У нашего крыльца стоит рябина. Нам Димкин папа сорвал кисточку, чтобы попробовать. Рябина такая яркая. До неё дотронуться страшно, как до лампочки! А горькая! И ещё кислая. Я целый лимон могу сразу съесть, а рябину — только две ягодки.
      Мы теперь ждём, когда её морозом ударит. Димкин папа сказал, что тогда рябина будет сладкая. И мы стали морозов ждать.
      А сколько ещё ждать? Даже в пальто ещё жарко ходить. Какие же морозы? А в платье холодно. Мне мама лыжный костюм купила. Вот я в нём сейчас хожу. Всем нравится. У меня на куртке козлята вышиты. Они рожками здороваются. Козлята белые, мохнатые, а весь костюм — синий. А у Димки — красный. Разве сравнить? Конечно, синий красивее.
      Мы с Путькой на улице гуляем. Путька от меня не отходит. Ему так костюм нравится! Он на минуту не может отойти. Всё просит, чтобы я козлят показывала. Встанет на задние лапы, передние на меня поставит. И вот козлят разглядывает. Они с рожками. У них копытца. Они белые!
      Путька мне куртку немножко испачкал, но совсем незаметно.
      Я в озере куртку отмывала. Пусть теперь сохнет.
      К нам новенькая девочка подходит. Из двухэтажного дома. Мы с ней ещё не успели познакомиться. Туда столько детей приехало! Я эту девочку пока только издалека видела. У неё платье как рейтузы. Всё вязаное.
      И ещё — косы. Такие толстые косы. Она косами размахивает. Длинные.
      — Мальчик, это твоя собака? — говорит девочка. — Она не кусается?
      — Я не мальчик, я Тата. А тебя как звать?
      — Ниночка, — говорит девочка. — А почему у тебя волосы такие короткие?
      Подумаешь — короткие! У меня, может, ещё длиннее бы косы были. Но меня мама летом стрижёт. Она мне чёлку оставляет и сзади чуть-чуть. Пусть моя голова тоже загорает! А зимой у меня так быстро волосы растут. Прямо до плеч. Мама меня зимой не стрижёт. И тут как раз лето. Если бы две зимы подряд шли, я бы вся в косах была.
      — У меня очень волосы тяжёлые, — объясняю я, — у меня от них голова болит.
      — А у меня волосы лёгкие, — хвалится Ниночка, — я их нисколько не чувствую. Прямо как пух, такие у меня волосы.
      — А у нас в подушке тоже пух есть, — говорю я.
      Потом мы стали вместе играть. Мы играли в дочки-матери. Я была мать, а Ниночка как будто моя дочка. Путька у нас был сын. Я Ниночку заставляла с ним гулять. Но она боится. Вдруг он её укусит? А мне так некогда! Мне в институт надо бежать. У меня там опыты. Я Ниночке на обед рябину сварила. В ней столько витаминов! Очень полезно. А она не хочет есть. Она уже где-то конфет наелась. И Путька рябину есть не стал. Он пожевал и выплюнул.
      Я про Ниночку всё узнала. У неё братик есть. Он ещё даже ходить сам не умеет. Ему целый год, а он не хочет ходить. Бабушка с ним прямо измучилась. Он ей все руки отсидел.
      Они раньше в Пушкине жили. Это такой город. Там одни парки. В парке Пушкин сидит на скамейке. За голову рукой держится.
      Мы с Ниночкой хорошо познакомились.
      Только она всё предсказывает. Это мне не очень понравилось. Ещё ничего не случилось, а она уже предсказывает. Как она всё заранее знает?
      Я на доске стала качаться, а Ниночка сразу говорит: «Ка-ак упадёшь!»
      И у меня вдруг всё в глазах зашаталось. Столько раз качалась, и ничего не было. А тут вдруг упала.
      Тётя Клава форточку забыла закрыть. У них форточка, как живая. Она сама по себе — хлоп, хлоп! То об стенку, то об окошко.
      Мы долго смотрели. Ниночка говорит: «Ка-ак сейчас разобьётся!»
      И форточка разбилась. Стукнула об стенку, и стекло треснуло. А если бы Ниночка не сказала, форточка бы спокойно хлопала. Всё лето открытая была.
      Димка в это время в комнате сидел. Его тётя Клава наказала. Не велела ему из дому носа высовывать. Он утром, пока его папа умывался, Путьке очки примерил. Путька такой был важный в очках! Сразу побежал на улицу всем показывать. Совсем немножко побегал, но в очках отломился кусочек. Маленький. Вполне можно смотреть. Но тётя Клава сразу заметила и запретила Димке даже думать об улице. Ещё счастье, что у Димкиного папы есть вторые очки, так она сказала.
      Димка увидел, что стекло в форточке треснуло, и полез закрывать её.
      Разве можно форточку закрывать и носа не высунуть? Конечно, нельзя. Димке и пришлось нос на улицу высунуть. Иначе бы форточка совсем разбилась. А уж раз высунул, значит, всё равно. Так и так от мамы попадёт. Димка совсем на улицу вышел.
      Если бы не форточка, он бы хоть до вечера дома сидел. Просто уж так получилось.

      Димка так дома соскучился! Он на улице сразу много нового увидел. Ниночку. Щепку с ушами — как будто зайчик. Дрова привезли. Мы стали дрова смотреть, а на одном полене — глаз. Сучок такой коричневый, как глаз. Весёлый! Мы это полено под крыльцо оттащили, чтобы его никто не трогал.
      — Всё равно найдут, — сказала Ниночка.
      Я сразу решила, что мы с Димкой это полено потом перепрячем. Мы его так спрячем, что даже Ниночка не предскажет!
      — Это чьё бельё? — спросил Димка.
      А это наше бельё. Его мама утром повесила. Чтобы ветерком обдуло. Простыни так улететь хотят! Машут, машут. Но их защепки держат. А носовые платки уже высохли.
      Путьке тоже бельё понравилось. Он простыню подёргал, и вся верёвка заплясала. Но не оборвалась.
      — Ваше бельё? — спросил меня Димка.
      — Конечно! — сказала я.
      Разве он не видит? Моё платье висит, и панамка, и полосатые носки.
      — Путька знает, что это ваше бельё? — спросил Димка.
      — Конечно, — сказала я. — Он видел, как мама вешала.
      — Здорово! — сказал Димка. — Мы у Путьки проверим сторожевой инстинкт.
      — У него мама уже проверяла, — сказала я. — Нет у него ничего, он умный.
      — Это не тот инстинкт, это другой, — сказал Димка. — Мы посмотрим, как он будет бельё охранять. Вдруг он к пограничникам попадёт? Он же должен границу сторожить!
      — Зачем ему границу сторожить? — сказала я. — У него дом есть.
      — А дом он будет охранять? — сказал Димка.
      Если мы с мамой уходим, мы дверь никогда не закрываем. У нас Путька в квартире остаётся. Мы даже ключ потеряли. Я его случайно потеряла. Сначала — один, потом — другой. Раз Путька квартиру сторожит, ключ не нужен. Если кто-нибудь придёт без нас, Путька гостя развлекает. Он лапу даёт. Обе лапы сразу. Как кто хочет. Он просто у нас замечательный сторож, все знакомые говорят.
      Сейчас Димка такой план придумал. Я Путьке велю бельё сторожить. Я ему строго прикажу, чтоб он чужих к белью не подпускал. И мы уйдём с Ниночкой. Мы не совсем уйдём. За домом спрячемся и будем из-за угла смотреть. А Димка переоденется в новый костюм и будет к белью подползать. Он по-пластунски поползёт, на животе, чтобы Путьку испугать. И мы сразу сторожевой инстинкт увидим.
      — А где ты другой костюм возьмёшь? — спросила я.
      — Найду, — сказал Димка. И убежал домой.
      — Путька его не искусает? — спросила Ниночка.
      Это она не предсказала, а просто спросила. Поэтому я не испугалась.
      Димка выскочил из дому с большим узлом. С такими узлами всегда переезжают. И потащил его в кусты. Он там долго копошился, нам даже ждать надоело. Потом крикнул:
      — Готово!
      Путька на траве спал, под рябиной. Ему опять сон тревожный приснился. У него лапы во сне дёргались передние, в белых тапочках.
      Я Путьку разбудила. Чего до обеда спать? А после обеда его не уложишь!
      — Путька! — сказала я. И потрогала белое пятнышко на носу. Это я ласково потрогала, чтобы он не волновался, а голос у меня строгий был, как у мамы. — Стереги, Путька!
      И всё про бельё ему рассказала. Что на бельё могут враги напасть. Чужие! Могут бельё прямо с верёвки снять. И Путька серьёзно так стал на бельё смотреть. Всё понял!
      — Сиди! — сказала я.
      И мы с Ниночкой побежали за дом.
      Путька тоже хотел за нами бежать, но я ему крикнула:
      — Нельзя! А бельё?
      И он остался. Лёг на пригорке и голову на передние лапы положил, на свои тапочки. Ему так удобно лежать и видно далеко.
      Вдруг мы с Ниночкой видим — трава колышется. Потом видим — кто-то ползёт. Мохнатый! И рычит. Мы уже к Путьке хотели бежать. Но тут догадались. Это же Димка! Он тёти Клавину шубу надел. Он её прямо на голову надел, и она за ним по траве ползёт. Такая огромная! И на ногах у Димки валенки.
      Если бы мы не знали, что это Димка, мы бы с Ниночкой ни за что не догадались. Совсем не похож на Димку!
      Вот Димка из кустов выполз и уже к самому белью подбирается. И ещё громче рычит. Так страшно! А Путька лежит и на него смотрит. Он прямо глаз с Димки не спускает. Он, наверное, так испугался, что пошевелиться не может. У меня так было. Мы в салочки играли, и вдруг за мной кто-то побежал. Он меня салить сейчас будет. И так дышит за спиной громко и топает. Если бы он не дышал! Или хотя бы не топал! А он дышит и топает. Я вдруг взяла и села. Так испугалась! Димкин папа тоже испугался — это он за мной бежал. «Ты, — говорит, — чего, глупышка? Я же с тобой играю!» А я сама не знаю чего. Просто испугалась.
      Путьке сейчас, наверное, так же страшно…
      — Димка шубу без спросу взял, — предсказала шёпотом Ниночка. — Ка-ак ему мама за шубу даст!
      — А мы её тихонько на место положим, — сказала я. И подумала, что тётя Клава всё равно узнает.
      Димка к белью подполз и встал на задние ноги. И как залает. Тут Путька вдруг как на него прыгнет!
      Мы с Ниночкой даже глаза закрыли. Но сразу снова открыли.
      А Путька Димку как лизнёт. Прямо в нос. Димка Путьку шубой оттолкнул и стал носовые платки с верёвки снимать. Они низко висят. Потом полотенце потянул, а сам рычит.
      Мы смотрим. Даже не дышим. А Путька… Путька вокруг Димки бегает и хвостом быстро-быстро машет. И помогает Димке полотенце тащить. Потом он стал по траве кататься, будто ему смешно. Катается и ещё фырчит.
      Димка за простыню схватился, но ему шуба мешает…
      Я в сторону посмотрела, а на пригорке, где Путька раньше лежал, тётя Клава стоит. Я так и знала! Тётя Клава как закричит:
      — Дмитрий, ты что же это делаешь?!
      Ниночка даже охнула.
      — Ты зачем мою шубу вытащил? — кричит тётя Клава. — Ты почему на улицу вышел?
      Димка растерялся. Шуба поехала вниз. И вокруг Димки улеглась, как меховой ковёр. Путька на шубу сел и тёте Клаве хвостом машет.
      — Опыт испортила, — проворчал Димка.
      — Я тебе покажу — опыт! — сказала тётя Клава. — Ремнём тебя надо!
      Путька в сторонку отошёл. Он очень это слово не любит — ремень. Когда он провинится, мама ему ремнём грозит. И нюхать заставляет. Один раз мама Путьку даже стегнула. Чуть-чуть для острастки. Как теперь скажешь «ремень!» — Путька под кровать прячется.
      — Я тебя научу слушаться, — сказала тётя Клава.
      Она шубу с травы подняла и листья с неё стряхнула. Эти листья такие цепкие. Они с деревьев падают и ко всему цепляются.
      — Ты у меня шёлковый будешь! — не унималась тётя Клава. Взяла Димку за руку и повела домой.
      А он уже в себя пришёл и кричит мне:
      — Нет у Путьки сторожевого инстинкта!
      — А вот есть! — кричу я. — Он тебя сразу узнал!
      — Он меня не мог узнать, — сказал Димка. — Я лицо спрятал.
      — Он тебя по запаху узнал, — сказал я.
      — Он меня не мог по запаху узнать, — сказал Димка. — Я весь нафталином пропах! Я в этой шубе чуть не задохнулся!
      — Он тебя узнал, как ты идёшь, — сказала я. — Вот как!
      — А вдруг я шпион? — сказал Димка.
      — Шпионы носовые платки не воруют, — сказала я.
      Тётя Клава как дверью хлопнет. Димка даже ответить не успел.
      А Ниночка мне вдруг говорит:
      — У тебя вся куртка грязная. Вон у тебя какое пятно. Новую куртку испортила. Теперь тебе мама даст!
      Я посмотрела — правда пятно. Путька ногами вставал, когда козликов разглядывал. Я думала, что пятно в озере отмоется. А оно даже больше стало. Вон как расползлось! И мама вот-вот придёт.
      Тут я поняла, что всё из-за Ниночки. Такой день неудачный. Я с доски упала и локоть расшибла. Форточка разбилась. Бельё всё перепачкалось. А было какое белое! Даже на ветру трещало. И на костюме у меня пятно.
      — Ты чего к нашему дому ходишь? — сказала я Ниночке. — Это наш дом! Ты к своему ходи.
      — А вот и не ваш! — сказала Ниночка. — Этот дом общий!
      — А вот и наш! Я с тобой не хочу водиться.
      И мы с Путькой пошли домой. Так тихо дома сидели. Путька мне в колени сопел. Но мама всё равно пятно разглядела. Она у меня костюм с козликами отобрала и сказала, что я его не увижу до снега.
      Такой уж день неудачный.

      Мы с мамой приёмник купили. Он такой гладкий! Его ни за что не ухватишь. Можно только погладить. Мы теперь всё время радио слушаем. У него звук хороший!
      Путька сначала испугался приёмника. Он к нему даже подходить не хотел. Мы его прямо насильно к приёмнику подвели. Пусть он его понюхает. Приёмник горячим пахнет. Путька понюхал и стал чихать.
      Путька на него первые дни так смотрел! Сидит и смотрит! Так пристально! И брови морщит. Он всё думал: кто же в этом приёмнике говорит? Всё разными голосами. Даже не поймёшь, на кого залаять. Может, это чужие голоса. А может быть, свои. Он со всех сторон обходил приёмник. Даже хотел на него лапы поставить, но мама не позволила.
      Потом Путька привык к приёмнику. Он говорит, а Путька и внимания не обращает: играет или даже спит. Но если вдруг выключить, Путька сразу поднимет голову и смотрит — что такое с приёмником? Все голоса сразу ушли?
      Мы сегодня с утра слушали детскую передачу про Буратино. Он сначала в полене прятался. Я сразу вспомнила про наш глаз. Мы его в дровах нашли. Он у нас на чердаке лежит, где темно. Вот там кто, значит, сидит! Мальчик. И только один глаз видно. Его надо оттуда спасти.
      Потом я подумала, что он нарочно в полено спрятался. За ним, наверное, гонятся. А он спрятался. Пускай ищут. Мы лучше будем делать вид, что ничего не заметили. А то он ещё убежит. Испугается.
      — Тебе что, не нравится? — спросила мама. — Ты же эту сказку любишь!
      Я подумала — какая же это сказка? У нас мальчик на чердаке прячется. Мы его по глазу нашли. Как хорошо, что нашли! Мы про него никому не скажем.
      — Мне эта сказка немножко надоела, — сказала я.
      — Поищем другое, — сказала мама.
      Я-то сколько раз слушала. А вот Путька не узнал до конца про деревянного мальчика. Он так слушал! К самому приёмнику подошёл. А мама выключает.
      — Что, моя собаня? — говорит мама Путьке.
      Он её носом просит, чтобы она не выключала, а мама не понимает. Он ей носом прямо в колени тычется, так уговаривает.
      — Я тебе вечером сама расскажу, — шепнула я Путьке.
      Он сразу успокоился и около меня сел, хвост по полу раскинул.
      Мама крутит приёмник. Слышится разная музыка, голоса, песни. Мы с Путькой не успеем прислушаться, а мама уже дальше крутит.
      Она такую смешную песню поймала, про луну. И вдруг сама начала подпевать. У нас мама никогда не поёт. А тут ей так про луну понравилось! «Мы все хотим побывать на луне, — подпевает мама. И смеётся. — Эх, на луне! Да на луне!» И опять смеётся.
      Приёмник уже песню кончил. Он уже что-то рассказывает. Он уже про эту песню забыл. Таким строгим голосом последние известия рассказывает. А мама всё: «Ах, на луне! Вот, на луне!» Я никогда не слышала, чтобы мама столько пела.
      — Хорошая песня? — говорит мама.
      — Не знаю, — говорю я.
      Вот, честное слово, не знаю — хорошая она или нет. Я про луну никогда не думала. Мне в голову не приходило. Когда луны долго на небе не видно, ну, тогда иногда подумаю — куда это луна ушла? С ней светло. И Путька маме ничего не ответил. Он луну не очень любит. Он на неё немножко воет.
      — Я вам кое-что покажу, — говорит мама.
      Она свой стол открыла и что-то ищет. Потом конверт достаёт:
      — Вот!
      Я смотрю — она мне карточку протягивает. На карточке незнакомый дяденька улыбается. У него такой лоб большой! И рот тоже не очень маленький. Потому что он улыбается. А глаза у него весёлые. Он Мне как будто подмигивает.
      — Это кто? — говорю я.
      — Человек с луны, — говорит мама.
      — Как это — с луны? — говорю я. — Ты разве там была?
      — Пока не была, — говорит мама. — Но мы там с тобой ещё побываем.
      И опять смеётся, как маленькая. Я тогда поняла, что она шутит. На луне дяденьки не живут, мне мама сама читала.
      — А вот и не правда, — говорю, — не побываем!
      — Ты моя дурочка, — говорит мама, — ты про какую луну подумала? Ты, наверное, про ту, которая на небе?
      — А разве на земле тоже луна есть? — говорю я.
      — Не луна, а Луна, — говорит мама. — Это речка так называется — Луна. Она далеко на Севере течёт. На ней химический комбинат будут строить. Целый город!
      — Где? — говорю я.
      — На речке Луне, — говорит мама. — Понятно? Вот этот дядя и будет город строить.
      — Один? — говорю я.
      Мне жалко этого дядю. Он улыбается, а ему город строить. Дом и то как долго строить. А тут целый город! Он, значит, всю жизнь на Луне будет жить.
      — Зачем — один? — говорит мама. — Там много народу. Там от народу отбою нет. Там стройка! Они быстро город построят.
      Вот он почему улыбается! Их много. Как я сразу не подумала! Он в другое место поедет. Может быть, он мимо нас поедет. Может, он ещё раньше приедет, в отпуск. Так маме кажется. Почему бы ему к старым друзьям не заглянуть?
      — У меня Димка — друг, — говорю я.
      — Конечно, вы с Митей дружно живёте, — говорит мама, — но человек с Луны тебе очень понравится. Вот увидишь!
      Откуда мама знает, если я его никогда не видала? У меня Путька есть. Мы всегда втроём будем жить — мама, Путька и я. Пусть он на Луне строит!
      — Мы с ним в школе учились, — говорит мама. — А потом жизнь так сложилась, что мы потерялись.
      Интересно, как они потерялись? Я один раз в «Детском мире» потерялась! Про меня даже по радио объявили: «Девочка Тата, четырёх лет, в пуховой шапочке и красном пальто, отстала от своей мамы в отделе мягкой игрушки». На весь магазин передавали! Мама сразу прибежала и так плакала. А сама ещё говорит, что плакать не любит.
      — А почему он на меня щурится? — говорю я.
      — Что ты? — говорит мама. — Такое открытое лицо…
      Мне вдруг грустно стало. Чего мама его защищает? Я же ничего не сказала! Пускай он свой город строит, пускай на реке…
      И приёмник вдруг как запоёт:
      Издалека долго
      Течёт река Волга… У меня в носу немножко защипало. Так приёмник грустно поёт, прямо каждое слово тянет — «дооол-гаа…». Как будто ему не хочется, чтобы эта Волга текла. А она всё равно течёт.
      Из-да-ле-кааа дооол-гаа…
      «Ввву-ву-ву-ввуу-вваааа-ва!» — подпевает Путька приёмнику.
      Где приёмник — долго, там и Путька — долго. А когда приёмник коротко, так Путька просто — «ва!» — и всё. Он нос кверху поднял и слушает. На носу у него белое пятнышко. Путька брови морщит — так слушает.
      «Вв-ааааа-ва!» — поёт Путька.
      — Перестань, — говорит мама, — а то я тебя в театр отдам!
      Путька не перестаёт. Он маму теперь ни капельки не боится. Она добрая. Он даже меня больше боится. Я с ним иногда так строго разговариваю! Иначе ведь с ним не справишься.
      — Ты зачем передразниваешь? — строго говорю я.
      Я наклонилась к нему — хотела поругать немножко, чтобы замолчал. Вдруг вижу — у него глаза круглые, жёлтые. Совсем мокрые! И ресницы дрожат. Это он так плачет! А я и не поняла. Он же плачет!
      — Пууутька, — говорю я и вот-вот сама заплачу. У меня глаза такие тяжёлые стали, сами закрываются. И ресницы щиплет.
      — Вот тебе раз! — говорит мама. — Что случилось?
      — Ничегооо, — говорю я. — Выключи его, пожалуйста, — говорю я. — А то Путька плачет. И карточку, пожалуйста, убери, ладно?
      — Конечно, уберу, — говорит мама. — Я же вам просто так показала. Какие вы смешные!

      Мама приёмник выключила, и мы с Путькой сразу успокоились.
      Мама молчит и смотрит в окно. У нас теперь всё в окно видно! Крыльцо. Озеро. Как деревья шумят. Кто куда идёт. У сирени все листья облетели, одни пруты остались. Прутья нам не мешают смотреть.
      — А я что вижу! — говорит мама. — Она весело говорит, но голос у неё почему-то грустный. — Снег идёт!
      — Где? Где? — говорю я.
      — Идите скорей! — говорит мама. — Путька же никогда ещё снега не видел!
      И мы сразу на улицу побежали. Так интересно — первый снег! Он сначала только чуть-чуть падал. Я его прямо в руки ловила. А потом как повалил! Такой мохнатый, крупный. Земля чёрная, а снег белый!
      Путька сначала немножко испугался. Он думал — что это такое прямо на нос сыплется? Мокрое такое? А это снег! Он же приятный.
      Мы стали бегать по снегу. Никаких следов ещё не было, наши — самые первые. Путька снег себе на нос кинет и морщится. Это он от удовольствия морщится. Снег у него на носу тает, ему щекотно.
      Я бегаю и кричу. А Путька лает. Очень весело.
      Люди идут и тоже руками машут. Даже старые. И шапки прямо на улице снимают. Им хочется, чтобы снег на волосы падал. Жалко, чтобы такой снег зря пропадал, на шапках. Это же первый снег!
      Я свою шапку тоже сняла и бегаю. А Путька лает.
      Димкин папа как раз мимо идёт. У него пальто расстёгнуто, чтобы больше снега поймать. Он нам говорит:
      — Поздравляю с первым снегом!
      И домой торопится. Вдруг тётя Клава и Димка ещё ничего не знают. А на улице — снег!
      Потом вдруг баба Рита идёт. Почему-то в платке.
      — Поздравляю с первым снегом! — говорю я.
      — Тьфу, с мысли сбиваешь! — говорит баба Рита. — Какой ещё снег? У меня ваш Димка корову заморил!
      Вот это да!.. У неё Димка корову заморил. Она идёт тёте Клаве жаловаться. Она даже никакого снега не видит. А Димке, наверное, попадёт за корову. Может, и не очень попадёт, если я пойду.
      А Путька не хочет уходить. Он боится: вдруг снега потом не будет? Ведь его раньше не было.
      — Снег теперь доо-олго будет, — объясняю я Путьке. — Всю зиму.
      Но Путька мне не верит. Путька даже ко мне не подходит. Он со мной издалека разговаривает. Никак не соглашается.
      Я тогда решила одна идти. А Путька пусть побегает. Я только послушаю, как Димка корову заморил. И зачем он её заморил?
      Баба Рита у Димки в комнате всё рассказывает.
      Корова стала меньше молока давать. Даже есть перестала. Такими грустными глазами на бабу Риту смотрела. У бабы Риты сердце кровью обливалось. Корова же у неё — кормилица.
      — А тут, на беду, мальчик ваш подвернулся, — говорит баба Рита. — Давай, мол, бабушка, я твоей корове таблеток дам: она сразу на ноги вскочит. У меня папа доктор, я всё знаю.
      — Это как же понимать? — говорит Димкин папа.
      — Она сама просила, — говорит Димка, — я сначала не хотел…
      Баба Рита боялась к своей корове настоящего доктора звать. Вдруг он молоко не разрешит продавать? Мы бы тогда все без молока насиделись. А Димку она не боялась звать! Она его сама искала. Он ещё спросил: «А ваша корова не простудилась?» Баба Рита сказала: «Простыла она, истинное слово — простыла!» Тогда Димка понял, что у коровы грипп. У него у самого грипп сколько раз был!
      — Вчера порошков ей в пойло насыпал, — говорит баба Рита, — а сегодня она и встать не может…
      Вот как Димка корову заморил! Он её порошками заморил. И корова лежит. Баба Рита всю жизнь молоко продавала. У неё работа такая. А теперь ей нечего продавать. Вот что Димка наделал!
      — Вот и дожили, — говорит тётя Клава. — Я знала, что этим кончится! Ещё хорошо, что только корова…
      — Как это — хорошо? — говорит баба Рита. — Ведь это — корова!
      — Не волнуйтесь, — говорит Димкин папа, — давайте-ка послушаем обвиняемого!
      Это он так Димку назвал. Димка даже всхлипнул. Он теперь обвиняемый, вот.
      — Чем же ты корову кормил? — спрашивает Димкин папа.
      — Кальцексом, — говорит Димка, — я ей кальцекса выписал, профилактически. Кальцекс в аптечке лежал…
      — Сколько? — говорит Димкин папа.
      — Я пачечку дал, — говорит Димка. И слёзы смигивает. — Шесть таблеток…
      Он шесть таблеток дал. Теперь у бабы Риты корова умрёт. Димка её уморил. Даже две таблетки сразу — вредно, мама говорила.
      — Гм, — говорит Димкин папа и снимает очки: они у него почему-то запотели. Или он тоже плачет? — Ещё что давал? — спрашивает Димкин папа.