I
Когда, под мурлыканье газовой лампы, которая гудела в затылок, погрузив локти прямо в газетную лавину, заполнившую редакционный стол из конца в конец, тихо бормоча, Шантуан в двадцатый раз перечитывал корректуру «Кюийер-Апо» («Комическая история китайца в Париже»), он вдруг почувствовал, что наступил момент отправиться восвояси, если он не хочет показаться смешным. Итак, он поднялся со своего места и, протянув руку для рукопожатия двум помощникам репортёра и приведя их в замешательство от чрезмерного проявления учтивости, собрался покинуть отделы «Литературного леопарда». Разогретая докрасна печь и жалкое меланхоличное существо, которое дремало подле неё, поджаривая дряхлые подошвы своих сапог, наполняли вестибюль совместным звонким гулом. Шантуан дотронулся до плеча мужчины, который прыжком вскочил на ноги; тем же простым и красноречивым жестом, которым он раскрыл бы свои карты на столе «баккара», Шантуан раскрыл под его носом прочитанную пачку корректуры и произнёс буквально следующее:
«Вот!»
Да, именно так он и сказал: «Вот!» Но это короткое «вот!», само по себе, поведало больше, чем длинная поэма и даже больше, чем совершенный сонет. Он был безупречно вежлив и без преувеличения высокомерен. Это было изощрённое «вот!», сложное и не поддающееся анализу, принадлежащее человеку, которого не может ослепить мелкое и глупое тщеславие, но которому не чуждо чувство надлежащей дистанции; «вот!», гордое и мягкое в одно и то же время, человека, который сумел рассказать о невероятных приключениях китайца Кюийер-Апо и проза которого, на следующий день, озарит колонки «Литературного леопарда».