Жуков Вячеслав (Джеймс Гудвин)
      Сердце дурака
      Как добры все люди и животные
      Герда
      Содержание:
      Предисловие автора
      Дурак на холме
      Представьте себе...
      Сентиментальное путешествие
      Земляничные поля
      Что-нибудь
      В небе вместе с бриллиантами
      Похороны цветка
      Запах собачьей шерсти
      Ветка сирени
      Секретная служба
      Банда в бегах
      Инспектор Милс
      Пусть будет так
      Обыкновенная день
      Монастырская дорога
      Тень твоей улыбки
      Девушка
      Сказки венского леса
      Солнечный король
      День рождения
      Долина кукол
      Дитя во времени
      Билет на Луну
      Без тебя
      Мама
      Июльское утро
      Старые башмаки
      Марш энтузиастов
      Желтая река
      Хрупкий
      Цветы в грязи
      Свеча на ветру
      Сорок четвертый калибр
      "Мяу"
      Новый год
      Сердце дурака
      Предисловие автора
      Эта история, если и не бесконечная, то очень и очень длинная - миллионы минут, тысячи слов, сотни бутербродов, пять квартир, три кота и ни одной собаки по бумажной дороге в призрачный город снов.
      Это волшебная история, то есть сказка о том, что было и будет на самом деле с каждым из нас - от смелости молодости до одиночества старости, особенно когда старость приходит в детстве.
      В детстве никогда не прощаешься с прочитанными книгами, перечитываешь и придумываешь продолжение, мечтаешь и живешь только мечтами, только с любимыми героями и с музыкой.
      Эта история - детство в стране, где никто не взрослеет.
      Это фантазия.
      Дурак на холме
      1
      Его спрашивали: "Что ты делаешь на этом холме, дурак?" И он отвечал: "Здесь самое высокое место и отсюда виднее небо".
      - Зачем тебе небо?
      - Я занимаюсь астрономией, - застенчиво говорил дурак.
      - А что это такое?
      - О! Это наука о небесных цветах.
      2
      - Что самое главное?
      - Любовь, - утверждал дурак.
      - Нет же, дурак, самое главное - это хорошая оценка, - спорили с ним дети.
      3
      - Наш резиновый пузырь надул сигаретным дымом рыжий хороший мальчик.
      - Вы ошибаетесь, наша Земля лежит на трех слонах, - говорил дурак.
      4
      Он был тихим, спокойным больным, и, как показала последняя перепись, единственным дураком в стране.
      5
      Он утверждал, что понимает не только животных, но и людей.
      6
      Он приносил пользу: когда дурак сидел на холме, погода всегда была хорошая, а когда не сидел, естественно - плохая.
      7
      Люди, в общем, не мешали ему, а если и смеялись над ним, то только сами чужакам спуску не давали, и были правы, ведь это был их дурак. В благодарность дурак превратил все колючки в округе в неизвестные, но прекрасные цветы, и назвал их розами. Толку от них было мало, даже скотина их не ела. Однако люди вскоре привыкли к ним, а когда дурак подарил букет чудесных цветов девушке, которую тайно любил, все поняли, что цветы - самый дешевый подарок на свете, знай, рви - и стали повсюду их выращивать и холить.
      8
      Ночью, когда жители маленького городка спали, к костру дурака собирались бездомные собаки и кошки, которых он подкармливал, лечил и рассказывал им сказки. Вначале животные его не понимали, ведь они так долго жили вместе с людьми, а дурак стал разводить огонь на холме совсем недавно. И, к тому же, они ему просто не верили... Разве есть такие страны, где собаки, кошки и люди понимали и любили друг друга, где собак и кошек держали не только для того, чтобы делать из них шапки и котлеты? Но наконец они ему поверили: во-первых, дурак не ел мяса, во-вторых, как сказал самый умный и рассудительный пес, "вполне возможно, есть такие страны, где живут одни дураки". И однажды, в полнолуние, они заговорили с ним. Дурак стал первым человеком, с которым захотели беседовать животные. Кошки обладали прекрасной памятью и разыгрывали перед дураком сценки из жизни города, подражая голосам людей. В одной из кокетливых кошек дурак узнал свою любимую. В сценке, которую кошки назвали "Долина кукол", она говорила своей подружке: "Все мужчины - дураки". Собаки чудесно пели на человеческом языке и выбрали дурака своим солистом.
      Кошки и собаки вскоре познакомили его с очень умными созданиями - с гномами, которых удивила необъяснимая доброта человека. Гномы писали настоящую историю человечества, не извращая в угоду людям события и факты из их жизни. Они могли себе это позволить - ведь о них никто не знал. Еще в давние-давние времена по приказу местного короля их создал втайне от всех для сбора информации и шпионажа придворный алхимик и на всякий случай поселил на резиновом шаре голубого цвета. На следующий день, во время очередного дворцового переворота, алхимика сожгли за то, что он отказался от чего-то или, наоборот, не отказался. Его лабораторию разграбили, вынесли всю посуду и алмазы, а шарик присвоил себе рыжий, конопатый мальчик, сын последнего диктатора. Но ненадолго. Первый же порыв ветра унес шар в неизвестном направлении. Это так огорчило мальчугана, что в течение пяти лет он только тем и занимался, что надувал резиновые шары. Однако, маленькие человечки почему-то там все равно не появились. Король предпринял все меры для того, чтобы вылечить своего наследника: уничтожил астрономию и астрономов, великанов и чародеев, историю и карликов, сказки и дураков. Астрономов, великанов, чародеев, историю, карликов и сказки сожгли, а дураков по специальному указу стали считать "среднестатистическими умниками", как, впрочем, и всех остальных подданных королевства. Подумав немного, король заодно уничтожил и официальную оппозицию. Зато взамен старой, очень старой религии, была создана новая, объясняющая возникновение жизни на Земле доступно и просто: рыжий, конопатый, хороший мальчик надул резиновый шарик и пошел гулять; со временем на шарике появились маленькие людишки - вот такие, не больше пачки сигарет, и другие животные. Рыжий мальчик спустился на Землю и стал жить среди людей, на радость им и монарху. Собственное божественное происхождение успокоило малыша, он перестал надувать шары и занялся астрономией.
      9
      В день рождения любимой он подарил ей огромный букет роз - это были белые и синие цветы. Смущаясь и краснея, он произнес заранее заученные слова и тут же ушел, отказавшись от приглашения, чувствуя себя неловко в доме, где все было слишком нежно и хрупко для трехметрового гиганта.
      С тех пор прошло много времени, но и сейчас раз в году на могилу его любимой бездомные кошки и собаки города приносят белые и синие розы, а гномы читают до самого утра только ей одной стихи, написанные дураком.
      10
      Регулярно очередной добропорядочный и лояльный гражданин города честно ставил в известность центральные власти, что в городе появилась сомнительная личность: во-первых, астроном, во-вторых, великан, в-третьих, - называет себя дураком. Ежемесячно специально откомандированная из столицы комиссия обращалась к дураку: "Ваше высочество, езжайте домой, отец Ваш скучает и просит вернуться. А дома Вас ждет чудесный телескоп, большой-большой". На что принц всегда отвечал отказом. И вот однажды, в полночь, к нему пришел отец. Личная охрана диктатора оцепила местность в радиусе многих километров.
      - Отец, - сказал наследник, - нашу Землю создал кто-то другой, во всяком случае, не я. Посмотри в мой телескоп, видишь - сколько планет во вселенной? Столько резиновых шариков я один не смог бы надуть.
      И он безмятежно принялся за старое дело - стал надувать резиновый шар, изготовленный гномами, и больше не обращал внимания на отца.
      - Бедный мальчик, - сказал старый король, уходя за час до рассвета.
      К тому времени принц надул две сотни шаров. Он очень спешил, нужно было надуть еще восемьсот к весеннему балу фей. Представьте себе.
      Представьте себе...
      ...что-нибудь. В другой своей сказке "Земляничные поля" я рассказал о кошках, собаке и человеке. Правда, они могли быть и розой - любой. Однако пробст вместе с любовником своей жены, съев кролика, думали иначе:
      * В самый раз.
      * Старый пень не дурак пожрать.
      Похороны состоялись в разное время!!!
      Кот
      1
      Наш пробст после обеденной гимнастики иногда тоже говорит: "Ну, что, мальчики, в живых останемся только мы, - и шутки ради печально нажимает на ряд гербовых кнопок, подражая голосу президента. - Давай, спасай цвет нации". Неплохо подражает. Похоже. И мы в похоронном темпе орем: "Да здравствует " Не всегда. Но часто. Достаточно часто.
      У нас давно все переспали друг с другом и, разумеется, продолжают до сих пор (вряд ли что изменилось). Естественно, это никоим образом не сказывается на выполнении каждым своих функциональных и субординационных обязанностей. Есть и свои чемпионы: Фарш-оперативник и Белая Лошадь. В последний раз их разняли на операционном столе. Фарша отправили наверх, преподавать в высшей школе, а Лошадь, став секретаршей пробста, получила очередное звание и тоже говорит: "Я никого не боюсь". Не всегда. Но часто. Достаточно часто. Им и в самом деле бояться некого и нечего. Этот центр со всем годовым, а быть может вековым или тысячелетним (?) провиантом спрятан под цепью северных гор. Что давно всем известно. Не опасно даже прямое попадание атомной бомбы. И это растормаживает.
      Как утверждает Дин, "психологически". Он, например, стал писать абстрактные стихи, лучшие - на дверях мужской уборной, конечно: Синие, синие поле,
      Нежный, задумчивый взгляд.
      Падают белые зори
      Розами в темный закат.
      Падают, падают листья
      В звездную тихую мглу...
      Где-то над озером чистым
      Чистое слово "люблю"...
      Рядом со стихами красовалось схематичное изображение голой женщины - внизу надпись: "Это Шпак. Я ее трахнул". И стихи, и рисунки по-прежнему там (вряд ли что изменилось).
      2
      Город Прежнев возник, как первоочередная необходимость национального хозяйства в добротных паяльных лампах. Все средства пропагандистской машины Империи о дешевом жилье и вольготной жизни в городе были включены на нужную мощь. Формировались агитационные колонны Отличных Парней, валом валили авантюристы, уголовники и просто обиженные, истерзанные души. Столица снабжала рождающийся город наилучшим товаром, столичные гастролеры пели о Прежневе лучшие песни. Людей, строящих город, называли лучшими. Все было высококачественным. Высокой была (и осталась) преступность. Любимым развлечением лучших было (и осталось) сбрасывание себе подобных с крыш коллективных небоскребов. Лучших в стране.
      На фоне организованной шумихи шла настоящая работа: под грядой первобытных гор, окружающих растущий город, строился Атомный Центр самообороны страны. Таким образом десятилетия пропаганды всеобщей нищеты были воплощены в последней идее министра самообороны Джюса У. В день окончания строительства Центра он выбросился из окна с криком: "Демократы идут!"
      Вскоре была разработана совершенно секретная директива Верховного Комитета Сверхдержавных Сил - "ВКСС 20-1", которую на всякий случай - и для устрашения - подбросили всем вражеским и дружественным разведкам. Для мирного периода директива предусматривала капитуляцию блока союзников под давлением извне, на случай войны - нанесение молниеносного ядерного удара, превращение содружества в аграрную колонию Великой Интернациональной Империи. После овладения секретом атомного оружия стало ясно: будущая мировая война - последняя, в ближайшие несколько тысяч лет. "Слава богу, наконец-то я подохну", - отшутился бессменный президент. Поэтому в кратчайший срок по специальному распоряжению диктатора (президентская директива No59) был разработан план строительства подземного города и заселения его цветом нации. Критерием отбора служили тщательно разработанные анкетные данные для чистокровных имперцев. Наш отдел по охране пульта ядерной обороны - "атомной грядки" - был укомплектован идеально чистокровными парнями.
      3
      Чистокровным признали и меня. В общей колонии, где я родился, моя мать работала ресторанной буфетчицей. Отец - профессиональный законник, промышлял где-то на другой стороне Империи и решил не тревожить меня своей недвусмысленной репутацией. Поэтому в детстве мне не давали забыть, кто я такой и "где твое место, ублюдок", в иерархии маленьких негодяев. Поэтому у меня до сих пор, как известно, нет детей. Детство мне запомнилось бессмысленностью необъяснимых поступков взрослых, постоянным желанием вырасти (в чем я преуспел) и стать неуловимым разведчиком. Быть пойманным не входило в мои планы. Сейчас, впрочем, тоже.
      Как большинство обожаемых крошек, я был избалован, и пользовался этим вовсю. Неуемное детское воображение подогревалось фантастическими желаниями, которые мать выполняла без промедления. Так, у меня появился единственный в своем роде шагающий конь с настоящей уздечкой, седлом и стременами. Сидя на нем и слушая его электронное ржание, я был по-видимому счастлив. На зависть соседским мальчишкам, почти неделю. Игрушками, заграничными костюмчиками, заморскими сластями мать пыталась компенсировать недостаток времени для проявления своих материнских чувств. Может быть именно поэтому я так и не научился ценить вещи и легко с ними расстаюсь, как расстался когда-то со своим скакуном, подарив его девочке Элле.
      Когда крошка спал, мать возвращалась с работы и всегда клала в сумку огромного плюшевого кота шоколадку или горсть ореховых конфет. А наутро я, толком не проснувшись, перво-наперво выгребал кошачьи подарки и рассовывал их по карманам дежурных штанишек. Мать охала и удивлялась, а я ей подыгрывал, хотя давно уже разгадал эту тайну, как, впрочем, и другие, тщательно оберегаемые взрослыми тайны: рождения, любви и Деда Мороза. Наспех позавтракав, я убегал на веселую и беззаботную улицу, где мог вволю шуметь и проказничать. Элли и её старший брат Дин жили в Солнечном квартале, и чаще всего остальное время и мамины подарки я делил вместе с ними.
      Элли фактически была хозяйкой дома: ее отец, работая в имперской агитке, почти все время проводил в разъездах и командировках. Ну, а мать после развода переехала жить в столицу. Элли так же, как и я, не любила город, а вкусы Дина, если не всегда, то в основном совпадали с мнением сестры. Двухэтажный дом, как и большинство особняков в этом богатом квартале, имел все необходимое: огромный холл на первом этаже (где мы с Дином-Потрошителем охотились на бизонов), зал для физических упражнений, бассейн ("Большое озеро" или - по настроению - "Великая зеленая река"), подвал-холодильник (откуда в случае неудачной охоты добывалась заказанная Элли еда), спальни, кабинеты, мастерские и телескоп на самом верху, где она рассказывала нам с Дином свои лучшие сказки о звездных путешествиях и загадочных странах, не забывая подкармливать нас из соломенной сумки, специально наполненной для дальней дороги. Несоразмерное сочетание ограниченности пространства и безграничности воображения воспитало во мне путешественника (в ограниченном пространстве) и фантазера.
      Вечером, под рождество, я и Элли после купания в бассейне сидели нагишом в холле и болтали о любимых певцах и группах. У нее была отличная коллекция рентгеновских пластинок. Дин предпочитал музыке многосерийные кинобоевики, тем более, что Элли любила слушать музыку одна, иногда - со мной. Серебряные блики отраженной в бассейне луны падали на потолок и противоположную стену, сбегали цепочкой вниз, протягивали кончики пальцев-лучей к нам, на мгновение замирали и вновь возвращались обратно. "Элли, - между прочим сказал я. - Когда мы вырастем, я обязательно возьму тебя в жены". К тому времени мы были знакомы уже пять месяцев и я, как мне казалось, имел право сказать ей об этом. Перед уходом я протянул ей руку, но она, обняв меня, легко поцеловала и тут же ушла.
      На следующий день я проводил Элли и Дина. Они уезжали из города на время зимних каникул. С тех пор я не видел Элли почти десять лет. По решению горсуда ее увезла к себе в столицу мать.
      Скоро и мы с матерью переехали в юго-западный район города. Но друзья у меня на новом месте так и не появились: мне хватало Дина и подаренного его отцом набора рентгеновских пластинок. К тому же я стал книжным наркоманом, тратя все случайные деньги на имперскую читальню. В перерывах книжного голода работал в шайке малолетних гимназистов, специализирующихся на сбыте краденых газет.
      В очередном классе действительной (не помню уже в каком - где-то в шестом-восьмом) влюбился, как и все остальные, в первую красавицу гимназии Таню. Правда, после того, как меня не сильно, но систематически избивали по ее ходатайству. К моему стыду я, оказывается, не предугадал ее внезапно вспыхнувшей любовной тоски и всепоглощающей страсти. Разумеется, в кратчайший срок мы исправили это маленькое недоразумение. Учился я в общем-то неплохо, и сейчас мне кажется, слишком серьезно относился к учебе. В классе я был на голову выше всех и поэтому, ощущая свою "неполноценность", старался быть как можно ниже и незаметнее, тем более что в моем уродстве меня ежедневно убеждали "полноценные" одноклассники. Быть не похожим на всех... И только благодаря Тане я избавился от этого комплекса: перестал горбиться и носить кеды.
      Гимназию я ненавидел, как ненавидел в одинаковой степени и учеников, и учителей - к счастью, я и в самом деле был чересчур не похож на остальных. В многочисленной очереди учителей, обучавших наш класс, мне запомнилась учительница по элементарной физике. "Учительница первая моя..." После методичного поучения линейкой моих юных пальцев, она старательно перед всем классом описывала закономерный исход появления на свет божий всяких незаконнорожденных преступников. Уже будучи в подготовительном отделении, мы с Дином виртуозно (для наших лет) смонтировали порнографическое непотребство с участием сексбомбы от физики и, размножив, с помощью газетной шайки накачали им весь город. Стоя в кабинете помощницы директора (ноги вместе, руки по швам) - бывшей тюремной охранницы, я получил свой первый урок в области методики проведения холодного допроса. Ввиду скорого окончания начального курса и недостатка улик мне выдали аттестат при отличном поведении, что приятно удивило меня и укрепило веру в непреходящую ценность истины: "Не пойман - не вор".
      Вскоре мать, соблазнив будущего генерала имперских войск, вторично вышла замуж в возрасте тридцати лет. Следствием этого стала моя первая перемена фамилии в ряду дальнейших перемен. После окончания гимназии, не обременяя своим долгим присутствием молодоженов, я отправился в столицу, чтобы поступить в Национальный университет. Удобно устроившись в двухместном купе первого класса, я размечтался о новой и, конечно же, значительной судьбе долговязого парня с окраины Империи. Сентиментальное путешествие.
      Сентиментальное путешествие
      1
      Кэтрин. В небольшом северном городке (последняя пересадка перед столицей), сохранившем архитектурные черты рыцарских веков, я снял ее с окна старинной ратуши.
      - Привет. Я не ушиб тебя?
      - Хорошо, я согласна провести оставшееся время с тобой.
      И, передав мне свой мольберт, а подругу - Дину, Кэтрин бесстрашно повела меня в волшебное Зазеркалье нежданной любви. Сверкающие нежным рассветом лепестки цветов, первый поцелуй в зеленом уюте музея природы, близость доверчивых глаз, свеча, украденная на счастье, на долгую память, путешествие близкого расставания, краткое мгновение подаренное судьбой...
      2
      "Mon cher!
      Мое письмо, по-видимому, порядком подзадержалось. Хотя, впрочем, одной из причин этого явились Вы сами, т.к. не соизволили сообщить мне свои координаты, и я до сих пор сомневаюсь, найдет ли Вас это послание.
      Ну, а второй причиной послужило желание послать тебе свой офорт, эскиз к которому я делала как раз в тот момент, когда тебе в голову пришла светлая мысль снять меня с окна (надеюсь, ты не слишком долго в этом раскаивался...).
      После твоего отъезда единственным приятным воспоминанием была последняя ночь, когда я бродила по городу одна и сдирала афиши с заборов. На одной из них, кажется, тот самый Доминиканский монастырь, где мы позаимствовали свечи. Как видишь, зерна преступности, посеянные тобой, попали на благодатную почву.
      Сейчас ужасно загружена работой, забываю дни недели и даты, не знаю подчас, какая была погода. Надеюсь скоро получить ответ, очень жду. A lot of kisses to you, my stranger. Catherine".
      Земляничные поля
      У каждого десятилетия свой неповторимый образ. Я перебираю пластмассовые отпечатки прошедшей жизни, воспоминания о которой всегда грусть и музыка. И, слушая ее, я вновь верю и надеюсь. Все, к чему стремился и о чем мечтал, проходит рядом, словно это осуществилось и стало явью. Иногда мечты заменяют саму жизнь, главное - вовремя этому научиться, тогда не так холодно и одиноко на свете.
      День на исходе. Прохладный воздух открывает окна и двери, снимает желтый налет с листьев, окрашивает лес в синий цвет. В долине, на другой стороне холма, солнце уходит за горизонт. Над лесом зажигаются звезды, тропинка от порога дома исчезает, спускаясь к отражению луны в зеленом ручье. Трава расступается, пропуская бесшумно идущего Кота во главе со своими бездомными друзьями. Дин Гиор приподнимается, дружелюбно машет хвостом, и снова вытягивается во весь свой огромный рост. Прежде любой беседы - накорми гостей, этому правилу нетрудно следовать, особенно когда гости так воспитаны и не стремятся наследить на хозяйском полу. Мы знакомы уже полгода, и ни разу без моего приглашения кошки не входили в дом. Даже когда я отсутствовал, они чинно ждали меня во дворе, не пытаясь проникнуть в открытые окна. Вполне возможно, определенную роль в этом сыграл и авторитет Дина.
      Началось все весной, когда Кот привел своего бесхвостого приятеля с перебитой лапой. Затем круг моего знакомства с усато-полосатым племенем расширился, и когда они по несколько дней не приходили к нам, мы с Дином волновались: где-то они сейчас, не обидел бы их кто.
      После ужина все разбрелись по двору. В вечернем воздухе горят изумрудные искры. Кот выгнул спину, потянулся и вдруг, собравшись в комок, прыгнул Дину на спину. Дин Гиор не среагировал - никто, кроме Кота, не пробует фамильярничать с ним, его размеры и необычайная сила внушают уважение всем. Пятеро котят, один совершенно белого цвета - явная копия Кота, мурлыча, трутся о Дина. Кот, навозившись на его спине, прыгает ко мне на колени; белая шерсть отливает серебром, глаза закрыты - мы изволим почивать.
      Ночь сжала пространство, послав покой и тишину. Я встаю и несу Кота в дом, за мной идут Дин с котятами и все остальные. Я разжигаю огонь в камине, поднимаю Кота с кресла и сажусь. Тепло любят все: раньше кошки не заходили в дом, но когда пошли весенние дожди, церемонии были забыты. Мы молчим, каждый думает о своем. Я опускаю руку и беру с пола папку; исписанные страницы шелестят, соединяясь в одно целое новой сказки. Я читаю вслух: "Запах собачьей шерсти". Если уважаемая публика не возражает, на сон грядущий я прочту вам очередную сказку". Никто не возражает. Дин встает, нюхает папку и, улыбнувшись, садится рядом. Я читаю о том, что необходимо мне сегодня, и о чем думаю чаще всего - об умении выдумывать и фантазировать. Сон, дающий силы проснуться, но только не моим слушателям - все, кроме Дина, спят. Я поднимаюсь с кресла и снова включаю проигрыватель, одеваю наушники: - "Мы так любили бы друг друга, когда моложе были б на одну любовь".
      Что-нибудь
      Июльское утро. Я без толку, сам по себе, шлялся по городу, дышал свежим автомобильным перегаром. Как положено гонял замешкавшихся кошек, пытался с переменным успехом поймать ответное мнение свободных и занятых девушек о своей полузастенчивой улыбке. Город, окутанный постоянным дождевым туманом, словно в волшебной стране без устали менял свои очертания и окраску. Я плыл, подняв паруса, по волнам меланхолии и лени, теряя всякую ориентировку во времени и пространстве. Но рано или поздно все останавливается. И мой поднаторевший в кругосветных плаваниях корабль случайно забрел в первый, попавшийся кабак. У стойки довольно симпатичный, похожий на кинозвезду хозяин, приветливо махнул мне рукой, приняв меня, как часто бывает в таком настроении, за кого-то другого. Я не возражал, тем более, что заведение было, сразу видно, приличным и рентабельным. Сев за свое любимое место - столик у окна - я принялся подсчитывать эффект полезного действия на аппетит проплывавших мимо моего убежища женских ножек. У меня было уже достаточно воспоминаний, чтобы суметь разобраться и в этом. Мой немудреный заказ чересчур быстро выполнили. Я высыпал весь консервированный горошек в тарелку и смешал его с листьями цветной капусты и спаржи. Залил все это соусом и снова уставился в окно. Там неземное создание в короткой юбке и полосатой кофточке с поясом поражало всех своими размерами и поведением. На голову выше всех одуревших от восторга мужчин, длинноногая девчонка, ловя свое отражение в моем окне, поправляла что-то у себя в нижней амуниции, и бровью не вела. Наконец она заметила мою бесстыжую рожу, нахмурилась и бодро вошла в трактир, явно намереваясь сесть за мой стол. Но не тут-то было: ее вовремя опередил, сгибаясь под тяжестью двух пивных кружек, отставной железнодорожник в форме сельских бродяг. Мне повезло: парень был навеселе и с ходу, без остановки, стал раскрывать мне свою повеселевшую душу.
      - Когда мне было сорок лет, то есть вчера, я сгонял в крематорий и сбыл там по дешевке своих предков, - с надеждой затянул он.
      - Вы, часом, не псих? - вежливо отрезал я.
      - Меня зовут Гудвин, Джеймс Гудвин, - улыбнувшись в ответ, сказал железнодорожник. - Вы, верно, здесь впервые?
      - Да, зашел перекусить.
      - Здесь, к сожалению, так принято. Эту забегаловку арендуют киношники и писаки всех мастей. Я решил, что вы из новых - из неформальной волны. И вижу, к счастью, что ошибся.
      - Чудно. А я-то думал, что вы стрелочник.
      Парень хорошо и так искренне рассмеялся, но вовремя заглох:
      - Эта одежда, плюс немного грима помогают решать некоторые проблемы при контакте с людьми, - смущенно признался он.
      Я восхищенно подмигнул длинноногой красотке за соседним столом. Она равнодушно смотрела вдаль, будто находилась от нас за сто миль, за границей презрения.
      Гудвин отодвинул кружку, постучал по краю стола ссохшейся рыбиной и затянул дальше:
      - Вы, по-видимому, в столице недавно?
      - С неделю. Решил рискнуть.
      - Наркотики, спиртное, золотишко, - чуть разочарованно заключил он.
      - Нет. В университет поступаю, - смело сказал я и агрессивно уставился ему в переносицу. Но он не заржал, а продолжал лакать свое пиво.
      - Черт возьми! Вот не думал, не гадал, что кроме новой, есть на свете и другая молодежь.
      И я лицом в грязь не ударил. Книжек я перечитал уже прилично, было за что зацепиться. Особенно он прибалдел, когда я выдал ему свою точку зрения на "В небе вместе с бриллиантами" и "Похороны цветка". Тут Гудвин так разгорячился, что забыл о своем пиве и заказал бутылку бордо. Мы с ним чокнулись за здоровье свое и соседки. И сразу же с места в карьер перешли на личные проблемы, точнее, на его. Я внимательно слушал, авось пригодится. Он продолжал распинаться:
      - Быть сволочью всегда проще. Чтобы полюбить людей и животных, нужно - или быть большим дураком, или стать мудрецом. И то, и другое накладно и требует определенных усилий. Добро же, совершаемое большинством, чаще всего вырастает из ординарных корыстных побуждений, то есть из зла. И это нормально, как нормальны по отношению к требуемым моральным условиям общества все мы. Так по тесной лестнице подземки все двигаются в строго указанном направлении и со средней скоростью, нагруженной бакалеей домохозяйки. Сами понимаете, скорость эта в разное время при разных условиях будет иная, не говоря уже о том, что подземкой может с успехом управлять и домохозяйка. Все мы в детстве, в стадии наивности, редко обретаем себя, стремясь поскорее отрастить локтевые мускулы, чтобы первыми спуститься по лестнице в стадию цинизма. Затем, обычно нам не хватает умственных сил подняться, соединив в себе наивность и цинизм, доброту и мудрость. Многие, не сумевшие превозмочь время, предпочитают встать в стороне, и лишь единицы бросают вызов мельничным жерновам. Может быть, и мне, сидящему в стороне, сподобится убить дракона. Пока же короткие реплики, сказанные миллионам, успокаивают мою совесть. Это дает мне право назвать себя в некотором роде писателем. Надеюсь, что когда-нибудь у меня хватит сил написать стоящую книгу, где я попробую сказать: "Я часть загнивающей цивилизации, которая никого не любит и не боится, разве что мазохистски страдает от сознания собственной ненужности и меланхолии". Когда-нибудь я не дам нажать на кнопку всей этой банде педерастов и отсидеться в теплом клозете противоатомного логова. В этом году, после долгих проволочек и проверок, мне удалось побывать на нашей ракетной базе, расположенной на территории одной из союзных республик. Пожалуй, сейчас меня волнует только эта тема: соотношение полной покорности и нищеты, с одной стороны, и превосходство номенклатурной тупости - с другой. Но, думаю, не надолго, вот только допью свое пойло, залимоню глаза и прикорну у материнской груди нашей самой... демократии. Выпей за меня, выпей за свое здоровье. Это верное средство против скуки, да и против нас самих. Не увлекайся этим, дружок, как бы тебя не пинала жизнь, хотя бы из чувства противоречия. И спаси тебя господь от равнодушия, лени и меланхолии, а подлость тебя сама найдет. Аминь.
      И Гудвин, не прощаясь, довольно бодро протопал на выход, заказав мне по пути литровый бокал лимонного сока. Равнодушная соседка не вынесла долгого ожидания и одиночества, и, видимо, находясь под впечатлением его логики, рванула за ним, слегка обернувшись у дверей. Но меня устраивала дармовая выпивка, и я навязываться к ним в компанию не стал. Вскоре ко мне причалила другая птичка, которой я скормил нетронутое пиво, поцеловал в щечку и тронулся в путь.
      Вечер. Холодный дождь смыл весь туман, обнажив каменный остов огромного города, подрумяненного в покойницкой рекламной зари. Нескончаемое море соблазнов сулили сияющие надписи в выси, но я к ним быстро привык после того, как чуть не расшиб лоб, изучая рекламу противозачаточных средств. В общем, все складывалось как нельзя лучше. Я был включен в список студентов первого семестра, обеспечен неплохим жильем из двух просторных комнат, выходящих окнами в пригородный сад, наличной суммой в размере ста с лишним талонов и оптимизмом, положенным мне в этом возрасте. Я шел по скользящему вниз тротуару, насвистывая немудреный мотивчик песни-однодневки, и желал себе хотя бы таких же успехов в ближайшие пару веков. Но я не особенно пыжился, понимая, что время и люди преподнесут мне еще немало сюрпризов, наверняка более неприятных, чем нужных мне. Поэтому я, несмотря на свой бесшабашный вид, был готов в меру своей подготовки дать отпор окружающим нас соблазнам и злу, помогая Джеймсу Гудвину в его проповедческой миссии укрепления духа в собственном лице. Где-то он сейчас, бедняга, мается? В роскоши собственной виллы, у семейного очага, в окружении близких друзей? Представляю, как он заморил их своими антиобщественными разговорчиками, пессимизмом и антиалкогольной болтовней. То-то он боится выходить в люди без грима и в парадном барахле. Да, не всякий его поймет. Тем паче, что большинство вообще не понимает никого, и не желает понимать. Сложно ему, недотепе, разве что остается книжки кропать. Вот только те, кто развел этот бардак, его бредней в упор не читают, а те, кто читает, императорами не станут, и ничего не смогут изменить. И подбадриваемый этими веселенькими мыслями, я рванул по распрекрасной Гороховке в дежурный кинотеатр, где два сеанса подряд любовался Бондом Д. в боевике "Секретная служба": уж он-то знал с какой стороны смотреть на мир.
      Около полуночи я возвращаюсь к себе. Осторожно, чтобы не разбудить вахтера, поднимаюсь на второй этаж, вхожу в комнату. Дождь стучит по подоконнику, по стеклу протянутых к листьям рук, размывает уставшее тело, наконец, уходит вниз.
      В небе с бриллиантами
      ...Умирает кто-нибудь, с кем ты был близок. Знаешь, это как, если умирает кто-нибудь... Поэтому постарайтесь продержаться как можно дольше.
      На этот раз я буду предусмотрительнее, вернее, это предусмотрят за меня. Я так и не научился терять людей. Отсюда вывод: быть одному. Особенно, если вокруг только воспоминания. С этим ты тоже согласен? Впрочем, мне кажется, ты согласен со мной во всем. Вот за приятеля твоего не ручаюсь. Вчера отказался от купания, видите ли срочное дело, неизвестно где. Судя по ободранным ушам, дело чести, верно?
      Вспоминая ее, я вспоминаю два равнозначных испанских ругательства - это все, чему я у нее научился. Каждая женщина, я думаю, может заставить помнить себя. Я вспоминаю, когда мне было... когда мне было легче мечтать, чем вспоминать. Я представляю, как мне удается спуститься с облаков на землю и сказать самому себе: "Не слушай ничьих советов". Разумеется, лучше использовать советчиков. А еще я бы посоветовал тому попрыгунчику в тот погожий июльский день навсегда остаться с другой девушкой - с зелеными волосами. Вдруг именно мне удалось бы испортить ей жизнь, а не какому-то врачу с квартирой. Во всяком случае, два года я был счастлив, не зная об этом. С расстоянием все увеличивается...
      Мне было пятнадцать, ей - столько же. Глухая деревушка, куда я на каникулы приезжал к своей бабушке. Мы сидим в стогу сена возле сельского клуба; поздняя ночь, все разошлись по домам. Я включаю и выключаю фонарик, освещая куст боярышника в серебристой паутине. "Но русалочка не умерла, она живет высоко в небе", - заканчиваю я сказку. "Там, где звезды, - говорит она. - Когда падает звезда, умирает кто-нибудь". "Но кто ее найдет, будет счастлив", - добавляю я. На следующий день она сняла с бабушкиных бус одну бусинку - радужный драгоценный камень, и в тот же вечер подарила мне.
      В конце войны остаток роты вместе со мной отправили в тыл на переформирование. Тихий дождь в пустом летнем саду. Первые дни после войны наполнены особенной значимостью и тишиной, когда есть самое необходимое-будущее, тепло, запах чистой простыни и дневной сон в купе, довоенный номер телефона и голос любви, надежды и встреч, когда мечта стала жизнью, покоем и счастьем навсегда.
      Когда человек не мечтает, он либо стар, либо счастлив. Счастливых стариков нет, даже когда они не одни.
      Тебе нравится? Это бриллиант.
      Похороны цветка
      1
      - Мне нужно идти.
      - Подожди минутку. Хорошо? Я должна тебе сказать. Давно. У тебя в глазах цветы, синие. Вот. Не бойся, я никому не скажу. Я спрашивала: "Видел ли ты когда-нибудь цветы в глазах?", - но никто не видел, и ни у кого их нет. У меня тоже нет. Но Дональд рассказывал, что видел синих бабочек, в его коллекции есть одна. Хочешь, расскажу тебе сказку?
      - Расскажи.
      - "Билет на луну..."
      2
      Народный психоневрологический диспансер вот уже многие годы служит кормушкой студентам городского университета. Бесплатное питание, ночлежка про запас, плюс еженедельная монета соблазнили и мое неустоявшееся воображение, а справка о психической полноценности после года безупречной работы затмевала по своей значимости льготы страхового диплома.
      Главного администратора психушки я после противоречивых показаний опекунов и опекаемых нашел в актовом зале, где он, раскинувшись в кресле, слушал смешанный хор "бритоголовов". В полумраке я пробрался к одному из кресел возле прохода и сел. Старое кресло отчаянно заскрипело, привлекая ко мне всеобщее внимание. Главный резко обернулся и спросил:
      - А вы почему не поете? Марш на сцену!
      - Я нормальный, - бестолково ответил я.
      - К сожалению, многие в это верят. Все свободны. Репетиция завтра в это же время. Подойдите сюда. Садитесь. Ваша нормальность, молодой человек, явление достаточно распространенное, не отчаивайтесь. Но только на этом этапе эволюционного развития. Где-нибудь на южном острове юное племя местных варваров либо поклонялось бы вам, сделав духовным вождем, либо посадило бы в клетку городского зоопарка. Все зависит от уровня понимания или непонимания ваших идей и, в большей степени, от вашей агрессивности и наглости. Интересно, о чем бы вы говорили, сидя в клетке? Или после клетки?
      - Но ведь у варваров нет городов.
      - Если представитель разумной цивилизации и посетит нашу планету, я думаю, он вряд ли назовет эту мусорную свалку городом, а это дикое племя пожирателей кошек - цивилизацией. Но, что несомненно, мы поступили бы с этим звездным мальчиком точно так же, как варвары с океанских островов. Причем, научно доказали бы, что вселенная плоская, а космический корабль - древняя гробница.
      3
      Впервые я увидел ее в шеренге "бритоголовов" на следующий день работы. Она вышла из строя, назвала свое имя: "Элли", - и посмотрела мне в глаза...
      Небо, тень и вечерняя тишина, снег и я, отразившись в желтом мраморе сумасшедших глаз, иду по кирпичной дороге...
      4
      - Это волшебная страна?
      - Волшебная, чуть-чуть.
      - А где все остальные?
      - Все там, где им нравится.
      5
      - ...с одной только разницей - когда прижмет, они становятся сами собой, тогда уже не до жиру таскать тяжелый груз хоть и любимой маски. Есть, правда, объединяющее и тех и других начало - это желание спрятаться от действительности, противопоставить ей чью-то другую жизнь, убежать от самих себя, хотя бы и по кирпичной дороге. Кстати, главное - не смотри ей в глаза, а если попадешься, сворачивай, тут же отпустит.
      6
      - По крайней мере, фантазия не оставляет неизлечимых следов грубого бытия, ее поступь легка и приятна, ее язык - мечты и...
      - Ложь.
      - Святая ложь, излечивающая души, а значит укрепляющая нас перед всеобщим тленом, сон, утверждающий, что человек и вселенная - это одно целое.
      7
      - Послушайте, молодой человек, а почему бы вам с вашими способностями не работать на вражескую разведку или на имперскую охранку?
      - Вербуете?
      - Впрочем, вы не подходите ни тем, ни другим.
      - Передумали?
      - Вы не умеете пренебрегать человеком, как статистической единицей ради достижения высших целей.
      - Скорее, не хочу. Да и высшей цели, как таковой, давно уже нет, зато есть строго отмеренный средний имперец. И здесь я незаменим.
      - Ну, ну, двухметровый середнячок.
      - Взгляды, только взгляды. Так зарегистрировано в моем личном деле.
      - Пока, юный друг, пока.
      - А что, есть компрматериал?
      - У меня к вам деловое предложение. Не возражаете, если я буду обращаться к вам на "ты"? Что ты думаешь о Смерти?..
      8
      До часа ночи я бродил в голубом парковом тумане, пока в соседнем монастыре не погасли последние огни.
      Полнолуние. Фиолетовый свет ночных облаков, изменяющий предметы и расстояния. Ветка сирени. Букет белых цветов, похищенных в монастырском саду. Я иду медленно и осторожно, прячась в последних минутах угасающей ночи.
      Утро. Пожалуй, самое любимое время моего бодрствования. Свежесть и одиночество, запах сирени в палате "идущей по кирпичной дороге". Теплый зеленый луч летнего солнца в мрачной путанице болезненной ночи.
      Прочь, детские кошмары, взрослые обиды, лешие и домовые, прочь, придуманная людьми, болезнь шизофрения.
      Ночь. У меня нет желания с ним разговаривать, и я встаю, собираясь уйти.
      - Извините, - останавливает он меня. - Могу ли я вам чем-либо помочь?
      Внимательно смотрю на него: усталые, в красных прожилках глаза, седина и простодушная улыбка.
      9
      - Помочь? - повторяю я. - Это из профессиональной любезности?
      - Так поздно в церковь редко кто заглядывает, особенно летом.
      - А что, в другое время года, в ненастье и холод, верующих больше?
      - Зимой в церкви многие ночуют, здесь тепло, есть крыша над головой. И для них это реальная помощь.
      - Пожалуй, единственная помощь господа бога человеку в созданном им мире страданий и зла.
      - И добра, в том числе.
      - Добра? Это то, во что не верят, и во имя чего насилуют, убивают и продают?
      - Но разве бог грабит, продает, завидует, унижает и убивает людей? Разве он проповедует насилие, ложь, лицемерие и ханжество всех оттенков? Разве бог натравливает один народ на другой, разделяя и властвуя во имя сына господня? Наверное, поэтому человек только в минуты подлинного несчастья вспоминает о нем, вспоминает, как о последнем средстве и возможности исправить свое горе, и приносит ему всевозможные клятвы и обещания. И если бог ему не поможет, грозит ему кулачком и бранится. Почему же мы не думаем о боге, когда довольны и счастливы, сыты и обуты и нас не терзают болезни и страхи? Да потому, что человек и с богом готов торговаться, потому что человек считает только до самого себя, собирая камни собственной вины и корысти, глупости и расчета. И если человек воскликнет: "Верую!" и соберет вокруг себя людей, и выстроит дом с колокольней, и обкурит его ладаном и религией, то можно ли винить бога в этом? В том, что человек, спекулируя болью и именем его, не верит никому, и если человек действительно верит, то он и в церкви верит в единственную божью ценность - любовь.
      И неожиданно он снова улыбается, смущенно и потерянно:
      - Извините, наверное, вам пора, а я только задерживаю вас.
      Я вынимаю из кармана блокнотный листок и протягиваю ему:
      - Здесь имя, если это возможно, то помяните ее. В молитве за упокой.
      Он провожает меня до церковных дверей. Я иду через кладбище. Оглядываюсь. В темноте виден освещенный дверной проем. Через час наступит утро.
      10
      ...Оставляя за собой серебристые искры гаснущих роз в полутьме звездных дорог. И эти розы для тебя.
      - Спасибо, милый.
      - Лесное озеро, тюльпановый сад, нежный шёпот родника у твоих ног, милая фея...
      Может быть, в том, что сумели назвать сказкой, еще никем не написанной в давние-давние времена. В одном царстве-государстве жила-была русалочка...
      - Обними меня. "Расплывается пеной".
      - "Над морем поднялось солнце. Лучи его любовно согревали мертвенно-холодную морскую пену, и русалочка не чувствовала, что умирает. Она видела ясное солнце и какие-то прозрачные волшебные создания, во множестве реявшие над ней, сквозь них она видела белые паруса корабля и алые облака в небе. Голос призраков звучал как музыка, но музыка столь возвышенная, что люди не могли бы ее расслышать, как не могли бы увидеть и этих беспечных существ... "
      Невидимками влетаем мы в жилища людей, где есть дети, и если находим там доброе, послушное дитя, которое радует своих родителей и достойно их любви, то улыбаемся, и срок нашего испытания сокращается".
      - И я вернусь к ним обратно? Я не хочу к людям. Они снова отправят меня в палату.
      - Я тоже этого не хочу. Поэтому мы навсегда забудем секрет, как вернуться обратно, забудем, потеряем ключи. И отправимся в долгое-долгое путешествие.
      - Где живет волшебник Изумрудного города?
      - И цветы. Ну, а пока ты нужна здесь мне и себе. Будь умницей, дверь никому не открывай.
      - А если это будет бог?
      - Скажи ему, что бога нет.
      11
      Серый туман накрыл памятники и деревья. Ночь стала еще темнее, звезды за облаками больше и мягче. Рокот далекого грома слился с журчанием родника у могилы "идущей по кирпичной дороге". Элли.
      - До свидания, малыш. Спокойной ночи.
      Влажный ветер рассеял неплотный туман. Холодноватый, мелкий дождь наполнил воздух мириадами капель влаги. Подняв воротник плаща, я вышел на главную аллею. До ворот меня провожает мой старый приятель - кладбищенский пес.
      Запах собачьей шерсти
      ...напоминает мне детство, ту пору, когда ощущение защищенности и собственной значимости весомо и реально, особенно во время очередной детской болезни. Мама мне ставит горчичники, закутывает в плед из собачьей шерсти, накрывает огромным пуховым одеялом; я пью горячее молоко с маслом и медом. И за все эти неприятности мне разрешают читать допоздна только что подаренные книги. Самые счастливые минуты моего детства - это болезни и чтение интересных книг; время идет иначе, оно послушно и рядом, я - вне его, либо с ним, со своими любимыми героями: Маленький принц, Микки Маус, Дональд Дак, капитан Немо, Шерлок Холмс, Гелла, Воланд и, конечно же, вы - Дин Гиор и Кот Бегемот.
      - Порядок, Дин. Твое полотенце на стуле, принеси его сюда. Теперь очередь Кота. Нечего морщиться - мыться нужно всем.
      Сегодня отличная погода, весь день солнце, безоблачное небо. Мы с Дином собирали грибы, у него великолепный нюх на боровики. Потом купались и загорали. Дин, правда, больше бегал за бабочками. Молчу, молчу. Я тоже за ними бегал.
      Завтра принесут пенсию. Устроим маленький такой, уютненький банкет. Приказ по гарнизону: мы с Дином претворяем в жизнь план тотальной уборки вокруг дома и в саду, а вам, дружок, - генеральная уборка внутри дома.
      Ночь сегодня под стать дню: сколько звезд - Млечный путь. Большая Медведица. Кажется, вот та звезда - Полярная. Нет, не эта? Наверное, в своих походах по звездам ориентируешься? Упала звезда. Все никак не куплю подзорную трубу. В городе, в комиссионном, видел прекрасную вещь - 30-кратное увеличение, но не было с собой столько денег.
      - Дин, открой дверь в сад. Воздух чудесен, пахнет лесом и розами.
      Июнь - месяц роз. Вы обратили внимание, какой замечательный цветок появился в саду? Садовник из меня так себе, но все же кое-что получается и у нас. Розовый куст прижился. Его первый цветок - лучшая роза в нашем саду.
      Ветка сирени
      "Сцепи-ка руки, парень, и если большой палец левой руки сверху, - ты обладаешь парадоксальным мышлением", - взрывалось и гасло надо мной. Я не сцепил (а вдруг не поможет) и свернул в неосвещенный переулок подальше от центра, машин и городской суеты. Неоновые сполохи били в спину, отражались от стен и мостовой, и, наконец, оставили в покое тени и тишину. Я забрел в случайный дворик и присел на деревянную скамейку под кустом распустившейся сирени. Матовый полумрак таинственно смягчал очертания предметов. Все стало смутным и расплывчатым, уносилось вдаль, исчезало и появлялось вновь. Я забылся, расслабился, застегнул до подбородка плащ, и вдруг услышал неожиданно зазвучавшую в вечерней тишине мелодию давно забытой пластинки: "Тень твоей улыбки".
      На полуосвещенном балконе второго этажа, сидя в кресле-качалке, курит старик. Дым сворачивается в кольца, разбивается о деревянную решетку и уплывает в заросли дикого винограда. На мгновение в свете уличного фонаря появляется дрожащая рука, стряхивает пепел и вновь исчезает в мягкой темноте пледа. Я представил себя таким же немощным и никому не нужным стариком. Конец жизненного цикла: капли, отвары, недержание, воспоминания и одиночество. Одиночество, полное лицемерного внимания безразличных потомков и обоюдного ожидания твоей смерти. Чтобы обмануть себя и их - глухота, мудрые советы, суждения обо всем. Бессонные ночи, музыка, чужая молодость и чувство, что для какого-то сукиного сына ты стал предметом анализа и сравнений. Я улыбаюсь и, неожиданно для самого себя, шлю воздушный поцелуй. Старик отвернулся - бледное пятно на фоне неосвещенной комнаты. Мгновение спустя на балкон выходит девушка: желтый свет ярким флером ложится ей на плечи, косым лучом падает вниз к моим ногам. Она обнимает старика, что-то тихо говорит, смеется и шлет мне в ответ два воздушных поцелуя. Я встаю, говорю: "Спасибо", и ухожу прочь. Теплый туман...
      Я выбрался на опустевшую улицу с веткой сирени в руке. Впереди голубой квадрат проспекта. Я останавливаюсь, на слабом фоне машинного шума - музыка и печаль. Я ухмыляюсь, прочтя надпись на стене, и бодро вышагиваю так, будто знаю, куда иду. Во всяком случае, это мне не грозит. В бесцельности и равнодушии - залог удач и успешного продвижения навстречу новым приключениям. Но не на пустой желудок, иначе чувство свободы притупляется и возникают чувства иного сорта. Поэтому я поднимаюсь вверх, минуя проспект, сворачиваю за университет и вхожу в студенческую обжорку, где всегда полно народу. Это как-то объединяет и растормаживает - не надо следить за самим собой, всем наплевать, что ты из себя корчишь, лишь бы никому не наступал на ноги. Я беру вечерний комплекс; он неизменен и в цене, и в качестве, и это меня тоже устраивает, потому что мой луженый желудок интересует только количество.
      Мое любимое место возле окна занято, и я устраиваюсь в темном углу под обновленным лозунгом: "Жратвой не сори, страшно осторожно в меру бери". Напротив мой сосед по столику приканчивает десерт, перед ним гора пустой посуды, пепельница забита косточками маслин. Мне его уже не догнать, и я, не спеша, с чувством глубокого удовлетворения набрасываюсь на гуляш. Когда я покончил с ужином, сосед все еще сидел рядом со мной, пыхтя дорогой сигарой. Пиджак он снял, и теперь я вижу напечатанные на его рубашке красным шрифтом слова: "Сцепи-ка руки, парень...". Я уже не раз замечал, что с девушками интересными, лучше знакомиться на улице: "Вы не могли бы быть моим гидом в незнакомом городе?". А с другими-любыми, лучше после еды и выпивки. "У меня сегодня праздник, не выпьете ли вы вместе со мной?" - говорю я дежурную фразу.
      - Угу, - отвечает сосед. Я заказываю бутылку сухого и в ожидании продолжения беседы (пьешь на чужие, так нечего отмалчиваться) поощрительно улыбаюсь. Он снимает фуражку, стряхивает пепел в бокал (не мой), и тоже улыбается так, что уши сходятся на затылке. Мы молчим и бьем рекорды по улыбанию. Наконец приносят бутылку. Он вынимает сигару изо рта и, все еще улыбаясь, говорит: "Полезно для здоровья". Черт его знает, что он имеет в виду - то ли вино, то ли наши дурацкие улыбки, то ли пепел в бокале, куда он сейчас наливает до упора, правда, предварительно налив мне столько же. Я поднимаю бокал и называю первое попавшееся имя. Он отвечает мне тем же:
      - Капитан. - И поняв, что этого маловато, добавляет. - Ну, скажем так капитан Немо, - и ухмыляется еще гаже.
      -За ваше здоровье, капитан, - говорю я, не моргнув глазом.
      - Взаимно, - отвечает он, помешивая ложечкой в бокале. Хорошо, хоть не пальцем. Я делаю вид, что все в порядке вещей, и храбро цежу свою долю. Меня так и тянет спросить, что означают слова на его рубашке, но я терплю: в выдержке - сила. Одно я знаю наверняка: мышление у него явно парадоксальное. Оставив ложечку в бокале, он рассматривает вино на свет. Может быть, после этого он попробует его на вкус, или предварительно нужно вино еще пощупать. Я безразлично гляжу по сторонам и не тороплю события; слушая, узнаешь гораздо больше для себя, чем выбалтывая то, что самому может пригодиться. Правда, слушать пока было нечего. И не успел я открыть рот, чтобы продолжить эту увлекательную беседу, как к нашему столику причалил бармен с запиской в руках и, хмуро щурясь, сунул ее капитану. Тот, не торопясь, прочел записку, положил сигару на стол, сказал: "Спасибо за угощение", - и пошел к выходу. К выпивке он так и не притронулся. Что ж, оставим бутылку заведению. Не думаю, что это увеличит их доходы, но одному мне пить еще не приходилось, и сегодня, видно, мне не узнать, что означают слова: "Сцепи-ка...", ну и т. д.
      "
      Любопытство не порок, а такое хобби", - напеваю я под звон бьющейся витрины. Осколки летят на посетителей, сверкают новогодними звездами и проливным дождем падают на пол вместе с моим собутыльником. Он сжимается в комок, тут же ежом разворачивается и вскакивает на ноги, опрокидывая мой любимый столик. Хорошо, что я там не сижу. На лбу у него - рваная рана, кусок кожи навис над глазами, фонтаном хлещет кровь. К нему подбираются пятеро дюжих парней с колющими и режущими предметами, видно, собираясь улучшить местное меню. Они не спешат, кто-то даже мягко упрекает капитана: "Ну, что доигрался, старый дуралей". И это их погубило. "Я всегда заступаюсь за своих друзей, с которыми болтаю и пью, даже если они не правы в чем-то и не нравятся другим, в том числе таким симпатичным парням", - думаю я, превращаясь в шар из мелькающих сплошной завесой ног и рук. Этот прием у меня всегда проходит на "бис" и отрезвляюще действует на всех: повторения обычно не требуют. Я врубаюсь с правого фланга неприятеля, поднимаю на воздух двоих: мелькают под потолком чьи-то вставные челюсти - опытные ребята, лишний груз - долой, и где-то у меня за спиной, около стойки, приземляется все остальное. Я останавливаюсь и предлагаю перемирие: "Вон отсюда!". Но мое предложение отвергнуто, мальчуган справа вытаскивает огромный десятизарядный кольт - 44-й калибр, хром, мраморная кость, надпись на стволе "Смерть дуракам". И мне этот лозунг по душе. Из разбитой витрины в зал прибыло подкрепление кольту в количестве восьми человек. В столовке давно никого нет, кроме меня, моего дружка и желающих подохнуть почему-то именно сегодня. Я улыбаюсь, говорю: "Ну, это другое дело", - и поднимаю руки. Пространство исчезло, серые, неповоротливые тени выстроились в одну линию, и уже в воздухе я раскрываю "веер юлы" от середины к вновь прибывшим смертникам. Тени ломаются, опадают, кольт по диагонали медленно летит рядом со мной; я оставляю его в стороне и возвращаюсь к исходной позиции. Стены и пол забрызганы кровью: инцидент исчерпан. Сзади ко мне подходит капитан, лицо у него в крови, одной рукой он держится за лоб. "Нужно уходить", - говорит он. "И как можно быстрей", добавляю я и чешу на выход.
      На улице собралась толпа, движимая тем же вечным хобби. Перед нами все расступаются, мы беспрепятственно уходим и сворачиваем в ближайшую подворотню: "Это моя машина. Вы умеете водить? Впрочем, конечно же, умеете". Я не упираюсь, беру у него ключ, и через десять секунд мы с приличной скоростью шуруем по громыхающей мостовой старого города. Банда в бегах. Я вытаскиваю из-за пазухи ветку сирени и вставляю ее в щель между панелью и ветровым стеклом. Капитан странно смотрит на меня, но вслух не высказывается. Как я заметил, он не любитель зря трепать языком. И тут он прав, как учили меня давным-давно: когда не знаешь, что сказать, или под рукой нет дежурной фразы промолчи, это будет не менее весомо. Салон наполняется запахом сирени, а значит - весны, я мчусь через весь город и рассчитываю вовремя поспеть к пересменке. У Дина сегодня первое ночное свидание - у его любимой, наконец-то, уехали родители, и им почти месяц не придется бродить по дешевым гостиницам. Мой новый знакомый по-прежнему молчит, ни о чем не спрашивает, в придачу ко всему он еще и не любопытен; впрочем, сейчас не до этого, главное - успеть. Мы несемся мимо монастыря, я сбрасываю скорость и чинно въезжаю в больничный парк. Мотор отключен, по инерции машина катится вперед, шины шелестят по мокрому асфальту, тополиные ветки сбрасывают на нас весенний пух. Туман и шорох лиловой листвы. Машина исчезает, спрятав нас от всех на свете. Мы идем по траве; земля тиха и упруга, на первом этаже в дежурке свет ночника. Окно раскрыто, на подоконнике сидит Дин - белый халат и ожидание. Мы идем прямиком к нему. Дин спрыгивает на землю и идет навстречу. Я поднимаю руку и приветствую в его лице вечный обман взаимной любви. Я знакомлю их, забираю у Дина халат и вручаю ему ключ от машины: "Не радуйся, машина на примете. Отгони ее к Гелле, она приведет ее в порядок за десять минут. Итого - полчаса".
      - Зато проезд бесплатный, - беспечно отвечает он и уходит в ночь. "Ну, что за люди окружают меня", - думаю я, перевязывая капитана. Мы уже в дежурке, и я приступил к выполнению своих обязанностей. Ни вопросов тебе, ни элементарной естественной любознательности. Это меня подбадривает - есть на кого равняться и брать пример. Ветка сирени в бутылке из-под кефира ожила и манит к себе светлячков; через равные промежутки времени они подлетают, накачиваются нектаром и отваливают прочь. Теперь я знаю, что сделаю в ближайшее время: посажу под окном дежурки куст - а то и два - сирени, чтобы незаметнее сматываться и принимать гостей. Координаты капитана Немо неразборчивым почерком (чем хуже, тем лучше) я задним числом заношу в книгу приема больных. Эта запись сохранится в течение восьми дней, потом она выветрится, но я надеюсь, что этого времени будет вполне достаточно, чтобы выяснить у него насчет той надписи на рубашке.
      Секретная служба
      Всякое улучшение - опасно: чем хуже, тем лучше. Что мы можем противопоставить любви? Только любовь. Но нет ничего хуже этой фантазии. Страх невзаимности заставляет нас стать детьми, отрывающими крылья кузнечику, бабочке и себе подобным. Остатки веры мы используем всю жизнь лишь на то, что всегда под рукой - кольт 44-го калибра, символ счастья и полноценности. Поэтому мы считаем: всякий приближающийся ко мне на расстояние протянутой руки, даже если в этой руке любовь - ребенок, а я - бабочка. Думать так - тоже фантазия.
      Я думаю о том, что древние были правы, соединив судьбу каждого с определенной планетой. Может быть, после смерти мы вновь вернемся на свою планету, до нового рождения. И все же я предпочел бы путешествовать, хотя бы после жизни, раз не удается сейчас. Я и на том свете стану неисправимым мечтателем. Исправимым стать у меня не получилось. Путешественник - дитя во времени.
      Лучший способ приспособиться - это удирать, чем я и занимался всю жизнь. Не всегда успешно. Ну, а теперь и бежать вроде некуда, и не от кого. Вполне возможно именно поэтому меня и тянет к путешествиям. Когда удираешь, всегда найдется, кому догонять...
      Старое кафе в старом городе, радиола за пятак играет на выбор две мелодии: "Мой миленок...", - ну и так далее, и "Секретная служба": "Мы живем в далекой северной стране. Там звезды сияют вечно, даже во время дождя. Там острее чувствуется одиночество, а на лицах написано отчаяние. И если вдруг появится огонек в ночи, сердце наполняется тревогой". Меня привлекало в этом кафе прежде всего мороженое. Сведения о любви я черпал в учебном туалете и из журнала "Здоровье". Мне кажется, с тех пор по этому вопросу мало что изменилось в школьной программе, исключая разве что совместное обучение и популярную в то время песенку "Ровесники, ровесницы...". Дин, подпевать мне не обязательно. Все равно нас никто не услышит. Вот если бы лет семьдесят тому назад, да при полной луне... В полнолуние я озвучивал весь квартал, приходилось маме выносить меня на улицу, где светила луна - я убеждался, что все на месте, и засыпал. Ничто в детстве не могло заменить мне луны. Ну, а с возрастом я стал иным, менее разборчивым, и спал где придется. Кстати, пора спать... Завтра с раннего утра предстоит прополка сада, невесть откуда появились сорняки.
      Банда в бегах
      1
      - Микки - славный парень, башковитый. Добрая и отзывчивая душа: за самогоном сбегать или парашу там вынести - без возражений и уверток. А до чего веселый! На днях захожу я в дежурку, а он, зараза, вспорол кошке брюхо и насовал в эти кошкины потроха проводов от Большого Утюга. А у самого морда довольная: "Бу-бу-бу, бу-бу-бу", - кошка глазами лупает, ни хрена не поймет. Тут я от смеха чуть не кончился. Так он меня доконал - обкрутил кошку проводом и выпустил из дежурки. А сам по клавишам наяривает.
      2
      Ночь, надорвавшись бледной полоской зари, уступила место осеннему утру, в раннем покое которого я ощутил себя еще моложе. Осторожно, ступая с носка на пятку, чтобы не потревожить спящую Геллу, я пробрался к выходу навстречу легкому утреннему дождю. Пробегая милю за милей по мокрому, еще пустынному шоссе, я развлекал себя беседой с самим собой. Но вскоре не совсем тактично меня прервал рвущийся в город на огромной скорости "Континенталь", розовый передок которого промелькнул в нескольких сантиметрах от меня. В последний момент я успел отпрыгнуть. В боковом окне машины я разглядел прыщавое лицо довольного молодца. Ясное дело, малыш пошутил, этак его воспитали. Не дай бог травмировать ребенка необоснованными отказами, ограничивать его свободное волеизъявление. Надо ему подсобить. И я, свернув на проселочную дорогу, вскоре догнал лихача, выбежал на шоссе и перешел на обычный бег. Милые детишки вначале давят кошек в гимназии, а потом людей. Через несколько минут показалось знакомое рыло железной зверюги: громыхая костьми и плотоядно урча, она, не сбавляя темпа, неслась на меня. Субчик внутри призадумался, но решил, что таких чокнутых, как я, развелось, и нацелился выкинуть фортель и с этим бегунком. Когда до машины оставалось несколько метров, я, не останавливаясь, выбросил навстречу ей руку. Металл, стекло, кожаная обшивка салона, утрамбовавшись в стонущий, скрежещущий комок, с диким воем рванули в другую сторону. Покойный "Континенталь", уже без верха и задних дверей, вихляясь и всхрапывая, умчался в ближайший кювет. Когда я подошел к захоронению, из железного гроба выбрался на свет божий побелевший юнец.
      - Молокосос, - участливо обратился я. - В следующий раз уши оборву.
      Поверить в это грозное обещание было нетрудно, и я снова продолжил свой бег. Через час справа по шоссе проносились грузовики, автобусы и легковушки всех мастей, и все это стадо легко обгоняло меня, фыркая и шипя так, что я пугался до смерти. Наконец за ближайшим поворотом я увидел милый моему сердцу вишневый флигель виллы капитана в окружении разноцветных пихт.
      Несмотря на беспечно открытые окна спальни, дом был опоясан общей системой безопасности. К сожалению, под рукой не было даже привычной канцелярской скрепки. Пришлось использовать другие знания. Легкий шепот голубых фиалок на мгновение замер в прозрачном воздухе, контрабандой пропуская меня к запертым окнам. В благодарность я не наступил ни на одну из них. Что может быть хуже, чем цветы в грязи?..
      В психушку я вернулся как раз к утреннему обходу. Микки - "славный парень" - приветствовал меня своим обычным мычанием, уверенно выпрашивая припасенную мной заранее плитку сахара. Сунув дрожащей рукой сахар за пазуху и, грустно улыбнувшись, - наверняка, не мне - в недавнем прошлом профессор медицины, сошел с ума после того, как узнал о том, что от его чудодейственных пилюль с помощью правительства вымерла половина населения одной из восточных республик. Все дело в дозе. И в политике. Где возможны любые дозы.
      По коридору навстречу мне, покачивая бедрами (эта походка появляется у нее при виде любого мужчины, только амплитуда качания разная), шла пышногрудая красавица Гелла.
      - Привет, малыш. Как провел ночку?
      - Лучше прежнего, Гелла. Ты сегодня отлично выглядишь.
      - Я всегда отлично выгляжу.
      - С каждым днем все краше и краше. Глаз не оторвать.
      - Правда, малыш? Не врешь?
      - Особенно в этой шикарной юбке.
      - Она на пуговичках. Смотри, как легко расстегивается.
      - Мне трудно, а вдруг не выдержу?
      - Пошли со мной, я тебе помогу.
      - Что ты, Гелла. А если мама узнает?
      - Трусишка маленький.
      - Ну, нет. Хочешь честно?
      - Давай.
      - Я боюсь.
      - О, это так просто.
      - Я боюсь в тебя влюбиться.
      - Я тоже, маленький.
      И встав на цыпочки, она целует меня и уходит. Но на этот раз скромной девичьей походкой, и потому выглядит еще соблазнительней.
      Я иду дальше, мимо второго отделения, фикуса, Шалтая-Болтая в каске. Вот уже десять лет он стоит прижавшись лбом к мраморной колонне, с побудки до отбоя, пока его, связанного, не кладут в постель.
      Вспышка света в густой парковой зелени. Черные решетки на окнах отразились на матовой белизне коридорной стены. Через мгновение стало еще темнее. В полумраке, подняв хвост трубой, промчалась красная пятнистая кошка и скрылась за полуоткрытой дверью дежурки. Дверь тут же захлопнулась. Скользящим неслышным шагом я - любознательное существо - приблизился к дежурке, быстро открыл замок и распахнул дверь. Возле Большого Утюга на корточках сидел Микки и скармливал стае из пяти разношерстных кошек мой сладкий подарок. От изумления я зловеще ухмыльнулся. Кошачий взвод дружной россыпью бросился в открытое окно. Профессор, вытянув руки по швам, преданно улыбался мне. И, наконец, пустив слюну, забормотал: "Бу-бу-бу"... Вскоре топот его мелких шажков затих в коридоре. Однако не все участники пира покинули меня, рассчитывая на его продолжение. Под столом, не дыша, притаилась самая жадная, а значит самая ловкая красная пятнистая кошка. Очутившись в моих руках, она закатила глаза и приготовилась к неминуемой смерти. Вот оно, преимущество любопытства перед жадностью: любопытный не ест сахар, он отдает его другим. Но, вспомнив о единстве методов, порождаемых жадностью и любопытством, я скормил ей сахарные остатки пиршества. И вдруг мои пальцы нащупали в густой красно-серой шерсти продолговатый предмет. От него, спеленав все тело кошки, шел тонкий двужильный провод. Оставался еще один последний пункт - шрам на кошкином брюхе. Но нигде не было даже намека на царапину. Что ж, отличная работа. И я громко говорю в микрофон возле кошачьего уха: "Босс вызывает прохфессора". В ожидании Микки я скармливаю разомлевшей от моего благородства кошке дополнительную порцию сахара. Шаги за спиной. Я широко улыбаюсь, и, издеваясь, лепечу: "Бу-бу-бу". Это не Микки. Это - главный.
      3
      Что там людей - это привычно. Контора использует даже животных. Общее презрение и равнодушие делают кошек незаметными, а информация всегда дороже микрофонов. Профессор любит кошек больше охранки и информации. Кстати, этот микрофон уже отсоединен. Ты прервал профессора и распугал всех. 4
      Слегка хромая - следствие утренней пробежки - я подхожу к палате капитана, стучусь; дверь тут же открывается, на пороге - гроза преступного мира, бывший инспектор полиции, капитан Милс. В период очередной перестройки его отправили на пенсию, этак лет на десять раньше срока. Эти сведения я раздобыл на его вилле, роясь без спроса в дипломах, оружии и картотеке сыщика. Слава богу, я там не значился.
      Инспектор Милс
      1
      Я сижу в кресле Милса и, пользуясь его гостеприимством, поедаю вишневый компот; три литра, надолго хватит. Мое дежурство в разгаре, мы болтаем, и капитан рассказывает о себе.
      2
      - Лет двадцать тому назад я начинал в полицейском управлении города рядовым детективом. На пару с Холмсом. Многому он меня научил в то веселое время Большой Встряски и Сухого застоя. И, прежде всего, умению слушать, видеть и топать. Топать - больше всего. Стать незаметной частью толпы, невидимым на безлюдной улице, мгновенно менять внешность, голос, походку, читать с губ, знать язык жестов и, конечно же, обходиться без оружия. Двадцать лет тому назад. Тогда мы с Холмсом и выследили команду Черного Эскимо. Как сейчас помню последние слова Эскимо: "Я любил людей и мороженое". За день до того, как ему продырявили голову, он выпустил всю обойму в продавца мороженого лишь только за то, что парень не пропустил его без очереди раньше отряда Октябрятских Сирот. На следующий день после смерти Черного Эскимо уголовники устроили торжественные похороны своего босса, разбившись на отделения холодного и горячего оружия, золотушников, настаканников, законников, сутенеров и прочих сливок преступного мира. Они прошли маршем через весь город. Ну, разумеется, демонстрацию, зарегистрированную в мэрии, охраняла полиция. Кстати, мэр предупредил Холмса и меня, чтобы мы на время исчезли. Этому можно было поверить, особенно после того, как Холмс вышел на связь начальника полиции города с законниками. И мы исчезли, заменив кладбищенских землекопов из церковной бригады. Больше двух месяцев Холмс и я вкалывали подмастерьями небесной канцелярии, отправив в лабораторию смерти еще двадцать уголовников, погибших после кончины босса в борьбе за власть. Бригадный староста развлекал нас разными историями из своей богатой кладбищенской практики. Само собой, о вампирах, вурдалаках, о похитителях трупов, живьем закопанных, скелетах и призраках. Вскоре и мы стали в это верить.
      Однажды готовили мы на пятом километре могилу для богадельни. Стемнело. Земля там - дрянь, камень и глина. Мы подзадержались. Так вот, как-то незаметно возле нас появилась парочка - молодые такие ребятки. Ну, это не редкость, кладбище давно служит и смерти, и любви. Мы на них внимания не обращаем, дело делаем. Только слышу я, парень своей подруге и говорит: место, мол, здесь хорошее, ветреное, да и до холма рукой подать, и показывает на Ведьмин холм. Успел я краем глаза заметить, как между рукой парня и холмом искра проскочила, но виду не подал, согнулся и больше в ту сторону не смотрю. А девушка нежным, хрустальным голоском просит нас: не копайте, мол, пожалуйста, глубоко, а то нам трудно вставать. Билл - здоровый дубина засмеялся: "Кончайте шутить, детишки, и проваливайте отсюда подобру-поздорову". Ну, они как стояли, так и исчезли в тумане. Глубже мы больше не копали, подравняли только могилу. Биллу староста сказал: "Давай, парень, выбирай - либо пешком назад топаешь, либо - вот тебе ключ - езжай один". Билл усмехнулся, взял ключ и был таков. С тех пор ни автобуса, ни Билла. Иногда с Ведьминого холма мы слышали звуки автобусного матчиша, или полоснет оттуда светом автомобильной фары. Но, черт его знает, может быть, это охранка имперская развлекалась? Взяли они за моду там пикники устраивать.
      Мы с Холмсом продолжали ждать результатов расследования президентской комиссии по нашим материалам о коррупции среди высших полицейских чинов города. Однако комиссия не торопилась, и мы отсиживались в тиши кладбищенской благодати. Как-то раз Холмс сказал: "А что, работка мне эта нравится. Нет тебе ни судов, ни волокиты, ни пуль, ни мордобоя. Жаль, правда, и президента нет. Пока. Чтобы, в конечном итоге, оправдался его девиз: "Смерть одного трагедия, смерть миллионов - статистика".
      Вскоре дело по старой специальности нашлось нам и здесь. Церковная бригада готовила могилы по километровым участкам в южном и западном направлении. Обычно на одном участке работали около месяца. Как раз через неделю после нашего вступления в союз гробовщиков бригада закончила очередной участок и приступила к работе на юге. Но на следующий день им пришлось вернуться, чтобы установить стандартный мраморный венок на одной из ранних могил от спохватившихся наследников. Когда мы прибыли на место, признаюсь, вначале я подумал о вурдалаках и прочей чертовщине. Но староста успокоил нас, напомнив, что нечисть не занимается массовой кражей трупов, а выбирает лишь грязные и темные души. Случалось, конечно, что ради золотых побрякушек вскрывали могилу. Но никогда покойника не обижали - люди, видно, были верующие и опытные: могилу всегда приводили в порядок и, как правило, следов не оставляли. Во всяком случае, поживиться им на этом участке бедняков было нечем. Зрелище, конечно, было не из приятных. Только Холмс, наоборот, повеселел - бродит среди развороченных гробов, насвистывает: "Империя, Империя превыше всего". Надоело парню без настоящей работы. Холмс уговорил старосту в полицию не сообщать. Впрочем, староста сам понимал, что нам лишний раз с полицией встречаться не с руки. Хоть мы и изменили внешность, а береженого бог бережет. Я предложил установить ночное дежурство. Но Холмс отказался, сославшись на головные боли при виде василисков. И вот так, шутя, как я понял, он решил замять это непонятное и таинственное происшествие.
      Мы проработали в бригаде гробовщиков еще месяц, закаляя нервы встречами с дьяволом и его помощниками. Но все проходит, и мы, наконец-то, вернулись на службу, где нас с триумфом встретили ребята, а шеф вручил тройную премию вместе с приглашением от секретаря президента. К тому времени перетрясли всю городскую полицию, и начальником фараонов назначили старину Фараманта лучшего партнера Холмса по игре в бридж. И только после всего этого Холмс напомнил мне о моем предложении провести ночь на городском кладбище. К моему удивлению он привел меня на южный участок, где работу бригада кладбищенских землекопов закончила буквально за день до нашего возвращения в управу. Расспрашивать я не стал - всему свое время. Эта ночь кроме комариных укусов не принесла нам ничего. Под утро нас сменили - шеф организовал круглосуточное дежурство. Днем меня разбудил телефонный звонок Холмса, и я в срочном порядке выехал на кладбище. К этому времени там произошли кое-какие события. На сержанта, наблюдавшего за участком, напала стая, по-видимому, здорово голодных крыс. Благодаря ловкости - он вовремя залез на дерево - детектив отделался лишь несколькими укусами. То, что крысы в наших кварталах города нападают на малолетних детей, мне было известно, но чтоб они сдуру бросились на здоровенного полицейского... Впрочем, за время кладбищенской стажировки я ко всему привык. Я подоспел как раз к началу: Холмс щедро разбрасывал под кустами чертополоха куски мяса, приговаривая: "Цып, цып, цып..." Спрятавшись вместе со мной за каменным идолом, он сказал: "Бедненькие крыски, они так давно не жрали человечинки". "Милс, - продолжал он, хлопнув по плечу меня, - закрой рот. Пора сообразить, для кого предназначались трупы с Западного участка". И тут началось светопреставление: сотни крыс с визгом и воем ринулись на нашу приманку, в несколько секунд покрыв сплошной копошащейся массой кусты и могилы вокруг. По команде Холмса в крыс полетели дымящиеся шашки со слезоточивым газом. Сунув мне противогаз, Холмс бросился за потоком обезумевших от страха крыс. В общем, обнаружили мы их логово - рядом с Ведьминым холмом, в древнем заброшенном склепе, переоборудованном в крысиный виварий. Возле бетонированного входа у полуоткрытых стальных дверей лежал начисто обглоданный человеческий скелет. Внутри склеп был перегорожен ржавой железной сеткой, прогрызенной в нескольких местах. На каменном полу среди крысиного помета были разбросаны человеческие кости. Судя по несъедобным номерным знакам - это все, что осталось от похищенных трупов с Западного участка кладбища. Мы открыли дверь пошире, чтобы выветрился слезоточивый газ. Коротая время, Холмс рассказал нам о своих предположениях по делу о кладбищенских крысах. Еще месяц назад он обратил внимание на то, что вскрыты только лишь свежие могилы. Через старосту землекопов он связался с управой и передал приметы похитителя трупов. То, что он был один, Холмс понял по следам. Ну, а приметы - силы недюжинной, один с десятком гробов управился, да и размер ножек сорок восьмой достаточно, чтобы узнать Нафталина из банды Черного Эскимо. Ну, а когда на сержанта напали крысы, все стало на свои места. Крысы помогали банде избавляться от трупов и заметать следы. А когда не хватало свежего мяса, Нафталин скармливал крысам мертвечину. Однако ему не повезло: крысы прогрызли сетку и, когда он открыл дверь, напали на него.
      Наконец воздух очистился, и мы, включив прожектор, вошли в склеп. После осмотра я окликнул Холмса. Он как-то странно стоял около стены, зажав в руке книгу: "Волшебник Изумрудного города". Книга была с дарственной надписью: "Любимой дочери, малышке-непоседе от Х.Ш.".
      Не знаю, было ли это специальным делом банды Эскимо, или случайностью. О том, что у Холмса есть дочь, не знал никто, кроме меня. Да и посещал он ее в пансионе нечасто, разумеется, под чужой фамилией. Тем более что в крысином склепе, как показала экспертиза, находились останки многих детей. Потом я предпринял все возможное и невозможное, чтобы вылечить Холмса, но ничего не помогло. Скоро уже десять лет, как он здесь, в больнице - каждое утро на одном и том же месте, возле одной и той же стены.
      Пусть будет так
      1
      - Мессир, мне кажется, можно подсократить количество пациентов в нашей больнице.
      - Что, собираешься увольняться?
      - Я безнадежен. И мне здесь неплохо рядом с вами. Я хотел бы поговорить о Шалтай-Болтае.
      - Говори.
      - Что необходимо для его выздоровления?
      - Ничего. Он безнадежнее тебя.
      - И все же.
      - Накачать активизаторами. Но это на полчаса. После - необратимый процесс, прострация и, кстати, Смерть.
      - Сложно считать остолопа живым.
      - Это его не беспокоит.
      - Это беспокоит меня.
      - Ладно, беспокойный ты наш, выше нос. Я жду тебя в дежурке в полночь. Что-нибудь придумаем.
      2
      - Я слушаю тебя.
      - Мне нужна эта жизнь.
      - В конце концов, ты прав, сразу к делу. Однако ты проголодался с дороги, сделай мне приятное - поужинай вместе со мной...
      Все это из запасов к весеннему балу фей. Всего понемногу, учитывая разнообразные вкусы моих гостей.
      Нравится? Рецепт прост и безопасен - вода, лимон и луч луны - лунный коктейль.
      Итак, ты требуешь эту жизнь.
      - Прошу.
      - Ты просишь вернуть ее. А те, которых ты отправил в Свет, разве не достойны того же? Или же мундир Смерти стал тебе тесен?
      Но достаточно об этом. Как твоя нога? Ты заметно хромаешь. Держи. Это тебе. Здесь мазь. Мне она помогает, поможет и тебе. А для твоего протеже Лунный коктейль. Дашь ему выпить в ночь под рождество, впрочем, можно и днем, и в будни, и в полнолуние, до и после обеда. Все на пользу. Ты не устал?
      - Нет, мне нравится здесь.
      - А как же цветы?
      3
      Обыкновенный день. Моросит фиолетовый дождь. Теплый ветер влажной паутиной оседает на кладбищенских цветах и деревьях. По монастырской дороге я вышел на пятый участок церковного кладбища. Возле очередной гранитной пирамиды меня встречает Милс.
      - Салют, капитан.
      - Здравствуй, приятель. Выпьешь?
      - С удовольствием, но только не сейчас.
      - Это я так, от погоды. Держи стакан, дружок, не ломайся. Ну, а мне, старому гвардейцу, из горла придется, и проще и вернее.
      - И больше достанется.
      - Не ропщи и довольствуйся малым. А? Неплохой девиз для рядового патриота?
      По полутемной аллее, медленно приближаясь к нам, идет Дин, за ним друзья Милса несут на носилках спящего Холмса.
      - Что ж, нам пора, - сказал я, возвращая полный стакан рядовому патриоту. - Выпьем после. Хорошо?
      - Убедил, - отвечает Милс и переливает содержимое стакана обратно в свою армейскую флягу.
      Выйдя на главную аллею, Милс включил рацию, в последний раз проверяя готовность всех постов.
      Уже неподалеку от крысиного питомника мы с Милсом услышали грохот повторяющихся взрывов. Начало операции... Прошло полчаса. Стало сумрачно, тихо, и только в нашем комфортабельном наблюдательном пункте между двух могил раздавались приглушенные голоса из рации: "Пост третий. В порядке. Поднажмите, ребята, он вас обходит. Пульс - сто десять". Полуоткрытые двери склепа затянуло сизой дымкой. Поднималась и вновь возвращалась назад холодная беспросветная мгла, тихий, пронизывающий стон медленно затухал в черном провале. Милс вздрогнул и выругался. "Если на свете и нет официального выхода из преисподней, то уж, наверняка, вход здесь", - добавил он и сплюнул через плечо. Тут же у нас за спиной раздался чей-то недовольный голосок: "Чертов верблюд". Капитан резко обернулся, но там уже никого не было. Я тоже никого не заметил.
      - Хоть бы самим не свихнуться, - проворчал Милс, достал флягу, и, запрокинув голову, вылил в себя весь остаток.
      - Ну, все, пора двигать, - сказал он, вставая с могильной плиты, и двинул в сторону адского выхода или входа. Возле заросших мхом и покрытых плесенью дверей Милс не так уж уныло махнул мне рукой и исчез в черной дыре. Спустя полминуты на кладбищенской лужайке бесшумно появился Холмс, в довольно хорошем состоянии после длительной пробежки. За ним гурьбой ввалились ребята капитана. Тяжело дыша, они в растерянности топтались у Холмса за спиной. Но он не дал им передышки - часть отправил в обход участка по северной и южной стороне (они меня чуть не растоптали, я вовремя их остановил), а сам с остальными нырнул в темноту склепа. В то же мгновение внутренности преисподней залил ослепительный свет и мы услышали раскатистый гром голоса Милса: "Холмс, дружище!".
      Никто так и не заметил (я уверен), откуда взялась эта девчушка в розовом платье и белых туфельках на босу ногу. Она робко дотронулась до стен подземелья, и свет померк; туман испарился, плесень свернулась, дождь впервые за многие годы высох и исчез, напоследок окропив всю нашу команду: плачущего капитана: "Проклятый дождь!", обалдевших ребят, и Холмса, держащего на руках свою дочь.
      Обыкновенный день
      Я сижу в диспетчерской университета и роюсь в картотеке студентов по заданию Совета: мужчины - в правый столбик, женщины - в левый. В левом - явный перевес, это о чем-то говорит, о чем - я не успеваю сообразить, так как из своего личного кабинета выскакивает зав. учебной частью и всех мочалок командир Гингема Б.Б. Быстренько подкатив к диспетчерам, она сладенько поет: "А кто, девочки, отнесет бумажку в министерство? Ну-ка, быстро, ну-ка, живо!" Но девочки - одной сорок пять, другая на днях четвертый раз развелась, - не горят желанием быстро и живо выйти на холод и ветер неотапливаемой улицы. Я гордо выпрямляюсь и, наконец, соображаю, что мужской дефицит мне на пользу. И от этой логичной мысли я повеселел, даже стал щедрым и благородным (не надолго), и выручил диспетчеров, напросившись на службу. "Девочки" облегченно вздохнули. "Коровы, - думал я, шагая по заснеженной улице, - в движении жизнь". Худеть я не собирался, но лучше бродить по улице, чем дуреть на лекции о научном оптимизме. Город пуст и слеп, метель разыгралась вовсю, редкие прохожие исчезают в подъездах и в магазинах. Я иду по центру обледеневшего тротуара, со мной никто не спорит, и я вспоминаю такое же приятное настроение, но только летом в проливной дождь, когда весь мир и город принадлежат тебе. Я вспоминаю зелень и лето, и чувствую, что от холода у меня хрустят уши и нос. Поэтому я резво вбегаю в тепло букинистического магазина. Еще в первом семестре я часто после занятий заглядывал в букмаг, кое-что мне удавалось там найти, иногда неплохо обменяться. Однажды... М-да, начало сказочное, традиционное: "В тридевятом царстве, в тридесятом государстве - есть еще", подсказал я сам себе. Так вот, однажды в этом букмаге я забрел в отдел детской литературы. Возле нижней полки, присев на корточки, сидела девочка лет десяти-двенадцати. Бант, платьице, смазливое личико - все, как полагается в таком возрасте. Я ей и говорю: "Не поможет ли леди выбрать мне книгу, а то и две, для племянника, моложе нас с ней?" Мы порылись на полках и нашли, что требовалось. Разговорились; естественно, я с ней держал себя как с равной, тем более что это было не трудно - она умница. Впрочем, я всегда так веду себя с детьми - это люди, только бесправные и легко ранимые, негодяями они становятся с возрастом, что не прибавляет им защищенности. Оказалось, малышка многое уже читала, во всяком случае, даже кое-что из того, что я осилил лишь после окончания гимназии. Я спросил ее, что же тогда она ищет в детском отделе? На мой вопрос она резонно ответила, что это единственный отдел, в котором хоть что-то можно найти. Я напрягся и, для поддержания беседы, спросил ее, что ей больше нравится.
      - Ты, - ответила она, - и волшебник Изумрудного города.
      Я обалдел, засуетился и вмиг стал моложе лет на десять. Она протянула мне выбранные книги и мило улыбнулась. Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Я начал первым и поцеловал ее в щеку: лаванда и молоко.
      - Мне мама говорила, что ты пахнешь дымом, а ты пахнешь молоком, - сказал я, подражая герою мультфильма.
      Мы договорились с Алисой встретиться на следующий день в магазине. Я приходил туда в одно и то же время две недели подряд. Но она так и не пришла. Позже я нашел ее и принес цветы - уже тогда она была безнадежно больна.
      Теперь зима, и в самом отдаленном от дверей детском отделе уютно и тепло. Я сажусь на подоконник и рассматриваю картинки в прошлогодней подшивке журнала "Юный специалист по оптимизму". Я согрелся, приободрился; есть в этом паршивом городке редкие места, где я чувствую себя чудесно в любом состоянии и с любым настроением. Спустя полчаса я вышел на улицу.
      В министерстве я вместе с высокой блондинкой - люблю комфорт - поднялся в лифте на нужный ей этаж. Мы слишком быстро поднялись, но свидание назначить я успел. Входя в кабинет, я скроил постную рожу и с бумажкой в руке подкатил к чинуше в очках. Он позволил мне сесть, и я сел на краешек стула, преданно уставившись ему в переносицу. Чинуша хорошо поставленным голосом отца народа о чем-то меня спрашивает и, не дожидаясь ответа, сам себе отвечает. Наконец, смекнув, что толку от моей услужливости ровно на одну бумажку, он звонит Б.Б.
      Я все еще жду, когда закончится разговор - мне нужно поскорее отсюда выбраться, в коридоре министерства меня ждет Аня, секретарша ректора университета. Она оформляет документы на поездку за границу. Как ни странно, у меня с ней сложились дружеские отношения, это, пожалуй, единственная женщина, с которой я смог только дружить. Она, наверное, умна - притворяется глупышкой - и, учитывая ее должность, знает все и обо всех. А значит первым в университете (после нее, конечно) информацией разного рода владею и я. Зачем мне это надо? Мне это не надо. Так, на всякий случай. А вдруг, когда-нибудь я узнаю что-либо и о себе.
      Мы идем по проспекту. Все-таки спустя полчаса я вырвался на волю. Метель кончилась, огромные сугробы преграждают нам путь, натужно гудят снегоуборочные машины, дети бросают друг в друга портфели и снег. Я рассказываю Ане о своих впечатлениях, она немедленно сообщает, что очкарик - зам. по кадрам: "Нормальный мужик. Я знаю его любовницу. Не дурак выпить". Мы держимся за руки, фонари еще не зажгли, Аня советуется со мной.
      - В прошлом году крутила любовь с иностранцем. Как думаешь, не придерутся?
      - Кто он? Демократ?
      - Ну, что ты, нет, конечно. Я даже в номер к нему не поднималась. К моей подружке ездили.
      - Ну, я думаю, Конторе плевать, с кем ты спишь, лишь бы политикой не занималась.
      - За кого ты меня числишь? - возмущается она.
      Мы подходим к университету. Я прощаюсь с ней. В университет уже не захожу, делать мне там нечего: свобода дороже, алиби есть, да и скоро пора на дежурство в психушку. Опять метет.
      Монастырская дорога
      1
      - Вы любите слово "свобода". Так напишите его всюду, даже вместо слов "вход" и "выход". Вы говорите: "Свобода", - и думаете о свободе для себя и единомышленников (остальных - и тиранов, и униженных, если они думают иначе, например, о свободе для себя - к стенке. И называете их "народ"). Ну, а чтобы ваша свобода побыстрее стала реальностью - восстание, кровью смоем унижение. С каждым днем гражданской войны свобода превращается в месть, для которой законы вендетты становятся основой справедливости. Только для трупов ваша свобода уже не нужна, у них своя свобода, впрочем, быть может именно этого вы и добиваетесь? Представьте: только вы и ваши друзья. Тогда зачем убивать? Плывите на необитаемый остров. Ах, да, есть еще и униженные, которых нужно превратить в трупы и единомышленников.
      Красноречие и решительность Микки мгновенно иссякли, когда из-за поворота монастырской дороги показался вечно пьяный участковый сержант, на зоне которого находилась наша психушка.
      - Я побегу, нужно кошек спрятать, - сказал Микки и исчез в столовке общепита.
      2
      - У меня своя дорога - сесть в джонку и уплыть на необитаемый остров, где я, став патриархом, организую новую цивилизацию.
      - Чего же не хватает? Воли? Смелости? Таланта?
      - Все есть, и я готов отплыть.
      - Только не становись патриархом и не организовывай новой цивилизации. Иначе когда-нибудь обязательно появится желание у твоих подданных уплыть на необитаемый остров.
      - Ну, и черт с ними.
      - Тоже довод. Примерно так же рассуждают и наши патриархи.
      - К сожалению, они не отпускают меня по доброй воле. Оказывается, я им позарез нужен.
      - Просто они не слышат тебя.
      - Я не сумасшедший давать им повод, пускай себе практикуются на других.
      - Я слышал, что эти сумасшедшие думают иначе: они думают, что своему народу они нужнее, даже если этот народ и предает их.
      - Нет, я эгоист, и мне не по нутру их всеобщее коллективное счастье. Всегда найдутся обделенные. Я уж сам как-нибудь вырву себе счастливый кусок.
      - Ну-ну, вперед, новый патриарх. Начало многообещающее.
      - Не смейся, если, не дай бог, меня вынесет наверх, я сделаю все возможное, чтобы каждый получил свою долю.
      -Эти бутерброды нарезать будешь не только ты.
      - Посмотрим. Может быть, ты и прав. Подлей-ка мне еще чаю.
      - Это древний букет, мне его передала бабушка по наследству вместе с пластиковыми шахматами и свадебной булавкой, на счастье. Хочешь, подарю?
      - Хитрец, дарит готовенькое счастье. И драться не надо. Давай, а вдруг я не полезу наверх.
      Я встал, перешел в другую комнату и выбрал самый мощный экземпляр, покрытый четко выраженным слоем ржавчины.
      - Десятый век. Кунктатор Пойнт Рыжий второй носил ее не снимая, охраняет от железа и заклинаний, в полнолуние насылает вещие сны. Передача другим лицам воспрещается во избежание недоразумений, - и с этими словами я всадил булавку за ворот рубашки Дональда. Он просиял, смахнул воображаемую слезу и с чувством пожал мне руку.
      - Какое бескорыстие, какое бескорыстие! Век буду помнить, если проживу.
      - Теперь проживешь, - сказал я, всерьез рассчитывая на это.
      3
      - Быть может, есть лучший вариант? Остаться, не уходить без борьбы, и, добившись успеха, помогать слабым и добрым?
      -Дайте мне власть, и я наделю всех хлебами, - с этой мысли, пожалуй, начинают все, большие и малые инквизиторы. Но дорога к власти усеяна трупами, а не цветами. Сумевший предать, подсидеть, словчить, схитрить, убить ближнего своего, сумеет ли справедливо и честно хлеб разделить своими руками? Чужими руками и головами он к тому времени научится пренебрегать. Тем паче, если это руки и головы простого народа, не сумевшего даже захотеть из грязи вылезть наверх. Но есть лучший вариант. Стал я великим инквизитором, утерся от пота и чужой крови осторожно и незаметно - историю ведь я сам пишу - и стал творить добро. Ненадолго. Во-первых, сподвижники мои не потерпят равного распределения хлеба насущного, во-вторых, народ мой возропщет: "Раньше ели хоть вдосталь, а теперь все нищие". И, оказывается, справедливость никому не нужна, даже слабым, которые с моей помощью став сильными, никогда мне этого не простят; я ведь с ними не хлебом - кровью поделюсь. Ну, а записавшись в палачи, нужно сечь головы, оставаться в стороне не позволят. И, как бы ни успокаивал себя вначале палач благородностью цели и никчемностью казненных, в конце концов духовный мир его сравняется с миром последнего из преступников. Преступник, казненный преступником. И если бы они только занимались друг другом.
      4
      - Дорога, свободная от бумаг, чужих желаний, реализма, начинается в детстве. Но все мы, кто раньше, кто позже, взявшись за ягодицы, бодро сворачиваем обратно: лишь бы бежать по прямой, наикратчайшей прямой. Поэтому нас не хватает даже на сто лет безуспешных попыток выбора между собой и детьми. И мы опять же выбираем дело попроще: делаем детей, бормоча о бессмертии и воскрешении в детях. Чепуха. У каждого свое бессмертие. И дети здесь не причем. Им хватает собственных игрушек. Впрочем, когда-нибудь человек, идя все тем же кратчайшим путем, найдет способ физически обессмертить себя. Но, что самое забавное, выдуманная для этой цели наука - математика доказывает, что люди будут так же бессистемно и легкомысленно умирать, как и прежде, рано или поздно. Сейчас - от болезней, старости, случая - как можно раньше, тогда - как можно позже, и только от случая. Всемогущий и всесильный случай, для каждого свой, терпеливо ожидающий своего часа, даже если у тебя один шанс на миллион лет - не торопись! Жизнь иногда бывает прекрасной. Это я знаю. Будет ли так прекрасно и будет ли это так часто там, после жизни? Я не знаю. И мне страшно. Если человек бессмертен без всяких рецептов, значит он так же, как и вселенная, существует всегда, и так же бесконечен. И все мы суть, одно целое, и единственная цель истины - совершенствование собственной души. Я не знаю, так ли это. Ведь это как религия. Одни верят и знают, другие - нет.
      Тень твоей улыбки
      Ранней весной, вскоре после получения незначительной премии, меня отправили в Прежнев на студенческую конференцию по проблемам кризиса демократизма. В день отправления выяснилось, что тема моего доклада слегка не совпадает с ожидаемой. И за два дня и две ночи пути мне удалось в общем сварганить удобоваримый доклад на требуемую тему. Так что в город я прибыл в достаточно изможденном виде, который неплохо сочетался с костюмом похоронного покроя и черными очками, скрывающими мои юные годы. Доклад я прочел, и даже умудрился ответить на все вопросы, краем глаза отмечая прелестных участниц конференции. Когда я, в общем-то довольный собой, возвращался в пансион Доброй Надежды, куда меня засунула студенческая община, сзади послышались чьи-то торопливые шаги. Тогда я считал себя парнем не робкого десятка, однако на узкой грязной улочке чужого города почувствовал себя неуютно. И, изменив своему правилу, резко обернулся. Навстречу мне с огненной горы в неоновых сполохах ночной рекламы спускалась принцесса, нет - богиня - в голубом брючном костюме. Мысленно я упал ниц: нежный цвет прекрасного лица, походка Венеры и рост соответствующий. Девушка, по-видимому, случайно остановилась возле меня и спросила:
      - Вы наш гость? Кажется, это вы только что выступали на конференции?
      Спорить было бесполезно, даже если бы я мог еще в то время спорить.
      - Точно. Я был там.
      - Мне понравился ваш доклад.
      - Вы мне тоже нравитесь, - забыв всякую осторожность, признался я.
      Девушка внимательно посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала:
      - Что ж, зато честно.
      - Меня предупреждали, что я чересчур прямолинеен. Вот и сейчас не могу совладать с собой и говорю то, что думаю, - закинул крючок я.
      Она еще раз улыбнулась - зубы у нее - класс, и протянула мне руку:
      - Рада познакомиться, Мила Дэ.
      И пока я соображал, что делать с ее рукой - то ли целовать на манер графьев, то ли потрясти и бросить, она выдала:
      - Вы всегда так неумело кокетничаете?
      Тут уж я не выбирал, нагнулся, как положено, дотронулся кончиком носа до бархатной ручки - запах столичных духов (Аристократия!) - и все это время смекал: хитрая бестия, хитрей меня. Теперь она мне по-настоящему понравилась, аж сердцем прикипел. Разогнувшись и ханжески вздохнув, я сказал:
      - Вы единственная, с кем я так откровенен.
      Она рассмеялась и взяла меня под руку.
      Таких девушек теперь не сыскать. Нужно ее держаться. Город незнакомый, глухой, и если уж сливки здесь такие, то представляю, каково тут дно. И я, гордо вскинув голову, предложил:
      - А не рвануть ли нам, ваша милость, в ближайший кабак?
      - Не стоит, - сказала она, приноравливаясь к моим шагам. - Денег у студентов мало, а мне платить неудобно, даже на паях. Лучше поболтаем и побродим по городу.
      - Вы мне действительно нравитесь, я не шучу. Это серьезно. И если я приглашаю, то за свой счет.
      - Мы гуляем, верно? На свежем воздухе?
      Я согласно кивнул головой, довольный, что не придется раскошеливаться на курево и вино. Перспектива прошвырнуться по старому городу с красивой девушкой на зависть всем меня устраивала. Купив в киоске плитку шоколада, я галантно угостил свою возлюбленную. Эгоистическое начало брало верх, я уже называл эту темную лошадку своей: как бы не промахнуться. Главное, чтоб она поскорее привыкла к моему эгоизму, а уж я с собой управлюсь. Мы чинно шагали рядом, она прикорнула к моей левой руке - прямо лубочная картинка с голубками - и болтали о милых пустячках: о политике, деньгах, счастье, дружбе и любви. В общем, сверяли свои взгляды на жизнь. Прохожие умиленно провожали нас взглядом этакие производители. Мы перебрасывались словами, легкими, как мыльные пузыри, ничего незначащими, но как-то сближавшими нас. Любовь омолаживает, и мы, совсем став детьми, взялись за руки, спели весенний гимн о зеленых кузнечиках, зловредных жабах, а значит о предусмотрительности, необходимой всем нам. Незаметно мы забрались в такой тупик, из которого мне одному уже было не выбраться. Из разноцветных витрин магазинов на тротуар ложились смешанные тени фруктов, овощей и гастрономии. В темных, и потому, похоже, огромных подворотнях шевелились свои подозрительные и зловещие тени. На всякий случай я храбро смекал, в какую сторону бежать, чуть что. Но понял, что без милой мне отсюда не выбраться, и от отчаяния обнял ее за плечи. Она остановилась, кротко посмотрела на меня, и как-то само собой получилось, что мы уже нежно целовались под защитой ее золотистого зонтика... Через полчаса мы выбрались на широкую, освещенную рекламными прожекторами улицу, в гам и суету ночного города. Напоследок я обернулся: в звездной дымке старых кварталов осталось гораздо большее, чем пустые разговоры о счастье. И я понял, что скорее всего мне там больше не бывать, а если и приведется, то я ничего не узнаю и не повторю. И все же, покрепче прижав к себе подружку, я уверовал, что еще ничего не достиг, и что впереди меня ждет ворох всяких воспоминаний. Минуя один перекресток за другим, мы, наконец, вышли на площадь Победы, окруженную кольцом сияющих фонарей. Возле пушистого каштана прикорнул похожий на эсминец черный "Родстер". Мила уверенно открыла дверцу и села за руль. Я струхнул, и на всякий случай огляделся: а вдруг откуда ни возьмись выскочит хозяин? Машина уже дергалась и пела, грозя укатить без меня. По инерции, готовый на все, я залез в хромированное брюхо и сел рядом с Милой. Будь что будет, может и обойдется. Все еще плохо соображая, я недоверчиво присматривался сам к себе. Мог ли увлечь эту родовитую красавицу случайный студент, без роду, без племени, без папиного благословения? Мог. Ненадолго. Хотел бы я знать, что меня ждет впереди?
      Машина, прижимаясь к шоссе, мчалась вдоль Желтой реки вон из города. Дома наступали и разбегались в стороны, с каменным хохотом провожая мою доверчивую душу. В неверном, меняющемся свете, в ореоле растрепанных волос Мила казалась еще прекрасней и недоступней, словно ведьма с кладбищенского холма. В темноте ее глаза вспыхивали и гасли то ли своим, то ли отраженным светом. На заднем сидении кто-то шипел и ворочался, готовя удавку покрепче. Я держал марку и не оборачивался, просветленно улыбаясь и ни слова не говоря. Мила включила музыку: "Сказки венского леса". Я все еще был жив и, чтобы успокоиться, выбрал блестящую точку на панели перед собой. Вглядевшись в фосфоресцирующий готический шрифт, я прочел: "Мила Дэ. Инвентарный номер 012". Я расслабился и размяк. Жаль, но она не врала, и впрямь аристократка, голубая кровь. Развалившись на необъятном сиденье и вытянув ноги, я облегченно рассмеялся и получил по голове свалившейся невесть откуда тяжелой книжкой, к счастью, в мягком переплете. Тут же кто-то схватил меня за плечо. В ужасе я обернулся назад: меня обдало холодом зеленых немигающих глаз. Черный безухий кот что-то недовольно пробурчал, выгнул спину и растянулся на заднем сиденье. Я все еще завороженно смотрел на него, когда Мила, улыбаясь, погладила меня по щеке.
      - Не отвлекайся, - как ни в чем не бывало сказал я, лег, положил ей голову на колени и закрыл глаза, чтобы уже ничего не видеть и не понимать. Под мерный, приглушенный шум мотора я вспомнил, что почти месяц не спал, и решил соснуть, посмотреть прекрасные сны без реализма и чертовщины.
      Утро разбудило меня случайным солнечным лучом, осветившим на короткое время наше пристанище на колесах. Мелкий, частый дождь привычно барабанил по крыше, стекал ленивыми струйками по стеклу в надежде когда-нибудь растворить нас и машину. Я лежал, не двигаясь, по уши закутанный в теплый оранжевый плед, ощущая затылком легкое дыхание Милы и ногами - горячий увесистый комок мяукающей плоти. Я осторожно приподнялся на локте и приложил палец к губам:
      - Тихо, котик, перестань.
      - Убери ноги, на улицу хочу, - хмуро ответил котик, неестественно открывая и закрывая пасть.
      От неожиданности я ошалел, но ноги быстро убрал. Черный, мрачный котяра, с золотой цепью на шее, лапой нажал на дверную ручку, распахнул дверцу, нехотя выполз наружу, вздрогнул и коротким страшным ударом захлопнул дверцу за собой. Мила вздрогнула, затрепетали нежные ресницы, легкая тень улыбки тронула девичьи губы, но она не проснулась, оставляя меня один на один с котом. Я вышел из тепла и комфорта машины на утренний холодок лесной лужайки и босиком прошелся по влажной, холодной траве, собирая букет скромных лесных цветов для своей милой. Теплый ветер прогнал дождь, рассеялся по кустам и деревьям, высушивая и согревая каждую веточку, каждый листик, меня и лохматое говорящее чудовище, распластавшееся на крыше "Родстера". Увлекшись, я неожиданно набрел на бетонированную дорожку, ведущую в глубь сумрачной чащи. Пробормотав на всякий случай помогавшие мне в детстве заклинания, скрестив два пальца и плюнув через левое плечо, я двинул по растрескавшемуся бетону, но тут же вспомнив, решил, что после того, что со мной произошло, вряд ли это поможет. Впрочем, суеверия и предрассудки человеку с умом не мешают, а только вырабатывают осторожность. Еловые ветки, пытаясь меня остановить, заставляли сбиваться и лавировать, цветущий папоротник одурманивал и звал в свои объятия, таинственные огоньки мигали в лесной темноте, приглашая меня свернуть с проторенного пути. Я не сдавался. И вот между деревьями появился просвет, путешествие закончилось, и я тихо, мирно вышел на знакомую лужайку, но уже с другой стороны. Зажав в руке цветущий букетик, словно путеводную звезду, я сориентировался в пространстве и на цыпочках подкрался к причесывающейся Миле, по-утреннему юной и прекрасной: голубой мотылек на фоне просыпающегося леса.
      - С добрым утром, - сказал я и протянул через ее худенькое плечико свои цветы.
      Она вздохнула: "Ах, - робко и нежно, ласково и с упреком, - "ну зачем я ее балую" - прижалась ко мне, улыбаясь так невинно и доверчиво, что я тут же почувствовал себя готовым на все, даже на поцелуй. Порыв ветра поднял и распушил волосы у Милы, накрывая меня серебристо-зеленой паутиной. Мир исчез, растворившись в волшебном потоке, распался, соединяясь в зрачках приближающихся глаз, превращаясь в сказку иллюзий и любви: "Любимый..." Мерцание теплой кожи, шепот в зашторенном полумраке машины: "Любимый..." Дождь в вечернем забытье...
      - Любимый...
      - Когда я был ребенком, совсем маленьким, вот таким, мне нравилось нагишом прыгать и скакать под теплым проливным дождем. Я делал так часто и называл это танцами. Соседи называли это безнравственным воспитанием и подали на мать в суд после того, как я станцевал под дождем с их дочерью. Но номер не вышел, танцевал ведь я, а не совершеннолетняя мать. Но она обещала станцевать, если эти поганцы не оставят меня в покое. Вскоре соседи переехали, увозя от тлетворного влияния безотцовщины свою дочь. Я не особо горевал, продолжая в одиночестве танцевать и веселиться, но только ночами, когда никто не мог меня видеть и помешать. Ночью все казалось сказочным и приятным: лиловые огни деревянных фонарей, желтые лужи в цветных пузырях, огромные тени в вишневом саду и я, счастливый нарушитель устоев в рыжем тумане, в высокой траве, в чем мать родила. Ну, в самом деле, зачем под мокрым дождем плясать в сухой одежде? Этого я не понимал, но соображал, что быть не таким, как все - опасно. Так что, я был слишком странным и непохожим на остальных. Вот и сейчас, вместо того, чтобы сказать: "Люблю тебя", - я болтаю о всякой чепухе.
      - Я люблю твою странность. Мне никогда не дарили цветы - это необычно, никто не догадался носить меня на руках - это не принято.
      - И никто не лез в постель к тебе - это не разумно.
      - Еще как лезли, но это были порядочные люди, а не как некоторые хитрые хвастунишки, танцующие под дождем.
      - Я - порядочный, и зову тебя...
      - Стоп. Куда мне, бедняжке, теперь деваться, я согласна, неси меня под дождь.
      Поздно ночью Мила высадила меня на перекрестке Троицкой и Парковой улиц. Мне не хотелось с ней расставаться, но долгих прощаний я не люблю, наверное, потому, что не умею и боюсь терять близких мне людей. Легкий поцелуй, визитная карточка с адресом, где я завтра встречусь с любимой, мечты и надежды. "Весенний обман", - думал я, шагая по пустынным окраинам.
      Девушка
      Нет ничего прекраснее обмана. Даже когда уверен и наверняка знаешь, что тебя обманывают. Всегда, в любой ситуации остается шанс, оправдывающий предыдущие поступки и собственный характер, неоцененный никем, кроме любимой. И эта ложь звучит, как единственная правда о точности выбора. Выбора, который всегда остается окончательной прерогативой девушки: это ее первый поцелуй, и ее первая любовь.
      Женщина, прежде всего, верит не фактам, а собственным ощущениям и эмоциям. Голос рассудка - последнее оружие в отношениях с мужчиной. Именно тогда, когда мужчина свернул с привычной непогрешимой стези логики и разума в мир чувств и свободы, в мир, где женщина побеждает всегда, хотя бы потому, что не забывает вовремя уйти. Может быть, поэтому среди душевнобольных гораздо больше мужчин, чем женщин, для которых рождение ребенка - гарантированный выход в покой и оправдание. Ну, а до этой главной цели - она девушка, потому что каждая любовь - первая, и когда она говорит или думает о любви, она искренне верит в нее, как верит в любые комплименты и обещания.
      Сказки венского леса
      - С незапамятных времен они, словно дети, прятались в заброшенных садах, на опушках темных мшистых лесов, в замках древней страны - острова, где постоянные дожди и туманы сумели спрятать даже такого великана, как наши городские часы, не говоря уже о малышах гномах. Они так хорошо прятались, что вот уже в течение двух веков в них никто не верит, кроме детей, и то, наверное, не всех. Поэтому-то гномы теперь не рассчитывают на дождь и туманы, ведь их и так не замечают. "Не видишь то, во что не веришь", - говорят они, когда - прячутся, чтобы наблюдать за людьми. Подбрось, пожалуйста, дров в камин. Люблю тепло. Когда я смотрю на огонь, я вспоминаю новые сказки. Иногда мне удается кое-что и самому сочинить. Мила любит меня слушать. Она очень просила рассказать тебе что-нибудь до ее прихода. Ты тоже умеешь слушать.
      - Сложно не обращать внимание на говорящего Кота, особенно когда он рассказывает такие чудесные истории, - говорю я, встаю и бросаю в камин полено. Искры улетают вверх, гаснут, превращаясь в зеленое пламя и тепло.
      - Ты мне льстишь, все коты страшные болтуны, кроме меня, конечно.
      Кот жмурится, берет в лапу бокал и выливает в огонь. Вспыхнул свет, исчезла темнота, теплый ветер улетел в бесконечную даль комнаты. И тут же пространство сжалось, распушило хвост, превратилось в черного хитрого Кота, сидящего напротив меня в кресле. Огонь в камине по-прежнему мирно гудел. Ночь по-прежнему спала в старом замке. Кот протянул мне второй бокал.
      - Чистейший спирт. Люблю иллюминацию. Ил-лю-ми-нация. Вкусно. Попробуй. Правда, бенгальские свечи тоже неплохо, даже очень неплохо. Я иногда думаю, что, возможно, бенгальским огням придется сыграть немаловажную роль в конце новогодней сказки. Я тебе не рассказывал об этом? Ах, да, пардон! Я ведь еще не дорассказал тебе сказку о гномах, живущих в нашем лесу. Впрочем, молчу, сначала спирт.
      Я улыбнулся, взял бокал. Спирт мерцал, лёгкие звезды вспыхивали и гасли в нем, падали и поднимались вновь. Я не спешил, мне не хотелось расставаться с драгоценным камнем в руке, живым и холодным.
      - Хороший напиток сначала нужно согреть в ладонях, - говорю я.
      - О, не волнуйся, он достаточно горяч, градусов этак 500, может чуть больше. Но можно спросить у гномов. Они его делали. Э-э, любезный наблюдатель, будьте так добры, проинформируйте нас, пожалуйста.
      К камину подлетела яркая ночная бабочка и села на ручку кресла рядом с Котом. Сказка, рассказанная им, стала реальностью, где я привык ничему не удивляться. Что-то уж чересчур быстро привык. На ручке кресла, сложив крылья, сидел гном.
      - Знакомьтесь, это Семипалый, очень любознательный молодой человек.
      Гном улыбнулся, кивнул головой, его огромные глаза на мгновение закрылись, пушистые ресницы коснулись нежных щек.
      - Очень приятно, - сказал он, - нам много известно о вас. Хорошего.
      - Мне тоже приятно, хотя мне почти ничего неизвестно о вас. Разве что из сказок.
      - Из моих сказок тоже, - сказал Кот, причесав лапой усы. - Итак, сколько градусов в этом, как говорит наш гость, напитке?
      - 1230, - ответил гном.
      - Да? Впрочем, это неважно. Сотня градусов туда, сотня сюда - лишь бы хорошо горел. Кстати, пора осушить второй бокал, - и Кот многозначительно посмотрел на меня. Я вздохнул: "Ваше здоровье", - и выплеснул спирт в камин. На короткий миг серебряная жидкость радугой повисла над огнем и тут же вспыхнула беззвучным салютом. Многоцветные звезды взрывались высоко вверху, летели в разные стороны, падали вниз, мимо нас, исчезая в бездонной пропасти под ногами. Белая звезда упала мне на колени, я взял ее. В руке я держал хрупкий цветок, влажные лепестки отражали огни фейерверка. Я забыл обо всем, даже о своем умении ничему не удивляться. Салют погас, все исчезло, кроме цветка, я с благодарностью посмотрел на Кота. Он самодовольно улыбался, держа в лапе точно такую же звезду.
      - Это удивительный цветок. В сказке, которую я придумал, он удивляет всех, даже меня. Я расскажу тебе о нем и о Солнечном короле. А о другом тебе расскажут гномы, раз ты им понравился.
      В конце концов, могу я сказать "Мяу!"?
      Солнечный король
      1
      - Эта легенда стала образцом поэтического творчества гномов, изустным преданием, переходящим из столетия в столетие почти без изменений. Многие известные своей мудростью ученые-гномы основывали свои докторские диссертации на тщательном изучении психологических, социологических и математических положениях сказания. Еще и теперь, преклоняясь перед гением Счетовода, все математики пользуются его методом при подсчете вероятности прохождения счастливого случая (так называемый "звездный час") через кривую заданного разума. Этот метод был представлен Счетоводом в его работе "Методологические основы Деревянной легенды при подсчете Берез, как символа счастья, удачи и прочее..." Однако последователи эмоциональной школы, возглавляемой Солнечным королем, предполагают чисто эмпирический характер Сказания, отрицая какой-либо математический подход к нему.
      - По-видимому, истоки этой легенды нужно искать в тех давних временах, когда род человеческий еще не был разделен на гномов и негномов придворным алхимиком Кунктатора I. Во всяком случае, профессиональная подготовка одного из героев предания полностью исключает гномов: со времени появления нашего народа мы никогда не уничтожали деревья, используя в повседневной жизни материалы, полученные из листьев и цветков одуванчика. Кстати, пора сбора цветков одуванчика предшествует многочисленным свадьбам нашей молодежи. Поэтому в это время можно наблюдать, как вечерами стайки юных особ, мечтающих о любви, слетаются на луга, чтобы посоветоваться с одуванчиком и узнать свою судьбу - знаменитое "Любит, не любит". Таким образом это странное предание повлияло на жизнь гномов, привнося в нее романтизм и волшебство прошлого. Стержень всей шестичасовой Деревянной легенды (средняя скорость среднего сказителя), состоящей из двенадцати частей, в следующем: девушке нравятся двое симпатичных парней, один из них - столяр, другой - кузнец. Она сомневается, не знает, кого из них выбрать (проблема выбора - теория вероятности, разработанная Счетоводом). И вот, решившись, она идет к любимой Березе и поверяет ей свои печальные и в то же время радостные мысли (единство духа и всего сущего). Я лично считаю, что Береза посоветует ей выйти замуж за кузнеца, а не за столяра, который, учитывая его профессиональные черты характера, рано или поздно срубит Березу. К сожалению, концовка легенды так и не дает ответа, вполне возможно, преследуя в образе советчицы - Березы мысль следующего порядка: "Думай сам". Местные жители за листья одуванчика еще показывают всем любопытным какую-то Березу в лесу медоносов.
      2
      - У меня семь пальцев. Поэтому меня так зовут: "Семипалый". На ногах и на руках. Это сколько будет? На одной - три, на другой - четыре. Больше на два пальца - это у меня с рождения. Мне уже пять лет. Не как у Горбатого - тот нарастил себе мозоль сам. Горбатый особенно трудолюбив. Я с ним дружу, то есть помогаю ему, когда он попросит. Я листаю ему страницы, сшиваю книги, готовлю текст. Горбатый - систематик, он обозначает все вокруг. Я еще не выбрал, кем быть. Многое мне нравится: и разведчиком, и стукачем, и пугателем, математика нравится. Слушать люблю, разговоры у людей забавные, но чаще - кто кого любит или ненавидит, им это нужно знать, чтобы легче обманывать друг друга и любить себя. В октябре меня посвящают в короли. Мы давно уже никому не служим, но древние правила выполняем. Только полезные сейчас. Когда я стану королем, наступит моя очередь целый месяц управлять всем и ничего не делать. Конечно, это нужно, но никто управлять не любит - слишком много времени уходит на безделье. Мы живем все время и сделать нужно много. Сначала я буду учиться у Солнечного короля. Его так назвали, потому что он хотел увидеть солнце, а многие считали это невозможным. Он даже надувал шары теплым воздухом, но за облака улететь не смог. Потом, когда появились цветы, он стал за ними наблюдать и ухаживать. И все гномы считают, что он занимается очень нужным делом, и хвалят его, и в его школу очень трудно попасть. Он говорит: "Цветы солнце", - а когда люди пытались их сжечь, он всюду собирал цветы и семена и прятал их. А потом он смотрит, как они растут.
      3
      - Ты видел когда-нибудь, как растет подсолнух? Это самый большой цветок, за которым я наблюдаю. Я всегда хлопаю в ладоши рано утром, когда цветы спят и летают во сне. Я делаю это тихо, не приближая ладони друг к другу; я думаю об этом, но все равно подсолнухи просыпаются первыми и смотрят на меня, и поднимают высоко-высоко, выше всех цветов и деревьев. Я улетаю дальше, сначала к роще, а потом снова к началу поля, и внизу подо мной тысяча двести одиннадцать зеленых глаз, сто сорок дней подряд, пока не наступит осень и время цветущих одуванчиков. Это мои последние цветы, год рассыпается и уходит со снегом в сон. Все спит и надеется расцвести и ожить в звуках и красках бесчисленных новых цветов, названия которым нужно еще придумать. Написать старую песню в новом году: мне кажется, что когда-то они улетели от нас навсегда или превратились в траву и колючки. А сейчас вновь вернулись и стали еще лучше и прекраснее, потому что мы их вспомнили и полюбили. Цветы и ветер, меняющие облик и дни, с каждым часом раскрывая букет огромных соцветий, рисуя калейдоскоп неповторимого и нужного каждому здесь и там. Необходимого, как дождь в саду, как прошлое зимой, как вне дорог попутчик бесконечный. Ветер в цветочном лугу, дающий смысл и тепло когда-нибудь увиденного солнца.
      День рождения
      1
      Прошел почти месяц с тех пор, как я вернулся со студенческой конференции. Я стою в толпе встречающих, в руках - цветы все из того же неиссякаемого монастырского источника. На меня странно смотрят: что же я собираюсь делать с этой зеленью? Мне все равно, лишь бы милая меня не подвела и действительно прилетела обещанным самолетом. И уж тогда вы не на мои цветы глазеть будете такой красавицы здесь не сыскать. Я волнуюсь, вытираю ладони; наконец-то подогнали трап. Один, другой, третий - серые камешки, фон для моей (моей, черт возьми!) любимой: она все в том же голубом брючном костюме, все так же хороша и недосягаема для всяких задрипанных студентов. Я робею, вытягиваю руку с цветами, прячусь за ними, и нерешительно делаю шаг вперед.
      - Здравствуй, мой хороший.
      2
      - Все боится времени, а время боится пирамид. Все мы боимся женщин. Чего же боятся они?
      - Ах ты, глупыш.
      - Жизнь достаточно коротка. Поэтому я пытаюсь натворить как можно больше глупостей. Мало того, что они приятны, о них, оказывается, и приятно вспоминать. Так что называй меня, как угодно. Если хочешь, то и милым.
      - Милый, мне нравятся твои глупости.
      3
      - Кстати, к двадцати пяти годам ведущие киноактеры вставляют вместо своих фарфоровые зубы в том порядке, в котором природа бессильна - в идеальном. Поэтому им есть смысл так часто улыбаться.
      Я внимательно посмотрел на Милу. Она еще раз широко улыбнулась и сказала:
      - Представляю, как у них клацают зубы.
      - Ты - прелесть, - смеясь, сказал я. - Пожалуй, я к тебе начинаю привыкать.
      - А я уже привыкла.
      4
      Я делаю вид прилежного и внимательного ученика, впрочем, как большинство студентов нашего потока. Я мечтаю (что, кстати, я делаю всегда). Я тщательно вношу все анатомические подробности моей подруги в общую тетрадь по Земледельческому праву. Надеюсь, что вчера заменит сегодня, а сегодня завтра. Я вновь иду босиком по теплому бетону навстречу своей надежде. В руках - цветы. Поляна, и редкое ощущение, что никто в целом мире не помешает и не сможет вмешаться. Я открываю глаза: рядом со мной стоит Изобретатель Плуга. Весь курс притих, я тоже - ведь я здорово рисую, особенно под свежим впечатлением недавних событий. А вдруг понравится? Шишки с маслом: гордо поникнув головой, я иду прочь из зала, без тетради и без настроения. На широком подоконнике, где я устроился с ногами, все возвращается на свои места. В оставленной кем-то газете я нахожу единственную интересующую меня рубрику: "Сегодня в кинотеатрах". Здорово! "Великолепная семерка". Я так много слышал об этом фильме от своей матери. Она часто рассказывала мне вместо сказок содержание виденных фильмов. Странно, но мне кажется, что фильмы предыдущего поколения были более значимы и интересны. Мать мне говорила, что на фильм шли, как на праздник, тогда фильм был эпохой и верой в лучшее. Пили, что ли, больше или билеты были дешевле? Я вспоминаю названия "слышанных" мною фильмов: "Звуки музыки", "Лев зимой", "Огни большого города", "Бумажная луна"... Если бы мне довелось когда-нибудь сочинять мемуары от скуки и безденежья, я обязательно написал бы их в виде сценария - за фильм больше платят. И эпиграфом к нему я поставил бы золотым монументом вечной мудрости и оптимизма слова Красной Шапочки: "Неприятностей на свете не бывает никогда". Они бывают только у меня, так как я себя причисляю к пессимистам земледельческого толка, и, пожалуй, в этой партии я один без последователей и продолжателей дела борьбы за свободу рисования. Но вот, наконец, лекция закончилась. Из дверей актового зала важно вывалился Изобретатель Плуга и подошел ко мне: "Что же вы, молодой человек, не сказали о столь значительном событии в вашей жизни - свадьбе, состоявшейся вчера? А? М-да, да, держите свою тетрадь. Поздравляю. Но не забывайте об учебе. Впрочем, и это пройдет". И он засеменил дальше. Я ошалело смотрю ему вслед: черт возьми, какая свадьба, какие события, что пройдет? Я так растерялся, что, слава богу, ничего не успел спросить. Я смотрю на улыбающегося Дина - он в первых рядах ржущей толпы, и, наконец, соображаю: нахал, женил меня без спроса, без благословения, сукин сын. Дин осеняет меня крестным знамением, и вот я уже разведен неизвестно с кем, и всей гурьбой мы мчимся в столовку. "Компот за счет жениха!" - кричит Дин.
      Большая перемена. И только на следующей лекции я обнаруживаю пропажу из моей фамильной галереи того злополучного листка с обнаженной Милой. Старый хрыч, и он туда же. Однако, вполне возможно, дело здесь в другом - просто ему понравился рисунок, как произведение искусства, я же говорил, я здорово рисую. А еще я думаю, что будет со всеми нами лет десять, двадцать спустя? Когда пройдет первая, затем вторая молодость? Сможем ли мы вот так неприхотливо, не обращая внимания на качество, а только лишь на количество, поглощать студенческие обеды, лекции, поцелуи, призывы, мечты и гимны?
      Каждая лекция у нас начинается с гимна. Мы стоим и ждем - конца гимна, разумеется. Вначале я страдал, исчерпав все возможности приспособиться и разнообразить фонограмму; сочинял новые слова, извращал мотив, опаздывал или вовсе не приходил, пока, наконец, не сообразил заткнуть уши ватой - нет ничего лучше безмолвного протеста. Иногда я не вынимал вату и на лекциях. В тишине и покое я сосредотачивался, становясь серьезным и внимательным слушателем, тем самым по дешевке приобретая у преподавателей репутацию вдумчивого студента. На месте Президента я издал бы указ об обязательном ношении ваты в ушах всеми гражданами Империи. Тогда, я уверен, процент лояльности в нашем государстве резко увеличился бы. Хотя, впрочем, есть и свои отрицательные моменты: если бы не вата, то я услышал бы, как ко мне подбирается Изобретатель Плуга. Однажды, еще в начале семестра, он перед лекцией и гимном сказал: "Дети мои, я понимаю, что слушать одно и то же по пять-восемь раз в день, мягко говоря, надоедает. Это как в семейной жизни: вначале любишь, потом ненавидишь, затем привыкаешь. Я думаю, вы прочно заняли позиции в третьей стадии. Поэтому я не буду включать фонограмму перед своей лекцией, а просто мы с вами отстоим положенное время и примемся за работу. Поймите меня правильно - эта привычка пригодится вам в будущем. Выдержка и еще раз выдержка. Я работаю в университете уже двенадцать лет, и каждый день, перед каждой лекцией визирую у декана свои материалы. Это может не нравиться, но это обоснованно и логично". Вначале я не затыкал уши на его лекциях и предлекционном отстое, но мне это не помогло - в ушах привычно звучал накрепко вдолбленный гимн, а с ватой, как ни странно, - нет. Говорят, в следующем семестре начнется судебная психология, вот тогда я все узнаю об этом феномене.
      5
      Я иду по скошенной траве под зелеными сводами июньских деревьев мимо останков древнего фонтана к голубому храму язычников. Улица распадается на многочисленные переулки и отрезки, соединяясь возле Юбилейного парка. Впереди идет девушка - случайный попутчик на общей дороге. Она села на деревянную скамью, поправляя обеими руками волосы. Я прошел мимо. Через несколько минут я обернулся, девушка шла за мной. Холодный северный ветер дул в спину и заставлял идти быстрее. Я ускорил шаги и вскоре стоял возле старинных дверей храма.
      - Вы мне не поможете? Я не могу закрыть, - сказала девушка, протягивая мне свой алый зонт.
      - Привет, - говорю я. - Я помню вас, как-то давным-давно мы сидели с вами в одном кабаке, правда, за разными столиками. Впрочем, это неважно. Держите, все в порядке.
      - Спасибо.
      - Нам, видно, по пути?
      - Я здесь случайно, а в общем решила сходить в кино. Это рядом.
      - К сожалению, у меня другие планы, но если вы не против, я провожу вас до кинотеатра. Хорошо?
      Девушка согласно кивнула головой, и мы вместе пошли по ступенькам вниз в сторону проспекта Вождя.
      - Вы верующий? - спросила она.
      - Да.
      - Я тоже. Моя бабушка крестила меня. Родители не хотели этого, боялись, что я простыну. Мой старший брат умер от простуды. А вас крестили?
      - Не знаю. Может быть. Это важно тогда, когда знаешь наверняка. Как бы то ни было нет ничего плохого в том, что родители заботятся о здоровье собственных детей.
      - У меня сегодня паршивое настроение - ушла от своего парня.
      - Мое настроение под стать вашему: у меня сегодня день рождения.
      - А почему вы не празднуете дома?
      - Обычно в этот день я хожу в церковь. Нечасто, верно? Ну, а дома и без меня весело, повод есть - мой день рождения. Его я там и оставил, пускай себе страдает в одиночку в кругу знакомых и Друзей.
      - Вы, верно, женаты?
      - Да, женат, - соврал я.
      - А почему нет кольца?
      - Изменять можно и с кольцом. Обратите внимание на этого старичка. Это профессор, доктор юридических наук. Преподает в университете уже лет тридцать. В годы Сухого застоя его выгнали с работы за излишний либерализм и антипатриотизм. В то время людей делили на великий народ, сочувствующих и паразитов. Лет пять он вкалывал грузчиком в порту, пока сенатская комиссия не реабилитировала его, вернув все привилегии и звание бакалавра. С тех пор он защитил диссертацию на тему "Роль сверхличности Президента в развитии норм нравственности и морали в современном свободном обществе", стал профессором и тихим алкоголиком. Ну, вот и дошли.
      - А куда вы теперь?
      - Еще не знаю, разве что вернусь тем же путем к церкви или опрокину с профессором пару-тройку рюмашек. Надеюсь, он сделает вид, что помнит меня. До свидания.
      - Прощайте. "
      Что ж, девочка права. Это слово больше к месту", - думал я, шагая обратной дорогой.
      Служба уже началась. Запах ладана и церковных свечей смешивался с запахом свежескошенного клевера, пучками подвешенного к каменным стенам. Средневековая музыка размывала и уносила прочь усталость и одиночество. Земные проблемы становились менее уязвимыми, мир - сложным и осязаемым, действительность обманом, а мечты - действительностью. Я подошел к иконе Богоматери, зажег свечу и поставил ее рядом с другими. Порыв ветра колеблет бесчисленные огни. Свеча на ветру. Я плотно закрываю за собой дверь и выхожу из храма.
      На противоположной стороне улицы реклама Госстраха: "Если ты такой умный, то где твои денежки, дружок?"
      Долина кукол
      1
      - Если ты такой умный, то где твои денежки, дружок?
      - Ты хочешь детей. А чем ты их будешь кормить? Сказками?
      - И среди принцев бывают дураки.
      - Дурачок приволок мне в подарок какую-то траву.
      - Меня все любят, даже дураки.
      - Все мужчины - дураки.
      - Он хочет любви. По какой цене?
      - Вполне достаточно, если муж меня любит, а я распоряжаюсь деньгами.
      - Задница - лучший барометр.
      - Но ведь это не любовь.
      - Верно, я учила тебя тому, что давным-давно известно. Вот, например...
      2
      "Игра в поддавки. Главная задача - суметь отдать все, оставив в конце лишь одну фигуру, которая побеждает единственным, но самым сильным и решительным ходом. Суметь отдать все - любовь, достоинство, душу, стать тенью и тряпкой, клоуном и дураком. Быть беззащитным и жалким, холодным и жёстким, глупым и мудрым. Любить и презирать. Построить воздушный замок для своей любимой, в котором она спокойно и равнодушно съест предложенное тобой сердце. Никому не нужное сердце, особенно, когда его нет. Особенно, если это сердце дурака".
      - Время. Пора.
      - Куда пора?
      - Ты прекрасно знаешь, Мила.
      Я снова закрываю глаза, я думаю: "Тебе по-прежнему везет на стерв, ты по-прежнему доверчив и глуп, надеясь соединить невозможное - ум, красоту и любовь. Когда расчет, трусость и душа лилипута - главный и окончательный итог очередного разочарования".
      - Ты же обещал принести мне "уколы" сюда.
      - Мне некогда. Гинекологу, кстати, тоже. Больше он ждать не будет.
      - Ну, да, конечно. Теперь ты на "коне". Ведь я завишу от тебя.
      - Господи, дай мне силы не рассмеяться. Просто, девушка, я знаю то, о чем ты думаешь, я не знаю.
      - О чем же ты знаешь? "
      Сила воли - это все, что у меня осталось, и еще моя беда - я всегда слишком много знаю. Гораздо легче быть обманутой тряпкой, развесистой вешалкой и шутом. В знании - зло, в любви - смерть". Я все-таки смеюсь. Я думаю: "И много громких фраз. "Последнее танго в Париже" - одиночество удобнее переносить в темноте".
      - Ты идешь? Да или нет?
      - Хорошо, иду. А гинеколог достаточно известный?
      Все-таки обо мне так много пишут. "
      Кукольный ветер в игрушечном краю. Мне по-прежнему сложно терять людей. Я так и не привык..."
      3
      "Переносить боль. Мне страшно. Я не могу стать другим, мне страшно стать таким, как все, таким, как хочешь ты".
      - Что можно ожидать от человека, который согласен делить меня с остальными?
      - Естественно, в сто раз разумнее рвануть на себя тельняшку, устроить истерику и набить морду. Милая, конечно же, трахайся с кем хошь, хоть в доску, родная. "
      И все же, может быть потому, что я позволил себе стать дерьмом и начал рыться в твоем грязном белье, я узнал о тебе все, и не простил твоей лжи полуправды и не устоял перед искушением презирать тебя за глупость, мелкий расчет и удобное траханье с "домашними" мальчиками, презирать за то, что ты, как обыкновенная провинциалка, высчитывала "опасные" дни, чтобы определить виновника твоего положения, пытаясь на всякий случай убедить каждого в его исключительном участии. Вперед, Франция!..
      Я пришел к тебе и предложил помощь как другу, которого уже нет, как другу, которого я любил".
      4
      - Никогда не пытайся вернуть то, что умерло. Даже если это была любовь. Она вернется и убьёт тебя. Но если ты так самонадеян и не боишься потерять себя, пытайся, шанс есть - убить любовь.
      5
      - В идеале мужчина должен быть безэмоциональным, равнодушным и холодным. Не стоит опускаться до слюнтяйства и веры. Не верь никому, особенно любимой. Продаст с потрохами.
      Будь резок, иногда даже жесток. Женщины это любят. Женское самолюбие не терпит подчиненности - не страдай, мой мальчик, помни: к двум вещам нельзя стремиться - к любви и к славе.
      6
      - Проигрыш? Вообще-то женщины не любят побежденных, когда они побеждают. Это не значит, что нельзя проигрывать. Проигрывай, но... только тогда, когда ты сам этого захочешь и этого требуют обстоятельства, и вся игра - на выигрыш.
      Сила женщины - не только физическая слабость, но и слабость ума. Не дай бог тебе влюбиться без ума.
      Как тебе моя кофточка? Импортная.
      7
      Малыш, не домогайся женщин, пуская сентиментальные слюни. Сколько раз я тебе говорила - будь равнодушен (но не пассивен) к счастью, к успеху, то есть не бойся проигрывать, во-первых; не ускоряй ход событий, проявляй хладнокровие и выдержку, во-вторых. И еще: женщины, подчеркиваю, а не девочки, устали, ко всему привыкли и т. д., они не верят словам, а только самим себе. Они хотят только одного - простоты, им надоела сложность. Поэтому не усложняй и без того сложную жизнь, будь простым и милым, чтобы с тобой отдыхали, а не разбирались в мальчишеских сложностях. Вот как мне с тобой, приятно и легко. Как себя вести с женщиной? Уверенно.
      8
      - Прежде чем выбрать линию поведения, обследуй объект, все лежит на поверхности: глаза, голос, походка. Как бы ни была отработана форма, подогнана к определенной роли, содержание проявит себя, и проявит в мелочах, в нюансах; в повседневной жизни трудно добиться крупных, решающих событий, в то время как мелочи не контролируются.
      9
      - С женщинами не нужно быть честным, обманывай и вешай "лапшу", никогда не унижайся, даже по мелочам. Никогда, кроме принципиальных вопросов, а женщины не принципиальный вопрос, не говори громко, по-книжному, ту же мысль можно выразить иначе, лаконичнее, сдержаннее, вскользь, используя минимум слов. Какие чудные стихи. Это твои?
      Когда под рукой нет удачной импровизации или заранее подготовленной "дежурной" фразы - лучше промолчи, это будет не менее весомо. А как красиво можно молчать.
      10
      - Метод провокации: создавай ложное слабое место - невнимательность, доверчивость, доброта, благородство, рассеянность, честность, любовь к определенным вещам, человеку, привычкам.
      11
      - Лучший прием, когда женщина показывает коготки - безразличие. Все они эгоистки, а значит каждая чувствует себя пупом земли: как так, я кому-то безразлична! Малыш, если бы ты знал, как это однозначно и для мужиков.
      - Я знаю, Гелла. Тот жлоб, в "коже", все еще бродит под окнами.
      - Этот жлоб - главный тренер Империи по рукопашному бою, но рядом со мной - слабее ребенка. Как тебе мои новые туфельки?
      12
      - Как можно больше льсти женщине, не бойся грубой лести; знаю, что лесть, а все равно приятно. Иногда лицемерие может быть и тонким оружием, по форме равнозначно правде, а по содержанию - лжи, в большей мере это соотношение зависит от женщины, от ее ума и степени самолюбия. Но даже с глупышкой будь таким же, как и с идеальным противником, так как ее могут надоумить окружающие.
      Когда врешь, не отводи глаза, не смущайся, не робей, наоборот, чувствуй себя еще свободнее и непринужденнее, будь искренним и простым. Пойдем сегодня в кино. Я просто балдею от Бонда, он так похож на тебя.
      13
      - Всегда оставляй концовку за собой. Это подстегивает исключительно всех женщин на последующий контакт - чувство неудовлетворенности собой, желание отыграться. Полезно иногда на время исчезнуть, разумеется, имея про запас объективные причины. Но не надолго. Я вчера так скучала без тебя. Давай завтра слетаем на Ведьмин холм, у гномов осенний бал одуванчиков, я млею от их музыки и вина. Как жаль, что ты не пьешь. Помнишь, в прошлом году - "Сказки венского леса". На мне было подвенечное платье от Диора, серьги от Алекса, браслеты от Тутанхамона. Ах, я их так и не вернула. Пожалуй, уже и не верну.
      14
      - Никогда не спорь с женщиной, выиграешь - она будет тебя ненавидеть, проиграешь - будет презирать. Уходи от спора, если приходится возражать, делай это мягко и ненастойчиво, будь терпелив - на твой век женщин хватит.
      - Что ты видишь за окном?
      - Дождь.
      - Да нет же, прямо под окном.
      - Чертополох.
      - Ага, это наш участковый.
      - Точно, в полном обмундировании и со свистком в зубах, - смеясь, соглашаюсь я.
      - Дурачок, это действительно он, если бы ты знал, как он мне надоел. Пусть поцветет немного, месяц-другой.
      15
      - Помни, что самая чистая и целомудренная женщина не простит тебе, если ты не переспишь с ней. И я в том числе, ведь я самая-самая чистая и целомудренная. Знаешь, многие мои ухажеры уверены, что я несовершеннолетняя и ни с кем не трахалась до них. Мне ведь это не сложно. Пускай себе пыжатся.
      16
      - Если тебе не удается влюбить в себя женщину, сделай так, чтобы она хотя бы ненавидела тебя. Ненавидит - значит помнит.
      17
      - Сумей разочаровать женщину, когда она надоест тебе. Будь милосерден.
      - Но ведь это не любовь.
      - Верно, я учила тебя тому, чего нет, - говорит Гелла, - мне жаль терять тебя, как мужчину, даже ненадолго. Ты единственный, сумевший привязать меня к себе больше, чем привязаться сам. Но в любом случае я желаю тебе побольше впечатлений, и как можно быстрее вернуться ко мне.
      И с этими словами Гелла легко встает, целует меня в щеку, поправляет белую шапочку и уходит своей знаменитой походкой в кабинет главного. Спустя несколько минут оттуда раздается стук пишущей машинки. Я держу в руках подарок Геллы - бронзовую статуэтку бога Сна и Смерти эпохи Кунктатора I. Часы бьют двенадцать, этот день закончился: тринадцатое июня, понедельник - день моего рождения.
      Дитя во времени
      В этот день сорок девять лет назад мы уходили на фронт - учителя и ученики. Очередной призыв. На вокзале в мишуре и мундирах все были одинаковы, одинаково пострижены и наивны. Поэтому слова - "священный долг", "ни шагу назад", "великая эпоха", "смерть, но не плен", "наши герои" - привычно воспринимались на веру, как должное и не требующее доказательств. Лица провожающих были горды и значительны; играл оркестр, сверкали знамена, романтично и мужественно звучало: "...война..., война..." Мы разместились по вагонам и тут же облепили все окна. Рядом со мной - мой ученик. Ему восемнадцать, мне двадцать два. Высунувшись по пояс из окна, он держит за руку плачущую девушку. Девичьи слезы искренние и легкие.
      Девичьи слезы, оплакивающие свое и чужое детство... Трогательное и бездумное время, которое теперь наверняка в прошлом, которое никогда не вернется, разве что в воспоминаниях и в старости. И тогда оно станет совсем иным, подводя черту резкими и безжалостными словами: "Впал в детство". Всему свое время, и все, что мы можем предпринять в этот краткий миг - ждать, ждать и вспоминать.
      Я вспоминаю детство: тепло, ночь, мягкий шелест огня в открытой печи. Тогда я впервые услышал свое сердце: мне казалось, сказочный и страшный великан глухо топает ножищами и ищет меня; но он все не приходил, и я осторожно повернулся на другой бок и понял, что этот великан живет во мне. Тогда же я отчетливо и ярко увидел, что мне суждено когда-то умереть, исчезнуть, раствориться, и больше никогда не быть, что смерть - страх и одиночество навсегда. Как будто открылись шлюзы забвения, мрака и ужаса, будто я на мгновение стал взрослым и мертвецом одновременно.
      Наутро я уже ничего не помнил, ни слез, ни внезапного покоя и сна, словно чья-то мудрая рука оградила меня от хаоса и ночных кошмаров, подарив мне детскую сказку о бессмертии и вечном бытие.
      Провоевал я четыре года - тысяча четыреста три дня. Война каждой ночью, каждым днем напоминала мне минуты ужаса и отчаяния из далекого детства, только чаще и осязаемей, грубее и проще, ничего не давая взамен, только кровь, трупы, железо, боль, грязь и смерть.
      После войны вернулись лишь четверо - трое учеников и я. Из восьмидесяти пяти...
      Билет на Луну
      1
      ...одиноко идущих по кирпичной дороге к Луне.
      - Луна - отраженный свет ночной лампочки в окне, ближайшая звезда, видимая с противоположной стороны Земли. Раз - свет зажегся, два - доброй ночи, в палате все спокойно. Раз, два, левой, - маршируют солдатики из синего и зеленого пластилина; одни собрались на севере, другие - на юге, поэтому и цвет разный, чтобы не перепутались.
      2
      - Как ты себя чувствуешь?
      Улыбка: "Я чувствую себя".
      Тихо, шепотом: "Как ее зовут?"
      На ухо: "Это не девочка, зовите его Принц, он сам себя так называет".
      - Хорошо, хорошо. Его карточка? - громко: - Шизофрения, паралич ног. Ну, здесь все ясно. Пойдемте к следующему. До свидания.
      - Я этого не хочу.
      - Чего не хочешь?
      - Видеть вас снова.
      - Странные у вас больные.
      - Это естественно.
      - Послушайте, молодой человек, я понимаю, постоянное общение с этими неполноценными повлияло на вашу психику, но это не значит, что вы должны забываться в присутствии старшего инспектора контролирующего вас Управления. И что это за длинные волосы в больничном учреждении? Всех нужно стричь наголо, согласно инструкции. И что это за дурацкий шарик? В перечне разрешенных игрушек надувных шариков нет. И где утвержденный нашим Управлением обязательный лозунг "Нельзя!"?
      3
      - Зачем тебе так много солдат?
      - Просто столько было пластилина.
      - А ты из всех вылепи одного большого солдата.
      - Но тогда он не поместится на шарике. Да и мне будет скучно без них. Знаете, какие они разные. На самом деле они не солдаты, они - гномы. Солдатами их сделали короли. Вот это - южный король, это - северный.
      - Но ведь они такие же, как и остальные гномы.
      - Да, такие же, ведь пластилин у меня один и тот же. Но кто-то ведь должен быть королем.
      4
      - Ну, что, старая хрычовка отбыла?
      - Да. Привязалась к Рыжику, почему шарик, длинные волосы? Его розу кактусом назвала.
      - Дура. Принца ей больше не показывать. К "бритоголовам" в следующий раз заведи. Пусть потешится. Кстати, эта колючка цветет? Я просил тебя узнать.
      - К сожалению, нет, мессир.
      - Ладно, до весны время еще есть.
      5
      - Здравствуй, Солнечный король.
      - Здравствуй.
      - У меня к тебе просьба. Ты ведь знаешь, что такое день рождения?
      - Это чудесный праздник поздравлений.
      - Я обязательно поздравлю тебя. Помнишь, я рассказывал тебе о Рыжике? Так вот, весной у него день рождения. Ты не мог бы вырастить у него под окном цветов побольше, всяких, какие тебе понравятся?
      - Конечно, мессир. А как дела с его колючкой?
      - Ну, это я беру на себя. Я думаю, что колючка у Принца обязательно зацветет, уверен, что такого цветка ты еще не видел.
      - Он Вам надоел?
      - Дети мне не надоедают.
      6
      - Потому, что они одинаково бесправны и беззащитны, их жизнь неведома никому, о них ничего не известно, и никто не хочет знать о них больше того, что уже известно: дети - ошибка, животные - мясо, и все остальное человечество. В конце концов, можно делить и по такому признаку.
      Видел ли ты цветы в глазах? А как растут подсолнухи? А что там, под землей - подземное царство? Когда падают звезды, когда горит огонь? Сколько минут в цветах? Сколько цветов в часах? Об этом меня спрашивают все дети, и ваши, и мои больные.
      7
      - Можно войти?
      - Входите, Микки. Здравствуйте. Здравствуйте, Мур-Мур. А где остальные?
      - Кошки - народ непоседливый, им бы все что-нибудь праздновать. Каждый прожитый день - праздник. Да и день сегодня особенный - первый день весны. Вот мы с Мур-Муром решили поздравить тебя с этим праздником.
      - Спасибо. Я тоже поздравляю вас с Новой весной.
      - С Новой весной? Что ж неплохо, вкусно. "Новая весна" - звучит.
      - Микки, у меня роза расцвела. Посмотри. Она за шторой.
      - Обалдеть! Да еще красного цвета. Неужели эта та самая колючка, которую ты подобрал зимой? А запах, как от нашей новой сиделки.
      - Тебе нравится?
      - Конечно. Очень. Знаешь, теперь я понимаю, почему ты назвал его розой. Такому необычному цветку нужно и необычное название.
      - Я дарю тебе розу, тебе и кошкам.
      - Спасибо, дружище, ты балуешь нас, подарок я принимаю, но стоять цветок будет у тебя, а я стану почаще забегать к вам - к тебе и к розе. Ведь как бы то ни было, он не зря выжил и расцвел именно у тебя.
      8
      - Можно, я подвезу тебя?
      - Спасибо, Дональд.
      - Это плохая каталка. Мессир мне говорил. Только никому. Хорошо? Он говорил, что придумал новую, не надо руками толкать рычаги, подумал - и она сама едет, куда хочешь. Но тебе она не нужна будет. Я подслушал. Мессир сказал, что ты сам будешь бегать. Я сочинил новую молитву. Меня спрашивают: "Ты что, с Луны упал?" - а я нормальный, меня скоро выпишут. Ты знаешь, я прячусь здесь, чтобы не стать лунатиком, а то меня посадят снова в тюрьму. Утром я услышал новую молитву о твоей звезде: "Господи, помоги мне не упасть духом, сделай так, чтобы я вышел из темноты, не потеряв зрения, закостенело и робко протягивая руку к звезде, сжимая ее кончиками пальцев, чтобы не запачкать. Господи, помоги мне увидеть ее, даже если это в конечном счете окурок". А что такое звезда? Ты ее видел, Принц?
      - Нет, о звездах рассказывал Капитан. Он их видел, когда во время войны работал летчиком. Он сказал, что над Землей не всегда были облака; когда-то, очень давно, звезды можно было увидеть и не поднимаясь вверх, тогда солнце светило и согревало, не скрываясь бледным пятном за вечными облаками, а луна отражала звездный свет, превращая ночь в день. Он сказал: "Когда падают звезды, я закрываю глаза".
      - Значит, звезды летают, как мои бабочки.
      9
      - Я уже стал взрослым. В этом мне помогли и дети, и взрослые.
      - Взрослым и я был когда-то.
      - И кем же ты стал теперь?
      - Волшебником, добрым, разумеется.
      - А почему не Алисой? Или Белоснежкой? Или девочкой со спичками?
      - Или болтливым торопыгой. У меня наклонности иные. Осади, приятель, и внимай. Быть может, я даже замогильным голосом вещать буду. Нервных па-апрошу не хихикать. Алле-оп. Цветок за шторой. Что, он уже здесь стоял? Ничего. Бывает и у профессионалов. Одну минуту: раз, два, три. Получи. Вот тебе в подарок, настоящий, волшебный... Господи, откуда он? Ладно, талон так талон. Это он, это он, одноразовый талон. Не перебивать, не суетиться. Это не простой талон на одну поездку в общественном транспорте. Это билет на Луну. Где мы только не были. Стоит только взять его в руку и прочесть номер, можно и наоборот - не читать его, так сразу же без промедления перед тобой появится желтая кирпичная дорога, ведущая в страну Чудес, где доподлинно проживают Элли, Тотошка, Кот в сапогах, Гудвин, семь, кажется, гномов, Алиса, Шалтай-Болтай, феи, принцессы и потому достаточно мудрые короли. Но, Рыжик, идти по этой дороге можно только ногами.
      - Я не смогу.
      - А ты попробуй.
      Без тебя
      1
      Розовый туман бесшумной рекой уносился вниз, в темноту мостовой, водопадом низвергался в подворотни и крытые дворики старого города. Я шел босиком, ступая по влажным, теплым плитам, по пояс в тумане, и насвистывал шлягер Стива про бурные годы Сухого Пайка. Весна, как никогда, была в ударе, и уже сейчас расцветила земляничные деревья в белые и изумрудные тона. Сверху падали набухшие от сока цветы, я ловил их и высасывал созревший под вечер нектар. Молочные лепестки пунктирной линией обозначали мой путь, срывались с места и, гонимые бесконечным туманом, исчезали вдали. На перекрестке пустынных дорог я на мгновение остановился, надел туфли и снова пошел вперед, навстречу идущей мне девушке. Расстояние между нами сокращалось, я замедлил шаг, обдумывая наименее избитые мною и другими способы уличного знакомства. Но мне рисковать не пришлось - это была старая знакомая, которую я видел в киношном кабаке, затем возле храма язычников. Я приветствовал ее по обычаю новых поднятой рукой: "Салют свободной молодежи". Она в ответ устало кивнула головой, переложила довольно тяжелый, судя по размерам, чемодан из одной руки в другую, и пошла, не оборачиваясь, в сторону кладбищенских ворот. Я остановил ее, взял чемодан: "Проводить тебя?" Она слабо улыбнулась, оперлась на мою руку, и мы вошли под своды древнего храма через полумрак открытых ворот. Девушка подошла к алтарю, стала на колени, сложила ладони в запрещенной молитве. Я на всякий случай оглянулся, но вроде бы в храме никого не было. Тихо и пусто, только в вышине сонно шелестят крыльями церковные совы. Я сел в истертое многими поколениями язычников Думное кресло и стал, как полагается, думать о многочисленных богах старой непроходящей веры. Бог леса, полей и урожая. Бог солнца, луны и звезд, Бог мира. Бог мудрости, Бог красоты. Бог милосердия... И над всеми бессмертными богами - всемогущий Бог любви. Это были свои, домашние боги, живущие в каждой семье, в каждом из нас. Они заботились о судьбе отдельных смертных, не гнушались беседой с людьми, делили с ними трапезу, радость и горе, потому что могущество бога проявлялось только в добре, творимом на земле, потому что и боги были людьми. А не абстракцией, требующей миллионные жертвы в счет райских благ. Девушка встала, провела ладонями по бедрам и подошла ко мне. Я уступил ей место, сев рядом в поросшую мхом нишу.
      - Как тебя зовут?
      - Кэтрин, - неожиданно звонко сказала она.
      - Кэтрин, - повторил я. - Кэтрин. Редкое имя. Кажется, совсем недавно я писал письма девушке с таким именем. Первые годы, первые впечатления.
      - Куда путь держишь, Кэтрин?
      - Никуда. Моя коммуна накрылась. Буду ночевать здесь.
      Я вспомнил рассказы Милса о всякой нечисти, прописанной на кладбище, и с уважением посмотрел на наивно-детское личико Кэтрин. Вверху кто-то завозился и застонал, серая тень промелькнула в нескольких шагах от нас. Кэтрин побледнела и схватила меня за руку, я сделал вид, что ничего не заметил.
      - Хорошо. Теперь твой черед провожать меня. Тем более что я не так вынослив и не прочь перекусить, - сказал я, поднял чемодан и двинул на выход, ободряюще улыбаясь идущей рядом Кэтрин.
      Выйдя за кладбищенские ворота, мы снова руку об руку зашагали по чистым и влажным от тумана цветущим улицам. Я научил Кэтрин высасывать нектар из белых земляничных цветов и угадывать ближайшее мгновение по сорванным лепесткам. Кэтрин взбодрилась, и, улыбнувшись, даже понравилась мне. Я рассказал ей несколько смешных историй из жизни придворных знаменитостей. Кэтрин смеялась, повиснув у меня на руке, дергала за рукав: "Расскажи еще", - зверек, почувствовавший ласку. Мы вошли в тот же кабак, где я встретил ее и Гудвина, в общем-то не придавая тогда особенного значения этим встречам. Все случайно и закономерно. Друзья и враги, лучшее и худшее, жизнь и время, Гудвин и Кэтрин, я и заказанные мною шницели. Иногда необходимо подчиняться сиюминутным увлечениям. Примерно в таком духе я уговорил Кэтрин поужинать со мной. Вымытое личико стало милее и моложе, она улыбнулась, и больше восемнадцати ей никто бы не дал. После оживленной болтовни и смеха мы замолчали, уминая каждый свою порцию. Она была голодна, но держалась стойко, не спеша и не суетясь, нажимала на мой обширный заказ, неожиданно удивив меня знанием всех ресторанных и аристократических правил. Время от времени я подливал ей в тарелку соуса и в бокал - апельсинового сока, от шампанского она отказалась. И слава богу, я так и не привык к этому обязательному пойлу.
      Наступила ночь, как всегда тихо и незаметно. Плотные красные шторы налились уличным светом, как детский рождественский фонарь, превращая все в театральный реквизит, а нас - в желанных и умных зрителей. Мы молча смотрели друг на друга: в полумраке пропадало выражение глаз, только вырисовывались, помогая памяти, общие черты лица. Она заговорила. Голос ее в табачном дыму звучал мягко и приглушенно.
      - Когда мне исполнилось шесть лет, умерла моя мать. Отец погиб еще раньше, его я почти не помню, только короткие эпизоды, семейные фотографии и письма. Меня воспитывала бабушка - мамина мама. Детство прошло в загородном доме, откуда мы почти никуда не выезжали. Бабушка была известным художником-портретистом и обычно целые дни напролет работала в своей мастерской. В редкие часы отдыха я забиралась ей на колени, задаривала конфетами - мы обе были сладкоежками, и, раскрыв рот, слушала обещанные сказки. Только спустя много лет я поняла, что сюжетом большинства бабушкиных сказок служила ее собственная, полная приключений жизнь. В молодости она объездила весь свет, встречалась с великими и просто умными людьми, влюблялась, выходила замуж, разводилась, либо просто удирала, и при таком характере, разумеется, чаще необходимого подвергала свою жизнь опасности. Но однажды всерьез потеряла голову и родила мою мать. После этого она бросила бродяжничать, кончила колледж, и на приличную ренту купила мастерскую. Во время войны бабушка поступила на дипломатическую службу и вновь, теперь уже официально, посетила многих старых знакомых. В том числе своего последнего мужа, у которого я жила почти два года до окончания войны. В тринадцать лет я влюбилась в нарисованный бабушкой портрет, висевший в ее спальне. В пятнадцать отдалась известному футболисту. Внешне он чем-то напоминал мне моего кумира.
      Кэтрин замолчала, потушив сигарету, и закурила новую.
      - Много раз я пыталась хоть что-то изменить в своей жизни. Однажды я написала письмо Гудвину, моему опекуну, с просьбой оформить выездную визу куда угодно, где быстрее примут.
      - Это не с твоим ли родственником я беседовал здесь? - перебил я Кэтрин.
      - Да, Гудвин - бабушкин муж. Они жили каждый по-своему, и не мешали друг другу. Может быть, поэтому и не разошлись. Гудвин любил мою бабушку, хоть это было и нелегко. Несколько лет они просто переписывались друг с другом. У каждого были свои заботы, к тому же она работал по договору в Восточных республиках, и все эти годы оттуда не выезжал. Отношение бабушки к мужчинам в какой-то мере передалось и мне. Может показаться, что она легко и безболезненно меняла их, и не очень-то горевала о потерях. Это не так. Иначе она не выходила бы так часто замуж. Бабушка была впечатлительным и влюбчивым человеком, прошлые ошибки учили ее только одному: как можно больше наделать их в этой быстропроходящей жизни. И не ее вина, что многие захлебывались в этом стремительном потоке.
      Так вот, я ждала своего принца и пыталась найти его среди мужчин хоть чем-то похожих на мой идеал. Разумеется, я вышла замуж, и спустя восемь месяцев сбежала от него. Наверно, я слишком много требовала от мужа, совсем мальчика, моего ровесника. Он был красив и до идиотизма наивен. Меня саму нужно было в то время держать в узде, учить и воспитывать, а матерью мужу-ребенку я еще не могла быть. Впрочем, матерью я все же стала с его помощью. У меня родился мальчик. И с первой его болезнью я сразу же повзрослела, утратив бабушкины иллюзии и взгляды на жизнь.
      Единственный человек, которым я жила, был мой сын - Рыжик, Рыжик-крокодил. Из-за него я бросила курить, приучила себя к сдержанности и порядку. Рыжик часто болел. Когда он родился, в то, что он выживет, верила только я. Эта вера спасла его и меня от смерти. Без него - я твердо знала - мне не жить. Он стал единственным звеном, соединяющим меня с жизнью, с людьми и с моими собственными чувствами. От бабушки я как-то незаметно для себя отошла. Разговаривая с ней, ощущала безразличие и пустоту. Попытки бабушки развеселить меня только раздражали и выводили из себя. Тогда я уходила прочь. Закрывалась в комнате своего ребенка и от души ревела наедине, в спасительном одиночестве, прижимая к груди свое сокровище.
      Как-то раз, утром, я нашла в гостиной записку от бабушки - она уехала вместе с Гудвином на север снимать фильм по его сценарию. Я облегченно вздохнула, мне никого не хотелось видеть. Одиночество и любовь к сыну - это все, к чему я стремилась и посвятила себя. Первые шаги, первое слово - "мама". Он всегда держал меня за палец, засыпая в своей кроватке, и однажды - ему было три года - проснувшись, я увидела, что Рыжик спит на коврике, возле моей кровати, укрывшись старым бабушкиным пледом. Я перетащили его кроватку к себе в спальню и с тех пор даже ночью, мы с ним не разлучались. Рыжик боялся темноты, но когда я выключала в спальне свет, пел для меня песни и рассказывал сказки. "Мама, не бойся, я здесь", - говорил он мне, и долго держался за палец, чтобы я никуда не ушла. Я растеряла всех знакомых, а друзей у меня не было. Да это и к лучшему. Бабушка с Гудвином, конечно, не в счет. Я успокоилась и поняла, как мне их не хватает. На рождество я отправила им телеграмму с поздравлением и отпечатком Рыжиковой ладошки. Через несколько дней бабушка и Гудвин прилетели к нам с кучей новогодних подарков. Вместе с Рыжиком мы целый день разбирали их, наряжали елку, и я, наконец, почувствовала себя живой и настоящей, будто с меня сняли непроницаемый стеклянный колпак и разморозили сердце.
      В то время я раз в неделю посещала психоаналитика, бабушкиного знакомого. Просторный, белый кабинет со звуконепроницаемыми стенами, внимательный, мудрый собеседник, с которым делишься всеми мыслями и заботами. Он всегда скармливал мне кучу шоколадных конфет: "У тебя плохие вены, - говорил он. Что ж, будем иначе вводить глюкозу". После разговора с ним мне всегда становилось легче и свободнее, ведь всем хочется, чтобы нас хоть кто-нибудь понимал. Иногда, когда становилось совсем невмоготу, я приходила к нему не по расписанию. Он тотчас откладывал все свои дела и занимался только мной, не обращая внимания на телефонные звонки и внутрибольничные вызовы. Я его боготворила: известный врач, гораздо старше и умнее меня, он разговаривал со мной, как с равной, никогда не навязывал своего мнения, внимательно выслушивал и был по-старомодному галантен. Как-то раз в один из обязательных дней, перед уходом, я с его разрешения звонила бабушке. Мы болтали о Рыжике, о домашних делах, как вдруг я почувствовала, как с меня снимают юбку: я похолодела и не могла ничего сообразить, бабушка что-то мне советовала, а я уже стояла со спущенными до колен трусиками. В ужасе я бросилась к дверям, но он поймал меня и изнасиловал, ни слова не говоря, в белой тишине солидного кабинета. Домой я вернулась поздно, вдрызг пьяная, и тотчас в гостиной завалилась спать, даже не зайдя к Рыжику. На следующий день по ходатайству моего бывшего мужа полиция нравов отняла у меня сына. Частные агенты, нанятые им, сфотографировали меня в кабинете бабушкиного знакомого. Потом в привокзальном сортире меня вынул из петли Дональд со своей шайкой новых. И я приткнулась к ним, пока Дональд не сошел с ума от наркотиков, и банда не развалилась. Вот, пожалуй, и все.
      2
      "В связи с моей осведомленностью об оперработе Конторы, я предупреждена об уголовной ответственности по статье 72 Уголовного кодекса. В целях моей личной безопасности свои отчеты я буду подписывать "Шпак".
      3
      - Ты хотела бы увидеть Рыжика?
      - Ты шутишь?
      - Нет. Я могу это устроить, но назад ты уже не вернешься.
      - Я не верю тебе. Что ты хочешь от меня? Но даже если ты и врешь, за то, чтобы быть с сыном, я отдам все.
      - Даже жизнь?
      - Господи, зачем мне такая жизнь?
      - Что ж, пусть будет так.
      4
      Я вхожу в палату Рыжика; шторы опущены, постель заправлена, запах дезинфекции и лекарств. На тумбочке - цветы и фотография юной девушки: белые волосы, голубые глаза, тонкий браслет на нежной руке. Все имущество Принца. Я забираю фото и цветок, уношу в дежурку. Последняя запись в регистрационном журнале.
      Порыв ветра из открытого окна - страницы шелестят, фотография падает на пол, на обратной стороне надпись: "Мама".
      Мама
      "Я любил тебя, мама. Я любил тебя. Ты была моей первой любовью. Ты стала моей вечной мечтой. Мечтой о маме. Я ищу тебя в каждой женщине. Я обнимаю, целую, и кричу: "Мама!" Но это снова не ты. Я не знаю, где в одиночестве искать тебя, кто сможет стать тобой, не заменив ни одной любимой черты, и твоей доброты. Единственная, прощай. Холод - и твой голос, полный тепла. Холод - и твои руки. Нет. Тебя нет. И я снова бегу в детство, где с закрытыми глазами целую твои волосы. Я не могу никак повзрослеть. Я не могу быть таким, как все. Без тебя. Прощай. Ты предала меня. Ты ушла от меня. Тебя нет. Нет в этой женщине, предавшей меня в детстве. Живи без меня, мама."
      Июльское утро
      Утро. За открытым окном лето и голоса бывших студентов. Теперь мы все с этого дня - дипломированные специалисты. Студенческие годы позади, приятно и страшно: вкалывать - не учиться. Я лежу в общаге юридического факультета, ноги - на спинке кровати, под головой - диплом, на люстре висят старые башмаки мой талисман, в них я поступал пять лет тому назад в столице, а заканчиваю, как ни странно, в Прежневе, куда я перевелся поближе к своей милой. Последний госэкзамен по уголовному праву: я и Мила в первой пятерке, она беспомощно смотрит на меня, я мгновенно снабжаю ее шпаргалкой. Впервые после того, как мы разбежались, она не отказывается от моей помощи, гордость забыта, самое главное - это оценка. Потом прощальный ужин в Центральном ресторане, мы пьем, танцуем и смеемся. Мила внимательно смотрит на меня: я самый молодой в нашем выпуске, а значит у меня больше шансов и времени выбраться наверх. Она ждет, когда я приглашу ее на танец, но я в пику ей вовсю ухлестываю за ее лучшей подругой, и не без взаимности. За этот год я наделал массу глупостей, чтобы вернуть Милу, и когда я понял, что меня больше увлекает процесс, чем результат, мне стало скучно, и я остыл. Но, во всяком случае, не до такой степени, как бы мне хотелось. За окном слышен ее голос, она говорит: "Все мужчины - дураки".
      Старые башмаки
      1
      Мы вышли из кабака, держась друг за друга, Фарш сел на ступеньки и завел речь:
      - Я узнаю иностранцев по обуви, у них самая что ни на есть замызганная и растоптанная обувь, на уровне домашних тапочек. Мы себе этого не позволим. Наш человек начинается с ног, а кончается всюду одинаково - ногами вперед. Вот разница между ними и нами, остальное - религия, государственное устройство, история, сказки и астрономия, несущественная мелочь и ерунда. И именно поэтому я воевал бы с ними: за чистоту обуви, за свободу только классических линий, за равенство всех шнурков, за мечту о натуральной коже любого цвета. Если он белый. Я воевал бы с ними идейно; носил бы только новую, вчера купленную обувь, не снимал бы башмаки даже в постели и за столом, не носил бы носков так, говорят, обувь быстрее разнашивается. И как апофеоз - грохнул бы их ракетой по мозгам: почему мы должны страдать от собственной обуви, а они нет? Правда, есть выход, снять сапоги и перейти на домашние тапочки, но как тогда определить, где враги нашей Мечты, а где лояльные граждане? Больше ведь, черт возьми, они от нас ничем не отличаются.
      2
      Вот уже полгода я и Дин проходим стажировку в столичной Конторе, завтра мы уезжаем в Прежнев. Предписание в кармане, и я иду прощаться со своими друзьями в психушку. Снег скрипит, больничный парк темен и тих, я останавливаюсь и перекладываю в другую руку сумку с подарками.
      3
      - У каждого в конце концов и в разное время появляются свои мысли и отношение ко всему, что касается и не касается его. Это гарантированные и непреходящие ценности, потеря которых многих приводит в наш гостеприимный дом. Не каждому дано, вернее, каждому не дано бесхлопотно и просто менять мир придуманный и подтвержденный годами и опытом на мир реальный. Тем более что этот переход не приходит, заранее предупредив. Мгновение - и перед тобой раскрытые двери в тьму и бессердечность бытия, где ты всего лишь случайный набор нелепостей, готовый распасться в любой момент. И тут включается здравый смысл: нет, быть этого не может, человек - венец Вселенной, и все идет своим чередом, все дальше и дальше унося в спокойствие и незыблемость собственных иллюзий. Ну, а если это не удается - то ли здравый смысл подвел, то ли удар превышает норму - тогда есть еще один выход: нырнуть в другой придуманный мир. Только единицам удается всю жизнь и, поверь мне, очень короткую жизнь, смотреть правде в глаза. Остальные занимаются филателией, политикой, рыболовством, пьянством, карьерой и борьбой за правду. И всегда, и во все времена одно и то же. Это как старые башмаки - мода приходит и уходит, а они остаются, если не на ногах, то уж обязательно на чердаке. "Я думаю, продолжает мессир, - что все происходящее на этом свете - империя, перестройка, травля кошек, уничтожение цветов, смерть и анкеты - придуманы кем-то... для вас".
      4
      - Безразличный циник, безрадостный фигляр, поселивший нас в мир, еще более страшный, чем тот, в котором он сам живёт? Всемогущий лакей, рыболов, филателист или сапожник, не вылезающий из старых башмаков? Я с ним незнаком. И именно поэтому могу сказать: раз я его не видел, значит, он не существует.
      - Ну, а если он все же существует вместе с нами, Микки? - говорю я.
      - Тогда он такой же вымышленный, как и все мы.
      5
      - Я думаю иначе.
      - Вселенная для них была хорошо изученной и привычной улицей. Она слишком кругла, чтобы рано или поздно, или еще позднее, не наткнуться на нас, на всех нас, оптом и в розницу, считавших себя пупом этой Вселенной. Они вовремя тормознули. Правда, не обошлось без эксцессов; дырка в черепе современного гомо, который старше любой теоретической обезьяны на несколько миллионов лет, тридцатиметровые обелиски, созданные в эпоху обезьян, сын Господень, анонимные письма об атомной энергии, "Черный принц", гномы и писатели. Даже слабые попытки вмешаться вскоре были прекращены, не превратишь ведь всю Землю в резервацию, еще, чего доброго, земляне потребуют огненной воды. В конце концов, они позволили себе только одно - наблюдать. Наблюдать в одну огромную, шелестящую, с запахом, хорошо сжигаемую, обычно 20 на 13 сантиметров замочную скважину, в эти ежедневные, ежегодные доносы - книги подлецов-писателей, ихних платных агентов. А может? А может, это они и есть? "Глянь-ка, глянь, какие карлики", "Дюймовочка - ядрена вошь, украла у старухи брошь". "Марсиана мне не надо
      Мой миленок хоть куды.
      У него одна зарплата,
      Зато фирменны штаны".
      Я оглянулся: по коридору, насвистывая "Марш энтузиастов", шел вновь назначенный участковый сержант. Дональд, согнув ноги в коленях, погнал ему на встречу: "Жмут в плечах мне башмаки
      Новые, хорошие,
      Только шибко дороги,
      Я куплю поношены".
      Марш энтузиастов
      Во всем мире дети похожи друг на друга и не отличаются ничем.
      Мы все в детстве лепили из пластилина больших и маленьких, в зависимости от собственного желания и количества пластилина, солдатиков, героев и зверей. Мы верили в них, жили вместе с ними, знали о них все. Они были частью нас. Проходило время - они пылились, теряли форму от частого передвижения вверх. Мы росли. Грани стирались, опускались вниз, игрушка превращалась в бесцветный, липкий ком. Но мы все еще верили, все еще ждали, слышали памятью любимое: "За мной, Мальчиши-Кибальчиши"! Потом, к сожалению, мы взрослели, вступали в ряды, гордились своей причастностью к делам Родины. Мы пытались, предлагали, искали, все еще ждали. Мы любили, думали о любви, заставляли себя любить, затем ненавидеть, за обман, бессмысленность громких слов, идущих вверх, за бесцельность потерянных лет, за рост рядов. И не могли заставить: любовь и ненависть - преимущество молодых. Большая часть из нас покончила равнодушием, собиранием марок и пластинок, монастырями, рацпредложениями, выпивкой и разводами в среднестатистическом кругу. Некоторые - единицы - сумели превратить свое хобби в смысл и мастерство. Хотя и они - часть нас, потерявших любовь, сделавших равнодушие своим мастерством. Каждому свое хобби, как у меня - писать сказки для самого себя. И для тебя, конечно. Надеюсь, тебе и кошкам не надоело слушать меня. И думаю, менее скучно, чем рассуждения ответственных работников. Круглая форма пыльного солдатика, тихим, хорошо поставленным голосом кричащего: "Смирна-а-а-а!"
      Желтая река
      1
      - Смирна! Равнение направо!
      - Мы решили умереть, чего бы нам это не стоило! За это мы готовы отдать даже жизнь... И как один умрем в борьбе за это. Чтобы в конце концов упорядочить хоть что-то в бесконечном бардаке и бессмысленности. Мы даже сумеем подохнуть позже желающих подохнуть, в последнюю очередь. Для этого мы провозгласили этот день - день Благодарения. С тем же успехом мы провозгласили бы день Гремушки и день Выжимальщика, хоть каждый выходной день. Пожалуйста. Нет вопросов.
      Смысл не в том, как назвать, определить, обозначить предмет, смысл в том, чтобы наши соотечественники жили радостно, спокойно и ублаготворенно, не зная о нашем решении. И нам это удастся. Антракт. Попрошу в буфет.
      2
      - Второй вопрос повестки дня: утверждение пятилетнего устава, представленного Имперским Комитетом по лояльности и патриотизму. Докладывает координатор.
      - Соблюдение ритуалов и каждой буквы Устава, внешнее смирение ханжеской добродетели и внутренний расчет на будущие блага - проявление все той же неувядаемой человеческой черты - эгоизма. Мы забываем о главном - сущности Устава, призванного наиболее эффектно организовать контроль за каждым винтиком, используя их несбыточные надежды и мечты. С небольшими уточнениями Устав в этом году выглядит так: ...
      3
      - Я включаю сигнализацию и спускаюсь в лифте на седьмой этаж. Боковые люки открыты настежь, тишина и покой в нашем подземном доме. Я иду по освещенному ночниками коридору, вхожу в спецотдел. На экранах город и Желтая река. Счетчик как всегда - до упора, река уносит все радиоактивное дерьмо, отходы производства нашей электростанции, плюс еще недавняя авария в третьем блоке. Водичку, разумеется, мы эту не пьем, у нас полная автономия. Я сажусь за стол, вскрываю полученное из психушки письмо. Дональд, узнав, что я работаю в Конторе, регулярно снабжает меня разного рода доносами. Это радует: меня все еще помнят. Я выключаю телевизор и принимаюсь за чтение: "Отчет о внеочередном заседании Верховного Комитета от 15 марта с.г." "
      В казематной сырости, экономно освещенной единственной подсевшей свечой, в общей палате значительно шаркал ногами и гундосил Генсек. Напротив, в первых рядах подхалимов, я узнал по нарукавной метке Прокурора. Сгорбившись над рукописью, он старательно выдирал отмеченные красным карандашом, пожелтевшие страницы, и вместо них торопливо вставлял, предварительно смочив слюной, розовые листочки из какого-то школьного учебника. Заметив меня, он гордо выпрямился и на всякий случай попытался спрятаться под стол. Его лысина тут же покрылась многочисленными плевками уязвленных соседей. Но и под столом, освободив руки, он маски не снял, а только вытирал вспотевший лоб и тихо, однообразно выл. Рядом с ним без масок, без знаков различия веселились, становясь самими собой, чистые и холодные Воспитанники. Однако не увлекались поочередно выныривали из-под столов, солидно поправляя льготные маски.
      За задними неспокойными рядами неусыпно следили Щит и Меч. Время от времени они перехватывали записки, отправляемые "бритоголовыми" Главному, и самолично отвешивали подзатыльники провинившимся. Возле пустующей кафедры стоял на голове Мудрый Лука и громко комментировал народные слова. Через равные промежутки времени Нажиматель Кнопок совал в раскрытую пасть Луки куски сахара. Когда же он поворачивался спиной, Лука невозмутимо сжирал очередную порцию сам. Вдруг в налаженный механизм образцового урока вихрем ворвался Мессир: "Смирна-а! Все на фронт! Сволочи!"
      Хрупкий
      Когда у власти нажиматели кнопок, хорошо быть дураком, а еще лучше цветком. А впрочем, все люди - сволочи, поэтому я их люблю, иногда, когда не завишу от них. Сложно быть независимым? Это как унижение и страх - все в тебе самом. Так же, как и любовь, когда она независима от социальных и материальных соображений. Вот нас трое: Человек, Собака и Кот. Я понимаю, вам глубоко наплевать на мое общественное положение и родословную, а учитывая ваши постоянные многодневные походы, дружище, то и на мою жратву. Кстати, где это вы достаете ореховые конфеты? Как я в курсе, в нашем продмаге их нет, как, впрочем, и всего остального. Секрет? Что ж, все равно спасибо.
      Прохладно. Уже осень. Все течет, все изменяется.
      Цветы в грязи
      1
      - Все изменения в человеке происходят по тем же эволюционным законам, что и изменения в любом обществе.
      - В каждом из нас есть набор всевозможных черт, страстей и страстишек, света и тьмы.
      - Правда, соотношение светлых мыслей и темных всегда разное, и у каждого свое.
      - И это хорошо. Можно разделять не только экономически, но и по диагонали.
      - И властвовать. Над теми, чье соотношение недостаточно отбалансировано светом государственного принуждения. Но как бы то ни было, весь сонм человеческого несовершенства вращается вокруг одной исключительной и неизменной черты - определяющего стержня.
      - Жажда власти, например. Шикарная черта.
      - Власть над кошкой, над человеком, и, если удастся, над благодарным и любящим народом.
      - В конце концов, кто-то же должен управлять толпой, организовывать и направлять. К сожалению, народ один, а желающих из народа - много. Приходится на пути к справедливому и мудрому руководству использовать любые средства... И вот я, шагая по трупам и возле трупов своих предшественников, занял в очередной раз баранье место над этим свинарником и вижу, господи, что ты меня жестоко наколол. Никому я не нужен, и никто теперь не нужен мне. Жена последняя, наконец-то умерла. Меня сожрала власть. А ведь когда-то я здорово играл в дурака. Просто первоклассно. Больше ничему я не научился с тех пор. И это хорошо. Нашему стаду, оказывается, я тоже не нужен. Им нужна власть. Плевали они на справедливость и благосостояние всего народа, им нужна власть диктатора и негодяя. Удел святых - мертвые книги. А я хочу жить хоть так, на одной ноге своей темноты... Долго и болезненно полз... В этот черный угол под потолком. Теперь никто не узнает, кричу я от страха или смеюсь.
      - Доброе утро, Президент. Как вам спалось?
      2
      - Какого черта включили прожектор в такую рань?
      - Это не прожектор, Президент. Это солнце.
      - Солнце? Вот те раз. Сподобился. Открой-ка шторы. Солнце. Вот оно какое круглое. Мне было шесть лет, когда я впервые услышал о солнце; мать мне сказала: "Будешь плохо себя вести - отправлю на солнце". И я весь день не отставал от нее: "А что это? А как это? А какое это солнце?" Ну, можешь себе представить, каким я себе его воображал: земля сказок и исполнения желаний. С тех пор я "заболел" солнцем. В школе даже был председателем клуба астрономов. А дома у меня висел огромный плакат: "Я увижу солнце". Однажды с приятелем надули сигаретным дымом двадцать воздушных шаров, ну, и запустили солнце фотографировать; ни шаров, ни фотоаппарата - бечева оборвалась. Зато с тех пор не курю. Да, детские годы чудесные. Всему свое время, главное, поменьше мечтать, даже если солнце появляется раз в семьсот лет. Тем более, если только раз. Задерни шторы. Давай документы.
      - Президент, сводки Конторы в последнее время до неприличия лживы.
      - Ну-ну. Они беспокоятся о моем здоровье и о здоровье народа, в первую очередь.
      3
      - Президент, в шестом городе утечка. Пострадало население. Партаппарат успел укрыться.
      - Степень повреждения?
      - Максимальная. Оставшиеся в живых эвакуированы в областной госпиталь.
      - Тэк-с, значит, весь город накрылся. Шуму, гаму, тарараму на всю вселенную. Карантин объявлен?
      - Да, вся зона перекрыта.
      - Что-то нужно придумать, сволочь всякая выступать начнет. И черт дернул пробста разместить заводы в черте города: конспирация, государственная безопасность. Б... дело. Ладно. Пришли ко мне координатора. С постели подыми, завтра проспится.
      4
      - Что это у вас в петлице, уважаемый?
      - Да, знаете, чепуха какая-то, муниципалитет пригласил меня на открытие новой загородной базы, так там, знаете, девицы вручали всем эту новинку цветы называется.
      - Цветы? А, это та самая трава. И много ее?
      - Много, за городом прямо все в цветах, даже на асфальте растут.
      - Да ну? Ишь какие нехорошие. И еще воздух от них какой-то другой становится. А, координатор, дрянь трава, просто удивительно, как это мы ее прозевали?
      5
      - Завтра на площади Победы в восемь утра собираемся снова. Передай по кварталам: явка всех обязательна с детьми и с женами. Это общенациональная акция, даже охранка в ней участвует, так что толк будет. Накормим этих мутантов досыта, а потом еще бензинчиком польем, повеселимся, жаль только, что траву безобидную вместе с этой гадостью приходится травить, но ничего. Семенной Фонд обещал нам отвалить к весне бамбуковый сорт, всю округу засеем.
      - А что, слышал? В соседнем городе, как его, ну там, где АЭС стоит, говорят, жители от этого запаха поеду рели, кожа с них слазит: одни слепнут, другие слепнут и глохнут, а одна женщина родила ребенка прямо в пробирке.
      - Все от них, и откуда они взялись? Не было, не было - и на тебе, получи на кирпичи. И с каждым днем все разные, одни страшнее других.
      - Я как на них посмотрю, так сразу голова болит.
      - Голова болит? А кто в прошлом месяце все хвастался, ах какая у меня трава, да разноцветная, да душистая.
      - Ну, кто знал, что это сволочь такая, ведь разобрались, и стало все ясно.
      - А я так думаю, все это проклятые демократы сделали, и никакие это не мутанты. Их специально вырастили, в этих - в вивариях, чтобы насолить нам, перевернуть все вверх тормашками, и чтоб им к власти прийти, и нас всех вытурить из страны.
      - Вот дерьмо, жечь их надо вместе с ихними цветами.
      6
      - Послушай, координатор, эти сукины дети все цветы по стране истребят. Заставь дурака... И остановить никак нельзя - ишь, какой энтузиазм, большим делом заняты. Каждый день в канцелярию до тысячи писем от восторженных граждан приходит - рапортуют. Знаешь что, сделаем так. Пускай забавляются. Ты организуй, поручи Конторе - пусть семена со всех цветов соберут. А когда мои патриоты уничтожат все, время от времени высеивайте их, где нужно - там, где слишком много думать стали. Так протянем год, другой, ну, а когда появятся тайные общества любителей цветов, найдутся умники, допетрят, в чем дело, мы официально раздадим по всей стране семена проверенных, безопасных, полезных и лояльных цветов, выращенных в оранжереях учеными Империи - и эти, мол, "наши" цветы не дадут расти вражеским цветам.
      Свеча на ветру
      Цветы украшают все, даже человека. С цветов мы начинаем, и с ними умираем. Как правило. Иногда мы дарим их другим, тем, кто умер раньше нас.
      С днем рождения, любимая. Ты прекрасно выглядишь, как всегда. Годы проходят мимо. Ну, а я старею, толстею, лысею, в общем, приспосабливаюсь ко времени. Это тебе от нас, розы твоего имени.
      Дин, что ты принес? Зачем тебе эта бумажка? Хорошо, хорошо, беру. Ну, что тут у тебя? Милая, мне кажется, Проходят годы с тобой... Как дни, проходят годы и часы,
      Как будто там, где лишь одни невзгоды, Возможны все иллюзии любви.
      Как будто мы безудержно и робко,
      Бесстрашно и всего боясь...
      Сорок четвертый калибр
      1
      - Мы не боимся ничего, потому что мы - это государство. А государство всегда определенная форма насилия. Насилия порядка над беспорядком. Я бы сказал, контроль разума над анархией безумия. В том числе и над эмоциями, чувствами, любовными желаниями. Не доверяй сердцу, юноша, оно обманет. Мы призваны, прежде всего, быть орудием защиты, грозной защиты от любых посягательств на завоевания нашей Империи. Поэтому рука разящая не должна дрогнуть ни перед кем, а если понадобится, то и перед государством, неспособным больше управлять. Как бы то ни было, а без рекомендации нашей организации ни один чиновник не сможет занять свое либо чужое теплое местечко. В свое время сам Президент начинал с низшей ступени в Конторе рядовым осведомителем. Однако рука разящая не должна сжимать каменный топор, без разбора рубящий все и всех. Люди способны и на зло, и на добро, а значит, естественно, и на ошибки. Мы обязаны помочь им разобраться в этих заблуждениях и стать лояльными потребителями Империи. Ну, скажи, разве удовлетворенный потребитель, разумеется, слегка вороватый, захочет каких-то там изменений? Правда, есть эти кошачьи души - яйцеголовые. К сожалению. И к счастью. Ведь, кто ты - яйцеголовый или потребитель, определим только мы, профессионалы. Народ - толпа, и мы обязаны сверху отсортировать эту горсть песка для фундамента Нашей Мечты. Кстати, как тебе, Фарш, вон та очаровательная песчинка? Ну-ка, поухаживай за ней и пригласи покататься в нашей машине. Я подожду тебя возле казино. Крючок, останови. Давай, Фарш, действуй.
      - Слушаюсь, пробст.
      2
      - Послушай, Фарш, а она девочкой была, ей богу. Орала - до сих пор звон в ушах. Иди, иди, твоя очередь. Смелей, солдат, вперед, солдат.
      3
      - Любовь? И да, и нет. Это ты должен сам решить. И только для себя. Для одного любая первая встречная женщина - единственная, для другого - одна на всю жизнь, ну, а третий просто не способен полюбить ближнего своего, кроме себя самого. Я был вторым вариантом, ну а остановился на третьем. Скорее от страха еще раз лястнуться задницей об асфальт, чем от себялюбия. Себя я скорее ненавижу. Хотя бы за то, что в свое время не сумел прищучить одну наглую бабенку. Вот ее-то я и любил. Тогда я еще был наивен и способен на это. А она, скорее всего, никогда не была способна. Поунижала она меня со вкусом. Тем более что я умудрился жениться на ней. Недавно я съездил в маленький городишко, где она живет. Обыкновенная, располневшая шлюха в дорогом барахле. Пожалуй, сейчас она бы назвала меня шикарным мужчиной. А в то время стеснялась даже идти рядом со мной, с этаким оборванцем. Так что, Фарш, не рискуй. Не доверяй ни одной бабе, держись подальше от их любви. И не мямли, понравилась бери и не спрашивай. Впрочем, так следует поступать с каждым. В общем, отпускать девчонку нельзя. Мало того, что несовершеннолетняя, сам понимаешь, сволочь всякая раздует черт знает до чего. Необходимы решительные меры. Действуй, солдат. Даю тебе две недели отдыха.
      4
      - Согласитесь, что спецслужбы нужны любому государству, независимо от проповедуемой идеологии. Так же, как и политический сыск.
      - Необходимость не означает беззаконие, а профессионализм сыщика безнаказанность.
      - Беззаконие? Мы действовали, исходя из законов того времени. Пришло другое время - пришли другие законы. Мы выполняли приказ. А безнаказанность вообще фикция. Нас всегда контролировал Президент. И сейчас тоже. И репрессировали наших сотрудников ничуть не меньше остальных.
      - Замена старых болтов на новые в беспрерывно работающей мясорубке.
      5
      - Звон, Лабух, Крючок, останьтесь, остальные свободны. Вам, ребята, предстоит особое дело. Из всех мы выбрали вас, и это обязывает. Нам, нашей Империи, необходимы такие парни, как вы. Я не побоюсь сказать, что идеалы нашего общества, высокие принципы Мечты осуществимы лишь с помощью нашей организации, таких отличных парней, как вы. И это нужно накрепко запомнить всем. Еще раз повторяю, задание особое. Разумеется, каждый из вас может отказаться - желающих нет? Верю, верю. Что ж, отлично. Тогда к делу. В результате анализа оперативных сведений обнаружена новая группа с явными цветочными настроениями. "Крыша" у них типичная: якобы невинные литературные вечера. Однако беседы яйцеголовые ведут далеко не невинные. В общем, типичная демократчина. Председателя сборища мы несколько раз предупреждали, но безрезультатно. Необходимы решительные меры. Инструкцию по выполнению операции получите у секретаря. Главным группы назначен Фарш. Все. Успехов, мальчики.
      6
      - Второй, в живот не бить. Ребенок, быть может, будет лучше родителей. Ты ей на пальцы наступи. Вот так, закрой ей пасть.
      - Ну, что, молодой человек? Это вас не касается. Ночевать дома хотите? Вот и молодец. Второй, оставь ее, свистни первого. Завтра, ребята, за семенами, как всегда. Все, расходимся.
      7
      - "Сделать" человека несложно. Ну, например, в недружественной нам стране поднялась волна демонстраций против гуманной политики нашего государства. Шлем туда человечка с заданием за две недели сделать так, чтобы демонстранты кричали: "Да здравствует Империя!". Естественно, с этим он не справляется. Или забавная штучка: пошел человечек в баню только для работников аппарата, в баню сверхохраняемую, с личными шкафчиками, в каждом вентиляционном отверстии - по агенту; и вдруг - черт знает почему - из шкафчика исчезают два листика секретных документов. Так что можешь представить, как мы весело живем, не скучаем. Лучшее средство от скуки - страх, чужой, конечно.
      - Ну как, Фарш, кролик? В самый раз?
      8
      - Быть один на один с природой? Можно, если в руках кольт 44-го калибра, и то на время, равное количеству патронов, в остальном же вариант один: собираться всем в кучи побольше в местах, продезинфицированных камнем, ложью, чернилами и дураками. И давай-ка все это, дружок, назовем городами Мечты.
      "Мяу"
      1
      "...Мечты наших героев стали явью. Соотечественники, сегодня бесславно пал ненавистный режим палача и диктатора, топтавшего нашу Правду и Религию. Мы, избранники ваши и богов, возвещаем об этом радостном и долгожданном событии.
      Этот день войдет в анналы истории, как Великий День Мирового Возрождения. Мы дадим народу то, что в течение двух веков отбирал у него узурпатор и ирод, то, о чем мы мечтали в казематах, подполье и за границей. Мы дадим вам Веру, мы вернем вам Веру, отнятую и поруганную властью безбожников и партократии. Мы восстановим и откроем новые храмы Плодородия, Благоденствия, Мира и Любви, храмы всех богов, чтимых нашими предками. Мы напомним, что наша многострадальная Земля - лишь только шарик, надутый по воле богов. И мы, сыны божьи, посланы для счастья всех людей. Мы докажем это всем неверующим и врагам нашей Империи. Мы развернем пылающее знамя нашей Веры - единственной - над всей Землей и скажем..."
      - Мяу.
      Мы с гномом рассмеялись.
      - Пардон, это я от себя. Так, знаете, реприза, все веселее, - сказал Кот, улыбаясь. - Так что там бишь бает новый, сороковой по счету Президент нашей Великой и Могучей Империи? Продолжайте, пожалуйста, Семипалый, прошу.
      - И скажем: "Хорошо! Да здравствует Вера!"
      - Вот и все, - сказал гном, закрывая тетрадь. - Эту речь сегодня в записи будут транслировать по радио и ТВ.
      - Что ж, король умер, да здравствует король!
      - А почему бы нам в честь этого не шлепнуть по стаканчику спирта?
      2
      - "Любая лужа высыхает; солнце встает из-за горизонта; ветер дует вперед; мир сохраняют войной; никто не забыт, ничто не забыто; деньги - зло; лес бывает зеленым; тот, кто много читает - императором не станет; дети - наша история; догоним и перегоним; прогресс должен быть прогрессивным; с чувством глубокого удовлетворения; все для благо человека, все во имя человека" ...Бывший был не прочь поиздеваться над толпой, и все же сборник его цитат полезен и поучителен. Если хочешь, чтобы было по-твоему, говори коротко, народ любит приказы. Когда маршируешь в ногу со всеми, пропадает желание сравнивать и размышлять, чувство страха и индивидуализма исчезает, и нивелируется до уровня прожиточного минимума и продолжения собственного страха в детях. Кто бы мог предположить, что мне предстоит размышлять за всех, и за самого себя. И теперь, как всякому самодержцу, необходимо подумать и о престолонаследнике. "Принц" - странное имя, однако, дала ему Лиза. Ничего, привыкнут, привыкли же они к Империи. На снимке он выглядит эффектно: высокий рост, могучие бицепсы, взгляд чересчур доверчив. Его легко обмануть, как и всякого другого, впрочем. Ничего, пройдет и это. Все пройдет, и любовь, и радость. Думаю, власть он примет с радостью и не будет рассуждать, где все это время пропадал папа. Революция, сын, требует жертв и отдачи без остатка. Любовь ко всему народу выше личных переживаний и привязанностей. У тебя была мать, а у меня никого, кроме идеи. Теперь нас двое, обязанных посвятить себя борьбе за счастье и благополучие нашей Родины.
      - Крючок, дай жвачки. Благодарю. С охраной все в порядке?
      - Да, Экселенц.
      - Принц, ничего не заметил?
      - Нет.
      - Хорошо. Господи, откуда у тебя малиновая? Контрабанда? Помню, как мальчишкой я с друзьями бегал за малиновой жвачкой к демократам. Они щелкали фотоаппаратами, смеялись и давали каждому по одной пачке. С тех пор я их не люблю. Демократов, конечно. Прежде всего мы дадим детям жвачку, а взрослым еще и по личному жилью. У тебя есть машина?
      - Есть.
      - Какой марки?
      - "Континенталь", розового цвета.
      - Что ж, старомодно, но зато удобно. Мне нравится "Чайка" - больше шансов уцелеть. Дай-ка мне личное дело его подружки. Остановись здесь, отдохнем немного. Если хочешь, в термосе-кофе. Так, фас, профиль, в динамике; ничего, ничего, а этот снимок хоть на обложку "Женщины".
      - Это их архива "Женщины".
      - Да? Неплохой вкус у моего сына. Женись, парень. Если у тебя будет дочь, я выдам её замуж за своего внука.
      - А если сын?
      - Тогда не женись. Ты смотри, аристократка. Замок, лес, личный флот. Господи, и он на ней все еще не женат. В его годы я уже развелся. Что ж, возьмем это на контроль. Скоро Новый год. Ты любишь подарки. Крючок? Я очень. Пора, меня ждет сын.
      Новый год
      - Вечер, сменивший день, и ночь, сменившая вечер, под Новый год. Каждый час, каждая минута, полные тепла, грез и особенной тоски по уходящему прошлому.
      Праздник, одинаково радостный и долгожданный в любую пору жизни. Праздник, сравнимый разве что с Днем рождения в детские годы.
      Новый год, беззаботный и легкий, обещающий только счастье и исполнение желаний, лукавый и милый обманщик, беспечно ведущий к новым ударам, ошибкам, разочарованиям и подзатыльникам; ко всему тому, что многие называют опытом... Пожалуй, так я начну эту сказку.
      В Новом году мне исполнится 72, Дину - шесть лет. А сколько исполнится вам, сударь? С тех пор, как вы появились у меня, преследуемый консервной банкой, прошло три года. Сколько прибавить? Не притворяйся, таинственный хитрец, ты давно не спишь. И нечего подлизываться, здесь хватит всем.
      Скоро полночь. Полночь, 31 декабря. Когда я впервые встретил здесь Новый год, была такая же бесснежная погода. Тогда и среди людей у меня были друзья. Я был еще молодым сельским учителем. В то время я жил настоящим, а не только цветами. Но с возрастом пренебрегаешь наименее ценным и начинаешь жить так, как следовало бы начинать.
      Минус пятнадцать. Кажется, мы с тобой, Дин, вовремя укутали розовые кусты. Пойду-ка, гляну, подышу новогодним воздухом.
      Звездопад. Праздничный салют вокруг нашей елки.
      Когда падают звезды, я закрываю глаза.
      Сердце дурака
      - Все зашли? Я думаю, это место для него. Так что, попрошу вас. Итак, внимание.
      - Проездом из столицы, смертельный номер исполнит... Шучу-шучу. Больше не буду, мессир.
      - Меньше тоже? Итак, мы тебя слушаем, Бегемот.
      - Айн момент, рукопись помялась. Начинаю, начинаю: ...
      - Давным-давно, в то далекое и волшебное время, когда люди и животные были добры не только друг к другу, но и к цветам, жил-был садовод. Из всех цветов он предпочитал розы, но какие это были розы - от белоснежных и золотых до лиловых, и даже бархатно-черных, от небольших до гигантских, королевских роз. Рано утром, в первый час рассвета розовый сад был похож на фантастическую радугу, усеянную миллионами бриллиантовых капель хрустальной росы. Поэтому садовод всегда начинал работать так рано.
      Люди видели эти цветы, качали головой и говорили: "Неужели это розы, выращенные нашим дурачком? Неужели это те самые невзрачные придорожные колючки, которыми пренебрегали даже коровы?" Однако это были те самые цветы, на которые раньше никто не обращал внимания. Вскоре розы стали украшением не только маленьких, но и больших, ботанических садов страны, а затем и всей планеты. В благодарность за внимание и любовь розы стали радовать людей не только своим сказочным видом, но и чудесным, нежным запахом. И все же самые лучшие и прекрасные цветы росли в саду нашего садовника. Вот так любовь и внимание даже одного человека делают чудеса: колючки превратились в розы, которые могли сделать счастливыми многих.
      Они могли делать все, и быть всем. Еще в те далекие времена, когда для людей они были лишь обыденной колючкой, цветы превращались в любое живое существо. Они путешествовали яркими, как розы, звездами с одной планеты на другую. И были всегда молоды, и лучших из людей превращали в цветы.
      После очередной войны садовник вернулся к своим цветам, отдавая им всю нежность своего сердца. Розы стали его друзьями, с которыми он путешествовал по другим странам и планетам. Кое-где эти цветы становились колючками - так мало любви было в сердцах местных жителей.
      Проснувшись у себя дома, в деревне, садовник думал: "Какой странный сон", - и тут же забывал о своем путешествии и приключениях, отдыхая возле своих любимых роз, Кота и Собаки.
      Однажды, в ночь под Новый год, когда садовник вышел проведать своих любимцев, они втайне от него, тихо и незаметно собрались вокруг праздничного стола. Они смеялись и говорили друг другу: "Представьте, что подумает садовник, когда не найдет нас в саду".
      - Его кондрашка хватит.
      - Все успокоились? Продолжай, Бегемот.
      - Он выращивал цветы для людей, и был бы только рад, если бы кто-нибудь в морозную Новогоднюю ночь подумал и о цветах для любимой.
      - Ты права, Элли.
      - Итак, садовник вошел в дом, полный таинственной темноты и ожидания. Вспыхнул ослепительный свет, зазвучала музыка, зажглись новогодние огни, друзья обнимали растерянного садовника, поздравляли с Новым годом, дарили подарки. Кот бегал вокруг стола с бенгальской свечой и орал: "Это я все придумал!" Собака держала в лапе бокал: "С Новым годом, дружище! Пей, тебе пора стать молодым".
      Кажется у этой сказки...
      - Стоп. Внимание.
      - Вначале был свет.
      - Давай!
      - Гип-гип уря-я-я! Это я все придумал!
      - С Новым годом!
      - Здравствуй. Дай я тебя поцелую.
      - Это все тебе.
      - Ты шикарно выглядишь!
      - С Новым годом, дружище! Пей, тебе пора стать молодым.
      На экране наплывают финальные титры:
      Кажется, у этой сказки счастливый
      КОНЕЦ
      Конец
      Если человек предложит Мне листок, цветок, плод или воду с любовью и преданностью, Я приму их. "Бхагавад-Гита", глава IX, текст 26
      1937 год - Дмитрий Данилов
      1953 год - Лидия Маньковская, с.Лошица
      1964-1968 гг. - Ирина Кагакина, г.Оленегорск
      1972-1975 гг. - Сергей Бутусов, г.Казань
      1978 год - Екатерина Лазарева, г.Таллинн
      1981 год - Андрей Жуков, г.Минск
      1982 год - Владимир Бобриков, бульвар Луначарского
      1983 год - Яков Егудин, с.Тарасово
      1.01.1990 - Любовь Борщева, Наталья Кишова
      1991 год - Вячеслав Жуков, "Сердце дурака".
      Продолжение следует...