно щелкал по носу и шел развлекаться. Алеша молча гладил по головке и не переставая жалел. Трудно было сказать, что ее раздражало больше.

      Когда студенты вернулись в город, Оле полегчало. Все-таки жили по домам, а не всей толпой в одном месте, появилось время спрятаться от всех и подумать. Лучше всего думалось под любимое занятие – поедание морковки. Оленька притащила домой целый мешок (не сама, конечно, нашлось кому притащить) и хрумкала в свое удовольствие.
      На лекциях Оля обычно садилась с девчонками, чтобы не выбирать между Алешей и Максом.
      Алеша всегда сидел на первых партах, вел конспект, задавал умные вопросы. Все преподаватели его быстро полюбили, а один, читавший механику, даже поздоровался с ним в коридоре за руку. Олю это так потрясло, что она тут же к нему подбежала.
      – Алеш, это твой знакомый?
      – Да нет, – Алеша пожал плечами, – просто он с кафедры теорфизики, мы с ними в школе одну задачку решали…
      – И что, решили? – Оля от изумления просто не знала, что еще спросить.
      – Да ее в принципе решить нельзя. Хотя было бы, конечно, интересно. Я предложил один метод… Они теперь обсчитывают.
      – Алеша, а можно, я сегодня с тобой посижу?
      Алеша расплылся в улыбке и начал счищать со скамьи воображаемые пылинки.
      Макс же всегда торчал на галерке. Оттуда временами слышалась шумная возня, смех и даже тихие песни.
      Макс был тоже по-своему талантлив в учебе. Он был неглуп, умел задавать на лекциях каверзные вопросы. Соображал быстро, мог даже решить сложную задачу. Но все, что он знал, мгновенно выветривалось у него из головы, как только на горизонте появлялось что-то поинтереснее.
      Теория его не интересовала в принципе, но он быстро соображал, как бы эту теорию реализовать на практике. Поэтому он не очень хорошо помнил подробности уравнений Максвелла, зато мог спаять телевизор.
      На первой же лабораторной работе Макс оказался просто незаменим. И вообще в электроприборы он лез без страха, мгновенно настроил всем в лабе осциллографы. Где-то подчистил контакты, где-то убрал доломанные приборы, а вместо них собрал из двух один, но целый. Все заработало, сам же Ширяевский, мгновенно скатав у кого-то теорию, уселся к лаборанту. И уже через пять минут они были на «ты» и говорили о непонятном.
      Оленька сообразила еще в самом начале лабораторной, с кем лучше сидеть, и теперь маялась от безделья. В списанных у Макса листиках она ровным счетом ничего не поняла, так же как и в тех загогулинах, которые светились на осциллографе.
      Поскольку лабы нужно было сдавать парами, она робко подошла к Максу, чтобы он ей хоть что-то объяснил.
      Лаборант заметил ее первым.
      – Это с тобой?
      – Ага.
      Макс лениво развернулся и осмотрел Олю. Надо сказать, что выглядела Оленька замечательно – юбочка в меру коротенькая, кофточка в меру обтягивающая. Поэтому Макс, не сомневаясь, демонстративно обнял Олю и прижал ее к себе собственническим жестом.