Дальше была уже непроглядная ночь, хотя чувствовалось, что в ней движется толпа, готовая в любую минуту осветить ее взрывами бомб и пожаром, обрушившимися на великолепные дома... Певица знала, что это означает. Некоторое время она сидела неподвижно, с наслаждением впитывая всеми порами почти электрическое напряжение бунта и схватки, которое уже висело в воздухе. Ноздри ее хищно раздувались, губы застыли в какой-то похотливой усмешке. На минуту ей показалось, что она ощущает дразнящий запах дикого зверя, который вот-вот бросится из зарослей...
      Внезапно она очнулась и вскочила. Ведь это последняя минута для того, чтобы действовать! Если завтра начнется восста.ние она не встанет перед ним, как ангел с пылающим мечом, со страшным орудием смерти и уничтожения в руках!..
      Она быстро сбежала по лестнице на этаж ниже и направилась прямо в кабинет Яцека. Она знала, что застанет там Ньянати-локу.
      Остановившись на пороге, она смотрела на свет лампы, горя
      щей на столе, которая заменила потоки света электрического, уже погасшие по причине обрыва проводов.
      Буддист сидел на стуле со склоненной на грудь головой, можно было подумать, что он спит, если бы не его широко раскрытые глаза, которыми он вглядывался в пустое пространство перед собой. Он был нагим до пояса, только вокруг бедер была обернута льняная повязка. Длинные черные волосы спокойно спускались ему на плечи.
      Аза остановилась в дверях. На одно мгновение ее охватила робость, но потом в порыве безумного желания ей захотелось вырвать этого человека из неподвижности и постоянного равновесия, содрать с него святость, вырвать из него страстную дрожь... Она почти забыла в эту минуту, что не это было ее целью, что его она хотела только растоптать, чтобы открыть себе проход к этим дверям, находящимся у него за спиной.
      - Серато!
      Он не двинулся с места, не поднял глаз, даже не вздрогнул при звуке своего имени.
      - Слушаю,- сказал своим обычным спокойным голосом. Все планы Азы, которые она долго и старательно строила для этой решающей борьбы, поблекли и улетучились из ее головы.
      Движимая своим инстинктом, она подскочила к нему и припала губами к его нагой груди, руки ее скользили по его лицу, хватались за рассыпавшиеся волосы, обвивались вокруг плеч... Прерывающимся от поцелуев голосом она начала шептать ему нежные слова, говорить о наслаждениях, которых он, наверное, не испытывал в своей жизни, звать его, умолять, чтобы он прижал ее к себе, потому что она умирает от любви к нему...
      Она даже не понимала в эти минуты, на самом деле ли она чувствует и думает то, что говорит, или просто разыгрывает какую-то страшную комедию, которая захватила ее... Она чувствовала только, что теряет сознание, и при последнем его проблеске понимала, что все поставила на одну карту.
      Няьнатилока даже не пошевелился. Он не отталкивал ее, не уклонялся от ее поцелуев, даже не прикрыл глаз. Могло показаться, что это не живой человек, а какая-то пугающая восковая фигура, если бы не презрительная улыбка, скользнувшая по его губам.
      Аза, охваченная неожиданным страхом, отпрянула от него.
      - Серато, Серато...- судорожно выдавила она.
      На его лице, смуглом, как обычно, не было видно ни следа румянца, кровь в его жилах не заструилась быстрей.
      - Чего вы хотите?
      - Как это?.. Ты спрашиваешь! Тебя я хочу, тебя! Неужели ты не чувствовал моих поцелуев?
      Он чуть заметно пожал плечами.
      - Чувствовал.
      - И... и!..
      Теперь он посмотрел ей прямо в лицо ясным, спокойным взглядом.
      - И удивлялся, что людям это доставляет удовольствие...
      - А!
      - Да. И даже что и мне это когда-то доставляло удовольствие.
      Взгляд Азы случайно упал на острый бронзовый стилет для разрезания бумаг, лежащий на столе. И прежде чем смогла отдать себе отчет в том, что делает, она схватила нож и со всего размаха воткнула его в левую сторону обнаженной груди Ньянатилоки.
      Кровь из раны брызнула на ее лицо и одежду - она еще видела, как мудрец вскочил, напрягся и откинулся назад...
      С криком ужаса она бросилась к дверям, чтобы убежать.
      В холле она наткнулась на Яцека, который, опустившись на самолете на крышу дома именно в эти минуты, поспешно шел в лабораторию. При виде ее он остановился как вкопанный. Он увидел кровь на ее лице и одежде.
      - Аза! Что случилось? Ты ранена?
      Она отняла у него руку, которую он хотел взять.
      - Нет, нет...- говорила она как во сне, глядя на него бессмысленным взором.
      - Не ходи туда! - закричала она неожиданно, видя, что Яцек направился к дверям кабинета, из которых она вышла.
      - Что там такое?!
      - Я... я...
      - Что?
      - Я убила... Ньянатилоку...
      С криком ужаса Яцек бросился к дверям. Однако в ту же минуту на пороге появился Ньянатилока. Он был бледен как мертвец, в побелевших губах, видимо, не было ни капли крови, зато она обильно заливала его тело и повязку, обернутую вокруг бедер. На груди под левым соском был свежий шрам.
      Аза, увидев его, зашаталась и оперлась спиной о стену. Крик замер у нее в груди.
      Яцек отпрянул.
      - Ньянатилока?..
      - Ничего, все уже в порядке, друг мой. Я был близок к смерти...
      - Ты весь залит кровью, а на груди у тебя шрам!
      - Минуту назад там была рана. Я мог умереть, потому что нож прошел сквозь сердце... Но в последнюю минуту я вспомнил, что еще нужен тебе. Усилием гаснущей воли я поймал еще тлеющую искорку сознания и начал бороться со смертью. Это была самая тяжелая борьба, какую мне когда бы то ни было приходилось вести. Но в конце концов я, как видишь, победил.
      - Тебя шатает!..
      - Нет, нет,- слабо усмехнулся он.- Это остатки слабости, которая уже проходит. Со мной уже все в порядке. Я ждал тебя, зная, что ты вернешься сегодня ночью... Пойдем отсюда...
      Яцек неожиданно подскочил.
      - Моя машина!
      Мудрец остановил его движением руки.
      - Ее уже нет там. Ее украли. Я не почувствовал этого раньше.
      Может быть, так лучше. Ведь без тебя никто не сможет ей воспользоваться?
      - Нет...
      - Ну и хорошо. Мы оба уйдем отсюда навсегда, навсегда... Аза только теперь пришла в себя. Какой-то ослепительный свет вспыхнул у нее в голове. Одним прыжком она выскочила вперед и упала в ноги Ньянатилоке.
      - Прости меня, прости! Он усмехнулся.
      - Я совсем не сержусь.
      Он хотел отойти, но она обеими руками обняла его ноги. Ее золотые волосы, рассыпавшись, упали на пол перед ним, душистые губы прильнули к его босым ногам...
      - Ты в самом деле святой! - кричала она.- Смилуйся, смилуйся надо мной, святой человек! Возьми меня с собой! Я буду служить тебе, как собака! Буду исполнять все, что ты захочешь! Очисти меня от скверны!
      Он равнодушно пожал плечами.
      - Женщины не могут достичь вершин знания.
      - Почему? Почему?
      Он ничего не ответил на ее стоны. Там, за окнами, зазвучали какие-то выстрелы, толпа шумела, гудела... Кровавое зарево разливалось за стеклами; Ньянатилока обнял рукой Яцека за плечи.
      - Пойдем!
      Яцек не сопротивлялся. Он еще как во сне слышал за собой крик Азы, волочащейся за ними по полу, слышал ее слова, которыми она заклинала чудотворца, чтобы он не отталкивал ее, угрожая, что, растоптанная им, она опустится на самое дно преступления, греха, подлости...
      Он взглянул на учителя: ему казалось, что губы его пошевелились, как будто говоря:
      - Какое мне до этого дело? Ведь у женщин нет души...
      ЭПИЛОГ
      После восьми дней смертельной тревоги и неуверенности Матарет осмелился наконец выползти из своего укрытия. Оглушающий гул, который день и ночь ломился в тяжелые двери сводчатого погреба и сотрясал стены так, что они местами начали трескаться, с какого-то времени прекратился, и там, в мире, видимо, воцарилось спокойствие...
      Матарет долго колебался. Сколько раз он приближался к дверям, чтобы открыть кованые запоры, но каждый раз у него перед глазами вставала та страшная минута, когда на его Глазах в памятную ночь город начал разрушаться, и его снова охватывала тревога, похожая на ту, которая бросила его тогда сюда, в самую глубокую часть дома Яцека.
      Он, может быть, и дольше оставался бы в этом подземелье, если бы не голод, угрожающий ему смертью. При своем поспешном побеге он даже не подумал о запасах продовольствия, всей его пищей за эти восемь дней был кусок хлеба, схваченный случайно по дороге, когда он пробегал около двери пекарни, размещающейся в нижнем этаже огромного здания. Воды у него совсем не было, поэтому он вынужден был обходиться вином, которое в больших количествах стояло под стенами в пузатых бочках и в бутылках, рядами уложенных на полках.
      Он даже не думал, какому случаю был обязан тем, что погреб как раз был открыт и он смог в нем спрятаться. Вбежав сюда, он закрыл за собой дверь и, испуганный, спрятался в темноте, не смея в течение нескольких первых часов даже двинуться с места. Когда его стала донимать жажда, обжигая огнем и так уже со страху пересохшее горло, он стал осторожно ощупывать стены вокруг себя, сначала с мыслью, что, может, найдет для освежения губ влагу, текущую по стене...
      Но погреб был совершенно сух и никакой влаги он не нашел, зато напал на бочки и бутылки. В первый момент он испугался, что это запасы каких-то химических реактивов, необходимых Яцеку для его опытов, и, несмотря на жажду, долго колебался, прежде чем поднес разбитую бутылку к губам.
      Первый глоток вина разошелся у него по всему телу горячим огнем и отлично подкрепил ослабленные беспокойством силы. Ему хотелось напиться до состояния беспамятства, но разум помог преодолеть это желание, подсказав, что этот избавительный напиток может стать смертельным в случае злоупотребления им. Поэтому он сдержался и решил пить не больше, чем это требовалось для того, чтобы умерить мучающую его жажду.
      Сначала все было хорошо, и вино оказалось прекрасным напитком, который не только поил и поддерживал физически, но и возбуждал его мысли, поддерживая духовно и улучшая настроение. Однако после двух или трех дней, в темноте трудно было вести им счет, постоянное и вынужденное пьянство начало проявлять фатальные результаты. 'Его желудок, обманываемый только кусочком сухого хлеба, больше уже не мог выносить крепких напитков; болезненные головокружения, общая слабость охватывали его и с каждой минутой все больше угнетали. Он предпочитал уж скорее терпеть жажду, нежели взять в рот хоть глоток вина, к которому чувствовал непреодолимое отвращение.
      Последний день, проведенный в этом случайном заключении, был для него уже невыносимой мукой; отсутствие воздуха усугубляло то, что вино, к которому он вынужденно возвращался, сильнее его отравляло, и, наоборот, отравление вином вызывало более сильное чувство голода.
      Временами он проваливался в сон, полный видений, который длился неизвестно сколько. Тогда перед ним проплывали страшные картины: кровавые беспорядки, чудовищные взрывы, разваливающиеся города, какие-то сражения Не то с людьми, не то со злобными лунными шернами... А потом снова наступало неожиданное успокоение. Ему снилось, что он стоит вместе с Яцеком на каком-то холме над городом и слушает рассказ о новых, счастливых отношениях на Земле. Яцек добродушно улыбается и говорит, что все благополучно закончилось, что теперь правят на самом деле самые лучшие, самые мудрые, и он вскоре полетит на Луну, чтобы там помочь Мареку в установлении вечного мира...
      И снова светлый сон исчезал в страшном лихорадочном хаосе.
      Солнечный город внизу внезапно превращался в дымящуюся груду развалин - зарева от пожаров покрывали кровавыми отблесками небосклон, отовсюду доносились стоны умирающих и чудовищный сатанинский смех какого-то человека, выросшего до невероятных размеров, у которого было лицо Юзвы и его мощные кулаки...
      Матарет в страхе просыпался, ему хотелось кричать, звать на помощь.
      Но вокруг него были только ночь и тишина, только все усиливающийся голод терзал его кишки и отчаянно толкал его к выходу.
      Несмотря на это и на то, что отголоски войны утихли уже достаточно давно, он с дрожью открывал тяжелые запоры дверей, чтобы выйти на свет. В темном и узком коридоре и на лестнице, ведущей наверх, он через каждые несколько шагов останавливался и глубоко дышал, как бы желая вместе со свежим воздухом набраться смелости.
      Он представлял себе, что увидит, когда выйдет на улицу, и заранее готовил себя к этой картине.
      Вокруг будут развалины, думал он. Скорее всего, дом Яцека уже не существует, и кто знает, желая выйти на свободу, не встретит ли он препятствий из кирпичей, камней и металлических балок, которые, быть может, уже погребли его живьем, тогда, когда он даже не знал об этом... А если ему удастся благополучно выйти, то он, несомненно, окажется в страшной пустоте. Города уже нет, только одни развалины и среди них - трупы и огонь, пожирающий все, что только можно найти в этих грудах камня и железа.
      Дверь в конце лестницы была открыта. Он вышел через нее в широкий вестибюль; дом, по-видимому, еще стоял, по крайней мере, его нижний этаж был цел. Однако какая-то мертвая тишина царила вокруг. Видимо, служащие сбежали или были убиты, думал Матарет, пробираясь вдоль мраморных стен к широкой двустворчатой двери, ведущей на улицу. После легкого усилия она тихо отворилась: он остановился в ослепительном солнечном свете - и удивился.
      Город выглядел как обычно. Правда, кое-где можно было заметить какой-то закрытый магазин или разбитое окно и выломанные двери, кое-где на стенах виднелись свежие отверстия, как будто выбитые пулями, вдали, Матарету показалось, что он видит какой-то разрушенный или сгоревший дом... И это было все. Люди сновали по улицам, как обычно; может быть, их было чуть меньше, но по их поведению было незаметно, что произошло что-то чрезвычайное.
      Перед домом стояли два полицейских, как живой символ незыблемого порядка.
      На легкий стук двери, закрывшейся за Матаретом, один из них обернулся и схватился за оружие, висящее сбоку.
      - Ты чего там ищешь? - гневно закричал он. Матарет испугался.
      - Я просто прятался...- начал он несмело.
      Тем временем приблизился второй полицейский. Он внимательно посмотрел на Матарета, потом что-то вполголоса сказал товарищу:
      - Его Превосходительство...
      - Нет,- ответил тот.- Его Превосходительство Рода не лысый. Я видел его. Это, должно быть, его товарищ или слуга, с которым он прилетел с Луны.
      Он подошел к Матарету.
      - В этот дом нельзя входить без разрешения,- сказал он.
      - Но я всегда был тут...
      - Это не имеет значения. Тем хуже. Кто знает, пташка, не сообщник ли ты...
      - Надо его связать,- заметил второй полицейский.
      - Да,- подтвердил первый,- и отправить на гауптвахту или прямо к Его Превосходительству...
      Поскольку кандалы оказались слишком большими для маленьких рук Матарета, ему связали руки веревкой и куда-то повели. Он не сопротивлялся и ни о чем не спрашивал. Его охватила страшная слабость, он едва переставлял ноги, а в глазах у него было темно. Наконец полицейские заметили, что он не может идти дальше, поэтому на углу улицы посадили его в автомобиль и привезли к какому-то красивому зданию, которого он во время своих прогулок по городу еще не видел.
      Здесь он был приведен в большую приемную, в которой он просидел целый час, прежде чем двери наконец отворились. Слуга в ливрее вызвал его к Его Превосходительству...
      Матарет, шатаясь, вошел в кабинет и - онемел. В роскошно обставленной комнате, в кресле перед столом, в дорогой одежде сидел учитель Рода.
      - Это... это ты? - с трудом выговорил он. Рода нахмурился.
      - Я ношу титул Его Превосходительства, прошу об этом не забывать.
      После этого он махнул слуге, чтобы тот отошел, и позволил Матарету приблизиться и сесть.
      - Где ты скрывался?
      - Дай мне поесть,- простонал Матарет,- поесть и попить...
      Его Превосходительство милостиво позволил ему подкрепиться, а когда Матарет, немного насытившись, появился снова, он дружески принял его и сразу же обещал взять к себе, если он будет послушным.
      Матарет долго смотрел на прежнего учителя, а потом товарища по несчастью с удивлением, граничащим с недоверием. Он не верил собственным глазам и ушам и не мог понять, говорил ли Рода серьезно или только издевался...
      - Но скажи наконец, что произошло? - спросил он.
      - Я уже сказал тебе, что мне принадлежит титул Его Превосходительства.
      - Но каким образом? Как?
      - Я спас человечество!
      - Что?
      - Спас общественный порядок!
      - Ничего не понимаю.
      - Естественно. Ты всегда был тупым... Если бы не я, этот город сегодня уже не существовал бы.
      - Значит, революция?..
      - Побеждена! Побеждена благодаря маленькой машинке, которую я геройски, с опасностью для собственной жизни вынес из дома этого проклятого Яцека.
      - Как же так?
      В Роде проснулась прежняя ораторская жилка. Забыв о своем новом положении и вскочив по приобретенной на Земле привычке на стул, он начал оживленно рассказывать, размахивая руками:
      - Да, да! Я тоже не лыком шит! Выкрал у нашего уважаемого опекуна, вернее, захватил у него дьявольскую машину, которой он мог взорвать весь мир! Я нес ее на груди и чувствовал, что несу судьбу Земли, понимаешь?! Судьбу той земли, которая и для нас, людей с Луны, была когда-то матерью... Сердце у меня колотилось, видимо, сам Бог меня направил, чтобы я спас человечество...
      Он замолчал, видимо, заметив, что в его устах эти слова должны звучать странно для ушей Матарета, привыкшему к совсем иным высказываниям. Однако, не смущаясь, он начал снова.
      - Впрочем, это неважно. В конце концов этой машины добивались все. Я мог отнести ее Грабцу, даже собирался сначала так поступить.
      - И что сделал?
      - Подожди! К Грабцу я только написал, что машина захвачена, чтобы в случае чего он думал, что у меня ее отобрали силой... Ее так же можно было отдать Юзве либо за вознаграждение, как отнятую у врагов, возвратить Яцеку как истинному владельцу...
      - И что ты сделал?
      - Ах! Какой ты нетерпеливый! Я сделал то, что в этом случае было самым лучшим. Ты знаешь, я всегда уважал правящую власть...
      - Ха, ха!
      - Да, не смейся. Я уважаю власть. И поэтому по зрелому размышлению отправился к представителям правительства...
      - И они - с помощью этой машины? Рода рассмеялся.
      - Да. С помощью этой машины.
      - Перебили, уничтожили противников?
      - Ну, нет, все обстояло не так плохо... Впрочем...
      Он спрыгнул со стула и, понизив голос, прошептал Матарету на ухо:
      - Впрочем, могу тебе сказать по секрету: из этой глупой машины вообще нельзя было стрелять.
      - Как это?
      - Очень просто: не было такой возможности. Видимо, в аппарате чего-то не хватало, когда я ее принес. А когда силой выбили двери в лаборатории Яцека, чтобы забрать остальное, оказалось, что он уничтожил все перед своим неожиданным исчезновением.
      - И что?
      - Ничего.
      - Не понимаю.
      - Потому что глупый. Ведь о том, что машину нельзя использовать, никто не знал: никто, кроме правительства и меня. Все же много слышали о том, что Яцек владеет страшным оружием... Было достаточно, когда разнеслось известие, что этот убийственный аппарат находится в руках правительства...
      - А! Понимаю, понимаю...
      - Вот видишь. Это немедленно было сообщено. Правительство объявило: если мы должны погибнуть в огне революции, то пусть гибнет весь мир! Ученые струсили первыми. Потом пришла очередь рабочих и всей черни, которой стало жаль света Божьего...
      - А Грабец? А Юзва? А все остальные?
      - Грабца правительство приказало повесить. Юзву забили насмерть его сторонники, когда он не захотел им подчиниться, желая, чтобы весь мир взлетел на воздух, чего они уже не хотели...
      - И ты в конце концов оказался Его Превосходительством?
      - Да. Еще я ношу титул "Стража машины" и "Спасителя порядка".
      С невероятной важностью Рода прошелся по кабинету и снова остановился перед старым-товарищем, заложив руки назад
      - Разве я не говорил тебе всегда,- начал он,- что я со всем справлюсь. Кто бы мог подумать, когда нас здесь возили в клетке вместе с обезьяной...
      Он замолчал и пугливо обернулся, не слышит ли его кто-нибудь. Потом ласково похлопал Матарета по плечу.
      - Я не забуду о тебе. Ты страдал вместе со мной, хотя я очень недоволен твоим поведением по отношению к Яцеку, перед которым ты меня очернял, говоря, что я Обманщик, все тебе прощу и постараюсь, чтобы...
      Он замолчал, потому что именно в эту минуту Матарет плюнул ему в лицо и, повернувшись на каблуках, вышел из кабинета. В вестибюле уже не было полицейских, поэтому его никто не задержал. Медленным шагом он спустился по широкой мраморной лестнице и влился в уличную толпу. Некоторые прохожие с интересом поглядывали на странного карлика - кто-то знал его как пришельца с Луны и приостанавливался, чтобы рассмотреть его, но большинство не обращало на него никакого внимания.
      Он шел, замешавшись среди прохожих, без цели, даже не думая, куда идет. Иногда взгляд его падал на дом, разбитый выстрелами, развалины которого поспешно убирались работниками, иногда он замечал группы людей, оживленно разговаривающих о событиях последних дней, но, кроме этого, не заметил ни одного следа угрожающей бури, которая пронеслась над миром. Самое большое изменение заключалось в увеличенном количестве городских охранников и полицейских, которые жесткими, подозрительными глазами следили за прохожими...
      Матарет думал о Яцеке. Куда он мог отправиться? Не погиб ли в уличных схватках? А может быть, он сидит в тюрьме? Ему невольно вспоминались минуты, проведенные в обществе ученого, разговоры с ним, обсуждения будущего путешествия на Луну с целью оказания помощи Мареку... А может, Яцек действительно улетел на Луну, оставив его здесь?
      Он поднял голову к небу, где на голубом фоне обозначился бледный, притушенный дневным светом серп Луны.
      Он очнулся от размышлений только наткнувшись на плотную толпу людей, стоящую под каким-то огромным листом бумаги, приклеенным на стене.
      Кто-то читал вслух напечатанное на ней объявление, слышались выкрики удивления, но чаще слова признания и одобрения действий правительства, которое отдало распоряжение...
      Заинтересованный Матарет приблизился туда и, по счастливой случайности, смог забраться на цоколь уличного фонаря и прочитать...
      В глазах у него потемнело.
      Собственно, это вообще не должно было его касаться, однако он чувствовал, что его охватывает стыд, его, варвара, прилетевшего сюда с Луны, за то, что начинает твориться на Земле.
      Объявление правительства Объединенных Штатов Европы, вывешенное для общего сведения, гласило:
      "Граждане!
      Заботливое правительство, беспокоясь о благополучии общества, которое ему доверено в связи с неслыханными и достойными сожаления событиями последних дней, вынуждено принять меры, чтобы раз и навсегда положить конец злу, которое общество на своей груди, своей кровью, к сожалению, вскормило.
      Ученые, открыватели и изобретатели некогда безусловно были благословением человечества. Им мы были обязаны своим благосостоянием, основанным на побеждении сил природы, потому что хотя мы собственными трудолюбивыми руками построили заводы и фабрики и установили господствующий порядок, надо признать, что они неоднократно своими изобретениями давали нам пульс к плодотворной работе. И хотя общее просвещение - это тоже заслуга общества, которое, заботясь об увеличении знаний и возвышении духа, построило миллионы школ и взяло дело обучения в свои руки, нельзя не признать, что ученые сыграли здесь немалую роль, помогая своими исследованиями открытию новых отраслей знания.
      Это была справедливая плата обществу, которое позволило им развиваться и своим трудом создало условия для спокойной исследовательской работы.
      В конце концов ими было открыто уже все, что нам необходимо, и они пошли гораздо дальше, чем мы могли от них требовать. Ученые, которые гордо называли себя "Всезнающими", стали для нас дорогостоящим излишеством, и общество только в память об их прежних заслугах оказывало им уважение.
      И тут произошла страшная вещь. Эти по милости общества существующие мудрецы пошли против него и вместе с самой низкой чернью пытались для собственной выгоды нарушить существующий в течение многих веков порядок на Земле.
      Граждане! Мудрецы нам больше не нужны! Нам достаточно того, что уже открыто. Правительство, заботясь о благополучии общества, решило положить конец распоясавшимся гордецам и подстрекателям.
      Решено:
      1. Распустить с сегодняшнего дня общество ученых, называемое "Братья знающие".
      2. Отменить все огромные пенсии, выплачиваемые ученым, оставив им свободу зарабатывать самим себе на хлеб, если они хотят жить.
      3. Также ликвидировать все огромные институты, занимающиеся так называемой "чистой наукой" и бесплодными исследованиями, оставив только те, которые занимаются вопросами общественной жизни и экономики.
      4. Запретить в будущем под страхом сурового наказания содержание частных лабораторий, а также выпуск научных работ, которые бы не прошли через особую цензурную комиссию и не были бы признаны ей общественно полезными.
      5. Поддерживать повсеместно существование профессиональных школ и закрыть раз и навсегда любые высшие школы, так называемые "философские" или общие, а прежде всего содержащуюся за счет общества "Школу мудрецов".
      6. Чтобы сделать невозможным отступление от вышеуказанного распоряжения, решительно запрещается любое частное обучение, под каким бы предлогом оно не проводилось.
      Граждане! Правительство надеется, что вы с благодарностью примете к сведению это распоряжение"
      Матарет слез с фонаря и, опершись о стену, молча смотрел перед собой ошеломленными глазами, насколько невероятным и чудовищным показалось ему то, что он прочитал Относительно недолгое пребывание на Земле и постоянное общение с Яцеком научили его больше всего ценить работу человеческой мысли и ее свободное развитие, поэтому теперь у него было впечатление, что прямо перед его глазами происходит какое-то страшное самоубийство.
      Он поднял голову и посмотрел на толпу. Он искал людей, которые содрогались бы от такого же, как он, возмущения, слушал, не прозвучат ли какие-нибудь возражения.
      Но прохожие, остановившись на минуту перед объявлением, столь значительным для судеб человечества, бросали несколько слов, либо безразличных, либо выражающих признание правительству, либо, самое большее, удивлялись его решительности и беззаботно шли дальше, разговаривая о повседневных делах, иногда только касаясь событий последних дней.
      Кто-то вспоминал о проклятой машине Яцека в доказательство неслыханной зловредности ученых, за которую они теперь понесли заслуженную кару. Другие называли имя Роды как спасителя, при этом выражали удовлетворение тем, что правительство наградило его высоким чином. В содержание этих разговоров со стороны вплетался рассказ какого-то старика двум молодым людям о том, что в ближайшие дни в театре снова будет выступать знаменитая Аза, которая уже долгое время на сцене не показывалась.
      Сообщение, брошенное случайно и передаваемое из уст в уста, наэлектризовало всю толпу, так что о распоряжении, касающемся мудрецов, было забыто. Все спрашивали: правда ли это? откуда получено сообщение? в какой роли на этот раз выступит божественная певица?
      Матарет не стал слушать. Медленным шагом он потащился дальше, уронив на грудь голову, насмешливо и презрительно скривив губы:
      - Земля,- шептал он,- старая Земля...
      У него за спиной перед плакатом, возвещающим смерть знаниям, все еще продолжался разговор о знаменитой певице и несравненной танцовщице - Азе.