Они напоминают, что в социальных науках каждой теории сопутствует темпоральность определенного типа, и последняя тесно увязана с компетенциями, которыми указанная теория наделяет актеров. В пику хроникеповествованию или истории большой длительности, эти книги внушают интерес к анализу краткого эпизода, обстоятельно представленной сцены. Наконец, предлагают процедуры обобщения, совершающегося не путем агрегации, но возникающего из самих компетенций актеров, особенностей общей оценки ситуаций, в которые те вовлечены, форм "восхождения в большинство", на какие они способны и которые, взятые в совокупности, составляют социальную связь.
      В продолжение многих лет проблема социальной связи проходит равно и через все творчество Жана-Пьера Дюпюи ". Он исходит из двух положений. С одной стороны, если социальные науки решают эту проблему так по-разному, то это потому, что соединяющая людей связь принципиально неосязаема: "Общество обладает целостностью "само по себе", т.е. по ту- или, скорее, по эту - сторону воли и сознания индивидов, которые меж тем на него "воздействуют"", С другой стороны, в обществе не существует фиксированной экзогенной точки, трансцендентной по отношению к актерам: "человеческий коллектив берет в качестве
      Б. Лети Общество kak единое целое 161
      внешнего ориентира нечто, в действительности, происходящее из него самого - в комбинации взаимозависимых действий его членов". Как высветить этот механизм? Такую возможность открывает, например, паника - процесс крайней индивидуализации, когда общество рассыпается в пыль и в том же самом движении замещается новой формой объединения. Все полевые наблюдения подтверждают принадлежность паники к разряду самопроизвольных социальных проявлений и наводят на мысль, что переход от уравновешенности к панике совершается без разрыва преемственности состояний и разложение порядка рождается из самого порядка. Массовая психология и экономическая наука, Фрейд и Валрас, доставляют новые детали, позволяющие двинуться дальше. В ситуации паники в толпе развертывается процесс всеобщего подражания, когда каждый копирует каждого, что способствует появлению некоего общего поведения. Его черты не предшествуют складывающейся системе, но кажутся внешними ей. На рынке экономические агейты рационализируют свое поведение относительно системы цен, какую почитают обусловленной объективными, внешними им факторами, тогда как именно комбинация их решений ведет к ее появлению.
      Еще один шаг, который позволит вернуться к истории. Если верить Кейнсу, искусный спекулянт (speculateur) - тот, кто лучше толпы угадывает, что она сейчас предпримет. Замечание подводит к мысли, сколь не безынтересен анализ конвенциональных мнений и процессов рассуждения (speculation). В обычное время ссылки каждого самоочевидны в глазах всех, и модели поведения распределяются в соответствии с этими разделяемыми всеми соглашениями. В периоды кризиса и утраты здравого смысла единственное рациональное поведение заключается в том, чтобы подражать другим. Новые ссылки, по виду объективные и внешние системе, в которой действуют актеры, вырабатываются в самом этом процессе. Здесь историк явно укрепляется в мысли о пользе своих исследований. Механизм имитации открыт новому, необусловленному; он потенциально способен привести к появлению чего угодно. Впрочем, "во время реального протекания процесса он замыкается на объекте, какой избрал в соответствии с самоусиливающей динамикой". Он продукт некоей истории и зависит от проделаного пути. Тем не менее сомнительно, чтобы историка это ободрило. Чего стоят известные способы историописания, проходящие под вывеской пары структура-конъюнктура, если возникающий объект выводится не из формальной структуры игры, но из ее, игры, хода?! Традиционные типы изложения более никуда не годятся. Иллюзия уместности всех азимутов в конкретном изложении распространяется столько же на историческое повествование, сколько и на биографию ".
      Временно разделяемые соглашения - на этой новой парадигме строится новая тенденция в экономической науке, прибегающая к истории как к тяжелому предмету, дабы расколоть крепкий орешек экономической теории, которая вращается вокруг концепта равновесия чистого и совершенного конкурентного рынка ^ . При анализе целостности эконо
      6 Зак. 125
      162 Hcropuk в nouckax метода
      мика соглашений систематическим образом и зачастую по-новому ставит многие вопросы, с которыми сталкиваются и историки при анализе социальной целостности. Я укажу на некоторые из них. Прежде всего, конститутивное соглашение не является результатом реального договора в духе Руссо, но есть продукт системы индивидуальных взаимодействий. Оно складывается из конкретных действий и одновременно создает ограничивающие их - и, как правило, непроницаемые - рамки, которые налагаются, говоря словами Дюркгейма, "обществом и традицией". В процессе конструирования мира социального оно ставит под сомнение упрощенные противопоставления индивида и структур, свободы и принуждения, прошлого и настоящего. Затем, если экономическое соглашение есть коллективное представление (поддающееся как организационному, так и юридическому оформлению), позволяющее координировать индивидуальные поведения, редукционистская оппозиция между "фактами" и "представлениями" (и методологическое бегство в анализ представлений ради представлений) оказывается развенчанной. Системы познания, устройство памяти, процессы обучения, полученная прежде информация не составляют лишь рамки восприятия феноменов - они их регистрируют, они их учреждают.
      Разнообразие возможных принципов координации творит многосложный мир и тем самым отвращает от соблазнительной идеи обобщения путем редукции к одному единственному объяснительному принципу. Игра в открытую между многими моделями координации позволяет избежать всякого детерминизма функционалистского или структуралистского толка. Она побуждает вернуться к анализу характера предполагаемой рациональности актеров. Она позволяет не низводить этих последних до уровня статистического выражения когерентности групп, к которым они принадлежат, не отказываясь от динамического объяснения коллективных поведений как совокупности отношений. В соотношении между экономическим и социальным, между культурным и экономическим, между социальным и культурным она позволяет осмыслить общество как общую систему частичных соответствий и локальных напряжений, модальности которых - решающий момент для понимания изменения. Ибо экономика соглашений в конце концов однозначно вписывается во временную перспективу. Появление новой системы соглашений здесь обусловлено исторически. Необратимость и кризис соглашений характеризуют экономическую систему. Обучение и процедурная рациональность удел актеров ".
      Следует ли тем не менее из предложений нескольких экономистов решение проблемы? Дело не в том, чтобы уверовать в это. Сами затруднения, с которыми те плохо справляются, побуждают историков к обновлению своих вопросников и к уточнению своих анализов. Большинство экономистов решительно помещают соглашения в ряд временных воздействий. Рутина, воспроизводство объектов соответственно имплицитным и эксплицитным условиям соглашения, правила, позволяющие
      Б. Лети. Общество kak единое целое 163
      уменьшить влияние случая - соглашение черпает свою стабильность в первую очередь в самом времени. Подчеркнуть это немаловажно. Договоры между актерами всякий раз могут представлять собой какую-либо частную конфигурацию, но вписываются обычно в более широкие рамки доминирующих соглашений. Тут возможны три мотива. С одной стороны, с ббльшим вниманием анализируются способы, какими соглашение устанавливает компромисс между актерами, чем те, которыми череда компромиссов день за днем в самой своей преемственности возобновляет соглашения. С другой стороны, калибровка хронологической шкалы у экономистов при этом очень суммарна - между большой длительностью соглашений и рядом их одномоментных апробаций ничего и нет. Наконец, темпоральное сознание актеров отмечено некоторой асимметрией предвосхищение для них важнее, чем опыт. Все происходит, как если бы соглашения были обращены в прошлое, а актеры - в будущее.
      Социальные нормы, ценности, соглашения составляют разделяемые людьми коллективные представления и оформляются организационно, институционально, юридически. Они появляются как некие унаследованные от прошлого рамки, содержащие в себе и моделирующие индивидуальные и коллективные практики, - и, похоже, вся их сила заключена в их длительности. Впрочем невозможно вообразить неприменяемые социальные нормы, экономические соглашения, которые не испытывает на прочность какой-либо обмен. И в самый момент их актуализации они подвержены риску переоценки. Социальные нормы, ценности, соглашения оформляют локальные договоры, но за это оказываются оформлены ими. Делая историю, они возникают и разрушаются, они организованы на темпоральных напряжениях, располагают особым режимом историчности. Потому, отправляясь от точки зрения историка и исторической практики, важно исследовать эти модели. Именно к работе такого рода я хотел бы побудить этим текстом.
      ' LepetitB. C'estarriv"^Loui-nancl//Medievales,21. 1991. P. 81-90. " ФеерЛ. Бои за историю. М., 1991. С. 25.
      " Febvre L. La terre et revolution humaine. Introduction geographique \ l'histoire. P., 1922. Что касается Э. Лабрусса, см. его предисловие в кн.: Leon P. La naissance de la grande industrie en Dauphine (fin du XVII' siecle - 1869). P., 1954. " GrenierJ.-Y. Series economiques frani;aises (XVI'-XVIII' siecles). P., 1985. ' Braudel F. La Mediterranee et ie monde mediterraneen i I'^poque de Philippe II. P., 1949; Labrousse E. La crise de I 'economic frani;aise ^ la fin de l'Ancien Regime et au debut de la Revolution. P., 1944 (reed. 1990).
      ' Braudel F. Histoire et sciences sociales. La longue duree // Annales E.S.C. 1958. P. 725753. Сокращенный русский пер. см.: Философия и методология истории. М., 1977.
      " См., напр.: GoubertP. Beauvais et ie Beauvaisis de 1600 ^ 1730. Contribution \ l'histoire sociale de la France du XVII' siecle. P., 1960. * CM., напр.: HefferJ.. Robert J.-L.. Saly P. Outils statistique pour les historiens. P., 1981.
      Bouvier J. Initiation au vocabulaire et aux mecanismes economiques contemporains. P., 1969. 6*
      164 ___ Hcropuk в nouckax метода
      '° Я/они" П. Экономическая история: эволюция и перспективы//THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 1. С. 137-151.
      " Le Roy Ladurie E. L'histoire immobile // Annales E.S.C. 1974. P. 673-692. " Ordres et classes. Colloque de l'Ecole Normale Superieurde Saint-Cloud, 1967. P., 1974. " PerrotJ.-C. Rapports sociaux et villes // Annales E.S.C. 1968. P. 241-268. '* PerrotJ.-C. Genese d'une ville modeme. Caen au XVIII' siecle. P., 1975. ^ Библиографию см.: Revel J. L'histoire au ras du sol // Levi G. Le pouvoir au village. Histoire d'un exorciste dans le Piemont du XVII' siecle. P., 1992. ^ Le Play F. La methode sociale. Abreg^ des "Ouvriers europeens". P., 1989. " Geertz C. Local Knowledge. Further Essays in Interpretative Anthropology. N.Y., 1983; Darnton R. The Great Cat Massacre. N.Y., 1984; Levi G. I pericoli del geertzismo // Quademi Storici. 1985. P. 269-277.
      " Levi G. L'eredit^ immateriale. Camera di un esorcista nel Piemonte del seicento. Torino, 1985; Gribaudi M. Mondo operaio e mito operaio. Spasi e percorsi sociali a Torino nel primo novecento. Torino, 1987; Cerutti S. La ville et les metiers. Naissance d'un langage corporatif (Turin XVII'-XVIIIe siecle). P., 1990.
      '" LepelitB. Les villes dans la France modeme (1740-1840). P., 1988. "" Rosental P.-A. Construire le macro par le micro: Fredrik Barth et la microstoria II Anthropologie contemporaine et anthropologie historique. Colloque de I'EHESS. Marseille, 2426 septembre 1992.
      ^ Boltanski L. L'Amour et la Justice comme competences. Trois essais de sociologie de l'action. P., 1990; Bohanski L. et Thevenot L. De la justification. Les economies de la grandeur. P., 1991.
      " Dupuy J.-P. Ordres et d^sordres. Enquete sur un nouveau paradigme. P., 1982; Idem.. La panique. P., 1991.
      ^ Passeron J.-C. Le raisonnement sociologique. L'espace non-popperien du raisonnement naturel. P., 1991; Lepetit B. Une logique du raisonnement historique // Annales E.S.C. 1993.
      ^ L'economie des conventions // Revue Economique. 1989. Mars; Lesourne J. Economie de l'ordre et du desordre. P., 1991. ^ Boyer R., Chavance B., Godard 0. Les figures de l'irreversibilite en economie. P., 1991.
      Перевод с французского И. В. Дубровского
      ИЗ ДИСКУССИИ
      А. Б. Гофман
      ЗНАНИЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ И ЗНАНИЕ ПРЕДМЕТНОЕ
      Слово "метод", как известно, по-гречески означает "путь". Анализ путей постижения истины занимает важное место в любой научной дисциплине, и чем более зрелой она является, тем более значительное место в ней занимает эпистемологическая и методологическая проблематика.
      Но при этом важно иметь в виду, что исследование какого-либо объекта далеко не всегда есть осознанное применение какого-то метода. Если последнее имеет место, то это означает, что мы в какой-то мере уже представляем себе результат, который собираемся получить. Подлинно новаторские результаты, "открытия" в науке зачастую достигались как раз не посредством сознательного применения определенного, уже известного метода, готового инструмента, а путем устремленности к объекту, "вживания" в него, свободной рефлексии о нем. Разумеется, какие-то методы при этом всегда используются, но сам процесс исследования не воспринимается познающим субъектом как процесс "применения метода". В этой связи уместно вспомнить выражение Пикассо: "Сначала я нахожу, а потом ищу". В процессе поиска исследователь либо не думает о пути, которым он пойдет за истиной, либо думает о нем лишь как о средстве. Более того, нередко представление о примененном методе возникает уже когда исследование закончено, и это представление не может совсем не соответствовать тому реальному инструментарию, который был использован.
      Важно иметь в виду, что методологическую роль в значительной мере играет само предметное знание, которое выступает одновременно как средство, путь поиска нового знания.
      Часто ученый приходит к каким-то выводам не известным ему самому путем, а потом уже придумывает метод, которым он якобы пользовался. Если он не делает этого сам, то за него это делает Методолог.
      Еще раз хочу подчеркнуть, что анализ методов исследования в социальных и гуманитарных науках - важнейшая отрасль, но не следует и "зацикливаться" на этой проблематике, отрывать ее от предметного знания, учитывая, что само оно также выполняет методологическую функцию. В противном случае (а так нередко случается) методология становится прожектерской, утопической и мистической, и не только не способствуег постижению истины, но препятствует ему. Возможен также "эффект сороконожки", когда все пространство знания заполняется изучением путей движения при забвении пункта назначения. Исследователи тогда уподобляются тем немецким историкам, которые, по выражению Гегеля, вместо того чтобы писать историю, рассуждают лишь о том, как надо ее писать. В каждой гуманитарной дисциплине необходим некий оптимум в соотношении между знанием о предмете и (да простят мне некоторую тавтологию) знанием о путях получения этого знания.
      Метод можно понимать и как уже имеющееся и используемое предметное знание, и как особую сферу постижения истины: от самых общих мысли
      166 HcTOpukBnouckaxMeToga
      тельных процедур до сугубо прикладных технических приемов и операций. Но в любом случае любовь к знанию об объекте исследования (даже самом отвратительном), вживание в него и установка на то, чтобы понять его (дилемма "объяснение или понимание" здесь не имеет значения), - это важнейшие пути, т. е. методы, получения нового знания. В любом случае останется место для того, чтобы думать, размышлять о предмете исследования, а это, в известном смысле, главный метод. Перефразируя Декарта, можно сказать: "Я мыслю, следовательно применяю метод".
      Б. С. Каганович НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТАК НАЗЫВАЕМОМ ПОЗИТИВИЗМЕ
      Слово "позитивизм", часто мелькающее в дискуссиях об исторической науке, весьма многозначно и неопределенно. С одной стороны, позитивизмом называют различные философские учения XIX и XX вв., часто очень непохожие друг на друга. Так, "логический эмпиризм" "Венского кружка" 19201930-х годов и современная "аналитическая философия" имеют мало общего с эволюционистской метафизикой О. Конта и Г. Спенсера. С другой стороны, позитивизмом именуют профессиональную идеологию ученых, стремящихся работать "по ту сторону" всякой философии, занятых решением частных научных проблем и верящих в кумулятивный характер гуманитарного знания.
      В обиходной речи научной среды позитивизмом нередко называют безыдейное копание в мелочах и нелюбовь к общим концепциям. Декларацией позитивизма объявляют иногда знаменитые слова Л. Ранке о том, что задачей историка является воссоздание wie es eigentlich gewesen war ("как это в действительности было"), хотя философские воззрения Ранке, говорившего, что "всякая эпоха одинаково близка к Богу", очень далеки от контовских. И если доктрины Конта и Спенсера являются ныне весьма архаичными и старомодными, то я не рискнул бы сказать это о так называемом "неопозитивизме" XX в., который, стремясь отграничить науку от метафизики и призывая к точности и ответственности суждений, во всяком случае очень способствовал выработке логической культуры и логической дисциплины науки.
      Учитывая все это, как мне кажется, следовало бы гораздо осторожнее пользоваться словом "позитивизм" и не употреблять его как жупел. В самом деле, уважение к фактам и стремление восстановить историю, какой она была в действительности, присущи всякому настоящему историку. Разумеется, философски мыслящий человек задумается при этом над тем, что такое факт и что такое действительность. Но нельзя требовать, чтобы размышления на эти темы стали основным занятием историка.
      Существуют, конечно, ограниченность и фанатизм профессионалов (особенно в тех областях исторической науки, которые наиболее технически трудны), сводящих все к законам ремесла и отвергающих всякие общие теории. М. Блок и Л. Февр во многом были правы, критикуя узость и косность современной им "позитивистской" историографии. "Анналы" не случайно
      HJguckyccuu _____ ____ 167
      стали самой влиятельной историографической школой XX в" они действительно открыли новые сферы и регионы исторического исследования и очень обогатили наше историческое понимание. Без сомнения, историк должен уметь ставить вопросы и многое зависит от его ментального кругозора, в этом Блок совершенно прав.
      Но... Я не верю в универсальные методологические ключи и отмычки, отворяющие все двери, не верю в то, что существует методология, способная сделать человека умным и талантливым. Замечательный ленинградский историк Б. А. Романов говорил: "Заниматься методологией - то же, что доить козла". Сказано, конечно, остро и ядовито. Но разве нет в этих словах большой доли истины, не сводимой к тому, что в то время речь шла прежде всего о навязшей у всех на зубах "марксистско-ленинской методологии"? Вера в то, что методология сама по себе способна дать конкретные научные результаты, является иллюзорной.
      Мне неинтересно читать работы, выводы которых я знаю заранее и в этом смысле я предпочитаю исследования, дающие новые, ранее неизвестные факты или интересные их интерпретации. Разумеется, у каждого историка, как и вообще у всякого человека, есть своя методология (или философия), которой он сознательно или неосознанно руководствуется. Трудно представить себе крупного историка, который не обладал бы методологическим сознанием - но не все они склонны писать трактаты по методологии. По всей вероятности, существуют органические "позитивисты" и органические "методологи" и "концептуалисты", И я не вижу в этом ничего плохого. Науке нужны и те и другие, и не следует быть фанатиками.
      А. В. Ревякин КРИЗИС ИЛИ ПЕРЕДЫШКА?
      Организаторы нынешней дискуссии, определяя ее предмет, употребили слово "метод" в единственном числе. Они, видимо, стремились заострить наше внимание на философских, мировоззренческих аспектах развития исторической науки. Ведь когда имеют в виду прикладные, конкретные приемы и способы получения нового знания, то обычно используют это слово во множественном числе - методы. Я ничего не имею против такой постановки вопроса, хотя, на мой взгляд, дискуссия на тему о мировоззренческих основах исторической науки представляла бы интерес скорее для историков науки и философов, чем для исследователей, занятых разработкой конкретной исторической проблематики, каковых среди присутствующих большинство и к коим я причисляю и самого себя.
      Говоря о развитии исторической науки, о пройденном ею пути, мы, конечно, обращаем внимание на идейные истоки творчества как отдельных историков, так и целых историографических школ. Это важно для понимания их вклада в науку, для оценки тенденций ее развития в целом. В этом смысле мы говорим о достоинствах и недостатках, о месте и значении, допустим, просветительской и позитивистской историографии, исторической школы
      168 ______ _______ Hcropuk в nouckax метода
      права и Школы "Анналов". Но все же это довольно односторонний подход, ограниченность которого чувствует каждый историк, изучающий работы своих предшественников и коллег по избранной теме исследования. Он замечает, что результативность исследования зависит не столько от теоретических воззрений исследователя, сколько от его этической позиции (попросту говоря - от научной добросовестности), а также от квалификации, общей образованности и способности поспевать за новым в науке и жизни. То, от чего можно абстрагироваться на философско-отвлеченном уровне анализа, имеет огромное, часто решающее значение при рассмотрении конкретной историографической ситуации.
      В этой связи хотелось бы затронуть и проблему кризиса исторической науки, столь резко поставленную в выступлении А. Я. Гуревича. Я бы согласился с этим тезисом, если речь идет о разочаровании "большими" теориями общественного развития (от Маркса до Ростоу). Но я бы не стал впредь уповать на возможность открытия (обретения) некоего нового метода, с помощью которого удалось бы добиться успеха там, где потерпели поражение блестящие предшественники.
      Я бы согласился с выводом о кризисе и в том случае, если речь идет о конкретных историографических школах или направлениях, наконец, о творчестве отдельных историков. В жизни каждого человека наступают моменты "переоценки ценностей" (удивительно, если этого не происходит). Почему же историки должны избежать общей участи? Например, экономическая история, лет 20-30 тому назад переживавшая необыкновенный расцвет и сумевшая высоко поднять свой авторитет среди других отраслей исторического знания, в настоящее время обнаруживает признаки упадка (у нас более явственные, чем за рубежом). Все меньше выходит из печати работ по экономической истории. Не пользуется она особой популярностью и на исторических факультетах. Но когда я спросил Луи.Бержерона, известного французского историка, крупного специалиста в области истории индустриализации XIX в., в чем причина этого упадка, он мне не задумываясь ответил: экономическая история - более трудоемкое занятие, чем, скажем, политическая история или история ментальностей, вот поэтому молодые историки ее избегают. Бержерона можно понять: он полон идей и замыслов, и ему обидно, что все это может остаться невостребованным.
      Нельзя с уверенностью диагностировать кризис целого научного направления. Например, марксистская историография издавна и справедливо подвергалась критике за схематизм и тенденциозность в освещении прошлого. Однако это не помешало ей в XX в. занять видное, если не доминирующее, положение в исторической науке ряда стран, известных своими богатыми культурными и научными традициями. Можно предположить, что и в нашей стране марксизм, утратив свою монополию, сохранится в качестве одного из основных направлений общественной и научной мысли. Источники его жизнеспособности лежат за пределами науки. Пока существует- а то и растет- спрос на антикапиталистические теории и проекты, по-моему, преждевременно говорить о кризисе базирующейся на них историографии.
      На мой взгляд, различие между методами философии и истории столь значительно, что если философы бьют тревогу по поводу современного ми
      HJguckyccuu 169
      ровоззренческого кризиса (что может быть и верно, другой вопрос - свидетельствует ли это о грядущей "деидеологизации" общества или, наоборот, о его новой "мифологизации"), это еще не повод для беспокойства историков. Историческая наука автономна и в значительной степени самодостаточна. Ей совершенно не обязательно отвечать на конечные вопросы бытия. У нее и своих забот выше головы, из которых бесспорно главная - установить, "как все, собственно, происходило". Чтобы добиться этого, поистине все методы хороши, если они уместны, целесообразны и морально оправданны.
      Сужу об этом на примере развития современной западной, особенно французской, экономической истории. Мировоззренческие споры, т. е. споры о методе (в единственном числе), если и не изгнаны из нее полностью, то во всяком случае перестали ее характеризовать. Например, поражает то единодушие, с которым ведущие историки Запада отвергли теорию У. Ростоу, особенно его тезис о "взлете" (резком ускорении экономического роста) в начале индустриализации, или подвергли критике концепцию "протоиндустриализации", прежде всего в той неомарксистской интерпретации, которую ей дали Р. Кридте, X. Медик и Ю. Шлумбом. Зато как необыкновенно обогатилась экономическая история методами смежных наук об обществе и человеке.
      Современная экономическая история уже давно не пишется только лишь на основании государственных актов и производственной статистики (имею в виду XIX и XX в.), для поверхностного анализа которых вполне хватало общего образования. Историку приходится иметь дело с разнообразными юридическими актами, бухгалтерской отчетностью, технической документацией, психологией людей, принимающих решения и их исполняющих, наконец, с массой данных, отражающих работу сложных рыночных механизмов экономики. И во всем этом он должен разбираться достаточно бегло, чтобы не нагородить глупостей.
      Благодаря применению искусных методов анализа, за последние десятилетия написана по существу новая и - что самое главное - весьма достоверная экономическая история. И если в настоящее время развитие науки в этой области несколько замедлилось, то, на мой взгляд, не в последнюю очередь потому, что в прошлом она взяла очень высокий темп. Науке нужна "передышка", историкам - время, чтобы прочитать и осмыслить все, что написано и опубликовано за последние годы (а это требует огромного труда). Что же касается снижения общественного интереса к экономической истории, то, может быть, просто на нее прошла мода и интерес вернулся в границы разумного и необходимого?
      Е. В. Ляпустина УСТАЛОСТЬ ОТ ПОИСКОВ МЕТОДА?
      От прошедшего "круглого стола" остались не столько четкие воспоминания, сколько отчетливые ощущения, сформулированные в те дни в словах некоторых участников. Цитирую по каракулям в собственном блокноте:
      170 Hcropuk в nouckax метода
      "ощущение такое, что историков, т. е. авторов конкретных работ на конкретные исторические темы, больше не осталось, они вымерли, как динозавры" (Л. М. Баткин); "ощущение усталости и повтора, исчерпанности", "историческая наука устала от поиска метода, хочется опереться на эрудицию... соединить старый добрый позитивизм с новыми историко-антропологическими методами" (С. И. Лучицкая). Тоска по "старому доброму позитивизму" соседствовала с опасениями, высказываемыми в более или менее отрефлексированной форме по адресу "поисков Иного", чреватых непредсказуемым возрождением архаических мифов (И. Н, Ионов), "ницшеанства постмодерна", "постструктурализма" как "школы подозрения" со свойственной ему "тотальной политизацией" (В. П. Визгин), "лингвистического поворота" или "семиотического вызова" (Л. П. Репина) и прочих методологических изысков. И все это происходило в аудитории, на протяжении почти десяти лет стремившейся стать как раз лабораторией или по меньшей мере "семинарием" (в буквальном смысле - рассадником) новых, в том числе и подобных подходов! Именно на этой основе казалось возможным "рассчитывать на достижение исторического синтеза, более емкого и многостороннего, нежели тот, какой удавалось создавать в прошлом" '. Историко-антропологическое видение истории вселяло надежду на новые победы историзма. Нельзя сказать, что ожидания оказались тщетными - тому свидетельство годы работы семинара и тома "Одиссея", да и другие публикации. Откуда же тогда это "ощущение усталости от поиска метода"?
      Казалось бы, всему можно найти объяснение: методологический кризис, все еще не преодоленный нашей исторической наукой. Авторами "Одиссея" он был уже не раз охарактеризован, вскрыты его исторические причины, описаны различные его проявления, предложены и пути выхода из него - и вокруг этого сформировалось значительное поле согласия. Может быть, действительно мы все еще только в начале предстоящего долгого пути? Возможно, и так. Но мне все же кажется, что есть и другие причины отмечаемой многими неудовлетворенности и усталости, и они кроются в самой модели преодоления кризиса, которая была предложена (и многими принята).
      Думаю, не ошибусь, если скажу, что желанной целью для многих из нас было "превращение нашей историографии в органическую часть мировой науки" ". Это предполагало "наведение мостов" с "Анналами", знакомство с различными историческими школами и течениями, а через них - и с современной общественной и философской мыслью в значительно более широком смысле. Это стремление - более чем понятное после длительной изоляции нашей исторической науки от остального мира - и породило, на мой взгляд, некоторые из нынешних трудностей. Дело в том, что мы на своем опыте столкнулись с проблемой культурных заимствований ". Ведь многие методы и подходы, определяющие ныне лицо "мировой" исторической науки, не поддаются прямолинейному усвоению и копированию, поскольку в немалой степени опосредованы общей интеллектуальной (и даже социально-политической) ситуацией той или иной страны, в принципе уникальной и невоспроизводимой. Именно поэтому французская историография не похожа на немецкую, а итальянская - на английскую и т. д. Эти различия порой от нас ускользают, как в силу искажающей перспективу общей удаленности России